Из-за моря сон Хозяина

Случалось ли вам видеть сон, в котором вы, или какое-нибудь другое действующее лицо, по ходу действия засыпаете и видите сон? Сон во сне — своеобразная Матрёшка. Ну, помните, как в «Тысяче и одной ночи» рассказывается сказка, один из героев которой, прерывая на некоторое время течение основного сюжета, повествует свою длинную и весьма интересную историю-сказку, потом завершает её, и тогда главное действие продолжается. Не случалось? Тогда я вам искренне сочувствую и в утешение предлагаю послушать мою «Матрёшку», мою сказку в сказке. Может быть она подвигнет вас, мои дорогие читатели, к более занимательным и развёрнутым сновидениям, которые, без всякого сомненья, сделают ваш ночной отдых более глубоким и полезным для здоровья.

Приснилось мне однажды будто я — это вовсе и не я, а совершенно незнакомый и очень, очень загадочный человек (точнее будет сказать, что я находился в его теле). Будто бы я воспринимаю мир его глазами, слышу его мысли и вижу его сновидения.

Вот то, что я увидел, услышал и воспринял:

… Он смотрел, как река упрямо и непреклонно несла свои воды и всё, что в них было живого и мёртвого на закат солнца, не страшась редкого даже для этих северных мест мороза, ни мало не тяготясь саженным панцирем льда, прикрывавшим подобно чистой белой коже её гибкое и сильное тело. Несмотря на зимний покой и белое безмолвие, Сувярь никогда не забывала о своих нелёгких речных обязанностях. Со дня творения она не останавливалась ни на минуту, перегоняя серебряную влагу, холодную даже в летний зной, из вечно переполненной утробы Энисъярви в страшную своей бездонностью ямину Нево, пробитую, продавленную в неостывшей ещё земной коре гигантским каблуком неведомого, забытого за давностью лет бога. Чтобы заполнить глубокую как море, не как озеро, впадину Нево реке нужно много и неустанно трудиться, поэтому она не может, не имеет права остановиться и передохнуть подобно уставшему от долгой и тяжкой работы человеку. Или всё таки может? Что если ей просто не нравится стоять, если она не желает сменить стремительное и вольное движение на бездеятельный, наводящий смертную тоску покой?

Хозяин мрачно усмехнулся кажущейся нелепости этой мысли. Уж он-то знал невыносимую тяготу вынужденной неподвижности, он-то сполна изведал жестокую кару подневольного сидения на круглом и малом как бусина, исхоженном-изъезженном вдоль и поперёк клочке земли. Всего три дня пешего пути на восток, три дня на запад, или север, три на юг, и вот — дорогу преграждает непреодолимая, видимая лишь ему, лишь для него одного созданная преграда. Этот прозрачный забор от земли до неба — его ледяная крепость, его хрустальный замок, не стареющий, не ветшающий, никакая сила под небом не сможет его разрушить. Осуждённому и одинокому нет надежды когда-нибудь выйти на свободу, вырваться в широкий и радостный мир, такой желанный и такой ненавистный своей недоступностью. Почти совсем угасла в сердце надежда. Почти.

Мрачные мысли ходят по кругу, внутреннее око упирается в прозрачную стену, обегает изнутри круглую ограду, кружится безостановочно как стрелка в часах. Что-то греет замёрзшую душу: пустая ли несбыточная мечта, светлое ли сонное видение? Хозяин улыбается, вспоминая прекрасный сон минувшей ночи:

… Оттуда, из-за Варяжского моря, по стальным волнам плывёт на отцовском корабле светлый королевич. Доносится шум ветра, слышны крики смелых моряков:

- Парус долой! Скорей спускай парус, глупый сын тюленихи! Видишь вон ту тучу? На нас идёт шторм и скоро он будет здесь. Вот тогда ты начнёшь шевелиться как надо, да только поздно будет... Легче, легче трави канат. О, великие боги Асгарда, зачем вы позволили мне выйти в море с таким экипажем? Харальд, сынок скажи мне, откуда только растут руки у этого парня? Туже сворачивайте парус, живо беритесь за вёсла, если не хотите попасть на ужин к хозяину вод Ньёрду! - старый, опытный кормчий Гуннар был не на шутку встревожен. Море встретило корабль не по сезону сурово, сразу же за последней заставой на восточном берегу Готланда подул такой резкий южный ветер, что старый, видавший виды драккар чуть не унесло в открытое море. Сильная бортовая качка выматывала все силы. Вдобавок, команда из семи дренгов, младшей готландской дружины, оказалась слабосильной и плохо подготовленной. Хорошо хоть сын конунга, девятнадцатилетний королевич Харальд, отличившийся в тяжёлых боях с гаутами, но ещё никогда не бороздивший морскую пашню, оказался не высокорожденным белоручкой, а крепким, работающим за троих парнем.

- Да-а, из такого выйдет толк. Будет как папаша, настоящим конунгом, клянусь молотом Тора! Вот только не угодить бы ему вместе с этими сопляками в сеть великанши Ран. - озабоченно проворчал кормчий себе под нос. Ни один готландец, ни один свей, или дан, да и вообще никто из жителей балтийского побережья, не пожелал бы и врагу встречи с не к ночи помянутой госпожой Ран, любимой и избалованной супругой грозного властелина морей Ньёрда. Сия достойная дама гигантской сетью вылавливала утонувших моряков и превращала их в своих бесправных слуг трэлей. Не видать блаженного посмертия, не пировать за столом отца-Одина тому, кто познакомился с гостеприимной великаншей.

Вот и Рыжая Плутовка — грозный и быстроходный когда-то драккар — давно переживший свою лучшую пору, обросший ракушками и не проданный на дрова лишь по причине неизлечимой жадности владельца, имел все шансы благополучно доставить свою команду на дно морское. Горбатая волна Варяжского моря так сильно и настойчиво стучалась кораблику в правый борт, что он дал течь и уже впустил к себе в трюм не одну сотню вёдер воды. Пока юноши справлялись с откачкой, но что будет, когда их захватит буря, и сила морских валов удесятерится?

Вообще-то Гуннар, по прозвищу Якорная Лапа, был любимым кормчим покойного конунга и дело своё знал превосходно. Он заметил первые признаки нарождающегося ненастья тогда, когда девять из десяти других моряков ещё долго продолжали бы беспечно насвистывать. Поэтому он вовремя убрал парус, поставил лайбу высоким носом к волне и приказал своим недорослям грести что есть мочи, чтобы отдалиться как можно дальше от бесславной гибели на подводных камнях побережья.

Мальчишки испуганно притихли и сосредоточенно засопели, старательно вращая тяжёлые вёсла. Было нестерпимо душно, солнце слепило глаза и нещадно палило, обильный солёный пот заливал гребцам глаза. Деревянная голова русалки с лукавыми глазами, дерзким, смеющимся ртом и взлохмаченной гривой огненно-красных когда-то волос, бесстрашно развернулась в морскую даль, навстречу закрывшей уже полнеба чёрной туче. Казалось, что и горный тролль не способен напугать Рыжую Плутовку, так высоко поднялись буруны вокруг её, вырезанного на форштевне, рыбьего хвоста, но Якорная Лапа не обманывался, он знал все немощи и недуги старушки.

Солнце в одночасье померкло, как слабый огонёк, накрытый мокрой еловой лапой. Небосвод исчез под чёрной мглой, которую можно было бы назвать непроглядной, кабы её поминутно не пробивали толстые ломанные стрелы молний. Престарелая русалка ещё около часа смело несла свои потрескавшиеся обнажённые груди навстречу опасности, но вот море хрипло выдохнуло и наотмашь ударило корабль стеной шквального ветра, несущейся перед грозовым фронтом. Рыжая Плутовка содрогнулась всем телом, обиженно заскрипела своими старыми досками, покачнулась и тяжко ухнула головой вниз, к подножию первой штормовой волны...

… Вещее сердце Хозяина видит, — корабль из-за моря преодолеет все грозные волны, все коварные мели. Сердце видит — вот уже рушатся стены, поднимается занавес, открываются ворота, вот стоит в распахнутых дверях юноша, родной и до боли знакомый, как собственное отражение в воде, как память о нежной юности. Он явится в мир, мой отдалённый потомок, он родится, он придёт, мой избавитель. Чу! Грядёт. Я слышу его шаги... — Нет-нет, Хозяин опять ошибся, обманулся. Это трещит от жестокого мороза обледеневшая ольха за его спиной.

Оторвав тяжёлый взгляд от белой, чуть потрескавшейся возле крутого берега глади льда, он увидел Хозяйку. Она стояла — руки-в-боки там, за рекой, на правой стороне Сувири и пристально вглядывалась в чуть розовеющий на востоке горизонт. Конечно, она делала вид, что не замечает Хозяина и, конечно, отлично знала, что уж он-то её непременно заметит. Заметит и окликнет, заговорит с ней громким, зычным голосом через скованную льдом реку, спросит о чем-нибудь, назовёт женой, как это было... Когда же? Ой, давно! Ушедшие годы не стоят того, чтобы их считать. Но сегодня он непременно окликнет её. Недаром же она надела свой лучший зимний наряд: прекрасная шуба из королевских горностаев, драгоценный венец-кокошник из горного хрусталя, ожерелье с красными как капли крови лалами. При мысли о том, какую сумму в золотых и серебряных гривнах люди согласились бы заплатить за её новое облачение, Хозяйку как всегда охватило горделивое возбуждение. И как всегда волна радости, отхлынув, оставила в душе кисло-горькую пену презрения к ничтожным людишкам с их золотыми монетками.

Хозяйка ждала напрасно. Он не заговорил с женой, она не взглянула на мужа. Хозяин повернулся спиной к реке и медленно удалился в свой дом — гордый и непримиримый. Слишком глубока обида, слишком велик счёт взаимных претензий. Но старая как мир игра самолюбий будет продолжаться. Она развлекает, будоражит кровь, прогоняет скуку, делает жизнь осмысленной. Сегодня никто не одержал победу, но в будущем, как знать?

А сейчас Хозяину очень хотелось лишь спать. Сегодня он не стал спускаться в пещеру. Свой великолепный, полный роскоши и чудес дворец в глубинах горы он по привычке называл пещерой. И правда, было в его богатейших многопалатных хоромах что-то от звериной норы: то-ли сложность и запутанность ходов-выходов, то-ли неистребимый никакими восточными благовониями застарелый запах хищника. Нынче ему хотелось спать на вольном воздухе. Он поднялся на вершину горы и прилёг в своей веже, устроенной на лопарский манер из жердей и олених шкур.

Сон — единственная радость и волшебная сила заключённого в тюрьму властелина. Во сне он может беспрепятственно путешествовать по всему огромному миру, ему доступно любое пространство, любой, самый отдалённый уголок земли. А также любое время. С помощью сна Хозяин легко входит в каждый из вереницы бесконечных дней, прошедших с того заветного и страшного часа, когда в холодной Тапиоле матушка в нечеловеческих муках родила на свет двух близнецов. С их рождества прошло уж более трёх тысяч лет. Как быстро летит проклятое время. Бежит восьмое столетие от рождения Распятого.

Скорее спать! Хозяин поспешно ложится, ведь только во сне он сможет увидеть, как из туманных стран Запада движется в поисках сокровища к берегам неугомонной Сувири его потомок. Тот, которому от начала времён предначертано отпустить прадеда в широкий и свободный мир. Хозяин засыпает, его воля слабеет, слабеет и постепенно отпускает мою душу, попавшуюся как бабочка в липкую сонную паутину. Хозяин засыпает, видения далёкого-далёкого непознаваемого мира отходят и растворяются как утренний туман. Согретый первыми лучами восходящего солнца просыпаюсь я.

2022 г.