Каверна. Часть вторая. Глава 3

3

Ударили последние февральские холода. Город был похож на большой блин, присыпанный сахарной пудрой. По аллейкам и тротуарам ветер гонял снежную пыль, и обжигал щеки и кисти рук. Я надел перчатки, бредя по территории больницы – лучше такой мороз, чем дождь с мокрым снегом, как было, когда я приехал. 

Мариинская больница, не считая вспомогательных корпусов и гаража, представляла архитектурный ансамбль не то конца восемнадцатого, не то начало девятнадцатого века, располагавшийся на приличной территории. Царица Софья Алексеевна велела построить Мариинскую больницу, как больницу для бедных. Замысел осуществил какой-то европейский архитектор, которому положен был памятный камень перед главным входом в терапевтический корпус.

Сами корпуса являлись большими зданиями с колоннадой парадных подъездов, кантами белого цвета, на общем фоне желтых стен.

Казалось, две солидные барышни времен Грибоедова, одетые в нарядные желтые платья с белоснежными оторочками, красуются в зимнем саду подле дореволюционных дам, современных генеральских жен и серых простолюдинок, возглавляемых бравым, великолепным Театром Российской Армии. Так живописно выглядели корпуса института на улице Ф.М.Достоевского.

И глядя на парадные подъезды приходил образ из глубины времен: Подъезжает красивая карета, поскрипывая рессорами. Слышен перестук лошадиных копыт по мостовой. Кучер подруливает к подъезду. Дыхание лошадей клубиться паром, лошади переступают с ноги на ногу, побрякивая упряжью. Из кареты выходят люди и проходят в подъезд. Привезли смертельно раненого Пушкина. Должен прооперировать Михаил Достоевский, отец Федора. А кучером оказывается Гоголь. Образ тает… а на месте кареты появляется белый с красными лентами реанимобиль. Вокруг него копошатся медики в голубых комбинезонах.       

Я выхожу на площадку перед хирургическим корпусом и разглядываю памятник Ф.М.Достоевскому. В день госпитализации я не обратил внимания на него, прошел мимо. А сейчас обошел памятник со всех сторон.

- Здравствуйте, Федор Михайлович! Как поживаете? – произнес я.

Каркнула ворона.

Во дворе было безлюдно и некому было принимать меня за сумасшедшего.

Достоевский стоял в домашних тапочках прямо на снегу, держа перед собой руки в замке условной крепости перед всеми невзгодами. На плече и в изгибе левой руки лежал снег, придавая его образу, образ замерзающего. Что-то было в нем могущественное, способное пройти голод, лазарет, каторгу. Лицо скульптор передал в горестной, угрюмой задумчивости, словно и сейчас, несмотря на холод, он пытался понять непомерную глубину человеческой души.

Вдруг памятник пошевелился, стряхнул снег неловким движением так, что кафтан сполз с левого плеча. Он строго смотрел на меня и говорил:
- Ты стоишь в моем дворе. Прямо за твоей спиной дом, в котором я вырос. Теперь там музей. Я жил здесь до семнадцати лет, пока не уехал в Петербург учиться. Тут, среди этих деревьев, я ребенком играл в лошадку, кидал камни по переулку. Отроком бродил по этим улицам в поисках ответов на вопросы, которые не нашел и по сей день.

Я зачаровано слушал.

- Если найду ответы, обязательно дам знать, Федор Михалыч, - пообещал я и пошел своей дорогой.

Вышел с территории больницы и, обойдя Театр Российской Армии, зашагал вверх по Октябрьской улице.

Ирония судьбы, это был знакомый, родной район во всей Москве. Будучи студентом, я прожил тут более полутора лет в середине девяностых, и жил как раз на Октябрьской улице. Это как вернуться в молодость. Многие дома похорошели, обжились. Раньше это были нежилые развалины, ожидавшие капитального ремонта, в которые мы студентами забегали целоваться с девушками и покурить. На месте некоторых малоэтажных выросли офисные башни нефтяников или газовиков. Но все же эти перемены не повлияли в целом на дух района. Мне был знаком здесь каждый двор, каждый закоулок. И хоть прошло пятнадцать лет, я снова брожу по этим улицам.
Сейчас я не молоденький студент, у которого вся жизнь впереди, и он не знает, что с этим делать; выносливый, здоровый, с иллюзорными надеждами и тяжелым взглядом. Теперь я ответил на те вопросы, но не знал ответы на новые, сегодняшние, злободневные. И наблюдал за собой с добрым снисхождением.

Вечером позвонила Ира. Она еще не отошла… и плакала. Рассказала, что едет домой от Залины, где была все это время. Что везет её Азамат, по настоятельной просьбе матери, и она разговаривает с его мобильника. Он дал проговорить свои деньги (что по меркам провинциальной нищеты поступок), лишь бы она успокоилась.

Ира сказала, что Азамат опять завет её замуж, но она не хочет и приедет ко мне. Я посоветовал не приезжать, а выходить замуж, раз зовут. И вообще, быть благоразумной. На что Ира расплакалась сильнее и положила трубку.

Я припомнил, как-то после очередной поездки Иры домой, разглядывал слайды в её мобильнике. Ира притерлась своей щекой к моей и комментировала:
- Это мама. Это сестра. Это другая сестра.

Попался слайд, на котором она сидела с каким-то парнем.

- А это кто?
- Это сосед, Азамат. Верней, сосед мамы. Вот она и хочет меня за него замуж выдать.
- А ты что?
- А я не хочу. Я его не люблю. Мама дала рассаду цветов и говорит: «Пойди, отнеси соседке», - матери этого Азамата. Специально меня посылает, цветы только предлог. А этот знает, что мать меня пошлет, сидит, дожидается. Приглашает в дом: «Посиди, попей чаю…»
- А что он из себя представляет?
- Ничего, обычный нарт.
- Ты тоже обычная нартушка. Я имею в виду, чем он занимается? Хозяйство, машина, что у него есть?
- А-а… дом рядом с маминым, машина есть. Работает, квартира есть, от работы ему дали.
- Тогда выходи. Что тебе еще надо? Он знает, что ты сидела… короче, все твои минусы?
- Все знает. С детства меня знает. Говорит, что всегда меня любил.
- Ну и выходи за него. Будешь при хозяйстве, при машине. Молодость пройдет, но жизнь-то длинная.
- Вот и мама так говорит.
- Правильно.
- Ты думаешь, она обо мне думает? Ей начихать! Она о себе думает – рядом со своим хозяйством, еще хозяйство зятя хочет, машину. А то, что я его не люблю – ей по фигу.   
- А кого ты любишь?
- Тебя, сифошка!
- Меня любишь… а ты полюби этого Азамата. Кстати, сколько ему лет?
- Примерно твой ровесник.
- Вот видишь. Чем тебе не муж? Мой ровесник, да еще с домом, квартирой, машиной, - загибал я пальцы для большей убедительности.
- Он, вместе со всем этим, твоего мизинца не стоит!
- Да ладно, не преувеличивай, - польстился я.
- Да-а, - протянула Ира с обидой.
- За что ты меня полюбила?
- За то, что ты такой… В тебе нет корысти. Ты просто общаешься с человеком по его достоинству, а не за то, что у него что-то есть. А эти… если чем-то помогут, или попросишь о чем-нибудь, сразу: «А что мне за это будет?»
- А ты переделай его, - подкинул я идею. - Легко влюбиться в хорошего… Ты мне тоже, к примеру, сразу не понравилась, но я же не оттолкнул тебя. Потому что оттолкнуть и дурак может, это не сложно. А вот понять, принять человека, попытаться сделать его лучше, это непростая, зато достойная уважения задача.

Но это уже была философия, трудная для понимания Иры.

- Хватит уже! Достал своими нравоучениями! – бесилась она и меняла тему.    

Ира и теперь была источником беспокойства для меня. Порой казалось, что я уехал, бросив на произвол судьбы маленького ребенка, девочку, дочку, и она по любому поводу звонит и плачет.