1964. Сухоцкий

– А я вас помню, молодой человек, – и мне пришлось остановиться. Правда, я особенно никуда и не торопился.
Центральная улица в моём родном Пушкино – Московская, рядом – дорожка через скверик, напротив школы, где я учился с восьмого по десятый класс… И которую окончил много-много лет тому назад. Всякий раз, когда мне случалось здесь проходить, – это было как бы на автопилоте, – но я всегда непременно притормаживал и окидывал-сканировал «механическим» взглядом почти неменяющееся со временем лицо моей скромной «альма матер» из поседевшего, – но бывшего изначально белым – силикатного кирпича. Какие-то отголоски щемящего чувства то ли о вынужденной неизбежной разлуке, а может и от осознания до сих пор не высказанной благодарности… нет, не каменной невзрачной коробке, а огромному живому организму под именем «школа», роились во мне воспоминаниями о пульсирующей школьной жизни, где крепко были переплетены и связаны разновеликие судьбы учеников и учителей со всем сопутствующим набором занятий, бесед, мимолётных влюблённостей и жёстких мальчишеских стычек за предмет обожания и спора, – до первой «юшки» из носу…
А был ещё изо-кружок, где мы чуть ли не ночевали, и упивались из-под простого карандаша волшебно проявляющимися на бумаге учебными деталями гипсовой головы Давида от великого Микельанджело, – нос, глаз, ухо… Свет, тень, полутень, блик, рефлекс, – интересно-то как! И – выпукло, из бумаги рвётся.
А был ещё оркестр народных инструментов, руководитель которого Александр Николаевич Поляков доверил мне, самоучке, (но «имеющему опыт!») партию балалайки-прима, хотя сам подопечный «слухач» в нотной грамоте был целомудренно дремуч, что ему прощалось за то, что схватывал простенькие вещи школьного муз-репертуара буквально на лету.

Ой, что-то не туда уносят меня упрямые волны памяти…
Передо мною стоит  согбенный старик, стоит на полусогнутых, с простенькой палкой-клюшечкой, блаженно улыбается куда-то внутрь своих ушедших десятилетий, а глаза – карие с голубиной поволокой, которая посещает земнородных дважды, – во младенчестве и незадолго до встречи с вечностью.
– А я вас помню, – повторил он и обезоружил меня наивной улыбкой мудреца, а дальше, то ли спрашивая, то ли утверждая, неясно что-то сказать пытался… Улыбка у него была какая-то многоступенчатая: губы растягивались, глаза сужались, – собственно, миллиардами лиц растиражированный  вариант, – но при сворачивании улыбки губы собирались в пучок, удивлённо поднимались брови, а завершающий взгляд вдруг «просверкивал», как из-под воды серебряный бочок подлещика, уходящего с крючка…
Такая улыбка – не иначе как штучное индивидуальное тавро, и в запылённом годами архиве моей памяти шевельнулось что-то тёплое, спрессованное под многолетними впечатлениями, и как давно знакомое, но пока что неузнаваемое… я точно это где-то уже видел и – неоднократно.
Где? Когда? Кто это? Что за странный старик… привязался? Я только что вышел на волну школьных воспоминаний, а тут – он, со своей уникальной улыбкой из неизвестных времён: здравствуйте-живёте! Никаких намёков в моей памяти о возможном знакомстве с этим человеком у меня не находилось. А ведь помню, да пожалуй – всех своих учителей до единого…
«Немка» Таисия Фёдоровна. «Классная» дама, «приятная во всех отношениях», несмотря на то, что мне 15, а ей существенно дальше бальзаковского возраста, – влюблён, в первую очередь, в неё, а во-вторых, и с явным намерением завоевать её благосклонность, – в немецкий, хотя известно, с кем на таком языке «говорить пристойно». Она чувствовала мое пылкое отношение «к предмету» и нередко «напрягала» меня неожиданными заданиями: классу задаёт выучить наизусть, скажем, стихотворение Гейне, а мне персонально – кусок прозы. Тоже – наизусть. Знала, что стихотворение я и так выучу без её задания… Поэтому, кроме пятёрок, других отметок но немецкому я, пожалуй, не получал все три года, а в конце десятого класса практически свободно изъяснялся на бытовые и патриотические темы, допустимые в то время сверху, главной из которых была «Москва – столица нашей Родины». А некоторые стихи помню до сих пор по прошествии многих лет…

«Ein neues Lied, ein besseres Lied,
O, Freunde, will Ich euch dichten,
Wir wollen hier auf Erde schon
Das Himmelreich errichten…»
Школа Таисии Фёдоровны не прошла для меня без пользы, я приобрёл уважение и к другим языкам, пользование которыми мне пригодилось в будущей профессии, в других странах, в работе с иностранцами. И зря думаете, что нужны особые способности, главное – любознательность плюс терпение и труд, только и всего! Ведь в общении с иностранцем весьма желательно хоть на элементарном уровне владеть его языком. Со временем я взял на вооружение мудрый и не мною придуманный постулат, да никому в обиду не будь сказанный: «Специалист, не знающий другого языка, подобен собаке: глаза умные, а сказать ничего не может». Этот постулат на протяжении всей жизни служит мне попеременно то «кнутом», то – «пряником». А ещё – и тем и другим! И везде, в каких бы странах ни бывал, всегда, слушая иностранцев и наших переводчиков, сам себе не отдавая отчёта, конструировал какие-нибудь фразы на не знакомом ещё языке, даже на… китайском… А знаете, как звучит на китайском легендарная фраза киногероя Сухова «Восток – дело тонкое?» Спросите, – отвечу, соблюдая все положенные 4 китайские интонации.

«Физичка» Ольга Фёдоровна. Дама крупная, мощная. Это – сама Россия… Обстоятельная… Объяснит-разжуёт, обласкает, а если провинился, – язвительно «отдерёт», так, что мало не покажется… Коса – короной на голове. Летом ходила в сандалиях, нога крупная, походка твёрдая… От неё ко мне пришла любовь ко всем техническим наукам.

«Историчка» Антонина Павловна, мы у неё были первым опытом преподавания после окончания ею истфака МГУ. Зажигательная, увлечённая своим предметом; я не очень-то разбирался в исторических коллизиях дворцовых переворотов, многое мне казалось странным и малопонятным, зазубривать было не в моих правилах, и чтобы как-то «подтянуть» меня по истории, она мне поручала рисование пособий-плакатов для её уроков: то полукарикатурный портрет Столыпина, – к сожалению, он в наше время был достаточно презираем партийной властью и программой обучения, – то рисунок какого-либо здания из Московского Кремля… Пятёрки за наглядные пособия вывозили меня из троек. Вот такая история…

Дмитрий Павлович, наш классный руководитель  преподавал у нас черчение, а в параллельных классах – французский и английский. Красавец-мужчина, организатор всяческих походов, капустников и прочих внеклассных мероприятий. Человек неординарный, за что его в классе любили все девочки поголовно, а мальчики подспудно и также поголовно ревновали.

«Математичка» Юлия Степановна, пожилая и болезненная дама, как потом я понял, преподавала нам курс в том минимальном объёме, который в состоянии был усвоить наш Витёк, редко вынимаемый учителями из двоек. И этот («усечённый») объём я реально прочувствовал на вступительном в МИСИ экзамене по математике. Спасибо экзаменатору Зайцеву за то, что, хоть и «потрепал меня изрядно», но всё-таки принял мои «импровизации на тему…» и поверил в мою «пробивную способность», а иначе, Бог весть, как бы сложилась в дальнейшем моя судьба?

«Химичка» Анна Ивановна; я не помню, чтобы кто-то из учеников её любил, а за это – и её предмет; наша с ней жизнь проистекала в густой скуке и как бы в параллельных мирах, а я органически не выносил часто употребляемых ею слов «делают поделки» и «усвояемость»; она отвечала взаимно тою же нелюбовью.

Валентина Дмитриевна преподавала русский и литературу. Если с русским у меня был приличный контакт, то к сочинениям я, 15-тилетний, был совсем не готов в силу элементарного недостатка житейского опыта, а платонические светлые увлечения здесь были не в чести… Она «вела» нас 8-й и 9-й классы. Вольности толкования по отношению к поведению «канонических» литературных героев, мягко говоря, не приветствовались: надо было строго двигаться по борозде, пропаханной утверждённой в верхах хрестоматией. В общем, как мы «проходили» литературу? Отвечу за себя: я-то уж точно проходил… мимо. С заранее отравленным к ней интересом. Не буду распространять это на всех, но я, например, почувствовал «вторичный» – настоящий интерес к русской литературе только через несколько лет после окончания школы (с возрастом, переболев, что ли?).

А в 10-м к нам пришёл новый учитель литературы – Вячеслав Эдуардович, самый старший из наших учителей. Он жил не в самом Пушкино, а в посёлке «Заветы Ильича», что по нашей Ярославской дороге, в школу он ездил, как помню, на велосипеде, естественно, при благоприятной погоде. А в класс всегда входил в отутюженном костюме, (как я определил для себя: «цвета кофе с молоком, но без сахара»)… С бравой выправкой бывшего военного, но голосом отнюдь не командирским, а приглашающим к интересной уважительной беседе. И мой интерес к русской литературе стал проклёвываться из безопытной «дремучести» и запрещаемых попыток порассуждать.
У его жены Ольги Григорьевны, преподавательницы географии, я учился ещё в 5-м классе в пушкинской семилетней школе им. Фрунзе. Самые тёплые воспоминания о путешествиях по карте мира…
У него была обаятельная улыбка. Неповторимая…
Какая-то ступенчатая, что ли?...
И здесь дальнейшие воспоминания о моих замечательных учителях были уже окончательно прерваны:
– Вы же – Виталий? – старик даже фамилию мою назвал правильно, но вдруг засуетился, закладывая на месте вираж, чтобы уйти. А я, тупо удивившись, так и простоял, как Буриданов осёл меж двух вопросов: кто же он? и откуда меня знает?
Наконец, когда одумался напрямую спросить, и попросить прощения за свою дырявую память, старика уже и след простыл…
«…просверкнул в воде серебряный бочок подлещика, который тут же и сошёл с крючка…»
Стыд-то жгучий какой: сразу не узнать, не признать своего учителя!… А он уже…– далече…
И только через несколько лет (!), именно по неповторимой улыбке, я всё-таки вычислил: это был Сухоцкий. Вячеслав Эдуардович.

Простите меня, Учитель, за то, что через много лет не сумел Вас узнать, а расспросить постыдился, как не смог ни понять, ни согласиться с результатами объективных изменений, которые происходят во всех нас с наползающим возрастом…
Ах, мои Учи;тели! (не учителя;). Он так и говорил, как старый аристократ, с ударением на втором слоге, думаю, для того, чтобы не грести под одну гребёнку «трактора;» и «учителя;».
Именно вы научили меня… учиться. Как по книгам, так и по жизни. Спасибо без исключения всем вам за ваш бесценный личный опыт, как положительный, так и отрицательный, да ещё и за то, что научили первое отличать от второго.
Вечно буду помнить о Вас, а кого и когда невзначай забуду по суете житейской, всё равно вспомню непременно.
С памятью светлой и благодарностью сердечной…

2016