1955. Заказать себя

«Судьба, суд, судилище, судбище и расправа. Что судьба скажет,
хоть правосуд, хоть кривосуд,
а так и быть.»
В.И. Даль. «Толковый словарь…»

«Знающий людей благоразумен.
Знающий себя просвещён.
Побеждающий людей силён.
Побеждающий самого себя могуществен».
Лао-цзы. «Дао-дэ-цзин», §33


1.

Может, кто-то возразит, но я считаю, что в жизни случаются такие ситуации, когда человек сам себя «заказывает». Вы, конечно, понимаете, о чём речь. Причём, случается, что «заказывает» подсознательно, не понимая нечаянно уже произошедшего рокового факта и его будущих, ничем не поправимых, последствий. Этому феномену имеются многочисленные и неопровержимые доказательства неповторимыми судьбами людскими.
Думаю, что такой «заказ» в основной массе случаев, и скорее всего всегда, неотвратим и необратим: аннулировать его никому из земных не подвластно, – ни сразу, ни впоследствии – ох, простите, ошибся, оговорился… можно я (как при игре в шашки) перехожу? Нет уж, переходить нельзя: ход назад взять невозможно. Это не игра в поддавки, – дело серьёзное. Не зря говорят: «Слово – не воробей: вылетит, не поймаешь!». Сказано, и – точка! Не спрашивайте, почему.
Наверное, как бы мы ни поступали, как бы мы легкомысленно или серьёзно к нему ни относились, получается, что СЛОВО ИМЕЕТ СИЛУ АБСОЛЮТНУЮ…
И, уже закреплённое как сказанное, оно из «летучего» состояния быстро-быстро, моментально каменеет… и вот вам, получите его уже в твёрдой фазе и распишитесь: ПРИГОВОР окончательный и обжалованию не подлежит!

Человека с младых ногтей приучают понимать, «что такое хорошо и что такое плохо». Однако, некий имярек в какой-то, (чаще всего, не в самый удачный момент) «ляпнет нечаянно», и глазом ещё не успеет моргнуть, а «заявочка» уже взята «на контроль». Вспорхнула с поспешного языка, не получив одобрения от головы, и – тю-тю! Улетела куда-то на неведанную верхотуру, где окончательно осела в заявленном виде, но – уже не изменяемом никакими оговорками. Причём, безо всяких бюрократических проволочек. И вот уже она поставлена «на исполнение» в срок, который будет назначен своевременно. Однако, автора заявки об этом уже никто ни спрашивать, ни уведомлять не станет. И вдруг сам, сболтнувший сгоряча, понял и ужаснулся, что заказал-то, оказывается, себе во вред. Вот уж и вправду: «язык мой – враг мой».
Бывает и почти наоборот: заявку нечаянно сделал, она ушла, а ты так и не понял, что на самом деле заявил-то… «по-доброму». Ни о чём не жалеешь, и не соображаешь, надо ли заявку возвратить или убрать-изменить. Оставил, как есть, о последствиях не размышляешь и не сетуешь. В отличие от кончающихся печально случаев, такая заявка не закрывается, а допускает возможность добавлений по желанию «заявителя». И, хотя по жизненной дороге «доброжелателями» охотно устраиваются разные «подлянки», в итоге, однако, всё складывается как нельзя лучше. Будто в сданных тебе картах – сплошные тузы, марьяжи, козыри, и прочие приятности. Такая заявка проходит также без проволочек «для необходимого оформления» и в параметрах вначале не явной, а всё-таки реально осуществимой мечты, но без каких бы то ни было ожидаемых дивидендов… Однако, сам-то ты не в курсе дела… совершенно… насчёт «заявления» и его последствий.
Да где же она, эта неуловимая грань между двумя вариантами (случайно ведь!) намечаемой судьбы?
Она существует, как тот чудесный сундучок, который откроется только тому, кто раскроет некий пароль, типа: «сезам, откройся!». А доступ к настоящему паролю надо будет ещё заслужить. Знать бы как!
Даа… Неведомый мрак, – тыща одна ночь!

Складывается сперва несколько смутное, но со временем всё более ясно проявляющееся впечатление, что над всеми нами реально существует, невидимая простым смертным, некая Небесная Канцелярия. С солидным штатом небесных сотрудников. Сидят там чиновные рабы Божии, – не чета нам, рабам земным, – невообразимо выше нас. Скажем, – кураторы небесные. Хлопочут над картотеками, как в любом отделе кадров – над личными делами каждого из живущих. И «маракуют», чем дело следует логически закончить с учётом всех поступков (и – проступков) в каждой конкретной жизни. «Гроссбух» пухнет и пухнет, база данных пополняется, а «сигналы снизу» всё идут и идут. На одну чашу: обидел человека, предал, обокрал, изувечил, а то, не дай Бог, и убил… На другую: защитил обиженного, пожертвовал на доброе дело, перевёл старушку через дорогу, и прочая, прочая. Характеристика в личном деле постоянно меняется. То становится с каждым разом темнее и темнее, – до самой непробиваемой глазом черноты, то заботливо благими делами «высветляется». В одном случае: Куда это годится? и не пора ли порешить и закрыть личное дело от греха подальше, дабы не смердило… В другом же – Достоин поощрений разных… Видимо, над получившимся набором разных деяний, который по исчерпании списка надлежит «закрыть на веки вечные», хорошенько клеймится окончательный вердикт по каждой отдельно взятой судьбе. Что же в нём? Стереть из памяти людской, забыть или оставить, осудить или прославить?
Но, чтобы читатель не расслаблялся и по жизни держал ухо востро;, мы, пожалуй, начнём с примеров наименее радостных, скорей, – безрадостных, а где-то даже и печальных…
Умудрённый житейским опытом читатель сможет привести достаточно примеров того или другого плана и, возможно, даже более ярких и поучительных, чем изложено здесь, мы же обойдёмся скромным арсеналом собственной практики.

2.

Его звали «Большой». Фамилия у него была русская, самая что ни на есть обыкновенная. Имя – тоже без фокусов, но им редко кто пользовался. Как-то так и повелось у друзей и коллег: Большой и всё. Впрочем, ни в смысле габаритов, хотя и не слабак, – «упитанный» мужчина, ни в смысле интеллектуальных способностей, он среди нас, проектировщиков, особо и не выделялся. Свою «самостоятельность» мышления он частенько нам демонстрировал во время перекуров на лестничной площадке. Кого-то нахваливает, а кого-то «по стенке размазывает». К первой категории он относил, как правило, начальство, а ко второй – своих коллег-бедолаг, из тех, которые в данный момент почему-то отсутствовали или которые никак не попадали в струю удачи, и поэтому достойно ответить обидчику не могли. И все его суждения преподносились, как истина в последней инстанции. Убедительно и солидно, «со знаком качества».
Звёзд с неба не хватал: «небосводом» не интересовался – не получалось как-то… Самостоятельного объекта по этой самой причине так и не получил. Был, что называется, всё время «на подхвате» у руководства, оберегал и геройски защищал «принципиально правильную» точку зрения.
Ничуть его не осуждаю, просто – человек такой. Если уж он так устроен, и всё его устраивает…
Да вот наш герой как-то застоялся… Другие – в главные инженеры выбились, творят полезное, конструируют, глаза блестят, язык на плечо повесили от удовольствия, всё в жизни получается, а Большой каким был, таким остался и не «вырос» за столько-то лет… Но благодарное начальство не могло оставить без попечения своего верного «защитника». В результате он «удостоился» карьерного кульбита с переводом «вверх и вбок». Ни много, ни мало – переводом в одну из служб Госстроя, где, что ни специалист, – настоящий зубр государственного масштаба. Фамилии наиболее матёрых из них звучали в нашей среде как звёзды мирового кинематографа, как имена лютых прокуроров или действующих вулканов… Они внушали тихий ужас и заставляли трепетать души бедных проектировщиков. И вдруг Большому «подфартило»: невзначай получить такую высокую «награду» и «гарантированно» влететь в круг высоких избранных, – не каждому дано. Да и Институту не вредно в Госэкспертизе иметь своего человечка: всегда расскажет о «скрытых от нас течениях» в этих высоких слоях. Когда надо, – замолвит наверху словечко. Короче, не даст в обиду. Плохо ли? Так что новые карты – в руки, и, помогай Господь!
Закончились для Большого всякие проектные проработки, поиски оптимальных решений, которые в Институте так и не довели его до желанной многими, вожделенной должности главного инженера проекта, сокращённо – ГИПа. Да собственно, он не страдал желанием и не мучился комплексами по поводу того, что в чём-то не состоялся по Большому счёту: ну не его это было, не его!

По моему убеждению, должность ГИПа изначально обязывает иметь самостоятельный взгляд на вещи, без оглядки на коллег, оппонентов или начальствующих авторитетов. Одним словом, надо быть настоящим бойцом, пройти хорошую школу, не трепетать перед начальством, много знать и уметь, уметь «держать удар» и побеждать. А при поражении делать единственно правильные выводы и, скоренько «зализав полученные раны», без обиды на «справедливо тебя положивших на лопатки», (если уж так случилось) с новым опытом и возросшими силами ринуться снова в бой, – в работу. В творческую драку, что одно и то же…
А должность эксперта, предложенная Большому, хотя была и не самой высокой, но весьма уважаемой. Должность, согласитесь, отнюдь не «заячья», а уж оклад-то, – «львиный», это точно.
Ушёл Большой на самый верх, и – ни слуху, ни духу, как будто пропал начисто: ни помощи от него, ни «эгиды». Совсем перестал появляться в Институте. Год, два, три. Может, больше…
И вот как-то он объявился в нашей курилке на лестничной площадке 8-го этажа. Та же «значительность», что и раньше, но какая-то заметно «заматеревшая»: всё-таки «уровень обязывает». До появления в курилке он обошел всех своих бывших коллег, как из родного отдела, так и – «смежников». За сигаретой-другой обсудили международное положение, институтские новости и проблемы. Перешли на быт. И здесь Большой поведал историю об одном случае, который произошёл в гаражах, где он ставит свою машину.
Пропали двое: мужчина и женщина. Искали, искали, нашли. «Сладкую парочку» нашли в гараже, в боксе мужчины, задохнувшуюся во сне выхлопными газами. После тайных от своих законных супругов любовных утех. Вот и вся нехитрая история.
Большой помолчал, помолчал и даже с неким пафосом сказал: «Вот это – достойный конец для настоящего мужчины!», и тихо, через короткую паузу добавил: «И я хотел бы …». Мог бы дальше и не продолжать, потому что уже всё сказал, хотя будто и не договорил фразы, которая явно имела одно-единственное завершение. Но основную – однозначную – мысль провёл убеждённо и как-то победоносно посмотрел на завсегдатаев курилки, словно проверяя: нет ли оппонентов, «а то сейчас же и схлопочут».
Вряд ли поверил бы тому, что написано выше, если бы сам лично не слышал роковой фразы Большого, но...

Примерно через месяц, – не больше, – как гром среди ясного неба, к нам выпала весть о скоропостижной смерти Большого. Как же так? Мужчина в самом соку: лет всего-то – «полтинник с мелочью», здоров, ничем не болел, «не состоял, не избирался», с какой стати, что за дела?
Коллеги выяснили трагические обстоятельства, и всеобщему удивлению не было предела. Большой погиб точно таким образом, как описал нам про его знакомого по гаражу… Свой отдельный бокс… заехал с женщиной… на улице – мороз, холодно, включённый двигатель, любовные утехи с возлиянием для увеселения, насытились дружка дружкой и, обессиленные, заснули. Уже – навсегда… А буквально через день-два тайна их встречи была открыта милицией и стала горестным достоянием собственных семей. Где уже – взрослые дети, внуки… и все они – с молчаливым до ужаса вопросом в распахнутых глазах. Вопросом страшным, потому что никаким ответом его не погасить ни в год, ни в два… да и возможно ли – когда-нибудь?
Что же сказать в итоге? Выходит, сам себя и «заказал». Высказался на лестничной площадке перед старыми коллегами, а оказалось, – подал заявку наВерх, в Небесную Канцелярию… Где бедные Чиновники, которым типовые концовки изрядно надоели, ломают свои невинные головы в поисках идеи: какую подходящую кончину придумать следующему «подходящему» кандидату. А тут сам же и – вне очереди – выскочил и подал идею. Как наверху ответить? Да нет вопросов: получи;те, что хочете!
Страшное дело.
Выходит, он приходил вовсе не проведать, а… попрощаться.

3.

А друг-приятель Большого, любимец начальства и женщин, назовём его Алик, тоже давно работал в нашем Институте. Был также постоянным посетителем лестничной курилки. Темы здесь обсуждались вам уже известные, в том числе, о быстротекущем времени. В частности, как-то обсуждался вопрос: как жить будем после 2000 года? Всё-таки – новое тысячелетие? А пока на дворе только что разменяли последнюю пятилетку ХХ века.
Наш герой высказался в том плане, что жить в новом тысячелетии ему, в принципе, не нравится, и уточнил: «Дожить бы до 2000 года, и – хорош!». Так сказал и поставил точку.
Представляете? – история повторилась. И эта «заявка» ушла наВерх, несколько лет болталась в отстойнике, наверное, в отделении «до востребования», а точнее, в отсеке «поставлено на флажок к установленной дате». И все уже давно о ней забыли, как о случайной, ничего не значащей, фразе в разговоре. Но по истечении установленного срока, то есть, в 2000 году автор заявки был призван к ответу, которого от него никто и слышать второй раз или уточнять не собирался. Ушёл насовсем, сгорел навсегда…
Только легкий ветерок подул над квадратными трубами Донского Печального Заведения и унёс («как сон, как утренний туман») свидетельства бывшей и в общем-то небезынтересной, полезной и насыщенной жизни. Всё унёс, кроме печальной памяти о нём и нечаянно-случайной «конечной» истории.

4.

В первом случае наш герой высказался («и я хотел бы так же…»), явно, – не случайно, а «покрасоваться ради». То бишь, из гордости или некоего чувства превосходства («я вот такой, не то, что некоторые…»). А во втором – герой просто ляпнул, не подумав. Однако, согласитесь, что «в верхних слоях» явный недосуг разбираться с сортировкой подобной трепотни.
Заявил, что ж, так и запишем, в своё время предъявим, не отвертишься…
Но хочу вам коротко поведать о третьем случае, на первые два будто бы и не похожем. Героиня и её супруг были нам давно знакомы. Но после его ухода насовсем, кроме понятной и весьма печальной потери, она обнаружила, что из-за отсутствия пенсии супруга, которую перестали выплачивать, в её бюджете образовалась серьёзная финансовая пробоина, которую совсем не плохо было бы залатать, компенсировать. Выходить замуж, – вроде как последние сроки уже вышли… Предложишь и не возьмут, стыда не оберёшься… И пришла ей на ум идея выправить ситуацию, оформив пенсию по… инвалидности. До того никаких оснований для такой «льготы» наша героиня, даже в мыслях, не имела. На сердце сильно не жаловалась, ходила-бегала как все, на пятый этаж неподъёмные сумки таскала. Но, рассуждала она, всё-таки уже – возраст, и потом… когда-то надо начинать!
И пошла по врачам и комиссиям, хлопотать, сдавать анализы да обследования – по полной программе. И так не одну-две недели, а больше месяца, с благими намерениями «мостила» себе желанную дорожку… И как же были вознаграждены все её «труды», – стыдно сказать. Вердикт врачей был однозначен: «в установлении пенсии по инвалидности отказать». Даже по самой низкой «безобидной» группе. Вот так.
На повышенных тонах объяснилась с главврачом, ни сном ни духом не предполагая, что максимум через полчаса, перспектива решения о её пенсии по инвалидности «засветит» совершенно реально и именно так, как она рассчитала изначально. Во «вздёрнутых» чувствах выскочила из поликлиники и тут же, на проезжей части… попала под грузовик. Переломы всякие, гипс, растяжки и «первая группа инвалидности» – единогласно и без противодействий.
А нам снова приходится удивляться, что и в этом эпизоде заявку снизу обработали «наВерху» оперативно: в момент, – без очереди и бюрократии.

*     *     *

Да это что? Единичные что ли случаи? Нет же и нет! Уверен, что многие читатели могут из своей собственной жизни привести массу других, и, возможно, более интересных примеров, когда кто-то «ляпнул» языком, может, и нечаянно, ан… погодите! Слово вылетело, и уже не вернуть его никакими силами. Получите-распишитесь: заявка на выход принята, исполнение гарантируется без волокиты.
Жуткая сила – непродуманное, необузданное Слово!
Ах, язык ты мой! Уже сколько лет тебе, а до сих пор не обуздан! Дикий зверь, и тот приручается в какие-то приемлемые сроки, а что же ты-то постоянно упрямствуешь и сопротивляешься? Не стань же предателем моим и палачом моим! Будь же всегда моим охранителем и благим водителем по Жизни!
Банальная просьба, да её разрешение, к сожалению, не все вмещают.

Так что, дорогой Читатель, заранее думай, о чём заговоришь, а ещё прежде подумай, о чём будешь думать: может, оно и не сто;ит?

5.

Главное действующее лицо последующей истории мне известно с тех пор, как самого себя помню. Так, что иногда сам себя с ним путаю: пишу о нём, а мне представляется, что это было со мной. Говорят, что-то похожее было с великим китайским мудрецом и бабочкой: оба они сами не могли разобраться, кто есть кто. Бабочка-то, ладно, вроде как не такое разумное, а вот мудрец, видимо, прав, что не поставил себя выше бабочки…
Так я не про бабочку уже, а про него… Ночью иногда проснусь и думаю: в самом деле, я – это я? или я – это он? Ущипну себя, проверить, кому больно будет. Только он всегда увёртывается, и «проверочный щипок» достаётся мне.
Да и звать-то его, – почти что мой тёзка: Валька, Валя, Валентин. Так что в силу наших взаимных проникновений в характеры и в ситуации друг друга, мне будет проще вести свой рассказ от первого лица (моего? его? – без разницы). Ладно, не придирайтесь.

Поведаю вам об истории совершенно иной, нежели предыдущие, – о «позитивном заказе», тем более, что сам того не подозревая, явился, скорее всего, не автором, а неким «подопытным кроликом», и, с уже означенными оговорками, – главным действующим лицом, с которым по жизни всё происходит именно так, как изначально (кем-то?) задумано. Скорее всего, – сам нечаянно «озвучил», как бы «на автопилоте», не отдавая себе отчёта, и без задней мысли.
И никакого намёка не было на желание получить для себя какое-нибудь вознаграждение или выгоду. Итак…

6.

Учебный 1954/55 год в подмосковной средней школе №3 города Пушкино. Третья четверть. За окном нашего 10-го «А» класса пригревает ласковое солнышко, весна на подходе, и радостно и тревожно на душе: последний класс, вот-вот нагрянут экзамены на аттестат зрелости. А впереди – неизвестные дороги, из которых надо выбрать одну. Одну – самую нужную, надёжную, а главное, которую полюбишь... И – на всю жизнь! А какую выбрать, спрашивается?!
Большая перемена, несколько ребят, моих одноклассников собрались у классного окна, обсуждается надвигающаяся главная проблема: кем быть? В центре компании молодой человек, по имени Гелий, а по фамилии – Потрошков, (с ударением на последнем слоге). Такое интересное сочетание заоблачно космического с чисто земным или курьёзное: химии с курятиной.
У нас в классе он появился в начале учебного года. Потрошков был вольнослушателем. Странно было поначалу воспринимать такой статус, будто это что-то из другого государства, с другой планеты. Ранее мы такого не слышали: вольнослушатель! Прошлым летом он пытался поступить в Московский инженерно-строительный (знаменитый институт МИСИ), но не прошёл по конкурсу. В следующем году решил сделать повторный заход, от школы решил далеко не отходить и повторить школьный курс. На уроки ходил только по своему усмотрению (во, дела-а!). Гелик был серьёзным, подтянутым и аккуратным. Единственный в классе носил строгий костюм, белую рубашку и взрослые галстуки, одним словом – человек авторитетный и основательный. Его мечтой была гидротехника («вот как настроим плотин и гидростанций, водой напоим пустыни, урожаи поднимем, хорошо жить станет», и всё – в таком же духе). «Вещает», аж светится, энтузиаст, одним словом. Он уже рассчитал, какой примерно будет конкурс в МИСИ. По его расчётам, – примерно, как и в прошлом году – 7,2 человека на одно место! Мы ужаснулись:
– Гелик, так это же с ума сойти, сколько! – а он обвёл нас взглядом человека, который знает выход из любого положения. И в подтверждение своей правоты ткнул в меня пальцем:
– Вот ты, – что же? семерых не обманешь, а?! – и он сверкнул победоносным глазом испытанного полководца.
– Семерых, может, ему и удастся, – на помощь мне поспешили друзья-товарищи, – но за ними ещё две десятых надо «приложить»…
– Две десятых это уже – «семечки», мелочь, не считается, – отпарировал «наш ветеран».

Так на моём горизонте показалась небольшая скромная «планета». Свежая, яркая, которую назвать бы… «Гелий-Солнышко». Хорошо, правда?
С нескольких бесед у классного окна во время больших перемен Гелик склонил меня окончательно: МИСИ, гидротехнический факультет.

Гелик своей «пламенной агитацией» сделал для меня очень важное для выбора жизненного пути: бесповоротно заразил меня верой в непременную осуществимость смелой, дерзкой и заманчивой идеи: строить плотины; давать воду пустыням, получать энергию, поднимать урожаи. Тогда всем «жить станет лучше, жить станет веселее!» (Чуете, из каких времён цитата?)
И как только я загорелся этой пронзительной идеей и мысленно и даже с неким восторгом примерил её на себя, она тут же улетела наВерх, была распечатана и легла в «моё личное дело», где стала со временем изрядно обрастать комментариями разных «кадровиков». И, как мне представляется, она и по сей день там хранится – не пылится. А я, недолго мешкая, с удовольствием взвалил на плечи свою «романтическую» но;шу, никогда не расставался с ней, «купался» в ней, страдал от потерь и радовался её подаркам, можно ли себе представить, – 60 лет. Считайте, всю сознательную жизнь! И не изменил ей ни разу!

*     *     *

На минуту забегу в следующую осень, когда вступительные экзамены в МИСИ из нашей компании сдали 4 человека: автор этих строк и его тёзка-«однопартиец» (с которым год просидели в классе за одной партой), а двое других не прошли по конкурсу, в том числе «наш оракул», прогноз которого оказался точным – 7,2 человека на одно место. Как вы понимаете, в числе непрошедших по конкурсу оказался Гелий Потрошков. Жаль парня. Слышал, что и на следующий год он пытался поступить в МИСИ, однако результат оказался таким же плачевным. Говорят, что в тот же год или на следующий (!), он всё-таки поступил, и куда бы, вы думали? В МВТУ им. Баумана! Этот ВУЗ по авторитету равнялся с МГУ, надо же, какую вершину взял?! Просто парню невезуха шла год за годом с поступлением в «запретный», именно для него, МИСИ.
К сожалению, за давностью лет, выяснить его дальнейшую судьбу не представилось возможным. А хотелось бы надеяться, что у него в жизни всё сложилось удачно: показавший себя в юности настойчивым «бойцом», вполне заслуживает достойной перспективы.

7.

У меня были по жизни и другие – взрослые – наставники, но дистанция до них мне казалась невероятной для «примерки» на себя. Это были два отца: мой родной, а второй – отец моего друга-однокашника Жени Рамзаева. Оба «родителя» – люди солидные, старшего поколения, которое вынесло все тяготы войны, непревзойдённого напряжения тыла и послевоенной разрухи.
Как часто бывает в жизни, свой родной отец не всегда и не сразу становится примером при нашем выборе «сделать жизнь с кого». Оно и понятно: родной отец постоянно контролирует тебя и твои поступки. Иногда поощряет за хорошее поведение, правда, редко; по той причине, что редко оно бывает хорошим. А иногда, даже, пожалуй, частенько, наказывает за проделки и за другое, сами знаете, за что.

Послевоенная улица воспитывала нас, пацанов, не по уставу пансиона для благородных девиц. Девчонки к таким играм у нас «и на дух» не подпускались. Страна была ещё наполовину в руинах, до Дворцов пионеров было ещё далеко. Во дворах практиковались игры, пришедшие, видимо, из прошлого от беспризорников, типа «расшибец», «чеканочка», «ножички» и другие.
Для игры в «расшибец» мы находили свинец, расплавляли его на костре, затем жидкий металл заливали в подходящую – плоско-выпуклую – формочку, чтобы получилась массивная битка: достаточно тяжёленькая, удобная по руке и «удачливая». И уже этой биткой надо было разбить стопку монеток таким образом, чтобы они перевернулись с решки на орла или наоборот. Что сумел перевернуть, то твоё, забираешь себе, а если ни одной не перевернул, то ход отдаёшь другому.
Для «чеканочки» мы также самостоятельно готовили «рабочий снаряд», который состоял из свинцовой отливки, гораздо меньшей, чем употребляемый для игры в расшибец, но с притороченным кусочком меха. Что-то в принципе похожее на волан для современного бадминтона, только плоский. А дальше начинаешь чеканить этот снаряд внутренней частью стопы столько раз, сколько сумеешь до первого падения «снаряда». Смысл соревнования ясен: кто больше прочеканит. Условия «расплаты» оговариваются заранее. Опять же – на деньги.
У каждого мальчишки всегда был с собой ножичек. Перочинный, не более. Инструмент для мальчишки самый необходимый, самый универсальный: вырезать любую деревяшку, весной и в начале лета сделать свисток, да мало ли для чего, – для всего на свете пригоден перочинный ножичек. Без него иди к девчонкам играть в куклы… позорник! А ещё с ножичком играли в «территорию». Чертился круг, делился пополам (на двух участников); нож бросаешь, чтобы воткнулся, после чего по направлению лезвия проводишь линию отвоёванной части и так далее до тех пор, пока твой противник может устоять на своей территории хотя бы на одной ноге, а если не сможет, то трёх «ударов» по оставшейся территории и уже без деления достаточно для полной победы. Если нож не воткнулся и нож упал на землю плашмя, ход переходит к противнику.
Так нам показалось не очень интересно, и мы усложнили условия. Нож метать в землю, держась за рукоятку это просто, а мы приспособились к способу «росчерк». При этом способе при каждом метании ножа надо держать его не за рукоятку, а двумя пальцами за кончик лезвия, а рукояткой кверху. При метании в землю нож должен каждый раз делать оборот на 360 градусов и затем уже вонзиться в землю. Это уже более высокий уровень!
Многие из моих сверстников были обладателями личных ножичков, но никогда они не были связаны с поножовщиной.
Однако, деньги в наших играх никогда не были самоцелью, а просто неким доказательством эдакой удали-удачливости и не более того.
Вспомнишь все эти прошлые игры и вздрогнешь: надо же, дичь-то какая!
Родители старались противостоять «улице» и удержать своих отпрысков от дурного влияния. Беседы и лекции о том, как надо себя вести, проводились с малозаметным успехом. Правда, в нехитром арсенале инструментов воспитания подрастающего поколения было ещё одно «радикальное» средство – на котором держались брюки наших отцов…

А отец друга нотаций тебе не читает, «радикальными средствами» не пользуется, так что из двух отцов мои предпочтения, авторитет и уважение время от времени «пробивались» ко второму. Он работал ещё с довоенных времён в системе Министерства Путей Сообщения, проектировал и строил объекты государственной важности, многие из которых были «закрытыми». В общем, для меня он был непостижимой фигурой невообразимой величины, вроде как «небожитель».
Мои размышления, конечно, несовместимы с намёком на некое отмщение родителю, не дай Бог! Думаю, поймёте без осуждения. Мои симпатии к «отцу второму», Рамзаеву, были скорее всего желанием приобрести опыт «на стороне», другой, достойный и успешный. Опыт родного отца, безусловно также достойный во многих отношениях, складывался так, что ему, отлично ладившему с науками, (он успешно преподавал в институте высшую математику), не везло с получением высшего образования. Поступил до войны в институт, – расформировали: в ВУЗе «обнаружились» враги народа! Затем 2 года блестящей учёбы отца в Ростовском филиале МГУ, – началась война… А после войны – голодовка в Поволжье, куда мы переехали. До учёбы ли было отцу, когда забота о куске хлеба для семьи была единственным вектором выживания? Тем более, что очень скоро сошла на нет забота «партии и правительства» об оставшихся в живых фронтовиках. Были ликвидированы практически все льготы, включая скромные выплаты за боевые заслуги. Может, это и понятно: надо было как-то выводить страну из полумёртвого, полуобморочного состояния.
Но нам от этого понимания легче не становилось.

Меня пригласили на встречу Нового года в семейство Рамзаевых, семейство немаленькое. Как уж я сподобился такой чести, сейчас не вспомню. У них была большая, (по тогдашним моим представлениям) квартира в двухэтажном брусовом доме от МПС. Семейство было: сам Алексей Николаевич, его обаятельная супруга, сын Женя и две бабушки – два божьих одуванчика, подвижные, как ртуть, бесконечно ласковые к людям, мастерицы на все руки, особенно на вообразимые и невообразимые вкусности. Надо сказать, что по дороге в школу я каждый день заходил за Женей. К их домашней обстановке и, особенно, к утренним кухонным запахам «принюхался».
По неписанным законам нашей семьи, в такой обстановке ни словом, ни выражением лица нельзя вдруг «заскулить», «запопрошайничать». Отец говорил: держись, казак, атаманом будешь!
Однако, не скрою, «понятливые» бабушки иногда и меня баловали своими «произведениями». В другие комнаты, помимо прихожей и кухни, не заглядывал: те годы были годами скромного поведения и правил. (Другое дело – в нынешнем племени попадаются частенько «разнузданные экземпляры»: чуть его пустишь на порог, а он уже по всем комнатам «шындыряет», что-то вынюхивает-выискивает. Не известно, правда, что и зачем, но, возможно, собирает будущий «компромат»?).
И вот, предновогодний вечер 31 декабря 1954 года. Неутомимые бабушки наводят последние штрихи к празднику. В большой комнате с новогодней ёлкой накрыт праздничный стол. Белоснежная скатерть, хрусталь, фарфор, изысканные яства, мне известные из литературных источников. А вот и ещё (из тех же источников) – на столе «серебряное» ведро, со льдом, из которого тонущая бутылка Шампанского посылает сигналы о желании выбраться из плена… Стулья вокруг стола полумягкие с инкрустированными по дереву узорами (одним глазком углядел-таки под полотняными отутюженными чехлами). Но самое интересное, что дороже всей обстановки, это, конечно, сами живые обитатели, рассаживающиеся за столом. Женина мама, красивая и симпатичная, заметно более изящная, чем так же пышущая здоровьем полнотелая и «сдобная» купчиха на полотне Кустодиева, благообразные бабушки, наконец-то присевшие за стол, и во главе – сам Алексей Николаевич. Степенный, явно, прошедший многое. Голова с солидной проседью в упругих кудрях. На волевом лице выражение спокойствия и уверенности. В общем, от него явно веет какой-то жизненной стабильностью. Конечно, – вот он, предмет для подражания! Да и Женя, в этой обстановке мне показался не таким, к которому я привык. Каким-то, если сказать одним словом, то… причастным, что ли.

Празднование Нового 1955-го года в нашей семье проходило намного скромнее, однако, всё равно, по-семейному, уютно. Встретив Новый Год у Рамзаевых, через пару часов я вернулся домой к своим. Коронным блюдом по нашей традиции была селёдочка с варёной картошкой с растительным маслом. Последующие параллели сравнения двух праздничных столов, Рамзаевых и нашего, опускаю, дабы случайно кого невзначай не обидеть. Да родители меня особенно и не спрашивали, понимая, что там да как.

8.

Может сложиться впечатление, что при выборе моего будущего пути я поставил пример своего отца на второе место. С одной стороны, можно сказать, что это так: жизнь в семье для меня была планетой уже известной. Но с другой стороны, мои житейские изыскания носили временный, но оправданный характер: они требовали выяснить, как там обстоят дела на других «планетах». В других семьях.
Главное, что уже при выходе из школы-десятилетки я имел крепкий фундамент, который заложили в меня мои родители, дай Бог другим такого же.
Отец научил преодолению, матушка – терпению. А оба вместе – въедливой настойчивости в достижении поставленных целей.
И грех забыть их постоянную помощь и поддержку, крепкую защиту и обучение делам, дающим кусок хлеба.
Что же касается Алексея Николаевича, то он мне продемонстрировал чем и как живут на других планетах «нашей системы». (Социалистической!). И моя ему огромная благодарность за полученное знание.

Жизнь сложилась так, что своё высшее образование мой отец получил… позже меня на три года – в 1963 году. Интересно, что на экзаменах в МИИЗе (Институте Инженеров Землеустройства), который заканчивал отец, преподаватели сами у него консультировались по тем или иным трудным вопросам. Отец отвечал на любой. Стоит ли удивляться его диплому с отличием?!
Не умолчу о матушке своей. Всё отец и отец… А мама была постоянным и надёжным тылом и опорой отцу и всей семье. Научила меня и писать, и рисовать (еще в войну). Сама, имея высшее педагогическое образование, в интересах семьи и из-за частой необходимости перемены места жительства фактически рассталась с дипломом, следуя за мужем, как нитка за иголкой. В папиных экспедициях и в последующей жизни осваивала новые для себя специальности, и, конечно, «везла на себе» и детей, и всё домашнее хозяйство. Верная соратница, неутомимая труженица, перенесшая в своём большом сердце все вообразимые и невообразимые перипетии жизни страны в эпоху самых неожиданных перемен, скорбных потерь и заслуженных побед.

9.

Хотел бы яснее высказаться о настрое, который отец дал мне в жизни…
О преодолении. Сам он, прошедший все тяготы смутных тридцатых годов, кровавую битву сороковых, последующее восстановление до основания порушенной страны, стал таким закалённым, что как сказал Поэт, «гвозди бы делать из этих людей». И никогда и ни перед кем не гнулся, не прогибался. При этом он был неисправимым оптимистом в любой, для других казавшейся гиблой, ситуации. А уж что досталось унаследовать мне, дело не моё, – пускай другие, буде их воля, разберутся в «хронике» моей жизни.

Отец был строгим, и наверно, даже очень. Сам, «заточенный» на полную отдачу, требовал того же и от меня, не всегда правда, объясняя, в чём оно, главное. «Лишние», на его взгляд, мои занятия отсекал безо всякой жалости. Так, мои опыты с рисованием и живописью он несколько лет терпел, а когда увидел, что это отрицательно сказывается на моей успеваемости, (засветилась двойка в четверти по физике) сгрёб в кучу мои «бесценные труды» и… – в печку! Обидно, конечно, было до… бесконечности, но, глядя на этот эпизод моими же, но более поздними глазами, не могу его безоговорочно осуждать. Пейзаж и натюрморт, ещё куда ни шло, но портрет мне не давался хронически и не давал никакой надежды. Отец не видел во мне перспективы стать большим художником, (спорить бесполезно: по нему, уж если быть художником, так уж непременно большим… но где они, аргументы уверенности?) а несчастные судьбы художников посредственных для него не были той целью, на которую меня надо было бы настроить. И рассуждения на темы сослагательного наклонения (а если бы, да вдруг?...) пресекаю на корню.
 Главное, что, творческое начало, которое вложил в меня Господь, по счастью, осталось живым и «проросло» в моей последующей жизни на многих путях, и… многократно!
Уверен, спорить бесполезно.

10.

До войны мои родители жили в небольшом городке, который назывался Микоян-Шахар. Северный Кавказ, Карачаевская автономная область. «Шахар» по-карачаевски значит «город», а Микоян, – сами понимаете, Анастас Иванович. Да, да, тот самый, который, «от Ильича до Ильича – без паралича».
Родители до войны преподавали.
У мамы – высшее образование школьного педагога: русский язык и литература.
Папа после окончания, как тогда называлось, «трудовой школы-девятилетки с землеустроительным уклоном», преподавал… в институте… высшую математику и начерталку. Не слабо, правда? Спрашивается, откуда и с какой стати? Ответ простой: у отца были блестящие математические способности, в это время он уже поступил на механико-математический факультет в Ростовском филиале МГУ, и до войны успел весьма успешно, практически всё на «отл», закончить два курса. (Богатыри – не мы!)

Отец демобилизовался в конце декабря 1945-го. Уходил на войну гражданским, короткая «учебка» и – на фронт. Вернулся гвардии капитаном. Орденоносцем.
Служил в разведке. Лично брал «языка». В переводе на сегодняшний русский это значит пленить военнослужащего врага, рядового ли, офицера и доставить его в расположение наших войск для допроса и получения необходимых сведений о противнике. А для взятия «языка» приходится предпринимать рискованные (на войне как на войне) действия. В каждом конкретном случае требуется соответствующий обстановке «творческий подход». Двум нашим разведчикам, (отец был назначен первым номером), под покровом ночи надо было по-пластунски преодолеть линию фронта между нашими и немецкими позициями. Второй номер должен остаться наверху для страховки, а первый номер – спуститься во вражескую траншею, подобраться к часовому, и в ответ на окрик часового «Хальт!», продолжать приближаться к нему, вроде как бы закашлявшись (что мешает ответу идущего, и немец это должен понимать); идти, похлопывая перчатками рука об руку: зима, морозно (и немец понимает, что в руках идущего явно нет оружия), на повороте траншеи сделать резкий рывок к часовому, обезоружить его, и всё чтобы молниеносно и – без звука! И быстренько – бегом – «проводить» его живым и невредимым в наши траншеи, доставить в штаб. Для подстраховки была организована группа прикрытия, которая должна была следить за ходом операции и в случае необходимости прикрыть нашу группу огнём.
Эту смелую вылазку непосредственно провели отец со своим товарищем, которого соратники звали «Жучок», по фамилии Жуковский. Оба были представлены к награде. У папы это был первый орден – «Красная Звезда».
Военная карьера отца складывалась как нельзя лучше. Свой боевой путь он закончил в Чехословакии в должности помощника начальника развед.отдела 18-й Армии 4-го Украинского фронта. И столько лет прослужил-провоевал, но «любимого Леонида Ильича», уже в ту пору генерала, так ни разу и не встретил. Не получилось, как и не пошёл на встречу с Л.И. в Кремле в семидесятых.

На момент демобилизации из двух капитанов надо было оставить на службе одного. Аргументы – «неотразимые»: у моего отца две гражданские специальности: педагог и землемер, на гражданке сможет прокормить и себя и семью, а у боевого товарища – ни одной, только военная служба. Так что выбор ясен. Отцу – дембель, а товарищу – смена погон с капитанских на майорские и продолжение службы со всем обеспечением, необходимым для вполне приличной послевоенной жизни.
Оставаться жить и работать в Микоян-Шахаре, где мы жили до войны, было проблематично, если не невозможно: местное карачаевское население за сотрудничество с фашистами в одночасье было вывезено в места отдалённые, кого в Воркуту, кого в Казахстан. Город Микоян-Шахар был передан из Российской Федерации в Грузию и переименован в Клухори. На освободившихся «площадях» тут же из-за Кавказского хребта проявились грузины, которые, как я понимаю, явно не демонстрировали желания установить добрые отношения с «оставшимся» населением, с русскими. Грузины в ту пору ощущали себя родственниками Великого кормчего от избранной нации.
В такой обстановке отец сделал, видимо, единственно правильный выбор (с точки зрения решения «национального вопроса»), – уехать в Россию, ближе к месту своего рождения и наших предков. Более конкретно – Сталинградская область, станица Даниловская, или рядом, на речке Медведице, где едва ли кто их, предков наших, помнит, а уж не ждёт нас там никто, так это точно. И ни жилья, ни работы, и только голый энтузиазм, который единственно чем душу греет: родина! Мы – твои, принимай нас, грешных!
Русская земля, русские люди… Как нам не понимать Великой Жертвы и Светлой Надежды на то, что стоит за этими простыми словами. И так – из века в век, из века в век…
А земля сталинградская ещё продолжала дымиться, вздыбленная танковыми траками, перепаханная снарядами, вся в шрамах траншей, противотанковых рвов и «оспинах» безымянных могил, и поди, разберись, где тут наши родные защитники головы свои положили, а где – шею себе сломавшая фашистская нечисть бесславный конец обрела. И, однако, все мы – люди, а залёгшие в землю навечно, что наши, что враги наши… «сраму не и;мут»…

11.

Одно позднее и небезынтересное, на мой взгляд, наблюдение. За плечами остались 50 лет трудов, насыщенных самыми разнообразными событиями. Бывало всякое. Сальдо своё считаю положительным во всех аспектах, что в отношениях к работе, что в семье в отношениях с супругой (более полувека – с одной, и желания поменять не возникало. А детали оставим за скобками). И когда хочется подвести некую базу под достигнутое, вырисовывается интересная, может, и парадоксальная формула, хотя я не намерен открывать уже известное. Наблюдение вот какое.
Заметил за собой, что, когда бы ни начинал я чего нового, когда бы ни подходил к некоему рубежу, который может обозначить успех или неуспех моих усилий или любого мероприятия, я никогда заранее не заявлял, что мои усилия обязательно должны окончиться положительно. Просто, как оказывается, даже в мыслях никогда не допускал возможности получения отрицательного результата. Это, конечно, закалка отцова, вечная ему благодарность. Это он привил мне железную настырность – настойчивость в достижении поставленной цели.

*     *     *

Приведу один, на мой взгляд, достаточно показательный пример. Для чего придётся вернуться в август 1955-го года.
Так вот. На вступительном в МИСИ экзамене по математике в моём билете оказался пример на решение логарифмического уравнения. Мы у себя в подмосковном Пушкино такого не ведали и никогда не видели. Наша старая математичка Юлия Степановна, (мир праху её), вела нам программу, которую в состоянии и без труда мог бы гарантированно осилить хронический двоечник Витёк, хотя никакой институт ему «не грозил».
Помню, фамилия экзаменатора в МИСИ была Зайцев. В начале моих ответов он был даже приветлив, одобряя мои ответы по билету, и даже заикнулся, что я «иду на отлично». И вдруг мелкий ухаб случился на третьем вопросе и стал превращаться в непроходимое болото. «Энтузиазм» моего профессора стал таять на глазах, и, наконец, ему стало определённо ясно: парнишка, оказывается, не знает темы. И он «сменил свой прогноз» на резкое падение итоговой оценки, в пределе – до «неуда». Что же, я объявляю внутреннюю команду «свистать всех наверх!». А он «подбросил» сразу несколько примеров, видимо, чтобы окончательно поставить все точки над «i» и со мной распрощаться. Проанализировав неизвестную мне ранее «китайскую грамоту», стал догадываться о его замысле, и о том, как это надо решать. Абитуриенты через него шли волна за волной, некоторых он довольно быстро отправлял с «неудами». Уже час, второй, третий, а он меня не выставляет. Видимо, решил, что я сам сдамся. Представляете, именно на этом экзамене я и понял подход к решению, догадался, где там «собака зарыта». Профессор решил попытать меня ещё и подбросил сразу 5 – 6 примеров на ту же тему. Но ключ уже был у меня в руках! Все абитуриенты ушли, кто с чем. Я уже «с понятием» раскусил последнюю порцию примеров, и спасительный «уд» был вписан профессором в мою экзаменационную карточку, правда с довольно кислым выражением: ну вы этой темы не изучали, молодой человек, ставлю вам «уд» исключительно за стойкость. Желаю удачи.
Этот экзамен продолжался, можете ли себе представить, ШЕСТЬ с половиной часов. Вот так! А я даже спасибо ему не сказал за терпение. С чумной головой (без перерывов, перекуров и перекусов), не зная, радоваться, «или как», выскочил из здания МИСИ на Спартаковской и на проезжей части едва не попал под проходящий грузовик: спас меня фибровый чемоданчик, который был выбит кузовом, раскрылся и разметал по Разгуляю моё немудрёное предэкзаменационное «приданое». Стою на проезжей части и думаю, прямо, по Райкину: (Помните: «А на какой вокзал я иду, я не говорил?» Или: «А у меня в руках ничего не было?») И как я здесь оказался? Остальные экзамены прошли без подобных сюрпризов, а в результате – проходной балл: студент! Что и требовалось доказать!

12.

И вот уже более полувека пролетело с того времени, как мы окончили десятилетку в Пушкино. У меня за плечами было уже немало: строительный институт, годы работы на стройке в Красноярском крае, десятки лет в проектном институте, неповторимый опыт главного инженера проектов в Африке, Азии, Латинской Америке. А в твёрдом остатке – три законченных гидроэнергетических проекта: гидрокомплекс Ольмос в Перу, ГЭС Капанда в Анголе и ГЭС Шонла во Вьетнаме. Признания иностранными заказчиками высокого уровня внедрённых в проекты технических решений, в передовой опыт мирового плотиностроения, защита диссертации, учёная степень кандидата технических наук, авторские свидетельства на изобретения, технические статьи…
    
*     *     *

С Галей мы встретились случайно в Московском метро на одной из центральных станций. «Сколько лет, сколько зим?»… Мы оба закончили среднюю школу в Пушкино в далёком 1955 году, надо же обменяться, как существуем, кем стали… Спросила меня, я ответил. До какой должности дослужился? Ответил, – ГИП. И сколько лет в ней? Ответил: больше двадцати, однако… Три построенных за рубежом крупных объекта по моим проектам…
Мина любопытства на её ухоженном лице сменилась неким жалостливым разочарованием:
– Фи… столько лет, и без движения?
– Да, – соглашаюсь, понимая, что не успею объяснить ей в поезде метро, что все эти годы моей работы как раз и были моим непрерывным движением.
– Ты хорошо выглядишь, – перевёл я стрелку разговора на другой путь, уже точно беспроигрышный. Она встрепенулась, как и все женщины при получении комплимента. – А сама-то, как? – дал ей свободу в выборе темы.
– А у меня всё хорошо! Недавно вот получила очередное повышение, теперь я – старший референт в Главке, – и целая палитра нюансов и красок заиграла на её, как и прежде, смолоду симпатичном лице. Здесь – совершенно понятная и светящаяся неподдельной радостью гордость («сама ведь всего добилась!») и некое сочувствие к собеседнику («ты-то чего же столько времени потерял и не выдвинулся в передовые ряды?»). А поезд уже тормозит у платформы, ей – на пересадку, а мне дальше – по прямой.
Что ж, разные судьбы и разные траектории, у неё – с пересадками, а мне по той же единственной прямой, смолоду и однажды выбранной.
И всё-таки реакция Гали не оставила меня равнодушным. Однако, не теряя скорости, заставила призадуматься, как же: «… столько лет, и без движения? Фи…» Не то, чтобы пожалел себя, но, помимо моей воли, безжалостный анализатор внутри меня включился в очередной раз: «Ну, и как же так?» – это уже Он спрашивает. 
И отмотал Он плёнку записи моей жизни до шестнадцатилетия, до того момента, когда, выходит, «сам себя заказал», и мой заказ, к моему запоздалому удивлению, был принят беспрекословно… И исполняется уже более полувека… Не всё было гладко, это понятно: жизнь идёт по синусоиде, или, как говорил один мой давний знакомый, «то в жар, то в это». Бывало всякое, в основе – много хорошего, а из плохого удавалось выкарабкиваться, одному ли, с приличными друзьями, но каждый раз с Божьей помощью.
С одной стороны, если проанализировать жизни знакомых мне ГИПов, то я не найду примера, когда кто бы «взроптал» на «недостаточно высокое» положение. Потому что вершина, ими достигнутая, сама по себе – уже великое приобретение, заслуженная победа и награда в трудовой судьбе. Устойчивое положение и полнейшая свобода в принятии серьёзных решений. А это дорогого стоит! Это – как иммунитет и суверенитет, – «в одном флаконе». «На счастье грех роптать!».
И вроде бы успокоился: хорошо-то как… под Эгидой!

Референтов «в чистом виде» мне встречать по жизни практически не приходилось. Всё больше – секретари-референты, и они мною воспринимались более как секретари… Ни о какой самостоятельности инженерного мышления, ни о каких собственных разработках, включая постановку целей и намётку подходов к оптимальному решению, в данном случае говорить не приходится: дорожку ему указывает вышестоящий, туда, мол, и двигай. Шаг влево, шаг вправо равносилен побегу и наказуем так, что мало не покажется. Но, может, я грешный, по незнанию предмета и не прав? Уж тогда простите великодушно… Понимаю, правда, что чем выше уровень, тем работа референта более ответственная, особенно на самом «верху» – в верхних эшелонах. Тут уже об «узости» интересов лучше промолчу, хотя рамки деятельности «имеют место быть». И кто их ставит, – ясно.

Другое дело – ГИП, Технарь! Каждый из них, я считаю, – родственник Альтисту Данилову, помните бессмертную книжку Владимира Орлова? Это же – полная свобода творчества: куда захотел, туда и полетел, только выстави руку в нужном направлении. Кстати, мы «вместе с Даниловым» неоднократно летали в Южную Америку, правда, в разное время. И по отдельности… В отличие от музыканта, у инженера задача несколько более приземлённая. Но это – на первый взгляд, а на самом деле всё – серьёзнее, и творчество инженера, считаю, по своему неукротимому духу, по бунтующей крови сердца, – очень даже сродни творчеству музыканта и композитора. И – художника, которому, всегда удаётся портрет.
А где-то, глубже, чем подкладка, в этой самой «клетке», свербит и свербит: «…столько лет, столько лет, и без движе…?»
И будто «на автопилоте», подумал, но не успел, а, скорее, даже не захотел оформить словами набежавшую без спроса затенённую мысль, как на Высокой стороне (Персонал-то догадливый, – не нам, земляным, чета!) прочитали, и, минуя Интернет, и всякую там почту, прямиком в моё сознание «скинули» звуковой (именно звуковой) ответ, или «месседж», как говорят сейчас иностранщиной замусоренные русские:
– А на большее заявки и не было!
И – короткие гудки…
Слава Богу!
За всё!

2019