Кентавр

     С отцом Иоанном я познакомился в 1998 или 1999 году, точно не помню. Продавцы сообщили, что в магазин заходил священник, интересовался иконами, церковной утварью просил оставлять для него, будет покупать. Вскоре состоялось наше знакомство.
 
     Однажды, мы оказался с отцом Иоанном в подсобном помещении магазина, я отложил для него несколько икон и привел в подсобку, чтобы показать, здесь же трудился молодой краснодеревщик. При виде старинной мебели, батюшка оживился. Он побеседовал с мастером, задал несколько вопросов, а когда тот пожаловался, что невозможно найти умельцев, отливающих бронзовую фурнитуру по старинным образцам, полез в карман, извлек потрепанную записную книжку и продиктовал номер телефона.

      – Там сделают, – пообещал он мастеру. – Скажешь, отец Иоанн прислал.
     И возвысив к небу указующий перст, повторил:
      – Не забудь: отец Иоанн! 

     Я привык видеть священнослужителей степенными, ухоженными, лоснящимися. Отец Иоанн под этот образ не подходил. На вид он был несколько простоват, проглядывалось в нем что-то мужицкое, от сохи: дикая не стриженая борода, буйная шевелюра, одежда мешковатая без изысков, сильно заношена. Чувствовалось, что к своему внешнему виду святой отец относится наплевательски.

     «Вариантов два, – размышлял я. – Или бедный приход, или человек живет другой жизнью: не мирской, как я грешный, а духовной, – это замечательно».

     И то и другое оказалось близко к истине. Как позже выяснилось, вырос отец Иоанн в семье далекой от религии, к вере пришел самостоятельно, через душевные сомнения и искания. Служение начал в зрелом возрасте с послушания в храме во имя Казанской Иконы Божьей Матери, что в Вырице. Некоторое время был алтарником, пономарем. Сан священника принял в Новгородской епархии в возрасте 36 лет. Когда мы познакомились, он проповедовал Евангелие в Новгородской губернии в некогда рабочем поселке.  Церкви в поселке прежде не было. Под храм приспособили ни то клуб, ни то столовую, прибив к коньку крыши крест. Утвари никакой, образа отец Иоанн принес из дома, прихожан, отученных от церкви годами богоборчества, – раз, два и обчелся: он, матушка с детьми на клиросе, дисконтом выводящие: «Господи, помилуй», две-три старухи вот и весь приход, вся служба.

     Духовная жизнь отца Иоанна оказалась много богаче, но поделенной на части: первая, несомненно, принадлежала Богу, а вот вторая – живописи. В мирской жизни отца Иоанна знали, как художника и именовался он Иваном Юрьевичем Сотниковым.

     Семья Ивана Юрьевича на момент нашего знакомства состояла из 7 душ: он, матушка и 5 ребятишек обоих полов. В ту пору Иван Юрьевич разрывался между семьей в Питере, которую следовало кормить, поить, одевать, обувать, учить уму-разуму, приходом в Новгородской губернии, создаваемом им на пустом месте с «нуля», и живописью – жизненным призванием. Приход не кормил, наоборот – вытягивал силы и средства. Епархия, получив от властей «подарки» в виде заброшенных и разоренных храмов, не могла переварить все разом, средств не хватало. Поэтому новоявленному приходу помощи ждать было не откуда, вся организация бременем легла на плечи отца Иоанна. Ноша непосильная для здорового человека, с меньшим кругом забот, а для Ивана Юрьевича, обремененного огромной по нынешним меркам семьей, страдающего хроническими болезнями, делящего жизнь между Церковью и Искусством – ноша непосильная, почти неподъемная. Следует добавить, что в ту пору Иван Юрьевич еще пробовал учиться в Московской духовной академии, регулярно выезжая в первопрестольную на лекции и сдачу экзаменов. А надо было еще рисовать, выставляться, продавать картины, чтобы все и всех содержать.
     Ему было тяжко.

     Я помню его старенькую «Ниву» светло-кофейного цвета с проржавелыми крыльями и порогами; он колесил на ней из Питера в Новгородскую и обратно, иногда застревая на полпути из-за поломок. Помню его рассказы о пастве: население рабочего поселка и при плановой экономике не жировало, а разворот страны в капитализм в момент обездолил всех, сделав нищими. Работы в поселке не было, источник дохода на тот момент – пенсия старух, зарплата бюджетников, детские пособия да воровство. Православные «боролись с бесхозяйственностью» – тащили все, что плохо лежало, что можно было продать хоть за копейки. Извечный конкурент отца Иоанна за души поселян – лабаз с дешевым вином и водкой, куда жители годами несли мятые рубли и гривенники, протоптав дорогу шире Невского, процветал. Помню его изможденное лицо, лицо человека, увешенного веригами забот. Но совершенно не помню, чтобы он пал духом, жаловался, просил помощи или сомневался.

     Мы сблизились, Иван Юрьевич из покупателя незаметно переквалифицировался в комитента, и скоро обзавелся толстенной пачкой квитанций на сданные в магазин вещи. Формула Карла Маркса «деньги – товар – деньги» работала, и мы регулярно обменивали потрепанные квитанции Ивана Юрьевича на полновесные российские рубли, которые он иногда тут же оставлял, покупая дочерям колечки или картинку известного автора или расходный материал для творчества.

      Своих произведений он не предлагал, предпочитал продавать из мастерской или с выставок, поэтому, как рисует Иван Сотников, я долго не знал. Каюсь, о своих выставках он регулярно информировал, присылая SMS на мобильный телефон. Проходили выставки, как правило, в центре города, открытие назначалось на часы, когда мое пребывание в магазине обязательно, и, если признаться, я ленился ездить, прикрываясь сложностью с парковкой. Но некоторые выставки удалось посетить.

     Первая – в Арт-центре на Пушкинской,10.  Открытие, как обычно, прошло без меня, я приехал в ближайший выходной. Зал, где размещалась экспозиция – пустая комната в некогда коммунальной квартире. Стены, задрапированы белой тканью, поверх ткани развешаны два десятка картин. Картины посвящены одной теме – ночной город: уличные фонари, отраженные в воде, огни новогодней елки на городской площади, рекламные вывески. Мы добирались с дочерью час, приехали и за 5 минут ее обошли. Я видел разочарование ребенка, которого «вывели в свет» и теперь, как она думала, повезут обратно, и решил развлечь девочку, а заодно потянуть время, присел на диван, усадил ее рядом и предложил игру:

     – Представь, Александра – начал я, – автор здесь в зале и готов подарить тебе любую картину, из представленных, но при условии – ты повесишь ее в своей комнате. Какую бы ты выбрала?

     Про себя думаю: «Выберет, позвоню Сотникову и куплю, удивлю ребенка».

    Александра раздумывала минуту-две и показала на темное полотно с редкими красными точками, что означали светящиеся шары на новогодней елке. Ну, что еще могла выбрать девочка? Меня же впечатлил «Ретранслятор»: густая темно-зеленая ночь, черный силуэт дерева на переднем плане и красные точки вдали, по которым догадываешься – это вышка.

     Я достал мобильный телефон, набрал номер.

     – Иван Юрьевич, звоню с выставки, извините, что не смог быть на открытие, выбрался сегодня. Все очень нравится, спасибо. Скажите, что вы хотите за «Новогоднюю елку» и «Ретранслятор»?

     – Картинки не большие, – начал он, – дорого не стоят. Обычно я такие за полторы отдаю. Вам, – он немного подумал, – отдам за тысячу… долларов, разумеется. За две работы – две тысячи.

    К такой цифре я не был готов, поэтому поблагодарил, обещал подумать и выключил телефон. Удивить Александру не получилось.

     – Торговаться надо, – заявил Сергей Ватрушин владелец галереи «Сова-арт», когда я, будучи у него в гостях, опознал «Отражение огней в Обводном канале» и «Ретранслятор» с этой выставки. – Сотников за один «Обводный канал» просил сотку, я торговался. В результате за 100 тысяч я взял его и еще две работы… Теперь он просит «Канал» обратно.

     – Почему?

     – Альбом недавно вышел, в нем Айвазовского и «Канал» рядом напечатали, цена, следовательно, подросла.

     Мысль «поторговаться» мне не приходила, как-то неловко опускать цену, зная его обстоятельства.

     Здесь же у Ватрушина экспонировались работы Владислава Афоничева, виденные прежде на «квартирной выставке». Я подошел к ним.

     – Купил у Вышегородцева, – подтвердил он. – Недорого купил, недорого отдаю, хотите?

     Я отказался.

     Комитентом Иван Юрьевич был достойным. Однажды он принес латунную посуду начала 20 века, которая пользовались спросом. Я приступил к оформлению, но Иван Юрьевич остановил меня, помялся немного, поскреб бороду, почесал затылок, и повел рассказ из далека, начал с Ледового побоища, потом что-то о предках по отцовской линии, но, встретив мой удивленный взгляд, замолк и, как-то не ловко, извлек из нагрудного кармана и протянул паспорт – новенький, только из типографии. Я взял документ, раскрыл. С фотографии смотрел Иван Юрьевич Сотников, фамилия же значилась другая: фон Штекельберг.

        Как-то после смены фамилии я поинтересовался:

     – А как вы теперь подписываете работы: Сотников или фон Штекельберг?

     – По-разному. Недавно выставка проходила, там был представлен фон Штекельберг, а на предыдущей выставлялся Сотников… Мне это не важно…

     – А рисуют «они» одинаково?

     – Нет по-разному…   
 
     Приход в Новгородской губернии после долгой внутренней борьбы Иван Юрьевич оставил, но не оставил Церковь. Общение с Богом, служение – не келейно в квартирке или мастерской для себя, – а публично, всенародно стало его потребностью, он не видел себя вне стен Храма. После мытарств и скитаний ему удалось добиться места священника «за штатом» в вырицком храме, откуда он начал и где служит теперь регулярно и с упоением.

     Следующая выставка, куда он меня вытащил, была посвящена гравюрам Иры Васильевой из его личного собрания. Проходила она, слава Богу, недалеко, и я выкроил часок, сходил на открытие. Здесь я впервые видел Ивана Юрьевича в родной стихии среди друзей и единомышленников. Он не был отцом Иоанном, к которому я привык, он был художником Иваном Сотниковым, которого, как оказалось, я прежде не знал и увидел впервые. В нем поменялось все: одежда, лицо, поведение. Одетый во все черное: вельветовые джинсы, рубаху с длинным рукавом, ботинки на высоком каблуке, он показался мне атлетом на крепких и сильных ногах с мощным торсом, красивой коротко стриженой головой, с опрятной бородкой. Подтянутый, энергичный, он был заряжен энергией, бурлил, воодушевлял собравшихся, двигался быстро, уделяя внимания каждому, увлекая за собой. Я залюбовался – не человек – кентавр!

     Ассоциация родилась из воздуха и поначалу отражала внешний облик и поведение Ивана Сотникова, но она так понравилась мне, что после некоторых размышлений я попытался распространить ее и на его жизнь и деятельность.

     Иван Юрьевич по-прежнему ходит ко мне, приносит неожиданные вещи, иногда его сопровождает кто-то из детей, их уже семеро. Я угощаю ребятишек конфетами, дарю игрушки. Особые отношения у меня сложились с его дочерью Марией – девочкой лет десяти. Она заходит в кабинет улыбаясь, и пока отец проверяет квитанции или получает в кассе деньги, взбирается на стул, и я, по заведенной традиции, вываливаю перед ней бижутерию, скопившеюся у меня в огромном количестве.  Рабочий стол превращается в сокровищницу Али-Бабы: кольца, бусы, сережки – все искрится и переливается в свете настольной лампы. Я вижу, как загораются глаза девочки, как она осторожно начинает перебирать украшения. Ей позволяется брать все, что понравится. Немного осмелев, она откладывает в сторону один предмет, другой…

    Идиллия заканчивается с приходом отца.

     – Маша, куда ты столько набрала? – возмущается он. – Своего мусора дома мало?

     Она готова к вопросу и бойко отвечает:

     – Это Ванечке, это Луке, а это себе.

     – Луке-то зачем? Он же маленький…

     – Мы ему на шапочку пришьем.

     Иван Юрьевич обреченно вздыхает:

     – Эх, сорока…

     Весной 2010 года в Мраморном дворце Русского музея состоялась выставка «Удар кистью», на которой были представлены ранние работы Ивана Сотникова. Всю зиму и весну Иван Юрьевич проболел, лежал в больнице, проходил реабилитацию в санатории, у меня почти не появлялся. После посещения выставки я позвонил ему:

     – Удивили. Такого от вас не ждал…

    Он, смущаясь, ответил:

     – Молодой был, наглый…