Книга книг раздел-2-й пятидесятые

РАЗДЕЛ  2-Й.     ПЯТИДЕСЯТЫЕ.

Если  в  первое  мое  десятилетие  жизни  на  Земле – главное, чему  я   научился , было - ходить, говорить,  читать  и  писать, то  второе  десятилетие, которое  совпало  с  пятидесятыми  годами  прошлого  века, я  бы  с  уверенностю  назвал  -первым  курсом  моей «Академии  жизни». Этот  период  принес  мне  столько  всего  нового, необычного и  разнопланового, что , если  собрать  воедино  все  «искры»  памяти  только  об  основных, значимых  событиях , в  которых  мне  довелось  принимать  непосредственное  участие в  этот  период, то  из  них  получился  бы  огромный  пылающий  жизненный  костер.
Эти  годы  открыли  мне  двери  в  совершенно  иной  мир. Страна  переживала  последствия    страшной  Войны, переживали   все  это  её  люди, в  том  числе  и мы, дети  той войны. Все  сразу  не  восстановишь, поэтому начинали  с  наиболее  жизненноважных  направлений. Отменили  продовольственные  карточки, появились  элементарно  необходимые  товары  в  магазинах, парты, учебники  и  письменные  принадлежности  в  школах. Постепенно  оттаивали  людские  души, застывшие  после  ужасов  военного  времени. Много  работали, начали  чаще  петь  песни, больше  и ближе  общаться, лучше  одеваться, питаться и  более  уверенно  смотреть  в  будущее, надеясь  только  на  хорошее.
Было  мало  информации. Новости  получали  в  школах, в  киножурналах , которые  показывали  перед  демонстрацией  кинофильмов и, частично - из  газет, которых  во-первых  было  мало, во-вторых- информации  в  них  не  всегда  было  достаточно, тем  более-объективной.
И  все  равно –новое  обступало  меня  со  всех  сторон. Если  бы  все  то,что  я  увидел  и  услышал   в  те  годы, можно  было  как-то  зафиксировать  для  памяти, даже  с  краткой  характеристикой  событий  или  действий – это  могла  быть  большая  отдельная  книга  и не  одна….
Первый  год  нового  десятилетия (1951-й), принес  в  нашу  семью  две  серьезных  новости: -я  окончил  начальную  школу, без  троек, всего  с  двумя  четверками  и  перешел  в пятый  класс. Мы  расстались  с  нашей  первой  замечательной Учительницей, Александрой  Филаретовной  и  пошли  дальше, а  она  опять  приняла  новых  первоклашек. Фото  нашего  расставания, осталось  не  только  в  нашей  памяти, но  и  на  групповой  фотографии.
В  этом  же  году, мой  отец, всю  войну  и  после  неё, работавший  шофером, после  шестимесячных  курсов, получил специальность  комбайнера  и,  с  началом  убочной  кампании, убирал  хлеб  в  колхозе  имени  Сталина, в  селе  Карагаш. У  меня  в  памяти  осталась  очень  приятная  фотография  того  уборочного  сезона:- в  междурядьях  сада  на  территории  села, был  посеян  Пырей, трава  такая, ею  засевали   раньше  полевые  аэродромы, так  как  она  сильно  иссушает  почву, и, как  бы  уплотняет  её.
Так  вот - комбайн  косит  на  семена  ту  траву, а  я  сижу  в  зерновом  бункере  или  стою  на  мостике  управления, а  с  обеих  сторон, вплотную  к  движущемуся  агрегату, примыкают  деревья, а  на  них  крупные  спелые  сливы. Бери  любую  на  выбор….
Вдобавок  к  этой  идиллии - одной  стороной тот участок  выходил  к  магистральному  оросительному  каналу, так  я  несколько раз  в  день и  окунался в  канале  на  несколько  минут. Там  глубина  по  пояс, течение  сильное, всего  в  километре  от  насосной  станции, подающей  воду  на  половину  района, но –ничего, можно  удержаться  на  ногах  и  освежиться  в  такую жару.
Наверное, с  того  момента, я  и  полюбил  эту  серьезную  машину –зерновой  комбайн. Судьбе  было  угодно  заставить  меня  убирать  на  нем  хлеб  в последующие  годы,   в  течении  десяти  сезонов, причем –только  четыре  из  них , как  рабочему-комбайнеру, а  еще  шесть  раз –находясь в  разных  ипостасях, в  период  своих  рабочих  отпусков, причем  последний  раз , -будучи заместителем  председателя Слободзейского районного  совета  колхозов  по  экономике  , уже  в  восемьдесят  третьем  году. Такая солидная искра  (букет) памяти….   
В  начале  пятидесятых, в  нашем  селе , появилось  проводное  радио. В  каждый  дом, бесплатно  поставили  радиоточку, в  виде  такого круглого вогнутого  экрана  из  пергаментной  бумаги  и  , за 50  копеек  в  месяц, люди  могли  слушать  радио. Это  была  настоящая  революция  в  культурно-просветительском  направлении. С  6  часов  утра, до  12  часов  ночи, люди  слушали  новости, песни,  рассказы, радиоспектакли, сверяли  время. Село  стало  жить  жизнью  страны, в  одном, едином  порыве, опираясь  на  централизованную  информацию (смотри материал Радио   в  разделе 4-Семидесятые). Можно  с  уверенность  сказать, что  появление  в  селе  радио, круто  и  быстро  способствовало  улучшению  сельской  жизни  по  всем  её  направлениям. Естественно  это  событие  тоже  отложило  след  в  моей  памяти….
Эту  тенденцию продолжила  и  электрификация  наших  сел. Замена  в  пятидесятые  годы, керосиновых  ламп, свечек  и  лучин, на  электрические  лампочки, была  еще  большим  революционным изменением  сельской , чем   радиофикация, так  как  решала  многие  не  только  бытовые  вопросы, но  и  производственно-хозяйственные  проблемы обеспечения  многих  направлений     сельской  жизни.   
Очень  четко  помню, как  придя  в  школу, я  тогда  ходил  в  шестой  класс –прочитал написанное мелом на  классной  доске  сообщение: «5 марта 1953  года, в 9 часов 50  минут-умер  товарищ  Сталин» . Многие  девочки  в 
Знаковые  и наиболее  значимые  для  меня  события произошедшие  в  1954  году, году ставшим для  меня  переломным  между  школьным  детством  и-сразу  «взрослым»  отрочеством:
-окончил  седьмой   класс  школы, с  неплохими  оценочными  показателями,и с  твердым  намерением  поступить  в  Одесское  мореходное  училище;
-пошел  учеником  токаря в  Слободзейскую  МТС (Машино-тракторную станцию). Параллельно  отвез  документы  для  поступления  в мореходное училище на  отделение –штурман  дальнего  плавания. Нелегально  от  родителей,  ездил  в  Одессу сдавать  вступительные  экзамены, сдал  оба  экзамена  на  отлично  и  уже  считал  себя  курсантом, но  такого  не  случилось, по  причине  возраста. На  штурманское  отделение  принимали  с 15 лет, чтобы  к  концу  учебы  выпускнику  можно  было  получить  «Паспорт  моряка», который  выдавали   в 18  лет.
Я  был  записан  со  школы рожденным в 1938  году, так    об  этом  и  заявил  при  поступлении  в училище , но подтверждающих факт  моего  рождения  документов, - не  было, а  все  архивные  данные предвоенных  лет –унесла война. В  отделе  кадров  училища  были  согласны  получить  от  меня  любую  справку  с  места  проживания, в  т.ч. из сельсовета, о  моем  возрасте (нужном), но  моя  мама  была  категорически  против, чтобы  я  стал  моряком и  не  разрешила  никому  такие  справки мне  выдавать, хотя  могла  это  сделать  за  несколько  минут, так, как  работала тогда  в  райисполкоме….
Так  меня  отделили  от  моря. Море  еще  не  раз  пыталось призвать  меня  к  себе  на  службу  -но  так  и  не  смогло (смотри   материал  «Зов  моря», в  этом  же  разделе). Осталось  море  только  в  памяти…
-  значимым  событием  этого  же  года  - было  необычное и  уникальное  событие: к  концу  года  собирались  запустить  Дубоссарскую  ГЭС , на  Днестре, и  начали  заполнять   будущее  водохранилище, для  чего перекрыли  построенную  плотину  будущей  электростанции и  мне  довелось  видеть  родной  Днестр  в  виде  небольшого  ручья, шириной  менее  десяти  метров  и глубиной  по  колена. Это  было  настолько  необычно, что  врезалось  в  память навсегда.
-не  таким  уж  важным  в  общем  плане, но  для  меня просто  чудесным  и  счастливым, стало  образование  в нашем  селе  и НА  НАШЕЙ  УЛИЦЕ! –новой  детской  библиотеки! Как  тут  не  вспомнить  народную  мудрость –«…ни  в  сказке  сказать, ни  пером  описать..». Несколько  лет  перед  этим, я, единственный  из  ребят  русской  части  Слободзеи в  те  времена, по  выходным  дням, ходил  на  молдавскую  часть  села, за  4  километра, благодаря  протекции  мамы, брал  в  районной  детской  библиотеке  по  2-3  книги (этого  хватало  мне  на  неделю), причем-в  любое  время  года, невзирая  на  расстояние  и   недружественное  отношение  пацанов  с  молдавской  части  села, из-за  встреч  с  которыми, я  часто  ходил  в  обход  «низом», по  дамбе  вдоль  Днестра, что  отнимало  не  только  много  дополнительных  усилий, но  и  времени.
И  тут  Судьба  делает  мне (именно  мне!)  такой  царский  Подарок… устраивает  новую  библиотеку  на  нашей  улице  и  почти  через  дорогу  от  дома! Вот  что  такое неожиданное детское  СЧАСТЬЕ! .Правда, я  этим «счастьем» успел  воспользоваться  всего  несколько  месяцев, так  как,  очень  скоро,  как  было  уже  сказано –из детской  возрастной  категории, был  переведен – сразу  во  взрослую и  на  том детство  мое  закончилось….
- Это  подтверждает главное  (для  меня) событие того ( пятьдесят  четвертого)  года : не  знаю –кто  кого  ждал –я  его  или  оно  меня, скорее  это  случилось  на  базе  взаимного  ожидания… Здесь  уже  одной  вспышкой  памяти  не  обойдешься, это  событие  достойно  целого  многосерийного  фильма.
Наверное, такое  может  быть  только  в  такой  стране, как  Россиия (в  те  годы  СССР).
Весной  пятьдесят  четвертого  года, было  принято  известное   Постановление  Правительства  об  освоение  целинных  и  залежных  земель. До  этого, в  стране  уже  начали  строить   большие  гидроэлектростанции, мощные  линии  электропередач, делали  рукотворные  моря, сажали  лесополосы.
С  приходом  к  власти Н.С.Хрущева  - решили  осваивать  целинные  земли  и включать  их  в  полевые  севообороты. Размах  предстоящих  работ   намечался  колоссальный – в Поволжье, Казахстане, Сибири  и  других  регионах, планировалось  освоить  миллионы  гектаров  новых  земель, а потом –обустроить  эти  края  и  вдохнуть  в  них  жизнь. 
 «Целинная» волна  прошла  по  всей  территории   огромной  страны. Этой  теме  посвящались  выступления руководителей  разных  рангов, статьи  в  газетах,шли репортажи    в  кинохронике  о  проводах  первых  добровольцев  на  целину и, естественно, все  сопровождалось  призывами    поддержать  это  важное  начинание , которое  обещало  всем  желающим  принять  в  нем  участие – существенные  и разнообразные  льготы….
По  судьбе  было  угодно и  мне  включиться  в  этот  процесс, и  не  просто  включиться, а  пройти  его  весь  полностью, от  начала-до  конца. В  лето  пятьдесят  четвертого,  я  об  этом  еще  ничего  не  знал,   это  уже  с  высоты  сегодняшнего  дня , возраста  и  определенного  опыта, могу  сказать, что  то  начинание, полезное  и  своевременное  для  нашего  государства, стало  отвратительнейшим  по  исполнению и принесло  гораздо  больше  вреда, чем  пользы. Но-это  отдельная  тема , а  мы  пока  вернемся  в  тот  пятьдесят  четвертый  год, о  котором  начали  вспоминать….
Так  случилось, что  в  нашу  МТС, где, как  было  сказано –мой  отец  работал  комбайнером, а  я  был  учеником  токаря, поступил  приказ  об  отправке  в Башкирию!!!, двенадцать  зерновых  комбайнов. И  это  в  середине  июля, как  раз  в  разгар  уборки  зерновых  по  нашей  зоне!  Такой  приказ  и  в  такое  время, мог  дать  кто-то  или  запредельно  глупый  или  просто  враг….Не  иначе.
Районные  власти получили  такое  указание  из столичного  нашего  Кишинева, а  те, в  свою  очередь, оправдывали  себя  тем, что  получили  такое  указание  из Москвы. В  другое  время, такой откровенно  глупый по  всем  позициям  приказ, можно  было  бы  и  не  выполнить, но  в  тот  год  и  в  тот период, когда  вся  страна  только  и  трубила  о  подъеме  целины, когда  всего  год  назад  ушел  Сталин, а  система  продолжала  существовать, никто  не  осмелился  перечить  власти  и  объяснять  полную  никчемность  и  огромную  ненужную  затратность  отправки  зерновых  комбайнов  за 3000  километров, в  не  такую  уж  и «целинную»  Башкирию. 
А  ведь  это  только  из  нашего  региона, было  погружено  и  отправлено около  сорока  железнодорожных  платформ; на  одну  платформу  помещался  один  зерновой  комбайн, из  трех   раздельных  частей:-отдельно –жатка, сам  комбайн  и  копнитель  для  соломы. А  разве  только  от  нас  посылали  комбайны  на  Восток  в  том  году?! Миллионы  рублей  выброшенных  на  ветер !. А  попробуй  пойди  против  этой  глупой волны, сметающей  все  на  своем  пути! Во  что  обходились  подобные  решения «сверху», никто  и  никогда  в Союзе  не  считал.
Но  для  меня  лично, это  действие  принесло  неописуемую  радость. Такого  подарка  я больше  в  жизни  не  получал, да  и  вообще  само  действие  было  в  своем  роде  уникальным, неповторимым для  меня, именно  в  познавательном  смысле. Такой у  меня  сложился  жизненный  менталитет –не  важно  какие  условия, холодно-голодно, но  лишь  бы  было  что-то  новое, а  любое  новое  для  меня –интересное. Не  могу  утверждать, хорошо  это  или  плохо, но  для  меня  это  стало  жизненным  правилом  и  с  ним  мне  удалось  пройти  весь  свой  активный  период  жизни  и  не  пожалеть  об  этом….
Когда  моему  отцу  приказали  оставить  косовицу  хлебов  и  прибыть  с  комбайном  во  двор  МТС, для  отправки  в Башкирию, он  вынужден  был  подчиниться  и  начал  готовить  агрегат  к  далекому  путешествию. Но  его  помощник, молодой  парень  после  курсов  кобайнеров, сам  из  не  бедной  семьи- отказался  ехать  в  командировку  и  перешел  на  другую  работу.  Искать  помощника  в  разгар  уборки урожая, было  проблемно, да  и  времени  на  это  не  было, поэтому  отец  взял  в  помощники  меня. Так  ему  было  проще  и  быстрее….
Так  я  был  включен  в  команду , отправляемую  на  помощь  по  уборке  урожая  в  Башкирию. Провожая  нас, какой-то  представитель  власти, сказал, что  нам  предстоит  ехать  на  платформах  вместе  с  комбайнами, иначе  они  не  доедут  до  места  назначения  в  рабочем  состоянии, что  ехать  придется  всего  пять  дней, сейчас  лето, так  что  особых  проблем  при  передвижении,  у  нас  не  должно  быть.
Выдали  на  дорогу деньги – по  триста  рублей  комбайнерам и  по  сто  пятьдесят –помощникам, вроде  как  на  дорогу  и  пожелали   счастливого  пути….  От  нашей  МТС  было  направлено  12  комбайнов (8-самоходных  и 4 –прицепных), с  ними – 24  человека.
Огромный  состав, почти  в  сорок  платформ, подцепил на  станции  Тирасполь, специально  прибывший  из  Раздельной, мощный  по  тем  временам  паровоз ФД (Феликс Дзержинский)  и 1 августа , мы  отправились  в  далекую  Башкирию, надеясь (большинство  из  нас), на  хорошую  работу  и  , соответственно, на  достойные  заработки….
Для  меня же, как  уже  было  сказано-главное  было- увидеть  и  узнать  что-то  новое, все  остальное в  тот  момент, для  меня  было  -несущественным.
Первая  радость –я  впервые  еду  по  железной  дороге, не  в  каком-то  душном  вагоне, а-на  свежем  воздухе  с  обзором  в 360  градусов!. Сижу  на  рабочем  сидении, за  штурвалом  комбайна, а  мимо  проносятся  леса и поля, города  и  села, мосты  над  реками . Мелькают  встречные  поезда, а  ты  сидишь  за  штурвалом, ощущаешь, как  с  огромной  скоростью, пересекаешь  встречное  пространство  и  чувствуешь  свое  причастие  ко  всему  происходящему!  А впереди – целых  пять  дней  такого  блаженства! Откуда  же  мне  было  знать, что  это  «блаженство»  скоро  сменится  совсем  другими  ощущениями….
Как  мы  устроились- уже  было  сказано, что  один  комбайн, разделенный  на  три  части (жатка, молотилка, копнитель) -занимал  целую  платформу . Причем-по  требованию  правил  погрузки, копнители  разбирались  на  блоки.  За  время  нашего  путешествия, я  видел  десятки  составов  с  комбайнами, новыми  и  старыми, но  ни  один (подчеркиваю) –ни  один  не  был  погружен  так, как  комбайн  отца. Он  был  действительно  мастер –импровизатор. Не  стал  разбирать  копнитель  на  составные  части, а  вынув  из  креплений  обе  полуоси, на  которые  одевались  колеса  копнителя, чтобы  не  мешали –и  положил  копнитель  набок. А  так  как  копнитель  комбайнов  С-4  первого  выпуска, имел  две  раздельных  половины, под  солому  и  полову, то  из  копнителя  получилась  двухэтажная  будка. Прикрыв   задний  клапан  и  зубчатый  пол копнителя , брезентовыми  полотнами-мы  получили примитивный закрытый  двухэтажный   «домик», где  на  первом  этаже, спал  отец  и  еще  трое  комбайнеров-друзей  отца  от  соседних  комбайнов , а  наверху –спал  я  и  трое  ребят, помощников  тех  комбайнеров, которые «квартировали»  у  нас   на  нижней  полке.
Этот  наш перевернутый  неразобранный  копнитель, именно  своим  необычным  видом, спас  меня  и  еще  одного  парня  из  нашей  компании, но  об  этом  чуть  позже….
Остальные  16  человек из  нашего  МТС, спали  возле  своих  комбайнов. Оставлять  комбайны  без  присмотра  было  нельзя. На  больших  станциях, при  долгих  остановках, шло  постоянное  воровство  дефицитных  составляющих –аккумуляторов, стартеров, трамплеров  и  многого  другого, что  в  те  времена  представляло  определенный  дефицит. Организованное  и  неорганизованное  жулье , грабило  в  основном  новую  технику, но  не  брезговало  и  старой, оставленной  без  присмотра….
Возбужденность  и  радостная  эйфория у  наших  земляков  быстро  прошла. За  пять  суток, мы  добрались  только  до  Харькова….  Запасы  продуктов, взятых  из  дома- закончились, полученные  командировочные  деньги –закончились  еще  раньше, в Тирасполе, так  как  грузились почти  две  недели, а  погруженные  комбайны, оставлять    уже  было  нельзя, по  указанным  выше  причинам.
Привязанные  ответственностью  к комбайнам, ребята  не  имели  свободы  как  передвижений , так и  действий. Когда  нет  пищи  и  нет  денег, а  вдобавок –не  можешь  далеко  отойти  от  поезда, так  как  не  знаешь, сколько  он  будет  стоять   и  когда  он  двинется  в  путь, то  это  тоже –проблемы.
Такие  спецсоставы, шли  вне  всяких  графиков  и  расписаний. За  Харьковым, наш  состав  часа  по  два-три  держали   при  входе  на  станцию  или  вообще  не  принимали  на  малых  станциях,  из-за  большой  длины.
Длительные  остановки  перед  большими  станциями, нам  были  очень  кстати. Повсеместно  возле  железной  дороги, тянулись  как  правило огороды, как  железнодорожников, обслуживающих  пути, так  и  местных  жителей. Как  только  поезд  останавливался, несколько  человек, из  молодых  ребят- выскакивали  на  насыпь  и  «запасались»  продуктами, попросту  воровали  с  придорожных   огородов  овощи, копали  картофель  и  т.п.. Все  это  делалось  в  ускоренном  темпе, пока  хозяева  не  видели.
На  следующей  остановке -  в  ведрах  варили  картошку , овощи, вобщем-что  успели  унести с  огородов. Кипяток и холодную  воду, набирали  на  ст анциях, хлеб, соль, перец –«одалживали  в  станционных   буфетах  и  ресторанах. В  то  время  -хлеб  и  специи, лежали там на  столах, вроде  как  бесплатно ….Короче  говоря, голод  заставлял  нас искать  любую  возможность  чем-то  и  хоть  как-то, утолить  его. 
В  отличии  от  других  наших  попутчиков  по  эшелону, мы  (8  человек, которые  «жили»  в  нашем  домике-копнителе, имели довольно  надежную  пищевую  поддержку в  том, что  зерновой  бункер  комбайна  отца, был  полность  заполнен …яблоками. Отец  у  меня  был  не  только  большим  мастером-по  технической  части, но  и  человек  с  избытком  природного  юмора  и  оставшейся  еще  с  фронтовыл  лет- хозяственной  смекалки.
Когда  мы, в Тирасполе, погрузили  свой  комбайн   и  ждали  пока  загрузят  остальные, отец, с  еще  одним  своим  другом, поймали  грузовую  машину  из  слободзейских, водитель  был  молодой  парень. Заставили   проехать  в  карагашский  колхоз, где  отец  три  года  подряд  убирал  хлеб  и,  где все  его  знали, там  заехали  в  садоводческую  бригаду  и  из  собранных  в  ящики  яблок, выбрали  получше, загрузили  около  половины  кузова  и  привезли  к  нашему  уже  стоявшему  на  платформе, комбайну.
За  каких-нибудь  полчаса, наша  компания, перегрузила яблоки из  автомашины  в зерновой  бункер  комбайна , а  то, что  не  вместилось - «подарили» парню-водителю, который  вначале  возмущался, а, получив в подарок  килограммов  двести  яблок, радостно  поблагодарил «похитителей»  и  быстро  ретировался….
Эти  яблоки  здорово  нас  выручили, бывали  дни, когда  мы  только  на  них  и  жили….
Конечно, их  беспрерывно  трясло по  дороге, тем  более  на  высоте  комбайна,  они  по  мере  движения, портились, но  более  20  дней  все-таки   были  в  наличии; и  последние  плоды, мы  высыпали   на  платформу, стоя  в  очереди  перед  станцией Пенза. Набрали  из  остатков  полтора  ящика  и  Продали  железнодорожникам, работающим  на  путях, а  за  вырученные  120  рублей, закупили  хлеба  и  курева….
Главное, что  память  мне  выдает  о  той  поездке, которая  продолжалась 31  день!, - я, за  рулем  комбайна, реально!, проехал  около  трех  тысяч  километров, от  Днестра-до Урала  и  впитал  в  себя  столько  впечатлений, что  хватило  бы    на  несколько  полнометражных  фильмов. Кроме  того , на  ходу, не  слезая  с  поезда , каждый  день!  , кушал  свежие  яблоки, которые  тоже  были  рядом –протяни  руку  и  бери!...Прямо  передвижной дом  отдыха!....
Уже  много  позже, я  как  экономист, пытался   прикинуть –во  сколько  бы  мне    обошлась  похожая  поездка  в  нынешнее  время, если  бы  пришлось  нанимать  паровоз  с  платформой  и  комбайном с  яблоками, где  я  бы  проехал весь  тот  путь  и  за 31  день! Получалось  так, что  в  миллион  долларов, я  бы  не  вложился!....Это  тоже  память.
Я  выше  сказал, что  тот  наш  копнитель, меня  здорово  выручил, возможно  даже  спас  жизнь. Как  уже  было  сказано, мы  часто  питались  с  придорожных  огородов, но  это  было   до  пересечения Волги. Дальше-пошли  голые  степи и  опустевшие  огороды,  заканчивался  август  месяц, по  ночам  уже  вода  замерзала  в  канистре, короче  говоря, подножного  корма  не  стало. Под  Куйбышевым, мы  последний  раз  запаслись  картошкой, но  приготовить  её  не  было  времени.
 Перед  въездом  в узловую  станцию Кинель, когда  нас  долго  не  впускали - начали  варить  картофель в  ведре, рядом с  насыпью, а  поезд вдруг–тронулся  и  начал  втягиваться  в  станцию. У  ведра  оставался  я  и  еще  один  парень  из  нашей  компании. Когда  поезд  пошел, отец  крикнул  мне- как  доварите –найдете  нас  на  станции.  Никто  не  думал, что  мы, обычно  стоявшие  на  узловых  станциях  по  нескольку  часов, пойдем  напроход, не  останавливаясь.
А  случилось  именно  так. Когда  мы  сварили  картошку  и  пришли  на  станцию, то там  узнали, что  наш  эшелон,  без  остановки,  ушел  в  сторону Абдулино, то  есть  на Уфу…! А  у  нас-ни  денег, ни  документов, ни  теплой  одежды  при  ночной  минусовой  уже  температуре. Что  делать? Бежать  за  эшелоном?! .
У  дежурного  по  станции, узнали , какой состав  пойдет  в  нужном  нам  направлении. Сели  в  товарный  поезд –поехали. Открытые  вагоны, везут  металлолом  куда-то  на Урал, наверное. Когда  поезд  набрал  скорость, мы  поняли, что  долго продержаться  не  сможем.На  большой  скорости, ледяной  ветер, с  угольной  пылью, пронизывал  все  пространство  открытого  вагона , заваленного  ржавым  железом. Я  влез  в какую-то  триерную  трубу  от  зерноочистительной  машины, там  с  боков  не  дуло, зато  продувало  вихрем  вдоль. Где  бы  не  пытался  найти  уголок  без  ветра –не  получалось. Когда  остановились вполночь на  станции  Абдулино, в  двухстах  километрах  от  Кинеля, мы  с  трудом  сошли  с  негостеприимного  поезда, трясясь  от  холода.
Нас  не  впустили  в  вокзал  даже  погреться, испугались  нашего  вида, да  еще  с  закопченным  ведром  вареной  картошки, и в  час  ночи….
Потом  -повезло. Рядом  с вокзалом  стоял поезд, как  сейчас  помню- Харьков –Новосибирск,  у  входа  одного  из  вагонов, стоял  пожилой  проводник. Подошли  к  нему, поздоровались. По  выговору, я  понял, что  он  украинец и  заговорил  с  ним  по-украински, за  минуту  объяснил  нашу  ситуацию. Он  все  понял  посадил  нас  в  свой  вагон, напоил  чаем, нашел  свободное  купе – предложил  поспать, сказал-не  беспокойтесь, я  вас  перед  Уфой  разбужу …., да  неё 250  километров…
С  тех  пор  я  помню  ту  станцию Абдулино  и  с плохой,  и  с  хорошей  стороны , где  абсолютно  чужой  человек  проявил  к  нам  такое  внимание!
Добро, иногда,  тоже  бывает  не  по  капле, а  целым  ковшом, это  я  тогда  тоже запомнил  на  всю  жизнь; на  рассвете, проводник  нас  разбудил  на  подъезде  к узловой  станции  Дема, это  рядом с Уфой. Мы  вышли  в  тамбур, поблагодарили  доброго  дядю-проводника. Поезд  остановился, сошли  на  перрон, и  вот  здесь  дорогой  Читатель  произошло  не  иначе, как  Чудо, можешь   верить  или  не  верить , мне  это, через  почти  семьдесят  прошедших  лет  все  равно (но  это - таки  было!), - через две рельсовых  колеи  от  нас, в  обратную  той  стороне, откуда  мы  прибыли,  трогается  поезд с  комбайнами  и, мимо  нас  проезжает  наш  домик-копнитель!, подобного  которому, мы  не  видели  за  все  время  путешествия.
 «Наши  уезжают!»-ударило  в  голову  и  мы  бросились  через  пути  за  тем  поездом.  На  ходу  забрались  на  одну  из  платформ, вначале  я, потом, напарник  подал  ведро с  картошкой и  залез  сам.
Минут  через  пять, мы  залезали  под  брезент  ставшего  родным  нам,  жилища!.Наши  все  спали. Прошла  целая  страшная  для  нас  ночь ,но  никто  об  этом  ничего  не  знал, зато  утром  мы  получили  замечание  от  голодных  попутчиков, за  то, что  съели  за  ночь  полведра  картошки, а  где  мы  были  и  что  пережили-никто  не  спрашивал, да  и  объяснять  это  на  словах,  было  бесполезно.
 О том, как  мы  с  отцом убирали  хлеб в Башкирии   можно  узнать  из  материала «Рай  для  изгоев», в  этом  же разделе.
Для  полноты  общей  картины  о  той,  нашей  командировке  в Башкирию, -добавлю, что , когда  мы  ехали  обратно, раздосадованные  комбайнеры, потерявшие  рабочий  сезон, пользуясь  тем, что  мы  ехали  через  Москву, решили  коллективно  пожаловаться «верхам» на  то, что  с  нами  случилось  и  не  по  нашей  вине.
 Среди  нас  был, как  это  всегда  бывает в  таких случаях, один  особенно  «активный» помощник  комбайнера,  председатель одного  из бывших колхозов. В  моей  Слободзее, в  начале  пятидесятых , было  11  колхозов, а  к  концу  этого  периода, осталось  всего  два. Так  он  всех  по  дороге  от  Уфы,  подбивал –в Москве,мол, надо  пойти  искать правду….
 Хотели  заявиться  в ЦК КПСС, но  нас  они  переправили  с  Министерство  сельского  хозяйства  СССР,как  бы - по  нашей  принадлежности…В  здание  министерства  на  Садовой, запустили  только  комбайнеров, мы, помощники – ждали  на  улице. Потом  постепенно  и  мы  просочились  через  швейцара-дежурного  и  предвигались  по  этажам, просто  как  заинтересованные наблюдатели.
А  наших  «представителей»  гоняли  полдня  от  одного  чиновника –к другому, потом  им( чиновникам)  это  надоело, поднимать  шум  им  было  тогда  не  с  руки,  и, чтобы  от  нас  отделаться –все-таки  дали в  виде  разового  пособия (милостыню) по  300  рублей  комбайнерам, по 150 рублей  помощникам  и  на  каждого  вдобавок  по  билету  в  Большой  театр. Так  расщедрились!...
Я  не  знаю на  какое  представление  были  те  билеты, так  как  наш  бывший  председатель –помощник  комбайнера-тут  же  их  кому-то  оптом  продал.
А  в  Министерстве сельского  хозяйства,  меня тогда поразил  необычный  лифт, который  был  без  дверей  и  постоянно  двигался. Меня  интересовало, как  он  проходит  верхнюю  точку –переворачивается  или  нет. Я  катался  тогда  на  этом  лифте, но  до  самого  верха  пониматься  боялся.  Поднимался  уже  позже, лет  через  тридцать , будучи  в  том же Министерстве  по  командировке.
Память  о  той поездке, осталась  во  мне  яркой, но  грустной  страницей. А  Пятидесятые  годы  продолжались  и  впереди  меня  ожидало  еще  много  чего  запоминающегося….
В  том  же  пятьдесят  четвертом  году,в  Слободзее, при  МТС,  открылись  ускоренные  вечерние  курсы механизаторов (трактористов), я  прошел  весь  цикл  занятий  по  материальной  части, сдал  экзамены, но  удостоверение  не  получил, сказали –после прохождения практики, то  есть –весной.
Отец  мой, человек  по  характеру  справедливый, но-вспыльчивый ( давали  себя  знать, конечно,  -  три  войны, ранения, и  контузии), после  возвращения из  Башкирии, часто  конфликтовал  с  руководством  МТС, считая, что  его, передовика  производства, умышленно отправили  в командировку и  лишили  главного  для любого комбайнера, заработка,  на  уборке  урожая.
Руководство  МТС, в  свою  очередь,   принимало  «ответные»  меры, усложняя  отцу  жизнь  на  разных  работах  в  межсезонье, что  в  итоге  привело  к  тому, что,  когда  началась  агитация, а  потом  и  вербовка, в  первую  очередь  механизаторов, для  выезда  на  целинные  земли, отец  дал  свое  согласие  и  взял  с  собой  меня, что  было  лучше  для  нас обоих, в  то  время….
В  итоге-в  министерстве  сельского  хозяйства Молдавсой  ССР, я  получил  комсомольский    билет  и  Комсомолькую  путевку  в Актюбинскую  область  Казахстана, где  был  указан  год  моего  рождения, переписанный  из  школьного  свидетельства -1938-й, и  мы  с  отцом, в  начале  февраля  1955  года, специальным  поездом, отправились  по  маршруту  Кишинев –Актюбинск, в  далекую  неизвестность…, вместе  с  другими  земляками-целинниками.
Более  подробно  об  этом –(смотри  в  материале –Новоселы)-, в  этом  же  разделе.
Неприветливо  встретившему   нас, переселенцев, в то, памятное  утро, холодной  февральской  погодой, поселку Григорьевка (Ащелисай), так  случилось – суждено  было  стать  для  меня  лично, очень  близким, можно  сказать,  даже -родным   местом, на  целых  двадцать  два  года….
Но, так  как  мы  анонсируем  памятные  события  из  моей  жизни, именно  в Пятидесятые  годы, то  на  них  пока  и  остановимся (смотри      материалы  этого  раздела, они  все  характеризуют  этот  период), я  же  выберу  из  них  наиболее знаковые  и  значимые, по  моему  мнению…., чисто  для  привлечения  внимания  читателей….
По  большому  счету –это  было  НАЧАЛОМ. С пятьдесят  пятого  года  -началась  моя  самостоятельная  трудовая  жизнь. Все, что  было  до  этого  года, назовем  его  школьным  периодом, просто  отсеклось, с  моим  получением  официального  статуса  рабочего  человека. Самостоятельного. Если  в  предыдущий  год, я  начинал  работать  в  помощниках, то в  этом  году- стал  официальным  работником – механизатором.
Зимой, уже  в  Ащелисае, при  МТС, прошел  ускоренные  курсы  комбайнеров, даже  получил  удостоверение, так  как  прошлогоднюю  работу  помощником  комбайнера,  мне  засчитали, как  практику. Здесь  же  при  МТС,  на  основании  справки  о  сдаче  экзаменов  в Слободзее  по  тракторам, я  бысто  сдал  норматив  по  вождению  и  получил  удостоверние    тракториста.
К  началу  весеннее-полевых  работ , я  уже  имел  право  работать  и  на  тракторах,  и  на  комбайнах, хотя  мне  только  в  августе  должно  было  исполнится  …15  лет, но  об  этом  никто  не  знал, да и  не  хотел  знать. Очень  тогда  в  МТС  были  нужны  кадры  механизаторов….И  меня, и руководство  МТС –это  вполне  устраивало….Так  я  стал  рабочим  человеком, в  неполных  пятнадцать  лет.
Услужливая  память  до  сих  пор выдает  мне  памятные  эпизоды  из  того  моего «начального»  периода: -вот  я  получил  первый  свой  трактор – «ХТЗ», колесный  с  металлическими  треугольными  шипами. Стою  я  перед  этой  грудой  металла, грубо  сформированной  в  подобие  машины, у  которой  нет  ни фар  освещения, ни  динамо-машины, сигнала  и  т.п. «мелочей», даже  сиденье  было  металлическое  на  такой  толстой  пружинной  стальной  полосе, и  думаю-  с  какой  стороны  к  нему  подойти….Заводился  этот  «тягач»  такой  длинной  кривой  рукояткой. Естественно, никаких  стартеров  и  других  приспособлений  для  заводки двигателя, предусмотрено  не  было. Просто  надо  было  вращать его  за  ручку, до  тех  пор, пока  не  заведется. А  трактор- не  легковая  машина. …
Познакомиться  с  началом  моей  работы  на  том  тракторе,  можно  в  материале  «Начало», в  этом  же  разделе.
Не  менее  яркий  памятный  эпизод – мой  первый  выезд  в  поле  на  зерновом  комбайне, потом  и  день  рождения, в  том  же  пятьдесят  пятом, за  штурвалом  комбайна. Комбайн- не  велосипед  и  даже  не  мотоцикл, а  очень  большая  и  серьезная, да  еще  и  ответственная  по  многим  направлениям, машина.
День  рождения  у  меня  17  августа, как  раз  в  разгар  уборки  хлебов, в  казахстанских  степях. В  тот  первый  мой  комбайновый  сезон, мы  начали  уборку  6  августа, так  что  к  дню  рождения, я, как  говорят –«набил  руку»  и  чувствовал  себя  уже  настоящим  комбайнером. Бригадная  повариха  приехала  ко  мне  на  поле  с бригадиром  на  мотоцикле, привезла  обед, с  домашними  пирожками! и  они  поздравили  меня  с  17-летием….Откуда  им  было  знать, что  мне  только -15…и  когда  еще  будут  те -17?!.
Так  я  стал  механизатором, причем  все  мои  4  из 5-ти  рабочих  лет, я  работал  и  трактористом, и  комбайнером, и  водителем. Поставил  трактор-пересел  на  комбайн, поставил  комбайн –пересел  на  трактор….
Чего  только  не  было  за  эти  годы! И  работал, и  тонул, и  замерзал, и  неоднократно  встречался  с  волками  и  лихими  людьми, которых  и  все  времена  хватало  в  тех  местах. (смотри  все  25 иллюстрационных материалов  в  этом же разделе) .
Это  было  началом, но, постепенно,  я  начал  ощущать  преследование  какой-то необходимости, может  это  и  называют «кармой», и  в  пятидесятые,  и  в  последующие  периоды (я  не  стремился, правда, так  получалось- в  работе, учебе  и  других  направлениях) –В  РАВНЫХ  УСЛОВИЯХ  -ВСЕГДА  БЫТЬ  ЛУЧШИМ. Мы  на  этом еще  не  раз  остановимся  при  характеристике  других  периодов, но  первое  тому  подтверждение – в 1957  году, на  четвертом  году  моей  рабочей  «карьеры»  и, в  мои «настоящие» 17  лет, я  был  признан  лучшим  молодым  механизатором  области.  На  областном  слете – получил  первую почетную  грамоту  обкома  комсомола, почетный  знак  ЦКВЛКСМ  «За  освоение  новых  земель», первую  медаль «За  освоение  целинных  земель»  и  путевку  на  выставку  в Москву (как  Участник  выставки).
Кстати, в том  же 1957  году, при  МТС, были  организованы  курсы  шоферов под  эгидой  областной  автошколы. Помню-принимать  экзамены, к  нам  в  село,  прибыл  за 150  километров, сам  начальник  областного ГАИ, майор Семутников, строгий  был  экзаменатор.Наша  группа  состояла  из  30  человек, 29  молодых  ребят  и  одна  девушка. С  первого  захода  права  водителя-профессионала из всей  группы –получили -  только я  и  та  девушка  (Люба  Максименко (позже –Клевако),  ей  майор  сделал  снисхождение.
Остальные  ребята  были  вынуждены  долгое  время  ездить  в Актюбинск  на неоднократные пересдачи  и  не  с пустыми  руками….
В 1958  году, МТС  ликвидировали  и  я  перешел  работать  в  автобазу, в  нашем  же  селе. По  итогам  уборки  урожая  того  года, был  признан лучшим  водителем  автотреста, куда  входила  наша  автобаза, но  удостоверение  не  получил, потому, что  процесс  награждений  был  продолжительным, а  мне  пришлось  временно  поменять  место  жительства  по  семейным  обстоятельствам.
К  особо  ярким  искрам  памяти  для  меня  в  этом  десятилетии, конечно  же  относится  факт  нашего  бракосочетания  с  замечательной  девушкой, Калашниковой (ныне Гурковской)  Ниной  Ивановной, а  также –рождение  нашей  старшей  дочери, замечательной, доброй  и  талантливой – Екатерины, и, вдобавок,  -   нежданный  призыв меня на  военную  службу…. (смотри  материалы- Семья –в  разделе 7-ом  и  -Море  зовет- в  этом разделе –Пятидесятые).
Главным  «общежитейским»  что  ли,  итогом   первых  моих  пяти (рабочих) лет пребывания на  целине, я  так  думаю, стало  то, что  меня никогда, подчеркиваю-никогда, не  считали  «приезжим». Так  называемых «временных»,  сразу  было  видно и  не  только  по  работе, а  по  совокупности их жизненных  действий. Основная  масса  приезжавших  на  целину  людей, независимо  от  возраста, специальности и  национальности, как  правило –через  год, два, максимум 3-4, рассеивалась, испарялась, исчезала…. Как  пример-из  нашей  «молдавской»  десятки, к  концу  пятидесятых, остался  я  один.
Этому, наверное, способствовало  много  факторов. Это  не  только  добросовестное  отношение  к  работе, но  и мой добродушный, общительный и  уважительный  характер в  отношениях  с  людьми, независимо  от  возраста  и  положения. Кроме  того  -я  играл  в  сельком  клубе  на  танцах, вначале  на  гармошке, потом  на  баяне, пел  со  сцены в  художественной  самодеятельности, выступал  за  волейбольную  и  футбольную  команды  села, то  есть  - жил  жизнью  села  и  все  22  года  (исключая  время  в  армии)  считал  себя его (села) частью, а  село  отвечало  мне  тем  же  вниманием. Наверное, это  было  правильным.
Меня  в  селе  знали  все- и  старики  и  молодежь, знал  многих (если  не  всех) и я.
Дело  в  том, что  я  появился  в  этом  селе  в  тот  период, когда  еще  находились  в  строю, как  говорится, в  добром  здравии  и  живой  памятью  люди, которые  или  были  первыми  поселенцами  по  этой  балке, или  были  первым  поколением  потомков, тех  первых  переселенцев. То  есть, в  плане  получения  достоверной  информации  из  первых  рук – у  меня, как неравнодушного  и  интересующегося  человека, никаких  проблем  не  было. Я  бы  мог  очень  долго  перечислять  тех  ащелисайцев  старшего  поколения, с  которыми  не  раз  общался  по  разным  поводам, но  всегда  получал  от  них  что-то  новое, интересное. Причем, не  специально  «вытягивал»  из  них  информацию, а  незаметно, в  процессе  общения. Я  никогда  ничего  не  записывал, но  все  накопленное, постепенно  накапливалось  во  мне  и  ждало  своего  часа.
У  отдела  кадров  МТС, как  и  у  любого  управленческого  звена, был  свой  определенный  резерв  механизаторов, трактористов  и  комбайнеров. Как  правило, этот  резерв  формировался  из  людей  приезжих, молодых, не  обремененных  семьей  и  другими  похожими  заботами, живущих  в  Ащелисае, но  которых  можно  было  направить  на  работу  в  любое  хозяйство  обслуживаемой  зоны, закрывая  там какие-то  текущие  кадровые проблемы  в  сезон  полевых  работ. Так  сложилось, что  все  годы  работы  механизатором   в МТС, я  постоянно  находился  в  этом  резерве, скорее  всего  потому, что  всегда  был  бес проблемным  и   всегда  понимал, что –  раз  так  надо – значит  так  надо. Зимой  мы  жили  в  общежитии,   а  весь  полевой  сезон  - с  апреля  по  октябрь, -  я  находился   на  полевом  стане  тракторной  бригады,  и  без  всяких  выходных, и  каждый  день.
 На  гусеничных  тракторах  работали  по  сменам, каждая  смена -12  часов. Один  тракторист  пашет (боронит  или  сеет)  в  ночь, другой – в  день, через  неделю –график  меняется, тот кто  работал  днем, переходит  в  ночь. И  так  по  всему  сезону. Утром  и  вечером, трактористы (экипажи) менялись, производили   дозаправку, текущее  обслуживание  техники. Все  приезжие  - жили  на  полевых  станах, местные – ездили  домой. Конечно, жить  в  полевом  вагончике  все  лето, с «удобствами»  в  ближайшей  балке, было  не  очень  приятно, но  и  ездить  в  пустое    общежитие, искать  себе   каких-то  ненужных  проблем  и  терять по  два – три  часа  на  сборы  и  дорогу, вместо  отдыха  в бригаде,   после  смены, в  ночь, тем  более – в  день,  – было  бы  неразумным.
Ну, а  раз  все  равно,  на летний сезон  придется  куда-то  ехать, то какая  разница – куда. Мне  даже  нравилось  каждый  раз  ехать  куда-то  в  новую  бригаду  очередного  колхоза. За  годы  работы  в  МТС  на  тракторе  и   комбайне, я  работал  практически  во  всех  колхозах  зоны. Начинал  в  бригаде Ивана Рубцова в  колхозе им. Буденного, в  том  же  году, косил  на  комбайне  в бригаде Романа Гутера, колхоза «Красное  поле»  и  даже  успел  постричь  овец  в  самом  северном  колхозе  зоны –Кызыл-сай,  что  рядом  с  городом Орск. В  следующем  году, работал  на  тракторе  и  комбайне  в  селе Айтпайка, в  бригаде Даниила  Георге, колхоза  им.Чапаева. Еще  через  год –в  бригаде Константина  Пономаренко, опять  в  колхозе - Красном  поле.
В  колхозе  «Новый  путь», в  бригаде  Алексея  Сиротина, возил  зерно  от  комбайнов. Когда  началась  организация  с  нуля нового  совхоза «Степной»  в  нашем  районе,  помогал  пахать  для  них  целину  и  возил  стройматериалы  для  строительства  поселка  и  животноводческих  ферм. Также помогал  поднимать  целину  и  в  колхозе им.Розы Люксембург, самом  дальнем (восточном) хозяйстве  зоны  нашей  МТС. То  есть, за  время  моей  механизаторской  деятельности (так сложилось), я  действительно, работал  во  всех  хозяйствах  обслуживаемых  Ащелисайской  МТС, кроме  колхоза «Передовик», который  располагался  на  месте, в  Ащелисае. (В  этом  колхозе  я  двенадцать  лет  работал  уже  после  армии).Не  надо  думать, что  я  был  плохим  работником  и  меня потому гоняли  по  всем  бригадам.
Нет, я работал  всегда  добросовестно, куда  бы  меня  ни  посылали. Просто  мне  всегда  были  интересны  новые  места и  новые  люди. Я  согласен  был  двигаться  куда  угодно, лишь  бы  увидеть  и  узнать  что-то  новое. Никакие  бытовые  проблемы  и  не комфортности, меня  не  смущали, интерес  к  новому  во  мне  перебарывал  все. Руководство  МТС  в  лице  отдела  кадров, это  сразу  почувствовало  и  у  нас  с  ним, до  конца  существования  МТС, были  негласные, симбиозные, как  сейчас  говорят,  отношения. Руководство  знало, что  я  не  то  что  буду  возражать  против  направления  куда-нибудь  в  дальнюю  бригаду, а  сделаю  это  с  удовольствием. И  им - хорошо, и  мне  тоже   неплохо (симбиоз).
Каждое  новое  место  работы, было  для  меня, как  новая  книга, которую  я добросовестно  рассматривал  и  по  несколько  раз  перечитывал., откладывая  в  памяти, что-то  еще  до  сих  пор  мне  неведомое  и интересное….
Читателю  скажу  больше: - есть  такое  в  нашей  жизни  негласное  понятие, называется  -  ВНИМАНИЕ. Внимание – это  как  зарядное  устройство  для  Памяти.  Если  ты  живешь  и  внимательно  смотришь  на  окружающую  тебя  Природу, Жизнь  и  Людей, и  сам  принимаешь  участие  в  этой  самой  жизни, то  обязательно  впитываешь в себя (откладываешь  в  Память) что-то, неважно  хорошее  или  плохое.  Ведь  мы  живем  не  Космосом, мы  живем, в  первую  очередь, обычными  текущими  мелочами, многие  из  которых  неплохо  было  бы  и  запомнить. Люди,   по - разному  к  этому  относятся, часто   не  вникают в  «мелочи»  жизни и, конечно   же,  мало  что  запоминают, считая, что  это  им  не  нужно. Может  быть, они  и  правы.
У  меня, видимо, более  внимательный, более  чувствительный, что ли,  характер,  по  отношению  ко  всему  происходящему  вокруг, поэтому  и  накопилось  в  памяти  немало, так  немало, что  решил  поделиться    с  другими  людьми.
Работая  в  разных  колхозах  зоны, общаясь  со  многими  и  разными  людьми, я  постоянно  что-то  от  них  принимал  и  запоминал. Знал  практически  всех  механизаторов, номера  тракторов  и  комбайнов, работающих  в  МТС, знал руководителей  бригад  и  колхозов, знал  условия  жизни  людей  во  всех  селах  нашей  зоны, знал  характеры  и  возможности  тех, с  кем  рядом  работал.
А  главное, работая вне  центральной  усадьбы  МТС,  в  окружающих  Ащелисай  колхозах, я  получал  постоянную  информацию  о  том, как  относились  люди  других  сел, к  жителям  самого  Ащелисая, к  руководителям  МТС, мастерам – ремонтникам, работающим  в  центральных  мастерских  и  вообще  к  существующей  системе  обслуживания  сельскохозяйственного  производства  в  то  время. Повторяю - никогда  ни  о  чем  я  не  спрашивал  у  тех  людей, информацию  они  выдавали  сами  в  процессе  общения, больше  между  собой, чем  со  мною  лично.
Из  ярких  вспышек  памяти, -просто  обязан  подчеркнуть  события, прошедшие  через  мою  жизнь, Из  приятных:  По  приезду  в  Ащелисай, наша «молдавская»  команда, которой  было  грустно  вдали  от  родины, купила  мне  вскладчину  замечательную  Шуйскую  гармонь, поставив  твердое  условие, чтобы  через  месяц  я  на  ней  играл, что  я  добросовестно  и  выполнил, а  через  пару  лет, после  первого  удачного  целинного  1956  года, я  приобрел  один, потом  второй, баяны  и  с  тех  пор  они  стали  для  меня  постоянными  спутниками.
В 1955  году  я познакомился  с  замечательным  парнем, Штиль  Иосифом. Так  случилось, что   участник  нашей «молдавской»  группы, Любицкий  Эдуард Данилович, женился  на  одной  немке из  депортированных  из Украины, а  у  нее  было  двое  сыновей. Со  старшим  Иосифом, мы  были  очень  дружны, как настоящие  братья, и,когда  он  ушел  в  армию , мама Фрида, называла  меня  своим младшим  сыном. С  Иосифом, мы  и  сегодня поддерживаем  дружеские  отношения, более  60  лет, хотя  и  живем  в  разных  странах. И  это  тоже –память….
Из  неприятных  ярких  воспоминаний: в 1957  году, мы  помогали  организовывать  новый  совхоз  в  нашем  районе, распахивали  для  него  целину. Когда  я  приехал  на  тракторе  с  плугом на  указанное  место, у  кромки  будущего  поля  стояли –наш  бригадир  тракторной  бригады  и  агроном  нового  совхоза. А  рядом, ЭТО  НАДО  БЫЛО  ВИДЕТЬ! Жаль  нечем  было  заснять  на  память, - простиралось  огромное  пространство, сплошь  усыпанное  небольшими  цветущими  тюльпанами! Каких  там  только  цветов  и  оттенков  не  было!. Такое  огромное  цветущее  пятно  с  полкилометра  шириной  и  во  всю  запланированную  длину  в  2  километра!. Бригадир  мне  говорит:  «Дывысь, Васыль, мы  поставылы  тоби  глубыну пашни -20-22  сантимэтра, нэ  трогай  регулятор  глыбыны, а  то  хозяйва  нэ  прымуть  вид  нас  полэ!». А  я  сморю  на  усыпанное  тюльпанами  поле и  никак  не  могу  решиться  заехать  на  него  трактором  с  плугом….
До  сих  пор  вижу, как  мой  трактор , на  первой  скорости, тяжело  тянет  трехкорпусный  плуг, царапая  ту  веками  не  тронутую  целину, безжалостно, по  мне-прямо  по-зверски, вдавливая  гусеницами в  землю,  нежные  беззащитные  цветки….Через  всю  жизнь  я  пронес  эти  редкие  шлепанья  гусеничных  траков, как  будто  они  шлепали  по  мне  и давили  что-то  живое…..Но  так  было  надо и  время  поджимало, надо  было  успеть  вспахать  и  засеять  те  площади,  в  мае  месяце, пока  в  земле  оставалась  влага.
Трагическим  событием  для  меня  и  нашей  семьи, стал  в 1959  году  этого  периода, уход  из  жизни  моей  мамы, в 36  лет…..
Завершение  этого  Десятилетия, я  встретил  в  рядах Советской  Армии, в  одном  из  специальных  военных  учебных  заведений. Умение  играть  на  баяне  и  голос, пригодились  и  в  армейской  службе. С  самого  начала  меня  определили  ротным  запевалой, взяли  в  художественную  самодеятельность. Одно  время  даже  был  запевалой  в  украинском  хоре, помню, как  тепло  наш  хор  принимали с  концертом в МВТУ (Московском Высшем Техническом Училище) им. Баумана (Этот  ВУЗ -был наш  шеф)  и даже играл  на  балалайке  в  сводном  оркестре. Жизнь  продолжалась....
Очень  насыщенным  на  памятные  события, был для  меня и  последний  год  этого  Десятилетия, 1960-й.
Считаю, что  мне  повезло  на  армейскую  службу, по  всем  направлениям. Наша  специальная  школа  командиров  взводов  для  инженерных  войск, находилась в  Бирюлево-товарная, это  с 1960  года –один  из  районов  Москвы. Раньше  она  структурно  подчинялась Балтийскому  флоту, готовила  взводных  командиров  для  строительства  и  оборудования береговых  укреплений. К  моему  приходу в  школу- от  Флота   остался  только  небольшой  флотский  (голубой) флаг, прикрепленный  к  красному  знамени части, начальником  школы-был  капитан  первого  ранга, то  есть  флотский  офицер, а  курсантские письма  украшал  штамп –«Матросское  письмо –бесплатно». Школа  была  переведена  в  ведение строительного  управления  Московского  военного  округа.
Никто, естественно, не  знал, что  это  был  последний  учебный  год  этой  школы  и  наш  выпуск  будет  последним  в её  истории.
Мне  довелось  немало  лет  не  только  самому  учиться, но  и  преподавать, много  раз  возглавлять  государственные  аттестационные  комиссии  в  госуниверситете  и  ряде техникумов, поэтому могу  высказать  свое  мнение  об  уровне  обучения  в  той  военной  спецшколе, где  довелось  учиться  и, вообще, о  том, как  раньше  было  поставлено  армейское  образование, по  крайней  мере  там, где  я  учился.
Уровень  подготовки  в  нашей  школе, имеется  в  виду  все  её составляющие  направления (военно-строевая, специальная, физическая, полтитическая и культурно-образовательная) были  на  довольно  высоком  уровне. Годичная  по сроку  обучения  школа, по  моему  мнению, обеспечивала  курсантов  знаниями  не  меньше, по  крайней  мере, чем  любой  отраслевой  техникум  того  времени (о  нынешних  я  не  говорю), плюс  специальная  военно-политическая  и  обжежитейская  подготовка.
Ежедневные, кроме  выходного, десятичасовые  занятия, специальные  предметы  от  лучших  преподавателей  московских Вузов  и  техникумов, регулярные  зачеты  и  экзамены, держали  нас  в  постоянном  рабочем  тонусе. Мало  того, по  выходным –обязательные  культпоходы  на  различные  выставки, в  музеи, цирк, зоопарк, стадионы.
Тот, кто  служил  в  Москве, тем  более –служил  и  учился, мог, при  желании  многому  не  только  научится, но  и  увидеть, познать, почувствовать. Я  не  говорю  о  других, а  говорю  о  себе –я  действительно  много  получил  от  того  периода  обучения  в  той  школе. За  пять  лет  армии, довелось  видеть  многих  коллег  по  службе  и  вне  её. Не  все  они принимали  службу, как именно «службу»,  по  присяге.
Хочу  просто  отметить, что  сам  старался получить  от  периода  нахождения  в  столице-максимально  возможный  для  меня  максимум  полезного,  общеобразовательного. В  период  увольнений, посещал ВДНХ, где всего  пару  лет  назад  был  её (выставки) участником, ходил  на  футбол, хоккей  и, конечно  же, смотрел  новые  кинофильмы, которые  к  нам  в школу попадут  не  скоро.
У  нас  в  школе, как  и  в  большинстве  военных учебных  заведений столицы, «обучалось» немало  ребят- москвичей, которые часто  просто  отбывали  время. В первую  очередь это  были  спортсмены, уже  с  высокими  разрядами (от 1-го  и  выше). Формально –они  считались  курсантами, наравне  с  нами, но  регулярно  ездили  на  тренировки  в  свои  общества (как  правило –военизированные – ЦСКА, ДИНАМО), жили  по  особой  программе и в курсантской  повседневной  круговерти, почти  не  принимали  участия. Мне  лично, это  не  мешало, сам  имел  неплохие  физические  данные, но  в  нашем  далеком  степном  поселке, не  было  возможностей  зарабатывать  какие-то   разрядные  отличия. Позже  я  имел  хорошие  отношения  с  многими  ребятами- спортсменами-курсантами, об  этом- поговорим  позже.
В  нашей  учебной  смене  было 35  человек. Разные  были  ребята  по  характеру, интеллекту, образованию (у  многих  было  по 10  классов (у  меня  тогда – только 7) и физическому  развитию. Разные  были  и  по  отношению  к  учебе,                и  по  коммуникабельности. Естественно,  служба  постепенно «причесывала»  нас  одной  уставной  гребенкой, но  люди  есть  люди….
Учеба, как  и везде и всегда, давалась  мне  легко. Ниже  отличных  оценок, ничего  не  получал, по  всем  занятиям, включая  специальную, физическую, строевую  и  стрелковую  подготовку. Втянулся  в  ритм  курсантской  жизни, с  радостью, причем  ежедневно, получал  из  дома  письма, отвечал, скучать  не  было  времени.
До  армии  я  курил. Придя  на  службу- продолжал  курить. Получал  свои, положенные  16  пачек  махорки  в  месяц  и  пару пачек  курительной  бумаги. Все  было  нормально. Когда  пришел  в  секцию  бокса (все-таки  имел  удостоверение  инструктора-общественника  по  боксу  и  штанге!...), спорторг  школы, старший  лейтенант, спросил: «Если  куришь –или  брось  или  не  приходи  больше!». Признаюсь  сегодня-я  сказал  тогда, что  не  курю, а  сам продолжал  крутить втихоря те  махорочные «цыгарки». Но  после  довольно  интенсивных  физических  тренировок, когда  почувствовал, что  иногда не  хватает  воздуха, - бросил  и  уже с  тех  пор  не  курил, никогда.
А  тут вдруг подвернулся  случай, неприятный, но  для  меня  очень  показательный. Проводилось  первенство  по  боксу  нашего  Управления Московского  военного  округа. Наш  тренер, кстати  кандидат  в  мастера  в  то  время, прошел в  финальную  стадию  первенства и вдруг, за  три  дня  до  выступления, вращаясь  на  турнике-упал  и  сломал  руку, будучи  явным  фаворитом  в  своем  весе.
Чтобы  не  терять место  школы  на  последней  стадии  соревнований, он  уговорил  меня  выступить в  финальной  пульке, так  как  мы  с  ним  были в  одной  весовой  категории, подав  меня  в  заявке, как  перворазрядника. Да, я  имел  первый  разряд, но Юношеский…, получил  его, когда  стал  инструктором-общественником. Мне  не  очень  улыбалось  выходить  на  ринг  в  первенстве  округа  и  где!- в Москве!. Но  старший  лейтенант собирался  в Академию  и  ему  нужна  была  известность, или  боксера, или  тренера, поэтому, он  чуть  ли  не  умолял  меня  выступить.
Читатель  может  смеяться, но  я  тогда, не  знаю  с  какого  перепуга,  выиграл  три  боя  подряд  и  стал  чемпионом  округа  среди  инженерных войск в  полусреднем  весе!, но  с  тех  пор, перчатки  больше  не  одевал. Не  мой  это  вид  спорта.
Прошла  зима в  текущей  учебе. Зима  в  спецшколе –время  особое  и  не  простое. Ежедневно  мы  буквально  «вылизывали»  весь  снег с  территории  школы  и  вывозили  его  за  город. Бросали  лопатами, рубили  лед  специальными  скребами, а  снег  как  хотел  над  нами  издевался  и  сыпал  каждый  день. А  школа-то  в Москве, здесь  и  штаб  округа, и  министерство  Обороны  и  наше  Управление…Через  день  разные  комиссии, проверяющие  и  т.п. . И  все  стараются  что-то  найти, чтобы  указать, ткнуть  носом  и  наказать. Зачем  им  ехать   далеко, им  и  здесь  есть  над  кем  поизмываться….
В  этом  плохом  была  и  значительная  доля хорошего  в  том, что  нам  не  давали  расслабиться  ни  внутренне, ни  внешне. Всегда  чего-то  ждешь, всегда –настороже.
Посещали  школу не  только  проверяющие, но  и  другие  хорошие  люди. Пару  раз  выступал  у  нас  Ансамбль  песни  и  пляски  Московского военного округа, известные  в  стране  люди, Герои, в  том  числе  легендарный  летчик  Девятаем, бежавший  из  плена  на  немецком  самолете «с  начинкой».
В  начале  апреля, после  4-х  с  лишним  месяцев  учебы, меня  вызвал  наш  командир  учебной  роты,   бывший  морской  летчик, майор Булах  и  прямо  спросил: «Ты  сможешь  в  течении  недели  подготовиться  и  сдать  экстерном  экзамены по  специальности  и  текущей  политике нашего  государства, за  весь  курс?. Программу  мы  тебе  дадим?!».
Ошарашенный, я  не смог  сразу  не  то, что  ответить, а  сориентироваться-что  от  меня  хотят. Майор  повторил: «Так  что?  Твой  командир  смены заверил, что  ты  сможешь  это  сделать!». Ну – раз  так – я  ответил:»Так  точно, товарищ  майор, смогу!». «Тогда  иди  и  готовься, твой  командир  взвода, капитан Лобанов, даст  тебе  программные  вопросы  по  этим  направлениям!» -закончил  разговор  командир  роты.
Я  сумел  сдать  оба  экзамена  и  через  неделю, приказом  начальника  школы, был  назначен  командиром  13-й  учебной  смены (там, где  я  и  учился), а  прежний  командир, отправился  на  другое  место  службы. Так  мне, единственному  курсанту  из  всего  состава  школы, присвоили  звание  и  пришлось еще 8-месяцев   «доучивать»  своих  бывших  коллег- курсантов.
Забегая  вперед, скажу  читателю, что  не  подвел  моих  рекомендателей –именно  13-я  смена, которую  я  привел  к  выпуску, оказалась  лучшей  по  всем  показателям из  всех  учебных  смен  школы, в  последнем, как  оказалось  позже,  её  выпуске. И  после  выпуска, мне,единственному  из  всех 560  курсантов, пришедших  в  школу  вместе  со  мной, было  присвоено  звание  «сержант», все  остальные  вышли  из  стен  школы –младшими  сержантами.
Все  это  тоже  Память, но  это-таки  так  и  было….
Я  очень  многое  взял  тогда  для  себя из  школьного  времени. Было  очень  тяжело  брать  на  себя  ответственность  за  35  человек, таких  же  своих  вчерашних  коллег. А  командир  учебной  смены –это  не  только быть  все  время  рядом  с  курсантами, вести  обучение по  многим  предметам, но  и  вставать  на  час  раньше, и  ложиться  на  час-два  позже, чтобы  успеть  подготовиться к  завтрашним  занятиям.
Потому, когда  нашу  школу  расформировали,  я  и  отказался  переходить  в  другую  школу  тоже  командиром  смены, пользуясь  тем, что  мне, как  командиру  лучшей  смены, было  предложено  самому  выбрать  себе  место  продолжения  службы  из  того, что  было  школе  определено  по  распределению.
В  памяти  осталось еще  несколько  моментов из периода  учебы  в  той  спецшколе, которые  я  выбрал, как  показатнельные  для  себя:
Для  футбольных  болельщиков  было  заранее  известно, что  в  конце  мая  месяца 1960 года, сборная  СССР  по  футболу  в  рамках  чемпионата Европы, будет  играть  со  сборной  Испании, в  Москве, на  стадионе в Лужниках.
Наш  командир  взвода, москвич, спортсмен, капитан Лобанов, имел   на  стадионе  в Лужниках знакомых  людей  и  договорился, что  наш  учебный   взвод, по  выходным  дням, будет  помогать  вести  подготовку  стадиона  к  предстоящему  сезону.  Больше  двух  месяцев, мы  убирали  снег, потом  мусор   с трибун, счищали  краску  с  сидений, потом  красили  их  снова, писали  номера  мест  и  т.п..
За  работу – получили  50  бесплатных  мест  на  матч  - СССР-Испания. Он  проводился  в  последнее  воскресение  мая .
Конечно,  мы  ждали  этого  события. Правда  на  взвод  в  70  человек, дали 50  билетов, но  не  все  были  страстными  болельщиками, так  что  нам  и  этого  хватило.
Но, буквально  за  день  до  начала  матча, было  объявлено, что  сборная  Испании - не  приедет, не  пустил  её  к  нам  правящий  тогда там диктатор - Франко. Вместо  этого  был  назначен  матч  из  первенства  Союза –«Динамо» Москва- «Динамо» Киев. Погоревали  советские  болельщики  и  мы  вместе  с  ними, но  ничего  на  сделаешь- пришлось  смотреть  то, что  пришлось. Сборной  Испании  тогда  засчитали  поражение  (0:3), и, возможно, благодаря  и  этому  случаю  тоже, наша  команда  тогда  стала  чемпионом  Европы….
Нам, конечно, достались  не  самые  лучшие  места, на  «торцевой»  трибуне, но  может  быть,  это  было  и  хорошо. Я  сидел  сзади  ворот «Динамо» Москва. Считай  рядом,  - в  воротах , уже  тогда  известный  Лев  Яшин….И  вот  момент-Встреча  на  всю  жизнь (для  меня). В  ворота  москвичей  назначается  одиннадцати  метровый  удар. К  точке  подошел  нападающий  киевлян –Валерий  Лобановский.
 Он  тогда  был  высокий, худой, рыжий, с  таким   огромным, модным  тогда  «коком»  на  голове. Яшин  оглянулся  назад, в  сторону  ворот  (в  сторону  нас, вставших  с  трибун), таким  напряженным  взглядом  и  приготовился  к  прыжку. Естественно, в  своем  традиционном  темном  свитере  и  фуражке.
Лобановский, то  ли  с  опаской, то  ли  небрежно, покатил  мяч  внутренней  стороной  левой   ноги  в  сторону  ворот. Мяч  прошел   сантиметров  семьдесят  левее  штанги.
Этот момент  я  видел  позже  и в  киножурнале, но  уже  с  другой  позиции, и  это  видели  многие  люди, но, для  меня  на  всю жизнь  запомнилась  эта  встреча, теперь  можно  сказать – великих  наших  футболистов  и  рядом, на  моих  глазах.
Позже  я  не  раз  видел  их  игру  и  вместе,  и  раздельно, но  такой  Встречи –больше  не  было. И  я  благодарен  судьбе  за  это.
Второй  памятный  момент  из  того  времени – был  не  очень  приятный, потому  и  запомнился.
В  августе  месяца, все  курсанты  моей  13-й  смены,  разъехались  по  войсковым  частям  на  практику. Из  смены  остался  я  один. Думал  удастся  выпросить  отпуск  и  съездить  домой, -не  получилось. Одно  из  отделений  моей  смены, шло  по  шоссе  в  баню. На  подходе к  «Варшавским»  баням,  в Москве, пьяный  водитель  сбил  половину  строя. Двое  ребят  погибли, часть  получила  ранения. ЧП! На  весь  округ! Какой  там  мне  отпуск!
Имея  массу  свободного  времени, я  решил  проверить  желудок, что-то   начало  неприятно там урчать. В  военной  поликлинике, недалеко  от  Генерального  штаба, назначили  массу  анализов, я  их  все  прошел, но ничего  не было обнаружено. Кто-то  из  очень  умных  докторов-полковников, заявил, что  я  симулянт  и  хочу  уйти  от  службы. Был  даже  большой  консилиум  врачей  и  один  из  разумных  предложил  меня  детально  обследовать  в  госпитале. Направили  в Рязань, там  окружной  госпиталь. Ночью  я  прибыл  туда, рассказал  зачем  приехал, а  дежурный  направил  меня  в  инфекционное  отделение, откуда  40  дней  не  выпускают.
Но  и  там, вначале  ничего  не  обнаружили, тоже  подумали, что  я  симулянт, слава  Богу, завотделением  попался  нормальный  человек, при  повторном  анализе  желчи, там  были  обнаружены «лямблии», паразиты  такие, из-за  которых  и  урчало у  меня  внутри.
Ко  мне  в госпиталь,  приезжали  и  командир  учебной  роты, и  мои  курсанты, беспокоились  и  все, слава  Богу  обошлось  нормально. Сняли  с  меня  подозрения  в  симулянстве. С  командира  лучшей  смены  в  школе!. Нарочно  не  придумаешь.
Но  судьба  приготовила  мне  напоследок  самый  неприятный  сюрприз, связанный  с  той  спецшколой.
В начале - все было отлично. Моя  13-я учебная смена, по итогам учебного года, а так, как школа была годичная, то значит – по итогам общего курса, была признана лучшей. Курсанты  смены, потом получили звания младших сержантов и были распределены командирами взводов в престижные строительные части.
Меня вызвал к себе начальник школы, капитан первого ранга, поблагодарил за службу, вручил погоны сержанта и спросил, не хочу ли я перейти, тоже командиром учебной смены, в другую спецшколу, в городе Бабушкин, это на северо-восток от Москвы. Дело в том, что нашу школу, сказал начальник, – расформировывают. До сих пор таких школ было две – одна наша, в Бирюлево, где готовились командиры взводов инженерных войск системы Военно-Морского флота, другая, в Бабушкине -тоже похожая по статусу школа, готовила взводных командиров для сухопутных войск. Теперь она останется одна.
Я вежливо поблагодарил начальника школы и сказал, что хотел бы поехать по распределению поближе к семье, так как дома у меня были жена и маленькая дочка, если, конечно,  туда будут заявки. Начальник согласился, и сказал, что передаст начальнику штаба, чтобы тот имел в виду, - что  я смогу поехать служить туда, куда захочу из того, что будет предложено, то есть – на мой выбор. Семья моя находилась тогда в Казахстане, но я имел намерение перевезти  её к себе на родину, в Молдавию, поэтому надеялся на заявку от Черноморского Флота. По  той  же  причине отказался и от  места командира смены в Бабушкине, и еще от многих предложений из инженерных частей в Москве и Подмосковье. Когда заявочная кампания прошла, выяснилось, что основная масса выпускников школы была направлена на Тихоокеанский и Северный Флоты. Некоторая часть была распределена  по Московскому Военному округу.
Я просто ждал до конца. Уже приехали «покупатели» из Флотов и Округов, увезли всех выпускников. Оставшимся штатным работникам, был объявлен приказ о ликвидации школы. В течение буквально недели, разошлись по другим местам службы, практически все командиры разных уровней, оставшиеся не у дел и наемные работники. Ушло все руководство школы, увезли школьное Знамя, красное, с нашитым сверху флотским флагом. В штабе работала ликвидационная комиссия. Из офицеров остались – начальник штаба и заместитель начальника школы по материально-техническому обеспечению. Из всего комсостава, кроме них, на территории находился только сержант Гурковский и еще шестеро солдат. Пятеро из них – бывшие курсанты, не сдавшие государственные экзамены, и, естественно, не получившие сержантских званий и один еще писарь из секретной части при штабе, его оставили для работы в составе ликвидационной комиссии. Как-то раз, начальник штаба, направляясь в сторону складов, увидел меня возле казармы, очень удивился, он думал, что я где-то уже пристроен, а потом спросил – а кто-то еще есть в наличии из военнослужащих, кроме нменя. Я ответил, что есть, всего семь человек, включая писаря из штаба. Начальник спросил, а чем они занимаются, я  сказал, что работают у майора Басилашвили, зама по снабжению. Он их просит помочь и они ему помогают. Начальник штаба собрал всех бывших курсантов в ленинской комнате, позвал майора Басилашвили и в устной форме объявил приказ – группа бывших курсантов под командованием сержанта Гурковского – оказывает помощь  отделу снабжения по вывозу с территории школы всего того, что укажет майор Басилашвили. И так – до последней вещи, подлежащей отгрузке. До последней, – подчеркнул подполковник, начальник штаба. А потом, мол, он и с ними всеми разберется.
С этого момента и начался кошмар, продолжавшийся почти месяц. Начальник штаба через два дня тоже исчез и больше не появился, никогда. Закончила работу ликвидационная комиссия, пришли приказы-распределения – кому, что и сколько передать…. Чаще всего приезжали ночью и большие машины. Койки, постели, тумбочки, и еще десятки наименований вещей, инвентаря, обмундирования, обуви, продовольствия, грузить было тяжело, но проще. Но, оказалось, на складах школы было припасено масса оружия, на всякий случай. У курсантов основное личное оружие было в виде кавалерийских карабинов, образца 1943 года, а на складах были законсервированы  автоматы Калашникова, различные пулеметы, пистолеты, гранаты, патроны, и в больших количествах. Все это надо было отправлять в военные арсеналы, в Ярославль и другие города, а это -строго все учетное и т.д. .
Школы уже не было, а на станцию Бирюлево –товарная, для неё же, постоянно приходили грузы –то уголь, то дрова, то какие-то доски, даже песок и щебень….
Семь человек людей. Двое – дежурят посменно на КПП (контрольно-пропускном пункте), двое – на охране территории, тоже посменно, один –готовит еду, носит воду из водонапорной башни и топит печку-буржуйку. Спят все в углу казармы, на полу, на старых матрацах, не раздеваясь. Казарма пустая, на противоположной «нежилой» стороне –склад продовольствия – «запаслись» пока грузили машины -пара мешков сахара, пару ящиков сливочного масла, консервы разные, мятая алюминиевая посуда с кухни. Хлеб покупали в магазине. На дворе –декабрь 1960 года. Холодно. Когда майор Басилашвили слезно умолял выстрелять несколько тысяч винтовочных патронов, потому, что они проходили как списанные и нужны были пустые гильзы, а на самом деле были в коробках и в масле, я посылал ребят, в порядке наказания, стрелять из двух карабинов, просто, чтобы патроны выстрелять. Это была настоящая пытка. Потом уговорили майора расконсервировать один станковый пулемет – за один день решили эту проблему, а за это он наградил всех семерых, диагоналевым офицерским  полевым обмундированием и хромовыми сапогами. А несколько тысяч малокалиберных патронов –просто взорвали в мусорной яме, их тоже нельзя было показывать –тоже были давно списаны.
Потом и это закончилось. Когда все, что было распределено - было отгружено, что было излишнее и уворованное –тоже исчезло, тогда исчез и майор Басилашвили. Осталась пустая школа и - семь просто добросовестных ребят. Наших ребят. Двое –не выдержали круглосуточных издевательств и заболели. Я их определил  в бирюлевскую больницу, как гражданских. Вылечатся - потом разберемся. Телефон - тоже забрали. И - никого. Пока была школа, каждую неделю - были какие-то проверки, то с управления, то с Округа. А что - Москва рядом, почему не проверять, особенно, если делать нечего. А как все увезли, – никого, ни новых хозяев, ни проверяющих, ни тем более кого-то из бывших.
И тогда я пошел обивать пороги «вышестоящих». Начал со строительного управления округа, управления кадров, а  потом - по всем  отделам подряд, куда смог попасть. Рассказывал, показывал солдатские книжки своих ребят, просил, ругался, доказывал. Поначалу,  все мне объясняли, что школа в Бирюлево ликвидирована, там никого нет, потом смеялись, начали издеваться и, в конце концов, запретили пускать  меня в управление и пригрозили арестом.
Тогда я сумел в составе группы военных пройти в здание штаба Московского военного Округа. Не стал заходить  ни к кому, а выждал, как на лестнице появился какой-то генерал-лейтенант и просто обратился к нему, попросил выслушать. Генерал был из старых фронтовиков, завел в кабинет, внимательно выслушал мой рассказ о том, как наша группа вначале была всем нужна, причем круглосуточно, а потом за неё просто забыли и откровенно издевались, в ответ на мои попытки доказать, что в школе еще остались люди. Не вдавался в детали, но обрисовал картину нынешнего положения группы и отношения к ним везде, куда бы  ни обращался, по инстанции, довольно понятно.
Генерал спросил, откуда я родом и откуда был призван в армию. Когда узнал, что я пять лет пахал целину в Казахстане – поинтересовался, как там, на целине, а то мол, только по радио, да из газет, слышал про это, а что там на самом деле - не знает.
Я, до этого, никогда еще не разговаривал с генералом, да и генерал, скорее всего, давно не имел такой доверительной беседы с сержантом, но мы, почему-то друг другу поверили, видимо, находились на одной стороне нашей жизни.
Генерал куда-то позвонил, зашел пожилой полковник. Генерал строго сказал: « Пошли кого-то из своих ребят посерьезнее, в наше строительное управление. В Бирюлево недавно ликвидировали подведомственную им спецшколу, все документы по ней, в том числе кадровые,  находятся сейчас в управлении. Думаю, они их еще и не распаковали. Школы нет - куда спешить. Пусть найдут личные дела вот этих семерых военнослужащих»- генерал передал полковнику семь солдатских книжек, в том числе и мою.- «Те личные дела заберешь в свое управление, проверишь. Если все сходится – подготовьте приказ за  своей подписью о присвоении шести рядовым солдатам этой группы, бывшим курсантам, звания «младший сержант» и отправьте их в войска. Со всеми виновными –мы потом разберемся, но до этого – этих ребят надо из Москвы  вывезти, срочно. Служить им в нашем округе уже не дадут те паразиты, поэтому надо их отправить куда-то подальше». Он спросил  – откуда призывались его ребята, я ответил, что пятеро из Западной Украины, это те, кто не сдал экзамены и не получил звания, а один - из Алма-Ата, воспитывался в детском доме, так что ему все равно – куда ехать служить.
«Позвони в Киев – сказал генерал полковнику - в родственное управление, может у них были какие-то заявки на командиров взводов для инженерных войск по округу. Если – да, то отправьте этих забытых ребят, напрямую в какую-то конкретную войсковую часть, минуя всю бюрократическую цепочку. И так, чтобы наши строители даже и не знали об этом! Ну, я им покажу «мертвые души»! Лучше бы они не нашли те личные дела! Очень скоро некоторые из  местных кадровиков, узнают, где находятся Владивосток и Чукотка!»-зло закончил генерал.
А вслед уходящему полковнику, добавил: «И чтобы завтра к вечеру этих сержантов в Москве не было! Сделайте все по полной программе! Послезавтра утром мне доложишь! И заберите из бирюлевской больницы двоих бывших курсантов, перевезите их в госпиталь, а как выздоровеют – тоже отправьте их в войска!»».
И  добавил, повернувшись  ко  мне:: « А тебе спасибо, сынок! Даже не за добросовестную службу, а за ребят спасибо, за командирскую отеческую заботу, хотя они твои же ровесники. Но раз тебя не подвели в такое сложное время, да и просто не разбежались по домам (а ведь и такое могло быть, вас бы никто и не искал, вас же просто списали), значит, верили в тебя и уважали. Еще раз спасибо тебе! Генерал пожал мне руку и выпроводил  к выходу из кабинета, добавив  в след: « Возьми у секретаря телефон полковника, которого ты видел, завтра, после обеда придешь в штаб, позвонишь ему с КПП, дальше он скажет, что делать. Не надо больше нарушать пропускной режим! И удачи тебе, сержант!»- улыбнулся он напоследок.
Переполненный радостными эмоциями, через пару часов, я был уже в бывшей школе. Для меня она не была «бывшей», а даже очень - настоящей. Рассказал ребятам о встрече с генералом в штабе Округа. Они, конечно, обрадовались, но я, получивший за последние дни столько негатива из разных источников, особой радости не испытывал, по той простой причине, что перестал верить всем, кто «сверху», особенно в Москве. Не стал разочаровывать ребят своими предположениями, а предпочел оставить их до завтра.
На другой день, после обеда, - поехал в штаб Округа. Созвонился с полковником, меня пропустили, провели в управление кадров. По довольному лицу полковника,- почувствовал, что все идет нормально. Так оно и было. Полковник при мне вложил в большой пакет пять личных дел, мое, и еще четырех вновь испеченных сержантов, закрыл его и скрепил сургучной печатью. Попутно сказал , что в моем личном деле – вложено письмо к командованию части с просьбой о предоставлении мне  краткосрочного отпуска, по возможности. Вручил конверт, сопроводительное письмо командиру войсковой части, где было сказано, что сержанту Гурковскому поручено сопровождение группы сержантов (пофамильно) к новому месту службы, а также пять  солдатских книжек с печатями штаба Округа в том месте, где было указано присвоение званий  для четырех младших сержантов. Кроме того, всем пятерым было выдано положенное денежное довольствие за два месяца, деньги на командировочные расходы при переезде к новому месту службы, и пять железнодорожных билетов до города …Полтава, то есть города, где и располагалась войсковая часть, в которой им предстояло продолжить службу.
 Я - искренне  поблагодарил полковника за все, что они успели сделать за такое короткое время, попросил передать от всех ребят большое спасибо тому благодетелю -генералу и спросил – а как с теми ребятами, что остались в бирюлевской больнице. А их там уже нет, ответил полковник, их перевезли в один из крупных госпиталей, по выздоровлению, они тоже отправятся на службу, тоже младшими сержантами, но уже отдельно от вас.
Вечером, группа из пяти человек сержантов, покинула территорию бывшей школы и двинулась на станцию Бирюлево- товарная. Я уходил последним, закрыл дверь на ключ, чтобы ветром не раскрывало, и оставил ключ в дверях…. Постоял, погладил входную дверь на КПП. Больше года тому назад - вошел сюда в гражданской одежде, только понаслышке зная что-то о воинской службе, а сейчас ухожу уже вполне зрелым младшим командиром, командиром лучшей учебной смены ПОСЛЕДНЕГО выпуска этой школы, бывшего флотского подчинения. А как не хотела школа отпускать меня! Почти два месяца абсолютно незаслуженных  мытарств по ликвидации школы, вместо того, чтобы покинуть её стены одним из первых и с определенным почетом. Вместо этого (и после всего пережитого!), меня, с ребятами, чуть ли не тайком выпроваживают из Москвы подальше!….В ночь – группа выехала в Полтаву.
Тот  год  моего пребывания  в  Москве, оставил  столько  положительеного, что  я  полюбил  этот  город, в  первую  очередь  за  то, что  там  всегда и  быстрее, и  объективнее, из  первых  рук, можно  узнать  что-то  новое, а  для  меня  это  было  тогда –главное.
В  порядке  памятных  событий  из  московской  жизни, было  и  мое  участие  в  первомайской  демонстрации  на Красной площади  Москвы в 1960  году. Правда «нелегальное». Я  на  1  мая, получив двухдневное  увольнение, вместе  с  семьей  троюродного  брата, переодевшись  в  гражданскую  одежду, прошел  мимо  трибуны  Мавзолея  (Ленина-Сталина), где  стояли  руководители  государства, во  главе  с Н.С.Хрущевым  и  этот  момент , тоже  навсегда  остался  в  моей  памяти, как  и  мои поездки  через  Красную  площадь  на  машине (смотри материал  Причащение, в  этом  разделе). Кстати, через  год, Сталина  в  Мавзолее  уже  не  было….
Завершился  для  меня  весь  этот военный «образовательный»  период тем, что  я, во  главе  группы  вновь испеченных  командиров  взводов , оказался в  одной  из  войсковых  частей  в  городе Полтава. Где  нас  не  ждали, но  приняли  благосклонно, ибо  нуждались  в  таких  кадрах.
За  несколько  дней  до  нового, 1961  года, я  успел  принять  1-й  взвод четвертой  роты, войсковой  части, в  которой  мне  предстояло  служить  ближайшие  4  года, и  даже  успел  стать  комсоргом  роты (избрали  на  собрании  за  два  дня  до  нового  года). (Смотри  в  порядке  иллюстрации –роман «Корысть  не  выходит  замуж, корысть –женит  на  себе»)
На  этом  мои  вспышки  памяти  о  прошедшем  десятилетия (Пятидесятые) –обрываются…   жизнь  продолжалась, уже  в  новом Десятилетии (Шестидесятые).
==========================================================
 
               

                ШКОЛА
Ученье -действительно  Свет. Во  всем  цивилизованном  мире, образованию, особенно  первой(школьной)  его  ступени, придается  особое  значение.
Возьмите  ту же  Японию. Страна  с  ограниченной  территорией, высочайшей  плотностью  населения, не  располагающая  запасами  полезных  ископаемых, а  занимает    ведущее  место  в  мировой  экономике. Каждый  японец  стремится  определить  своего  ребенка  в  престижный  детский  сад, престижную  школу, престижный  Вуз  на  престижную  специальность, твердо  зная, что  именно  хорошее  образование  и  добросовестное  его  применение –залог  будущей  обеспеченной  жизни.
В  России- образование  тоже  всегда  было  престижным. Именно  как  учеба, получение  знаний, а  не  что-то  приобретенное, в  буквальном  смысле- купленное.
Село,  всегда  с  большим  интересом  относилось  к  познанию  и  учебе. Это  и  понятно, так  как  определенная  информационная  недостаточность  сельской  жизни  всегда  требовала больше  каких-то  разъяснений – как  общего, так  и  частного  характера. Сельские  дети  тянулись  к  знаниям  более  естественно, городские- больше  по  необходимости.
Сельский  учитель  в  прежние  времена  был  не  просто  проводником  знаний, а больше  воспитателем, идеологом-законником, пропагандистом, законодателем  моды  в  лучшем  понимании  этих  слов. Он  пользовался  всеобщим  уважением. Его  знали  в  селе  все, от  мала -  до велика, и  его  слово  часто  было  решающим.
Учитель  получал  регулярно, пусть  и  небольшую, но  приличную, соответствующую  времени, зарплату. С  ним  считалась  любая  местная  власть. Он  был  примером  во  всем  и  везде, как  в  школе, так  и  вовне  её. Этим, общим  для  всех  педагогов  ценностям, отвечало  большинство    слободзейских  педагогов, которые  работали  в  наше  школьное  время, да  и  в  более  поздние  времена.
Когда  я  был  школьником, в  Слободзее  (молдавской) -работали  две  начальных  школы- молдавская  и  русская  РКШ (рабочее-крестьянская  школа), а  также  молдавская  средняя №1.
На  русской  части  села – одна  начальная  русская (напротив  нынешнего  хлеб завода), начальная  «украинская»  и  средняя  русская  школа №2.
До  середины  шестидесятых  годов  20-го  века, дети,  заканчивавшие  4  класса  русской  школы  на  молдавской  части, продолжали  обучение  в  школе  №2  на  русской  части. Это  было  довольно  неудобно  со  всех  точек  зрения, и  сдерживало  желание   детей  с  молдавской  части  села  учиться  на  русском  языке. Поэтому, уже  в  начале  шестидесятых,   в  южной  части  Слободзеи, появилась  новая  русская  школа №3, где  обучаются  сегодня  дети  с  обеих  частей  села. В  конце  семидесятых  появилось  и  новое  здание  молдавской  школы №1.
Расскажу  о  том, как  работали  школы  села в  наше  время, кто  и  как  нас  учил(по  моему, возможно  и  субъективному  мнению)  и  как  мы  учились.
Время  было  послевоенное, особое  и  тяжелое. Так  как  во  время  войны  школы  в  основном  не  работали, то  после  трех  лет  оккупации, в  школах  учились  дети  разных  возрастов. К  примеру -я  ходил  в  первый  класс, а  мой  дядя  Николай – в  четвертый. Мне  было  семь  лет, ему- восемнадцать. В  то  время  еще  было  обязательное  четырехклассное  образование, без  такого  уровня  не  брали  даже  в  армию.
Мы  жили  на  девятом  участке, ныне  это  улица Горького. Рядом  была  «украинская»  школа. В  начале  века -это  была  двухклассная  церковно-приходская  школа. Многие  годы ею  заведовал  легендарный  у  наших  предков некто  батюшка  Савва  Герасимович. Он  был  в  единственном  лице, сам  учил, сам  воспитывал  и  наказывал, часто  просто «вколачивая» знания. Последним  он  больше  всего  и  запомнился  многим  своим  ученикам.
Моя  бабушка  Маня  рассказывала, как  отвечали  уроки  её  одноклассники. Батюшка  спрашивает,  к  примеру,  одного  мальчика: «Скильки  будэ  дважды  два?» А  в  руке  держит  метровую    самодельную  буковую  линейку, толщиной  в  палец…. Ученик  косится  на  линейку  и  неуверенно  отвечает: «Пьять». А  когда  получает  удар  линейкой  по  ладони, поправляется : «Шисть». И,   после  каждого  следующего  удара  линейкой, добавляет: « сим, висим, дэвять, дэсять…). На  счете «тринадцать»  учитель  не  выдерживает, лупит  его  уже  ладонью  по  шее  и  выбрасывает  из  класса. Жестко  было, но , как  показала  жизнь- довольно  эффективно. Не  зря  бабушка  помнила  все школьные  стихи  и  правила  до  конца  своей  жизни.
Все  ребята  нашей  улицы  учились  этой  школе, я  один  и  наверное,  единственный  до  сих  пор(с нашей  улицы)  ходил  во  вторую  школу. Это  подальше, но  так  уж  сложилось. В  первые,  послевоенные  годы, «украинская»  школа, была  на  самом  деле  украинской, единственной, по  крайней  мере, в  Слободзейском  районе. Как  бы  это  не  звучало  смешно  или  грустно, но  в  этой (четырехклассной)  школе  тогда культивировались  Четыре! Языка.  Учились  на  украинском, русский  учили, как  общегосударственный  язык, молдавский –как  республиканский, и  немецкий- как  иностранный….
В  итоге, выпускники  этой  школы  в  те  времена, после  4-х  классов, не  знали  толком  ни  одного  языка, и  основная  их  масса  сразу  шла  на  пополнение  колхозных  кадров. Некоторая  часть  продолжала  учебу  в  школе  №2, с  5  класса. Но. Какой  бы  примитивной  ни  казалась  нам  эта  начальная  школа  с  высоты  сегодняшнего  дня, -  в  течение  послевоенных 15-20  лет, коллектив  преподавателей и  новый  директор, Сорочинский  Григорий  Маркович, вовсе  не  терялись  в  общей  школьной  массе  села  и  района.  Школа  усиленно  росла  и  развивалась. На  большой  площади  возле  школы  сделали  хороший  стадион , рядом  различные  спортивные  площадки, качели, карусели, другие  сооружения. Сегодня  на  той  площадке –мало  кого  увидишь, а  в  те  годы  там  целыми  днями  все  вращалось, крутилось,  работало. Дети  занимались  и  были при  деле. Все  пацаны  нашей  улицы –выросли  на  этом «пляцу» (площади).
Застрельщиком  в  оборудовании  и  использовании  всего  того, что  было  при  школе  сооружено, был, конечно, Директор. Помню, на  моих  глазах , Григорий  Маркович, на пару  с  Иваном  Арсентьевичем, учителем  географии,   крутили «солнце»  на  качелях. Да  так  крутили, что  выдернули  несущие  опоры. Пролетев  метров 20  через  дорогу, они  благополучно  упали  на  огород  дяди  Вани  Будяка. Спасло  их  большое  вишневое  дерево, только  слегка  поцарапались.
И  наша, вторая  школа,  выглядела  довольно  солидно  не  только  в  Слободзее, но  и  в  масштабе  всего  района. Школе  тогда  повезло, в  первую  очередь, на  директора. Многие  десятки  лет, с  труднейших  послевоенных, до  более  щедрых –восьмидесятых, Евгений  Иванович  Дидковский  успешно  руководил    работой  нашей  школы. Через  многое  прошла  школа – сидели  вначале  на  деревянных  чурбаках, за  длинными, сколоченными  из  горбылей  столами, писали  на  обрывках  газет  и   чистых  листах, вырванных  из  довоенных  тетрадей, слюнявыми «химическими»  карандашами.
Не  было  учебников, специальной  и  художественной  литературы, не  было  электричества, топлива  для  печек, а  мы- учились. И , как  показала  жизнь –неплохо  учились. По  уровню  знаний, а это я  могу заявить  сегодня с  абсолютной  ответственностью, выпускники  нашей  школы, разбросанные  ныне  по  всей бывшей великой  стране, не  только  не  уступали, а  многие  далеко  опережали  своих  сверстников  и коллег  из  других  регионов, включая зарубежных.
Выпускники  слободзейских  школ, где они бы не  проживали,  и  какие  бы  посты  не  занимали, до  сих  пор  благоговеют, посещая  свою  родную  школу  или  проходя  мимо  неё.
Хорошая  школа- это  как  хорошее  производство, где, с  учетом  общих  технологических  правил, обязательно  есть  что-то  свое, особенное. Особенными  в  нашей  школе  были  люди-преподаватели.
Когда  дают  определение-Люди- значит, -это хорошие, настоящие  Люди. Это  те, вся  жизнь  которых  связана  со  школой  и  другой  жизни  у  них  -не  было. Не  всех  учителей  помнят. Одни  приходят  и  уходят, другие -  никогда  не  уходят, всегда  присутствуют, и  в  сердце, и в  памяти.
Я  действительно  благоговею  даже  перед  именами моих  учителей,  и без  всяких  характеристик. Это  не  просто  школьные « долгожители», такие  тоже  иногда  бывают (пусть  простят  они  меня  за  такое  сравнение). Нет. Они  были  для  школы ежедневной  необходимостью –как  воздух, как  хлеб, как вода.  Они  как  бы  были  и  есть  всегда, вечно.
Трое  Дидковских –Евгений  Иванович, Анна  Ивановна  и  Галина  Ивановна, Копайгора  Василий Федорович, Швыдкий  Михаил  Иванович, Калошин  Иван  Андреевич, Задорожняя  Анастасия  Григорьевна, Гуртовой  Николай  Тимофеевич, Мартыненко  Иван  Арсентьевич  и  многие  другие. Без  них  не было  бы 2-й  школы, как  и  без  школы -не  было  бы их. Благодаря  Замечательной  Анне  Ивановне – я  люблю  литературу  и  сам много пишу  для  людей. Благодаря  Ивану  Арсентьевичу, известному  учителю  и  прекрасному  вратарю    сборной  Слободзеи  по  футболу, на  всю  жизнь  влюбился  в  географию, в  познание  новых  мест и  всего, что  с  этим  связано
Но  для  меня, конечно, над  всеми  этими  фамилиями, постоянно  высится  образ  моей  первой  учительницы, несравненной  Александры  Филаретовны  Дидковской. Более  семидесяти  лет  прошло  с  того  дня, когда  я  впервые  увидел  её  в  первом  классе, но  до  сих  пор  помню  её  красивые  длинные  локоны  и  жесткую, но  очень  полезную  манеру  проведения  уроков. Она  научили  меня  читать  и  писать, и  в  каждом  моем  произведении, есть  частичка  и  её  души. За  это  я  ей  и  благодарен  всегда. Оставшись  уже  самым  старшим  в  семейной  иерархии, я  её  считал  второй  своей  матерью.  Она  вместе  с  Евгением  Ивановичем, сколько  были  живы, -всегда  радовались  моим  удачам и  поддерживали  в  неприятные  минуты, называя  своим  вторым  сыном, особенно- после ухода  их  единственного  сына, Володи, моего  одноклассника.
Вот  это  и  есть  по  большому  счету ШКОЛА. Школа  жизни.
Хотел  бы обратиться  ко  всем  нынешним  слободзейцам.  Оглянитесь  вокруг, посмотрите- может  кто-то  остался  из  ваших  первых  учителей. У  каждого  они  могут  быть разные. Обратите  на  своих  бывших  и  нынешних  учителей  внимание. Иногда  можно  просто  позвонить, проведать  или  поздравить, в  чем-то  помочь  или  поддержать. Сейчас  им  это  особенно  необходимо. Родители  дали  нам  жизнь, научили  ходить-говорить, учителя –научили  нас  жить, научили  мыслить, а  это –тоже  немало. Давайте  не  забывать  об  этом.
И  -еще- никогда  не  забывайте  Свою  Школу!!!

                Женская  Доля. 

                Светлой                Памяти  моей  первой  учительницы, из  Слободзейской СШ №2
                Дидковской  Александре Филаретовне,             
                посвящается…
Помните, как  у  Н.А.  Некрасова:  «Доля  ты  русская, долюшка  женская… Вряд  ли  труднее  сыскать…».

В  нашем  случае,  эти  слова  в  самую  точку, в  самое  сердце…Были  и  есть  на  свете  люди, были, есть  и  будут  учителя.  Многих  знал  и  видел, со  многими  вместе  работал.  Сам  преподавал  многие  годы  в  Госуниверситете.  Имею  какое-то  право  давать  определенные  оценки  тем, кто   выбрал  нелегкий, а  сегодня  и  неблагодарный, путь  педагога.  Прямо  скажу  -  есть  люди  -  учителя,  а  есть   еще Учителя –Люди. Вот  об  одном  таком  Учителе,  нашем  земляке- слободзейце  и  пришла  пора  рассказать.  Педагоге  из  обоймы  главного  калибра, который, собственно  говоря,  всегда  формировал  фундамент  всего  школьного  образования, то  есть, учителе  младших  классов.  Именно  эти  люди  закладывают  в  души  и  разум  детей  не  только  первичные  знания    по  отдельным  предметам  школьной  программы, начиная  с  первой  буквы  алфавита  и   написания   первого  слова,  а  и  впервые  открывают  ребенку  двери  в  мир  жизни.
Учителям  начальных  классов  во  много  раз  тяжелее  работать  с  детьми, чем  учителям - предметникам. Им  приходится  заполнять  внутренний  мир  каждого  ученика  буквально  с  нуля. Уже  начиная  с  4-5  класса,  дети  не  задают  жизненных  вопросов, типа  -  почему  вода  в  речке  течет  или  солнце  всходит  и  заходит, а  соль  соленая, а  сахар  почему  сладкий…Все  это  они  уже  «узнали»  в  начальной  школе  и  пришли  в  старшие  классы  подготовленными.
Коэффициент  полезной  отдачи  преподавателя  младших  классов, в  силу  таких  обстоятельств, конечно  выше. Даже  не  по  обязанности, а  по  сути.  С  обязательным  присутствием определенной  доли  нежности.  Если  работать  с  рассадой  овощных  культур  и  многолетних  насаждений,   приходится   больше  с  нежностью  физической, то, работая   с  «рассадой»  человеческой, коей  являются  ученики  младших  классов,   не  обойтись  без  нежности  душевной, сердечной, если  хотите.  И  каждому  в  отдельности, вложить  частичку  себя.  Не  всем  это  дано  (вложить), значит,  не  всем   выпало  и  получить…
Мне  повезло. Много  лет  назад, 1  сентября  1947  года,  я  пришел  в  1-й  класс  Слободзейской  средней  школы  №2  и  впервые   увидел  ее, …свою  первую  учительницу,  Александру  Филаретовну  Дидковскую. Вижу  тот  день  и  сегодня:  молодая, красивая, большая  (мы-то  все  маленькие), светлые  волосы  длинными  такими  локонами, строгая  на  вид…
Признаюсь,  момент  первого  знакомства, мне  запомнился  на  всю  жизнь,  а  вот  обратное  действие  -  какими  мы  ей  показались  при  этом, мне  представилось, только  сейчас, когда  уже  ни  учителя, ни  многих  одноклассников  нет  на  свете. Я  представил  себе, какими  она  увидела  нас… Нас, родившихся  до  войны, нас, оставшихся  в  живых, после  трех  лет  вражеской  оккупации   и  страшнейшего  голода,  в  зиму  1946-47  годов. « Обтянутые   кожей  кости  , большая  голова  и   огромные  глаза « (  это  она  обо  мне, первокласснике, запомнила)  и  жадность  к  знаниям».  Да, для  нас  школа  тогда,  была  окном  в  мир.  Дома -  ни  одной  книжки  и, хотя  я  к  школе  умел  уже  читать  -  читать  было  нечего, а  интересно. 
Мама  моя  тогда  работала  в  райисполкоме,   ныне  старом  двухэтажном  здании, рядом  с  бывшим  сельсоветом  на  молдавской  части  села. Там, в  подвале, располагалась в  то  время  редакция   районной  газеты  «Каля  сталинистэ» (Сталинский  путь).  Как-то мне  редактор  подарил  новогодний  номер  газеты  (под  1947  год), вот  я  и  читал  этот  номер  восемь  месяцев. До  самого  начала  учебного  года.  Газета  вся  истерлась, а  я  берег  ее  от  приходящих  взрослых, чтобы  на  курево  не  порвали. Я  это  к  тому, что  в  школу  мы  шли  с  охотой  и тем, кто  умел  читать -  разрешили  брать  книги  из  школьной  библиотеки. Это  было  здорово.
 
                4-а  класс. 1951-й  год
Наш  первый  класс –А,  хотя  был  для  нее  первым  с  начала  до  конца, то  есть  на  весь  начальный  цикл  -  4  года, но  до  нас, она  и  другие  преподаватели, «подтягивали»  бывших  довоенных  учеников, на  период  войны  оторванных  от  школы.  Кто  закончил   один-два-три класса  да  начала  войны  - начиная  с 1944  года -  доучивали  до  4-х  классов. Тогда  это  был  обязательный   образовательный   уровень. Без   4-х  классов-  не  брали  даже  в  армию.  Вот  и  ходили  великовозрастные  ребята  в  младшие  классы. Дядя  мой, например,  ходил  в 4-й  класс  , когда  я  пошел  в  первый, но  мне  было   7  лет, а  ему – 18…Как  доучивали  довоенных  школьников -  это  отдельная  тема. Не  было  у  них  ни  парт, ни  книг.  Писали  на  полях  газет, на  вырванных  чистых  листах  из  довоенных  тетрадей, сшитых  нитками.  Не  было  ничего, ни  тепла, ни  света, ни  еды,  ни  одежды…
Несколько  прибывших  учителей  с  разных  мест, разгребали  все  эти  «завалы».  Среди  них  и  молодая  чета  Дидковских,   Евгений  Иванович  и Александра  Филаретовна.  Офицер-фронтовик, Евгений  Иванович,  был  назначен  директором  школы  (того, что  от  нее  осталось), Александра  Филаретовна, стала  учительницей  младших  классов. Он  по  крупицам  собирал  школу  по  большому  счету, она  ковала  ее   фундамент, ибо  без  начального  образования  не  могло  быть  у  школы  будущего.  А  до  этого  - он  был  на  фронте,  а  она  три  года  мыкалась  с  годовалым  ребенком  по  оккупированной  врагом  Украине…

Я    никогда  не  спрашивал  у  нее, как  она  жила  в  годы  оккупации, так  как  моя   мать  прошла  точно  такой  же путь. И не  дай Господь кому-то  его  повторить…

Довольно  долго  семья  Дидковских  жила  при  школе. Это  было  очень  неудобно  со  всех  сторон. Даже  белье  приходилось  после  стирки  вывешивать  по  ночам, в  школьном  же  дворе.  Получалось  так, что   они  находились  в  школе  круглосуточно -  и  работали  и  жили.  Был  у  них  единственный  сын, Володя, мой  ровесник  и  одноклассник.  Ему  в  нашем  классе  было  труднее  всех. Мама-учительница  сразу  и  на  все  4  года, посадила  его  на  первую  парту, рядом  со  столом  учителя.  Была  у  нее  довольно  солидная   дубовая  указка, она  почти  постоянно  держала  ее  в  руках  и  довольно  часто  Володя, попадал  в  сектор  деятельности  этой « указки»… Учительница  никогда  никого  той  указкой  не  трогала, кроме  сына…Он  принимал  «указания»  за  нас, за  всех , все  4  года… По  учебе  мы  вдвоем  шли  ровно. Конечно,  у  меня  условия  и  возможности,  были  похуже, но  учился  я  легко  и  с  интересом. Учительница  это  понимала  и,  зная  мой  энергичный  характер, на  все  эти  годы, отправила  меня  на последнюю  парту, подальше  от  греха.  Володя  моему  месту  очень  завидовал, но  ничего  изменить  не  мог, пока  мы  не  перешли  в  5-й  класс.

Для  Александры  Филаретовны, мы  были  как  родные  дети.  Даже  среди  нас,  обездоленных  судьбой  в  целом,  были  дети, где  в  семье одна  мать  и  двое-трое  детей  еще. Сам  видел, особенно  в  первые  наши совместные  годы,  как  она  на  перемене,  шла  к  себе  в  квартиру  и  вела  мальчика  или  девочку, чтоб  чем-то  подкормить,  или  во  что-то  приодеть.  То  какой-то  пирожок  ткнет  кому-то  в  руку  или  кусочек  хлеба  с  подсолнечным  маслом, то  еще  что-нибудь.  Она  видела, кому  совсем  плохо  и  старалась  как-то  незаметно  (мы  были  голодные, но  гордые!), чем-то  помочь.

Оживала  страна,  оживали  и  мы, дети  войны.  Пролетели  4  года.   Мы  все  перешли  в  5-  й  класс, а  Александра  Филаретовна,  опять  приняла  1-А  класс, чтобы  снова  наполнить  уже  новых  ребят  своими  знаниями, добротой, заботой  и  лаской.  И  так  повторялось десяток  раз.  Всю  ее  отданную  детям  (читай  людям) жизнь. Возможно  кому-то  это  покажется  неинтересным,  однообразным  и  утомительным, но  она  так  не  считала, да  и  все  такие , как  она, подвижники, тоже… Кроме  упомянутой  семьи  Дидковских, уже  в  старших  классах, меня  учили  -сестра  Евгения  Ивановича – Анна  Ивановна  Дидковская  и  ее  муж, Василий  Федорович  Копай-Гора.  Позже, в  начале  пятидесятых, на  работу  в  школу  пришла  и  их  младшая  сестра – Галина  Ивановна  Дидковская.  Более  сотни  лет  династия  Дидковских   держала  высокую  марку  учителя  в  нашей  школе.  Они  были  Учителями  и  людьми  с  заглавной  буквы.  И  именно  при  них,  было  построено  новое  здание  школы, а  сама  школа  прочно  вошла  в  разряд  лучших  в  районе.

В  1954  году  -  я  уехал  поднимать  целину  в  Казахстан. Приезжая  в  отпуск, узнавал  новости, в  том  числе  и  по  семье  Дидковских.  Евгений  Иванович  и  Александра  Филаретовна,  так  и  работали  в  нашей  школе.   Построили  новый  дом, красивый, просторный, в  хорошем  месте, ушли, наконец, с  территории  школы  и  зажили  счастливо…
Володя  окончил   школу, потом  институт, женился, защитил  кандидатскую   диссертацию, получил  степень  кандидата  химических  наук  и  работал  в  известном  НИИ  в  Киеве.   Регулярно  приезжал  в  отпуск. Помогал и радовал  отца  с  матерью  успехами  по  службе  и  нормальной  семейной  жизнью…

После  22  лет  отсутствия, вернулся  в  Слободзею  и  я.  Не  стал    сразу, как  говорится, лезть  в  глаза  и  напоминать  о  себе  знатным  родственникам и  своей  первой  учительнице.  После  нас  у  нее  уже  прошли  многие  десятки  выпусков, всех  и  не  упомнит.  Но  случилось  так, что  в  конце 1981  года, группу лучших пропагандистов  партийной, комсомольской  и  экономической  учебы  Слободзейского  района,  направили  в  порядке  поощрения, на  экскурсию,  в  Ленинград. В  составе  группы  оказался  я  и  Евгений  Иванович Дидковский.  Он  так  и  был  в  то  время  директором  2-й  школы.  Как-то  вечером  разговорились, я  спросил, у  него,  как  там  Александра  Филаретовна, как  Володя.  Евгений  Иванович  внимательно  на  меня  посмотрел, да  как  закричит:  « Так  это ж, Вася -  чемпион, Гурковский!?  Где  же  ты  был  эти  25  лет?».

Дело  в  том, что однажды когда  я  еще  учился  в  7-ом  классе,  мы  сидели  в аудитории, учитель  запаздывал, ну  я  и  решил  показать « класс», пока  никого  нет… Я  сказал  одноклассникам, что  прыгну  со  стола  учителя -  на  подоконник…Задом…  Там  было  довольно  далеко, «передом»  не  каждый  допрыгнет, но  я  был  тогда  чемпионом  района  по  прыжкам  в  длину, ну  а  в  школе -  прыгал  с  места  дальше  десятиклассников, поэтому  и  решил  сделать  уникальный  прыжок.  И  все  бы  обошлось,  но  именно в  тот  момент, когда  я  уже  начинал  прыгать -  открылась  дверь,  и  вошел  наш  директор, Евгений  Иванович, с  каким-то  мужчиной  (позже  оказалось, что  это  был  инспектор  РОНО…). Они  сорвали  мне  прыжок  и  я, потеряв  равновесие,  вылетел  на  улицу  через  стекло, благополучно  приземлился  на  спину,  хорошо,  что   был  первый  этаж.  Мне потом  ребята рассказывали, что  и  директор  и  инспектор,  были  сперва  в  шоке, но, подойдя  в  разбитому  окну, увидели, как  я  убегая, перемахнул  через  церковный  забор  (церковь  была  рядом)   и  непроизвольно  рассмеялись.  И  вот  через  27  лет,  директор  вспомнил  мой  уникальный  прыжок, наверно  больше  подобного  не  было.  Пригласил  меня  к  ним  домой.  По  приезду,  я  посетил  их,  пообщались, и  с  тех  пор  , все  эти  годы, мы  поддерживали  отношения, близкие  к  родственным.  Уже  они  оба  были  на  пенсии,  жили  по-доброму. Радовались  Володиным  и  моим  успехам.

Я  регулярно  посещал  их,  чем-то  помогал  по  мелочам, они  в  большем  и  не  нуждались. Общались  с  Володей  и  его  женой, когда  они  приезжали  в  отпуск.  Они  знали  всех  моих  детей, а  потом  и  многих  внуков.  Я  брал  иногда  баян,  мы  под  него  пели  песни. Особенно  любила  мама-учительница , когда  я  пел  ей  песню  «Моя  учительница»  на  украинском  языке.  Потом  вдруг  завалили  СССР, пропали  деньги  в  сберкассе…Пережили  и  это.
 Но  судьба  уже  точила  где-то  свою  косу, нельзя  же, чтобы  все  вот  так  и  было  по-хорошему…Первый  удар  был  нанесен  по  жене  Володи…Страшные  мучения,  химия-терапия, опять  мучения  и  быстрый  конец. Володя  сразу  здорово  сдал, да  и  старикам  это  пришлось  пережить  по  полной  программе.  Но  лавина  уже  тронулась…В  конце  девяностых  заболел  Евгений  Иванович.  Сахарный  диабет, а  ему  уже  около  80-ти…Полностью  отняли  ногу…  Пять  невыносимо  тяжких  лет  он  мучился, а  рядом  с  ним,  не  менее  промучилась  жена,  а  ей  тоже  80…
Не  стало  мужа…В  доме –никого, хоть  волком  вой.  А  еще  сад-огород, а  еще  местные  бандиты, регулярно  шарят  по  чердакам и  погребам, выгребая  и  вино,  и  соления, да  все  подряд.
Что  делать?  Володя  зовет  к  себе, в  Киев, он  там  один, она  здесь  тоже  одна.  Скрепя  сердце, продала  дом  и  переехала  в  Киев.  В Слободзее,  хоть  соседи  были, с  кем-то  можно  было   словом  перемолвиться, а  в  большом  городе, на  старости  лет  -кому  ты  нужен?  Так  почти  10  лет  и  просидела  в  доме, ни  с  кем  не  общаясь.
В  письмах  ко  мне,  а  писала  она  регулярно, и   по  телефону, пока  еще  могла  что-то  слышать,  она  жаловалась  на  одиночество, на  серьезную  болезнь  Володи,  на  просчеты  власти.  Она  охарактеризовывала  всех  украинских  управителей, от  первого, до  нынешнего,  умела  это  делать  объективно  и  грамотно,  с  позиции  ветерана-государственника.  Интересовалась  моими  делами  и  всегда  называла  своим  вторым  сыном.  Уместно  напомнить здесь, что  кроме  моей  родной  матери, русской, и  матери-учительницы, украинки. меня  публично  называли  своим  сыном, где  старшим, где  младшим, еще  три  матери  -  немка  Фрида Штиль,  казашка –Кенестик  Смаилова и  украинка  -теща, Мария  Калашникова. Искренне  горжусь  и  дорожу  этим…
Сокрушительный  удар  Александре  Филаретовне  нанесла  судьба  в  феврале  2012  года. Быстро  слег  и  ушел  из  жизни  единственный, кто  оставался  рядом -  сын  Володя… Известный  отраслевой  НИИ, где  он  работал, превратили  в  какое-то  производство  моющих  средств, науку  ликвидировали.  Болезнь  и  нервы  убили  его.
Пока  она  жила  в  Киеве, я  несколько  раз  навещал  ее,  поздравлял с  праздниками, именинами, сам  или  через  друзей  и  внуков.  После  ухода  Володи,  моя  семья  оставалась  для  нее  каким-то  светлым  пятном, но  больше  бороться  у  нее  просто  не  хватило  сил, физических.  И  она, такая  крепкая  и  несгибаемая – просто –сломалась.
93-й  год,  часто,  по  истории, был  тяжелым  годом,  в  разные  эпохи  и  разных  странах.  Не  пережила  свое  93-х  летие  и  наша  мама-учительница.  29  августа  2013  года  ей  бы  исполнилось  93.  А  она  ушла  24  января  2013  года. Это  для  тех, кого  она  выпускала  в  люди, не  один  же  я  у  нее  учился...
Таких  людей  надо  помнить, они  заслужили  это  самой  жизнью. Дидковские  -  это  целая  эпоха  в  слободзейском  образовании и  не  только  во  2-й  школе.
Чтобы  хотелось  здесь  добавить. Я  далеко  живу  и  не  знаю  всего  подробно.  Но  выскажу, что  думаю, может  оно  пойдет, как  предложение.  Вот  покоится  на  русском  кладбище    в  Слободзее  -Дидковский Евгений  Иванович, 40  лет  возглавлявший  2-ю  школу, собственно, поднявший  ее  из  ничего.   Жена  и  сын  покоятся  в  Киеве.  Рядом  с  ним, похоронен  муж  Галины  Ивановны  Дидковской.  Родных  у  них  в  Слободзее  никого  не  осталось.  Может быть - есть  и  еще  похожие  захоронения  бывших  учителей  школы,  (да  и  не  только  нашей) за  которыми  некому  присмотреть.  Нельзя  допустить, чтобы  их  стерло  время  с  лица  земли.
Может  местным  властям  или  самим  школам, уточнить  все  эти  вопросы, да  взять  под  постоянный  контроль?  Понятно, что  все  там  будем, но  они  уже  там!!!
Давайте  не  будем  терять    лицо  перед  теми, кто  научил  нас  не  только  читать  и  писать, а  и  жить.  Пусть  не  зарастает   тропа  к  их   последним  пристанищам. Повторяю-  не  только  в  Слободзее…  А  маме-учительнице-  пусть  земля  будет  пухом! Она  научила  меня  писать,  и  я  буду  это  делать  во  славу  ее  и  других  учителей - подвижников!  Во  славу  родной  Слободз  ейской земли!.
В  одном  из  интервью, ( ей  тогда  было  90, а  мне  70) , я  назвал  ее  (ДидковскуюА.Ф.) определенной, ограничительной  или  охранительной  что  ли,  дамбой, забором  - рубежом,  для  меня, так  как  пока  она  жива -  у  меня  есть  (теперь уже был)  определенный    временной   запас. Ушли  наши  родители,  и  уже  мы,  наше  поколение, к  сожалению, выходим  на  передовой  рубеж…  Дай-то,  Бог,  подольше  продержаться!…
P.S. Уважаемый, Читатель! Если  тебе  известны   случаи, когда  первая  учительница, в 90  лет, поздравляла  своего  ученика, бывшего  первоклассника  с 70- летием! -  сообщи  мне, пожалуйста. Я  с  большим  удовольствием  -пожму  ему (тому  ученику  бывшему) руку. У  меня  была  такая  радость  в  жизни – в  день  своего  70-летия- получил  письмо  от  Александры  Филаретовны,  из  Киева, с  поздравлением, а  через  неделю, уже  я  её  поздравил с 90- летием.
                ПАРОМ

Что такое, в принципе, - паром?. Вроде как плавучее сооружение для преодоления водных преград, перевозки транспортных средств и пассажиров от одного прибрежного объекта к другому. Все понятно и просто.
Паром в Слободзее, особенно в прежние времена, был далеко не просто «плавучим средством». Это был великий труженик и не только…
Удачно расположенная в середине села переправа, с удобным выездом на районную трассу, была важным узлом, не только транспортным, но и общественно- экономическим. Рядом с паромом, находилась широко известная, так называемая «поповская» мельница, где и муку производили и масло из семян подсолнечника выделяли. В полу километре, вверх по Днестру, стояла еще одна такая мельница, рядом с песчаным карьером, которую все называли почему-то –«куряча» (т.е. куриная).
Мостов через Днестр, от Юга Молдавии до Бендер –не было. Паромы в Олонештах, Раскайцах. Чобручах и даже в Тирасполе – не составляли конкуренцию парому в Слободзее. Этот перевоз диффузорно впитывал в себя целый ряд направлений, как с территории Молдавии, так и Украины. Отсюда двумя веерами расходились транспортные потоки, с Востока на Запад и -в обратную сторону. Паром нес основную нагрузку по перевалке продукции совхоза «Молдавия» из села Кременчуг, колхоза им. Ленина из Копанки, и других мест. В период наивысшего подъема производства в совхозе « Молдавия, когда он выдавал государству по 40 тысяч тонн овощей в год, паром «разгрузили», проложив по дну Днестра, в районе пляжа на русской части села, мощный трубопровод, по которому перекачивали на левый берег томатную пульпу, а дальше автоцистернами, -доставляли на консервные заводы. Такого больше на территории Советского Союза –нигде не было.
Паромом перемещалось большое количество людей, имеющих огороды в плавнях или работающих на правой стороне Днестра. Много людей с правой стороны – имели дела в райцентре и т.д.
Паром, как и рынок, и другие общественно важные объекты сельской инфраструктуры, был еще и местом общения людей. Простаивая вожидании парома и вместе переезжая, люди общались, решая по ходу массу возникающих вопросов. Не знаю, но, скорее всего, именно возможность общения, и возникающие различные ситуации в районе парома, привлекали к нему внимание нас, пацанов. Иначе, чего вдруг мы, жившие за 2-3километра от парома, ходили купаться именно туда, мимо высокого обрывистого берега, где можно было демонстрировать любые прыжки в воду, мимо пляжа, где всегда было много людей, мимо выступающего в воду ДЗОТа, с которого тоже было неплохо прыгать в воду. А ходили именно потому, что там было интересно. Купались и наблюдали. Сколько различных историй могли бы рассказать- и сам паром , и работавшие на нем люди, за все эти годы!
Помню, раньше тянули паром за трос руками и специальными деревянными тягачами. Потом придумали очень удачную схему самоходного парома, и какое-то время рядом ходило два парома. Сегодня работает один. Раньше перевоз машины стоил 50 копеек, за человека брали 5 копеек и все были довольны.
Случались различные казусы. Разное было, вплоть до аварий. Бывало, срывался трос, и паром уходил в свободное плавание по Днестру. Врезались в трос «нетрезвые» катера и теплоходы, паром по ночам использовали заинтересованные люди и т.п.. жизнь – есть жизнь и всякое бывало.
Возможность появления чего-то интересного, необычного – и притягивала нас к этому месту. Много было всякого разного, но расскажу лишь о двух запомнившихся случаях.
Лето. Жара. Мы прыгаем с парома в воду, все как обычно. Подъезжает со стороны села машина, сходят человек семь музыкантов из колхозного духового оркестра, сгружают музыкальные инструменты. Раскладывают их вдоль берега, раздеваются и купаются рядом с нами. Как выяснилось – кто-то из слободзейских, живший в Кременчуге, ушел из жизни, хоронить его должны были в Слободзее. Поэтому договорились, что до парома его понесут без музыки, а от парома –до кладбища – с оркестром. Прошел час -никто не появляется. Жара, музыканты волнуются и охлаждают себя водой, что им не свойственно.
Подъезжает на моторной лодке бакенщик. Дом бакенщика- на правой стороне Днестра, метров 300 ниже от парома. Он увидел блестящие трубы на берегу, подплыл, выяснил ситуацию и спрашивает: « Ребята, а сколько вы берете за ритуал». Те –называют цену. Бакенщик говорит: «Я живу один, уже старый, не дай Бог чего-кто меня будет хоронить?. У меня все готово, костюм, гроб и т.д. Давайте сделаем так Пока вам нет работы, я перевезу вас к себе, надену костюм, лягу в гроб, а вы сыграете пару мелодий. Я вам заплачу и привезу обратно сюда. Сделайте доброе дело, я же никого не

имею и никому не нужен. Так хоть сам буду присутствовать при этом и почувствую, как все это будет происходить».
Подумав, музыканты -согласились. Переехали на ту сторону и сделали все, как просил заказчик. Он, полежав несколько минут в гробу- рассчитался с ребятами, поставил им ведро вина и говорит:»Ну я-то живой еще! Даю вам еще половину цены и ведро вина, -сыграйте что-нибудь веселое!».
Возбужденные первым ведром, музыканты дали настоящий танцевальный концерт, который было слышно не только в Слободзее, но и в Кременчуге, и в Кицканах.
Покойника пронесли от Кременчуга до Днестра, переправились через паром, ждали-ждали оркестр, и под «краковяки и польки» понесли на кладбище.
Второй случай менее сердитый. В нашем колхозе было несколько старых советских и трофейных автомобилей. На одном из них работал ивестный в те времена в Слободзее матрос Рудик, он же футболист, который прославился своими финтами на футбольном поле, для понта, иногда перевязывающий правую бутсу белой повязкой, что означало –«удар смертельный».
«Полуторка», на которой ездил Рудик, по конструкции, имела механические тормоза, то есть сколько давишь ногой -столько и тормозной путь. Чтобы её остановить, надо было нажимать на тормоз метров за 300, до того места, где надо было остановиться.
Спуск к парому раньше был круче, чем сегодня, поэтому Рудик съехал на первой скорости, но видно поздно затормозил, пролете паром, сшибая ограничительную доску. Раньше, когда переезжали конные повозки, -всегда ставили ограничительные доски с обеих сторон, на крючках, и нырнул с машиной в воду.
Завхоз колхоза, дядя Илья, ехавший с ним в кабине, успел вывалиться из кабины на паромный настил, а Рудик не успел открыть свою дверь, завязанную на веревку или телефонный кабель.
Все с ужасом ждали, что будет дальше. Апрель месяц, вода еще была холодная. И тут вынырнул посиневший Рудик, бывший матрос как-никак. Выслушав огромный клубок матов от завхоза, Рудик попросил лодку у

паромщика, переплыл на ту сторону и пошел в Кременчуг, где в то время было отделение совхоза от Кицкан.
Паром стоял неподвижно, куда плыть, когда под ним где-то машина. Часа через два, приехал Рудик с совхозным трактором С-80. Сняли паромный трос, прицепили к нему огромный крюк, и несчастный Рудик начал нырять в апрельскую воду. Ничего не получалось, -тяжелый крюк с тросом мгновенно отправлялся на дно. Кто-то «уломал» завхоза послать за банкой вина, в колхоз. Какой-то велосипедист, оперативно привез полную трехлитровую банку. Рудик принял в порядке «допинга» полбанки и-таки закрепил трос за автомобиль. Трактор начал тянуть трос на ту сторону реки, берег там пологий. С обеих сторон реки скопилось масса машин, подвод, людей. Все, с напряжением ждали развязки. И она наступила…
На ту сторону, вопреки ожиданиям, вытянули только раму той «полуторки» Все остальное или осталось на дне или было унесено рекой. Завхоза чуть не хватил удар от увиденного, он тут же принял свою дозу «допинга», реквизировал у кого-то подводу и поехал докладывать начальству о происшедшем.
Машину восстановили, мы же не в какой-нибудь Германии живем, чтоб машины выбрасывать на свалку и на этом данный инцидент был исчерпан. А у парома –жизнь продолжалась.
Похожих эпизодов было не счесть. Жаль мы сегодня, совсем по-другому относимся к парому и ко всему, что с ним связано. И нынешние мальчишки с наших улиц уже редко ходят купаться к парому. И паром не тот, да и обстановка не та. Могут быть чаще неприятности. А паром все-таки нам и сегодня нужен, и еще долго будет служить людям. И тот мост, который уже назревал в Слободзее, наверняка не скоро будет построен, слишком малые интересы движут сегодня этой идеей. Хотя, и на той стороне живут наши люди, и сохранились наши, слободзейские интересы….

                ПРИЗЫВ
                Призыв на военную службу. Как поменялась ситуация за последние тридцать лет именно с этим действием — призывом в армию. Это было само собой разумеющееся довольно знаменательное действие в жизни общества, особенно сельского. Служба в Армии это было как поступление на учебу, на курсы повышения квалификации, спортивные соревнования, познавательное путешествие, клуб молодежи по моральному, физическому, идейно-политическому, патриотическому и общесоциальному возмужанию — вместе взятым.
Это была проверенная веками и узаконенная обществом система определенной «гребеночной» трансформации подросшего поколения, «причесывание» и подтягивание этой разнородной массы под какие-то общегосударственные требования, в первую очередь, в оборонно-защитном плане, а также разностороннего общего развития. Это был (и есть) необходимый государству процесс, выполняющий минимум две функции — защита государства с одновременным воспитанием.
Да, воспитанием в строю, это гораздо более эффективнее и в разы дешевле, чем воспитывать или учить каждого отдельно. Историческая миссия нас, ныне живущих — сохранять и развивать то, что нам оставили в наследство предки. Те великие люди, предки россиян, думая в первую очередь о будущем, то есть о нас с вами, застолбили когда-то за Россией огромную территорию, на тысячи лет вперед предопределяющую возможности для развития государства, и мы не имеем права, никто абсолютно, кроме врагов,естественно, не думать и не предпринимать необходимых действий для обеспечения неприкосновенности государственных границ и сохранения независимости нашего государства, которое надо защищать и с каждым годом это будет делать все труднее.
А мы все делаем наоборот, да еще долдоним об этом бесправии на весь мир - реформа армии, сокращение, перевооружение, кадровые перестановки, переход на контрактную форму службы, новую форму одежды, чтобы дать кому-то работу и т.п. Даже если по большому счету и делать все это, так не обязательно кричать об этом в рупор. До сих пор все, что ни делалось в армии, шло только на ухудшение ее боеготовности. Будете смеяться, но по моему, возможно дилетантскому мышлению, даже такая, казалось бы, мелочь, как замена солдатских сапог на ботинки с трехметровыми шнурками уже отнимает у солдата лишних две минуты при обувке. Умножьте на миллион солдат. А чего стоят разглагольствования о повальном переходе на контрактную службу. И где — в России! Вроде бы все красиво обставлено — да, профессиональная армия, все при месте и т.д. И это тоже вопрос из серии развала и снижения боеспособности армии.
Действительно, в качестве радистов, связистов, штабистов и других «истов», где требуется долговременная специальная подготовка, можно и лучше держать наемных контрактников. Но иметь России наемных строевых солдат — однозначно не иметь самой России, особенно в современной обстановке. Внешне это выглядит, как откуп от армии — мы вам платим, а вы нас охраняйте, но детей наших не трогайте, лучше берите деньги. Наемники нас защитят, как же.
 Стратегически - контрактная, наемная, как угодно называйте, армия лучше подходит для интервенции, при агрессивной внешней политике государства организовываются легионы наемников внутри и за рубежом и — вперед. По истории известно, что наемники еще ни одной войны не выиграли. Да, ими можно просто кого-то уничтожить, а завоевать — никогда. А наемный защитник России —это действительно нонсенс Россию защищать надо, у нас совсем другая ситуация, ментальная, территориальная, да и государственная. И те, кто толкает страну на такие «перестройки», вряд ли думает о ее без-опасности, скорее действует по подсказке. Но, вернемся к призыву.
Это действо перевернуто за последние годы с ног на голову. Если раньше основная масса призывников, узнав о приказе на призыв, шла и искала военкомат, то сегодня военкомат ведет «охоту на лис», то есть ищет призывников, выковыривая их из всевозможных схронов, больниц и других мест. Служба в армии стала не почетной обязанностью, каким-то наказанием, что ли. И это мы все вместе внедрили себе же такое представление о своей же армии, «единой с народом».
Это пришло не из-за бугра. Здесь поработали все — и власти своим попустительством, и всякие правоолевозащитники, поющие под чужую фонограмму, и коррумпированное армейское руководство, и СМИ, и кое-кто еще. Армия стала восприниматься как своего рода тюрьма, хуже тюрьмы, ведь там еще и стреляют и т.п. Поэтому и проводы в армию сегодня совсем другие, чем были раньше.
 Задача данной были как раз и показать нынешним и будущим молодым поколениям, как это было в наше «плохое», как нынче многие говорят, время. В селе, повторяю, это было совсем не так, как в городе. Давайте воспроизведем историю с призывом молодого сельского парня.
Уже ближе к осени (раньше брали в армию раз в году, осенью), парень находился в ожидаемо-возбужденном состоянии. Он еще не знал, призовут — не призовут, но он знал главное, и это было фундаментально-определяющим не теоретически, а практически, на живых примерах старших братьев, соседей и т.д., знал, что куда бы он ни попал, в любые рода войск, он вернется совсем другим человеком, окрепшим, возмужавшим, с какой-либо специальностью и умением много делать и понимать. То есть, он станет лучше (даже если не захочет, то заставят, вначале). И вот это лучше и было привлекательным в армии. Но призывник знал и то, что многое будет от него зависеть, поэтому готовился.
Получив повестку, призывник ходил с друзьями по селу, приглашал друзей, родственников, соседей, знакомых на проводы. Ходил он, чтобы было видно, что это «гожий», то есть призванный, перевязанный крест-накрест двумя рушниками, украшенными вышивкой, полотенцами.
Гулянка по поводу проводов была чаще всего масштабная и веселая, обязательно с музыкой и всем сопутствовавшим, в зависимости, естественно, от достатка семьи. Делалась вечером, накануне призывного дня. Гуляли до утра, а утром всей компанией, шли в военкомат. Это тоже действо, достойное описания.
 По договоренности все «гожие» шли в военкомат вместе, но следующим образом. Тот или те, кто жил на краю села, противоположном военкомату, начинали выходить первыми. Из разных боковых улиц,колонны выходили на центральную улицу. В центре, посредине процессии шли «гожие», сразу- один-два, потом по мере движения их становилось все больше и больше, и наконец, они занимали всю ширину улицы. Расстояние до военкомата, а он был на молдавской части села, было немалым, где-то километра четыре.
И вот представьте себе — идет по улице толпа во всю ее ширину и метров на сто пятьдесят длиной, в центре, подхватив друг друга под руки, идут призывные, человек 25-30, всех в один день не брали, а одна Слободзея (вся) давала за призыв солдат больше, чем сегодня какая-нибудь небольшая президентская республика.
Итак, впереди — призывники, как члены ЦК на демонстрациях, а сзади — разношерстная довольно подогретая веселая толпа, повторяю, идет плотно во всю ширину улицы, именно улицы, а не дороги. По обеим сторонам толпы идут «наливающие», то есть люди с графинами, кувшинами с вином и стаканами в руках, которые всем, кто встречается на пути, неважно- прохожий человек или люди во дворах, у калитки, наливают по стакану вина, и все обязаны его выпить за удачную службу «гожих».По неписанному закону, тому, кто не хочет пить, «наливающий» может запросто вылить стакан за пазуху. На моих глазах, в конце сороковых годов, женщина-наливалыцица вылила стакан вина за пазуху проходящему навстречу подполковнику, нашему слободзейскому командиру войсковой части, отказавшемуся пить. Ну, что делать, драться же он с ней не будет, просто не сориентировался в обстановке подполковник. Процессия доводила «гожих» до военкомата», там их принимали, гости еще по окончанию как бы официальной части пили по стакану вина и шли опять по местам гулянок опохмеляться. Иногда процесс проводов затягивался настолько, что родители получали от сына письмо с фотографией уже в военной форме, а в доме еще продолжались «проводы».
 Конечно не масштабные, а мелко-кумовные. То кто-то придет за посудой — садись за стол, то за столами-скамейками, то еще за чем-нибудь, то просто крестная заглянет узнать — не было ли весточки, и так далее. Это все наше, сельское, тоже доброе, верное, и куда от него денешься.
Был еще необычный обычай, довольно накладный, ну это так, на любителя. Когда призывников сажали в машины, отправляя дальше, они бросали в толпу деньги. Это было эффектно, таким широким жестом, достав из кармана, широко бросить в толпу деньги! Мелкие, но бумажные. Одного парня, помню, брали в армию трижды, возьмут, до Кишинева довезут, потом по какой-то причине  вернут, и так три раза в течение месяца. И всегда он бросал деньги.
 Его отец продал корову, так сынок все деньги выбросил, за корову вырученные, а его, в конце концов, комиссовали.
Бывало всякое, но самое главное — было кого брать в армию, было из кого выбирать , и подавляющая масса призывников, желала попасть на  службу, по крайней мере, была не против. Не служивший в Армии, в прежние времена, казался обществу ущербным, никчемным, особенно девчатам.
Это было всеобщее целенаправленное, благосклонное и одновременно возвышенное, отношение, во-первых, к воинской службе, через нее - к нашей армии, а через то и другое — к нашему государству. И пусть кто-нибудь попытается убедить меня в обратном, пропагандируя и внедряя противоармейские, а значит, противо-государственные действия, выдавая их за заботу, экономию и т.п. Это не то вовсе.
А  недавно, призвав на службу небольшое количество молодых ребят, половина из которых с различными  физическими дефектами, мы, протрубив об этом опять же на весь мир, признались, что дожили до того, что Родину защищать скоро будет некому. Одними ракетами не защитишь, а зная, что у нас нет людей, противники будут согласны полностью ликвидировать ракеты и ядерное оружие, а потом забрать нас голыми руками. Есть  о  чем  думать...
               
                               
                ХЕЛЛОУ-ИМ…
«Хеллоу - Им…»Им» - это значит - не нам…Праздник « Хеллоуин» во многих католических странах, отмечается накануне одного из главных на Западе праздников –«Почитания всех святых», который ежегодно отмечается там - 31 октября.
В России этот праздник никогда не праздновали, да и не знали о его существовании, я сам узнал о нем уже в за шестидесятилетнем возрасте, когда к нам стали продавливаться, чаще всего далеко не с благородными, а чаще – с »раскрепощающими» и коммерческими целями, тот же Хеллоуин, Святого Валентина и им подобные праздники. Сегодня они коммерчески раскручены, а абсолютное большинство наших людей их не то, что не признает, а просто не замечает…Да, собственно, дело не в этом…Пусть празднуют- кто что хочет, лишь бы польза была от всего этого, а не наоборот…
По поводу праздника всех святых – помню, еще мой дед рассказывал, вроде как быль: Поспорили два священника – православный и католический- у кого праздников больше. Договорились, что за каждый праздник будут срывать по одному волоску с головы того, чей праздник…Ну и начали вспоминать и убирать волосы…У православного священника больше всего было потерь волос на количестве апостолов, но когда католический священник сказал, что у них есть праздник всех святых…-наш священник взял и подергивал с него все волосы на голове…Не зря, говорил мой дед - католические священники, как правило,- лысые…
Праздник Хеллоуин - в принципе веселый, с костюмами, играми, разными мистическими рассказами-баснями, в общем своеобразный и несколько загадочный. В наше время «Хеллоуин» стал определенным жанром ,кино брендом, под эгидой которого снимаются триллеры, фильмы ужасов, мистика и - прочая подобная «продукция» для любителей острых ощущений и разложения умственного сознания…
Естественно, я бы не взялся за обсуждение этого праздника и, связанных с ним нюансов, но одним из главных его моментов - есть - применение тыквенных «голов» с огнем внутри для устрашения, увеселения и т.п., участников празднества…И вспомнил я один случай из личной жизни. Давно это было, но помню, как будто это было вчера:…
Повторяю – ни о каком там хеллоуине мы тогда понятия не имели. Мы - это пацаны 9-го участка (ныне улицы Горького) села Слободзея (ныне это
город), что раскинулось на левом берегу Днестра, в 10 километрах от города Тирасполя. Кстати и в то время, Слободзея была самым крупным селом Советского Союза, имея под 20 тысяч жителей. Прекрасное место и прекрасное село. В нем было тогда 11 колхозов…И вот именно в одном из них, Это и случилось…
Прошло всего три или четыре года, как закончилась война. В селе не было электричества, не было дорог, да многого чего не было, а люди работали, поднимали разрушенное хозяйство, сцепив зубы и, невзирая ни на что…А еще были мы – пацаны, пережившие войну, в том числе три года фашистской оккупации и страшный послевоенный голод…Три года мы вообще не выходили на улицу. Ночью –понятно, комендантский час, а днем -выйдешь на улицу -тут же можешь иметь неприятности – в лучшем случае побьют или заставят что-то делать, а в худшем – заберут куда-то, с концами…Поэтому, после войны, мы тянулись друг к другу. Каждая улица имела несколько мест «сбора» и одно из них - главное, куда собирались все, кому положено и каждый день…»Кому положено» - это те (из мальчиков), кто публично выполнял три условия: Переплывал Днестр, мог кататься на велосипеде и…курил…Поэтому, на место сбора приходили не все ребята с улицы, а только избранные по вышеуказанным условиям…Шла естественная ротация –старшие куда-то уходили (ФЗО, армия и т.п.), младшие подрастали и пополняли ряды уличной команды…В то время улица была настоящей школой, это в наше время, школа стала улицей…Наша улица была престижной, на ней располагалась центральная усадьба колхоза им. Молотова и проезжая часть была подсыпана гравием. Так как на соседних улицах, в непогоду была непролазная грязь, то многие люди предпочитали ходить именно по «колхозной» улице.
Я не помню, кому пришла эта идея, среди нашей команды…Дело было поздней осенью, где-то в конце октября. Так как в селе не было электричества, то ночью, при пасмурной погоде, в трех шагах уже ничего не было видно. Мы собирались на «улице» при любой погоде. Главным местом сбора у нас была канава, напротив конторы колхоза. Каждый раз команда придумывала что-то новое, интересное. Так и в тот раз – решили назавтра сделать мелкую пакость и напугать кого-нибудь светящимся «кабаком» -тыквой. Просто напугать и все. Были конкретные предложения по нашим общим «обидчикам», но они были отвергнуты старшими ребятами, поэтому решили напугать того, кто попадется…Леньке Шумейко поручили «позаимствовать» две больших тыквы у его соседки – бабы Лены, Андрею Бочару – найти четыре свечи, Андрею Димитренко- принести пол литра керосина, спички- каждый имел свои…Гриша Димитренко, как наш главный, пообещал вырезать из тыкв, соответствующие «устрашающие» физиономии. Проведение акции наметили на завтра…
На следующий день, как стемнело, собрались на месте сбора, проверили исполнение данных вчера поручений - все было исполнено в точности…Определились что, где и как и - Кто, когда и где - будет делать.
Место нашего сбора, как я сказал, находилось напротив колхозной конторы, на другой стороне улицы. Метрах в двадцати, между нами и конторой, стоял старый колодец. Его вырыл еще прадед моего прадеда, (я уже сам прадед, а колодец так до сих пор и действует).И- вообще, вся колхозная усадьба - это бывшая усадьба моего прадеда Еремея, отнятая властью при его «раскулачивании» в 1929 году… Возле колодца, вдоль улицы, лежало большое бетонное корыто, из него поили лошадей.
Это место мы и решили использовать для « страшилки»…По сценарию : - На колодезном срубе устанавливаются две тыквенные головы- ужастики. В них с обеих сторон, воткнуты палочки для управления поворотами «голов», с помощью длинных нитей…Четверо «огневиков», с пузырьками, наполненными керосином, должны были спрятаться за корытом, с обеих сторон…Как сильней стемнеет, вовнутрь каждой тыквы вставляются по две свечи, зажигаются и устанавливаются на срубе колодца. Причем «лицом» поперек улицы, людям, идущим сверху и снизу по улице - их, в принципе, не видно. При появлении подходящего « объекта» для испуга, тыквы, с помощью ниток, поворачиваются в его сторону, а если он, все-таки подходит к ним, то в дело вступают «огневики» - они набирают в рот керосина , с силой разбрызгивают его вверх, одновременно поджигая эту смесь спичкой…Получается четыре огромных огненных облака…Все это вместе - горящие глаза тыкв, огненные облака – способны обеспокоить или напугать любого…Так и получилось в тот раз, но не так, как мы планировали…
Мы знали, что в такую темень, из соседних потребителей воды, к колодцу никто не пойдет…Ждали кого-то проходящего, то есть чужого, не с нашей улицы…
Уже стих ветер, темень такая, холод, свечи скоро перегорят, а никто не идет! И так, казалось, будет бесконечно…И вдруг - громкое покашливание и звон пустого ведра! Кто-то идет к колодцу! Когда он приблизился на достаточное расстояние, мы сделали все, как было спланировано, две огромных «улыбающихся» тыквы повернули навстречу и сделали залп «огнеметов»…Жалко не было тогда ни видео, ни фотоаппаратов - было бы что оставить истории и местным органам НКВД…Через несколько  секунд что-то тяжелое упало в темноту, загрохотало по гравию полетевшее ведро, а еще через несколько секунд, то , что упало, сперва выпустило газы, потом выдало многоэтажный мат, а в конце – завопило на всю улицу : « Рятуйтэ, люды добрии!»…
Мы сами остолбенели, не ждали такого эффекта, тем более, тот, кого мы до полусмерти напугали, судя во воплю, был наш сосед через дорогу, дед Максим…Это была легендарная для нашей улицы личность. Он работал бригадиром бригады плотников в колхозе, ничем особым не выделялся, кроме патологической хитрости и жадности, а также ненависти к нам, соседским пацанам, может потому, что сам не имел детей...Ему, чтобы придти на работу – надо было пройти всего двести метров вверх по улице, а вместо этого - он шел через наш огород, потом по меже между огородов двух улиц, а потом – заходил на территорию колхоза с задней стороны…То есть путь у него шел буквой П, в три раза дальше, чем по улице, но зато пока он шел, наполнял карманы с соседских садов – где груша, где яблоко, абрикос или орех. Что-нибудь – да сорвет…Но в этот раз речь идет не о его «достоинствах», о которых можно повесть написать, а о том, что напугали мы именно его в ту ночь. Пока он там приходил в себя, мы убрали все «вещдоки» и наблюдали из зарослей, что будет дальше, так как домой нам сразу было бежать нельзя…-Могли заметить…
Очумелый дед Максим побежал в контору - она рядом, телефона там тогда еще не было, ближайший телефон был только в войсковой части, это через соседнюю улицу, напрямую - километр, не более. Дед послал дежурного по конторе к военным, чтобы позвонить кому-нибудь, что у нас какой-то десант или банда, или еще что-то, он не знает. Но все, мол, страшно и все горит. Дежурный побежал в часть, а дед Максим – к пожарникам…Пожарники в колхозе - особая каста. Пароконная повозка, – на ней ручная помпа с пожарным шлангом, деревянная бочка, несколько конических ведер для забора воды, пожарный колокол и четыре «бойца» – вот и вся пожарная команда. Работали они по двое, через сутки…Днем (это надо было видеть) они с утра до вечера играли в домино…Под большой деревянной пожарной вышкой, был намертво вкопан массивный деревянный стол, он, тот стол, наверное, на палец ежедневно входил вглубь земли, от ударов костяшками по нему пожарников и их партнеров. Играли только на вино. Две пары пожарников так «сыгрались», что победа над ними кого-то из посторонних, сегодня приравнивалась бы к чемпиону страны, а то и выше…
Пока дед Максим будил пожарников, пока они все вместе запрягали лошадей и пытались прокачать помпу, пока подъехали к колодцу - прошло время…
В это же время, дежурный из колхозной конторы добежал до войсковой части, попросил телефон и начал звонить в отдел НКВД; дежурный по части , услышав что-то про огонь, бандитов или диверсантов, по тревоге поднял оперативную группу, а так как пошел сильный дождь, то группа выехала на «амфибии», машина такая , вездеход, для перевозки пехоты…
Через несколько минут, дежурная группа была у нашего колодца, там, под дождем, они обнаружили пожарную повозку, с пожарными и дедом Максимом. Обозленные ночной тревогой и холодным дождем, солдаты накинулись на них, посчитав за диверсантов, поколотили их, связали, бросили в амфибию и привезли в часть, надеясь получить какие-то поощрения назавтра…Побитые колхозники до утра пробыли на гауптвахте, пока не приехала группа из НКВД…Ну , потом разобрались, кое-кому еще «добавили» и разошлись…Когда солдаты уехали, мы тоже разошлись по домам, поклявшись держать все в тайне. Тыквы мы забросили на дно большой воронки от авиабомбы, там заросли, грязь, – никто не найдет, сильный дождь с ветром, стер все возможные следы…
Но все оказалось намного сложнее…Когда в контору колхоза приехал уполномоченный НКВД, начал разбираться, к нему пришла баба Лена, та у которой мы «одолжили» две тыквы. Она была из тех старых «активистов-сексотов» и заявила, что видела кого-то у колодца ночью, когда огонь горел, но у неё зрение слабое и она точно не может сказать, кто это был…Привезли из района собаку-овчарку, но она не смогла взять след, по причине дождя и большого их (следов) количества…Я и сегодня уверен, если бы та бабушка узнала, что именно мы «одолжили» у неё тыквы – она бы до Берии дошла…
Вот такой был у нас хеллоуин…А знаете, многое в этом мире взаимосвязано, невидимыми нитями, и я бы нисколько не удивился, если бы вдруг, через столько лет, узнал, что мы ставили те тыквы, именно в день этого праздника, сами даже не подозревая об этом…И еще - дед Максим попал в ночной переплет совершенно случайно: накануне в колхоз привезли жеребца-производителя, стоил он больших денег и требовал особого ухода. Конюх, которому был поручен за ним уход, буквально жил вместе с жеребцом рядом, в конюшне. В ту ночь, он попросил своего родственника, того самого деда Максима, подежурить за него до полуночи, какое-то дело было важное у конюха дома. Дед согласился, потом пошел к колодцу, чтобы принести воды для того жеребца, а в итоге получил…хеллоуин…по полной программе…Признаюсь - и у нас, ребят, с тех пор, как-то пропала охота пугать кого-то горящими тыквенными  головами.
                Мужской СТРИПТИЗ

Есть такая простая полевая работа — снегозадержание. В сухих степных зонах на нее обращают особое внимание, так как если ее не проводить вовсе или делать не вовремя, весь снег сдует в балки, и зимней влаги полю не видать. А весны там сухие, да и лето тоже. Так что зацепить снег надо обязательно — в начале или хотя бы в первой половине зимы. Если есть снег, конечно.
В принципе работа не сложная. Трактор ДТ-54 легко тянет на пятой передаче так называемый «снегопах». Это две вертикальные спаренные металлические ленты, пересекающиеся спереди. При проходе агрегат образует снежный «бугорок». С покрытого такими бугорками поля снег уже не сдувается, а, наоборот, постепенно заполняя пространство между ними, закрывает поле целиком. Основная проблема при снегозадержании, как ни странно, — зима. Тем более, такая холодная, как в Казахстане.
Расскажу один случай, прямо связанный с этой простой работой. Было это более полвека назад. Группе из восьми трактористов при четырех тракторах было поручено закрыть снег на нескольких дальних от колхозной усадьбы полях. Так как посевные площади у колхоза превышали по размерам территорию любого молдавского района, то гонять трактора на снегозадержание из села при коротком световом дне было неразумно, и наша группа переезжала с места на место. С нами была стандартная целинная передвижная будка — обычный двухосный вагон на полозьях, цистерна с горючим и бочка моторного масла. Вообще-то, бригадная будка была не просто обыкновенным вагоном без колес. Их специально выпускали для размещения полевых передвижных бригад. В ней слева находилась клетушка для бригадира, в центре — микрокухня, справа — жилая комната в 8 вагонных полок.
При площадях в десятки тысяч гектаров бесполезно было строить капитальные полевые станы. Они были только там, где оборудовались механизированные зернотока, капитальные кухни и комнаты отдыха. Но для отдаленных полей или разовых работ использовались

передвижные полевые вагоны. Да и мы на одном месте долго не задерживались. Посеяли, вспахали или убрали в одном «куту» — перебазировались дальше. И так весь полевой сезон.
Место, куда мы переехали в этот раз, находилось в центре нескольких полей, и, судя на нашей производительности, работы там было дня на три-четыре. Это по расчетам наших командиров. Исходя из них, нам оставили хлеба, сахара, мяса и масла — поставили задачу и отправились на другие участки.
Старшего у нас не назначали из-за принципа, так как все восемь были примерно одинакового возраста — от 17 до 19 лет. На каждом тракторе — по два тракториста Специально для подмены. Дело в том, что если выезжать на работу из села, то можно делать скидку на погоду — при морозе больше 25 градусов или сильном буране оставались дома. А когда ты постоянно в поле, то на погоду уже не смотришь — не будешь же сидеть и ждать ее. Это хорошо понимали и мы, поэтому работали практически каждый день, стараясь быстрее закончить, чтобы заскочить на день-два в село, отогреться, помыться и ехать дальше.
Несмотря на простоту задания, работать в тех условиях, какие доставались нам, было сложно. Тракторы типа ДТ (54, 74) никакого обогрева не имели. Дребезжащая не утепленная кабина продувалась так, что в ней было холоднее, чем на улице. При морозе более 20 градусов в кабине долго не выдержишь. Раз в полчаса выскакиваешь на ходу и бежишь рядом с гусеницей. А иногда, чтобы пощекотать себе нервы, бегаешь вокруг несущегося на пятой скорости трактора. Слегка разогревшись, на ходу взбираешься в кабину.
Сменный период — 2 часа. Ровно через это время подъезжаешь к будке, меняешься с напарником — он в кабину и на поле, ты в будку к печке. В углу спальной комнаты была установлена заводская чугунная печка-буржуйка Ни дров, ни угля у нас не было, поэтому клали на печную решетку жестянку, в нее насыпали землю, обливали соляром и поджигали. Печка почти всегда была красной от жара, так как стены вагона, хоть и специального назначения, не были рассчитаны на зимнее время и промерзали насквозь.
У одного парня в первую ночь даже волосы за ночь примерзли к стене — поленился повернуться головой к теплу. Печка, конечно, тоже была проблемой. Плеснешь соляркой — горит минут пять и постепенно нагревается докрасна. Если не плеснешь, — все, печка мертва, и будка мгновенно остывает.
Нашлись как-то у нас Кулибины, приспособили бочку солярки на крыше, от нее трубку медную с краном провели к печке. Днем, пока все бодрствовали, горело нормально. А ночью трубка разогрелась и загорелась во всю длину — чуть будку не спалили, да сами не изжарились. Снова перешли на проверенный способ: плеснул — горит. Весь вопрос в том, кто плескать будет? Днем, кто ближе, тот и подливает, а ночью все проснутся и лежат, замерзают, но встать и подлить солярки никто не хочет. Когда температура станет минусовой, кого-то «нечаянно» толкнут. График дежурств ничего не давал, поэтому искали всевозможные способы, чтобы поддерживать огонь.
Первые два дня на новом месте были морозными, но тихими, поэтому долгими зимними ночами ходили за 4 километра к железнодорожному разъезду и тащили оттуда сломанные деревянные щиты, которые в свое время служили для целей снегозадержания. Делалось это добровольно. Две пары играют в карты, две пары наблюдают. Пара, проигравшая три раза, отправляется за щитами, затем цикл продолжается.
У меня первые дни на новом месте начались с неприятностей. Традиционно во время полевых работ я собирал свои промасленные брюки и пиджаки, нанизывал их на проволоку и опускал в цистерну с дизтопливом «откисать». Потом я их отжимал в ведре с бензином и окончательно полоскал водой. За несколько дней до этого я как раз и опустил все свои вещи в цистерну. Думал, завершим работу, приедем в село — и там закончу стирку. Но случилось непредвиденное. Где-то на третий день наше центральное МТСовское начальство, связавшись с бригадиром, прислало откуда-то трактор, который утащил нашу цистерну с горючим в другой колхоз. Уехали все мои «откисавшие» вещи. Я как раз был в поле, а больше никто об этом не знал, так как загрязнять цистерну подобными вещами запрещалось.
Но то, что пропали мои вещи, было лишь цветочками. Получив информацию, что мы сегодня-завтра здесь все закончим, забравший цистерну ,практически оставил нас без горючего, без работы, да и без тепла, как выяснилось позже.
Дело в том, что из-за холода заправлялись только тогда, когда баки пустели. Заливать ведром солярку на морозе — мало приятного, поэтому мы растягивали межзаправочные сроки до максимума.
Трактористу, увозившему цистерну, надо было нас хотя бы предупредить, чтобы мы заправились. Нам же предстояло не только за-

кончить поля, но и перегнать трактора за 20 километров. Вечером, узнав о цистерне, никто кроме меня, не расстроился. Был обычный коллективный ужин, и все шло, как обычно.
Я проснулся часов в шесть, спали мы, не раздеваясь, слез с полки, надел бушлат, растопил печь. Что-то непонятное угнетало. Стало как-то теплей, тихо и абсолютно темно. Лег, полежал еще часа два — темно. Уже восемь — темно. Стало не по себе. Разбудил напарника, Генку. Слушай, говорю, девятый час, а темно, нам же выезжать надо.
Генка встал, оделся, пошел к двери и толкнул ее ногой. Дверь отозвалась каким-то необычным глухим звуком Засветили фонарь и поняли, что мы закупорены снегом до крыши, а может, и выше. Вечерняя поземка, видимо, переросла в буран.
Ну, бывает. Это не вызвало у нас особого беспокойства. Начали искать способ выйти на улицу. Выдавили окно в бригадирской комнате, пробились через снег наружу. Открывшуюся картину надо было видеть! Наша будка представляла собой огромный снежный холм с двухметровой шапкой. Трактора мы оставили в ряд возле будки. Куда там! И они были погребены под одним огромным сугробом. А у нас на всех одна штыковая пожарная лопата.
Кое-как откопали то место на крыше, где у нас в мешке хранилось мясо. Ни мяса, ни мешка Или лисы, или волки поработали, когда снежный покров сравнялся с крышей. А буран рвал и метал. Темень, как ночью. Мороз, снег, ветер, рвущийся в разных направлениях.
Мы с Генкой влезли обратно в будку и объяснили ребятам ситуацию. Веселого было мало. Горючего практически нет, из еды — одна булка хлеба на восьмерых, граммов двести масла, да с килограмм сахара и пачка чая. Общество решило, что ничего страшного нет, буран до вечера стихнет, утром откопаемся, заведем хотя бы один трактор и поедем в село. Съели половину того, что было, и залегли спать, надеясь, что утро вечера мудренее.
А страшный буран бушевал восемь дней... На шестой у нас кончилось горючее. Что можно было слить из больших тракторных и малых бензиновых бачков для пусковых двигателей, было слито и сожжено в печке. Были у нас большой алюминиевый чайник, да кастрюля на ведро воды. Она не помещалась на маленькой печке с торчащей вертикально трубой, поэтому кипятили воду в чайнике, а в кастрюлю набирали снег и ставили рядом с печкой — так он быстрее превращался в воду.

Несколько дней мы только на воде и жили. По возрасту, повторяю, мы были примерно одинаковы. Все восемь ребят — из разных мест Союза, и если соединить наши родные края по карте условной линией, то получилась бы красивая дуга: от моего Тирасполя через Хмельницкий, Гомель, Москву, Владимир, Горький и до Алма-Аты. Из-под Алма-Аты был у нас Сашка Бондарев, округлый такой парнишка, с полукитайским лицом, гибкий, как гуттаперча, хитрый и изобретательный. Он где-то лет с двенадцати несколько сроков скитался по лагерям и тюрьмам, имел определенный опыт общения, но не был озлобленным и жестоким, а остался таким, каким создала его природа. В раннем детстве скитался по восточным детдомам, а так; как жизнь там была не лучше лагерной, то больше предпочитал последнюю. Пришел он к нам в бригаду недавно, летом. Прибыл с новым трактором из МТС, раньше работал в другом колхозе.
Ребята встретили его настороженно, как блатного, но после одного случая сразу признали. Дня через два после его появления двое ребят полезли в его трактор (новый все-таки!) с целью изъятия какого-то нужного инструмента. Их крики разбудили ночью всю бригаду. Один из «грабителей» залез рукой в ящик для инструмента, (а   ящик  был высоким, где-то полметра), нащупал там какой-то жгут или кабель и подумал, что это новый заводной шнур для пускача. Но когда он вышел на лунный свет, — в его руках извивались несколько небольших змей.
«Вор» заорал так, что все подумали о самом худшем — кого-то убили. Ну, утром посмеялись, а воровство в бригаде как рукой сняло. А то бывало так: потеряет кто-то, к примеру, ходовой ключ и старается украсть его у другого, а другой у третьего и т. д. Потом очередь опять дойдет до первого. И снова воровство идет по кругу. Так могло продолжаться до тех пор, пока кто-нибудь из трактористов или сам бригадир, не выпишет такой ключ, или что-то другое на складе, привезет в бригаду и разорвет воровское кольцо.
Сашка ничем особым не отличался, иногда «чифирил» потихоньку, ловил, как сегодня говорят, «кайф» и тогда мог что-то выкинуть. Соберет несколько степных гадюк, вырос-то он в Средней Азии, умел с ними обращаться, заложит за пазуху, а потом подойдет к полевому стану, обычно во время приема пищи, вытащит из-за пазухи клубок и бросит под стол. Вся бригада — врассыпную. А он хохочет: «Да они же безопасные, я им жало повырывал». Это не очень нас убеждало, змея есть змея, поэтому Сашку потом догоняли и учили уму-разуму.
 
Так вот, в то время, когда мы были замурованы под снегом, без пищи и курева, а потом и без тепла, моральной опорой для всех стали балагур Сашка и моя гармонь, с которой я никогда не расставался.
Рациональный Сашка на второй же день заточения сам предложил, и сам разделил на восемь частей остатки хлеба, масла и сахара. Как степной житель, он знал, что буран может дуть и неделю и десять дней, поэтому предупредил, что нам рассчитывать надо только на самих себя и на то, что у нас осталось. Он же заявил, что главное — у нас есть вода, значит, жить будем.
На кухне были сложены какие-то пустые мешки, из которых мы вытряхнули еще с килограмм перлово-мучно-макаронной смеси и также поделили сразу на восемь частей. Сашка предложил крупу не варить, а жевать со снегом, запивая кипятком, так же поступать и с сахаром. А чай, его вожделенный напиток, он тоже разделил на восемь частей, но никому не дал. Каждый день мы закручивали в носовой платок одну из порций, и окунали этот узелок в свои кружки в течение дня. К вечеру цвета уже не было, но все равно это было лучше, чем   просто  вода .
Фонарь у нас погас. Отрыли окна с одной стороны, их мгновенно занесло снегом. Мы отрывали в другом месте, и так целый день. Ночью шли истории и анекдоты. Все, что кто знал, было выложено на алтарь поддержки. Некоторые ребята первые дни ругали начальство, бригадное и МТСовское, и обещали им всякие кары. На это Сашка однажды заметил, что надо сперва выжить, затем отсюда выбраться, а уж потом разбираться с кем-либо. Ведь они просто не знают, где мы и что с нами.
Обидно, конечно, — в нескольких километрах железная дорога, до МТС где-то 10—12 километров. Жизнь рядом, а не достанешь. Идти пешком в такую погоду нельзя — верная смерть, а трактора наши с пустыми баками, да и куда сейчас проедешь?
И ребята не сдавались. Мы перепели под гармонь все, что знали, по десятку раз. Старались, чем угодно, убить время, играли в карты, загадывали загадки, делали, что только могли, чтобы отвлечь себя от плохих мыслей. Особенно тяжело стало на восьмой день, когда топить нечем было. Не помогали борьба и физзарядка, никто не вылезал из-под одеял, да и одежонка у нас была скорее осенняя, чем для такой зимы.
Дело могло кончиться нервным срывом — если не у всех, так у некоторых. И тут опять Сашка выручил. На глазах изумленных ребят он начал раздеваться. Догола. Такой своеобразный мужской стриптиз. Обычно он ходил весь застегнутый в любую погоду, а тут разделся перед всеми. Когда в будке ледник, ты лежишь под кучей тряпок, а тут перед тобой стоит голый и улыбается, это действует.
Сашка начал принимать различные позы, поворачиваясь медленно кругом и показывая себя. А показывать было что. За годы отсидки в разных лагерях ему покрыли татуировками все тело, кроме лица. Все, что у него торчало, тоже было покрыто довольно высококвалифицированными рисунками со смыслом, в каждом его месте и в движении. На конце того, что бывает только у мужчин, красовалась жирная зеленая муха, поверх которой овалом было написано «цэ-цэ». Это было так неожиданно, что ребята начали вскакивать с полок, подходить к Сашке поближе, чтобы рассмотреть его прелести в деталях. Творилось что-то непонятное, хохот, крики, объятия, толчки, а он стоял почти синий, маленький такой колобок, и улыбался.
В это время в будку ввалились наш бригадир и механик МТС по нашей зоне. «Ты, дывысь, — заорал бригадир, набрасывая тулуп на Сашку, — мы тут мешки прывэзлы шоб кости собырать, а вОНЫ тута ****ством занимаються!»
Потом занесли два термоса с пищей и чаем, ящик водки. Когда мы вышли наверх, буран поутих, кругом горы снега, а рядом работал тяжелый трактор С-80. Он нам привез и жизнь, и цистерну с горючим.
Мы рассказали бригадиру, что не закончили отрезок одного поля. «Та якэ там полэ, якэ снигозадержание, — загремел бригадир, — тут стильки снигу накыдало, що до мая мисяця нэ стае. Поидым до сэла. Слава Богу, слава Богу, шо так обийшлось. Спасыби, хлопци, а то я думав, шо всэ. Та ще якый мудак дав команду от вас цыстэрну забрать. Правда, я йи сам утянув з другого колхоза, ну всэ-таки... Ну, вжэ ныважно. Важно, шо вы е!».
Всякое бывало при самой обычной работе. И горели, и тонули, и переворачивались. И в большинстве случаев здорово работали.
Я буду помнить всегда тех ребят, с кем довелось работать и делить что-то, как правило, трудное. Но само дело того стоило. Мы не знали, что делали политики, мы знали свою работу и выполняли ее.

                В ВОЛЧЬЕЙ ОСАДЕ
Осень пятьдесят седьмого года начиналась для меня неплохо, даже можно сказать — хорошо. Числа десятого сентября закончили уборку, несколько дней ушло на сдачу и постановку комбайна (мы их ставили на центральный машинный двор МТС), и я снова вернулся в свою бригаду, где почти три месяца мой напарник работал на тракторе один. Две-три смены ушло на акклиматизацию, и началась монотонная вспашка зяби.
Трактор ДТ-54 хорошо тянул четырех корпусный плуг, но что такое четыре корпуса — это всего 1,4 метра захвата за один проход. И вот бороздишь такой полоской бесконечное (длиной в 2, 3 или 4 километра) поле, глотаешь понемножку пыль, вокруг все гремит, ты один, иногда несколько тракторов пашут в соседних загонках — и вот так туда-сюда ходишь и днем, и ночью. Вроде и скучновато, но если не вспашем, то и урожая не будет. В этом движущая сила и оправдание такой довольно-таки нудноватой работы, как пахота.
Хорошо, хоть голова свободна — думай, мечтай, вспоминай, только не теряй контроль за всем происходящим Здесь все профессионально до автоматизма — руки-ноги держат управление, боковым зрением контролируются приборы, а голова работает совсем в другом направлении: хочешь — пой (в уме, конечно), хочешь — мечтай, о чем угодно, или вспоминай хорошее.
В конце сентября меня вдруг вызвали в контору МТС, где сказали, что я, оказывается, занял первое место среди молодых механизаторов области и поеду на областной слет. Вручили медаль, а на слете — грамоту обкома комсомола и путевку на выставку в Москву. В начале октября мы большой группой выехали в столицу. Путевка была на 10 дней. Я четыре дня побыл на выставке, потом отпросился у нашего руководителя, чтобы съездить домой, в Слободзею. Он разрешил, но с условием, чтобы к отъезду делегации домой я был в гостинице, так как билеты уже заказаны, и ехать будем все вместе.
Так я попал на три дня в Слободзею, увидел родных. Причем успел на проводы   земляка-соседа  -Коли Димитренко в армию (я не раз вспоминал его в сво-
их рассказах). Как раз я ехал в автобусе с вокзала, а он возвращался из города с продуктами для торжественных проводов. Колька тут же в автобусе по простоте души своей ляпнул, как бы, между прочим, новость, что, мол, один знакомый мне человек выходит замуж. Он не знал, конечно, что этот знакомый регулярно писал мне три года письма, что, собственно, я из-за него и домой из Москвы вырвался. Я промолчал, ехать в Слободзею мне расхотелось. Но три дня отбыл, Кольку проводил и уехал.
Была середина октября, когда я снова появился в бригаде, полный впечатлений — и хороших, и не очень. Бригадир, Константин Исаакович Пономаренко, встретил меня довольно радостно: «Слухай, Васыль, мы як раз собыраемся  станом  пэрэизжать, далэко, аж пид Шандашу. Получилы тут, понимаеш, новый трахтор, «Белорус», МТЗ-2 называеться, уже днив дэсять стоить, ныхто нэ хоче на нього сидать. Мабуть бояться. Вин бигае дуже швыдко. Пока твий напарнык,Генка його гнав зо станции, ледве доихав, боявся пэрэвэрнуться. От ждалы тэбэ. Ты в нас комбайнэр-самоходчик, так можэ попробуеш»?
Я пошел, посмотрел на новый красный трактор, без кабины, завел его пускачем и сразу согласился, еще не зная, что я буду на нем делать. Мне понравилась работа двигателя, после моего трактора это был звук легковой машины. Проехался, познакомился с инструкцией и принял трактор по акту.
Но любая для меня новость чаще всего оказывалась пакостью. Так оказалось и на этот раз. Меня послали для обкатки попахать огороды людям. И где-то с неделю я жил неплохо. Октябрь пошел на убыль. Скоро зима. Погода вот-вот испортится, а мой «конь» без кабины, так что надо было спешить закончить все огороды для желающих колхозников и ехать в МТС. Зимой я жил на центральной усадьбе и работал на ремонте техники.
Но хорошее не бывает долгим. Как-то утром приезжает на мотоцикле бригадир и зовет ехать за ним. Приезжаем на полевой стан, туда, где я принимал трактор, где-то километрах в трех-четырех от урочища Майстренко. Стоит там одна небольшая деревянная будка на колесах, и никого нет.
«Слухай сюда, — начал бригадир, — бачиш, яки хмари, вот-вот щось будэ, можэ и сниг пидэ. А нам той восточный кут трэба допахать. Хлопци тут спишылы, та пооставлялы таки «балалайки», що мэнэ за ных до самой вэсны   агрономы  дергать будуть. Я нэ став вжэ их гонять, бо
воны на тих огрихах потиряють багато часу, а там ще тры поля таких стоять! Тоби на цьому лисопэти лэгче крутыця. Два-тры дни, и всэ раскрутыш. А потим зачипиш будку, вкинэш бочку и до нас прыидэш. Там в будки мы оставылы видро картошкы, мьясо, та пару буханок хлиба. Хватэ тоби. Ты проидь вси поля цьго кута, продывысь, дэ, шо и як, а потим начинай».
Пономаренко уехал. Я уныло осмотрелся. Будка стояла на бугре. Черные тучи почти касались ее крыши. Было темно, сыро, зябко и пустынно. Зашел в будку. Она была небольшая, обитая толстой фанерой.
Две булки домашнего хлеба, большая эмалированная миска, миска алюминиевая, ложка, целая баранья туша, ведро с картошкой в бумажном ящике килограммов на 10—12, радиоприемник батарейный, два матраца, одеяло, подушка. И все. На улице котел, установленный на камнях, с крышкой и бочка литров на 200 с водой. Отдельно -  бочка  с  дизтопливом.Вот и все мое хозяйство.
До села — 18 км, до железнодорожной станции — 16, до урочища Майстренко около 4-х. Там есть 2—3 избушки-мазанки. Живут две семьи казахов. Была раньше небольшая овцеферма — сейчас нету. Такое у меня местоположение. До обеда я объехал все поля, огрехов, так называемых «балалаек» мне оставили массу, особенно в дальних концах полей. Чувствую, придется мне здесь вертеться не два дня, как обещал бригадир. Ну что делать? Теперь все зависит от меня самого. Солярки мне тоже оставили с пол бочки. Все есть. Только пахать надо.
Решил начинать с еды. Перечистил сразу всю картошку, разобрал половину туши бараньей и сварил в котле сразу все. Выложил в эмалированную миску, вымыл котел и сварил в нем чай. Дело в том, что котел у меня был один, так что основную еду я сварил сразу на весь срок пребывания, а чай буду варить по три раза в день, так что котел должен быть всегда чистым, под кипяток.
Проделав все подготовительные работы, я плотно поел и поехал разделывать те неприятные «балалайки». Вернулся поздно. Подогрел в котле воду до кипения (топливо — земля, политая соляркой), разбавил в миске застывшую картошку, поел, попил чай, посидел у огня. Жутковато. Кругом степь, абсолютная темень. Сижу у котла, подливаю горючее. Греюсь. На улице — около нуля, ночью еще холоднее. Пошел в будку. Света нет, надо будет коптилку сделать. Укрылся одеялом и матрацем и заснул.

Так я жил и работал пять дней. В последний день, как ни старался, закончил работу только к вечеру. Пока поел — стало темно. Куда ехать с будкой? Ее и днем надо везти только первой скоростью.
Решил все перенести на утро. Зашел в будку и приготовился спать. Что-то беспокоило, непонятно что. Как будто кто-то рядом присутствует. Засветил коптилку (фитиль из одеяла, солярка и старый поршень) — никого нет, а спать не могу. Посмотрел на часы. «Кама», купил в Москве, красивые со светящимся циферблатом — десять вечера. Казалось бы, устал, замерз — согревайся и спи, но не могу, что-то мешает. Проверил крючок на дверях — все в норме. Опять пытался заснуть, но, увы.
Что-то было рядом, невидимое и очень плохое. Что? Я лежал и терялся в догадках, отгоняя дурные мысли. Из самых неприятных событий я мог предполагать наихудшее: кто-то угонит трактор, а будку обольет соляркой и подожжет. Что-то будет, я всем своим существом чуял это. Не стал зажигать коптилку, чтобы не показывать себя в окно. Окно, правда, было небольшое, наполовину, где не было стекол, забитое толью, но все же.
И тогда началось... Где-то рядом. Сперва мне показалось, что прямо в будке раздался раздирающий тишину вой. Высокий, надрывный и убийственный какой-то своей отчаянной жестокостью. Мне он показался беспрерывным Волк был не один, снаружи затаилась своеобразная группа «захвата» из нескольких зверей. Ошеломленный, я только несколько минут спустя вспомнил, что половину бараньей туши еще в первый день поднял в мешке на крышу будки — там холоднее, накрыл какой-то жестью и прижал гусеничным траком.
Их привлекло мясо. Я еще не слышал, чтоб где-то волки нападали на полевые станы. До этого несколько раз встречался с ними и в степи, и в селе, но пока Бог миловал.
Да, их привлекло мясо, не я же их интересую и не трактор. Успокаивая себя, начал вспоминать «волчьи» истории — свои и чужие, но в голову ничего не шло. Ночной «концерт», если можно было так назвать волчий вой, продолжался до утра, жаль, что не на чем было записать его. Это стоило послушать. И лучше, конечно, в записи. На смену абсолютно чернильной ночи, с трудом пришел холодный, пасмурный и неизвестный день.
«Дурак, — думал я, — не мог вчера уехать. И почему эти «гости» не могли прийти завтра?». Под утро меня затрясла другая мысль: «А

ведь когда я грел чай у котла, волки были где-то совсем рядом! И когда я потушил огонь и шел эти 10 метров к будке, они меня видели! А я их уже тогда почувствовал, но не понял, в чем дело. А ведь могло быть...». И тут понеслось. Картины, одна мрачнее другой, мелькали в голове». «Ну, — говорю себе, — успокойся, придет скоро день, и они уйдут».
В окно полился серый свет, вой прекратился и я, незаметно для себя, все-таки заснул, скорее, просто забылся. Часа через два в голове как будто что-то взорвалось — вскочил, не пойму, где я и что со мной. Через минуту освоился, подошел к окну, не зная, на что надеяться. И сразу отпрянул. Метрах в десяти от будки осталась небольшая кучка соломы, а на ней — две серо-бурые морды. Лежат, головы на лапах, лениво смотрят в мою сторону. Вряд ли меня в окно увидели, но сюда смотрят.
Подошел к двери, там щели между досками миллиметров в пять, — хорошо видно, как два волка «играют» с крышкой от котла. Та крышка за сезон впитала в себя запах не одной тонны мяса, пропитана им и соком насквозь, вот они и забавляются ею, всю погрызли на щепки. Четырех увидел, а сколько их всего? В ответ на этот немой вопрос, прямо под будкой началась какая-то драка, за что, не знаю, и сколько было дерущихся — тоже. Как собаки дрались, только более озверело, что ли, безжалостно.
Я понял, что звери уходить не собираются. А у меня в будке ничего — ни пищи, ни воды, ни курева (я тогда курил). Одно радио на больших батареях, которые «сели» еще в июле и гармонь, которая всегда со мной. Но играть мне как-то не хотелось, натощак и при такой публике.
Волки не уходят, так как чувствуют себя в безопасности. А если они не уйдут вообще? И когда кто-нибудь вспомнит обо мне? Сегодня пятница, до понедельника вряд ли кому в голову придет меня искать. А до понедельника дожить надо — и без еды, и без воды, да еще в фанерной будке.
Черт его знает, что у этих зверей в голове. Весь день волки меняли позиции, но не уходили. К вечеру они оживились или забеспокоились и начали царапать стены и пол будки. Они поднимались на задние лапы, и так как будка была от земли где-то в пределах метра, то доставали до фанерных стен и когтями обдирали их. То же самое проделывали и с досками пола, что меня беспокоило больше всего. Что там тех досок — 25 миллиметров!

Но днем не выли — и то хорошо. Дрались клубками, рычали, но не выли.
Самой страшной была вторая ночь. Прямо с вечера, часов с семи, начался штурм Здесь было все: и лязганье зубами, и обдирание стен, и вой, и драки. Все это шло беспрерывно. Психическая атака. Я сам стал, как зверь, за эти сутки, и только разум удерживал меня, чтобы не выскочить с топором в эту темень. Меня охватило отчаяние, и я не знал, что делать. Особенно донимали вой и царапанье по металлическим частям будки, колесам, раме.
И тут, как бы не показалось это сегодня глупым, я вспомнил о гармошке. Нашел ее в темноте, сел на нары и запел. И, что вы думаете, я начал? «Наверх вы, товарищи, все по местам». Не зря меня потом во флот призывали. Да, это был именно «Варяг». Потом я еще много песен спел — и современных, и народных на русском и украинском языках. Дошло до того, что пропел гимн Молдавской ССР — естественно, на молдавском, он по-другому и не пелся, и пионерскую песню «Пэшим войос пе каля ынсорите».
Наверное, я пел в каком-то экстазе, потому что вдруг остановился... от тишины за окном. Ни воя, ни раздирающего царапанья не было. Я сидел в абсолютной темноте на нарах, держал в руках гармонь, а в ушах звенела тишина. Абсолютная. «Ага, — думаю, — не понравилось! Или наоборот, понравилось! Так нате вам еще!»
Я снова начал, сперва лихорадочно, а потом все более спокойно играть и петь. Спел зверям несколько, наверное, сотен частушек, причем в натуре, не стесняясь выражений. Если бы волки понимали наш язык, они бы падали со смеху, а женские особи от стыда, конечно, поуходили. Я не знаю, сколько времени играл.Вначале мне было жарко, затем начал бить озноб. Наконец, я лег в «постель», не раздеваясь, укрылся матрацем и в этой дикой тишине заснул. Снились мне Москва, Слободзея и что-то еще приятное. Но в конце привиделось нечто ужасное: огромный красный волк лупит какой-то медвежьей лапой по фанере и кричит: «Бала (пацан, мальчик — по-казахски) открой, бала, открой...»
Я размежил глаза, был уже день. Кто-то бил по двери и кричал: «Бала, открой!». Не сразу понял, что к чему, потом отошел немного, снял крючок. Открываю дверь — слава Богу!
Прямо перед дверью, верхом на черном жеребце- сам Утеген, хозяин аула на урочище Майстренко. Легендарный Утеген, который в

прошлом году убил 50 волков и получил машину «Победа» за сданные шкуры. За одну шкуру волка тогда платили 500 рублей. Утеген брал волков без ружья. Его бешеный, обученный с детства жеребец, если видел волка, обязательно догонял его и забивал передними ногами. Утеген помогал ему толстенной камчой (плетью) с вплетенным на конце свинцовым шаром.
И вот эта легендарная личность рядом со мной! «Я тут тебе малахай (лисья шапка-треух) привез, был в Анастасьевка, там сказали — ты здесь был, долго нет. Холодно в картуз. Бери малахай. Тут еще маржа (жена) шуджук (конская колбаса) и кумыс тебе передал, бери, — важно выдавил из себя Утеген и добавил, — давай, цепляй етот будка, все грузим и поедем к нам, шайку попьем. А у тебя, вижу, гости были», — и он показал камчой на подранные стены будки и щепки от крышки котла «Так это от тебя они гуляли, я одного взял», поперек седла позади седока был перекинут крупный волк, забитый, видимо, конем и хозяином.
«Какой у него голос, — не к месту подумал я про волка, — возможно, это он был запевалой среди моих незваных гостей?»
Мы подцепили к трактору будку, погрузили котел, бочки, и я поехал сзади Утегена к нему домой, хотя мне было нужно в обратную сторону.
На Майстренко меня радушно встретили жены Утегена, старая и молодая (под видом племянницы у него тогда жила), напоили, накормили, дали на дорогу мяса и крута (сыра) и выпроводили. И все благодарили, благодарили.
Чтобы у читателя не возник вопрос, почему они меня так благодарили, в том числе и Утеген, когда вроде бы должен я их (его) благодарить за спасение. Это была давняя история. За пару лет до этих «волчьих» событий, я, как обычно, до уборки работал на тракторе. Как-то летом приехал в понедельник, после Троицы, в бригаду. Весь разбитый — мы в районе в волейбол играли, потом обмывали победу, потом я на своем уникальном однопедальном велосипеде 18 километров добирался до бригады. Ночь не спал. Думал: «Договорюсь со сменщиком, пусть до обеда поработает». А он оказался вообще не способным ни к чему. Что делать, пошел к трактору. Подходит Пономаренко (бригадир): «Я бачу шо тоби важко, так е така добра робота сьогодни. Там хлопци залеж хотилы пахать, ще з вийны нэ пахана, а на ней курай такый за стильки рокив сбывся, шо нэ можуть

ничого зробыть. Плугы забываются враз, хоч зубамы выгрызай з ных той бурьян. Быры сцэпку своих борон, чипляй их на трос от волокуши и изжай туда, будэш стягувать и зразу палыть. Мы так ужэ робылы. Чисто як у хати получаеться. Там у тэбэ, правда, Генка трубку потиряв от бензобачка до пускача. Цэ чипуха, хай тэбэ Клим Питько товкнэ на С-80, завыдэш и до вэчира нэ глушы! Давай с Богом. А щоб вэсэлишэ тоби було, дам прыцэпщика-практыканта».
Так  я и сделал. Завели меня буксиром, подцепил на трос сцепку борон в одну плашку (один ряд), и поехали поджигать. Конечно, зрелище! Идет трактор, метров 30 трос, затем сцепки с боронами, и гора курая (перекати-поля) горит! Как подует ветер в сторону трактора, так не надо на сковородку сажать. Сложности особой нет, только жарко и очень опасно.
Смотрю я на практиканта из училища, это как раз был сын «племянницы» Утегена — Уразбай. Такой юркий парнишка, почти мой ровесник. Я ему говорю: «Ты на тракторе ездить умеешь»? «Конечно, — отвечает, — уже год проучился, скоро экзамены и все». «Тогда, — говорю, — езжай до конца загона. А я несколько минут посплю, не могу, жарко, не спал, тяжело. А на краю — разбуди, я развернусь, и снова поедешь». Он с удовольствием поменялся со мной местами и запел какую-то песню по-казахски. Я осмотрелся кругом, вроде все нормально, и мгновенно заснул. Не знаю, сколько минут я проспал, но что-то подбросило меня. Очнулся — трактор стоит заглушеный, Уразбая нет, кругом огонь. Язык пламени выбивается из-под радиатора.
Первая мысль была мгновенной: «У меня же нет трубки  бензобака,, не заведу!» Прыгаю из кабины. «Бежать! Куда? А трактор?» В голове одно, а руки делают все сами: в стеклянном отстойнике есть бензин, снял отстойник, в кармане сложенная под табак газета, из нее — кулек, и в штуцер карбюратора. Туда же залил бензин. Выключил скорость, трактор заглох на скорости. Бендекс пускача вниз, выключил муфту. Шнура — нет. Ремень с брюк, резкий рывок — взревел пускач, через секунду завелся горячий и уже горящий двигатель.
В кабину. Надо сдать назад, ослабить трос. Не выходит палец прицепной серьги, там вместо обычного стоит палец гусеничный. Выбил его. Трос в руку толщиной, резко сжимается, бьет по ногам. Падаю. Горю. Нет сил встать. Доползаю до кабины. Не знаю, как влез. Включаю пятую скорость — и с места влево, на уже чистое поле.
Вышел на чистое, трактор горит, бегу рядом, на ходу монтировками, чем попало, сбиваю с него   горящий  бурьян. Через несколько минут потушил, успокоился и тогда вспомнил про Уразбая. А он стоит на другой стороне балки, я туда не могу перебраться, догнал бы, точно задушил. Оказалось, что когда он подцеплял трос, потерял заводской палец от прицепной серьги и вставил, что попалось под руку. Новый палец нагребал под себя курай до тех пор, пока не забился весь низ под трактором. Бурьяном выжало рычаг муфты сцепления, и трактор сам остановился.
Уразбай есть Уразбай. Вместо того чтобы меня разбудить, он заглушил трактор и убежал. Ветром огонь подогнало к трактору, еще минута-другая, и я бы эти строки не писал. Но есть Бог на свете, не допустил.
Я никому об этом не сказал, а Уразбай больше в бригаде не появился. Я уже и забывать стал об этом, но гора с горой не сходятся, а люди...
На следующий год МТС отправила меня в другую бригаду, в другом колхозе. В середине марта я еще с одним трактористом ,  выехал к новому месту работы. МТС могла направлять механизаторов в любую бригаду своей зоны. Конечно, живущих в селах семейных трактористов и комбайнеров никто не посылал на постоянную работу в другие села, а нас «незамужних» — посылали.
Выехали мы с попутным трактором С-80, вез он цистерну с горючим. Все было нормально. Снег таял, наст проваливался, по дорогам — снежная каша.
Нам не повезло. Сразу за селом трактор провалился с обрыва, уперся носом вертикально в дно  балки - и заглох. Левее, метров через двести, другой трактор поменьше (ДТ-54) пытался переехать эту же балку в более пологом месте. Сзади у него были прицеплены большие пароконные сани, лежали какие-то ящики, колеса, стояло человек 5—6 людей. Трактор готовился к переезду, тракторист снимал ремень вентилятора, так как глубина воды или вернее снежной каши была приличной.
Мы закричали, чтобы нас подождали, они услышали. Каково же было мое удивление, когда за рычагами трактора я увидел... Уразбая! Он тоже меня узнал, но как выяснилось, не сразу. Мы прыгнули в сани. Надо было переехать две протоки. В первой сани вошли в воду (кашу) и мы стояли в ней почти по пояс Затем трактор поднялся на твердое место и начал медленно опускаться во вторую протоку. Судя по тому, как он вертикально «клевал» носом вниз, там было глубоко. Сани, прикрепленные к трактору, вздыбились, все, кто в них находился, разом вывалились на твердое место. Я же стоял, вцепившись в прут, стягивающий полозья саней. Трактор начал подъем и меня утопило вместе с санями. И в этот момент увидел, как что-то темное выпало из кабины.
Я судорожно ждал развязки. Трактор почти вертикально потихоньку поднимался вверх, вот-вот собираясь опрокинуться назад, на кабину, на сани, значит, и на меня. Я уже не мог отпустить руки и с ужасом ждал, не зная, чего. «Та-та-та», — захлебывался двигатель, но все-таки преодолел обрыв. Там под низом был камень — это спасло и меня, и трактор. Он упал на гусеницы, со страшной силой подбросив сани со мной вместе вверх, но я все равно удержался.
Трактор пошел вперед по снежному насту, но... в кабине никого не было. Оказалось, что Уразбай, когда  трактор начал подниматься на обрыв, испугался и выпрыгнул из кабины. А так как глубина там была по шею, то он нырнул в это  снежное месиво и там остался.
Что делать? Трактор едет сам, а Уразбай под водой. Бросаю сани. Снимаю полупальто и прыгаю за Уразбаем. Достаю его, с трудом вытаскиваю к людям на перемычку. Они там с ним занимаются, а я опять прыгаю в воду, перебираюсь через глубокую ямищу, выбираюсь на обрыв и бегу за трактором..
Я много раз по молодости бегал по разным причинам, но тот бег по проваливающемуся насту я запомнил навсегда. Я бежал и плакал, от бессилия. А трактор, потихоньку, на первой скорости шел себе, да шел. Догнал я его на середине поля. Упал в сани, а еще надо попасть в кабину, по насту это не так просто.
Чтобы не утомлять читателя, скажу — развернулся я, снова нырял  трактором  с  санями в ту яму, забрал людей и снова чуть ниже переехал ту чертову, так называемую «широкую» балку. Доехал до соседнего села. Взяли водки, растерли Уразбая и меня, а утром наши пути разошлись.
Вот так Уразбай чуть не спалил меня, а я ему не дал утонуть. Поэтому долгое время и благодарили меня его родственники. Поэтому судьба, наверное, и послала Утегена мне на выручку.

                НАЧАЛО
                  «Дык, говоришь, и тракторист, и комбайнер? — язвительно допрашивает меня бригадир. — Наверное, и дипломы у тибе есть?» — продолжает он, переминая пальцами направление из отдела кадров МТС.
«Есть, свидетельства», — мрачно отвечаю я и протягиваю ему две сереньких книжечки. Издевательский тон и ироническая ухмылка на лице бригадира выводили меня из себя, но я всеми силами старался сдержаться и, что называется, показаться. Так хотелось работать самостоятельно, не бегать в помощниках-подносчиках. Именно для этого всю зиму проучился. Прошлый сезон был на уборке помощником комбайнера, а когда узнал, что открываются курсы трактористов и комбайнеров при МТС, то записался сразу в обе группы. Мало того, пошел на зиму кочегаром в общежитие, где проходили занятия, чтобы все было при месте. Занимался и работал практически сутками. Закончил с отличием оба курса, получил свидетельства и, наконец, направление в бригаду №2 колхоза им. Буденного — «на должность тракториста». Так было сказано в направлении. Я с трудом добрался на попутном тракторе за 18 километров в село Джусалы, где размещался указанный колхоз, нашел в мастерской бригадира — и вот теперь он надо мной издевается.
«Ды хто он такой, этот Голубь? — продолжает выступать бригадир, рассматривая подпись начальника отдела кадров на направлении. — Для мине- ён сват — Тимошкин шурин, с поля — ветер, с заду — дым.И чиго ён как раз тибе прислал?»
«Не знаю, — отвечаю я, — он сказал, что от вас была заявка на трех трактористов, вот меня и направили».
«Дык я ж давал заявку на трактористов, а ни на тибе, — бросает в сердцах Иван Рубцов, так звали бригадира. — Ну, куды я тибе дену? Да, было три места. Одного человека на новый ДТ, я нашел, осталось два этих самых места, да не про тибе. Колесник — СТЗ, ще довоенный, уже зиму стоит, да Ахмед на С-60, тоже довоенном, уже почти год сам отдувается. Ты знаешь, что такое ЧТЗ С-60?» «Видел». «Вот то-то

и оно, што «видел», — опять в сердцах говорит Рубцов. — Ну, да ладно, пойдешь пока на ремонт, а там поглядим, куды тибе опридилим».
Бригадир не знал, что мне в августе будет только пятнадцать, что в отделе кадров, в связи с катастрофической нехваткой механизаторов, значительным поступлением новой техники и очень серьезными задачами по освоению новых земель по зоне нашей МТС уже в текущем году, мне просто приписали в личный листок два года. Благо, паспортов на селе в то время не выдавали, метрического свидетельства у меня не было, а большую массу архивных документов, в том числе и по году моего рождения, унесла война. Так что сверять данные было не с чем, да и никто в этом заинтересован не был. Пацан на вид крепенький, трактор и комбайн знает, курсы прошел, сезон отработал, что еще надо. Дописали пару лет в трудовую книжку,как  было  указано  в  комсомольской  путевке, выданной  в  Кишиневе, чтобы с профкомом не было проблем — и за работу, молодой механизатор.
Сегодня иногда смотришь на 16—17-летних ребят — и своих, и чужих — и видишь, насколько они инфантильны или не подготовлены к самостоятельной жизни. Никому и в голову не придет вверить кому-то из них трактор, тем более комбайн. Вспоминаю, как встретил свое пятнадцатилетие за штурвалом комбайна, и никак не могу даже представить себе кого-то из нынешних сверстников в этой роли. Настолько изменилось время, и изменились люди. Не могу делать какие-либо выводы, лучше стало или хуже, просто фиксирую ситуацию, было — стало.
Так вот, ничего этого, тем более будущего, бригадир тогда не знал, а то не посмотрел бы ни на направления, ни на мои «дипломы» и просто не стал бы со мной разговаривать.
Ну и, слава Богу, что не знал.
Через колхозного бригадира полевой бригады, Рубцов нашел мне в селе угол. Напротив колхозного двора жила семья немцев — выселенцев с Украины. Муж с женой лет за тридцать и мальчик-дошкольник.
Полевой бригадир в моем присутствии довел до сведения хозяйки условия моего постояльства. Я буду у них ночевать, они мне будут варить еду и стирать постель. За это хозяйке станут начислять по полтора трудодня в день. Продукты можно брать за мой счет в колхозной кладовой. Время проживания — сколько будет надо.
С этого момента, собственно, и началась моя самостоятельная жизнь. Днем я вместе с другими механизаторами нашей бригады готовил к посевной технику, а ночевать приходил на квартиру. Дом у

Байеров (такой была фамилия моих хозяев) был, как и большинство сельских домов того времени, обычной глинобитной мазанкой без крыши, имел стандартную для степных буранных мест форму буквы «г», где стойку представлял сам дом, а перекладину — сарай для животных и птицы. Сараи в тех местах обязательно соединялись внутренней дверью с домом, чтобы во время снежных заносов не было проблем по уходу за скотом. Временами, в снежные зимы, такие мазанки задувало полностью, и не раз, блуждая в буран, въезжали на крыши-потолки и проваливались внутрь, как трактора, так и конные сани.
До пятидесятых годов большинство домов в старых степных селах были однообразными и небольшими — в две, максимум, три комнаты. Отапливались одной печью, хорошо утеплялись, так как морозы за сорок градусов, да еще с ветром, там были не в диковинку. Стояли   в селах (в каждом по-разному) по несколько домов под крышами, как правило, жестяными. В таких домах в прежние времена жили наиболее богатые из сельчан. Еще до войнытакие  дома были реквизи-рованы, и в них разместились конторы да учреждения. А если какие и использовались под жилье, то, как казенные квартиры.
В доме моих хозяев было всего две комнаты. Одна, поменьше, служила кухней-столовой-гостиной. В другой, побольше, собственно и жили хозяева. Мне выделили деревянный топчан на кухне. Днем он использовался как скамейка, а после ужина и мытья посуды на него стелили постель. Хозяева уходили к себе, а я оставался на ночь один. Словами этого не объяснить. Человеку надо вначале сделать очень плохо, а потом чуть-чуть улучшить ситуацию, и он будет доволен. Так и у меня. После общежития, где в одной комнате с тобой, живут еще десять храпящих и гремящих по ночам,разновозрастных мужиков, где воздух насыщен парами пота, перегара, запахами хрустящих портянок и взвешенных неароматизированных частиц, до такой степени, что хоть нарезай его пластами; где по ночам на голову падает невысохшая с осени штукатурка и ни один вечер, тем более в выходной, не обходится без драк, скандалов-выяснений, где по утрам в коридоре очередь к однососковому умывальнику, замерзшему наполовину, а без очереди можно умыться только снегом, где ни за что ни про что можно получить по голове пустой бутылкой или еще чем-то в полумраке длиннющего коридора, освещаемого одной тридпативаттной лампочкой и то лишь до двенадцати ночи, тихая кухня казалась мне райской обителью.

После обычных общежитейских «прелестей» тишина и спокойствие в «моей» комнате несколько первых дней даже не давали мне спать. Потом привык, зато появилось другое.
В первый же день хозяйка пошла в колхозную кладовую,получить для меня продукты. Как оказалось, кроме муки и соли, из съестного больше ничего. Столовой в колхозе не было, из приезжих — один я, люди в поле не работали, значит, и скот на мясо для хозяйственных нужд зимой почти не забивали.
Рядом с нашим домом находился небольшой магазин, там можно было купить какие-нибудь мерзлые консервы, но я зиму проучился, да еще проработал три месяца кочегаром, где зарплата еще ниже, чем на ремонте, так что денег у меня даже на курево, не хватало, что уж там говорить о дополнительном питании. Поэтому уже со второго дня пришлось перейти на супержестокую для моего растущего организма диету: хозяйка с утра варила мне трехлитровый казан постных бесформенных галушек. Вода, соль — и  в этом растворе - галушки, без зажарки. Варила один раз. Вталкивал в себя эти галушки утром, продолжал есть в обед и доедал вечером .И так каждый день.
Я не хочу обидеть всех немцев. Многие из тех, с кем пришлось жить, работать и дружить, не были «жмотами». Но мои хозяева, к сожалению, заслужили такое определение.
Через неделю я стал почти членом семьи — утром чистил печь, вывозил навоз из сарая, убирал снег, если заметало, за километр ходил по воду, с  двумя  ведрами  на  коромысле, рубил дрова, то есть, делал все то, что мог бы делать один из членов семьи, к примеру, старший сын. Но ни разу, подчеркиваю, ни разу они не пригласили меня за стол. Кушали они тоже не так уж шикарно, но борщ, часто с мясом, соления, молоко, сметана были у них всегда.
Самым непонятным и обидным для меня было то, что когда они рассаживались за столом, я тоже находился в кухне и сидел рядом на топчане. Они ели, не замечая меня. Потом муж с сыном уходили, и тогда хозяйка накладывала мне мои галушки. Так продолжалось все время, пока я у них квартировал. Мою помощь по хозяйству они принимали как должное, не требующее какой-либо благодарности. Хозяин даже контролировал мою работу, правда, не делая никаких замечаний.
Позже появилась еще одна проблема. Был уже март, стало теплеть, поутихли бураны, и мои хозяева по воскресеньям начали ходить за 12

километров в бывшую свою резервацию, на рудник Батамшинский, молиться. Организовалась там какая-то секта, появился молельный дом. Да пусть бы ходили хоть в три секты, какое мне дело. Но. Не знаю, какие там у них ценности были, и не знаю, за кого они меня принимали, но, уходя с утра молиться, они запирали дверь на замок, оставляя меня на улице.
В первый раз ушли часов в десять. Я взял гармонь, пришли несколько ребят и девчат, поиграли, поговорили. Все хорошо. К обеду начало подтаивать, но после двух-трех часов потянуло холодом. Молодежь разошлась по домам обедать и греться, а мне-то идти некуда. Какая там гармонь — пальцы и на руках, и на ногах сводит! Даже ненавистных галушек не похлебаешь — замок. Хозяева пришли часов в пять, когда уже стемнело.
На следующий выходной — опять -то же, и на следующий — так же. И хотя я стал брать с собой на улицу хлеб, это не улучшало ситуацию — по выходным я оставался голодным и промерзал насквозь. Не хотелось говорить бригадиру — думал, скоро уже выйдем в поле, буду жить в бригаде, и все эти «концерты» закончатся. Однако весна затягивалась, уже было начало апреля, а холод не уходил .И меня, наконец, прорвало.
После четвертого молитвенного похода, я решил пожалеть себя и прекратить эти издевательства.
Жил я в квартирантах уже больше месяца, знал, где и что находится. По утрам, управляясь со скотом, набирал в закроме зерно и видел запасы сельских «деликатесов» моих хозяев. Над зерном вдоль стены висело восемь копченых окороков, задрапированных в марлю, а снизу на полке стояли десятка полтора кувшинов и банок со сметаной. Лампочки в закроме не было, свет едва проникал через вмазанное в стену стекло размером с ладонь, так что там и в самый светлый день царил полумрак. После месячной «галушкиной» диеты и пыток холодом по выходным ,я стал все внимательнее поглядывать и на окорока, и на кувшины.
В один из очередных выходных, когда все мое существо буквально застыло, я решился. Дверь дома — на замке, а дверь сарая — на крючке, изнутри. Ножом открыл крючок, закрывающий изнутри дверь сарая, зашел в дом, немного отошел от холода и направился в закром. Выбрал в дальнем углу окорок, отрезал приличный кусок, налил кружку сметаны из кувшина, долил туда молока из неполной

банки, очень оперативно все это оприходовал, полежал на топчане, а примерно за полчаса до обычного возвращения хозяев таким же путем вышел с гармошкой на улицу. И сразу показалось, что и жизнь хороша, и жить хорошо. Пришла к вечеру молодежь, даже потанцевали. Я и не заметил, когда появились хозяева, играл, пока меня не позвали на те самые злополучные галушки. Кстати, с тех пор, я галушки, а также клецки и прочая, не кушаю — я их видеть не могу. Так они меня достали.
Ну, а тогда, после моей первой вылазки в закром, в монотонной жизни появилось разнообразие. Каждое утро, ухаживая за скотом, я попутно отрезал кусок окорока, брал с собой хлеб и на обед не приходил. И зачем мне были те клейкие галушки, когда я имел кое-что получше. …..
К счастью, подходило к концу мое квартирование. Вот-вот бригада должна выйти в поле, и на вопросы хозяйки, почему не хожу на обед, я каждый раз находил какие-то отговорки. Так продолжалось еще некоторое время, но за две недели окорок закончился. Остались от него только темно-коричневая шкура, чистая белая кость и марля.
Для придания окороку видимой формы пришлось приладить несколько деревянных палочек-распорок. Обернутый марлей муляж внешне был очень похож на то, что раньше значилось окороком. По моим расчетам, очередь для его использования должна была подойти примерно к осени. Значит, время еще оставалось...
Хотя я заработал в этой семье не на один окорок, но этот случай преследовал и смущал меня долгие годы, пока, наконец, благополучно не завершился. Мы к этому еще вернемся, в конце этой были.
А в тот год, в середине апреля, мы, наконец-то, вышли в поле. Слава Богу, закончились унижения, переохлаждения и «галушкины» диеты. Настала пора определиться и с моим местом работы.
Как-то утром бригадир подозвал меня и повел на смотрины. «Вот они стоят, как раз рядом, наши гвардийцы: один колесник — СТЗ, другой — ЧТЗ, С-60, — показал рукой бригадир. — Мы их тут подлатали немного за зиму, будут робить». Возле гусеничного С-60 кружился чеченец Ахмед, парень лет тридцати, под два метра ростом, с иссиня-черной щетиной на лице и разбойничьим внешним видом. Мы с ним уже познакомились во время ремонта сельхозмашин. Ахмед, увидев меня с бригадиром, приветливо закричал: «Слушай, Василь, давай ко мне напарником, машина звер, еще на фронте тащила болшой пушка. А как поворачивает на месте! Пилотку земли в люк, где фрикцион, высыпешь, так он, как молодой крутится!»
«Ды ладно, ладно, Ахмед, — осадил его Рубцов, — не пойдеть ён к тебе, и ты знаешь почему. А ну, заведи свой тягач, пусть пацан посмотрит, как это делается» — добавил он.
Ахмед проверил, выключена ли коробка передач, взял с площадки довольно приличный лом и пошел с левой стороны заводить свой трактор.
Чтобы читатель представил себе эту технику, дам небольшую характеристику. Трактор Челябинского завода «С-60» был первым из серии тяжелых тракторов класса пятитонников. Имел четырехцилиндровый двигатель, работающий на лигроине — это горючее между керосином и бензином. Без кабины. Прямо возле тракториста, с левой стороны, крепилась двухсотлитровая бак-бочка с тем самым лигроином. Ходовая часть у этого трактора и система управления были удачными и практически неизменными переходили потом в другие модификации — уже дизельный С-65, затем С-80, С-100, и даже Т-130.
Но была у этого трактора одна (кроме прочих) очень неприятная особенность — он заводился ломом. Да, обыкновенным металлическим ломом Прямо в метре от сиденья тракториста находился открытый огромный маховик с отверстиями под лом. Тракторист вкладывал его и резким движением проворачивал маховик. Новых таких тракторов я не видел, а те, которые пришлось, никогда с первого рывка не заводились. Иногда приходилось десятки раз рвать руки и сбивать пальцы, пока двигатель, наконец, начинал реветь. Нередко, в силу различных причин, двигатель «бил назад», тогда лом, вырываясь из рук, летел смертоносным оружием в противоположную сторону, и горе было тому, кто вдруг мог оказаться на его пути. Как ни старался Ахмед показать мне класс при заводке, именно в этот раз лом у него из рук вырвало. Минут десять стоял он, сцепив руки и корчась от боли. При таком рывке руки сильно «сушит», это трудно объяснить, и пока сам не почувствуешь, — не поймешь.
Бригадир посмотрел на меня и понял, что больше ничего объяснять не надо. Помолчав, сказал; «Иди, принимай колесник, заправь его, цепляй конную повозку и езжай в бригаду».
Так я стал трактористом, полноправным членом тракторной бригады. «Стальной конь» мне достался уникальный даже по тем временам. В стране их выпускали два завода — Сталинградский (СТЗ)  и
Харьковский (ХТЗ). Первый работал, как правило, на Восток, второй — на западную часть СССР. Трактора обоих заводов были идентичны — из сплошного металла. Все узлы, колеса, рулевое управление и даже сидение для тракториста на жесткой прогибающейся стальной пластине — все было металлическое. Узлы и агрегаты были простыми, грубо связанными между собой, довольно крепкими и надежными. Двигатель был керосиновый и имел очень существенный недостаток — его шатунные и коренные подшипники были заливными, баббитовыми. Если снову это не было особо заметно, то на моем тракторе, который был на 5 лет старше меня, независимо от вида выполненных работ, приходилось через два дня на третий, обязательно делать «перетяжку». То есть, слить масло, снять поддон картера (чугун-ный на 32-х болтах), затем головки шатунов и убрать специальные латунные прокладки — одну, две и более, где сколько надо, на ощупь, при визуально-ручной проверке плотности посадки шатуна на шейку коленчатого вала. Если поленишься или прозеваешь, хоть на один день или на один стук двигателя — все, работа заканчивалась: в шатуне набивался эллипс, появлялся стук, и двигатель выходил из строя. Надо было или двигатель вести в МТС, или буксировать туда трактор — для заливки, шлифовки и подгонки шатунов. Это уже была целая история, и потеря массы времени. Процедура «перетяжки» была несложная, но препротивная своей частой периодичностью, грязью и необходимостью.
Сколько бы по времени не сливал масло из двигателя, все равно, когда снимешь тяжелый поддон, а затем головки шатунов, противное горячее черное, как нефть, масло,игольчатыми струйками затекает тебе то в глаза, то в уши, то в волоса и т. д. Пока сделаешь перетяжку — весь в масле. Летом еще ничего — можно раздеться, тело легче помыть, а в другие времена года это была хоть и не главная, но проблема. Кабины трактор не имел, а мой «пенсионер» вообще ничего не имел — ни генератора, ни фар освещения, просто более -менее оформленная груда металла.
Заводился, естественно, рукояткой. Конечно, это не лом, как на С-60, но приятного тоже было мало. Я, к примеру, делал это так. Для облегчения запуска двигателя каждый из четырех цилиндров имел специальные заливные краники, туда из бутылки заливался бензин, чтобы ускорить и усилить возгорание горючей смеси. Проворачиваю заводную рукоятку под «сжатие», где-то на положение под 45;, за-

тем на свои сапоги одеваю обрезанные по передок сапоги Ахмеда (они были размера 45—46, я их подобрал в мастерской при выезде в поле), потом обеими ногами становлюсь на заводную рукоятку и делаю резкий толчок вниз. Если повезет, — двигатель зачихает, выпустит серию черных колец и заведется. Если не повезет, — получу при отдаче по ногам, или по чему-нибудь выше, или, что еще более неприятно, — отлечу метра на три. Тогда стараюсь быстро подняться, тихонько всплакнуть, чтобы никто не видел, и снова — бензин в краники, ручку на «сжатие», и все по новой, пока не заведу. А что делать — ты тракторист, хозяин трактора, не будешь же каждый раз звать кого-то. Бывало, Ахмед подойдет, чем-то я ему приглянулся, рванет ручкой снизу два-три раза, заведет и молча уйдет. Но это было редко. А так я старался не глушить двигатель целый день, да и некогда было его глушить.
Первая моя работа была примитивно проста, это если со стороны, конечно, смотреть. На одном из бригадных участков из нескольких полей, так называемых «кутов», работали три посевных агрегата, это три гусеничных трактора и девять сеялок. Бригадир поставил передо мной простую задачу — обеспечить подвоз семенного зерна к двум агрегатам, а третий агрегат обеспечивали на паре волов с такой же, как у меня повозкой, двое чеченцев среднего возраста — Аслан и Махмуд. Технология у них и у меня была примерно одинакова. Машина привозила семенное зерно из склада на полевой стан, ссыпалось оно на утрамбованную площадку по видам культур и сортам. Я должен был загрузить ведром повозку с наращенными бортами, чтоб хватило на дозаправку трех сеялок одного агрегата, подвезти семена за 2—3 километра и помочь сеяльщикам быстро пересыпать их в сеялки, потом так же быстро уехать назад, опять же засыпать, привезти уже ко второму агрегату и начать все сначала.
Рабочий день и у меня, и у моих коллег-чеченцев продолжался 24 часа в сутки. Задачи вроде бы одинаковы, но разница между нами была большая. И не только в том, что они вдвоем в два раза меньше меня грузили и выгружали зерна, а в том, что у меня был еще трактор. Они нагрузят зерно, ложатся в повозку и спят, пока волы не привезут к месту работы. Трактор с сеялками подъедет, их разбудят, и все нормально. Мой же конь, сам не ездил, этой грудой металла надо было управлять, делать ему технический уход при пересменах (агрегаты, работали по 12 часов и менялись утром и вечером в

семь часов), на которые отпускалось по часу времени, каждый третий день делать перетяжку, о чем я уже говорил, и так далее. Темными ночами, мои коллеги-семеновозы, полагаясь на интуицию своих волов, так же спали при переездах туда-сюда, как и белым днем, а мне, без света, в кромешной тьме, по буграм и балкам надо было довезти неустойчивую повозку с зерном и, не дай Бог, его просыпать. Вначале я заикнулся бригадиру, когда же, мол, спать буду. Он, не раздумывая, выдал: «Ишо молодой, спать будешь на пенсии, подумаешь- какой-то месяц помотаешься, ничего с тобой не сделается. А спать будешь, пока агрегаты будешь ждать».
Ко всему привыкает человек. За время моей первой посевной я научился спать по 5—15 минут, мгновенно засыпая и мгновенно просыпаясь. Вначале, тело гудело от круглосуточной беготни с полными зерном ведрами, но постепенно втянулся в это однообразие. Иногда в обед, когда не надо было делать перетяжку, даже играл на гармошке по нескольку минут, ублажая своих коллег-чеченцев, страстно почему-то любивших русские песни, бригадную повариху и сторожа, старого оренбургского казака — деда Ивана Синицу.
За месяц мы отсеялись, без особых неприятностей. Был, правда, случай, когда я чуть не рассорился с Асланом и Махмудом, но все обошлось. В принципе мы мирно сосуществовали, но, честно говоря, был один момент, который меня раздражал. Дело в том, что уже после пересмены, перед заходом солнца, они стелили на одном и том же месте, у старого сурчиного холма, одеяло и молились, довольно долго. Я ничего не имел против, но в связи с этим нарушался общий ритм работы в поле, и мне приходилось делать лишний рейс в повышенном скоростном режиме. Пока они молились, «их» агрегат приходилось обслуживать мне. Посевная ждать не могла. Чеченцы относились ко мне, как к пацану, и считали мое старание в порядке вещей. Я тоже старался не придавать этим вечерним издержкам особое значение, но однажды они молились очень уж долго. Не знаю почему, но я уже сделал два рейса, весь, как говорится был в «мыле», а они все еще стояли на коленях. Проезжая мимо, я несколько раз специально «прогазовал» двигателем, чтобы хоть чем-то им досадить, и поехал дальше.
Ответ последовал уже ночью. Они подобрали момент, когда я ждал агрегат и, естественно, спал на зерне в повозке (тогда еще зерно не протравливали перед высевом). Собрали целую кучу сухого ку-

рая (перекати-поле), сложили его у повозки, рядом с моей головой, подожгли и поехали дальше. Курай горит как порох. Столб огня поднялся в два раза выше повозки. Я очнулся — огонь, с испугу прыгнул прямо в костер, загорелись мазутные брюки. Хотя быстро все потушил, но было очень неприятно. Сидел на пашне и слышал удаляющийся прямо-таки животный смех «воловиков».
В принципе, «долг платежом красен». Где-то перед утром, часа в четыре, когда от бессонницы голова раскалывается, смотрю, спят мои «коллеги». Один вол лежит, другой стоит, а братья (а они таки были братьями) спят в повозке на зерне. Я остановился, с помощью монтировки с трудом поднял лежащего вола и заставил их идти вперед. Метров через пятьсот дорога, огибая поле, выходила прямо к степной плотине, с помощью которой сберегалась до осени талая вода. Обычно возле плотин делались стоянки для скота. Волы на плотину не повернули, они просто вошли вместе с повозкой и зерном в воду, остановились, попили и остались так стоять до утра.
Утром один из ездовых очнулся, сонный сполз с повозки и, очутившись по одно место в воде, с перепугу заорал не своим голосом. Второй от этого рева вскочил и вывалился на другую сторону. Упал плашмя в воду и начал орать, что, мол, тонет, так как не умеет плавать. Ну и так далее. Все это выяснилось гораздо позже из их же рассказов. А в то утро и до самого обеда ,я был не рад, что это сделал, так как мне пришлось отдуваться за все и обеспечить работу всех трех агрегатов. Хорошо, трактористы выделили по одному сеяльщику, чтобы быстрее грузить зерно, и мы вышли из этого положения.
Никто не знал, куда подевалась повозка с братьями. А часов в восемь, мы как раз заканчивали пересменку, в приятных апрельских лучах восходящего солнца, можно было наблюдать если не идилличе-скую, то уж очень милую для моего сердца картину: из-за бугра выбежала пара огромных волов в ярме, без повозки, а за ними бежали и лупили их, чем попало, братья-семеновозы. Они гнали их еще километров семь до колхозного двора и часа через два вернулись, но уже с другими волами. Всю вину за нарушение рабочего цикла они возложили на волов и рассказали, что и как получилось (по их версии). Я тоже выразил сожаление по поводу случившегося, а они поблагодарили меня за то, что выручил их с подвозкой зерна. На этом данный инцидент был исчерпан.
Но жизнь в бригаде продолжалась. После окончания основной посевной кампании, по ночам уже не работали. Вечером все уезжали домой, оставались только мы с дедом Иваном. В бригаде мне нравилось. Это тебе не квартира у Байеров. Постоянно свежие газеты, батарейное радио, приличное питание, которое для нас с дедом было усиленным, так как лучшее из того, что оставалось за день, кухарка, племянница деда, оставляла нам на ночь. После первого месяца изнурительной работы, с переходом на выполнение отдельных поручений бригадира, я чувствовал себя прекрасно. Не омрачало мое состояние и косвенное напоминание об уничтоженном окороке — в бригаде появился новый водовоз, и им оказался небезызвестный дядя Вася (так звали по-русски моего прежнего хозяина Байера). «Раз он молчит, — думал я, — значит до «моего» окорока очередь не дошла. Ну и хорошо».
Сторож, дед Синица, потомственный оренбургский казак, принимал участие еще в русско-японской войне 1904 года, затем в — первой мировой и гражданской войнах. Перед глазами у него прошло очень многое. Конечно, он, рядовой казак, воспринимал и передавал все события с точки зрения своего уровня, но мне было интересно его слушать по вечерам, когда мы оставались одни. Иногда он повторялся, но я его не перебивал, а старался слушать, даже думая о своем. С ним мы ставили и проверяли капканы на сурков и лисиц, дискутировали по поводу отдельных газетных статей, которые я ему читал. В общем, весь май жили, как дед с внуком. Даже первую в своей жизни оплеуху я получил именно от деда Ивана.
Проверяли мы как-то капканы. Хитрые сурки не попадались, а в одном оказался еще живой хорек. Ему прижало задние лапы, и когда дед попытался разжать капкан, зверек ухватил его за средний палец. Дед взвыл от боли и закричал: «Робы шо-ныбудь, бо вже сылы нэма тэрпить». Я, долго не думая, достал перочинный нож и резанул по челюсти хорька с обеих сторон, снял его с пальца и тут же получил от деда оплеуху за то, что испортил шкурку. Я и не мог по-другому, хорь извивался, как змея, ну и напоролся боком на нож.
В общем, жизнь у меня вроде бы начала налаживаться. Конечно, в бригаде было скучновато, но я с удовольствием работал, много читал — всю поступающую к нам прессу до последней строчки, слушал радио, радовался за наш кишиневский «Буревестник», который уверенно играл в классе «Б» и даже в тот год стал там победителем. Все

вроде было нормально, но однажды, где-то к середине мая, бригадир говорит: «Цепляй сегодня плуг двухкорпусной и пойдешь в распоряжение полевого бригадира, ён хоча картошку коло бригады посадить, для нас же».
Картошку для нужд бригады решили посадить на пяти гектарах рядом с полевым станом. Привезли целую бригаду женщин-чеченок разных возрастов и машину картофеля на посадку. Женщины перебирали картофель, который был прямо из подвала, да еще гнилой наполовину. Крупные картофелины по приказу полевого бригадира разрезали на несколько частей — «на глазок», а клубни помельче -сажали после каждого моего прохода двухкорпусным плугом. Середина мая, тепло, рядом с пашней по целине море разноцветных тюльпанов, работа несложная, что еще надо молодому трактористу! Но смотрю, что-то с некоторыми женщинами странное происходит — сажают, сажают, а потом подбирают ведро самого крупного картофеля, высыпают в борозду и втыкают какую-то палочку. Странная технология посадки, ну, бригадир-то рядом, может, так и положено, по наивности думал я. На том и остановились мои размышления. К концу дня посадка была закончена.
Вечером того же дня я остался в бригаде один, дед Иван что-то занемог и уехал в село, а больше никто и никогда не оставался на ночь в бригаде. Тишина, техника стоит, тепло, при свете керосинового фонаря лежу в будке — читаю.
Только стемнело, слышу — мотоцикл где-то гудит рядом. Полевой стан был довольно далеко от автомобильной трассы, поэтому в бригаду мог заехать или заблудившийся, или кто-то специально. Вышел из будки. Мотоцикл подъехал к картофельному полю, недалеко от полевого стана и остановился. По звуку это был ИЖ-49, один из первых послевоенных советских мотоциклов, довольно простой, но мощный и удобный для пользования. Звук его двигателя с другим не перепу-таешь. На таком мотоцикле ездил на работу наш Ахмед, вызывая у меня хорошую зависть. С мотоцикла слезли двое мужчин и направились к картофельному полю. Я не мог сперва понять, что они хотят делать, но через несколько минут все стало ясно. Стало ясно, зачем женщины днем высыпали в борозду картошку и ставили палочки, как бы отмечая место.
Два мотоциклиста, видимо хорошо зная, где, что и как;, с помощью электрических фонариков быстро находили палочки-знаки, вы-
гребали картофель и буквально минут за десять, набрав пару мешков, отъехали. При развороте луч света от мотоциклетной фары осветил меня, стоящего у входа в будку, на мгновение на мне остановился, и мотоцикл двинулся дальше. Через время «сборщики» подъехали еще раз, а потом еще, но уже с другой стороны поля. Я не спал, потому что обещал деду Ивану подменить его и охранять бригадное имущество, ведь на полевом стане много чего находилось. Охрана полей в мою «компетенцию» не входила. Да и какой я был охранник! Такой же, как и семидесятилетний дед Иван. Раньше охранников ставили не для охраны, а чтобы было в случае чего, на кого вину свалить.
Прошло недели две. На картофельном поле появились всходы. Так как поле было рядом с полевым станом, то все, в том числе и бригадиры, колхозный и от МТС, Рубцов, поняли, что картофеля нам не видать. Огромные черные проплешины зияли по всему полю, а там, где картофель взошел, торчали хилые листочки.
Рубцов подождал еще дня два, а потом на очередной утренней летучке с матом напустился на меня: «Ты, профессор, твою мать, что ты тут насажал?» Он понимал, что я тут не при чем, но на ком-то надо было пар выпустить, и он добавил: «Цепляй плуг, быстренько перепаши этот кусок, а потом возьмешь Ахмедову сеялку, и с Асланом засейте пшеницей. А ты на завтра семян привези, там ешо с полмашины осталось на складе», — обратился он уже к полевому бригади-ру. «Та я казав агроному, шо ця картопля нэ зийдэ, а вин — ничого, мол, пойдет. Вот и пишла!» — сокрушался полевой бригадир.
Весь этот разговор слышали члены бригады. Я выполнил приказ Рубцова, и на второй день поле было засеяно пшеницей. На том, как говорится, официальная часть была закончена. Я не знал, кто приезжал за картофелем ночью, только догадывался. Но дня через два, к вечеру, в бригаду на мотоцикле приехал Ахмед. «Садысь», — показал он мне на заднее сидение. «Куда?» «Садысь, тебе говорят!» В бригаде больше никого не было, спорить с Ахмедом, зная коекакие горские обычаи, было бесполезно, и я поехал с ним в село. Как правило, выселенные с Кавказа чеченцы, в большинстве мест их проживания, в Казахстане и Сибири, жили обособленно. В том же селе Джусалы, о котором идет речь, за пересыхающей речкой была целая чеченская улица с двумя рядами бескрышных мазанок. Там жили только чеченцы. Ахмед привез меня к себе домой, усадил на расстеленную на
полу кошму и вышел. В его отсутствие я рассматривал довольно большую светлую комнату. Меня поразило в ней обилие часов. Двое, разных, видимо старинных, висели на стенах, одни, настольные, стояли на окне, другие — на столе. Я сидел на кошме возле спинки большой кровати с панцирной сеткой. На спинке этой кровати, прямо у меня за спиной, висели на желтой цепочке красивые карманные часы. Я взялся за них, чтобы повернуть к свету и лучше рассмотреть. В это время в комнату вошел с деревянным подносом Ахмед. На подносе были вареное мясо, хлеб, соль и бутылка водки с одной рюмкой. «Что, нравытся?» — спросил Ахмед, показывая на часы. «Я просто хотел посмотреть», — смутился я. «Раз нравытся — бэри», — прогремел Ахмед, снимая часы с кровати. «Да не надо, зачем?» — пытался протестовать я. «Бэри, тебе говорят» — опять пробасил хозяин и положил их рядом со мной. Налил мне рюмку водки, сам не стал ни пить, ни есть и предложил покушать, как он выразился, «очень хорошее мясо». Мясо было конское, холодное, но кушать было можно. Я выпил рюмку, немного поел и поблагодарил. «Еще пить будэшь?» — спросил Ахмед. Я сказал, что нет, и кушать тоже больше не хочу. «Тогда раздевайся и ложись на кровать, здесь спать будэшь» — приказал Ахмед и унес поднос.
Ну, думаю, только этого мне не хватало. Никто не знает, где я и как меня искать. Да и кому я в принципе нужен. Зашел Ахмед: «Ты чего не раздеваешься?» «Мне надо в бригаду, — сказал я, ни на что не надеясь, — я деду Ивану слово дал, в бригаде же никого нет». Ахмед был из понятливых. «Тогда поехали», — бросил он мне. Пока доехали к полевому стану, совсем стемнело. Ахмед высадил меня и уехал, ни слова не сказав больше, а я обошел полевой стан, зашел в будку и до утра читал книжку, так как заснуть не мог — в голову лезли всякие мысли. Немного жалко было подаренных Ахмедом часов, которые так на кошме и остались. Забыл я их просто.
Через несколько дней, вечером Ахмед приехал опять, уже вдвоем с братом. «Василь, — медленно проговорил Ахмед, — дай мне свой трактор, хотим съездить на нем на 305-й разъезд, дэло есть». «Да вон он стоит вместе с повозкой — я как раз сегодня перетяжку сделал, заводи и езжай», — говорю.
Они уехали, а я влез на крышу будки, забросил туда постель и устроился на ночлег. Там одному безопасней, и сверху все видно. Рядом со мной огромный гаечный тракторный ключ, как оружие обороны, так что можно быть спокойным.
 ДОЛГО не спал, уже не от беспокойства, а от интереса: дело в том, что назавтра вызывали в МТС. По рации передали, что пришла партия самоходных комбайнов, сажать на них особо некого, с людьми в то время было и так не густо вообще, а с комбайнерами тем более. Диспетчер МТС сказал по рации, что приказом я перевожусь во 1-ю бригаду колхоза «Красное поле», вместе со мной туда направляют новый самоходный комбайн, так как там ни одного такого нет и даже прокосы делают сенокосилками. А так как до уборки осталось меньше двух месяцев, то я буду пока работать на  других  работах и одновременно готовить к уборке комбайн. Он хоть и с завода, но работы с ним еще много.
 Лежу и думаю: «Вот три с лишнем месяца прожил в этом колхозе, уже привык... Даже к этой груде черного металла, моему мучителю-трактору и то привык. А дед Иван, как же он без меня теперь будет? Мы с ним, как родные, дед с внуком стали». Он напоминал мне чем-то моего деда Гаврю, оставшегося в Слободзее. Такой же степенный, неторопливый, ответственный и вообще хороший.
Слегка попереживал за то, что отдал трактор Ахмеду на ночь, ведь я еще не сдал его по акту. Ну, Ахмед парень серьезный, — подумал я, засыпая. Проснулся от выпавшей перед восходом солнца росы. Первым делом — где трактор? Стоит он, миленький, на своем месте, вместе с повозкой, значит, все нормально.
Утром я передал помощнику бригадира трактор, поблагодарил всех за помощь, так как каждый из трактористов, да и бригадир, никогда от меня не отворачивались, кто крутнет, кто толкнет, кто покажет, кто подскажет, кто пошутит или в чем-то поддержит. Плакала, глядя на мой узелок с вещами (а все мое было при мне) пожилая повариха .Слава Богу, что не было деда Ивана, я не знаю, как бы мы с ним расставались. Перед самым моим уходом на трассу подошел помощник бригадира. Там, говорит, в повозке книга лежала, наверное, твоя, забери. Книга была библиотечная, из МТС, толстая такая, «Фрегат «Паллада». Я ее понемногу читал месяца три. Сунул книгу в сумку, а сам думаю: «Как же книга в повозке оказалась, ведь Ахмед брал трактор вместе с повозкой, а книга была в будке?».
Еще больше я удивился, когда уже в общежитии МТС, сдавая книгу в библиотеку, чтобы не тащить с собой в другое село, машинально полистал ее (нет ли там старых писем) и обнаружил в середине аккуратно сложенную большую еще 50-х годов, сторублевку...
Года через два, когда чеченцам разрешили выезд на Кавказ, я встретил на вокзале в Орске младшего брата Ахмеда, он с семьей уезжал в Чечню. Разговорились, Ахмед, оказывается, со стариками уехал раньше, все чеченцы до единого из Джусалы выехали. И брат разоткровенничался. Когда брали у меня трактор, вчетвером действительно ездили на 305-й разъезд. Из Орска на Кандагач шла одна колея, и поезда разъезжались только на таких специальных «разъездах». Так вот, за 20 минут, пока поезд стоял в ожидании встречного, они успели снять с нового комбайна «С-6» двигатель (хороший был двигатель, с приводным шкивом, хоть воду качай, хоть пилораму включай или еще что-то подсоединяй и работай). До утра эта четверка успела продать двигатель одному из колхозов соседнего района за 2000 рублей, а к утру трактор вернулся на место. Скорее всего, вложенная в книгу сторублевка была моей «долей».
Во всей этой обычной жизненной истории было еще и продолжение.
В 1967 году, райцентр нашего Ленинского тогда района, перенесли в поселок Батамшинский. В силу необходимости, я, уже главный экономист и парторг колхоза, был вынужден ездить туда очень часто. И каждый раз мой путь пролегал через село Джусалы. Оно как раз стояло между селом, где я жил, и райцентром. И всякий раз я проезжал мимо дома тех Байеров, где квартировал много лет назад, в период моих первых самостоятельных рабочих шагов. И каждый раз меня мучила мысль о злосчастном окороке, уничтоженном по нужде в то далекое время.
Как-то я все-таки решился к ним заехать. Хозяина не было дома. Поседевшей хозяйке я почти полчаса объяснял, кто я такой, пока она с трудом меня вспомнила, как будто у них были сотни квартирантов. Я понял, что заводить разговор с такой «памятливой» хозяйкой о случае многолетней давности — бесполезно. Она не пригласила меня в дом, и я не стал больше задерживаться. Правда, через некоторое время, в случайной беседе с племянником моих Байеров, Вильгельмом, который работал агрономом в одном из колхозов нашего района, мы заговорили о его родне из села Джусалы. Я спросил, не слышал ли он что-либо о пропавшем окороке, может, какой-то разговор был. Вильгельм сказал, что слышал о чем-то подобном много лет назад. У дяди крысы или хорьки полностью съели один окорок. Только шкура и кость остались. (Наверное, мои палочки-распорки к осе
ни выпали при сжатии кожи). У меня отлегло от сердца. Значит, на мне обвинение не висит. Ну, и ладно. Может, это и было справедливым завершением того мелкого случая.

                ВОДКА

Это даже не слово — название, не просто понятие, это глыба какая-то раздавливающая род человеческий, сшибающая с ног, лишающая многих разума, это источник многих бед и в то же время зависимо-привлекательная влага, способная согреть и возбудить, собраться и объединиться, забыться и отключиться. И все это она — водка. Наша русская водка. Слово это без перевода знают во всех странах мира, и ассоциируется она тоже везде с именем Россия. Ну что тут поделаешь, такие уж мы удачливые в этом деле. И никакие там шнапсы, виски и джины, рисовые, бамбуковые и иже с ними «водки», не идут ни в какое сравнение с нашей водкой, так как они годятся в лучшем случае на полоскание горла (не нашего) или ступней ног.
Должен поделиться многолетними наблюдениями и собственными выводами — пока даже в России была одна водка (максимум две — одна почище), то и была водка. Как появились многие десятки видов , водки настоящей не стало. Не стало потому, что государство, явно не бесплатно, отдало свою монополию на производство водки в частные руки, в большинстве своем, руки мошенников и фальсификаторов. И ему, государству, если мы хотим иметь настоящее государство, эту монополию надо будет вернуть себе обратно. Не придумывать идиотские «сухие законы», а делать хорошую водку, но без посредников. Если уж есть в этом бизнесе прибыль, то пусть идет в наш общий карман. Справедливее будет — все пьем, а потом тоже все накоплениями и пользуемся. А то, как лечить последствия водки - так государству, а как барыши иметь — так частному водочнику.
Ну, это тема для высоких инстанций. В нашей стране, которую считают пропитой насквозь, где люди пьют во много раз чаще от горя, безысходности и невостребованности, есть что рассказать, связанное с водкой. Перестанут пить —вспомнить будет нечего, да передать потомкам. Недавно два мужика стоят в баре, пьют, один другому говорит: «Слышал, опять водка подорожает», второй отвечает: «Да, нам-то что, мы уже попили, детей жалко!» Не пугает нас ни цена, ни отрава — все равно , живешь — пить хочется, выпьешь — жить хочется!»
Покажу   для  истории, одно  невеселое  фото ( случай ) из  ащелисайской,  жизни, прошлых  лет, связанный  с  этой  темой –Водка.
 31 декабря 1957 года. Предновогодняя ночь. Все общественное кругом закрыто. Открыта только наша сельская столовая. Собственно, кухня не работает, открыт только буфет, но там брать нечего. Все помещение столовой забито людьми. Люди эти  -  мужчины нашего села Григорьевка. Почти все мужское население села, без детей до 14 лет и стариков старше семидесяти.
В столовой негде повернуться, на улице страшный буран. А в селе нет водки. Нет водки абсолютно, и уже неделю. Да и вина тоже. Хотя кто там в наших краях, вино будет пить, под  Новый  Год?,  больные  какие-нибудь, но и вина нет. Нет в магазинах даже никакого одеколона. В общем, Новый Год, а мужикам, да и всему сельскому люду, хоть ложись и помирай или переноси праздник. Буран бушевал уже несколько дней, люди никуда не выезжали, никаких запасов питья не делали. Кто думал, что к Новому Году такая беда случится? Утром по селу прошел слух, что на станцию Ашелисайская (7 км) пришел вагон водки, и туда выехала сельповская машина. Эта радостная весть и заставила мужчин села собраться в столовую, после работы, часам к пяти вечера. Столовая вообще-то, работала до восьми.
За первые три часа посетителями было все выедено и выпито, делать-то нечего - на улице темно и страшный буран. Обычный и привычный предновогодний буран 31 декабря. Ежегодно по району в этот день замерзают в степи десятки человек, в основном молодые люди, школьники, студенты, которые из городов по железной дороге, пересекающей район, приезжают, а потом пешком пытаются к Новому Году попасть домой в села, а попадают совсем в другое место.
Водопровода в столовой тогда еще не было. Возбужденные ожиданием посетители заказывали чай, кофе, кисели всякие, пока не выпили весь запас воды на завтрашний день, кастрюлю такую четырех ведерную. Все буквально съели, что было на кухне. Потом кухня закрылась, ничего съестного не осталось. Внимание перешло на буфет. Были выпиты все соки в больших трехлитровых банках независимо от содержимого, даже соки детского питания в маленьких банках, пылившиеся на полках, наверное, со времен освоения целины. Буфетчица, она же заведующая столовой , не могла уйти не только потому, что была солидарна с наполнившими помещение столовой мужиками, она тоже ждала машину с водкой ,могла бы взять сразу себе в столовую, может, даже всю машину. Изможденные ожиданием мужики, во-первых, обязательно выпили бы в столовой на розлив, а во-вторых, дали бы ей выручку за месяц вперед. Водка в буфете стоила дороже, да кто бы смотрел в тот день и в то время на цену!
А время шло, ползли какие-то слухи и новости, но машины не было. Никто не расходился. Так как в столовой уже ничего съедобного, кроме буфетчицы, не осталось, а от курева, пара от мокрой одежды и всего сопутствующего в такой обстановке, стало трудно дышать, начали на электроплитке в кастрюле растапливать снег и пить талую воду, потому что обстановка стала невыносимой. Уже девять, десять, уже одиннадцать часов, буран ревет, машины с водкой нет, а дома у мужиков стынут накрытые столы, а семьи и гости тоже в неведении, ждут. И нет ни у кого мобильного телефона (горькая шутка). Дома у мужиков уже не знают, что и думать — а может, взял водку, да напился и упал где-нибудь! Думай что хочешь. А в 12 часов ночи свет потушат, хотя вроде бы обещали дать Новый год встретить и на час продлить освещение. А в столовой напряженно ждали, это надо пройти, чтобы понять,  как  тогда, на каждый стук, на каждого вновь входящего, устремлялись сотни горящих глаз и тут же разочарованно затухали.
И наконец, где-то в половине двенадцатого в столовую ввалились два больших клубка снега. Один из них был завторг сельпо,  Лынник  Федор, второй — водитель той машины, что пошла за водкой, Николай  Цокур.
Они рассказали, что водку получили, полную машину. Связи не было, чтоб в МТС попросить трактор, поэтому выехали сами, буксовали, копали, толкали и в конце концов застряли окончательно. Бросили машину в степи, где-то на полдороге от станции. Утром возьмут трактор и в селе будет водка. Пришлось всем расходиться.
На второй день погода успокоилась, завезли в магазин водку, и не одну машину. Инцидент подзабыли. Но, как выяснилось позже, в тот день не все пошли по домам. Двое ребят из общежития МТС таки пошли за водкой, надеясь набрать ее на халяву и  - побольше. Перед этим, они в столовой заварили пачку чая в кружке и, подчифирившись, двинули на поиск машины. Одного нашли на второй день на сельском кладбище, рядом с его общежитием. Лежал он там долго, снег под ним растаял до грязи. Спасли его, обморозился  здорово, но остался жив. А про второго никто и не знал. Да и тот, с кладбища, ничего толком сказать не мог.
В начале апреля, машинист паровоза, который возил по дороге Орск-Кандагач воду, увидел, что из горы снега, возле щитовых снегозаграждений, торчат черные валенки. Позвонил по ж/д связи, те в район, район — к нам. Нашли еще одного любителя, не попавшего на траверс машины с водкой, а буквально в метрах ста, прошедшего мимо. Привезли его как мерзлое бревно, несколько дней лежал он в пристройке сельской больницы. Оказался приезжим из Молдавии, но я его не знал. Всех земляков в районе знал, а его не пришлось.
Вот такой печальный финал водочного ожидания. Часто водка выступает в виде гири на весах жизни, где на второй тарелке весов, лежит сама жизнь. И не только по данному примеру, а и вообще.
Конечно, напиток наш, русский, и приятно иногда, под что-то, да с хорошим кем-то, поднять рюмку этого синтеза российской жизни. Ну так это  ж,когда надо, а у нас, к сожалению, всегда надо, и – всегда  надо -больше, чем есть. Ащелисай – и  такое  знает….
                НЕМЦЫ  В  КАЗАХСТАНЕ

...Должен  сказать, что  с  приходом  в наше  село  свежей «немецкой»  волны  в  сорок  первом  году,депортантов - поселенцев, жизнь  села  здорово  изменилась, особенно  в  качественном  плане.  Немцы  привнесли  в  разные  направления  сельской  жизни, определенный  порядок, большую  ответственность  по  отношению  к  работе  и вообще  к  людям, пришли  со  своим  менталитетом, обычаями  и  правилами.  Они  ничего  никому  из  местных  не  навязывали, они  просто  жили, как  жили  всегда, иногда  вызывая  удивление, недопонимание, а  чаще – уважение;   их  появление  селе, если  и  нарушило что-то  уже  сложившееся, то  только  в  лучшую  сторону.
С  немцами  у  меня  были  только  хорошие, дружеские  отношения, несмотря  на  то, что  я  помнил  пережитые  три  года  фашисткой  оккупации, а  первые  знакомства  с  отдельными  людьми, представителями  этой  национальности, причем  очень  разными  по  всем  показателям, у  меня  начались  еще  с  той  поры, когда  меня  поставили  на  квартиру  в  немецкую  семью, в  селе  Джусала; потом  вместе  работали  в  бригаде, а  непосредственные  контакты  начались, когда я  пришел  на  время   зимнего   ремонта   техники, в  МТС, в  осень 1955  года. Здесь  сделаю  вставку  именно  об  этом  годе  и  этом  периоде.
Был  у  нас  в  МТС, в  бригаде  Даниила  Георге, помощником  бригадира, некто –Фель  Иван  Яковлевич; его  брат , Гуго  Яковлевич, работал  зоотехником  в Кимперсайском  подсобном  хозяйстве. Именно  осенью 1955  года, я  впервые  увидел Ивана, и  запомнил  то  начало  ремонта  на  всю  жизнь.
Идет  общее  собрание  МТС,  в  мастерской. В  президиуме  руководство МТС  и  секретарь  райкома  партии; был  доклад, были  выступающие, потом  слово  взял  Иван Фель. Он  сказал, обращаясь  к  директору, буквально  следующее: «Ну   што  это  са  ремонт!  Ни супило (зубило), ни  молёток (молоток), и  ни  епени  мать!...». Если  бы  не  стена, секретарь  райкома  упал  бы  навзничь, вместе  со  стулом, рыдая  от  хохота. А Иван  вовсе  не  собирался  говорить  хохмы. Он  сказал  то, как  думал…. На  следующий  год, я  работал  вместе  с  Иваном  в  одной бригаде. Высокий, с  огромными  мощными (золотыми)  руками, честный  и  высоко порядочный, необычно для немца - почти  темнокожий, он  был готов всегда  придти  на  помощь  и  сделать  это  быстро, качественно  и  с  русскими  прибаутками, которых  видимо, он  сам  не всегда понимал  полностью, но  ему  нравилась  сама  их  подача, а  где-то  и  суть.
 Так  вот меня, в  ту  осень  поставили  на  ремонт  тракторных  гусениц. Работа  тяжелая, но   хорошо  оплачивалась. Ну, выбиваю  я  как-то раз  очередной  выработанный  гусеничный   соединительный  палец, бью  молотом  по  наставке, неудобно, согнувшись, а  палец – не  идет….Рядом – слесарный  цех. Выходит  из  него  такой  небольшой  сухонький  мужичок, спрашивает: «Как  тебя  зовут?» -« Вася»- ответил  я. «А  меня –Иван Иванович»-, сказал  мужичок- А  ты, Вася  приди, я  тебе  дам  тонкий  бородок, ты  им  через  отверстие  на  конце  пальца –проворачивай  сперва  палец  в  башмаках-траках, так, чтобы  он  из выработанных  гнезд  вывернулся, а  потом  уже –бей. Увидишь – так  будет  лучше». Когда  я  так  и  начал  делать, - те  пальцы, как  пули  у  меня  стали  вылетать, даже  при  не  очень  сильных  ударах.
 Меня  всегда  тянуло  к  хорошим  людям; часто  в  перерывах  смотрел, как  работает Иван Иванович Ланг. Хоть  снимай    инструкционное  кино. У  него – ни  одного  лишнего  движения, все  необходимое – разложено  или  подвешено  под  рукой. Высочайший  класс  работы. Сам  видел – он, в  примитивных  условиях  мастерской, ИЗГОТАВЛИВАЛ! - Поршни  для  пусковых  двигателей  (они  подходили  и  к  мотоциклам  ИЖ-49,  и  были  тогда,  в  большом  дефиците). Полностью –отливал, растачивал  и  фрезеровал  сам!.
 Рядом  с  ним, с  малых  лет  работал  и  учился  его  сын, Иосиф. Готовил  себе  смену  Иван Иванович. И  здесь – еще  один  чисто  человеческий  штрих: через  пару  лет  он  уехал  с  семьей, куда-то  в  Среднюю Азию; так  вот  зная  об  этом  заранее, он  сам,  взял  к  себе  в  ученики  молодого  парня, нашего  родственника, Ивана Крупского, и  таки  успел  передать  ему  многое  из  того, что  знал  сам, таким  образом, оставив  часть  себя  Ащелисаю. А  уже  другой, заменивший  его, русский  Иван, многие  годы  работал  в МТС/СРМ,   Слесарем  с  самой  большой  буквы.
Так  сложилось, что живущие  в  Ащелисае,  специалисты – немцы, постепенно  разделились  на  два  направления: одни  пошли  в  ремонтники МТС/СРМ (Потрец, Кук, Майер. Ванзитлеры, Вундерзе, Барц, Шарковский, Кригер, Кнор Павел  и  др.),большинство  из  них -   стали    высококлассными  специалистами, которых  знали  не  только  в  Ащелисае.
Другие,  с  самого  начала,  и  до  конца  рабочей  жизни,  работали  в колхозе, как  правило, механизаторами, будь-то  трактор, комбайн, зерноочистительные  машины  или  еще  что-то, связанное  с  механизмами. (Шиц Э., Завервальды –Иван, Кондрат, Юрий, Кнор –Юрий, Яков, Герберзаген, Генцель  Петр ,Ваншайд, Ламерт, Гольдштейн, Рунковский, Каспер,Ланге,Фердер А., Эпингер, братья Барг,  и другие). И  эти  люди, проработавшие  всю  жизнь  в  колхозе, тоже  были  мастерами  в  своем  деле  и  об  их  трудовых  подвигах    знали  уже  не  только  в  Ащелисае  или  в районе, а  и  гораздо  дальше.  У  многих  из  них  - достойные  правительственные  награды, например, тот  же  Шиц Э.Я.,  имел  орден Ленина, высшую  нашу  государственную  награду  тех  лет, Ваншайд А.Р. –ордена  Трудового  Красного  Знамени и  Знак  Почета; имели  высокие  награды  и  другие  механизаторы  колхоза, представители  этой  национальности. Долгие  годы  и  довольно  успешно, руководили    молочными  фермами  колхоза –Рунг  Христиан, и Функ  Франц.
Все  работники –немцы, всегда  работали  качественно, грамотно  и  быстро, на  любых  работах. Были  дисциплинированы  и  ответственны. Им  можно  было,  и  руководство  так  и  делало,  поручать  самые  сложные  по  исполнению  задания. Единственное, что  можно  отметить, как  замечание, – это  традиционный  немецкий  расчет.  В  этом  нет  ничего  плохого, просто  мы  по - другому  к  этому  всегда  относились.
Как  совокупный  пример:  Полным  ходом  идет  уборка  урожая. На  одном  поле, работает  много  комбайнов, косим - напрямую.  Я – главный  экономист  и  парторг  одновременно, – тоже,  в  общем  строю. И  тут  есть  один  интересный  момент, – так  называемое «соцсоревнование», когда  идет  борьба  за  каждую  намолоченную  тонну  зерна.
 Кошу  я  в  своей  загонке, смотрю  комбайн  одного  из  родных  братьев (специально  не  буду  называть  фамилию) – стоит. Я  круг  сделал, второй, – он  стоит. Ну  не  могу  же  я равнодушно  косить  и  смотреть  на  это. От  меня – где-то  через  две  загонки (полосы). Подъехал,  спрашиваю –в  чем  дело. Звездочка  рассыпалась  зернового  элеватора – отвечает. У  меня  запчастей  разных  целый  ящик, быстро  нашли  мы  ту  звездочку, поставили – комбайн  пошел  косить. Вечером – едем  на  машине  домой, старший его брат – комбайнер, косивший  весь  день  через  одну  загонку  от  младшего  брата, спрашивает  у  того: « А  ты, чого  там  стояв  сьогодня?». Младший  брат  отвечает: «Звездочка  з  элеватора полытила. Спасибо, Андреич   дав!». Вот  так. Ну  что  тут  скажешь, – это  просто  человеческие  издержки. Бывает  всякое, но  лишняя  тонна, как  и  дополнительный  рубль, иногда,  бывают  дороже….
Надо  отметить, что  начиная  с  середины  семидесятых  годов  прошлого  века, начался  отток  трудоспособного и  особенно,  немецкого  населения,  из  Казахстана  в  Среднюю  Азию, в  первую  очередь – Узбекистан. Там, потерявшие  всякий  страх  и  совесть,  руководители  всех  уровней, не  зная,  куда  девать  бешенные,  во  многом  дармовые  деньги,  от  хлопковых  сделок,  начали  переманивать  работников  из  Казахстана  и  других  регионов, особенно  механизаторов, суля  им  разные  привилегии, солидные  зарплаты, жилье  и  т.д.. И  то, что  обещали – они  исправно  исполняли. Лишь  бы  самим  не  работать, а  торговать. Узбеки  (торговцы) захватили  огромную  территорию  российского  рынка, от  Волги – до  Байкала, продукция  у  них  была, а  работать  стало  некому.  От  нас,  тоже  некоторые  уехали,  и  создали  проблему  с  механизаторскими  кадрами, а  в  других  районах, -  выехало  много  людей. А  почему  бы  и  нет – создают  шикарные  условия, теплый  климат, и  что  очень  было  важно - из  Средней  Азии (еще из Молдавии  и  Прибалтики) – можно  было  выехать  со  временем  в  Германию. А  в нашей  зоне, как  и  в  Северном Казахстане, – зимой  условия – как  в  заполярной  тундре, а  оплата  труда  была, на  уровне  Украины. Потому  люди  и  уезжали  туда, где  лучше, причем -  массово.
Раньше  в  Казахстане  было  много  немцев. Как  открываешь  газету – там,  где  награждают  многодетных  матерей, –  и,  где  по 9-10  детей, фамилии  чаще  всего  были - или  казахские,  или  немецкие. Сегодня  большинство  из  тех  детей  и  уже  их  детей, работают  на  благо  Германии.
Ну, и  на  здоровье. Свой  вклад  в  развитие  нашей  балки  они  тоже  внесли  достойный, с  тем  и  останутся  в  ащелисайской  памяти.

                СТРИЖКА ОВЕЦ

Наверное, все знают, что такое шерсть, не только с биологической стороны, но и с товарной, то есть материальной. Хотя в наше синтетическое время трудно определить, что есть что, но люди, несмотря на блеск и «несминаемость» синтетики, хорошо понимают, что лучше натурального продукта никакая химия ничего не произведет. И опять возвращаются в повседневный обиход такие понятия, как «чистый хлопок», «чистая шерсть».
Совсем недавно не престижные «крестьянские» ткани из хлопка, льноволокна и шерсти стали вдруг супермодными, а изделия из них супердорогими. Ничего удивительного в этом нет. Природное тянется к природному. Основным источником сырья для производства шерстяных тканей является овечья шерсть.
Раньше вряд ли можно было найти село или хутор, вокруг которого не паслись бы овцы. А сегодня это животное во многих селах стало экзотическим.
Не будет овец — не будет и шерсти. При возрастающем спросе шерсть придется закупать. А ведь еще шесть-семь лет назад шерсть некуда было девать, некому было ее сдать на обработку. Умышленно сделали шерсть никому вроде бы не нужной. Загубили овцеводство как отрасль, обеспечив работой и рынком сбыта фермеров Австралии, Германии, Польши и других стран. Кое-кто на этом, как всегда, нажился, а попробуй теперь восстанови целую отрасль!
Овцеводство — одно из самых неприхотливых направлений, и в наших краях овец можно содержать почти круглый год на подножном корме. Отрасль многопланового использования, от которой можно получить шерсть, молоко, мясо, овчину и даже материалы для сувенирного производства.
Хорошие овцы — достаток в доме или хозяйстве. Если на костюм уходит до трех килограммов шерсти, то есть такие овцы, руно которых может обеспечить выработку ткани для 4—5 и даже более костюмов. Конечно, если кто-то думает, что шерсть растет на овце сама по себе и можно ее стричь как купоны и набивать карманы, то он здорово ошибается.
У людей, которые собственно и выращивают шерсть, то есть у чабанов, очень нелегкая жизнь. Круглый год, в любую погоду, чабан один на один с ситуацией и почти всегда вне дома, часто без горячей пищи. А вокруг отар постоянно крутятся и обычные, и двуногие волки, а еще холода, болезни, а зимой окот надо принимать, следить за каждым ягненком и маткой, кормить-поить целый год, пока вырастет шерсть, затем суметь ее аккуратно и максимально полно снять и сдать на реализацию. И нельзя чабану «зевать» ни на одной из стадий, будь то окот или сдача шерсти. Во всем годичном цикле очень много желающих его обойти, обмануть и за его счет нажиться.
В общем, прежде чем трансформироваться в костюм или вязаную кофту, шерсти необходимо пройти очень длинный и трудный — как эволюционный, так и материализованный путь. В овцеводстве, как и во всех сельскохозяйственных отраслях, связанных с выращиванием продукции, важнейшим технологическим звеном является уборка урожая, то бишь снятие (стрижка) шерсти. Это очень важное звено, и от его качественного исполнения зависят результаты деятельности целого года, а иногда и всего хозяйства, если оно специализируется на выращивании овец
Сегодня не так много людей знает, откуда и как появляется шерсть и сколько труда надо вложить, чтобы на прилавке появилось шерстяное изделие.
Мне в своей жизни приходилось не раз участвовать в стрижке овец в разных ипостасях, но расскажу только об участии в самой первой стрижке. Она была своего рода классической для тех мест, где я работал, и по ней можно судить обо всех подобных мероприятиях в этой отрасли.
Если в наших краях, где в хозяйствах в лучшие годы было максимум до тысячи голов овец, и снятие шерсти не привлекало всеобщее внимание на фоне других, основных забот, то чтобы остричь многомиллионное казахстанское овцепоголовье, надо было организовывать серьезную кампанию. Эта работа курировалась на правительственном уровне. Организовывались специальные звенья-агрегаты, укомплектовывались необходимой техникой и оборудованием, тарой, транспортом, запасными частями и многим другим. По каждой зоне МТС стригальные агрегаты комплектовались в таком количестве, чтобы в течение трех, максимум четырех недель остричь все имеющееся у обслуживаемых колхозов овцепоголовье.
Стандартный типовой стригальный агрегат состоял из двенадцати специальных машинок с электромоторами и гибкими валами привода, небольшой передвижной электростанции с двухцилиндровым двигателем, одного-двух специальных дисков-точил для заточки ножей машинок. В комплект входили также брезентовый навес и разборные столы для стрижки. Но обычно агрегат разворачивали в помещении овцефермы, сбивали временные столы и развешивали в два ряда машинки.
МТС укомплектовывал только основной обслуживающий состав агрегата. В него входили четверо — начальник, моторист, точильщик и наладчик. Каждый имел свои обязанности, но практически все делали то, что надо было в определенный момент делать.
Непосредственно «стригалей», то есть овечьих парикмахеров, выделяло хозяйство. Практически работала целая бригада — двенадцать стригалей, минимум двое подавальщиков овец, учетчик шерсти, двое упаковщиков, да чабаны той отары, которую остригают, а еще ветсанитары, заведующий фермой или бригадир и т. д.
Дело в том, что овцу не спрашивают, как ее постричь и какую сделать прическу. Не приглашают в кресло. Куда там! Ее надо поймать, силой подтащить к столу, поднять, положить, специально связать три ноги и только потом начать стричь. А она не желает этого делать с самого начала. Дергается, кувыркается, ревет, как будто ее режут, и бьет ногами. А есть овцы и по 60—70 килограммов, так может двинуть, что надолго запомнится. Овцы, как и люди, все разные, бывают и очень беспокойные, отсюда бесчисленное количество порезов, даже отрезаний, особенно ног. 25 голов — норма на одного стригаля в смену. Хорошие мастера стригут по 50 и больше, а новички, тем более с эмоциями, больше режут, чем стригут, только успевают ветработники обрабатывать раны или дорезать раненых животных.
Как правило, агрегаты от МТС укомплектовывались из комбайнеров. Эта своеобразная рабочая каста в межсезонье всегда была на подхвате. Где прорыв или какое-то разовое мероприятие, — их туда и направляли.
В первую мою стрижку я попал в агрегат земляков. Все четверо были из Молдавии. И хотя среди нас были два белоруса, один украинец и я — русский, нас все равно называли молдаванами, и мы это принимали как должное.
Возглавлял агрегат Николай Воронежский, как раз тот украинец. Он был хороший комбайнер, весельчак и мастер на все руки. Но, как и у большинства мастеров, был у него один серьезный изъян. Как выпьет, а было это хоть редко, но метко, то становится неуправляемым Глаза у него стекленели, и горе было тому, кто вставал у него на пути. Боялись его и чужие, и свои, «земляки-молдаване». Трезвый — лучше не бывает, а как выпьет — все. Для него норма выпить — это когда больше нечего пить, в радиусе километра Конечно, сказались и фронт, и плен, и лагерь в Сибири после возвращения из плена, ранения и контузии. Таких, как он, в те времена хватало. Он знал хорошо моего отца и относился ко мне, как к сыну. Если он поднимал бучу в общежитии, то всегда звали меня для успокоения, конечно, не силой, а самим присутствием и часто гармошкой. Какой бы он ни был пьяный, как меня увидит, начинает плакать и обычно: «Заграй, Васыль, шось таке наше, хохляцкэ». От него не отделаешься, пока не уснет под музыку.
Так вот, в первый раз на стрижку  овец,я попал в его команду. вначале нас послали в один из колхозов своей зоны. Через реку Урал, напротив этого колхоза — город Орск Оренбургской области. Председатель ежегодно нанимал стригалей из города — были у него постоянные люди, и они за десять дней остригли до 4—5 тысяч овец. Одно удовольствие было смотреть, как работают мастера. Неважно, что они стригут овец, а не людей, овцы выходят из-под их рук, как из парикмахерской — ровно постриженные, без порезов, и лежат смирно, чувствуют уверенную руку мастера
И вот в последний день, председатель хотел нас отблагодарить. Но начал это делать еще с утра, считая, что дело уже сделано. Николай не пил две недели, а тут сорвался. Пока мы ходили на Урал купаться после демонтажа и погрузки оборудования, он добавил еще и разогнал всех жителей маленького аула, включая и самого председателя. Естественно, тот по рации пожаловался в МТС. Санкции последовали мгновенно.
Нас, как первыми закончивших стрижку, хотели поощрить и заменить, оставив в МТС для подготовки новых комбайнов, но вместо этого направили на «помощь» в самый южный, полупустынный район нашей области, под Аральское море, где совхозы занимали площади, равные или превышающие всю Молдавию. Где, кроме верблюжьей колючки и саксаула по балкам, ничего не растет. Где в июле +50°С, а песок +70°С. Где воду привозят раз в неделю и пьют только кипяченой.
Как раз пришел приказ из области послать от нашей МТС один агрегат. Руководство МТС, жалея людей, тянуло время, а тут мы подвернулись...
Николая освободили от должности начальника, а он настоял, что-бы поставили меня, хотя я им всем троим, годился в сыновья. «Команда» согласилась с ним, в первую очередь потому, что на начальнике «висело» не столько руководство, сколько ответственность и канитель. Надо вести учет, отчетность, пусть даже примитивную, ходить добиваться, договариваться и т. д.
Дали нам машину — «Техпомощь». Я как раз права получил, да еще у двоих они были, так что дополнительный водитель не понадобился. От нас до того района — около пятисот километров. Два дня по пескам добирались. Ехали только ночью, хорошо, что хоть в районе проводника дали, а то мы бы и в Каракалпакию заехали.
Приехали на место на третью ночь. Правду говорят, что лучше один раз увидеть... То, что мы увидели утром, было впечатляющим, даже для бывшего военнопленного-лагерника Николая.
С десяток бескрышных мазанок, с осыпающимися стенами из дерна, да столько же высоких юрт — вот и весь поселок. Контора совхоза — в большом полевом вагоне. Это обычный двадцатитонный вагон на полозьях. Такие вагоны были почти во всех целинных бригадах тех времен.
Ночью было довольно прохладно, а часам к девяти утра уже дышать было нечем Директор совхоза и районный зоотехник встретили нас приветливо, показали подготовленное место в довольно неплохой по сравнению с жилыми домами, саманной овечьей кошаре. Я еще подумал: «Откуда они саман возили?»
В общем, начало было хорошее. Мы до вечера обустроились. Развесили и подсоединили машинки, опробовали двигатель, проверили напряжение, работу машинок, с таким расчетом, чтобы назавтра часов с 4-х начать. С вечера подогнали первую отару поближе, короче, все сделали, как надо.
Утром привели десяток женщин-казашек. Все в основном среднего возраста. Когда включили машинки, завибрировали гибкие валы, — половина из них в страхе разбежалась. Встали за машинки мы четверо, директор и зоотехники, районный и совхозный. Начали показывать, успокаивать, уговаривать. С трудом до одиннадцати дня остригли первую сотню  овец. Дальше работать было нельзя. Воздух — как возле доменной печи. Вдохнул, и все пересыхает во рту. И вода теплая в деревянной многолетней бочке. Голов двадцать овец серьезно поранили. Большого курдючного барана так «постригли», что пришлось дорезать. Его нам на обед сварили.
И вот начались местные особенности. Оказалось, что в совхозе не только нет хлеба, но и ни грамма муки. Обещали подвезти, но почему-то не успели. Когда в 50-градусную жару тебе предлагают горячее мясо курдючного барана, без теста и картофеля, тем более без лука и специй, то это уже не еда, а наказание.
Николай тут же озвучил старую украинскую пословицу: «Дурнэ сало бэз хлиба», — и ушел спать в кошару. Первые два дня мы доедали продукты, что взяли из дому. А затем, что хочешь, то и де-лай, — мяса полно, а в горло не лезет. Ночью пробовали остужать, а утром кушать — еще хуже.
Директор, понимая наше состояние, поселил нас к главному зоотехнику, молодому еще, лет тридцати, парню. Они жили с женой в большой юрте. Нам поставили юрту рядом
На один день даже крупу какую-то нашли. Но хлеба так и не было. Где-то на четвертый день, когда мы уже начали пропитываться бараньим салом, жена зоотехника на ужин подала нам сухие просяные лепешки. Она, оказывается, целый день толкла в деревянной ступе просо, чтобы доставить нам хоть какое-то удовольствие. Мы воспрянули духом, но следующий день принес полнейшее разочарование. Мы вставали в половине четвертого. Я проснулся от каких-то хлопков, как будто кто-то в ладошки хлопает. Слышу шепот Николая: «Васыль, а ну подывысь сюда!» Я откинул полог юрты, взглянул туда, куда он показывал, и обомлел .Полог соседней юрты был широко откинут. Там на камнях, над горящими саксаульными ветками, стоял довольно большой керамический сосуд. Рядом с ним, тоже на камне, сидела жена зоотехника. Перед ней в миске — желто-серая масса подобия теста из толченого проса. Она набирала в пригоршни это «тесто», придавала ему округлую форму, а затем на внутренней стороне своего бедра, натренированными шлепками «раскатывала» то тесто в лепешку. Потом одну за другой как бы «приклеивала» к внутренней стенке сосуда, прогретого на огне. Как только лепешка подсыхала — она отваливалась и падала на дно, то есть была готова к употреблению.
Лучше бы я этого не видел. Когда мы сели пить чай, двое наших коллег с удовольствием поедали лепешки, а нам с Николаем они как-то не шли... Правда, через неделю подвезли муку и даже мешок хлеба. Так что жизнь наша пошла на улучшение.
Запомнилось и еще одно событие. Казалось бы, в таких условиях ничто живое жить не может, но в этой полупустыне, особенно по ночам, чего только не выползало. И змеи, и черепахи, и всякие паукообразные существа. Николай как-то пристроился спать на крыше совхозной конторы, то есть того самого полевого вагона. Обычно он раньше всех поднимался и будил нас, а его будила холодная утренняя роса. Но однажды я проснулся раньше. Лежу, жду его побудку. Нет и нет. Уже половина пятого — нет. Что-то не то, чувствую. Пошел к вагону. Поднялся по лестнице, уже так красиво солнце поднимается, и вижу не менее красивую картину. Николай лежит на спине, по грудь укрытый одеялом. Лежит и смотрит прямо перед собой. А недалеко от его носа, прямо на груди, застыла неподвижно (наверное, пригрелась и заснула) многоногая, довольно крупная... фаланга. Николай, не дыша, лежит и на нее смотрит, боясь пошевелиться.
Я быстро слез, взял в юрте веник, поднялся опять и смахнул эту гадость на землю. Говорят, что фаланга не ядовита, только кусает больно, но кто его знает...
«Знаеш, Васыль, я як видкрыв глаза, так и забув за всэ. Дэсь ще с пивчитвэртого лыжу и боюсь дыхнуть. Ще як ты додумався пидняться до мэнэ? Ни, хай будэ духота, що хочеш, тильки нэ та зараза».
Наша командировка в тот совхоз продолжалась двадцать пять дней. Хорошо, что район стригалей подкинул, а то мы десять тысяч овец, наверное, до осени не остригли бы. Я молчал, а наши коллеги еще не раз вспоминали Николаю его дебош в колхозе, из-за которого мы из лучших, стали худшими и прожили месяц в пустыне. На что Николай беззлобно философски отвечал: «Цэ вам на мисяць — и то важко, а як же там люды викамы жывуть и ничого».
А ведь так оно и есть. Сколько только в Казахстане, да и республиках Средней Азии, таких мест? И везде живут люди, что-то делают, что-то выращивают, а мы, в большинстве своем, и не знаем, какой ценой добывается тот же килограмм шерсти, стараемся любым путем уничтожить свое, вековое, в угоду чьим-то конъюнктурным интересам. И разве только о шерсти идет речь? Уже нет кроликов и нет пчел, нет рыбы и коконов, нет лошадей, овец и птицы. Что на очереди?
Так что, надевая что-то шерстяное, знайте, что шерсть на фабрике не производится... Ее растить надо!
                ЧАСТУШКА
Напевы, какие-то короткие песенки есть у многих народов, но такого явления, как частушка, кроме русского народа, не имеет никто. Пусть простят меня и занимающие вроде бы первое место в мире по песенному творчеству итальянцы, и вроде бы вторые, родные мне, украинцы, но факт — есть факт.
Частушка — простое и гениальное, причем законченное и понятное всем произведение из четырех строк — русское достояние.
Как говорила моя бабушка Маня: «Дав Бог, та щей кынув!» По отношению к частушке: спел, как прилепил. Ни добавить, ни убавить.
Частушки — история и душа народа. И какие бы там новшества не появлялись на наших сценах, с песнями из трех слов и набором программной компьютерной музыки, частушка жила и будет жить, пока живы Россия и народ русский. Это неразделимо и неуничтожаемо, ибо вечно.
Середина пятидесятых. Сколько молодых людей буквально из всех республик и областей приехали на освоение новых земель Сибири и Казахстана! Каждый привозил не только умение работать, но и умение петь, играть, организовывать что-то. Шла ускоренная национальная и культурная ассимиляция. Немцы женились на русских и украинках, белорусы на казашках и немках. Все это сближало, объединяло, устраняло недопонимание и не выставляло приоритетов в каких-то национальных вопросах.
С высоты уже прожитых лет могу с абсолютной уверенностью сказать, что на основном, первичном уровне, среди людей никогда не было вопросов, связанных с национальной принадлежностью. Да, ходили анекдоты и песни, рассказы и басни, но, кроме всеобщего добродушного смеха, они никогда ничего другого не вызывали. Потому что замешаны были на добром и воспроизводились не целенаправленно, чтобы кого-то обидеть, а для всех. Именно ребята из российских областей (Воронежской, Рязанской, Владимирской, Горьковской и других) привезли с собой на целину частушку, сразу пленив ею всех — как приезжих, так и местных жителей.
В моей родной Слободзее частушки были не менее популяры, чем в российских селах, поэтому мне, как гармонисту, в те времена не составляло труда аккомпанировать любому частушечному направлению. Ведь частушки бывают разные — веселые и грустные, девчоночьи и женские, мужские и стариковские. Используются при этом десятки мелодий. Каждая область или даже район, часто имели свою интерпретацию известной мелодии или вообще свою мелодию. В большинстве своем, частушки были веселые и лирические.
Люди их любили, особенно местные, им это было диковинно и интересно. И они с нетерпением ожидали наши импровизированные концерты. Не часто, пару раз в месяц, по рации шло сообщение в нашу бригаду: «Передайте Гурковскому, чтоб в эту субботу приехал в МТС, в баню». Это означало, что молодежь нашей центральной усадьбы хочет потанцевать. Мы запрягали бригадную кобылицу в обычный тарантас, а так как в основном ребята были приезжие, то грузились почти все на это транспортное средство, прицепившись, кто, где мог. Двое-трое размещались верхом на кобыле и шагом добирались за 18 километров в Ащелисай, на центральную усадьбу МТС. У меня было два гармоники — одну, купленную вскладчину, я держал в общежитии, вторая, МТСовская, была в бригаде для совершенствования. Мы подъезжали к общежитию, забирали гармонь и ребят, из тех, кто работал здесь, на месте, и ехали к клубу.
Вечерело. В клубе обычно в это время начиналось кино. Фильмы мы почти не смотрели: сперва шли в баню, а потом хотелось просто по-общаться, да еще ублажить местную публику, которая с нетерпением (мы это хорошо знали), ждала наших частушек. Обычно мы выстраивались в шеренгу человек в двадцать-двадцать пять: шли почти вполовину центральной улицы — от клуба до северного окончания ее, и пели. Туда и обратно — километра три. Так как мы шли, не спеша, то как раз успевали вернуться к клубу до конца сеанса.
В темные безлунные ночи зрителей-слушателей не было видно. Они стояли практически у каждого дома, ловили каждое слово. Смею заверить, там было, что услышать. Жаль только, что не хлопали. Неудобно, видимо, было. В светлые лунные ночи они тоже выходили, но стыдливо прятались в затененных местах.
Если частушку исполнять без купюр, то есть, такой, как она была рождена, то много чего можно было услышать. Но ребята старались подбирать то, что можно было петь на грани моральной допустимости, и это им удавалось.
Я всегда шел с гармошкой посредине. Справа — всегда Вася Самоделкин, коренной окающий волжанин, слева — всегда Виктор Морозов, парень из гармошечного города Шуя. Они были заводилами всего шествия. Они начинали, они заканчивали, они заполняли паузы при случайных сбоях.
Порядок был простой. Самоделкин, к примеру, начинает. Спел частушку — за ним тот, кто от него справа, и так — до конца шеренги. Как только спел последний, вступает Виктор, идущий слева от меня. За ним все, кто слева, по очереди. Закончили — опять идем вправо.
Чего только там не услышишь. Я знал сотни частушек разных стилей, так как играл беспрерывно и не по одному разу. Иногда ребята импровизировали и делили частушку на две части. Запевает Само-делкин: «Меня милка попросила не бросать, пока есть сила», а Морозов подхватывает: «Да не брошу, не боись, смотри с другим не завались!» И так далее.
Такие концерты были редкостью — хорошо, если в одном месте на всю область. Просто нам повезло, что ребята собрались веселые, певучие, один к одному. Да и были они совсем другими. Ну, не без того, чтоб после бани сто граммов выпить, чтобы горло для частушек очистить, да чтоб смелее пелось. За все наши молодые годы в селе не было ни поножовщины, ни других серьезных случаев, тем более грабежей или разбоев, хотя почти половина приезжих, так или иначе, пришла условно-досрочно освобожденной. Не могли они ничего противоправного сделать, потому, что мы им этого не позволяли. Да и они сами, понимая, что к чему, шли за нами — и те же частушки пели, и на работе старались. А условия там не приднестровские — суровые. Поэтому — работа, музыка и песня, частушка. Пели от души, по-доброму, потому и слушали нас люди. Может быть, нажать кнопку магнитофона и проще, но мы — живые люди, и лучше было слушать музыку живую, тем более творить ее.
После нашего вечерне-ночного прохода по улице в клубе убирались скамейки. Я играл танцевальные мелодии, пока в полночь не гасили свет. Местные расходились по домам, а мы шли на конебазу МТС, запрягали свою кобылу и, уставшие, но довольные, тем же путем возвращались в бригаду, оживленно обсуждая прошедшие действия и события, постепенно затихая-засыпая.
Кобыла часа через три, сама привозила нас в бригаду, и на этом наш частушечный десант завершался. А вскоре мы уже заводили трактора и выходили в поле. Удовлетворенные ребята знали, что их будут ждать в очередные приезды, поэтому каждый готовился по-своему, старался вспомнить или просто обновить свой репертуар, я «шлифовал» пальцы на гармошке, то есть мы жили, и хотели жить. Может быть, и не все получалось, но мы так жили, и не жалеем, а гордимся теми годами, считая их непотерянными. И то, что частушка живет в народе и поныне, лишь подтверждает это.

                БЫТ-ДЕЛО  ТОНКОЕ
Говорят, что индейцы "майя" пили когда-то какао из золотых кубков разового применения, похоже, как из наших раньше бумажных, а теперь пластмассовых и им подобных стаканчиков. Настолько высоко ценилось какао, этот "напиток богов". Такой был тогда сервис. Приходится признать, что за последующие многие тысячи лет качество сервисных услуг лишь неуклонно снижается. И не только в забытых богом странах, а  и в самых развитых. Процесс услуг вроде как не тем концом вставлен или не с той стороны. Вроде бы все понятно, вначале - услуга — потом ее оплата. Эге, так это же никому не интересно, особенно "услужливой» стороне. Сегодня процессы услуг все больше и больше рассыпаются по направлениям и видам, уже на каждую не услугу, а операцию, создается «услужливая структура, вместо тех громких многообещающих комплексных непрозрачных структур под названием «Дом быта». После неоднократного с ними знакомства окрестил их "Домами пыток". И должен заметить, казалось бы, свобода, никаких ограничений, твори, выдумывай, радуй народ качественно, быстро и по разумной цене. Так куда там! Сегодня, на тех же государственных мощностях, те же люди, что и в  те, «жестокие» тоталитарные времена, так же «чистят» людей, как и раньше, наматывая (извините) их кишки себе на палец, только по более дорогой цене,  и с горделивой независимой наплевательской улыбкой.
Листая альбом жизни, я не мог, не имел права не коснуться этого особого издевательского сектора нашей жизни.   Ну, о  нынешнем  бытовом  обслуживании, читатель  -сам  хорошо  знаешь.  А  мы  продолжим  вспоминать то, что  было  в  Слободзее, в  том  числе  и  плане  предоставления   бытовых  услуг  населению. .В «допотопные», как  некоторые  утверждают,  советские времена, когда не было электроники и вообще, как свидетельствуют отдельные нынешние знатоки, ничего не было, все-таки были мы, люди. Люди как люди, жили, работали, детей растили, производили в разы больше всего, чем сегодня  и, естественно, производили  какие-то  услуги  и  сами  их выполняли.
Тогда  не было    нынешних  комплексных    бытовых  предприятий  и  объединений, где  крайнего  всегда  трудно  найти. Тогда   бытовые  услуги    выполнялись    отдельными  мастерами, по  направлениям, которые   дорожили  своим  имиджем  и, с  которыми,чаще  всего, приятно  было  иметь  дело. Одни  шили  и  ремонтировали  одежду, другие -  обувь, третьи  -точили, выполняли различные    жестяные,   медницкие   и  другие  работы.  Особой  малочисленной  группой, были  представлены  фотографы. Очень  уважаемые были  люди.  Сам  занимался  долгое  время  любительской  фотографией, но  до  сих  пор  не  могу  понять, как  те  фотографы  работали  с  проявиятелями-закрепителями  и  БЕЗ  электричества, только  с  помощью  Солнца! А  какие  были  фотографии  по  качеству!.
Для  разрядки,    расскажу  об  одном  мастере, сверхуникальном  по  многим  направлениям. Другого  такого  в  Слободзее, я  не  знал.  Жил  он  рядом  по  нашей  улице, был  в  «прыймах», то  есть – жил  в  семье  жены. Все  звали  его  Мишка  Кузяка (кличка). У него  одно  время  было  постоянное  место  работы  - в  центре  русской  части  села, снимали  комнату  под  парикмахерскую. Ну, это  так  сказать  была  его  официальная  деятельность. Кроме  стрижки  и  бритья -  он  был  мастер  на  все  руки, в  полном  и  истинном  понимании  этого  выражения  и  действительно  мог  отремонтировать  что  угодно, из  того, что  было  у  людей  в  то  время. Гармошки, трофейные  аккордеоны, велосипеды, мотоциклы, часы  и  все, что  могло  ломаться  в то  необеспеченное  время –всё  несли  на  ремонт  к  нему.
Причем-  никаких  специальных  приспособлений  или  оборудования, тем  более- каких-либо  запасных  частей,  ко  всему  приходившему  на  ремонт, у  него  не  было  абсолютно, потому, что  этого  тогда  - просто  не было. Изворотливый  Кузяка, крутился, как  мог – из  двух-трех  гармошек –собирал  одну  и  отдавал  тому  заказчику, кто  шел  первым  по  очереди. При  этом  очередность  нуждалась  в  постоянном  контроле  и  для  Мишки  была важнее  самого  ремонта. Учитывались  и  характеры  заказчиков,  и  их    возможности (физические). Тогда  и  побить  могли. В  критические  моменты, когда  не  поступало  объектов  на  ремонт, и  не  из  чего  было  вытаскивать  запасные  части- он  прятался  по  чердакам  и  огородам, пускал  слух, что  уехал  за  запасными  частями  и  т.п., а  потом,  по  мере  поступления  новых  заказов-появлялся  и  все  повторялось.
Я  был  свидетелем  одного  случая, в  котором  отразился    весь  внутренний  мир   нашего  соседа. В  Слободзее  всегда  любили  традиции, в  том  числе  общительно-бытовые.
 Мой  отец  был  кумом  этого  мастера, сосед-все-таки. И  каждое  воскресение  обязательно  шел   к  нему  бриться. Раньше  это  тоже  был  серьезный  ритуал. Опасная  бритва, профессиональный  помазок, да  и  мастер –сосед-кум, есть  повод. Отец  брал  бутылку  вина  и  шел   к  Кузяке  бриться, иногда  и  стричься, если  подходили  сроки.  Пришли  в  один  выходной, Мишка  усадил  отца  на  стул, пропарил  ему  лицо  горячей  мокрой  тряпицей, густо  намылил  и  говорит: «Кум, посиди, пока  лицо  отойдет- я  сейчас!»  и  вышел  на  улицу.  Сидим  мы  с  отцом  в  комнате, ждем, а  мастера  нет. На  стене  часы-ходики  висят. Проходит  минут  десять- никого. Проходит  еще  столько  же, отец  берет  в  руки  бритву  и  начинает  сам  бриться, а  то  уже  мыло  высыхать  начало,  и  мне  говорит: «  А  ну  пойди,  глянь, что  он  там  делает  тот  Мишка». Я  обошел  весь  дом, залез  на  чердак, вышел  на  огород- нет  никого. Сказал  отцу об  этом. Он  говорит:» А  ты  пойди  к  деду  Максиму,  через  дорогу, может  он  там!».
Пошел  я  к  тому  деду- а  они  сидят  вдвоем  за  столом  и  пьют  вино. Мишка, как  меня  увидел- вскочил: «Е!...а  я  за  кума  и  забыл, намылил  и  оставил!».
 Вот  такой  уникальный  мастер  был в  то  время, один  на  всю  Слободзею  русскую  часть  и –ничего  выжили, вытерпели. И  грустно  было  иногда,  и  весело,  и иногда  даже  очень  весело…, но-таки  -жили….

                НОВОСЕЛЫ
Помните, как  в  той  песне: «Подумать  страшно  мне  теперь, что  я  не  ту  открыл  бы  дверь. Другой  бы  улицей  прошел….».
А  ведь  я  попал  в  Ащелисай, можно  сказать,  совершенно  случайно. Как  часто  по  жизни  и  бывает  и,  вполне  возможно, что  сегодня  не  писал  бы  о  нем….
Когда  нас  провожали   на  вокзале  в  Кишиневе, в  феврале 1955  года, было  довольно  холодно  и  у музыкантов  духового  оркестра, от  мороза  прилипали  губы  к  мундштукам  труб, сам  видел. Провожали  нас  шумно, с  помпой. Первый  эшелон  целинников  отправляла  Молдавия  в  Казахстан, причем, конкретно  в  Актюбинскую  область. Везли  нас  быстро, специальный  поезд  останавливался  только  на  узловых  станциях. Вагоны, естественно, «гудели». Многие  набрали  с  собой  вина,-  в  бочонки, канистры, грелки, ну, кто  во  что  и  сколько  мог, плюс – получили  некоторые  «подъемные»  деньги. В общем, некоторая  материальная  база  была, к  ней  добавилась  нервозность  неизвестности, – куда, что  и  как, да  и  определенная  свобода  от  всего, что  было  до  сих  пор. Все  это  вместе  взятое  и  располагало  к  тому, чтобы «погудеть».
В  документальных  фильмах  тех  лет, да  и  отдельных  художественных  лентах, выезд  на  целину, как  и  на  другие  «великие»  дела (строительства ГЭС, ЛЭП, позже БАМ  и  тп.), отъезжающих  всегда  показывали   героями – патриотами, с  комсомольскими  путевками  и  горячими  сердцами. По  жизни, оно  не  всегда  выходило  так. Как  правило, все  начиналось  с   Решения  Центральной  власти, а  потом  - обычной  вербовки, в  масштабах, в  зависимости  от  серьезности  направления. Освоение  целинных  земель – тогда  было  главным  и  очень  масштабным  направлением, на  него  работали  многие  государственные  органы  и  под  него, выделялись  огромные,  по  тем  временам,  средства. Больше  всего  среди  нашего  эшелона, ехало  людей, что-то  понимающих  в  механизации – комбайнеров, трактористов, водителей.
Вербовщики  выхватывали  таких  из  списков  желающих,  в  первую  очередь (за  таких  им  больше  платили), а  потом  уже  дополняли  группы  другими  людьми, даже  без  специальностей, но  таких  в  первом  эшелоне, были  единицы, в  том  числе  и  я. Пока в  Министерстве  сельского  хозяйства  Молдавской ССР, оформляли  необходимые  документы, тем, кого  уже  «присмотрели»  вербовщики, выезжавшие  до  этого  по  районам, -  предприимчивые  представители  молдавского  комсомола, оперативно  выдавали ребятам, подходящим  по  возрасту, комсомольские  билеты  и  комсомольские  путевки.
Я  тоже  получил  билет  и  путевку, в  которых,  стоял  год  рождения, -1938-й. Так  я  был  записан  со  школы. Других  документов  у  меня  не  было, да   больше  никто  ничего  и  не  требовал. По  тем  документам, мне  шел  семнадцатый  год, хотя  на  самом  деле – шел  пятнадцатый….Но  никто  этого  не  знал, да  и  кому  это  было  интересно.
Состав  того  первого   «молдавского  эшелона», был    очень  разнообразен, и  по  национальному  признаку  и  по  возрасту.  В  основном  это  были  украинцы, русские, белорусы, в  разные  времена,  оказавшиеся  на  территории  Молдавии, в  том  числе  и  во  время Войны,  и  после  неё,  и   из  многих  районов. Меньше  всего,  по  совокупности,  было  молдаван, хотя  нас  всегда  и  везде (потом)  называли  «молдаванами», на  что  мы  не  обращали  внимания, так  как  в  этом  не  было  ничего  зазорного. В  большинстве  своем, они  друг  друга  раньше  не  знали, были  отдельные  знакомые – соседи, но  редко.
В  Москве  наш  поезд  поставили  отдельно, на  пригородном  отделении, к  каждому  вагону  подали  большие  грузовые, машины  со  скамейками  для  пассажиров, покрытые  брезентовыми  тентами, мы  погрузились  вместе  с  вещами  и  были  оперативно  перевезены  на  другой, Казанский  вокзал. Старшие  по  вагонам  объявили, что  мы  будем  выезжать  вечером, с  такого-то  пути  и  таким-то  поездом, а  до  вечера,  все  свободны.
Пока  мы  ехали  до  Москвы, как-то  само  собой  получилось, что  два  соседних  купе  плацкартного  вагона, а  это  в  общем -12  человек,  нашли  общий  язык, вместе  кушали, пили  и  пели, и  как  бы  стали  одной  командой.  Приехав  в  Москву  и, получив  целый  день  свободного  времени, мы, всей  этой  вновь  образованной «командой», вышли  в  город. Ну, естественно, поехали  на  Красную  площадь, прошлись  по  главному  магазину ГУМ ( там  с  нашими  кошельками  делать  было  нечего), поели  там  мороженного  и  вышли  на  площадь. Рядом  - здание  Исторического  музея, кто-то  прочитал    вывеску  и  предложил  зайти  в  музей, все-таки Исторический!.Зашли. Прошлись  по  одному  этажу.  Для  меня  все  (и  всегда,  и  везде) – новое  было  интересно, среди  нашей  команды  таких, как  я, любителей  старины  и  чего-то  нового, больше  не  было.
Возраст  группы  колебался  от  моих 15-ти,  почти, и  единственного  среди  нас  молдаванина, Ивана Чунту (25  лет), а  дальше  от  35 (мой  отец)  и  до  50-ти. Всем  им,  «эти  старые  музейные  кости», были  абсолютно  не  интересны, поэтому, кто-то  видел  слева  от  главного  входа, влево  дверь  в  полуподвал,  с  надписью «Столовая»  и   решили, что  там  будет  гораздо  интересней….
Пока  я  в  одиночку  осмотрел  все  этажи  музея  и  пришел  тоже  в  столовую, компания  уже  заканчивала  трапезу, а  на  краю  стола  стояли  восемь  пустых  бутылок  из-под  водки….Выйдя  из  музея, начали  искать  туалет, направо  у  кремлевской  стены  висел  большой  стеклянный  шар, с  надписью «Туалет», двинулись  туда. У  входной  двери, влево – часовой  с  карабином, из  кремлевской  охраны, не  говоря  ни  слова, нажал  кнопку, вышел  капитан  с  повязкой  дежурного, спросил - в  чем  дело- это  служебный  вход  в  комендатуру. Спутники  мои  спросили  туалет, мол,  тут  написано. Капитан  сказал – там  есть  же  стрелка, указывающая, что  вход  в  подземный  туалет, несколько  дальше, вдоль  стены. Слава  Богу, обошлось  все  нормально, а  то  ребята  наши   были  очень  перевозбуждены, в  том  числе  и  по  естественным  причинам. С  трудом  добрались  до  вокзала, сели  потом  в  поезд  и  прямым  сообщением –на  Актюбинск. Как  и  было  договорено, мы  снова  заняли  два  последних  купе, но  наши  ряды  поредели. Не  явились  на  посадку  двое  из  нашей команды. Ну, их  и  в  музее  не  было, они  сразу  куда-то  отправились, может  к  знакомым  или  родственникам. Так  как  поезд  был  литерный, никто  не  сходил  с  него  и  не  садился, то  у  нас  образовалось   в  одном  купе  два  свободных боковых  места. На  вопросы  сопровождающих, где  ваши  попутчики – мы  не  знали, что  отвечать.
По  дороге, на  одной  из  узловых  станций, курившие  на  перроне  ребята  из  наших  купе, подобрали  какого-то  побитого    полу  хмельного  бедолагу, да  еще  с  гармошкой. Его  или  из  вагона  выбросили,  или  он  сам  откуда-то  сбежал, но  наши  его  приютили, обогрели, а  потом, всю  дорогу  заставляли  играть  и  пели  разные  песни. Команда  у  нас  такая  собралась, песенная…. Я  не  знаю, куда  тот  гармонист  держал  путь, но  доехал он с  нами  до  самого  Актюбинска, как  говорится – без  билета  и  на  всем  готовом.
В  Актюбинск  наш  поезд  приехал, где-то  в  полночь. Мы  сразу  почувствовали  вкус  «переселенческой»  жизни. Бушевал  страшный  буран, оставивший  город  и, естественно, вокзал, без  освещения.  На  железнодорожных  стрелках  горели  обычные  свечи. Мороз  был  за  25  градусов.  Старое  здание  железнодорожного  вокзала, не  могло  вместить  (даже  стоя  вплотную  друг  к  другу) и  половину  целого  эшелона. Вдобавок  ко  всему, местные  встречающие  заявили, что  ждали  нас  только  через  два  дня  и  т.д.. Вышедшие  из  поезда  разгоряченные  пассажиры, кинулись  было  назад,  в  вагоны, но  пустой  состав  очень  оперативно  куда-то  утащили. А  тут  темень, буран, холод,  крики, ругань.
Наша  команда  из  десяти  человек, не  вместилась  в  здание  вокзала  и  вышла  с  его  внутренней (городской)  стороны. Темнота, ветер, снег, а  мы  стоим  на  автобусной  остановке, прыгаем  от  холода  и  не  знаем, что  делать  дальше. Тот  Васька, -гармонист (оказался  моим  тезкой), начал  играть  что-то  веселое, ребята  начали  прыгать  под  музыку  и  тут (вот  когда  вспоминаешь, что Бог  есть!), к  нам  подъезжает  машина, крытая  брезентом, какой-то  мужик  выходит  из  кабины  и  спрашивает: «Ребята, вы  артисты?». «А  ты  что – не  видишь!» - ответил  за  всех  Васька. «Тогда, давайте  быстрее  в  машину  и  поедем, а  то – замерзнете»- сказал  тот  мужик. Мы  погрузились  и  поехали. Оказалось - в  областной   Дом Культуры. Разгрузились, нам  показали, где  разместиться. Тепло, сухо, благодать!.  Ребята  тут  же   начали  «обмывать»  наше  чудесное  спасение, естественно,  под  музыку. В  Доме  Культуры  в  то  время  был  только  сторож. Тот  мужик, что  нас  привез – сразу  уехал. Пошли  песни, даже  танцы, но, как  говорится, не  долго  музыка  играла, - часов  в  шесть  утра, опять  приехал  тот  мужик, начал  крыть  нас  матом  и  выгонять  из  того  Дома  Культуры. Он  снова  привез  артистов, уже  настоящих….
Оказалось, что  в  Актюбинске  проходил    областной  смотр  художественной  самодеятельности  и  того  мужика,   послали  встречать  ночью  самодеятельных  артистов  из  соседнего  с  городом, Мартукского  района, но  так  как в связи с  плохими  погодными  условиями, все  графики  движения  поездов  сбились, да  еще  мы  приехали  вне  плана, то   нас  и  приняли  за  тех  артистов.
На  обидные  высказывания  в  наш  адрес, почему  мы  сказали, что  артисты, тот  же  Васька  резонно  ответил: «А  мы  такие  и  есть!».
Короче  говоря, выпроводили  нас  опять  на  буран,  но   местный  сторож,  которому  тоже  кое-что  перепало  от  нашего  пиршества, потихоньку  провел  нас  в  соседнее  с ДК  здание, которое  оказалось  областным  управлением  сельского  хозяйства (оказалось  нас  там  всех  и  будут «распродавать» - днем),  договорился  там  со  своим  коллегой-сторожем, и  тот впустил  нас  в  фойе     управления. Ну, хоть  не  на  улице  и  то,  слава  Богу.
И  вот  здесь  появляется  Его  Величество – Случай, в  лице  хозяина  заезжего  дома  Ащелисайской МТС  в  Актюбинске,  и  по  совместительству, в  то  время, экспедитора  и  вербовщика  кадров, одновременно  - деда  Данько. Называю  его  так, потому, что  так  его  звали  все. Ну,  какой  он  тогда  был  «дед!», мужик  лет  под  пятьдесят, крепкий, энергичный, с  определенной  хозяйской  хваткой  и  ничто  нечеловеческое  ему  не  было  чуждо, как  показали  последующие  годы  нашего  знакомства.
Данько  пришел  раньше  всех, ему  было  поручено  из  Ащелисая, выхватить  из  приезжих  «молдаван» группу  работников - механизаторов. Мы  об  этом  не  знали, но  он  именно  потому  и  пришел  пораньше, пока  и  начальства  еще  не  было,    и  наших  коллег  пассажиров  сюда  еще  не  перевезли. Узнав,  кто  мы  и  что  здесь  делаем, Данько бросил  на  ходу: «Пидождить, хлопци, я  скоро!»-  и  выскочил  на  улицу.  Минут  через  двадцать, он  снова  появился  и  заторопил  нас,  побыстрее  грузиться, машина  стоит  рядом  с  входной  лестницей.  Мы, не  понимая, что  к  чему, но  чувствуя  какой-то  к  нам  интерес, погрузились  в  машину  и  через  несколько  минут, уже  были  в  доме Данько, вернее, в  той  комнате  для  приезжих, которую  МТС  снимал  у  него.
Опять  благодать…Тепло, просторно,  даже  для  11-ти  человек. Данько  принес  пару  литров  водки, соленого  сала, лука, чеснока, хлеба, соли. Потом  побеседовал  с  нами, с  каждым  по  несколько  фраз. Сказал, что  представляет,  хорошую,  славную  МТС, что  нас  там  очень  ждут  и  готовятся  к  приему. Что  там  есть  железнодорожная  станция (обманул, что  МТС  прямо  на  станции  стоит), переписал  наши  фамилии, собрал  путевки  и  сказал: «Вы  тута  пока  грийтэсь, а  я  скоро  прыду. Дождиться  мэнэ!». Мы  никуда  и  не  собирались  уходить, на  улице  уже  рассвело, но  буран  не  стихал,  и  было  темно,  как    поздним  вечером.
Вернулся  он  не  скоро, но  довольный. Сказал, мол,  областное  начальство  очень  довольно, что  ему  удалось  так  быстро  собрать  группу  работников, согласившихся  ехать  в  Ащелисай. Еще  сказал, что  мы  через  час  выедем  на  вокзал  и поедем  поездом, сделав  круг, через  станцию Кандагач, так  как  из-за  бурана  по  обычной  дороге – не  проедешь. Ребята  наши  стали  возмущаться, что  придется  ехать  поездом, с  пересадкой  и  более  200-ти  километров, но  Данько  их  успокоил  тем, что  сейчас  везде  такая  погода  и  такие  дороги.
Поехали  на  вокзал, сидим – ждем. Опять  тот  Случай  просится  внести  корректировки.  Оказалось, что  билетов  на  поезд, идущий  на  Кандагач – нет, в связи  с  нашим  приездом, наверное. И  тут! -  к  нам  подходит  какой-то  мужчина, спросил, кто  мы  и  куда  двигаемся (Данько  пошел  искать  билеты), тот  мужчина  говорит: «Ребята, да  зачем  вам  тот  Ащелисай, у  черта  на  куличках! У  меня  вон  стоит  машина, я  из  Родниковской  МТС, главный  инженер, до  Родниковки  от  Актюбинска  -40  километров. Поехали, мы  к  вечеру  будем  дома!». Мы  переглянулись, потом  взяли  свои  вещи  и  пошли  за  ним….И  тут, откуда  ни  возьмись –Данько!, ну  еще  бы  минуту  не  пришел  бы  и  мы  уехали, в  Родниковку!. « Вы  куда?!» -заорал  на  весь  вокзал  Данько  и  полез  драться  с  тем  инженером, он  оказывается,  сумел-таки  достать  десять  билетов. Я  не  сказал, но  наш  гармонист, Василий, пока  мы  были  на  вокзале, – куда-то  делся  и  больше  мы  его  не  видели. Поэтому, нас  осталось  ровно  десять  человек.
Понятно, что  нам  стало  неудобно  перед  Данько, да  и  все  наши  путевки  были  у  него, поэтому  мы  извинились  и  перед  ним, и  перед  тем  инженером,  и  выехали  на  Кандагач, там  долго  ждали  поезд  на  Орск, но  перед  утром – были  уже  на   нашей станции, тогда  это  был  разъезд №304.
И  тут  нас  начали  постигать  разочарования. Оказалось, что  от  станции  до  Ащелисая, еще  целых  7  километров! Пока  мы  на  двух  пароконных  санях  их  преодолели, – просто  закоченели  от  холода, и  еще  не  раз  потом  вспомнили  того  инженера  из  соседней,   с  Актюбинском,  Родниковки. Но  выбор  уже  был  сделан. Мне  думается, что  это  не  мы  его, а  он (Выбор) – нас  выбрал….
Вот  с  такими  мелкими  трудностями  и  пришлось  столкнуться, прежде  чем  мы  оказались  холодным  февральским  утром  в  натопленном  кабинете  директора  МТС –Кучеренко Якова  Марковича,  на  первой  ознакомительной беседе. Судьба  играет  человеком, а  человек  играет…на  гармошке( в  нашем  случае). Так  я  появился  в  этом, ставшем  впоследствии, родным  для  меня  месте, а  мог  бы  и - «другой  улицей  пройти», где – то,  через  Родниковку….
Наше  внедрение  в  ащелисайскую  жизнь,  было  довольно  сложным  с  самого  первого  дня. Вначале  нас  поселили  в  заезжем  доме  колхоза  им. Буденного, это  рядом  с  домом  Лакшенко  И.П..(Позже  в  том  доме  жил  Яков Майер). Там  сделали   нары  во  всю  ширину  комнаты,  и  мы  все  вповалку  там  спали. Вечером  первого  дня, как мы  туда  вселились,  пришел  знакомиться  сосед, Лакшенко. Принес  на  закуску  несколько небольших  соленых  арбузов, Мы  их  поели, а  круглые    арбузные  чашечки-корочки  сложили  да  утра  на  окне. Рано  утром, страшный  рев    буквально  потряс  всю  нашу  группу.
Все  попадали  с  общих  нар,   в  каком-то  необъяснимом  страхе. И  окна  одного  в  землянке  не  стало, исчезло  куда-то…,  И  снежок  в  дыру  залетает.
Оказалось, Иосиф  Петрович,  утром  выпустил    погулять  на  улицу  корову  и  годовалую  телку. Одно  из  окон, как  раз  там, где  лежали  арбузные  корки, было  без  стекла, просто  забито  тонкой  черной  кровельной  бумагой - толью. И  было  то  окно    почти  рядом  с  землей, землянка  низкая, вросла  в  землю. Телка  унюхала  лакомство, те  арбузные  корки,  прорвала  толь,  просунула  в  окно  половину  головы  и  жует  себе.
Голова  спящего  на  нарах  крайнего  мужика, всего-то  в  полуметре  от  окна. Когда    мужик  услышал  какие-то  чавканья  рядом  с  лицом  своим, открыл  глаза  и  увидел, что  черт  с  маленькими  рожками (так  ему  с  похмелья  показалось), подбирается   к  его  голове…,он  в  ужасе  вскочил, заорал  нечеловеческим  голосом  и, естественно,  напугал  телку. Та,  с  перепугу,  дернула  головой, зацепила  рогом  за  раму  и  убежала  с  окном  на  шее.
Мы  в  том  заезжем  доме  жили  недолго, но  о  том  времени, можно  было  бы  очень  много  чего  написать. Просто  добавлю, что  привыкшие  к  музыке  нашего  случайного  попутчика, Василия, наши  земляки, заявили, что  им  скучно, пустили  по  кругу  шапку, собрали  400  рублей, купили в  сельском  магзине, отличную  шуйскую  гармонь, принесли  её  домой, вручили  мне  и  сказали: «Вот  тебя  Василек, гармонь  и  у  тебя  есть  ровно  месяц , чтобы  научиться  на  ней  играть. А  то  нам  очень  скучно!». Так  я  стал  гармонистом, а  потом  и  баянистом, на  всю  жизнь.
И  еще  добавлю  - из  тех  десяти приехавших  в  тот  год, «молдаван», в  первый  же  год  осталось  только  четверо:  единственный  в  нашей  группе  молдаванин, Иван Чунту, работал в  колхозе «Новый  путь», бригадиром  тракторной  бригады, еще  один  из  нашей  группы, Любицкий  Эдуард  Данилович,  очень  толковый, знающий  и  трудолюбивый  был  человек, женился  на  моей  немецкой «матери», Франческе  Штиль  и  уехал  в  Джамбульскую  область, я  один  из  всех  их,   прожил  в  Ащелисае  22  года, а  вот  мой  отец, Гурковский  Андрей  Гаврилович, проработавший  на  ащелисайской  земле,  четыре  года, достоин, чтобы  о  нем  сказать  несколько  слов. И  вовсе  не  потому, что  он  мой  отец.
Он  был  и  кузнецом,  и  особенно,  комбайнером  высочайшего  класса. По  работе, поверь  мне  читатель, я  не  осрамлю  свою  седую  голову, - ему  не  было  равных, ни  в  Ащелисае, ни  во  всем, родном  ему  и  мне, Слободзейском  районе. Но  три  войны,   шесть  ранений  и  контузий, плюс   вспыльчивый  характер, всегда  ему  мешали, всю  жизнь и  везде.
В  1956  году  он  работал  на  сцепе  двух  комбайнов  от  МТС, в  колхозе им. «Розы  Люксембург». Каждую  неделю, областная  газета, «Актюбинская  правда», давала  о  нем  материалы  под  рубрикой «Герои  жатвы». Всю  уборку  он  шел  впереди  всех  по  области  и  намолотил 1200  тонн  зерна, при «норме»  на Героя  социалистического труда,  в  то  время, -1000 тонн. И  он  гарантировано  получил  бы  того «Героя», в  крайнем  случае – один  из  орденов  Ленина, выделенных  в  том  году  на нашу  МТС. (их  тогда  получили Шиц Э.Я. и  Грузин И.Е., у  которых  показатели  были  просто  несравнимы, с  показателями  отца). Но. Закончилась  уборка  и  отец, расслабившись, может  и  по  делу, не  знаю, но  обругал  матом, кого-то  из  руководства  МТС, в  итоге, вместо Героя, – не  получил  даже  самой    низшей,  по  статусу, медали.
Точно  такое  же  повторилось  с  ним  в Ащелисае,  и  в 1958  году, один  к  одному. Такое  же  было  с  ним  и  много  раз,   уже  дома, в Слободзее. Местные  начальники, когда  он  добивался  наивысших  в  районе  показателей, зная  его  слабости, иногда  сами  провоцировали  его  на  конфликт, чтобы  потом  обделить  его  всем, чем  было  можно.  Единственный  раз, как-то  он  сумел  выдержать  эту  «наградную»  паузу  и  получил  орден Трудового  Красного Знамени, а  мог  бы  быть весь (простите) увешан  наивысшими  наградами  за  все  годы работы, и  по  заслугам. Ну, что  было, то  было. Теперь  уже   ему  не  до  наград, к  сожалению.
Эта  групповая  фотография  показала, что  были  хорошие  люди  и  среди  новоселов, тех  же «молдаван», белорусов, русских, украинцев (не  только  первопоселенцев)  и  других  прибывающих  на  нашу  балку  людей  разных  национальностей, многие  из  которых  тоже  оставили  свой  добрый  след  на  этой  земле.

                ЖАЖДА
На земле столько воды, что если бы покрыть всю ее (землю) ровным, довольно толстым слоем воды, то она стояла бы всюду, и суши просто не было видно. Воды много, а пить нечего. Вроде и не должно и не может такого быть, но, к сожалению, это действительно так. И если от голода страдает треть землян, то от жажды уже больше половины и это несмотря на таяние ледников из-за потепления. А что же ледники? В основном они поляризованы, если и тают, то стекают в те же горько-соленые океаны. А там, где ледники тают в теплых краях, то и там через реки тоже стекают в моря и океаны. Постепенное потепление пока ничего хорошего не сулит. Пустыни расширяются, наступают стремительно на всех континентах, реки и озера, даже отдельные моря высыхают. Проблема воды, питьевой и поливной, с каждым годом заявляет о себе все сильнее. Для человека вода стоит на втором месте после воздуха, жажда, действительно, все. И если где-нибудь в Карелии или Финляндии о питьевой воде можно просто разглагольствовать, то в Казахстане, Средней Азии, Калмыкии, Ставрополе, на юге Украины, Крыму, да еще во многих регионах России и постсоветского пространства, о воде говорят совсем по-другому. Там вода — это действительно жизнь.
Мне тоже довелось не раз испытать истинную жажду и много раз, так что знаю не по-наслышке, что это такое. И ничего вроде бы не было такого необычного или вообще из рук вон выходящего, просто была жизнь. Можно не верить, но я не раз пил из колесного следа повозки. А что было делать? В молодости, у меня был велосипед начала двадцатого века, с одной левой педалью, а правой вообще не было, даже рычага. Я привязывал телефонным кабелем левую ногу к педали и так ездил. Вниз — давлю на педаль, вверх — тяну ту же педаль и той же ногой. А вместо камер — полова набита в покрышки, приплющенно так едешь, тяжело, но едешь! Попутно скажу, что тот, допотопный велосипед по общему качеству был во много раз лучше, чем поставляемые сегодня велосипеды по импорту. Сегодня это даже не мусор. А тогда что-то там подтянешь, молотком подравняешь, сел и поехал!
Конечно, после моего велосипеда, особенно при +40°, хотелось пить, поэтому то, что попадалось на дороге, ямка с водой, какая-нибудь колея и т.п., все использовалось. Но не ради этого я пишу эту быль. Хочу показать, как пацаны, мои сверстники, выросшие в условиях войны, голода, разрухи, были не чета нынешним их сверстникам. Их, босых, раздетых и всегда полуголодных, не брала никакая зараза, они не болели, потому что не могли болеть, тем более «косить» под больных, потому что любили жизнь и просто жили, они были людьми.
Летом пятьдесят шестого до уборки, у меня был трактор ДТ-54, работал я в бригаде Даниила Георге в колхозе им. Чапаева. Начало июня, 36 — 38 градусов днем, идет сенокос. У меня на этот период штатная прицеплена машина — грабли тракторные. Одни агрегаты сено косят, это день полный на солнце, потом я граблями десятиметровыми сено согребаю и делаю такие валки, а третий участник или агрегат, подбирает валки в специальный копнитель и ставит копны в ряд. Потом их перегрузят в стоговозы и перевезут к месту хранения, то есть на сеновал: вот вся сенокосная технология.
Вечером бригадир мне сказал, что на самом дальнем нашем поле у другого села, Рождественка, два дня назад скосили половину поля, гектаров 50. Первую половину того поля скосили раньше, и согребал ее агрегат из другой бригады, они как раз там рядом работали, а у нас докосить было нечем. Теперь докосили, так грабли уехали, а если, мол ,завтра не согребем, по такой жаре от сена одна пыль останется. Поэтому срочно езжай пораньше туда, там есть две бочки с водой, и трактор «Универсал» нашей бригады подбирает валки. Ехать туда напрямую километров десять, но грабли широкие, а кругом посевы зерновые, уже в рост пошли, придется объезжать все поля кругом, это еще километров десять. При максимальной скорости трактора 7 км в час, три часа езды.
Получив задачу на завтра, мы с прицепщиком все проверили, подтянули и были готовы к утреннему выезду. Утром подождали бригадного повара дядю Колю, пышный был такой веселый мужик, он в полшестого подъехал, сделал чай, а потом говорит: «Ну, пацаны, я вас сейчас рыбкой угощу, вчера от сына из Мурманска посылку получил». Он выдал нам по средней такой вяленой рыбине, внешне похожей на леща. Мы этот деликатес с аппетитом уплели за обе щеки, выпили чая, нашли пустую поллитру, налили туда воды на всякий случай и двинулись в далекий трехчасовой путь. Двигались по краям полей и часам к десяти были на месте. Я хотел промочить горло, начал
искать бутылку, нашел ее, но пустую. Пацан-школьник, мой прицепщик, пока я вел трактор и полулежал, оперевшись на боковину кабины, просто воду выпил. Ну, выпил и выпил.
Подъезжаем к скошенной загонке — бочка деревянная стоит, большая такая кадушка без верхнего дна. Подходим к ней, заглядываем — на дне бочки где-то на сантиметр - вода, а в ней — предста-вители всех живущих в том регионе насекомых всех видов — летающих, ползающих, кувыркающихся и тысяч сто, не меньше. Ну что, сцедили мы воду в мою фуражку и, поделив, выпили, гдето с литр. Поехали согребать сено. Дело к полдню. Солнце вертикально почти, пыль, дышать нечем, да и рыба соленая дает о себе знать. Выехали на второй конец поля, там тоже у дороги стоит кадушка. Побежали к ней, а там тоже, что и в первой — на палец воды и мириады насекомых. Опять сцедили всю массу в фуражку и выпили.
 Больше никаких запасов воды нет. Вижу, с другой стороны поля трактор стоит нашей бригады, тот, что копны делает. Поехали к нему, никого нет, что-то там на двигателе у него разобрано. Поискали, может, какая-то емкость с водой — нет ничего, абсолютно. Уже два часа дня, трактор, куда ни дотронься, горячий, пальцы обжигает. Что делать? Мы согребаем, ездим из конца в конец, а уже в глазах темно. Я пацана в кабину взял, ему еще хуже на солнце, чем мне в кабине, хотя и мне в этой печи не сладко. У нас был кусок  тонкого троса, я из МТС привез, мы его к рычагу гребки приделали, и пацан прямо из кабины автомат включает — выключает. А пить-то уже невозможно хочется! Можно,конечно, было бросить все, нас же обманули с водой, хотя бригадир мог и не знать, есть там вода или нет. Но воды нет. Ну что, отцепить грабли и ехать в бригаду, полтора часа туда, полтора назад, поле не закончим, это завтра опять сюда ехать? Да с какими глазами я утром войду к бригадиру? Нет, согребаем дальше. Потом — шальная мысль, а соседский трактор! Мы подъехали к нему и спустили из его радиатора две фуражечки воды, каждому по одной. Вода из радиатора старого трактора была похожа на жидкость, если по современным меркам, это как испорченный томатный кетчуп, разбавленный поганой кока-колой, густая такая, темно-коричневая. Мы несколько раз подъезжали к тому бедному трактору, пока из радиатора стала кусками вываливаться грязь. Все, и этот источник иссяк.
Должен сказать, сознание того, что больше ничего нет, кроме килограмма разнокалиберных насекомых, придало нам, не знаю, какие
силы, мы закончили поле и поехали в объезд, в бригаду. Но не по той же дороге, а километра на два дальше, мимо родника. Ледяная такая, чистая вода, и солнышко уже село, и хорошо-то как на свете жить. А внутри наших желудков чего только нет, всего полно, кроме воды и пищи. Да разве это главное, да разве мы поле не закончили, да завтра будет день, и дядя Коля еще даст рыбы из Мурманска, только согребать будем уже с водой!
Повторяю, я не выставляю нас какими-то великомучениками с куриными желудками, переваривающими даже щебень. Нет, это была рутинная, обычная работа, и у нас были обычные молодые желудки, которые ничего не боялись, и так должно было быть, в плане здоровья имеется в виду, и сейчас А сейчас такие пацаны слягут от кислого молока, не то что воды из радиатора. Есть о чем подумать и срочно.

                А  ВЕДЬ  МОГЛИ  И СЪЕСТЬ

Кто такие волки, теоретически знают все. Некоторые люди видели их в зоопарках, в кино, на фото и картинах, некоторые с ними работают, и совсем немногие люди встречались с волками или одним волком глаз на глаз, хотя бы раз в жизни. Мне посчастливилось по жизни встречаться с волками довольно часто. Почему вдруг я, перелистывая альбом жизни, снова остановился на волчьей теме? Пришла пора. В мои молодые годы, даже в бескрайних степях Казахстана, волк считался редким животным, хотя не был кандидатом в Красную книгу, нет, волков просто было мало. Объявленные в те времена 500 рублей пятидесятых годов за шкуру волка, могли заработать очень немногие любители. А в начале двадцать первого века, волки снова стали подходить к селениям и даже ходить по улицам. Это  не  просто  так. Волк всегда   был индикатором лесной и степной жизни, то есть, чем меньше было людей, тем больше было волков, и наоборот. И то, что в Казахстане, волки стали заходить опять в села, скорее говорит о проблемах людских, а не волчьих.
Конечно, осваивая новые земли, мы распугали или просто уничтожили местную фауну. Исчезли сурки, тушканчики, барсуки, большие королевские дрофы, зайцы. Развитое животноводство в советские годы, естественно, поддерживало волчий кормовой баланс, а сегодня и дикой фауны нет, и общественного животноводства тоже, вот и пошел волк в село, жить-то ему как-то надо. Появление волка в селе — уже сигнал, звонок, что у нас, людей, не все хорошо и гладко. А волк - это особое животное.
 В отличие от волка — предателя рода, то есть собаки, прикормленной людьми, волк с самого рождения есть потенциальный преступник и вечно находится в розыске. Волками не становятся, волками рождаются. За многие тысячелетия эволюции, они сохранились как вид, несмотря ни на какие гонения и стрельбу только на поражение. Они есть, и об этом надо всем людям помнить. Волки нам не друзья, но и не надо объявлять им сегодня войну, они тоже живые существа, но они нам войну уже объявили, раз начали безбоязненно заходить в село. Они почувствовали нашу слабость, и, поверьте, при случае своего не упустят.
До выезда  в  Ащелисай, я волков видел только в Одесском зоопарке.
А свою первую встречу с волком ,лицом к лицу я запомнил навсегда. Все было прозаично. Шел 1956 год, я работал на тракторе в колхозе им. Чапаева, в 18 км от центральной усадьбы  МТС. Жил на квартире в селе Айтпайка, у одной немецкой семьи. Хозяина звали Егор Штанке. Жили мы, как одна семья, все было нормально до тех пор, пока не появился он, волк.
Где-то в начале апреля, я рано утром выносил ведро золы из печки. Как и у всех домов буранной зоны, из дома было два выхода — главный, из сеней прямо на улицу, и второй — через сарай во двор. Там, через именно те задние двери, и шли основные хозяйственные процессы, скот кормили и поили, утром дрова заносили, мусор на кучу тоже там выбрасывали. Иду я с ведром золы через сарай, открываю последнюю дверь, а прямо передо мной, метрах,  в 7-8,на куче мусора, стоит крупный волк и тоже смотрит в мою сторону. Он выше на куче, я - как бы внизу. Не стал я совершать геройский поступок и прыгать на волка с ведром, просто закрыл снова дверь и пошел звать хозяина.
 Штанке был еще не старым мужиком, быстро оделся, и мы, взяв в руки вилы, резко раскрыли дверь и выскочили во двор. Волк исчез, мы поднялись на кучу, его крупные следы были совсем еще теплые. Судя по следу, он побежал через бугор. На этом наша спокойная жизнь закончилась. Как раз у хозяина пал новорожденный теленок, Егор зарыл его в снег, метрах в пяти от маленького оконца в стене сарая. Наш дом был предпоследним на сельской улице, поэтому решили мы сделать на волка засаду.
В крайнем доме, возле  нас, жил молодой парень, Николай Дик, тоже со мной в бригаде работал, у него было одноствольное ружье. Мой хозяин выпросил у него ружье, и мы начали дежурить у окошка в сарае по очереди, я до полуночи, так как утром на работу, Егор — до утра. Дня три продежурили и ничего. Как-то, ночью, будит меня хозяин — волк, мол, пришел, я, говорит, стрельнул, — осечка, не знаю, может, он еще здесь, давай, выйдем. Вышли с ружьем и вилами. Луна, снег блестит, мороз, и никого, в том числе и теленка. Утащил его кто-то, может, тот же волк.
Сменили оружие. Егор где-то нашел три больших «волчьих» капкана, нашли истерзанного теленка, волк его недалеко оттащил, присыпали снегом, расставили вокруг три капкана и пошли спать. Часов в шесть утра слышу, хозяин буквально орет: «Есть, есть, поймали!». Снова за вилы и к капканам, пока добежали, волк вырвался и убежал. Половина передней лапы в капкане осталась. В полдень заходит сосед Николай и говорит: «Какой-то гад, моей собаке лапу отрубил, наверное, на ферме, узнаю, точно побью!». После этого интерес к охоте на волка, у нас как-то  пропал. Но появился у соседа. Заходит вечером и приглашает меня на заячью охоту. В километре от села, на поле, стояли соломенные скирды. Их занесло снегом, но в некоторых есть большие норы, там скотники для фермы выдергивают солому. Николай говорит, что, когда берут солому, и она рассыпается, на снежном насте остается зерно, то, что комбайн не вымолотил из соломы. И вот туда, к этим норам, часа в два — три, ночи при ясной погоде, приходят зайцы, много зайцев. Какой-то парень из другого села, с той стороны поля, за ночь видел десять штук. Мне зайцы не были нужны, у меня аллергия на их мясо, но я понял, что Николаю просто нужен напарник, все-таки ночь, зима и т.д.
В полночь мы вышли, через полчаса были в скирде, устроились поудобнее, вид просто чудесный. Луна, как огромная желтая жаровня, небо чистое, тишина, а снег просто ослепляет. Только кино снимай. Ждем час, два — нет зайцев, мы максимально возможно вылезли из норы, осматриваемся, да ружьем водим. И тут сперва подальше, потом все ближе и ближе, начался вой и, как показалось, с разных концов.
 Зайцы не воют, может, только от страха. А у нас патронов всего пять и то с заячьей дробью, тут сам завоешь. Не сговариваясь, мы целиком погрузились в солому, выставили ружье вверх, в отверстие и так сидели, не шелохнувшись, почти до утра. Я сказал Николаю, что не только мы настроились на зайчатину, но и волки тоже за зайцами пришли, видно, тоже кто-то им «слил» такую информацию, может, тот охотник из соседнего села? Мы, утром, еле выбрались из соломенной норы, так как все наши органы так перестыли, что не сгибались и не разгибались. К сожалению, а может быть, к счастью, это была моя первая и последняя охота с оружием. Не идет мне стрелять по живым мишеням, не принимает душа.
Следующая моя встреча в упор один на один с волком была летом. Работал я на самоходном комбайне, косил у так  называемого, 303-го разъезда; поле рядом с железной дорогой. В той части, где поле выходило к разъезду, располагался наш передвижной полевой стан. Где-то в районе обеда, при развороте на противоположном от бригады конце поля у меня лопнул шланг гидроподъемника жатки. Жатка упала, ехать нельзя. Шланг я заменил, а надо было залить в гидрокоробку, целое ведро нигрола. Ну, надо, так надо. Взял я ведро, заводское, длинное такое, тяжелое и пошел в бригаду. Я как раз перед этим хотел туда пройти прокосить, но сломался. Иду я снизу вверх, тепло, солнце, выхожу на бугор — опа! Прямо на дороге  - волк сидит, в сторону бригады смотрит. То, что это волк, у меня сомнений не было, но что делать дальше? Бежать вниз к комбайну, так метров пятьсот, догонит, идти вперед до бригады метров двести, а то и меньше, так волк - на дороге?.
 Все это я думаю, а сам продолжаю идти к волку. Меня-то из бригады видно, но кому до меня там есть дело!? Обед; одни едят, другие под будкой отдыхают. Не знаю, как это получилось, непроизвольно, но я заорал нечеловеческим голосом и побежал вперед, в бригаду, на волка. Волк на крик повернулся в мою сторону, видно, подумал, откуда я взялся, человек с бугра, но с места не сдвинулся. Меня увидели от бригады, они поняли, что что-то не так. Кто-то сел на мотоцикл, кто-то просто бежал в мою сторону. Секунды я бежал и орал, и еще думал, что ребята не успеют, а я его ведром сейчас огрею. Волк; посмотрел на меня, потом на бригаду, развернулся и побежал по пшеничному полю в сторону железнодорожной насыпи.
 Пока мотоциклисты объезжали поле, он перебежал через железную дорогу, а минут через пять — шесть, прошел поезд. Я остановился, перестал орать, сел на ведро и минут десять все это переваривал. Потом пошел, по-обедал, набрал ведро нигрола, меня подвезли на машине к комбайну, помогли залить нигрол, и я начал косить, с тревогой вглядываясь в пшеничный травостой, а вдруг там волк или его какой-то родственник где-то затаился и ждет, пока я снова обломаюсь. Закончил я до вечера ту загонку, волков не выкосил, а двух зайцев в последней полосе нашел, маленьких, но не стал трогать.
Много было в моей жизни встреч с волками. И все же леденящей душу, на всю мою жизнь останется встреча с этими обитателями степей в одно утро в конце лета. Я только поставил комбайн, пересел на трактор и начал пахать зябь. Напарника у меня в тот момент не было и приходилось пахать сутками. Но сутки есть сутки, и любой организм, даже очень молодой и достаточно крепкий, эту беспрестанную, довольно нудную работу, какой является пахота, бесконечно не выдержит. Поделюсь с молодежью опытом связки «работа — отдых» в молодые годы, мне-то как раз тогда уже семнадцать стукнуло.
Утром у нас пересмена с 7 до 8, у кого есть сменщики — те меняются, работают по 12 часов, раз в неделю — пересмена, кто был ночью — выходит в день и наоборот. А у кого нет напарника, все равно приезжает на полевой стан, доливает что надо — воду, моторное масло, дизтопливо. Смазывает то, что положено ежедневно смазывать, подтягивает, где что ослабло или что-то  регулирует. Ежедневный технический уход за техникой — святое дело. Сделал техуход, сам заправился и  -  в поле. Вечером все опять повторяется, но другие опять меняются, а ты опять в ночь на поле.
И вот наступает ночь. До двенадцати еще ничего, более менее - терпимо, едешь, шум, лязг гусениц, а ты всего этого не замечаешь, закуришь, помечтаешь и поешь, внутри себя. В настоящее время у меня вышли уже многие десятки разноплановых песен, т. е. выходит из меня то, что копилось внутри годами, а накопилось там, как оказалось, много чего.
Не знаю, как у кого, но у меня еще с детства появилась способность воспроизводить в голове то, что я где-то слышал, по радио, в кино, на пластинках. Мне удается воспроизводить в себе любую песню, неважно, хор ее поет, ансамбль или солист. Слышу именно голос того, кто песню исполняет, и любой хор в полном диапазоне. Услышав новую песню, человеческую, естественно, хорошую, запоминаю с первого раза, не только музыку, это проще, а и слова. Сразу беру карандаш и каркасно записываю, что ясно помню, а потом уточняю отдельные слова. Услышав песню во второй раз, ставлю на место все слова, беру баян и исполняю песню. Так долго об этом повествую для того, чтобы было понятно - мне и на такой скучной, пыльной, нудной, но необходимой работе  -  тоже   было комфортно. Я включал свои внутренние «записи» и мог их слушать сколько угодно. Наверняка, кому-то из моих сверстников, в то время прозябавшим в показушной стиляжной жизни, моя жизнь, а это, в  то  время, жизнь миллионов сельских ребят и, в большинстве своем, замечательных ребят, покажется смешной и дикой, а мы сами,— прибитыми дураками, да пусть им так и кажется, жизнь-то знает, кто есть кто.
Так вот, когда пашешь, да еще ежедневно и сутками  - один, а сменить   тебя  некому, то  с  вечера   еще  ничего –пашешь; а после часа ночи, уже и музыка не помогает, голова просто выключается, можно и на неприятность нарваться, трактор — мужчина серьезный. Что делал я? Останавливался, переводил двигатель на малые обороты, потом садился посредине сиденья и ставил рычаг переключения скоростей в   нейтральное верхнее положение, как раз напротив своего лба. Обхватывал рычаг тот обеими руками для опоры, - и мгновенно засыпал. Расстояние между лбом и шариковым набалдашником на рычаге, было сантиметров 15 — 20. Вот так сидишь и спишь, пока полностью не расслабишься и   не стукнешься лбом о набалдашник, на это уходит минут 15- 20 (проверено опытом), и снова цикл повторяется — заснул — стукнулся — очнулся и опять заснул и т.д.
В ту ночь я так все и делал. Но когда уже на рассвете, стукнулся лбом и очнулся, то машинально глянул вперед по ходу трактора. То, что я увидел, заставило не просто оцепенеть, заледенеть, а мои, и так не очень маленькие, глаза многократно расшириться. Было от чего. Трактор почему-то был заглуш;н, стоял он в загонке, передом в сторону склона. На огромном золотистом стерневом поле, чернеют несколько моих проходов с плугом. Солнца еще нет, но чистый оранжевый восточный горизонт, освещал довольно ясно всю эту сказочную тишину. И в этой тишине, метрах в 40 — 50 ниже меня, справа налево, со  стороны  Ащелисая – в  сторону  урочища  Майстренко, -переходят  загонку, пять крупных волков, гуськом, один за другим.
Сколько раз в своей дальнейшей жизни, я вспоминал этот момент, и всегда мне от него было не по себе, даже сейчас, через  многие  десятки  лет. Дело в том, что трактор у меня был тогда гусеничный «ДТ-54», Сталинградского завода. Такие же трактора выпускал и Харьковский тракторный завод, но двери кабины у «харьковчан» были просто раздвижными, а у сталинградских тракторов, левая и правая сторона кабины собирались и компактно укладывались в специальные боковины.
Вечером было жарко, пришлось кабину «собрать»,  а  ночью уже не хотелось останавливаться и терять время на разборку боковин. И когда я заснул, то находился просто на открытом пространстве, меня было видно со всех сторон и достать меня при неработающем двигателе с неподвижного трактора, было более чем просто.
 Я представлял   (позже!) себе дичайшую картину: стоит трактор, в открытой кабине, как на тарелочке, спит молодой парень, а вокруг кружком таким, сидят пятеро волков и облизываются, готовясь к завтраку. Самое страшное было именно в том моменте, как волки шли. Или просто шли перпендикулярно загонке, или шли мимо меня?. Смотрю я, как волки медленно проходят впереди меня, и не шевелюсь. Завести двигатель трактора - не заведешь, для этого надо выйти из кабины, да что там выходить, спрыгнул вниз и на месте. Но надо же завести вначале - пусковой двигатель, потом через минуту, попробовать завести основной. В такой обстановке, даже шорох мог заинтересовать стаю.
Ничего лучшего не придумал, как минут пять посидеть в недвижимости, затем, как на смотре-конкурсе, мгновенно собрал кабину, посмотрел на волков, они уже метрах в пятистах. Успею. Завел двигатель, прогрел, поднял плуг и даже не стал допахивать след до конца загона. Просто сил не было. Хотел даже поехать вслед за волками, но их уже не было видно, и я поехал на полевой стан для техобслуживания. Чтобы не стать объектом осмеяния, не поверят же, промолчал.
Приехав снова на поле к тому месту, где я развернулся утром, - нашел крупные волчьи следы, след в след, отметил их большими комками земли, а вечером, когда подъехали пахать другие ребята, я им показал эту тропу.
 Следствием тех событий, по крайней мере, стало то, что ни я, ни другие трактористы, больше кабины не складывали ни днем, ни ночью. Несколько ночей старались работать группами, трактор к трактору, а через время все  страхи  забылись.
Я уже говорил, что в те времена волки, даже в отдаленных местах, были редкостью. И говорил почему — люди были дружнее и сильнее, в общем плане, чем сегодня. А волки это уже почувствовали. Имеем это в виду.
PS/ А ведь  могли  и  съесть, кто  бы  тогда  написал  эту  книгу…

                ДИАЛЕКТИКА
Сказано великими, — добро порождает зло. Самое удивительное в этой связке "добро-зло" то, что об этом знают и те, кто стоит за добром, и те, кто стоит на стороне зла. А самое неприятное в этом же то, что те, кто делают добро, продолжают делать его и дальше, независимо от того, каким боком это добро ему вылезет. Те же, кто делают зло, все время делают только зло - так они навечно запрограммированы и при этом еще черной завистью завидуют тем, кто творит добро, потому что такой радости как добро, им дьявол не позволит совершить. В итоге, они завидуют и мстят добру за добро, и не всегда и не вовремя бывают наказаны за это, а надо бы.
Добро и зло творят не только люди, независимо от их национальности, вероисповедания, пола, возраста, места и времени, а и их объединения, общества и государства. При этом добро никогда не "пахнет", часто приходит незаметно и люди не всегда понимают, что если просто ничего не происходит, жизнь течет ровно, то это уже добро само по себе. В то же время зло всегда зловонно, в каком бы виде оно не появлялось, независимо от уровня и масштаба.
К сожалению, главным источником зла на земле является тот субъект, которому вроде бы по статусу это делать не положено, то есть самое разумное существо — человек. Он же и генератор добра. Все начинается с него (человека) и заканчивается на нем. Кто бы ни делал добро и зло, организации, государства, их объединения или отдельные граждане, все равно в итоге это отражается на конкретном человеке. С учетом определенного жизненного опыта, генетически настроенный на добро, честно говоря, начинаю сомневаться, а правильно ли я поступал, всю жизнь делая только добро, если получал взамен столько черной зависти, наговоров и приговоров, самых жестоких пожеланий от тех же, кому это добро делал? При этом добро и его антипод зло, - это заразные болезни, постоянно прогрессирующие и развивающиеся в какой-то неизмеримой прогрессии.
Помог одному человеку в чем-то, завтра придет его сын, брат, отец, мама, сосед, знакомый, родственник дальний, а за ними - уже их родственники и т.д. Если ты регулярно кому-то помогаешь, то это никто не замечает, считая само собой разумеющимся. Но, не дай Бог, какой-то сбой случится, что-то не получится у тебя, один раз из сотни! Все — ты уже враг и накликаешь на себя лавину негатива, хотя собственно говоря, никому и ничего не обязан. Вот такая перекошенная у людей диалектика, вот такое понятие эволюции развития человека и общества, вроде бы чуждой самой человеческой природе, но явно существующей, и никакие эволюционные процессы в нашем (земном) человеческом обществе ,кардинально ничего уже не изменят. Как творили одни добро, так и будут творить, а другие, в пику им, будут творить зло, часто просто так. Добро и зло, как сообщающиеся сосуды, их содержимое переливается из сосуда в сосуд, поддерживая определенный жизненный баланс. Пока до сих пор сосуд с добром превалирует над сосудом зла, не позволяя последнему вытеснить себя из системы. Но это пока. А дальше все от нас зависит.
Хочу привести несколько   фотографий  по всему сказанному  и  тоже -  из  ащелисайской  жизни. Такие, небольшие, зарисовки  из первички, т.е. непосредственно от человека. Вот одно из многих тысяч мгновений, где добро и зло пересекаются.
Работаю в колхозе главным бухгалтером. Почти ежедневно выезжаю по работе в районный центр. Мне выделяют машину. Легковых в колхозе всего две, один "газик" у председателя, второй старый, добитый — у главного агронома. Мне выделяют грузовую, обычно грузотакси, с кузовом, покрытым брезентом и откидными деревянными скамейками. Я сажусь в кабину и выезжаю из территории гаража. Или еще возле диспетчерской, или на воротах из гаража, или возле конторы, или   уже  по  дороге, стоят люди, которым тоже надо в район, кому за справкой какой-то, кому в больницу, да мало ли чего кому-то надо. И обязательно среди них кто-то пожилой, мужчина или женщина, даже не колхозники, или беременные, или хромые, кривые, или с детьми и т.п. Всегда. Я бы мог никого не брать и поехать другой дорогой, но я же добрый, вместо этого, я забираю их всех, ну надо же им тоже в райцентр. Мало того, кого-нибудь   больного, беременного или старого сажу в кабину, а сам лезу в кузов. Летом ладно, а это Казахстан, а там морозы и бураны и ледяная дребезжащая скамейка, туда и обратно, да каждый день. Из сотни  раз, может или никого не быть, или молодой кто-то. Да, и это еще на все. Отдельные пассажиры, еще и денег просят, особенно родственники. Так, мелочь, рубль, три, пять. А я ежедневно езжу, и каждый раз беру у кассира по черному списку  несколько рублей, а в конце месяца на все взятое, кассир выписывает расходный ордер, я подписываюсь в получении аванса, и за год накапливается больше тысячи рублей, и я, главный бухгалтер, остаюсь вечным колхозным должником. И что в итоге? Пожалеешь какого-то родственника, дашь ему пару рублей на справку, знаешь, что он те рубли никогда не вернет, а он вместо благодарности, как выясняется, ходит по селу и еще рассказывает, что Гурковскому хорошо жить, так как он каждый день вечером с кассиром "подбивает бабки" и делит деньги! И это говорит родственник. А что же говорят чужие, тем более запрограммированные на злость, люди? Мало того, что я из-за этой публики, получил за все время несколько  болезней (они же меняются, а я ежедневно в кузове езжу), мало того, что они отнимают у меня время и деньги у моей семьи, так они еще считают меня жуликом. Стоит ли говорить о добре в этой обыденной жизненной ситуации?
Или вот еще про то, как; добро делать. Молодой я был еще, неженатый. Попросила меня родная тетка моей будущей жены, тетя Маша  Скопа, свозить ее к родственникам, в село Бородиновку,  это   километров в тридцати от  Ащелисая. Мне тоже надо было там пару путевок в колхозе «Новый  путь» оформить, ну и поехали.
Проехали станцию Ащелисайская, вышли на Бородиновскую дорогу. Еду. Смотрю - хороший свежий горбыль на дороге валяется, хотел подобрать, да ладно, думаю, не стоит останавливаться. Машина у меня тяжелая, ЗИС-150, пока остановишься да пока тронешься,— не буду. Через время на дороге уже два горбыля лежат. Жалко стало, остановился, бросил в кузов. И пошло — один, два, четыре, опять два и так всю дорогу, до Бородиновки. Я уже был весь мокрый, набрал полный зисовский кузов горбыля, мне он был не нужен, думаю, завезу родственникам тети Маши, все пригодятся.
Подъезжаю вначале к конторе колхоза, там стоит такой же, как у меня ЗИС, только самосвал. Стойки у него по бортам стоят, а вровень с кузовом, горбыль погружен. Это он ехал, и у него весь горбыль, что был сверху кузова между стойками, не увязан, - на дорогу вывалился, а я два часа его подбирал. Я стал рядом с тем самосвалом, а возле него, председатель колхоза кроет матом водителя за потерю горбыля. Когда я подъехал, он подошел, стал на левую подножку, увидел там полный кузов горбыля и так радостно кричит: "Так вот он, горбыль!".
И тут мое добро, мои полсотни остановок, троганий с места и погрузка тех чертовых горбылей, на глазах превращаются в ЗЛО. Тот поганый водитель заявляет, что пока он обедал в столовой на станции, я снял с его машины горбыли. Председатель хотел уже искать участкового, вектор его гнева повернулся в мою сторону. Никакие мои доводы уже никто не слушал. Я стал вором и еще к ним приехал,  вот нахал!
Повезло мне, что в кабине машины сидела тетя Маша. Она хорошо знала и председателя, и того водителя. Женщина она была серьезная и уважаемая. Пользуясь тем, что из конторы еще вышли люди, она разделала тех моих обвинителей так, что если живы, до сих пор, наверное, помнят. Председатель заставил водителя перегружать горбыль из моей машины в свою, а сам пошел со мной в контору, подписал мне путевки, поставил печать и своей рукой,  дописал мне два рейса гравия,  из Кимперсая в Бородиновку, к тем рейсам, что я на самом деле сделал раньше -  для  их колхоза.
Я подождал тетю Машу и поехал домой, размышляя по дороге, а что было бы, если тети-свидетеля не было? А тогда время было еще суровое. Могли бы и дело пришить  и за мою же доброту! Назло тому колхозу, я собрал все еще лежащие на дороге горбыли-одиночки, привез их в общежитие и отдал коменданту, может, где-то пригодятся.
Что бы я хотел сказать? Если каждый раз думать, стоит или не стоит делать какое-либо доброе дело, то тогда вообще добра на свете не будет. Поэтому, если надо, делайте добро, не раздумывая, назло диалектике, назло самому Злу. И тогда жизнь наша станет добрее и лучше, а вся зависть и злоба усохнут по определению!

                ПИРОЖКИ
Из всех многочисленных видов продукции традиционной русской кухни наиболее достойным претендентом на восхваление и преклонение, скорее всего, являются пирожки. Да, обыкновенные русские пирожки.
Сегодня у нас на каждом шагу торгуют гамбургерами и хот-догами, а что такое тот же хот-дог? Даже если учитывать странное «собачье» название (хот-дог в переводе на русский означает «горячая собака»), это чисто животная пища или наполнитель из клетчатки. И когда мы читаем в рекламе «горячий хот-дог», то здесь верно только то, что он горячий. А так — это недельной давности булочка и многолетней давности мороженая мыльная сосиска, быстро подогретые в микроволновой печи с добавлением каких-то специй. И все. Пища для тех, кто желает разрыхлить и разрушить свой организм. Не я так думаю, а об этом свидетельствует общеизвестная западная статистика. Уже почти в половине стран, где особенно модна такая «пища на скорую руку», люди страдают от избыточного веса. Да пусть себе едят те хот-доги и пиццы, нам-то какое дело. Просто не надо слепо перенимать то, без чего можно обойтись.
Так вот, о пирожках. Конечно, пироги и что-то подобное пекут и любят во всем мире. И все же. За свою жизнь мне довелось побывать во многих местах и бывшего Союза, и за рубежом. И пусть простят меня кулинары — как наши, так и зарубежные, но никто из них даже близко не мог сравниться в выпечке пирожков с мастерами одного города. Поверьте мне на слово, а миллионы счастливчиков, пробовавших те пирожки, подтвердят мои слова.
Есть такой город Орск, в Оренбургской области. Крупный промышленный центр южного Урала. Чего только там не производят! От никеля до холодильников, от вооружения до изделий из яшмы.
В Орске был один из крупнейших в Союзе мясокомбинатов, где ежедневно забивались тысячи голов скота. К этому городу вели специально выделенные скотопрогонные трассы по территории Казахстана и России, по которым беспрерывно подгоняли овец и другую жив- ность. Орский мясокомбинат обеспечивал многие регионы своей продукцией и покрывал нужды спецпотребителей. Так подробно об этом рассказываю, чтобы стало понятно — пирожки в этом городе было из чего делать.
В небольшой примитивной пекарне, рядом с рынком в старом городе и размещалось производство чудо-пирожков с ливером. Обыкновенных пирожков с ливером. Но что это были за пирожки! Если в наше коммерческое время, пирожок представляет собой обертку из теста, толщиной в палец, внутри которой, как бы для анализа, может быть мазок из начинки, то орские пирожки тех лет представляли собой, наоборот, начинку, то есть свежий душистый фарш, завернутый в тончайшую пленку из теста, сквозь которую просматривалось содержимое пирожка, Этот обжигающий небольшой комочек,  буквально таял во рту. Он воспринимался организмом как лекарство, как что-то очень потребное и полезное. Особенно в морозные зимние дни.
Производство пирожков работало, как и рынок, практически ежедневно. Технология была проста — тесто из муки высокотвердых оренбургских пшениц (из наших такого, конечно, не приготовишь!), свежайший, поступающий в день забоя ливер для фарша. Все это обваривается в говяжьем жире, выкладывается в специальные термоса на колесах и прямо с пылужару вывозится на улицу. Торгуют сразу с нескольких таких термосов с семи утра до трех часов дня. Людей всегда много, берут пирожки кульками, стоят в очередях недолго. Продавец меняет опустевший термос на полный, в течение пяти минут. В пределах целого квартала распространяется запах здоровой пищи.
С этого можно смеяться, но мы, приезжавшие часто в город, покупали пирожков минимум на рубль в расчете на человека. Пирожок стоил четыре копейки, и на рубль получался кулек с 25 пирожками. Мы замечали это только тогда, когда кульки пустели.
Таких пирожков можно было скушать бессчетное количество, тем более нам, молодым, здоровым в те времена, ребятам. Можно было брать их с собой. Но уже через час они остывали и теряли аромат и сочность, требовали разогрева, но это было уже не то. Хотя и разогретые, они ни в какое сравнение не шли бы с нынешней аналогичной продукцией, тем более, пресловутыми хот-догами.
Память об орских пирожках тех времен навсегда осталась. Уверен, что у каждого, кто хотя бы раз их отведал. Они были произведением высшей житейской пробы. В них синтезировались и высочай- 
шая по качеству мука, и свежий здоровый фарш, и уральская вода, а главное — частички души замечательных женщин, готовивших такое простое чудо. Повторяю, нигде больше я таких пирожков не видел и не пробовал.
К сожалению, будучи в Орске несколько лет назад, тех пирожков уже не нашел. Есть, но не такие, как и везде, коммерционные, с тестом в палец  толщиной и мазком от фарша или мяса. И тоже хот-доги на каждом шагу. Вроде бы все, как раньше, та же сильная мука, та же вода, и мясокомбинат на месте, хоть и с пятикратно меньшими объемами, а пирожков тех нет. Может быть, потому, что ушли прежние мастера-кулинары, может быть, по другим причинам, но нет. Возможно, сыграла свою роль реклама, нам ведь, хоть гадость, лишь бы импортная, которую по пять раз на час хвалят все средства массовой информации. Возможно, мы такими неразборчивыми стали, больше ценим престиж и имидж, чем натуральную жизнь. Жаль, конечно, но что поделаешь. Возможно, когда-то все-таки поймем, что для нас хорошо, а что плохо. И попробуем еще настоящих русских, наших ,пирожков. Хотя «на вкус и цвет товарищей нет», но сегодняшние наши новшества в этом направлении, к сожалению, больше работают на «цвет», и только.

                ЗОВ   МОРЯ
Есть такое выражение: "Море зовет!" Оно, в принципе, аллегорично, под ним понимается, что не какое-то реальное море тебя приглашает, — это внутри себя ты чувствуешь неистребимую тягу к морю, взаимную, определяющую, что ли. Быль, которую я расскажу сейчас, в принципе, прозаична И, одновременно, необычна именно тягой, но, наоборот, тягой моря ко мне, как бы парадоксально это ни звучало. И все это, кстати, документально подтверждено.
Родился и вырос я в Приднестровье. Как; и многие мои сверстники, с апреля по сентябрь, практически ежедневно купался в Днестре, со второго класса переплывал эту довольно быструю и приличную по ширине в наших местах реку. Так как мы росли на Днестре, то наш край был одним из поставщиков кадров для флота, в первую очередь, Черноморского. Такая судьба была уготована и мне.
К седьмому классу я был чемпионом района по бегу на 100-200 метров и прыжкам в длину. На здоровье не жаловался, никаких уколов-таблеток не принимал как больной, а первый свой укол в каче-стве прививки получил, уже когда призвался в армию. Закончив семь классов, решил поступить в Одесское мореходное училище. С парнем из параллельного класса мы взяли справки в поликлинике, поехали в Одессу, сдали документы в мореходку. Там готовили штурманов дальнего плавания и мотористов-механиков. Я подал заявление на штурмана, мой напарник — на моториста
Не знаю, почему, но вступительные экзамены шли тогда в два потока, с 20 июля — штурманы, с 1 августа — мотористы. Экзаменов было два — диктант по русскому языку и математика. Дома я ничего не говорил о том, что поступаю в мореходку, деньги на билеты, тогда они стоили недорого, я все равно собирал месяца три. В то время я уже был учеником токаря в МТС. Учился у классного токаря, Андрея Димитренко, нашего соседа Он меня отпускал в Одессу, и никто об этом не знал
Диктант и математику я сдал на отлично и уже считал себя курсантом — зачисление на наше отделение намечалось на 31 июля.

Ждать всего ничего — неделя осталась. Но когда я приехал в Одессу узнать, приняли или нет, в отделе кадров потребовали свидетельство о рождении. Его у меня просто не было. Не было и никаких архивных данных по предвоенным годам, и хотя я сказал, что родился в 1938 году, и мне уже 16 лет, в кадрах потребовали хотя бы какое-то подтверждение сельсовета или районных властей. Дело в том, что в училище принимали в возрасте не моложе 15 лет, чтобы, проучившись три года, выпускник мог в 18 лет получить загранпаспорт.
Мне вынужденно пришлось рассказать обо всем дома. Мама моя работала тогда главным бухгалтером Слободзейского райисполкома и, конечно, могла взять любую справку о моем возрасте, даже при отсутствии архивных данных. Но когда я об этом ее попросил, она сперва была в истерике, а потом сказала: «Я не хочу, шоб мой сын утопывся дэсь у морях, та ще и с моею помощью».
Никакие уговоры и слезные просьбы не помогли, мама заявила, что не только сама брать никакие справки не будет, но и предупредит об этом всех, кто может их дать. Вопрос был исчерпан.
На следующий день я поехал в мореходку и забрал документы, сославшись на то, что мать меня заставляет идти в восьмой класс. Но уже через неделю я выехал с отцом, в качестве помощника комбайнера, в командировку от нашей МТС в Башкирию.
Так я поменял море воды на море степей. Но впереди была еще целая жизнь, и если я отказался от моря, то море от меня не отказа-лось. После Башкирии я попал в Казахстан, и там еще лет пять меня никто не трогал. Если в Одессе я сам приписал себе лишних два года, чтобы поступить в училище, то в отделе кадров уже в МТС, на целине, мне просто добавили в трудовую книжку два года, потому что посадили на зерновой комбайн — на такой работе младше 16 лет работать не разрешалось.
Ну, добавили и добавили — я же от этого старее не стал, работаю, как и работал. А в 1957 году нас, всех ребят призывного возраста, отвезли в Новороссийск  ( в  то  время- наш  райцентр), там поставили на воинский учет и выдали бронь —освобождение от службы в армии. В те годы из целинных районов механизаторов практически в армию не брали, не было смысла собирать механизаторов по всему Союзу на целину, чтобы потом оттуда забирать их в армию. На следующий год нас уже и не вызывали в военкомат, и я грешным делом подумал, что с армией для меня покончено.
Потом женился, но жить было негде, и решил вернуться домой, в Слободзею. Однако в Молдавии целины не было. Как только я появился дома, через неделю пришла повестка - явиться на сборы призывников. Районный центр тогда был в Тирасполе, там же был и военкомат. Но нас почему-то собрали в клубе села Слободзея, на русской ее части, то есть, в родном селе. Собрали призывников южной половины района — от Слободзеи и ниже, до Незавертайловки. Человек двести молодых ребят. Тут же находилась медицинская комиссия — мы прошли ее, и дней через пять стало известно, что первым от Тираспольского района на флот пойду я.
Но это должно было свершиться   через  какое- то  время, а пока мы маршировали, бегали, ползали по грязным огородам. Один день работали на винпункте, катали бочки, мыли и т.п. Зима, холодно на улице. Вина там любого, сколько угодно. Бочки специально с кранами стоят под навесом. Хочешь белое, хочешь красное, только без закуски. В Казахстане от вина отвык, а тут компания, совместная работа, выпил, конечно.
Утром жена протягивает мне повестку — к 9.00 явиться в сельсовет на молдавскую часть Слободзеи. Зачем — непонятно. Выпил вчера — да, но пришел домой нормально, никого и ничего не трогал. Пошел, по дороге встретил двух призывников, их тоже вызвали. Но вчера на винпункте их не было, тогда зачем же нас вызывают вместе?
В сельсовете нам сообщили, что из слободзейской группы мы трое попали во флот. А с завтрашнего дня здесь же, в Слободзее, в Доме пионеров (он был раньше там, где сегодня в центре молдавской части стоит универмаг) начинаются месячные курсы основ военно-морского дела.
На следующий день там собралось человек тридцать ребят. Это были все те, кто весной от всего Тираспольского района должны были пойти служить во флот. Целый месяц мы втроем — я, Федя Звягинцев и третий, не помню по фамилии, но по школе у него была кличка «Тюня Рыжий» (пусть он меня простит, его уже давно нет на этом свете), ходили на курсы. Основным преподавателем у нас был председатель Бендерского морского клуба ДОСААФ, бывший мичман. Толковый парень. Он нам читал устройство корабля, шлюпочное дело, вел строевую, огневую и физподготовку.
Все у меня получалось хорошо, только была проблема с флажным семафором. Ну никак у меня не получалось сигналить флажками. Я уже дома себе флажки смастерил, жена там какие-то лоскуты нашла, и по вечерам - упорно занимался. Прорвало меня, простите, при «написании» одного многословного ругательства, и сразу пошло!
Мы закончили курсы. Целый день шли экзамены. Приехала флотская комиссия — три офицера. Старший из них, капитан-лейтенант, лично принимал экзамен по флажному семафору. Так он мне поставил единицу. По всем предметам — отлично, а по семафору — единицу. Я подошел к мичману, тот — к экзаменатору. Мол, не может быть, Гурковский лучший по этому предмету в группе. Они повздорили, но мичман решил не сдаваться. Позвонил в Бендеры — друг у него там был, уже лет шесть-семь как уволился в запас Он на флагманском корабле Черноморского флота был в свое время сигнальщиком. Тот часа через два приехал.
На виду у всей группы и, естественно, комиссии, он начал писать мне произвольный текст. Я его прочитал вслух. Потом я ему написал текст, который мне дал капитан-лейтенант, естественно, незнакомый для сигнальщика. Сигнальщик прочитал один текст, потом второй и сказал: «Этого парня можно уже сейчас брать на службу. Он так быстро и грамотно пишет, что читать приятно». Оказалось, тот член комиссии, что поставил мне единицу, просто не мог читать мое писание из-за скорости. Но в итоге, пришлось и ему поставить мне отличную оценку. Из всей группы я один получил грамоту «за отличное знание основ военно-морского дела».
Это было приятно, но в будущем меня, как оказалось, ждало мало приятного. На следующий день поле окончания курсов нас вызвали уже в райвоенкомат в Тирасполе, как выяснилось позже, — на отборочную комиссию. В итоге того отбора, который проходил в нынешнем здании Тираспольского Дома Советов, мне было записано в заключении — «годен на подводные лодки и торпедные катера». Не прошли отбор двое моих земляков-слободзейцев, они в итоге вообще не попали во флот, а один даже был комиссован по какой-то серьезной причине.
Когда я прошел комиссию, меня подозвала к себе какая-то женщина. Она оказалась слободзейской, бывшей подругой моей мамы. Они вместе раньше в райисполкоме работали, потом мама моя ушла в мир иной, район перевели в Тирасполь, и она перешла работать в райвоенкомат.
Много лет меня не видела, но очень хорошо запомнила. Пожалела, что ушла мама, а потом сказала: «Знаешь, Вася, тебя уже определили в такую-то команду, и недели через две заберут во флот. Я слышала, ты с женой приехал, как же дальше будет? Тебя сейчас призовут, девять месяцев ты будешь служить как бы «даром», а с осеннего призыва — положенные на флоте четыре года. В общем, придется заряжаться на пять лет. А как же будет с женой?»
Я спросил, а что если я уеду опять назад в Казахстан? Я там даже не увольнялся, вроде как в отпуск уехал на два месяца. Работы там сейчас особой нет. МТС ликвидировали, а в колхозе работы пойдут только весною.
Просто так уже уехать нельзя, сказала та женщина, на тебя заведено большое дело, две комиссии, да еще отборочная, курсы, экзамены, решения всякие и т.д. И, тем более, ты уже в команде на отправку!
На мой немой и умоляющий вопрос она все-таки сказала, что решила поставить мне штамп убытия в приписное свидетельство, но в течение недели мы с женой обязательно должны уехать. «А там, на месте, в сельсовете, скажешь, что ездил в отпуск и потерял где-то или оставил его у отца. Но я тебя не знаю и не видела, и ты меня — тоже».
Я поблагодарил ту добрую женщину, и дня через два мы выехали снова в Казахстан. Приехали. Зима, бураны... Я, как ни в чем не бывало, забрал трудовую книжку на автобазе и пошел на работу в бывшую МТС. Она теперь называлась «специализированной ремонтной мастерской». Там я был свой человек — дали мне автомашину, и я как бы продолжил работать после «отпуска».
Прошли весна, лето, наступила осень. Появились объявления о призыве в армию. Всем молодым людям призывного возраста надлежало прибыть в военкомат. Районный военкомат теперь был свой, в райцентре Кос-Истек. Как законопослушный гражданин, я поехал. Но перед этим зашел в наш сельсовет и заявил, что не знаю, где мое приписное свидетельство. Начальник военно-учетного стола, которая меня хорошо знала и видела часто, в течение пяти минут оформила мне новое. Прибыв в военкомат, предъявил его и в общей массе призывников начал проходить медицинскую комиссию.
В военкомате, естественно, не могли найти мою учетную карточку, так как она находилась в Тирасполе. Посчитали, что где-то затерялась при переездах, но виду не подали, сказали позже, что нашли. На самом же деле выписали новую. Какая мне разница, все равно медицинская комиссия определила меня во флот!
Мне нет необходимости в такие годы говорить неправду, ведь все можно, в конце концов, проверить, но меня призывная комиссия ошарашила уже второй раз в жизни — я первым и единственным в 1959 году из Степного района Актюбинской области был определен во флот!
В тот же день вечером всех, кто прошел комиссию, отвезли в Актюбинский облвоенкомат. Не знаю, как сегодня, а раньше он располагался в центре города, напротив колхозного рынка. На второй день снова была медицинская комиссия уже для всех, прибывших из разных районов. Комиссия не стала мудрствовать лукаво и оставила в силе районный диагноз — флот. Парадокс ситуации состоял в том, что ни из одного района, так как основная территория области — сухие степи и полупустыня, не было кандидатов во флот. Да и вообще, не было, видимо, заказа во флот от этой зоны.
Не знаю, кто и что там думал, но я на тот момент был единственным флотским кандидатом от области. Всех тех, кто проходил со мной комиссии и в районе ,и в области, в течение пары дней распределили по командам и раздали приехавшим за ними «покупателям». Из той партии я остался один. Однако меня никто везти не собирался — все флоты далеко, в разных сторонах от Актюбинска. Так я пробыл в облвоенкомате целых пятнадцать дней.
Призывники приходили, формировались в команды, потом их увозили, а я оставался. Меня сделали за старшего, типа коменданта. Я расставлял часовых из призывников, вручал им учебные с просверленными стволами автоматы ППШ, утром строил в одну шеренгу и прогонял на территории   двора военкомата, чтобы собрать окурки и прочий мусор. Ребята меня кормили, потому что все свои запасы продуктовые и денежные я закончил еще в первую неделю. По ночам я отпускал местных актюбинских ребят «прогуляться». Приходили в основном их девушки, я записывал адрес, оценивал «клиента» на увольнение до утра по внешнему виду, и ни разу никто меня не подвел.
Наверно, я так долго бы «служил» в облвоенкомате, все меня уже там знали, если было надо — ругали, был уже кем-то наподобие нештатного работника. Я никому не мешал, наоборот, постоянно по-могал, но все равно надо было как-то меня отправить. Я уже подходил к заместителю военкома, просил перекомиссовать в любые сухопутные войска, но он сказал, что никто уже ничего переделывать не будет, жди своего часа.
Наконец, попалась и для меня оказия. На Балтийском флоте был такой крейсер — «Комсомолец Узбекистана» или «Узбекский комсомолец», уже не помню, да это и неважно. Ежегодно на этот крейсер отправлялась команда достойной молодежи для службы на нем .Поезд из Ташкента шел через Актюбинск, и там стоял приличное время. Вот к этой команде меня и прицепили, на флот же едут. Но те узбекские комсомольцы довезли меня до Калининграда, там сдали военному коменданту, а сами поехали куда-то дальше. Я же в их команде не числился и не был, наверно, по их мнению, достойным чести служить на их фирменном крейсере. Комендант, посмотрев мои документы, отправил меня на какой-то сборно-пересыльный пункт.
На пункте было много людей — призывников, все они были потенциальными моряками, из которых ежедневно формировались группы, которые отправлялись по разным частям Балтфлота. А меня опять неделю никто не брал. Я уже ходил во всем флотском, так как обменял новую телогрейку на бушлат, костюм — на комплект «робы», туфли — на ботинки. Осталась на мне только шапка своя, неплохая кожаная, черная, но не нашлось клиентов на обмен, слишком была большая.
Сидеть без дела я не мог, сам ходил к старшине, просил работу: то сено на замерзшем озере два дня косил для наполнения матрацев и подушек, то помогал на кухне, в общем, делал, что поручали.
Сменялись команды, а я оставался. Но все-таки через неделю вызвали меня на беседу. Приехал капитан третьего ранга, позже я узнал, что он был замполитом учебного отряда подводников. Я даже не знал, что в Актюбинске мне сделали ту же запись, что и в Тирасполе, — «годен на подводные лодки и торпедные катера». Поэтому подводник меня и вызвал. Расспросил, что и как, откуда, где и т.д. А потом сказал: «Знаешь, Вася, я вижу ты уже не пацан, пять лет отработал, ме-даль имеешь, почетный знак ЦК ВЛКСМ за освоение новых земель, на баяне играешь, я слышал в ленкомнате, ты физически крепкий, нам такие ребята нужны. Но, у тебя жена, маленькая дочка, и каково им будет четыре года без тебя? Да потом служба у нас непростая. Попадешь на атомную лодку, будут проблемы со здоровьем, да и домой вернешься не скоро. Старые лодки сейчас списывают, попадешь на такую — опять вся служба кувырком пойдет. Даже если будет со-кращение армии, а слух такой идет, так тебя, как молодого, не сократят, а будут опять кидать с места на место. Что же с тобой делать?».
Я сказал, что можно направить туда, где хотя бы три года служить, естественно, в рамках флота. Замполит порылся в своей записной книжке и сказал, что есть у него знакомый сослуживец, морской летчик, тоже майор или, как говорят на флоте, «кап-три». Он, дескать, сейчас командует учебной ротой в одной спецшколе, входившей раньше в систему Балтфлота. Сейчас, мол, он ему позвонит и узнает, что и как.
Действительно позвонил, и в итоге трое человек, находившихся вместе со мной на сборном пункте, в сопровождении старшины первой статьи ,были направлены в Москву, в годичную школу командиров взводов для береговых служб флота. И осталась у меня от флота только буква «Ф» на погонах. Потом и ее убрали — на красном знамени школы был пришит флаг — Военно-морского флота Еще, прав-да, начальником школы был капитан первого ранга, старый морской волк. Вот и вся история с моей флотской службой. Проучившись в той школе (она, кстати, находилась в поселке Бирюлево-товарная, а это сегодня уже Москва) четыре месяца, я сдал экстерном экзамены за полный курс, и в связи с тем, что наш командир учебной смены был направлен на учебу, я еще восемь месяцев «доучивал» своих же сокурсников.
Но флот не сдавался. Он пытался меня догнать и позже. Где-то года через четыре, я работал освобожденным комсоргом войсковой части и одно время замещал отсутствовавшего помощника по комсомолу в нашем кустовом политотделе. Пригласил меня капитан, начальник особого отдела, и так серьезно произнес: «На тебя, Вася, розыскные документы из нашей конторы пришли, ищут тебя по стране уже пять лет почти. По заявке Тираспольского военкомата. Ищут тебя, как дезертира, сбежавшего из команды, готовой к отправке на флот. И теперь вот нашли. Так что, собирайся, лет пять отсидишь, а потом опять на флот отправят, дослуживать будешь. Сейчас в армию призывать некого, даже девчат брать начали. Так что готовься, дезертир».
Ну, посмеялись. Я ему все, как было, рассказал. Он кратко куда-то отчитался, что я не такой-сякой, и на том уже окончательно моя флотская эпопея закончилась.
Позже я не раз думал, а как бы повернулась моя судьба, если бы я поступил тогда в мореходку? Или пошел бы в подводники? Или в первый, или во второй раз? Как бы жил и кем бы стал? И что было бы лучше?
История не знает сослагательного склонения — «если бы» да «кабы». Значит, так было определено судьбой. Наверняка, я бы стал хорошим моряком, стал же я, как люди говорят, хорошим экономистом. Поменяв море на степь, я всю жизнь учился после московской школы — техникум, потом институт, университет, аспирантура. Профессор, академик. Но, признаюсь, где-то там, в глубине душе, живет моя генетическая страсть к новому, особенно к новым местам, не зря же я пытался стать штурманом дальнего плавания, чтобы постоянно видеть новый мир. За всю жизнь и так довелось многое увидеть, но с земли, а не с моря.

                ПРИЦЕПЩИКИ

Прицепщик — не профессия, это человек, работающий на каком-либо прицепном орудии — плуге, сеялке, косилке, копнителе и т. п. Можно сказать даже «работавший», так как с каждым годом все меньше и меньше выходят в поле агрегаты с прицепными орудиями, а все больше с гидравлическими и электронными приспособлениями, объединяющими и контролирующими многие рабочие процессы. То есть, работа прицепщика постепенно растворяется и за ненужностью исчезает. Но при нашей, отечественной «автоматизации», при которой, как говорят украинцы, — «нажымаеш кнопку и спына мокра», и сегодня на ряде механизированных работ прицепщики используются, как раньше. А в былые времена они использовались на большинстве работ, не сложных по содержанию, но почти всегда пыльных, грязных и малооплачиваемых.
И трактористам было не сладко, так как вся наша техника вплоть до сегодняшнего дня, далека от совершенства, но попробуйте посидеть на плуге сзади работающего трактора хотя бы день! Из-под гусениц беспрерывно, тем более при движении против ветра, выбрасываются не просто клубы пыли, а целые комья земли, обогащенные остатками прошлогодней растительности. Короче говоря, сзади трактора, что бы он за собой не тянул — плуг, сеялку, сенокосилку и т. п., всегда образовывался своеобразный «микроад», внутри которого, за три трудодня в день, находился прицепщик. Но это, когда агрегат работает. А когда стоит — прицепщик должен смазывать, подтягивать, приносить, относить, ставить сигнальные вешки, чистить, мыть, регулировать, подменять и делать еще десятки разных дел, поручаемых ему трактористом. Он был и прислугой, и мальчиком для битья.
Прицепщиками работали или молодые люди, которые впоследствии учились и становились трактористами, или люди среднего возраста, не имевшие элементарного образования, да и не желавшие его иметь.
Пик востребованности этой категории работников пришелся на период, предшествующий появлению гидравлических приспособлений и навесных сельхозорудий. Тракторов стали выпускать много, прицепной техники тоже, и прицепщик стал дефицитом. Гораздо легче было найти тракториста, чем прицепщика. Уровень образованности в селе повысился, никто уже не желал глотать пыль и быть прислугой за полставки.
Постепенно появилась проблема с заполнением прицепных мест, туда начали посылать проштрафившихся трактористов, но это качественно снижало статус настоящего прицепщика и порождало массу ненужных конфликтов между действующими трактористами и штрафниками-прицепщиками. Особенно эта проблема стала острой в тех местах, куда большим потоком поступала новая техника, а людей было мало.
Я начинал работать в Казахстане, в период освоения новых земель. Техника туда в первые годы поступала прямо с заводов в больших количествах. Там в те годы постоянно не хватало трактористов, комбайнеров, водителей и т. п. Что же говорить о прицепщиках!
Конечно, мы пытались как-то выходить из такой ситуации, что-то конструировали и приспосабливали, но таким образом решалась только часть проблем. В бригадах прицепщиков не хватало, они были тогда в большой цене, и каждый тракторист пытался их как-то заполучить.
Мне практически никогда не улыбалось счастье иметь помощника-прицепщика. Молодым обычно их не выделяли, а те несколько человек, что числились в наличии — были местные и работали со своими родителями, родственниками или просто знакомыми односельчанами. Нам, приезжим, их уже не доставалось. А если и доставалось, то тоже из числа заезжих студентов, наемных рабочих и т. п. Но это было очень редко и, как будет показано ниже, — не всегда хорошо.
Если честно сказать, то прицепщик нужен был трактористу не столько для того, чтобы быть на прицепе, а для того, чтобы хоть час-два в сутки подмениться. Тяжело одному работать сутками, какую бы работу не выполнял. А мы работали, и давали хлеб. Много хлеба.
Мне никогда не везло с прицепщиками, в одной из былей я рассказывал, как меня чуть не сжег в тракторе  практикант, но после очередной серии неприятностей с этой публикой, зарекся вообще иметь с ними дело.
Приведу случай, происшедший со мной в одном колхозе. Наверное, я первым в истории рассказываю просто о прицепщиках. Шел пятьдесят шестой год, работал я в одной из бригад колхоза им. Чапаева Отдел кадров нами, приезжими, ежегодно закрывал кадровые проблемы по хозяйствам зоны МТС. Местные механизаторы жили  и
работали в своих селах, молодежь училась и заполняла возникающие вакансии, при получении новой техники или увольнении по каким-либо причинам В селах шла внутренняя кадровая ротация, а значительное количество приезжих жило на центральной усадьбе МТС. Ежегодно их перебрасывали в те бригады, по разным колхозам, где возникали кадровые проблемы.
Я в предыдущий год начинал трактористом в колхозе Буденного, затем был переведен одновременно на комбайн и трактор в колхоз «Красное поле». Зимой мы занимались ремонтом, доставкой техники и запасных частей, а летом шли туда, куда было надо. Колхозы зоны нашей МТС располагались веером с лучами по 18—20 км вокруг центральной усадьбы, так что практически не было разницы, куда пошлют.
В колхоз Чапаева я прибыл уже с определенным опытом работы, и, как в предыдущем колхозе, был одним из самых «энерговооруженных». Трактор и самоходный комбайн. Начало моей механизаторской деятельности совпало с периодом расцвета прицепных зерновых комбайнов. Самоходный С-4, в то время советский первенец, был далеко не совершенным и использовался в основном  при обкосах  полей и прокосов загонок, для прохода прицепных комбайнов.
В уборку я комбайном прокашивал на весь колхоз загонки, затем садился на трактор и буксировал прицепной комбайн. Когда комбайн стоял по разным причинам и по ночам, приходилось прицеплять плуг и пахать зябь. Сменщика мне не дали, так как комбайн работал по 18—19 часов, и не было смысла делать замену на 3—4 часа, тем более что еще техуход занимал до часа времени.
Должен признаться, что, несмотря на врожденную патриотичность, очень не хотелось после жаркого и пыльного дня идти в ночь пахать зябь. Утром с 6-ти опять же под комбайн. А дремать за рычагами, когда комбайн сзади косит, — нельзя.
Бригадир тоже понимал это, а все равно просил, если есть малейшая возможность — пахать ночью. Зябь-то поднимать надо, сроки уходят. В такие моменты я всегда в ответ просил на ночь прицепщика, но, как правило, не получал.
В пятьдесят шестом году в Казахстане был неплохой урожай зерновых. За обещание выложить на союзный стол миллиард пудов зерна Брежнева взяли из Алма-Аты в Москву, не дождавшись итогов уборки.
Под тот же миллиард начала поступать дополнительно сельхоз- техника, эшелонами шли укомплектованные водителями автомобили из воинских частей, впервые на целине появились студенты. К нам в бригаду попала группа будущих культработников из украинского города Проскурова (ныне Ивано-Франковск). Они работали на зернотоке, разгружали-погружали машины, очищали зерно веялками и т. п. Что интересно, все будущие культработники были девчатами. Парень — всего один. Будущий вокалист, довольно высокого роста, он очень неуютно чувствовал себя с веником на току среди девчат и постоянно просил нашего бригадира дать ему какую-нибудь другую работу, хоть прицепщика, но только не «подметалы».
Бригадир никак не решался, но однажды после дождя, когда и косить было нельзя, да и на току было мокро, он дал мне этого «артиста» в прицепщики, наказав мне при этом воспользоваться случаем и до вечера разбить освобожденное от соломы большое поле на загонки, так как в ночь выйдут пахать все трактора бригады.
Мы с Павлом (так звали студента) очень оперативно разбили поле на загонки. Высокий сам по себе, да еще с палкой-вехой в руках, Павло смотрелся идеальным ориентиром для меня при разбивке загонок. Его было видно с одного конца поля на другой.
В одном месте борозда попала прямо на старинный колодец, вырытый в балке еще на заре освоения этих степей. Колодец выделялся вросшим в землю бетонным кольцом, вокруг которого было выложено что-то вроде отмостки из крупных камней.
Я запомнил это  место  и, чтобы не иметь лишних проблем ночью, занял для себя загонку, где-то третью от той, где находился колодец. Пахота — дело хоть и необходимое, но довольно нудное и пыльное, не говоря уже о том, что шумное. В принципе, к реву тракторного двигателя привыкаешь и просто не замечаешь его, а вот однообразие и пыль — донимают. Часов до трех ночи все шло хорошо. Тепло, двери кабины сложены, двигатель ночью лучше тянет, Павло беспрерывно поет украинские песни, стараясь перекричать рев двигателя. Иногда это ему удается. В общем, все хорошо. Но так как он ночью и днем спал, а я работал, то часам к четырем мне стало трудно осознавать, что вокруг происходит. Начал приходить сон, и я все чаще «клевал» носом по рычагам. А Павло все пел ….
«Слушай, Павло, — говорю ему, — ты когда-нибудь на тракторе ездил?» «А як же, — отвечает, — я ж из сэла, а батько мэнэ вжэ рокив пьять бэрэ з собою у полэ, на трахтор». «Ты видишь, я не могу больше, уже месяц скоро без нормального сна. Давай поспим хотя бы с час, а потом продолжим». «Та ни, давайтэ я пройду до краю, та вас разбуджу, там развэрнэтэсь и опьять я поиду. Я цэ вмию». Ну, думаю, давай посмотрим.
Мы поменялись местами, он положил свои длинные руки на оба рычага поворотов, тронулся с места и опять запел. Я несколько минут наблюдал за ним, как он орудует рычагами, как будто хором дирижирует, послушал его песни и незаметно... отключился.
Проснулся от непривычной и явно неуместной тишины. Темень, прохладно, невдалеке слева и справа мирно поблескивая фарами, гудят трактора в загонках, где-то рядом подают сигналы сверчки. И никого...
«Павло», — закричал я в темноту, не понимая, что происходит. «А-а-а», — откуда-то издалека послышался стон-голос. Я передвинулся вправо, на место тракториста, так как голос слышался с той стороны, достал спички, сложил вместе несколько штук, чиркнул о коробку и от неожиданности отпрянул назад.
Прямо передо мной (сантиметров восемьдесят от правой гусеницы) серело бетонное кольцо, и зияла дыра колодца. И именно из его глубины исходил тот стон. «А-а-а, рятуйтэ»! «Павло, — промелькнуло в голове, — как он туда попал? Живой»?
Посветил спичками — ничего не видно. Кричу «Павло, ты там?» «Тут, я, тут, рятуйтэ мэнэ, бо по голови якись жабы та жукы лазють!»
Я сделал из тряпки факел, намочил его в солярке, зажег, стало виднее. Картина впечатляющая — на дне заброшенного колодца, по шею в воде, весь увешанный чем-то непонятным, перепуганный насмерть, стоял несчастный прицепщик-студент, опираясь локтями о заплесневелые камни ствола колодца, и беспрерывно кричал: «Рятуйтэ, рятуйтэ!»
Быстро снял проволоку, с помощью которой опускали-поднимали плуг, и подал ему. Павло ухватился одной рукой за проволоку с таким отчаяньем, что чуть и меня не стащил к себе. Что делать? До его головы от меня где-то три метра, да сам он около двух, да еще мокрый. Мне эту пятиметровую «гирлянду» на проволоке не поднять, тем более что в данном случае на его перепуганное тело не действовала никакая выталкивающая сила, скорее наоборот, действовала затягивающая.
«Подожди, — говорю, — я ребят позову» «Ни, ны кидайтэ мэнэ, бо я помру», — вопил он, царапая камни. Я все-таки пошел к ближайшему трактору. Сняли еще одну проволоку и втроем еле-еле вытащили моего прицепщика, клацающего зубами от страха и холода, обвешанного всем тем, что накопилось за многие годы в заброшенном колодце. Я завез его на полевой стан. Собрал у ребят кое-какую одежду, помог умыться и устроил спать в нашей будке. Слава Богу, что его сокурсники уже спали, а то им было бы, что рассказывать по приезде домой, в Проскуров.
Утром я поехал разобраться, как; получилось, что, работая на две загонки левее, мы оказались там, где был колодец. Провести «следственный эксперимент» было просто. На желтом стерневом фоне все было написано языком плуга и гусениц трактора.
Павло пел, пока я бодрствовал рядом, а как только я заснул, он, даже не проехав до середины загона, тоже задремал, и трактор пошел пахать сам. По закону сопротивления почвы и логике жизни, трактор всегда как бы пытается выйти влево, то есть из борозды. Неуправляемый, он и ушел влево, постепенно увеличивая угол ухода. Пересек одну, вторую загонку. При переходе через очередную борозду его сильно качнуло. Павло очнулся, увидел, что трактор уходит из бо-розды, выровнял его и пошел пахать уже по другой загонке, именно по той, где находился колодец. Проехав немного, снова задремал. Трактор затянул плуг на окружающие колодец камни и заглох. Павло проснулся, не поняв в чем дело, выскочил из кабины и... попал через кольцо в колодец.
Я никому ничего не сказал, но к обеду об инциденте знала вся бригада. И тут выяснилось, что за неделю, пока Павло ходил в прицепщиках, он успел с одним трактористом свернуть в рулон сцепку чужих борон и затащить их на посеянное поле, с другим — забросить плуг почти на кабину, а со мной — упасть в колодец.
Во всех случаях все могло закончиться гораздо хуже и не только для него, но (за неимением людей) эти случаи хранились как бригадная тайна. Я даже в душе сожалел, что отказался от услуг Павла, все-таки живое что-то с тобой в кабине всю ночь присутствует. Но дня через два Павло, это ходящее несчастье для всей бригады, сделал то, что удержать в тайне не удалось.
Его взял на ночь один местный тракторист. Пахали рядом с селом, и он пошел домой за куревом. Павло его заменил, и вот что из этого вышло. Пахали «гуськом», два  трактора-один за одним. Павло шел сзади. В принципе — это не сложно, следи за бороздой и соблюдай дистанцию. Все было хорошо до тех пор, пока не заснул тракторист переднего трактора. Он на конце поля перепахал дорогу, затем поле с молодой капустой и остановился лишь в озере за овощным клином. Павло, подремывая, ориентируясь на борозду, так и шел за ним по всему пути, пока не выехал на плуг стоящего впереди в воде трактора. Опять же, к счастью, его двигатель заглох сам.
Узнав об этом, я перестал сожалеть о том, что у меня нет прицепщика. Я внутренне понял, что если хочешь жить — лучше работать самому.
Конечно, это мое личное мнение, тем более мнение из тех лет, когда я думал, что мне не будет износу, и мог работать без подмены сколько угодно. Скорее всего, оно субъективно, и нельзя по отдельным случаям и по случайным людям, судить обо всей миллионной раньше армии прицепщиков. Не буду повторять, как тяжела и как необходима эта работа Работа, без которой не было бы хлеба, да и многого другого на нашем столе.
Слава тебе, простой прицепщик!



                СВЕЖЕЕ РЕШЕНИЕ
Говорят по жизни, чтоб подружиться, надо сперва здорово разругаться. Могу подтвердить это одним фактом из моей жизни. Было это в пятьдесят пятом году где-то в конце сентября. Уборка уже закончилась, комбайны ушли, машины тоже. Началась унылая темная осень. В степи, особенно в большой, масштабной, весело, когда что-то там растет, да еще весной, когда зелень и цветы появляются. А вообще — это когда много людей на поле: в посевную, сенокос, уборку. А как опустеют поля, и начинается монотонная, долговременная вспашка зяби, скучновато становится в полевой бригаде, и только технологическая необходимость пахоты с целью рыхления и захоронения растительных остатков, а с ними возбудителей болезней, заставляет, иногда стиснув зубы, пахать, пахать и пахать.
По ночам уже заморозки. В полевой будке холодно, пахота идет в две смены.
Упрощенный цикл жизни: двенадцать часов в борозде — двенадцать сон и отдых. Никаких просветов, неделю — в ночь, неделю — в день. И так, примерно, месяца два, а то и больше, смотря по погоде. К этому времени батареи у приемника уже сели, электроэнергии в бригаде нет, так что связь с внешним миром только через диспетчера МТС, да газеты привозят раз в неделю. Где-то раз в десять дней меняем место полевого стана. Там и заправка, и кухня, и жилье. Все передвигаемое. Слишком большие расстояния, чтобы стоять на одном месте и гонять гусеничные трактора за десятки километров. Магазин только в селе за двадцать километров. Да и чем туда попадешь? Основная масса работающих — приезжая безлошадная молодежь.
Вот примерно такая картинка рабочей ситуации была в тот момент, о котором и пойдет рассказ.
Где-то, повторяю, в конце сентября, к нам в бригаду кассир МТС привезла зарплату за уборку. Ребята получили в большинстве своем солидные для рабочего уровня деньги — по 2,5—4 тысячи рублей. Это была главная зарплата сезона.

За лето пообносились, надо было что-то прикупить из одежды, да и просто приобрести товары первой необходимости, включая курево. Бригадир пообещал повезти всех в город, но после завершения вспашки зяби. Когда это будет, никто не знал. Погода — то мороз, то снег, то дождь.
В день, когда получили деньги, у многих ребят в бригаде появилась масса сиюминутных желаний, Деньги жгли руки, но не согревали душу... Сделали крайним меня, так как я был в бригаде самый «колесный», кроме гусеничного трактора имел еще самоходный комбайн. Он остался в бригаде потому, что последним я убирал просо, это была самая поздняя культура. Комбайн  я не перегонял  в МТС, ожидая, пока дорогу окончательно подморозит.
Осенний день короткий. Пока искали транспортный выход, стемнело. Всей бригадой буквально насели на меня: заводи, мол, комбайн и съездим в село Шандашу, она хоть и в соседней Оренбургской области, но напрямую к ней километров 12—15.
Мне никак не хотелось гнать комбайн по бездорожью, да еще ночью, да еще без света. Я поснимал все фары, так как готовил комбайн на сдачу в МТС, да  и  чтобы  не  своровали.
Но когда уговоры достигли апогея, пришлось приладить одну фару спереди, отцепить копнитель и поехать. На комбайне места хватает. Человек двадцать — весь наличный состав бригады облепили все площадки и угольники.
Часа два добирались. Хорошо, луна вышла. Она растворила тучи и служила ориентиром. Дороги не было, пассажиров бросало из стороны в сторону, но никто не жаловался, сами напросились.
Заехали в Шандашу. Полтора десятка мазанок трудно было назвать селом. Размещалось там отделение одного из оренбургских совхозов. Нам нужен был магазин. Как такового, его в селе не было. Просто один из хозяев, держал подобие ларька на дому. Там были собраны ходовые товары первой необходимости продовольственного и промышленного назначения.
Дом был большой, хотя и без крыши, выглядел довольно солидно на фоне других мазанок. Мощные окованные металлом двери, крепкие ставни на окнах.
Время — где-то около полуночи. Заборов никаких не было. Я подъ-ехал комбайном прямо ко входу со стороны двора. Ребята высыпали на землю и буквально облепили дом. Через несколько минут там за-
горелся свет. Но на все просьбы открыть дверь и продать что-нибудь, хотя бы курево, ответ был один — приходите утром. Хозяина, видимо, напугало количество и нервозность ночных посетителей. Наверное, уже имел опыт встреч с лихими людьми. Кругом степь, разные по ней люди ходили во все времена.
После 30—40 минут уговоров, расстроенные механизаторы перешли к угрозам и обещаниям применить любые способы воздействия. Обидно было добраться до цели и не добиться желаемого. Я сидел за штурвалом комбайна, двигатель работал, так что не слышал перепалку ребят с хозяином, но видел, как они метались вокруг дома туда-сюда, а двери не открывались. Некоторые горячие головы начали искать на комбайне лом, чтобы ломать дверь. Пошел уже второй час осады. Хозяин, как после выяснилось, стоял с ружьем у двери и был настроен очень решительно.
Я равнодушно смотрел на все эти действия, а потом обратил внимание на то, что метрах в пятнадцати от дома находился огород, большая часть которого была в колдобинах после выкопанного картофеля, а на второй чернели какие-то стебли. Спрыгнул на землю и пошел посмотреть, что там растет. Оказалось, подсолнечник. Шляпки — с малюсенькое блюдце, почернели от дождей и морозов. Шириной полоса была метров шесть и длиной метров пятьдесят.
Пока я возвращался к комбайну, в голове уже созрело решение. Хоть и жалко было загрязнять уже очищенную молотилку, но взял инструмент, быстро поднял мотовило жатки (сейчас это легко сделать через гидравлику, а раньше приходилось все регулировать вручную). Отжал до предела деки подбарабанья, чтобы не сильно дробить перестоявшие подсолнечные шляпки, ослабил ремень вентилятора молотилки, развернулся и... начал косить подсолнечник. Да что там косить, прошел туда и обратно за каких-то пятнадцать минут. Набрал почти бункер смеси семян и дробленых стеблей и подъехал левым бортом прямо к двери.
Как рассказывали после ребята, они сами сперва ничего не поняли. Хозяин дома раньше их увидел и почувствовал то, что я хочу сделать, и начал буквально бесноваться, обзывать нас разными словами, обещая поднять против нас всех, кого можно — и милицию, и органы власти, и родственников.
Подъехав к дому, я открыл заслонку зернового бункера. У нынешних комбайнов для выгрузки зерна имеется специальный выгрузной шнек, а в первых выпусках, на бункере была просто заслонка, которая поднималась и опускалась специальным рычагом.
Поднял ее и высыпал прямо перед входной дверью целую гору подсолнечной смеси. Думаю, если бы я не скосил ту полоску, хозяева до весны молотили палками те сморщенные шляпки или просто оставили их до весны, а потом сожгли.
Надо сказать, что хозяин был из настоящих, крепких и понятливых мужиков. Он сразу оценил мой жест и открыл дверь. В итоге я получил от него благодарность и два литра «московской» водки за работу, а изголодавшиеся и возбужденные ребята отоварились по полной программе, практически опустошив магазин и обеспечив хозяину полугодовую выручку.
Так благополучно завершилась эта простая жизненная история. Но жизнь продолжалась. И еще несколько лет, до тех пор, пока я не ушел в армию, хозяин шандашинского магазина считал меня своим; и если кому-то что-то из ребят было надо, даже из других бригад, упомянув мое имя, они в любое время могли купить то, что хотели, и что имелось в наличии, даже иногда в долг.
Так встретившиеся случайно на жизненном пути люди иногда из ярых противников превращаются в хороших друзей. Но это только тогда, когда все замешано на хорошей основе и взаимопонимании.

                ПРИЧАЩЕНИЕ
Возможно, я кого-то повторю, но это абсолютно неважно. За прожитые годы, кроме всего прочего, сделал для себя вывод: соприкасаясь, пусть даже на небольшое время с чем-то (с кем-то) значительным, или значимым, тем более, великим или гениальным, человек всегда только находит и никогда не теряет. Пусть все в мире относительно, пусть идет постоянная переоценка ценностей, все равно великое остается великим. Философские размышления по этому поводу появились у меня еще в далекой уже молодости и подтвердились с годами.
В конце пятидесятых-начале шестидесятых годов прошлого века довелось мне служить в Москве, в одном специализированном военном учебном заведении. Был я командиром учебной смены, вел отдельные дисциплины военной подготовки и круглосуточно находился вместе с курсантами. Кто это прошел, знает, какой это хлеб, тем более в Москве, под боком у штаба округа и Министерства обороны Союза.
Согласно гарнизонному графику, вверенной мне тринадцатой курсантской смене, два раза в месяц, выпадало суточное обеспечение караульной службы на одном из военных объектов  Москвы. Казалось бы, что здесь особенного? Обычный караул, каких ежедневно осуществляются многие тысячи? Но. Вопрос, где и как, при каких обстоятельствах это происходит?
Дело в том, что наше учебное заведение базировалось в Бирюлево, сегодня это район Москвы, кольцевая дорога проходит именно по окраине так называемого Бирюлево-пассажирского, а раньше, когда эта дорога была еще в проекте, а затем долго строилась, Бирюлево входило в Москву условно, было,   просто - областного подчинения.
И в этом тоже нет ничего необычного — большая Москва поглощала в те времена сотни пригородных сел и поселков, «очертив» свой новый ареал кольцевой дорогой. Необычным был маршрут, по которому каждые полмесяца ездили наши курсанты, в том числе и моей смены, на караульную службу.
 
Если представить себе Москву в виде такого огромного городского пятна на карте, как принято — с югом внизу и севером — вверху, то, чтобы добраться до места караула, нам каждый раз приходилось «рассекать» огромный город посередине, примерно на две равные части.
И вот реалии: наша база в Бирюлево находится на самом юге Москвы у кольцевой дороги, а объект охраны — почти на севере города. Наш  маршрут был следующим (если брать только узловые места): Каширское шоссе, Варшавское шоссе, Большая Ордынка, Красная площадь, улица Горького, Ленинградский проспект и, наконец, улица Беговая. Там, в районе генерального штаба Минобороны, и находился наш объект. Молодые, конечно, не знают, что раньше по Красной площади ездил транспорт, в том числе и мы, в караул и обратно.
Вроде бы тоже все обычно, если едем из дома, то по улице Большая Ордынка по Васильевскому спуску, мимо того места, где позже построят (а в настоящее время разрушат) гостиничный комплекс «Россия», мимо штаба Московского округа, храма Василия Блаженного, Лобного места, памятника Минину и Пожарскому, вдоль ГУМа, напротив Мавзолея (тогда Ленина-Сталина) и Кремлевской стены с упокоенными выдающимися людьми, мимо Исторического музея (сейчас там построена церковь и проезда нет), мимо элитной (ныне разрушенной под реконструкцию) гостиницы «Москва», музея В.ИЛенина, здания ЦК КПСС с Домом Советов, мимо Главпочтамта, Моссовета и т.д. — до Беговой.
Правда, впечатляющий маршрут к месту караула? И вот именно тогда, где-то уже на втором моем выезде в караул, я почувствовал какой-то внутренний дискомфорт, вроде как виноватым себя, что ли (такой у меня несносный в этом плане характер), перед всеми остальными сменами, группами, взводами на всей огромнейшей территории Советского Союза, которые тоже в это время, с учетом часовых поясов, двигались к местам своей караульной службы. Одни где-то в тайге или тундре, по бездорожью при сильнейшем морозе, другие в песках, при ужасной жаре, или в горах, болотах, и еще в тысячах мест, тысячах маршрутов, и все они отличались от моего.
Мой маршрут шел через сердце моей Родины. Какой-нибудь командир, находящийся сейчас, как и я, в кабине автомобиля, и многие тысячи из тех, других солдат, рассаженных, как и мои курсанты, на досках, в обтянутых брезентом кузовах, трясясь на ухабах или буксуя в песке, наверняка мечтали хотя бы раз в жизни побывать на Красной площади Москвы.
Наверняка. А я по ней ездил на службу, и в дождь, и в снег, и в жару. Я мог просто остановить машину на этой площади, выйти, спросить, как дела у курсантов, я мог любоваться всем этим великолепием или равнодушно смотреть на все это, а то и просто спать, так как за время работы с курсантами научился засыпать и просыпаться мгновенно, максимально используя свободные 10-15 минут, тем более — поездку в караул, на которую уходило более двух часов. Хотя и «пробок» тогда в Москве не было, но через весь город все-таки.
И вот тогда я заметил то, о чем, собственно, и суть рассказа. Это мое отношение к великому, значимому. Может, это было только со мной, я стеснялся спрашивать об этом у своих коллег, командиров учебных смен, которые тоже постоянно ходили с тяжелой головой, отдыхая по 4-5 часов в стуки, и тоже ездили по этому маршруту. Поэтому говорю только о своих ощущениях.
Как только выезжали в караул, я проверял машину, размещение курсантов, садился в кабину, командовал водителю «вперед» и... мгно-венно засыпал Проблем никаких: водитель опытный, скорости большой не разовьешь, лови момент, командир, в случае чего — разбудят. Ан нет. Как только выезжали на мост через Москву-реку (если в караул едем), что-то меня (всегда!) встряхивало: «Здесь спать нельзя. Здесь место такое».
Можно сегодня по этому поводу скептически или ехидно усмехаться, но, проезжая по Красной площади, я никогда не спал, и обыденность рабочей поездки сочеталась во мне с чем-то очень значительным, даже священным, что ли. Я физически чувствовал, по какой брусчатке еду. Каждый раз, как бы пересекая спрессованные века и события, происходившие на этой площади в далеком и не очень далеком прошлом, чувствовал причастность к этому величию, пусть даже духовную.
Я заряжался за эти полторы-две минуты на полмесяца, до следующей поездки. Для меня это стало потребностью. Когда бы ни бывал в Москве во все последующие годы, даже если времени было очень мало при проездах, я обязательно шел на Красную площадь, чтобы постоять, посмотреть вокруг и зарядить свой жизненный аккумулятор до следующей встречи.
По-моему, это правильно для российского гражданина, тем более русского человека. И я никогда не пойму и не приму тех «ура
патриотов», правых и левых, верхних и нижних, центристов и глобалистов, для которых — что Красная площадь, что Елисейские поля в Париже или Капитолийский холм в Вашингтоне, — все одинаково, лишь бы им хорошо было.
Для меня Красная площадь Москвы, всегда будет главным местом государства Российского. В таком же направлении я воспитывал детей и внуков, ибо, как уже было сказано, при прикосновении к великому всегда только получаешь.
А вот пример отношений личностных, пример, как великая личность, пусть походя, пусть сама того не замечая, соприкасаясь с окружающими людьми, духовно обогащает и оставляет в их сознании, а больше в душе, след на всю жизнь.
... Наташа служила с отцом и матерью в летном гарнизоне, расположенном в селе Маркулешты, под молдавским городом Бельцы. Папа был летчиком-истребителем; бросали его, как и других истреби-телей, из части в часть, по всему великому Союзу, да по разным горячим точкам за рубежом, но в тот период им удалось целый год прослужить на одном месте и даже добиться отпуска для отца.
Есть в Одессе санаторий имени В.П.Чкалова. В этом санатории отдыхали раньше только представители ВВС. Он был союзного значения, и особой известностью пользовался в послевоенные годы. Там часто бывал сын генералиссимуса Сталина - Василий, и уровень обслу-живания в нем соответственно поддерживался.
Когда Наташин отец получил путевку, а дело было в 1968 году, то взял с собой жену и дочку. Сняли рядом с санаторием небольшой домик и отдыхали всей семьей. Днем отец был на процедурах, а на ночь приходил на съемную квартиру. Все шло нормально.
Но через несколько дней в соседний с ними домик, вселился очередной квартирант, небольшого роста молодой мужчина с бородой. После этого тихая жизнь в обоих домах закончилась. Сосед весь день где-то пропадал, а к вечеру возвращался, и всегда не один, а с компанией молодых ребят.
В домике было душно и тесно, поэтому они располагались на примыкающем к зданию и тоже небольшом, огороде. Было там что-то вроде старинной деревянной беседки — веселая компания ею и пользовалась. Они жгли костры, пекли картошку, иногда пили пиво с таранью, бычками и раками, которых тоже здесь же варили, и что-то обсуждали, шумели, читали, а больше всего пели. 
Между огородами был старинный деревяный забор, а в нем — калитка. Веселая компания притягивала к себе и Наташу, которая считала себя почти взрослой, так как перешла уже во второй класс. Она начала вечерами потихоньку подвигаться в сторону огорода, где шумели соседи.
Все это было на глазах у родителей, поэтому особых проблем не возникало. Но постепенно Наташа стала неотъемлемой частью этих вечеров. Она сидела тихонько в стороне, на стареньком детском стульчике, или стояла, держась за дерево, и просто слушала. К ней компания привыкла.
Сосед, его звали Володя, познакомился с Наташиными родителями. Они не очень различались по возрасту, и он зачем-нибудь  - иногда приходил. Наташе он не очень нравился — и красотой не вышел, и ростом. Он очень много пел под гитару — и для ребят, и для родителей Наташи. Пел таким надрывным хриплым голосом, что Наташе был жалко его слушать.
Однажды, зайдя к ним с гитарой, подошел к Наташе, погладил по голове и спросил: «Наташенька, ты такая приятная девочка, слушаешь внимательно, а ведь, я вижу, ты песни мои не любишь. Не нравятся они тебе?». И тогда девочка выдала следующее: «Дядя Володя, вам вообще нельзя петь, вам лечиться надо, горло лечить. А песни мне ваши очень нравятся!».
«Горло, говоришь? Возможно, и так», — грустно улыбнулся сосед и вышел. Был он вешне грубоват и в обращении иногда довольно резок, но какая-то невидимая внутренняя огромная человеческая сила и доброта, излучались из всего него неисчерпаемо.
Он самозабвенно пел, сливаясь с гитарой, поражая тоже не вчера родившихся одесских бардов ,разнообразием и мощью мыслей, положенных на музыку. Наташа поймет это позже, а тогда заворожено слушала дядю Володю, многого не понимая, проникаясь его страстным даром убеждения.
Дядя Володя, приходя к ним иногда днем, когда у него было свободное время, приглашал в гости, в Москву. Он привязался к Наташе, наоставлял адресов и телефонов, а потом неожиданно уехал. Закончилась, видимо, работа в Одессе.
А у маленькой Наташи, осталось к нему что-то такое невыразимо благодарное. Но потом началась школа, нахлынули всякие детские и недетские проблемы, и образ дяди Володи размылся в ее памяти.
 Прошло двенадцать лет. И вот уже взрослая девушка, Наташа, включает телевизор. На экране — тот самый «дядя Володя», но без бороды.
«Мама, мама! — кричит девушка, — иди сюда, нашего дядю Володю показывают!». А диктор скорбно говорит, что скоропостижно скончался артист театра на Таганке, сыгравший много ролей в кино и автор многих известных песен, Владимир Семенович Высоцкий.
«Мама, ты знала, что тот дядя Володя был Высоцкий? — спросила она, — А чего же вы с ним не общались? Он оставлял адреса, телефоны?».
«Знаешь, дочка, мы стеснялись лезть ему на глаза, у него и без нас, наверное, проблем хватало, не зря же он так безвременно ушел», — ответила мама.
Вот такая история. Гениальная личность чисто случайно пересеклась по жизни с судьбой обычной девочки, но оставила след на всю жизнь. С тех пор Наташа, теперь Наталья Николаевна Морозюк, с которой мы вместе преподаем на одной кафедре нашего университета, слушает в записи хриплый голос Высоцкого, но уже в сочетании с его замечательным человеческим образом.
Она, сама того не подозревая, получила от него, нашего простого русского гения, энергетический заряд порядочности и человечности на всю оставшуюся жизнь. При встрече с великим, повторяю еще раз, только находишь. Ну, а как ты этим распорядишься, — это уже другой разговор.

                ГЛУБИНКА
Глубинкой у нас называют места, удаленные от центра, неважно федерального или регионального. В общем, где-то там, в глухомани, Тмутаракани и независимо в какую сторону. Конечно, определение «глубинка» весьма относительно, даже по той простой причине, что Земля-то круглая.
В одной из старых притчей рассказывалось, как один молодой парень-туляк приехал в Москву к своему дяде. У того тоже сын, ровесник племянника-туляка. Гуляют молодые ребята по городу, и туляк спрашивает: "Слушай, костюм у тебя шикарный, где брал?" "Я его пошил, был в Париже, в командировке и пошил", - отвечает брат-москвич. "А где этот Париж?" — уточняет туляк. "Далеко, около трех тысяч километров", - отвечает москвич. "Нет, ты посмотри, какая глушь, а как шьют", - удивляется туляк. Поэтому, по большому счету, глушь или глубинка, понятие относительное. Мы же перевернем очередную страницу альбома жизни и рассмотрим конкретное пятнышко на карте — одну из сельских глубинок.
В 1956 году на всех необъятных просторах распаханных целинных земель благодаря удачно сложившимся погодным условиям, был выращен богатый урожай зерновых. Как всегда к такому хлебу не были готовы, и если убрать зерновые кое-как смогли, то все остальные действия с уже готовым зерном — перевозка, сушка, хранение и доработка — стали не только головной болью, а просто катастрофой для всех государственных и хозяйственных органов, как-то причастных к зерну, прямо или косвенно. Имеющиеся элеваторы и хлебоприемные пункты могли принять и доработать хорошо если пятую часть урожая. А что было делать с остальной массой зерна?
Многие почувствовали далекий, но вполне реальный и обязательный холодок ответственности, кто-то уже просчитывал, кто же станет крайним, чьи головы полетят за тот неожиданно богатый хлеб. Брежнева еще только за обещание дать миллиард пудов зерна перевели из Казахстана в Москву, он уж точно отвечать ни за что не будет, и начали искать выходы из очень сложной ситуации с тем, повторяю, готовым хлебом (зерном). Придумали себе временную отсрочку — организовать прием и хранение зерна на местах, в так называемых "глубинных" хлебоприемных пунктах.
Суть этой, можно теперь с уверенностью сказать, аферы,состояла в том, что в отдельных населенных пунктах или для группы близлежащих хозяйств выделялись места, утрамбовывались и укатывались с влажной соломой грунтовые площадки, и на них люди, уполномоченные министерством заготовок, принимали зерно от ближайших колхозов и совхозов, которым выдавались полноправные закупочные квитанции, и шла проплата за сданное зерно государству.
Внешне все было как надо. Колхозы-совхозы свое дело сделали, зерно вырастили-убрали, сдали в счет плана госзакупок и получили деньги. Больше они к тому сданному зерну никакого отношения не имели. Зерно стало уже государственным. Но к этому несчастному "глубинному" зерну еще многие и коварные имели отношения — дождь, мороз, снег, птицы, зимующие у нас, грызуны, всякие насекомые, болезни и огонь. Да, самый настоящий огонь.
 Сырое зерно самосогревается, а когда перегревается, начинает самовозгораться и очень интересно и красиво горит, как газ, голубым пламенем. После этого, если зерно не доработать и не сушить, оно перегорает и превращается в черную горелую массу с неприятным запахом, уже никуда и ни на что не годную. Весной мы такое "зерно" развозили по большим балкам, там оно перегнивало. Вот такой был тогда "большой хлеб". Конечно, многое пропало, но не все. Вот об этом и наша очередная быль. Как люди боролись за то, чтобы сохранить то, что было выращено и собрано в глубинках.
Задача состояла в том, чтобы в условиях зимы максимально возможно перевезти зерно из пунктов приема к ближайшим железнодорожным станциям. Если взять колхоз, где я работал, то у нас не было глубинного пункта, у нас на территории колхоза находилась железнодорожная станция с небольшим хлебоприемным пунктом.
Вокруг станции поделали площадки для приема зерна, и большинство хозяйств района свезло сюда свой плановый хлеб. Здесь проблема была только в погрузке вагонов и отправке зерна по элеваторам страны. Нас, молодых, почти ежедневно после работы вывозили на станцию именно на погрузку зерна, причем в любую погоду. У других районов нашей области, удаленных от железной дороги, главной проблемой стала доставка зерна на станции, где можно было бы его отгружать.
Вышел приказ по области выделить машины и людей для командировки в северо-восточные районы области, нам конкретно — в Комсомольский район, совхоз «Северный».Из района посылались 5 автомашин, по две из МТС и одна из Кимперсайского рудника. Я как раз закончил курсы шоферов, но права еще не получил, мне сказали — бери, принимай машину, езжай в «Северный», туда тебе права и привезут.
 До совхоза от нас около двухсот километров, мы все, пять машин, собрались на станции Ащелисайская, затем выехали на станцию Домбаровка, это Оренбургская область, и уже оттуда двинули на «Северный» по Оренбургской земле. Это было легче и выгоднее со всех точек зрения. Во-первых, нам предстояло возить зерно именно по этому маршруту: совхоз «Северный» — станция Домбаровка, и мы как раз пройдем по ней порожняком, узнаем, что, где и как. Во-вторых, напрямую от нас до совхоза «Северный» просто не было дороги. Летом еще можно было проехать, зимой исключено.
По дороге мы заехали на станцию, узнали, где и как сдают зерно, и выяснили все сопутствующие нюансы. На следующий день были на месте командировки, в конторе « глубинного» хлебоприемного пункта.
Там была обычная фронтовая обстановка. Вагончик целинного типа, вокруг несколько машин, бульдозер для очистки зерновых буртов и сами бурты под открытым небом, засыпанные метровым слоем снега Нас определили в свежепостроенное общежитие, но с центральным отоплением. Грело оно плохо, да и на улице температура колебалась от минус двадцати до минус сорока. Но все это мы прошли уже несколько лет назад у себя, в МТС, тоже было саманное новое общежитие, так же на голову падала сырая штукатурка, также ради воды растапливали снег в большом баке, все это было для нас не в новость. Это переживем,а вот как будет с машинами, дорогой, погодой? Поговорили с ранее прибывшими водителями, а их там было где-то человек пятьдесят. Они пытались нагнать на нас страху, что, мол, ежедневно по трассе человек 7-10 замерзают, машины ремонтируют на улице, долгая дорога и холод.
Мы, конечно, принимали к сведению мнения "старожилов", но что это были за авторитеты? Это, в основном, были дети юга, водители из Джамбула, Чимкента, Ташкента, Киева и т.п. регионов. Для них местная погода — ад кромешный, для нас — привычное, хотя и трудное дело. Задача на предстоящий месяц (на такой срок мы были откомандированы) была простой и понятной — возить зерно из «глубинного» пункта «Северный» до железнодорожной станции Домбаровка. Там был хлебоприемный перевалочный пункт. Возить необходимо ежедневно без выходных и других возможных остановок.
 Дело серьезное, политическое, надо спасать зерно. Чем быстрее вывезем, тем быстрее зерно отправится по разным адресам, где его смогут подсушить, хранить или оперативно переработать. Уезжающие по домам, отработавшие свой срок водители поделились определенным опытом работы в практически экстремальных условиях. Они рассказали, где, что и как делать, какие проблемные вопросы возникают при перевозке, а главное, рекомендовали получше просмотреть состояние своих автомобилей, потому что дорога ничего не прощает.
Расстояние от совхоза до станции около 190 километров, трасса устроена так, что на пути не встречается ни одного населенного пун-кта, так проще и удобнее. С начала зимы маршрут проходил через пару сел, столовых там не было, но были магазины, возле них скапливались машины с зерном и шедшие обратно порожняком. Была масса ненужных инцидентов, что порождало задержки перевозки и руководство просто перестало прочищать прежнюю трассу и проложило новую, вдали от жилья и дополнительных проблем. Водителям стало трудно, но все согласились с этим, куда было деваться?
В отношении замерзающих водителей слухи подтвердились — действительно за зиму на трассе погибло несколько десятков водителей, в основном, из южных регионов. Они если где-то застревали, то все бросали машины с зерном и по 3-5 человек уходили искать какую-нибудь помощь и, как правило, обессилев, группами сбивались в кучу и вместе замерзали. Водители из северных зон в таких случаях машины не покидали, жгли кузова, шины, зерно, все, что угодно, и хотя и обмораживались, все равно оставались в живых.
За месяц командировки, который можно считать за квартал, без выходных и при двадцатичасовом рабочем дне и морозной буранной погоде, мы тоже хорошо изучили ту своеобразную "дорогу жизни". В те целодневные рейсы я, молодой парень в 17 лет, может быть еще сильнее почувствовал цену хлеба. Не потому, что был какой-то суперводитель или суперработяга. Вовсе нет. В отличие от своих коллег, которые работали водителями и прошлый и позапрошлые годы, я урожай 1956 года прошел "насквозь" — весной на тракторе закрывал влагу, потом сеял, потом на комбайне убирал и вот теперь довелось в таких условиях возить, вернее спасать труд тысяч людей. А сколько еще надо пройти этому золотому зерну, пока оно ляжет кому-то на стол готовым душистым хлебом?!
Я далек здесь от шекспировских изысканностей и аллегорий, а просто пересказываю потомкам фотографию из нашей жизни. Возможно, и не самую худшую, но правду. И поверьте, это не жалостливое нытье, тем более не бахвальство или обвинение кого-то в чем-то. Это обычная работа. Чтобы читатель хотя бы поверхностно почувствовал смысл такой работы, просто опишу один обычный день, точнее, рабочие сутки.
В половине пятого ,мы уже завтракали в столовой при общежитии, один из нас при этом (по очереди) грел паяльной лампой поддоны картеров двигателей наших машин и задние мосты, мы выходили из столовой и шли к машинам Машин, как; было уже сказано, из нашего района было пять- два «ЗИС-150» бортовых, два самосвала «ГАЗ-93» с большими зерновыми трех-тонными кузовами и от рудоуправления десятитонный самосвал «ЯАЗ» с такими светлячками-набалдашниками на крыльях.
Так вот, с помощью совхозного трактора заводили «ЯАЗ», а потом он нас всех заводил с буксира, как орехи щелкал. Пока мы брали путевки, «ЯАЗ» успевал заводить машины других прикомандированных. Дальше мы заезжали на территорию "глубинки", элеваторным погруз-чиком нас загружали зерном, выписывались товарно-транспортные накладные, мы выстраивались в колонну, два "газика" впереди, два "ЗИСа" чуть сзади и «ЯАЗ» замыкал нашу колонну. Ездили мы все пятеро вместе, также формировались и другие колонны — по автобазам, областям, районам.
Нам рассказывали, что еще осенью, когда только начали возить зерно, в степи было много дорог-следов. Целина, каждый как хотел, так и ехал, то в одной колее, то в другой, то сам новую начнет катать. Когда пошли снега, дорогу стали чистить бульдозерами, но это было почти бесполезно-идет бульдозер или снегоочиститель, а справа и слева образуются снежные стены, буран сразу заметает прочищенный коридор, и уже следующая за трактором машина не может ехать. Потом кто-то додумался сварить вместе 10 ободов колес от прицепных комбайнов «С-6», заварить этот цилиндр с боков, приделать прицеп-треугольник, залить это подобие цистерны водой, заморозить и накатывать ею дорогу. Снег себе идет, а "цистерна" утрамбовывает его, с трактором, естественно, как бы накатывая своеобразную насыпь четырехметровой ширины.
 Насыпи сделаны были две — одна в сторону станции для машин с зерном, другая — в обратную сторону, для порожних. Разделяло их метров пятьдесят в среднем. В принципе, удобно, едешь по накатанной снежной насыпи, встречных нет, обогнать никто не сможет, пока ты с насыпи не съедешь и т.д. Конечно, удобно, если нет снежных заносов-переметов в лощинах и балках и если не барахлит машина. У меня, слава Богу, была хорошая машина, летом она при нагрузке обычно перегревалась (двигатель), а зимой шла нормально. Но что было плохо- тогда еще в автомобилях, в моем в частности, не было печки-обогревателя. На улице мороз-буран, а в цельнометаллической кабине тот же холод, только без ветра. Но в буран тот малюсенький, часто заклинивающийся "зисовский" воздушный стеклоочиститель не то что не успевал очищать снег с лобового стекла кабины, он просто гордо стоял облепленный снегом. Ничего не видно. Укутанные старым одеялом колени мешают управлять машиной, а без одеяла холодно. У "ЗИСа" открывалась вперед-вверх половина лобового стекла, откроешь — видно, но в кабине буран, больше минуты не выдержишь и весь в снегу. Закроешь клапан — ничего опять не видно, белая пелена во все лобовое стекло. А насыпь неровная и высотой уже местами 3-5 метров, чуть левей-правей и машина сползет с мягкого края насыпи, а в кузове — зерно...
Что делать — открываешь окно левой двери, облокачиваешься на кабину и так едешь. А куда деваться? А путь не близкий, обычный рейс, как повезет, 17-19 часов и вторая скорость, местами первая, редко на вершинах холмов, где ветер сдувает снег до земли, повезет, можно на несколько минут и третью скорость включить.
Если не дай Бог поломка, даже небольшая — сзади сразу очередь, десятки машин. Подойдут, спросят в чем дело, дадут десять, максимум пятнадцать минут, чтобы устранить неисправность. Кто-то чем-то поможет, если это возможно, если не получается, а выделенное время вышло — цепляют сзади тросами и сталкивают машину с насыпи, освобождая проезд, иначе дорогу задует и все останутся в степи. Жутко так, едешь — а справа-слева машины стоят в разных позах и разных марок. У некоторых что-то снято или разобрано, кто-то снял ему необходимое, а свое старое тут же бросил. Чисто фронтовая обстановка.
Снятые с насыпи машины так и стояли там, пока снег не растаял, к ним просто подобраться было невозможно, да и не было на это ни времени, ни сил. Выехав где-то в полшестого-шесть утра из совхоза, к полуночи, в лучшем случае, добирались до хлебоприемного пункта Там как-то было меньше снега, камни голые торчат перед машинами. Не доезжая метров пятьсот до хлебоприемного пункта — очередь, сотни машин. А ты страшно устал, голодный, и голова падает, спать хочется. Записал номер впереди стоящей машины и мгновенно уснул, хорошо так. А тут тебя как будто подбросит — очнулся —уже обогнали. И так еще раз и еще раз. Разозлишься, идешь к нашему Адольфу — на «ЯАЗе». Тот, не долго думая, подъезжает к "нарушителю" очереди, я цепляю трос, тот лихач пробует включить первую скорость и тормозит, да куда там — «ЯАЗ» его, как котенка, юзом выволакивает из очереди, а я занимаю свое место. Неписаный закон.
Ну, достоимся мы до того, как подъедем к лабораторному мостику, ну, возьмут анализ, поставят штамп в накладной, потом в этом темном бедламе надо еще найти кладовщика, он укажет, где зерно ссыпать, сам его разгрузишь лопатой. Хорошо, что у моего напарника из МТС был самосвал, он быстро вывалит зерно, подпишет накладные свои и заодно мою и помогает мне выгрузиться. Так было только в первый раз. Потом мы нашли старшего какого-то там человека со-ответствующей ситуации национальности, и он нас выгружал совсем с другой стороны пункта и еще выделял рабочих. Правда, брал всего пять рублей за машину, зато сколько проблем сваливалось с плеч.
Разгрузившись, мы пару раз пытались покушать что-нибудь горячее в столовой поселка, она так удобно стояла посреди площади. Вмещала она столиков двадцать, работала круглосуточно, но была буквально облеплена машинами, так плотно, что пройти было трудно, не то что подъехать. А оставлять машины без замков мы не имели права. Что делать ?Едем обратно в совхоз. На выезде — магазин смешанный- от часов до трусов и от водки -до мерзлых колбас Купили хлеба, колба-сы, консервов, по бутылке водки. Все мерзлое, даже водка в бутылке замерзла, только в середине спирт булькает.
Выехали на холм, где начинается дорога к нам в совхоз. Рядом шахты, уголь там мелкий такой, молодой еще, говорят, добывают, весь холм грязно-черный. Съехали с дороги, продукты под капот «ЯАЗа» положили, там места много, подождали, пока они нагрелись, выпили, поели, покурили, два-три часа в кабинах передремали, вышли, снегом умылись и в обратный путь. Назад, конечно, едем быстрее, и машина порожняком бежит домой веселее, напряжение меньше и предвкушение ужина и отдых в общежитии, все это ускоряет и успокаивает. Часам к пяти, а когда и раньше — уже в совхозе. Быстро осмотрел машину, что-то подрегулировал, что-то подтянул, долил, помазал, заправил, слил воду и — в столовую. Уже на мороз, буран, внимания не обращаешь. Быстро умылся, поел и спать, знаешь же, что в четыре часа вставать, и все опять начнется сначала.
Сейчас пишу и думаю, хорошо, что тогда еще не было телевизоров и т.п., а то смотрели бы эти глупые сериалы, а потом бы спали за рулем, да аварии делали. А так поели, помылись, послушали пару хороших историй из жизни, а люди там были всякие и всякое могли рассказать и показать, — и все, отбой. А в четыре-опять все по новой, грузи зерно и в путь, может быть, кто-то этот хлеб где-то ждет.
Трудность заключалась не в той повседневной "бытовухе" рейсов, а в повседневной неизвестности-каждый раз ты, как летчик перед вылетом в бой, не знаешь, суждено - вернуться к себе на аэродром или нет. Точно так же было и с нами- мы каждый день не знали, чем он закончится, потому что вокруг нас, в этом же регионе крутились тысячи машин и тысячи разных людей и все это в морозы и бураны на наших машинах тех лет.
Сейчас смотришь старые фильмы и думаешь, как эти машины могли вообще ездить и еще что-то возить? А потом вспомнишь свое — да вроде бы ничего, работали, да еще как работали. И не обогревались, и не заводились, и никаких удобств, а мы все-таки работали. И в тот раз мы вместо месяца возили зерно почти полтора, пока не закончили. Самосвалы еще и сгоревшее зерно развозили по балкам, а нас, "бортовиков", отпустили по домам, да и посевная скоро должна была у нас начинаться, а меня еще трактор в бригаде ждал, закрывать влагу надо.
Мы тогда не были каким-то исключением. Перевозкой зерна из глубинных пунктов в тот год были заняты десятки тысяч машин и еще больше людей, гражданских и военных. Благодаря этому много хлеба спасли, и все поняли, что хлеб не только вырастить и убрать надо, его еще до ума нужно довести и, в первую очередь, сохранить. И после того первого большого урожая по всем целинным районам пошло строительство современных элеваторов, а там, где объемы по-меньше, — хлебоприемных пунктов с хранилищами, сушилками и прочей атрибутикой, т.е. повернулись к хлебу лицом.
Не хотел, но придется добавить. Недавно в России вышел "фильм года", как его раскручивали, "Стиляги" — на мой взгляд, пустой и никудышный. Главный лозунг его — "свобода" и "танцуй и одевайся, как мы". Это фильм, вроде бы, о нашем времени, моих ровесниках. С напыщенностью показывают нам "проводников" свободной жизни, людей, которые своими руками не заработали даже на крошку хлеба Это им потом, в шестидесятых, стало душно и тесно, многие двинули на Запад, чтобы переждать, пока мы им построим светлое будущее, а они потом на готовое вернутся. Это они потом занимали наши места в музыкальных и других школах, вузах и техникумах, это они, абсолютно не зная жизни, тусовались по столицам и друг перед другом выпендривались, задыхаясь от тоталитарного режима.
Я посмотрел половину того эрзац-фильма, и мне стало жалко тех моих сверстников, которые в то время, когда я им по бурану возил хлеб, дефилировали по столицам в брюках-дудочках, цветных рубахах до колен. Жалко, что они так жизни и не увидели, потому что на том же Арбате что увидишь, только попугай — попугая. Мы всеми силами старались поднимать страну, на основном первичном уровне, а та пестрая публика в большинстве своем, прогуляв молодость, завалила в конце концов и нашу старость. Ну, да Бог им судья, а вот для тех, кто спустя много лет поднимает их на щит, совсем другой судья нужен.
Ну а глубинка наша все-таки жива и жить будет, ибо если ее не станет, то не станет и столиц, и вообще ничего.

                РАЙ ДЛЯ ИЗГОЕВ
Помните притчу: "Куда путь держите, бабушка?" — миролюбиво спрашивает таможенник. "Туда, где хорошо", — отвечает бабушка. "Э, бабушка, хорошо там, где нас нет!" — смеется таможенник. "Вот именно, где вас нет, сынок!" — смеется в ответ бабушка.
Почему-то абсолютное большинство живущих на земле людей, в каком бы прекрасном месте они не жили, считает, что если где-то и есть райское место, то только не у них, а где-то там... К сожалению, мы часто не ценим то, что имеем, и только после того, как помотаем-ся по свету или по жизни, понимаем, что видимый где-то рай часто служит лишь своеобразным агитпунктом для неопределившихся лю-дей, и когда они туда попадают, то очень быстро понимают, что это и не рай вовсе. Да изменить уже ничего не могут. Рай ведь не столько в красоте природы, как мы его всегда себе представляем, а в красоте жизни. Если бы человек жил на Земле хотя бы лет двести, то, наверняка, думал бы так: ладно, лет сто поработаю, помучаюсь, поищу, найду себе райское место и вторую сотню лет там и проживу. Но так как редко кому суждено хотя бы разменять ту заветную сотню, то находится немало таких, которые спешат обрести земной рай как можно быстрее. Одни понаприобретают себе всевозможных бунгало в разных концах земли, хотя бывают там раз-два в год или вообще не бывают. Других, например, фанатов-филателистов, внутренне греет сам факт обладания дорогущим раритетом. Третьих — факт пребывания в том или ином экзотическом месте...
На мой взгляд, для таких любителей вообще не существует понятие "рая". Если ты застолбил за собой право жить во многих чудных местах, то твое стремление к "райской" жизни постепенно размывается, сменяется пресыщением и превращается в банальную показушность. Каждая новая вилла где-нибудь на экзотическом побережье — это то же самое, что новый наряд или новая жена или муж. Если человечество за многие тысячи лет пришло к необходимости установления праздников, и люди ждут эти самые праздники больше духовно, чем телесно, то для тех, у кого каждый день вроде бы праздник, — теря-
 
ется врожденное чувство ожидания лучшего и, к большому сожалению, исчезает интерес к этому ожиданию. А это неизбежно приводит к деградации если не нынешних любителей и обитателей райских мест, то их потомков — однозначно. Для человека рай должен быть целевым стремлением и высшим желанием, ибо тот, кто посчитает, что уже достиг рая (на земле), обязательно получит неудовлетворенность, которая, и тоже обязательно, перерастет или трансформируется совсем в другие ощущения. Ведь рай и ад (как его антипод) в принципе находятся рядом, как говорят — через улицу.
Рай на земле — это не только какое-то конкретное место, это все вместе взятое. И райскую жизнь (не место) можно построить своими руками, где угодно, не только на тропических побережьях и островах. Рай у человека в душе и сердце, все остальное — лишь художественное оформление. Это многие понимают, но чаще всего с большим опозданием. Рай или райскую жизнь на земле, должны выстраивать люди, своими руками, головой, умением. Кроме естественного всеобщего старания, главным условием в построении такой жизни, всеобъемлющей системой, должен стать и быть далее круговорот труда и капитала, что-то сродни кругообороту воды в природе.
Такой кругооборот, труда и капитала, предполагает, что люди, живущие в той или иной стране, в частности в России, все время из поколения в поколение, работают на благо того места, где они проживают. Вложенный ими в этот процесс труд, с каждым новым поколением — с увеличением возвращается, поэтому должен снова и снова включаться в воспроизводство.
Так и каждая заработанная на своей земле копейка должна быть снова вложена в развитие той же самой своей земли. И неважно, что в результате этого нескончаемого кругооборота появится у нашей России нового — заводы и фабрики, машины и технологии, зоны отдыха и развлечений, жилье и спортивные соорукения, дороги, самолеты, машины или культурные ценности, расцветут наука и искусство, важно, что все это — плоть от плоти будет и останется российским. Именно так может быть заложен фундамент пусть не райской сразу, но, по крайней мере, достойной жизни.
Если же люди, родившиеся в России, зарабатывают в России правдами или неправдами большие или малые деньги, а вкладывают их в другие регионы и страны, то нам, в России, не видать не только райской жизни, но и жизни вообще. Если мои предки, казаки, ценой своих жизней "прилепили" к России кусок земли от Урала до Чукотки, а кто-то ловкий сегодня выкачивает из этих просторов бешеные барыши, то пусть хотя бы вкладывает их в те же территории или любую другую зону, но российскую. И пусть купленные на эти деньги корабли и самолеты, яхты, футбольные команды живут и играют под российским флагом, иначе быть просто не должно.
Бывшие раньше в России богатые люди, никогда не скажу, что безгрешные, тянули все домой, в Россию. А теперь уже почти сто лет растаскивают культурно-исторические ценности из России, и их еще в наличии — огромное количество. Значит, веками заработанное россиянами или просто оставалось в России через вложения во что-то полезное, или тратилось на приобретение этих самых культурно-исторических ценностей, затем перемещаемых домой, в Россию. Так зачем сегодня нашим людям вкладывать свои капиталы в чужие экономики и вывозить капитал за рубеж, когда любому инвестору понятно, что наиболее благоприятное место вложения капитала — Россия?!
Но если наши не хотят вкладывать свое в "наше", значит, боятся, и боятся не реакционности нынешней власти, как они всегда заявляют, а боятся, что станут известны источники и способы появления их капиталов. При такой постановке вопроса рай (образный) на нашей земле появится не скоро.
Но, хватит об этом. Тема этой были проста и понятна. Сколько действительно замечательных, "райских" мест в той же нашей Рос-сии! Сегодня все имеющие что-то, конечно, солидное что-то, бросились в Сочи. Думаете, жить там желают? Отнюдь. Там запахло большими деньгами, и тамошний субтропический рай далеко не главная привлекательная сила. То же самое в Москве, да еще в нескольких регионах, где вращаются большие деньги. Глупые мы люди, ведь понимаем, что не в деньгах счастье, даже в больших. Что если прижмет? Не спасут ведь никакие деньги, все под Богом ходим. И ради нескольких лет или их десятков терять то, что человечество вынашивало в себе тысячелетия — стыд, совесть, порядочность и честь — не стоит ни за какие триллионы.
Так получилось, что наше время — своеобразный трамплин в будущее России. Никто не придет к нам строить райскую жизнь, а будем так себя вести — отнимут последнее, так что вся надежда — на нас самих.
Бывая во многих зарубежных странах, объездив практически весь бывший Союз, могу сказать, что наша земля не менее прекрасна, чем те места, перед которыми умиляются отдельные наши соотечественники. Просто надо ею заняться, постепенно довести до ума, и к нам будут ездить и умиляться жители других стран. Надо не абстрактно любить, а жить и работать на своей земле. А тем, кто хочет жить в других "раях" и выхватывать хорошие куски из нашего котла, ведь можно и руки укоротить.
Я уже говорил, что рай в душе человека. Может быть, я чересчур привередлив? Хотя, вряд ли, ведь где бы я ни был за рубежом, на какие бы красоты не глазел, все оставалось чужим. Постоянный душевный дискомфорт сводил на нет все тамошние прелести. Я никогда бы там не смог жить, пусть у них действительно полный рай или его отделение. Чужое всегда было чужим и осталось до сих пор. Не может даже зверь жить вне своего ареала, а уж тем более — человек. А если может, то берегитесь его, он уже чужой, со всеми вытекающими последствиями.
Место в России, о котором я хочу рассказать, вполне реальное и простое, но для меня оно именно в духовном плане до сих пор ассоциируется с райской обстановкой, с райской жизнью. Может быть, жившие там люди, да и ныне возможно живущие, сами и не понимали, где они живут и как. Со стороны виднее. Поэтому я и хочу рассказать об этом. Посетил я те места ровно пятьдесят пять лет назад, летом 1954 года. Так получилось по судьбе. А память сохранилась об этом навсегда и не просто так.
В том году я, сельский пацан, окончил школу-семилетку и пошел работать в МТС учеником токаря. Отец мой в то время тоже в МТС работал, комбайнером. В марте того же года было принято по-становление ЦК КПСС и Советского правительства о начале освоения целинных земель на Востоке Союза, в Казахстане, Сибири, Поволжье и Южном Урале. По радио пели целинные песни, перед началом кино, в журнале "Новости дня", показывали, как ехали на целину добровольцы, ну, в общем, обычная пропаганда и агитация. Но потом вдруг, явно с чьей-то очень больной головы наверху, поступил приказ: от Слободзейской МТС отправить 12 зерновых комбайнов на уборку урожая в Башкирию. Приказ был, как гром среди ясного неба, — середина июля, полным ходом идет уборка хлебов, и на тебе — 12 комбайнов отправить. В другое время, может быть, к этому приказу отнеслись бы с прохладцей, но ситуация была непростая. Всего год назад умер Сталин. Партию возглавил Н.С. Хрущев, правительство — Г.М. Маленков. Постановление о подъеме целины предполагало большие и дорогие изменения в сельском хозяйстве. Поэтому и руководство МТС, и района, и выше, не рискнуло нарушить приказ из Москвы — начали готовить комбайны к отправке. Из всех МТС Тираспольской зоны был сформирован грузовой состав с комбайнами. От нашей МТС пошли 8 самоходных и 4 прицепных комбайна. Такое же сочетание было примерно и в других МТС. Конечно, комбайны выделили самые старые, лучшие оставили заканчивать уборку. Отправляемые комбайны кое-как подделали, потом неделю собирали состав на Тираспольской рампе, на эти сборы ушел весь июль, и 2 августа поезд ушел на Восток.
Помощник отца не пожелал ехать с комбайнами, поэтому вместо него поехал я. Отличительной особенностью этого состава было то, что люди ехали вместе с комбайнами, на открытых платформах. Нам объяснили, что дорога будет не более 5 дней, на улице тепло, дали по 300 рублей командировочных — и с Богом. Сразу скажу, что про это путешествие можно долго рассказывать, но отмечу только, что везли нас ровно 31 день. Со 2 августа по 1 сентября. Деньги командировочные у многих закончились, еще когда грузились в Тирасполе. Можно представить себе наш путь, длиною в месяц, на открытой платформе, под комбайнами, и без копейки в кармане. Пока ехали по Украине и по России до Волги, можно было хоть картошки накопать на ближайших к железной дороге пристанционных огородах, а как выехали за Волгу — там голые степи, и никаких огородов, да температура ночью уже стала приближаться к минусовой. Не доезжая Уфы, повернули на юг, к станции Кумертау. На узловой станции Дема кто-то по ошибке отцепил платформу с нашими прицепными комбайнами, и они уехали дальше, в Сибирь.
На станции Кумертау выгрузились, но никто не захотел нас брать к себе. Местные власти не желали принимать наши старые комбайны, приводя в виде аргумента, что мы, дескать, вместо этого металлолома получим новые и т.п. Отправляйтесь, мол, назад, тем более что уборка у нас практически закончилась.
Куда назад! Мы двое суток уже не ели, все грязные, оборванные, месяц ведь на ветру, на платформе, без ничего! Все бесполезно, нас не берут.
К вечеру приехал какой-то нормальный мужик из Ермолаевской МТС, как оказалось, главный инженер, и согласился взять наши 8 самоходных комбайнов. Есть же и люди на свете, не одни бюрократы, которым нет дела ни до людей, ни до самого дела. Инженер посмотрел на наши изможденные лица, задал пару наводящих вопросов и сказал: «Сейчас подойдет бензовоз, заправит комбайны, а я постараюсь немного заправить вас».
Зашли в привокзальное кафе, он нас покормил и сказал, чтобы ехали за ним, но осторожно, дорога пойдет через горы, а какие там тормоза у старых комбайнов! Мы в Слободзее тормозами и не пользовались, равнина у нас. А там пришлось тормозить двигателем, но доехали до Ермолаево нормально. Большое село в большой долине. Наутро нас распределили по колхозам зоны МТС, по одному комбайну туда, где еще нужно было что-то докашивать. Уборка уже почти закончилась, остались клочки по горам. Местные комбайнеры их оставили напоследок, ну, и достались они приезжим.
Нам с отцом определили колхоз на самом юго-западе и района, и Башкирии в целом, а уже в самом колхозе нас определили в бригаду на хуторе Сандин. Хутор был небольшой, домов 25-30. Одна улица на склоне холма. Два ряда домов, въезд с нижнего ряда. У верхнего ряда дворы и огороды идут вверх, у нижнего — опускаются к небольшой речке с чистейшей горной водой.
Только много лет позже я понял, какое место на земле достойно называться райским!
Днем мы с отцом буквально ползали по клочкам горных полей, выкашивая оставленные участки, вечером отдыхали в одном из хуторских домов. Бригадир определил нас на квартиру к одной пожилой женщине. Жила она сама, муж погиб на фронте, а сын служил на Черноморском флоте. Мужиков на хуторе было три или четыре человека, остальные не вернулись с войны. Зерно от комбайна возил пацан, мой ровесник. Возил повозкой с одним волом. Это было проблемой: пока повозка была пустой — ничего, а если с зерном, то по горам ехать было невозможно. Повозка толкала вола, пацан пытался тормозить ее, всовывая в колесо большую жердину, тогда груженая повозка шла юзом, и дважды мы собирали зерно в балке после ее опрокидывания. Поэтому мы, когда набирали половину бункера зерна, выезжали комбайном на ровное место и лишь там ссыпали зерно в повозку. Так мы работали пятнадцать дней, пока не обработали все нескошенные участки. Это было очень сложно. Склоны полей — крутые, зерновой бункер у комбайна расположен высоко, малейший предельный крен — и комбайн опрокинется. Да и при косьбе вверх по косогорам постоянно буксовал. А для такой махины пробуксовка по-сухому — жди аварии или крупной поломки.
Но не об этом речь. Жизнь на хуторе, забытом и заброшенном, протекала со своими особенностями. Метрах в пятидесяти ,за речкой, из скалы тоненькой такой струйкой, чуть толще спички, все время текла нефть. Да, самая настоящая нефть. На хуторе была установлена очередность, при которой каждый двор подставлял под струйку нефти свою посуду, в основном двухсотлитровые бочки. Так все заготавливали горючее для растопки печей на весь год.
Дрова заготавливали в ущелье, и тоже через речку. Чуть подальше от капающей нефти, где-то с километра полтора-два, был расположен открытый угольный разрез. Маячный. Там во вскрытых породных отвалах, можно было навыбирать столько прекрасного антрацита, что его хватило бы хутору на ближайшую тысячу лет.
Я видел сам, как в подвалах домов нижней улицы одна, две, а то и три стены были из чистого черноблестящего угля. Пласт угля достигал хутора. В домах — по две коро,вы, минимум, молодняк, гуси, утки, куры, козы, овцы. Хозяйка нам часто варила домашнюю лапшу. Сварит и мне говорит: "Вась, прыгни в подпол, принеси масла к лапше". Даст большой деревянный черпак. Я открывал крышку в подпол, он здесь же, в большой комнате, а в нем бочка, литров на 100, сли-вочного масла — ярко желтого, душистого. Зачерпну с полкило — и наверх. Кроме масла, в подполе еще бочки с грибами, какой-то ягодой, помидорами, огурцами, да и еще с чем-то. У хозяйки где-то сотня гусей, мясо ежедневно было у нас три раза в день.
Солому от комбайна сперва по домам развозили, а потом уже у небольшой фермы складывали. Очень простые и открытые люди. Такие же отношения между ними. И главное, что не портило эти отношения, — между ними не терлись деньги. Жили они не бедно, находящийся рядом рудник охотно покупал их продукцию, но у них не было главного зла — больших, по меркам хутора, денег. Поэтому они и жили, как одна большая семья.
А предыстория появления этого хутора была более чем печальна. Все его жители были или участниками или детьми-внуками тамбовских депортантов 1920-21 годов. Был в те годы крестьянский мятеж в Тамбовской ныне области. Главарем у них был некто Антонов. Революционный комбриг Григорий Котовский со своей кавалерийской бригадой остановил отряды мятежников. Многих тамбовских крестьян тогда осудили, расстреляли. А часть — выселили, в том числе и в Башкирию, в глухие места. Так и появился хутор Сандин. Дед там один был, сторож, так он, как стакан выпьет, начинал выступать: "Мы, мол, тамбовские волки!" Была такая поговорка раньше: "Тамбовский волк тебе товарищ!" Так это оттуда, из того невеселого времени.
Ни света, ни радио на хуторе не было. Одни керосиновые лампы. Как-то раз мы приехали с поля; рано заканчивали, потому что и днем по горам ползать комбайном опасно, а ночью — тем более. Помылись. Слышим, шум по хутору — кино привезли! Пошли и мы. Два рубля билет. Кино во дворе маленькой четырехклассной школы, где все четыре класса учатся в одной комнате. Прямо на стене приколота простыня. Аппарат — узкопленочный, кино — без конца и начала, но называется "Школа злословия". Я потому запомнил название, что эту довольно нудную картину показывали еще в нашем колхозе им. Молотова в Слободзее, и не одни раз. Но весь хутор шел и смотрел, кино ведь.
На хуторе не было ни баяна, ни гармошки. Был один очень гордый пацан, так он на гитаре мог выбивать что-то наподобие вальса и что-то типа польки. Молодые девчата и ребята специально ездили в Маячный за конфетами, потом шли к нему, упрашивали, задаривали и получали взамен несколько мелодий для танцев. Чисто натуральная жизнь.
Вспоминается небольшой классический случай с хуторским бригадиром. Он нам ежедневно на двуколке обед привозил. Утром и вечером мы питались у хозяйки, а обед от той же хозяйки ,привозил бри-гадир. Отец у меня был с большим чувством юмора. Как-то утром хозяйка положила, на всякий случай, два бутерброда с маслом. Подъезжает бригадир, башкир,узнать, не надо ли чего. Мы стоим. Я шприцем смазываю подшипники, отец подтягивает ремни цепи. Увидел бригадира, взял у меня шприц, раскрутил его, набрал с бутерброда на палец масла и стал медленно накладывать его в шприц-нагнетатель. Подходит бригадир, спрашивает, что отец делает. Тот объясняет, что готовится смазывать комбайн маслом. Бригадир спросил, сколько надо масла на день. Отец ответил, где-то полкило.
Наверное, с неделю бригадир ежедневно возил нам из дому солидный кусок масла. Потом как-то заехал тот самый главный инженер МТС, спросил, как; идет работа, какие проблемы. И надо же — подъехал бригадир, протянул  отцу брикет масла. "А масло зачем?" — спросил инженер у бригадира. "А он комбайн мажет", — ответил тот. Инженер улыбнулся и  молча - уехал. Правда, масла больше не привозили.
Мы закончили уборку и уехали в МТС. Была середина сентября, на земле по утрам уже был иней. Подошвы на моих тапочках стерлись вовсе, и я ходил босиком, просто у тапочек остался верх, а снизу несколько ниток медной проволоки, и босая нога. От рубашки остались воротник и передняя планка, все остальное истлело и развалилось. Правда, под пиджаком не было видно, да и мои босые ноги, прикрытые сверху, тоже. Так я закончил свои первые два рабочих месяца и мою первую уборку урожая.
А главное, я увидел, как натурально могут жить люди. Тогда мне это было непонятно и смешно. Сейчас, после стольких прожитых лет, я думаю о той жизни по-другому. "Тамбовские волки", тогда изгои советского общества, минимум до войны с фашистами считавшиеся врагами народа с соответствующим к ним обращением и общественным мнением, выселенные в глухомань, жили лучше остальных российских крестьян, внешне лояльных к советской власти, именно потому, что вокруг и внутри них присутствовали главные элементы райской жизни, той жизни, к которой тысячи лет стремилось и стремится человечество.
Разве живет в раю человек, имеющий в своих активах миллиарды, собственник десятков дач и вил в разных элитных местах, личных яхт и самолетов? Когда он каждую секунду ждет, что его или "грохнут", или "замочат". Какое там ощущение райской жизни, когда постоянно ждешь конца, любого, со всех сторон! Окружение такое же — продаст, подставит любой: друг, жена, брат, дети, да кто угодно — под адским лозунгом: "Ничего личного, бизнес есть бизнес".
Нет и не будет для них рая на земле по той простой причине, что невозможно объединить элементы жизни хуторян Сандина, которые никому ничего не должны и не обязаны, которые искренне радуются каждому восходу солнца и встрече с себе подобными, готовыми поддержать и взаимно защитить любого, с элементами жизни нынешних "продвинутых", которые сами покинули элементарный земной рай, и дверь за ними уже закрылась навсегда. Эти люди — в подвешенном состоянии: уже находясь в аду (тоже человеческом), дергают за ручку райской двери, которая в любой момент может оторваться...
Единицы могут понять такое свое подвешенное состояние, но только единицы. Так что есть в нашей жизни примеры, на которых можно строить современную жизнь, пусть не райскую, но достойную граждан такой великой и богатейшей, по определению, страны, как наша Россия. Причем, достойно и красиво можно устроить жизнь практически в любом регионе нашей Родины. Нам бы отмыть себя от нынешней грязи, может, где-то и припудрить да подкрасить себя же, и мир будет ехать к нам, в наши "райские" места, и поражаться российским красотам!
А пока что мы стремительно катимся совсем в другую сторону!

                НОЧНАЯ  ВСТРЕЧА
Хорошо, что человек не знает, где упадет, а то вынужден был бы всю жизнь таскать за собой мешок соломы, чтобы смягчить место падения. Хорошо, что мы живем не в ожидании неприятностей, а постоянно надеемся на что-то хорошее и что-то лучшее. Хорошо, что не знаем, что, когда и как будет. Как говорится, судьба играет человеком, а человек играет на трубе... Так устроена жизнь. А все-таки его величество Случай или судьба-удача, занимают в нашей жизни не последнее место. Оглядываясь назад, все больше в этом убеждаюсь и благодарю судьбу, что события, участником которых я был, завершились именно так, а не иначе.
Всякое было в жизни. С высоты лет часто по-иному оцениваешь прежние события, и каждый раз философски про себя отмечаешь: «Раз живу и помню, значит, то, что раньше было со мной и вокруг меня, было хорошим».
И, слава Богу, что так.
Перевернем  еще  одну  страницу  альбома  ащелисайской   жизни. Так себе, частный эпизод. Таких случаев может быть, сколько угодно и где угодно. Мир их не замечает, но мы ведь только мелкие пылинки в этом огромном мире, и то, что случилось конкретно со мной много лет назад, — со мной и останется. И что удивительно, этот довольно неприятный случай, я вспоминаю не с негодованием или обозленностью, а с какой-то высокой благодарностью Судьбе и Богу.
А дело было так.
Жил и работал я тогда в Ащелисае. До города Орска, что в Оренбургской области, то есть уже в России, от нашего поселка, было чуть больше сорока километров, поэтому основные экономические, как сегодня говорят, связи, мы поддерживали с этим городом
И у нас в поселке, да и в соседних селах в те времена, не было мельниц, а в Орске действовала довольно солидная, сохранившаяся еще с царских времен. Поэтому многие крестьяне из окрестных сел, мололи там зерно на муку. Мука в Орске получалась отменная, да и зерно мололось качественное, все пшеницы — твердых и сильных сортов степной целинной зоны, с клейковиной до 40% и более. Из такой муки замечательный хлеб получался! Белый, вкусный, упругий, как высококачественная губка.
Каждую осень, после получения натуроплаты, сельчане везли зерно на мельницу, заготавливая муку на всю длительную восьмимесячную  буранную зиму. Везли по семейным потребностям, кто пять, кто десять, а то и более мешков. Обычно группировались на поездку по родне, по друзьям-знакомым. Реже, просто — кто попадал по списку. Колхоз или МТС выделяли машину, если была дорога, или трактор с санями, — и где-то месяц-полтора, продолжалась «помольная» эпопея. Пятьдесят шестой год был неплохим по урожаю зерновых. Зерна было много, половина его, к сожалению, пропала, но люди заработали в тот год неплохо, — и деньгами, и натурой. Я отработал сезон на тракторе и комбайне, тоже прилично заработал и решил купить себе баян. Сделать это можно было только в Орске. Но необходимо было потратить несколько дней на поездку на тракторе. День туда, день назад, пару дней на мельнице, — чуть ли не неделя уйдет. А мы как раз ремонтировали комбайны в мастерской, там стоял такой соревновательный дух между молодежью и «стариками», что просто так на неделю бригада не отпустит.
Но случай подвернулся. Конечно, это даже был не случай, а мое направленное действие. Дело в том, что рядом с нами в общежитии, жил тракторист Борис Забавин, целинник из Нижегородской ныне области. Работал он на тяжелом тракторе С-80 и часто ездил с зерном на мельницу. Я по-соседски попросил его, если будет возможность, взять меня напарником на один рейс.
Борис сдержал обещание и как-то раз обратился к заведующему нашей мастерской, с просьбой дать меня в напарники на один рейс, так как его сменщик заболел. Из трактористов на ремонте комбайнов был один я, и заведующий согласился, с неохотой. Как после выяснилось, напарник Забавина вовсе не болел, просто, когда Борис попросил его «заболеть», тот сделал это с великим удовольствием. Кому охота без кабины трястись при двадцатиградусном морозе два дня, тем более, что он был непьющим, по причине какой-то язвы. Ездить в такие рейсы в роли водителя или тракториста, можно было только с железным здоровьем. Ащелисайские  мужики-помольцы, отрываясь от дома в город, старались как-то разнообразить свою жизнь. Они продавали часть отрубей, зерноотходов, да и муки, вроде  бы  как на гостинцы домой, ну и, конечно  же, все дни такой «командировки» беспрерывно «причащались», как правило, до упаду.
Конечно, каждый раз люди менялись, но пили всегда, С такой публикой тяжело иметь дело тем, кто их возил. Ведь они-то, повторяю, менялись, а «водилы» были одни и те же, потому нагрузки на их организмы очень возрастали. Многие из них, после нескольких рейсов, «сходили с дистанции», но только не Борис Забавин. Этот истинно русский волжский парень, такой небольшой, кряжистый, мог выпить сколько угодно и чего угодно, тем более надурняк, так как в таких рейсах, его всегда поили клиенты.
Норма выпить для него — когда больше -  нету. Он не боялся холода, и я не раз видел в окно, как он по утрам, с похмелья, бежал в трусах, в накинутом на голое тело полушубке, по снегу — за 50 метров,  в общежитейский, простите, туалет... босиком. После него там оттаявший снег в форме ступней ног оставался. И ничего, никогда даже не кашлял. Так что Борис идеально подходил для таких  командировок и всегда был «в спросе».
Вот к такому соседу я и попал в напарники, правда, на один рейс.
Мы приехали на городскую мельницу под вечер. Зимний день короткий. Технология передвижения довольно проста. Трактор, за ним — сани с горой мешков, за ними, — небольшая будка с печкой-буржуйкой, для пассажиров-помольцев.
Трактористы через час сменяются. Это не очень приятно, но по-другому нельзя. Трактор без кабины — груда холодного металла, ветер, мороз, поземка или буран. Час за рычагами в напряжении дорогу ищешь, час в будке греешься. Пассажиры там постоянно, печка вся красная, солярка в смеси с землей горит, жарко даже. А ты погреешься час, а потом час на морозе, и так всю дорогу «закаляешься», как та сталь: жара-мороз-жара. Конечно, в те годы мы не придавали этому значения, все последствия приходили позже...
В тот раз с нами поехал прораб МТС, надо было попутно на лесоторговой базе доски получить для ремонта кузовов автомашин и лопастей комбайновых жаток.
Приехав на мельницу, разгрузились, сдали зерно и разделились. «Помольцы» пошли на наш заезжий двор обмывать первый этап работы, муку им обещали только к вечеру завтрашнего дня. Борис пошел с ними, так как упускать такой момент после целодневной тряски поперек пашни на морозе, он просто не имел права. А я, отцепив возле мельницы будку, поехал с санями и с прорабом, на лесоторговую базу.
 Мельница находилась в старом городе, а база возле станции Орск, это в нескольких километрах от города в северо-восточном направлении. Пока приехали на базу, совсем стемнело, но там нас ждали. Договорились, что мы поставим трактор с санями под погрузку, утром доски погрузят, сделают из тех же досок обрешетку, а сверху мы потом уложим мешки с мукой.
Известно, что многие прорабы в нашей стране любили выпить. Наш не был исключением. Я сидел в сторожке с охранником базы, а прораб с руководством «обсуждал» деловые вопросы. Мне надо было добираться до заезжего дома, возле реки Урал. Это через весь старый город, до старого  моста  через Урал. На мои неоднократные напоминания о том, что надо идти, и прораб, и его собутыльники отвечали, что я еще молодой и везде успею, а трамвай со станции, в город ходит до часу ночи.
Прошло несколько часов. Из конторы вышел какой-то довольно крепкий на вид пожилой мужчина и позвал меня. Картина, которую я увидел, меня не очень обрадовала. В кромешном табачном дыму за столом, уставленным пустыми водочными бутылками и консервными банкам, спали — наш прораб и еще двое.
Мужик, что меня позвал, начал искать, что бы мне налить, но не нашел. «Слабаки, —он  махнул рукой в сторону спящих, и добавил, — пошли со мной, я как раз иду в сторону вокзала, там сядешь на трамвай».
ВЫшЛИ на улицу. Мороз сильнейший, луна полная, снег так и сверкает, и скрипит на всю улицу под ногами.
Дошли до перекрестка, прямо, метров триста — вокзал, направо — дорога в город и трамвайный путь. Мужчина показал в сторону вокзала и ушел влево, бросив что-то вроде «До завтра». Я пошел в указанном направлении.
Постоял на кольце, где трамвай разворачивается. Замерз после печки в сторожке. Какой-то железнодорожник проходил мимо, сказал, что последний трамвай ушел час назад.
Что делать? Идти на вокзал? Там холодно, а я и не ел еще с обеда. Нет, пойду все-таки на заезжий двор. Здесь километров шесть, по шпалам за пару часов дойду.
Одет я был в ватные брюки, валенки, а сверх модной в пятидесятые годы вельветовой курточки с молниями,  на мне была так называемая «москвичка», полупальто на вате с отложным меховым воротником и боковыми карманами.
Конечно, идти по безлюдной степи после часа ночи не очень приятно, но надо. Не скажу, чтобы я сильно боялся чего-то или кого-то, но приятного было мало. Несмотря на рассказы об орском жулье, а в этом напичканном всевозможными промышленными предприятиями городе ,пролетариев хватало, и ни с какими коллегами из других стран, они соединяться не собирались, я как-то не представлял себе такой угрозы, хотя мне только четыре месяца назад, исполнилось шестнадцать.
Конечно, было подспудно какое-то опасение. Ведь под ватными брюками, у меня были поддеты обычные, в кармане которых, лежали 2500 рублей на баян... Это как-то беспокоило, но не так, чтоб уж очень.
Иду я по шпалам, от снега глазам больно. Скрип снега под моими валенками, наверное, и в городе был слышен. Постепенно согрелся. Вот уже до крайних домов — с полкилометра, настроение поднялось. И вдруг... Кажется, прямо из-под земли метрах в пяти по ходу, вырос черный на белом, огромный, как мне показалось, мужчина. Я не успел сбавить ход, и через пару секунд мы стояли лицом к лицу. Был он головы на две выше меня, сутуловатый, с продолговатым лицом потенциального уголовника.
 Я поневоле остановился. Он протянул ко мне руку, как бы   так  незаметно щупая и переминая пальцами полу моей «москвички», и выдохнул: «Закурить есть»? Я в то время курил, но за день закончил все свои папиросы и спички. «Нету, говоришь? — хриплым голосом повторил он, и добавил. — А ну, Шкет, обшмонай его». Я скосил глаза туда, куда высокий обращался. Там, в метре от меня, стояли еще двое, видно, под мостом прятались. Один примерно с меня ростом, второй повыше. Тот, которого назвали Шкетом, быстро пробежался по моим карманам — ничего. «Может, пришить его?» — спросил у высокого. «Не надо, — прохрипел тот, — ему еще коммунизм для нас с тобой надо построить». Потом еще раз внимательно посмотрел на меня и добавил: «Снимай свое барахло, а ты, Шкет, переодевайся».
Мы со «Шкетом» обменялись верхней одеждой, я отдал ему свою «москвичку», а он мне тонкое демисезонное пальто. Пока мы переодевались, двое высоких, двинули в сторону вокзала, третий побежал их догонять, а я стоял на ватных ногах и не мог двинуться дальше. Все произошло в каких-то пять минут, но выходило из меня долго. Наверное, через час, я пришел на заезжий двор. Меня знобило, может, пальто было тонкое и холодное, может, и что-то другое холодило.
Когда удивленная хозяйка включила свет, я отошел немного и осмотрел, на что обменял свою испачканную в мазуте, тяжелую, как броня, «москвичку». Лихие ребята, видимо, приняли ее за кожаную. Она задубела на морозе, и блестела не хуже, чем новая кожа. Пальто было коричневое, потертое, но еще приличное для наших мест. Я его потом Забавину отдал в обмен на что-то. Но самое интересное, что в боковом кармане пальто лежали... сто рублей, еще   тех, пятидесятых годов.
Конечно,  тот «Шкет» явно расстроился, когда увидел, из какой «кожи» моя куртка, и что его сотня в пальто осталась, но не я же обмен придумал. Пусть простят и мне, и себе этот грех.
И действительно, может быть, и грех, но, повторяю, я вспоминаю тот случай с какой-то внутренней благодарностью и к судьбе, да и к тем людям, кто бы они ни были. Им ничего не стоило сделать мне что-то плохое, я уверен, что у них было и чем. Но они не сделали, так как совсем другой менталитет тогда был у всех наших, даже опустившихся по разным причинам людей. Видимо, еще и потому, что они все еще оставались людьми. Не теми, кто сегодня убивает детей, стариков и женщин, далее безо всяких причин.
Вот такой мелкий случай из нашей прежней, тоже -  ащелисайской  жизни. Можно сказать, судьба или не судьба.
А баян я тогда все-таки купил, и с тех пор не расстаюсь с ним.
По диалектике добро порождает зло. И все же, диалектике назло, надо делать добро — и людям, и всему живому. Может, и судьба тогда к нам будет более благосклонна.