Задание 6

 

      
      В 2010 году старая Коломна находилась на грани серьезных перемен. Уже снесли Дворец Первой пятилетки на улице Декабристов, школу и несколько жилых домов вдоль Крюкова канала, расчищая площадку для новой сцены Мариинского театра. Последний матрос уже покинул Новую Голландию и обезлюженный остров замер пред грядущей реконструкцией. Но главная стройка маячила впереди – мост через Неву. Мост должен связать Адмиралтейский район с Васильевским островом. Поговаривали, что ради этого переведут за город или вовсе ликвидируют Адмиралтейские верфи, заложенные Петром, не устоит и «Дом всех скорбящих» на Матиссовом острове, под снос пойдут исторические постройки в начале Английского проспекта, освободят и расширят набережную реки Пряжки. Население, кто с ужасом, боясь потерять благоустроенное жилье и годами налаженные связи, кто с надеждой на новую жизнь в современном доме где-то в новостройке, ждало начало строительства.

     Произойдет это и когда – никто не знал, но, как предвестник грядущих изменений, несколько жилых домов по набережной Пряжки расселили. Без жильцов дома простояли не долго, и вскоре начали заполняться бомжами и нелегальными гастарбайтерами. Селились последние, как правило, семьями; мужчины нанимались дворниками, грузчиками, женщины шли в уборщицы, продавцы; дети, предоставленные сами себе, шныряли по дворам и пустующим квартирам, роясь в брошенных прежними жильцами вещах в надежде найти что-нибудь ценное. И, что интересно, находили. Они быстро узнали о магазине, торгующим старинными вещами и протоптали к нему дорожку. Несли в основном ерунду, но иногда попадались нечто достойное. Особой удачливостью отличалась бойкая таджикская девочка по имени Малика. Было ей 15 лет, смуглая, стройная с горящими глазами. Первый раз она пришла с дядей, у дяди был паспорт и регистрация в Петербурге, он устроился чернорабочим в бригаду по ремонту квартир, расчищал помещения перед приходом строителей, убирал и вывозил мусор, племянницу приглашал с собой. Первым уловом Малики стала серебряная ложка работы мастерской братьев Грачевых, за ней последовала иконка Богородицы, выполненная деревенским живописцем, бронзовый барельеф Карла Шорлеммера немецкого химика.

     Однажды Малика застала у меня статную даму, та пыталась продать рисунки племянника, некогда обучавшегося в художественном институте.
 
     – Вы это покупаете? – удивилась Малика, когда дама вышла, – Не знала. Я такое не брала, думала ничего не стоит, – она плюхнулась на стул.

     – А попадается?

     – Да, много валялось.

     – У тебя возьму, – пообещал я девочке, зная ее удачливость. – Если встретишь, что-то похожее – приноси.

     Несколько самодеятельных работ на картоне Малика принесла на следующий день. Пришлось купить, чтобы не остужать ее пыл. В следующий раз она притащила детские рисунки на бумаге, выполненные гуашью. Посетителей было много, купил не глядя, по той же причине. Вечером, когда народ схлынул, вспомнил о Малике и посмотрел приобретенные рисунки. Их было 7, некоторые подписаны карандашом кривыми детскими буквами, например: «Щемелева Юля. 20 школа, 1Б класс, Невский район. Дом пионеров в деревне», «Семенова Ирина. 8 лет 327 школа «Фантазия» ДПШ Невский район г. Ленинград рук. Бери Э.Б.», «Золушка» Ванюшиной Люды 3В класса 20 школы Невского района ДПШ. Рук. Эдварда Борисовна Бери. 1972 г.».

     На оборотной стороне одного из листов надпись отсутствовала, но стоял канцелярский штамп «2-я Детская художественная школа Дзержинского района». В другой штамп, оттиснутый рядом, вписана информация об авторе: «Саша Флоренский, 13 лет, группа 22, педагог Бери». Рядом от руки было добавлено: «Зад. 6», «1975 г.».

     Так с легкой руки Малики я стал обладателем детской работы Александра Флоренского.

      Задание № 6 состояло, видимо, в том, чтобы изобразить комнату. Саша Флоренский с задачей справился, помимо мебели он нарисовал маму, сидящую на табурете со странными ножками, младшую сестренку в детском манеже, себя у стеллажа с книгами и кошку, свернувшеюся клубком. Интерьер дополнен множеством деталей: катушечный магнитофон, пленочный фотоаппарат с крупным объективом, чашка, графин с водой, игрушки, раскиданные по полу, гитара.

     – Умел же рисовать! – восхитился Юрий Молодковец, разглядывая рисунок, который я ему показал. – Что же он сейчас так не рисует?

     Ответа на этот вопрос я не знал.

     – Продается? – поинтересовался Молодковец.

     – Нет. Хочу, прежде чтобы сам посмотрел.

     – Саша в Тбилиси.

     – Я знаю, мне Сотников сказал, но рано или поздно вернется. Хочу, знаете, устроить встречу с детством.

     – Ему продадите? – предположил Молодковец.

     – Нет, но могу обметь: эту на более позднюю.

     – Это правильно, – после недолгого раздумья, проговорил Молодковец и нехотя вернул рисунок.

     Юрий Молодковец известный в городе фотохудожник и собиратель, работал главным фотографом Эрмитажа. Крупный с открытым лицом и приятной улыбкой он являлся нашим покупателем много лет, заезжал по несколько раз в месяц. Его интересы были обширны, но особенно увлеченно он собирал произведения современных петербуржских художников, со многим из которых был знаком и дружил не один десяток лет.

     Идея устроить встречу Александра Флоренского со своим детством, его увлекла, и он пообещал, что привезет друга, как только тот освободится. Молодковец попросил держать информацию о находке в секрете, чтобы сохранить интригу, и насладится сценой встречи, которая, как и мне, уже рисовалась в его сознании.

     Прошел месяц, другой, мы несколько раз перезванивались с Молодковцом, назначали дату, и каждый раз откладывали ее: то я не мог, то дела уводили Флоренского в Вильнюс или Ярославль.

      В начале декабря 2010 года Юрий Молодковец позвонил и сообщил, что сегодня встретимся, Александр Флоренский у него в автомобиле, и они направляются ко мне. Я находился за городом и попросил его «покружить» где-нибудь минут сорок, чтобы самому успеть добраться. Мне не хотелось пропускать долгожданное событие.

     На встречу я опоздал, потеряв драгоценные минуты в ползущей «пробке» под Литейным мостом и на набережной Кутузова. Конечно, расстроился. Когда понял, что не успеваю, позвонил на работу, предупредил о гостях и разрешил показать рисунок.  Подъезжая к магазину, еще издали заметил двух мужчин перед входом. Когда приблизился, узнал Молодковца и Флоренского, они ждали меня, беседуя и кутаясь от мороза.

     Первым я поздоровался с Флоренским, затем с Молодковцом.

     – Ничего не вышло, – огорошил Молодковец, немного смущаясь и протягивая руку.

     – Как это? – не понял я. – Рисунок показали?

     – Показал…

     – И что?

     Мы вошли в помещение и прошли в мой крошечный кабинет. Не раздеваясь, я протиснулся за рабочий стол, они остались стоять передо мной, как два утеса, заслонив собой белый свет. Я положил перед ними рисунок.

     – Я покупаю свои старые работы, – начал Флоренский. – Но эту…, – он немного помялся, – не хочется. Я помню ее, помню, как рисовал, как мучался… Мне хотелось, – Флоренский как казак шашкой махнул перед собой крест на крест, воображаемой кистью – свободы, а меня втискивали в рамки, заставляли выписывать корешки книг, струны на гитаре, зверюшек…Я ненавидел эту работу, несколько раз исправлял, переделывал. Бери, я помню ее, вечно была недовольна, потом, правда, рисунок в фонд школы взяли. Странно, что он очутился у вас.

     Молодковец, теребя в руках меховую шапку, слушал друга, надо полагать, во второй раз. У него было время смириться с поражением, тем не менее, разочарование читалось на его лице. Что говорить обо мне. Мы обманулись, став жертвами собственной сентиментальности.

     Флоренский тем временем продолжал:

     – Я готов купить, но только с тем, чтобы тут же порвать. А то, не дай Бог, продадите, опубликуют, стыдно будет.

     – Рвать не надо, – вставил Молодковец.

     Еще раньше, размышляя о предстоящей встрече, мне о многом хотелось спросить Флоренского, но реакция гостя, его слова и намеренья спутали мысли, спросил только о достоверности изображенного.

     – Все с натуры, – подтвердил Флоренский. – Это наша комната, мама, Аня, я. Этот шкаф, – он ткнул пальцем в рисунок и, как мне показалось, немного оживился, – мы продали. Ценный оказался, из красного дерева.

     – А что за странные ножки у табурета? – поинтересовался я, – Похожи на ласты.

     – Табурет реально существовал. Ножки действительно смешные. Куда делся, не помню.

     Тем временем, Молодковец, осознал, что основной конкурент на рисунок отпал и начал потихоньку оттеснять Александра Флоренского от стола, наконец, впрямую ему заявил:

     – Пойди, Саша, посмотри картины в зале, у Геннадия Федоровича много интересного.

     Когда оторопелый Флоренский вышел, и мы остались одни, Молодковец спросил:
     – Будете продавать?

     Мой план обменять рисунок Флоренского на картину потерпел фиаско, поколебавшись с минуту, я передал лист ему. Расплачиваясь, Молодковец не скрывал своей радости.

     – Оформлю и на Новый год подарю его сестре Анне. Она оценит. Это будет ошеломляющий подарок.
   


    
    
     –