Расщелина Глава 28

ДОБРЫЕ НАМЕРЕНИЯ

Любовь, младшая сестра Игната, жила с малой дочерью одна. Мужик, что Катюшке отцом приходился, бросил их, как только в Вышерске новая власть обозначила серьезные претензии к инакомыслящим. По причине глубоко личных политических убеждений подался он в народную армию Конуча, которая после «Красного террора» 1918 года, объединившись с Чехословацким корпусом, так называемой Екатеринбургской группой и Сибирской армией под командованием Войцаховского, и составило белое воинство. В результате переворота, в Омске была ликвидирована Директория и к власти пришел адмирал Колчак, значительно усиливший продвижение армии, вплоть до взятия Перми. А когда, немногим позже, Красная армия вновь отвоевала столицу края, то вместе с белыми отошли многие разрозненные и побитые воинские формирования. Из боязни, что Комиссары не простят, ушел и муж Любы; уж лучше в Сибирь, с Колчаком, нежели дома, с пулей во лбу…

Сестра сразу же признала заросшего бородой братишку; глаза то не подменишь, они всегда родные. Виделись они редко, поэтому молодая хозяйка, радуясь встрече, была счастлива и довольна. По роду службы у купца, Игнат не мог позволять себе частые визиты, да и с мужем сестры отношения не особо ладились. Своей семьей охотник-промысловик так и не обзавелся; упустил время, а постепенно так бородой зарос, что и женщин ненароком отпугивать стал. Словом, обходили они его стороной, да и времена пошли тяжелые; не в пору с женой и детьми горе мыкать — война кругом…

А сестру Игнат любил. Особо баловал дочурку ее; ласковую и белокурую, с добрыми как у него самого глазами. Дарья с Катенькой настолько поладили, что игривого участия бородатого и колючего как еж дядюшки, больше не требовалось. Иван, в благодарность за теплый прием и кров над головой, принялся ладить порушенное и заброшенное хозяйство. Со скромностью принимая похвалы Любаши, он лишь прибавлял в усердии. В селе было относительно спокойно, а до новых жильцов старожилам особого дела не было. Гости; они сегодня есть, а будут ли завтра… Благо, что в столь малом селе, даже военные на постое не задерживались.

Днем спустя, Игнат сбрил бороду, помолодев на добрый десяток лет. Ко всеобщему удивлению, Иван с Дашей одобрили его поступок, однако ничуть не догадывались; к чему такая жертва. А в один из вечеров Игнат отозвал Ивана на разговор:

— Мужик ты справный, Иван. Не Дарья, женил бы тебя на сестре, уж больно ты ей глянулся. Ну да ладно…

— У Любаши вон какое счастье растет, а теперь и ты ей в подмогу. Все у вас хорошо будет. Спасибо тебе, Игнат, за приют; кто думал, что так сложится…

Понял Игнат сразу; разговор заладится, потому как чувствовал, что червоточит у кузнеца та же рана, какая и ему покоя не дает…

— Не об этом, Иван, я с тобой речь поведу. Сдается мне, поймешь и за то, что бороду сбрил, вон гляжу, не судишь. Хотя она мне особо дорога была, но для дела и пожертвовать можно.

Иван настороженно и с интересом взглянул в наполнившиеся хитрецой, добрые глаза Игната.

— Что за дело?

— Ты через кого, Иван, на конвой вышел? От кого узнал, что нас с Гордеем в Губернскую тюрьму повезут? Ну не караулил же в лесу…

— Шершень вывел. Я его разговор с Сидором подслушал; а что мне оставалось? — Просто ответил Иван.

— Так вот! — продолжал Игнат, сосредоточившись на предположениях, которыми хотелось поделиться, — кажется мне, что Сидора того, навестить надо. Доведется, через него и Шершня прижму. Этот от Загребайло не отходит. Про Гордея все расскажет. В городе меня каждый узнать может, а безбородым ни один мужик не видел. Тут даже чекисты стороной пройдут…

О Дарьиной матери узнать нужно, она тоже может оказаться в опасности, а кроме нас ей помочь некому. Не Сидор, так Шершень что-нибудь знает…

— Опасно, Игнат, он с главным чекистом дружбу водит. Сдаст за милую душу…

— Постараюсь, чтобы не сдал; надеюсь обойдется. У Дарьи за отца с матушкой сердце болит, не мне тебе говорить, сам видишь. Соседа разговорил, обещал подсобить с поездкой. Словом, завтра и отправлюсь.

— Моя помощь нужна?

— Ты в мою отлучку, Иван, за женщинами пригляди.

Следующим днем, удачно добравшись до города, Игнат в доме Сидора никого не обнаружил. Изба была заперта и ночью свет в окнах не зажигали. Утром та же картина. Насколько помнилось Игнату, дядька Анны слыл домоседом и вытянуть его даже в трактир, не всегда представлялось возможным. Об этом и хозяйка заведения говорила:

«Мол, не слоняется ее дядька по трактирам — дома пьет…» Озадачился Игнат исчезновением Сидора. Мимоходом, рядом с Управлением ЧК, случайно, представилась возможность увидеть даже Загребайло, но Шершня рядом с ним не оказалось. Дольше оставаться в городе было опасно и, перед самым уходом, вечером, Игнат улучил возможность, тайно поговорить с Акимом Евграфовичем. Старик преданно продолжал присматривать за домом Крутоярова; своего хозяйства у него не было, а жить где-то надо, несмотря на то, что Загребайло прогнал его из усадьбы. Бывший управляющий и рассказал о визите Шершня и аресте хозяйки. А из-за ружья, которое якобы было в сейфе и исчезло, под подозрение попала и Дарья, дочь Крутоярова, которую чекисты сейчас всюду ищут. Матушку ее так и не выпустили; там же где Гордей, должно быть и мается, бедняга. Досадовал старик, что доброе хозяйство почитай развалили, а ему и вовсе велено было убираться со двора, куда глаза глядят.

— Ходил я давеча в их ЧК, Шершня того искал. К самому Загребайло не решился обратиться. Думал может его заместитель сжалится, дозволит в усадьбе жить, своего дома у меня нет. Что же теперь — пропадать? А угодил опять таки к этому злодею. Нет, говорит, Шершня твоего, пропал и следа не оставил. Сам, говорит, с ног сбился, не найду… Так вот я и обитаю здесь на птичьих правах. Жизнь она, теперешняя, всех разбросала, в миг один, — жаловался бывший управляющий, стоя на ветру перед Игнатом, — уж и усадьба пуста. Стынет душа от дел таких. Нелюди всюду, человека не сыскать…

«Вот оно как, — размышлял по дорогое Игнат, — выходит если Павел с Анной на Погорелом хуторе, то странное исчезновение Семёна и Шершня, можно объяснить лишь тем, что они, пошли следом, в тайгу. А там их Василий с Фомой дожидаются. Ловкий, однако, капкан приготовила эта троица. Если так, то ребята, легко могут угодить в него, а это чревато большими неприятностями.»

Иван вызвался помочь, когда узнал о намерении друга, сегодня же уходить на Погорелый хутор, где в его помощи могут нуждаться Павел и Анна. Но Игнат велел оставаться у сестры и ждать его возвращения, вверив заботливому кузнецу хозяйство и благополучие женщин, тем более, что его раненая рука нуждалась в уходе.

Ружье Игнату славное досталось — подарочное… Держать его в руках он счёл за честь, а Дарья с удовольствием передала его опытному охотнику. Просила хранить как память об отце, ведь они всегда были друзьями. Надпись на цевье Германскими буквами писана; не-то Цауэр, не-то Зауэр: «В честь женщины должно, чтобы удачу несла», — подумалось Игнату. Когда он взял бесценный подарок в свои надежные руки, глаза его светились счастьем и благодарностью. Ранее, он представить себе такого не мог, а волей обстоятельств сложилось так, что пробираясь тайгой к Погорелому хутору, блуждая и вспоминая тропы, ему даже удалось опробовать ружье. Остался доволен и подарком и везением, когда два ночлега в лесу коротал под умело зажаренного на костре глухаря.

А потом, вдали, замаячил хутор. Из осторожности и опасений, бывалому охотнику пришлось обойти его окрестности, присмотреться к дому Фомы, прежде чем решиться приблизиться. Хутор был тих и безлюден; ничего, что могло бы насторожить Игната, не вызывало тревоги. Но, войдя в калитку, к великому ужасу, он наткнулся на лежавшее на земле, неприбранное тело старика.

— Кто же тебя так-то, Фома? — растерялся в крайнем замешательстве Игнат.

Понял сразу, что дед убит выстрелом в грудь, но не из ружья и пролежал здесь всю ночь. Игнат, сбросив с плеча оружие, осторожно и бесшумно подошёл к незапертой избе. Дверь была слегка прикрыта, а вот кто внутри — вопрос… Взвел курки и резко вошел внутрь.

Жил Погорелый хутор тихой жизнью до прихода беды. Фомы не стало — это беда. В доме отлеживался Сидор, зализывая рану; до убитого старика руки не дошли, решил позже прибрать. Все бы так и было, но дверь вдруг распахнулась и в проеме двери появился человек. Со светом вошел, не проглядеть Сидору; кто таков? Не признает гостя, уж больно здоров мужик: «Кабы не вышло чего худого?» — Только эта мысль и родилась. А тот направил ружье и спрашивает:

— Кто Фому старого убил?

По голосу не признал Игната; бороды то нет, ну полный незнакомец. В глаза не сразу взглянул, а по ним — Игнат… Завопил Сидор, взывая о помощи; сам вон, почитай кровью истек. Какая перевязь одной рукой, так вот и пролежал полдня, от боли корчась. Картечь видно в руке сидит, не пошевелить. Пока Сидор, не таясь и не лукавя, сказал; как, да что, произошло на хуторе, Игнат обработал и перевязал ему рану.

— Ничего, переживешь! Кость не задета и дробина одна застряла, остальные навылет. Так что выпей и ляг, а мне Фому прибрать надо, не по-людски вы с ним обошлись. Не гоже христианину, так вот, среди двора лежать.

Все в поселке рядышком; и порушенные временем дворы, и кладбище, где Захарий, последний селянин Погорелого хутора, приют нашел. Павел о нем много доброго Игнату рассказывал. Вот и Фоме место неподалеку нашлось; пусть вместе лежат. Друзьями были, ими и останутся…

Тяжестью недопонимания легла на душу Игната злодейская смерть Фомы. Не принимала она насилия и жестокости Шершня. Что же это за зверь такой, если старика не пощадил? Добрый Фома никому зла не делал, жил мирно и тихо, до прихода этих нелюдей. И только сейчас, стоя у могилы и прощаясь со стариком, вспомнил Игнат о собаке: «Где же „Гром“, ведь он всегда был со своим хозяином? Почему его нигде не видно? Может Шершень с собой, в тайгу утянул; след скрадывать легче и в лесу безопасней». — Решил Сидора спросить.

Однако Сидор только головой замотал; сказал, что не было кобеля, когда с Шершнем на хутор пришли и Фома, мол, один, без собаки из леса воротился. «Выходит не Шершень, а Василий с собакой в тайгу ушел, почему-то не дождавшись приятелей. С чего бы это? Должно быть Павлу не удалось избежать встречи с отцом, дело ведь их семейных самородков касается. За этим золотом и Шершень сюда явился. Значит охота на ребят уже началась и они могли оказаться в заложниках у Василия, — Игнат напряженно продолжал выстраивать цепочку событий, казавшихся ему логичными. — О том, что произошло на хуторе не могли знать ни Сидор, ни Шершень, они пришли, когда Василия с ребятами на хуторе уже не было. Но с какой целью в тайгу ходил Фома? «На этот вопрос, как и на многие другие, Игнат так и не нашел ответы. Дожидаться кого-либо на хуторе было не безопасно, поэтому долго не мудрствуя, решил идти по следу.

— Пройдусь по лесу, пока ты здесь здоровья набираешься, — наскоро собираясь, сообщил Игнат. — Мне с вашим братом в одном доме тошно сидеть. На природе легче дышится. А ты здесь будь. Шершня в тайге отловлю, с обоих за Фому спрошу.

Тропу к Черепашьему валуну Игнат знал хорошо: «Может хоть что-то прояснится, — полагал он. — Только вот если охотники за золотом куда по далее собрались, то возникал вопрос; где их искать? Тайга велика, путей много и, большей частью, гиблых. Вспомнились предостережения Павла; что даже бывалые охотники, в те времена, дальше валуна не хаживали — зверье, да болота топкие, а тропы лишь одной Марии известны были».

Уже вечерело, когда Игнат случайно наткнулся на холмик. Подойдя ближе, увидел ошейник собаки оставленный на березовом, наскоро срубленном, кресте. Это утвердило его в мысли, что он перед могилкой «Грома». Однако не вязалось в голове; что произошло и кому могла помешать собака, ведь в лесу она первый помощник человека: «Ну да!.. — согласился он со своими выводами, после некоторого раздумья, — это ведь только для человека доброго с нормальной, чистой совестью, а перед ним злобные и дерзкие бандиты, без капли жалости и сострадания. Таким глаза застит алчность и нажива, и нет насыщения, нет утоления той жажде какую взрастил, питает и хранит демон в их сознании».

Совсем не зная, где и в каком направлении возможно было начать поиски Павла и Анны, Игнат, осмотрев известный ему валун и не обнаружив ничего, что поспособствовало бы вывести его на след, глубокой ночью воротился на хутор. Оставалось ждать; кто выйдет из тайги первым…

А первых не оказалось вообще и, спустя неделю безуспешных ожиданий, Сидор начал ныть, умоляя Игната вывести его из тайги в город. Якобы сам он дорог не знает и здесь в лесу, без чьей-либо помощи, сгинет без следа, как это наверняка случилось с его неосторожными приятелями. В противном случае, они давно бы уже воротились обратно. Ведь даже бывалые таежники, без особой подготовки, на такой срок в тайгу не уходят, не унимаясь твердил Сидор, прося у Игната снисхождения и милости. Плакался, что устал и хочет воротиться к себе домой, чтобы жить в мире и покое среди людей и забыть весь этот таежный кошмар и не уют.

Игнат понимал, что для Павла, и Анны на хуторе «свет клином не сошелся» и они могли выйти из тайги иной, своей дорогой. Если на их судьбу выпала удача и ребята смогли миновать столкновения с «хищниками», идущими по следу, то рано или поздно они дадут о себе знать. Сидор был прав; ждать становилось в тягость и Игнат принял решение — уходить. А если улыбнётся все же злоумышленникам удача и кто-либо из его приятелей окажется жив, и объявится вновь, то Сидор, обязанный ему своим спасением, сделает так, что он узнает об этом первым…

После непродолжительных разбирательств по делу Гордея Крутоярова, Семен Загребайло принял решение; направить обоих супругов, как кулацкий элемент, в краевую столицу, для их дальнейшего следования по этапу на усмотрение Губернского суда. Кулак — враг народа, такова была линия Партии, а значит и его. Расследование по факту сокрытия купцом золотых самородков большой ценности, результата не дало, несмотря на использование самых суровых методов дознания. По его подозрению, золото может и существовало, но вот только кто этим самородкам «ноги приделал», осталось загадкой. Однако, после неоднократного посещения дома Сидора и установлением за ним скрытого наблюдения, начальник ЧК все больше убеждал себя в мысли, что хитрый Шершень обвел его как простака, использовав в своих целях даже его служебное положение. Когда оба приятеля внезапно скрылись, оставив его не у дел, «запахло жаренным». Обидели Семена эти два авантюриста, а ведь сколько стараний он приложил, чтобы объяснить причины и оправдать необходимость ареста влиятельного в округе купца. Одолел, уладил дело. Все бы гладко и дальше шло, если бы не нападение на конвоиров и побег подследственного Игната. За этот случай ему ещё предстояло в Пермском ЧК отчитаться. И не знал Семен, как там сложится…

Теперь его даже нападавшие на конвой не столь интересовали, как поимка исчезнувшего Шершня. Поэтому, первейшим делом, он ориентировал всех своих подчиненных на поимку опасного афериста. Но следы Шершня и Сидора затерялись одновременно, а отыскать их не удавалось. От того и надумал Семен, совсем не видя перспективы в своем личном интересе, при первом же случае повязать крылышки хитроумному Шершню; где бы тот не летал…

Дни шли, а фигуранты по делу не появлялись. В городке стало тише; части Красной армии, с боями продвигаясь на юг, все более теснили народное ополчение. А перегруппировка отдельных формирований освободительной армии, под ударами командарма Блюхера и братьев Каширских, гулявших с боями по тылам, так и не смогла прорваться к Перми, через Кунгур, чтобы поправить положение. Но Загребайло, по долгу исполняемых им обязанностей, иной раз, да информировали телеграфом о положении дел на фронтах. Однако, особого интереса к военным действиям он не питал, с рвением сыщика погружаясь в свои непосредственные дела.

Однажды, его прилежные ищейки, исполняя указания начальства, приволокли в Управление явившегося из тайги Сидора. Он и подтвердил его подозрения. Семен сильно огорчился, узнав о бесследном исчезновении Шершня в тайге, а вот при каких обстоятельствах пропал его приятель, тому совсем ничего не было известно. Что было взять с Сидора; дружок, только и всего, который как оказалось, попросту не у дел. Заверяя начальника, Сидор клялся, что о золоте от Шершня ничего не слышал; все дела свои он только с Василием Рагозиным вел, а ему не доверял:

— Он, товарищ начальник, меня больше по хозяйству использовал; уволок вон в тайгу без особой надобности и там бросил, но не вечность же в лесу сидеть, вот и вышел я. Ума не приложу, где Шершень, может и не выберется вовсе. Уж почитай вторая неделя минует, а что там, да как, мне неведомо, на хуторе я без дела так и просидел… — отбивался от въедливого чекиста встревоженный Сидор.

Заверения плаксивого старика, хоть и вызывали сомнения, но больше походили на правду. Отпустил его Семен, взяв обязательство, что тот непременно и тайно известит его в случае, если Шершень все же объявится. Лишний раз, отчетливо понимая важность проверки информации в любом деле, Загребайло упрекал себя в наивной вере в «Золотую мечту», которая благодаря науке Шершня, запомнится ему как глупость чекиста, поверившего двуличному и достаточно сомнительному типу, которого он опрометчиво определил в союзники…