Письмо Татьяне

«Дорогая моя, разлюбезная Татьяна Николаевна…»
Тьфу ты, девятнадцатый век какой-то!
Сенька смял листок, взял новый и начал:
«Уважаемая Татьяна Николаевна…»
Сухо. Как на профсоюзном собрании! Он опять смял листок, но потом подумал и расправил его. Так никакой бумаги не напасёшься! Нет уж, он сначала напишет, а потом, если что, перепишет набело.
«Добрый вечер, Татьяна Николаевна…»
Ага, а вдруг она письмо утром читать будет? А я ей – добрый вечер! Нет, так тоже не пойдёт. И вообще, какая она, нафиг, Татьяна Николаевна? Всю жизнь Танькой была! Ну, Танюхой ещё. А сейчас… И что из того, что папа у неё – Перебейнос? Да кто он – этот Перебейнос? Денежный мешок, да и только! А Танька… Вот!
Сенька вновь пододвинул к себе листок и начал писать заново.
«Танюха!» – написал он и задумался. Дальше надо было бы переходить к сути, но сразу писать о своей проблеме Сенька посчитал неприличным. Надо было поднапустить лирики. И он продолжил:
«…Я тут часто вспоминаю наши школьные годы…»
– А чего это я их вспоминаю? – подумал Сенька. – Да я их вообще, если честно, почти не помню. Уж лет двадцать прошло! Или больше? Да и чёрт с ним! Надо писать, а то я так и не соберусь…
Сенька взял ручку и решительно вычеркнул «наши школьные годы» и написал «нашу молодость…»
– Так, – сказал он себе, – ещё лучше! Если я молодость вспоминаю, то, значит, я уже не молодой. А мы с ней ровесники. Значит, я и её…
Сенька вычеркнул «нашу молодость» и написал «наше детство». «Детство» было лучше, но тут Сенька совершенно некстати вспомнил, что в детстве они с Танькой ходили в один детский сад и сидели рядом на горшках. Вдруг и Танька это помнит? Как-то двусмысленно получалось.
– Хрен с ней, с этой лирикой! – подумал Сенька и вычеркнул фразу целиком. На зачёркнутым на листе осталось только одно слово: «Танюха!». Сенька долго смотрел на него, а затем решительно продолжил:
«…Случились тут у меня некоторые неприятности, и, как оказалось, кроме тебя мне не к кому обратиться…»
Получалось красиво. Ненавязчиво, но, по существу. Собственно, Сенька совсем не кривил душой, когда писал Таньке, что ему больше не к кому обратиться. Мать его сразу шуганула, Борька, друган, – сам в такой же ситуации, а к Михалычу он больше не пойдёт. Себе дороже!
Сенька встал, вышел в сени, зачерпнул кружку колодезной воды, выпил и вернулся к столу.
«…Я тут подумал и понял, что не кривлю душой…»
Эк, как завернул! И Таньке приятно будет, и не соврал, вроде.
«…потому что ты – единственный человек, кто меня поймёт и поддержит…»
Он минуту подумал, зачеркнул «кто» и заменил его на «который». Потом ещё раз подумал и вернул «кто» обратно.
«…Ведь по сути – мы с тобой очень похожи…»
Сенька посмотрел на себя в зеркало: синяк под глазом, нос свёрнут, два зуба выбиты. Он зачеркнул «похожи» и написал «близки по духу». Так было безобиднее.
«…Я, поначалу, сомневался, стоит ли беспокоить тебя по столь пустячному поводу…»
Сенька написал «пустячному» и аж крякнул! Ничего себе – пустячный! Да если Танька не поможет, ему – кранты!
«…но потом понял, что только тебе я могу рассказать всё без утайки…»
Фиг он ей всё расскажет! Потому что, если он ей расскажет всё, то она его как миленького за порог выставит. Да ещё и ускорения придаст.
«…История, что со мной приключилась, конечно, не самая трагическая, но всё же доставляет мне массу неудобств. Руководство мне отказало, родня не поддерживает, друзья (да разве это друзья!) только разводят руками. Словом, если не ты, то остаётся один путь… Ну, ты понимаешь…»
Сенька ещё раз перечитал написанное, кивнул себе мысленно, достал чистый листок и перенёс на него получившийся текст. Потом вздохнул и приписал в конце главную фразу:
«…Бога ради, займи мне до получки тысячу рублей. Гадом буду, отдам!»
Запечатал письмо в конверт и пошёл к Танькиному дому опускать письмо в почтовый ящик. И даже не для того, чтобы скорее дошло, а потому, что денег на марку у него не было.
И телефон по той же причине работал только на приём. А заходить к Таньке в квартиру – извините! Всё же папа у неё – Перебейнос!
И это не только фамилия.