Дигория-82. Дневник похода, начало

Дневник похода, или путевые записки, поручено вести мне.
Пусть останется неизвестным тот, кто подал эту мысль инструктору.
Приступаю к своим обязанностям, давая слово быть правдивым
и пристрастным.
                Автор



Едем в поезде в Северную Осетию.

ЛЁША – наш инструктор, командир и духовный наставник.
ИГОРЬ и САША – два отважных покорителя пика Ж…лёва.
Игорь – в нетерпении проверить в горах достоинства своей экипировки.
На мой вопрос, откуда материал для рюкзака, улыбается: «Из стратегических
запасов». Саша (в миру, он же Нодарий) едет на родину предков,
так считаем мы, россияне, и Лёша уже собрался его как-то
использовать. А пока он – завхоз, и уверен, что этим сказано всё.

ШУРИК – уже в Москве все его полюбили, а инструктор, за хозяйское отношение к чужому добру, назвал способным учеником.
Шурик – самый младший средь нас.
У него хороший шаг, длинные руки, пытливые
юношеские глаза … Но я отвлекаюсь.

НАТАША – попала в группу по горящей путёвке. Ей гарантирована почётная
должность горного доктора, 18 килограммов полезного груза и наше
добрососедство на ближайшие десять (двенадцать) дней. Об остальном ей
поведала подруга Кира (Киру кто не знает?). Командир не показывает нам
маршрутный лист, и единственный заслуживающий доверия документ для
Наташиного спокойствия – Игорева справка от врача, в которой чёрным по
белому написано: «Разрешается поездка в дом отдыха первой категории
сложности».
В кратчайший срок Наташа собрала лекарства в аптечку от всех болезней,
согласно предложенному списку и, насколько помню, не хватает только
мумиё. Это мумиё – на устах у командира.

МИША (это я). «Пропустите меня в горы, мне надо», - сказал я, и меня
пропустили через контрольную палатку инструктора на Кантемировской, 23.
Из которой выкинули:  мой самый длинный ледоруб и дали самый короткий;
выкинули мой самый лёгкий спальник, и пообещали палатку на троих.
Свой новый рюкзак я выкинул сам, взяв испытанную рванину абалаковских
времён. На моём барахле рванина захлопнулась без мыла. (*)

* Шутка инструктора. Абалаковы – братья-альпинисты, покорители вершин
Памира в 1933-1934 гг.

Однако мне пришлось срочно мастерить себе спальный коврик. Из брикетов
пенопласта, заложенных в ячейки тканого материала, словно блистер вышел.
Я наметал белыми нитками границы между брикетами, а моя заботливая
мама прострочила по ним на машинке «Зингер». Коврик получился
складным и не торчал из рюкзака. Можно ехать.

Главное событие в поезде – делёж продуктов и снаряжения, в котором
каждый мог многое приобрести, но уступал товарищу. Первое, что я увидел,
проснувшись утром на второй полке, был глаз Шурика, смотревший на меня
с глубоким вниманием. Смысл этого взгляда  я постиг чуть позднее. Для
прочих поход был еще впереди, для Шурика он начинался здесь, еще до того,
как инструктор завладел безменом. Шурик был само радение, он старался
облегчить жизнь каждому из смотревших с сомнением на очередной продукт,
повисавший на крючке. В итоге рюкзак Шурика оказался отнюдь не тяжелее
остальных.
Саша щедро сыпал угрозы и обещания, чутко реагируя на попытки посягнуть
на его будущие права завхоза. Поэтому мы не спешили разделаться с кучей
неучтённых продуктов. (*)

* Неучтёнными считались продовольственные товары, не входившие
в обязательную раскладку на каждый походный день, взятые по личной инициативе.

Ангельски спокоен был Игорь. Опыт прошлых походов подсказывал ему,
что худшее еще впереди. Удивление Наташи росло час от часу (ибо такова
была скорость раскладки), по мере того, как из наших рюкзаков извлекались
медленно, но неумолимо вехи будущего перехода. Основная верёвка, кошки,
карабины, лавинная лопатка. «На тройку берём, – подначивает меня Игорь. –  На тройку берём!»
Лёша, чтобы как-то утешить Наташу, присудил ей жить в командирской
серебрянке, сколько душе угодно. (*)

* Палатка-серебрянка обеспечивала большую влагостойкость и более
прохладный климат, по сравнению с обычным брезентом.

Я был озабочен тем, как уложить рюкзак, не подавив халвы, шоколада,
козинаков и других сладостей, без которых никак нельзя обойтись в горах.
На это ушло полдня. Завхоз, от которого уже начало пахнуть бензином,
передал мне казённые деньги, сразу повеселев, поскольку деньги 
взвешиванию не подлежали, а инструктор просил сохранить их до конца
путешествия.
     Наш Лёша с удовольствием наблюдал за нами, особенно за завхозом,
одобрительно кивая, что да, именно так и надо вести себя в походе. Остаток
дня ушёл на выуживание авторучки завхоза, которой инструктор определил
место в щели окна вагона. Безрезультатно.

Утро 19 июля не предвещало ничего особенного. Поезд прибыл, как нельзя
вовремя, к дождю. Я пристегнул ремни и услышал за спиной напутствие
Шурика: «Вот здесь … Ваши вещи». – Шапку забыл.

Город принял. На ежедневном плакате Орджоникидзе и Киров жмут друг
другу руки. Как говорится, своя рука – владыка. Маршрут нам не утвердили.
Автовокзал, как выяснилось, перенесли на новое место. Кассу закрыли на
обед. Так тому и быть, решили мы и съели еще немного неучтённых
продуктов. (*)

* Принял город Орджоникидзе. Столице Северной Осетии – Алании в 1990
году возвращено прежнее имя, ВЛАДИКАВКАЗ, русская крепость с 1784.
Орджоникидзе (товарищ Серго) и С.М.Киров – видные участники революции
на Кавказе.

Далее – автобусом до Ахсу. Почти весь транспорт оккупировали туристы:
харьковских, московских и прочих групп. Мимо проходит Лёша: «Ледорубы
убрать, ледорубы убрать!»  /воруют граждане/
Дорожные часы протекли незаметно. Саша спал, Игорь подпирал широкой
спиной гору рюкзаков. Халва ехала где-то на второй ступеньке. А этажом
выше сидел, думается, хохол и сдавал карты. Глазели по сторонам.

Мы выгрузились в Ахсу. Перед многолюдной толпой, наблюдавшей
выгрузку, проплывали: новый рюкзак, новая штормовка … Юные лица
участников.
Вначале припустили довольно резво. Остались позади каменные башни
селения. Пошли мосты, числом шесть. А мы их не считали, нам хотелось
сесть. Командир считал мосты и удары наших сердец. Заход солнца положил
конец мучениям.

С палатками в первую ночь, как водится, мудрили довольно долго. Игорь
залез в нашу палатку первым, почему я и предложил считать его старшим
по палатке. Завхоз было возразил, но тут его позвали готовить ужин.
Часы у Игоря стали. Место стоянки на карте не отмечено. На ужин были
неучтённые продукты. Этот день – не в счёт.



ПЕРВЫЙ  ДЕНЬ
И мы идём
вдоль реки Беляги-дон!

С рекой не шутят. – Нам солнце в радость. – Порядок следования. –
Увлечённость командира. – Первая жертва. – Родословная Шурика. – Тяжкий
труд завхоза, или как образуется командирский фонд. – Мы в единичке
делаем заброску. – У завхоза появляется конкурент.

Пробуждение в горах было лёгким, место для стоянки выбрано удачно, а
голубое небо так безмятежно, что мы тут же забыли о тесноте спальников
и побежали умываться. Река обдала нас брызгами чистейшей воды.
Саша почистил зубы, промыл щётку, аккуратно положил в футляр
и пустил по реке. «АХ», – услышали мы.
А наш завхоз понял, почему инструктор чистит
зубы пальцем. С рекой не шутят.

День выдался самый, что ни на есть, погожий. Хорошо видны и ближние
травянистые склоны, и далёкие заснеженные вершины. Не видно только
верховьев реки, куда и держим путь. Игорь с Шуриком по команде Лёши
извлекают фотоаппараты. И через минуту трудолюбиво прячут их обратно.

Первый привал – у коша. Кош, по-нашему, жилище пастухов или загон
для скота. Нет никого. До коша и дальше идём в следующем порядке:   
впереди постоянно инструктор. В одной с ним подгруппе – Наташа и Шурик,
пытаются обогнать друг дружку.
Во второй подгруппе – Игорь, Саша и я, идём, как можем. На втором привале
(продолжительность, по регламенту,10 минут)
встречаем параллельную группу. Навстречу командиру выходит ЛЕНА.
Говорят, Лёшина невеста.
Нам пожимает руки загорелый парнишка, в настоящей, как у Игоря тельняшке.
Остальные двое – с ними еще увидимся.
А сейчас Лена смотрит на мои часы, расстилает карту. Хорошо сидим (без
меня). Покуриваем, пьём чай (без меня). Завхоз сидит на моём рюкзаке
(первый и последний раз). А я гуляю по высохшему руслу притока, своим
видом показывая, что время-не-ждёт!

Ровно через полчаса командир вскочил и бодро зашагал вниз, к нашей первой
переправе. Лёша на том берегу, мы на этом. Снимаем рюкзаки. Я беру свой
и отправляю его на середину потока. Клапаны наполнены. Дальше мы
бросали рюкзаки вдвоём с Игорем, всё шло нормально. Только на переправе
Игорь упал. И порезал руки о камни. И пометил наши куртки и рюкзаки.
А потом стал призывать фотографа. Но Шурик только хмыкнул.

- Быстро бегает Шурик. – заметил я, слив воду и догоняя Игоря.
- А как же, ему и положено, кенгуру!
Кенгуру его прозвали еще вчера, за объемистый нагрудный карман на
штормовке. Но здесь, вблизи трёхкилометровой отметки высоты, видя, как
мелькают под рюкзаком кенгуровые ноги и поблескивает на поворотах
кенгуровый глаз, сомневаться не приходилось: точно, Кенгуру.

Пусть меня судят за правду, но эти несчастья на переправе были прямым
следствием продолжительного отдыха. В дальнейшем порядок следования
изменился. Впереди, метров за 50 – командир. Следом, приседая на
поворотах, шел Кенгуру. За ним – я, а по спине у меня скребли кошки.
В хвосте, с отрывом на сотню шагов – Наташа, Завхоз и Старший по палатке.
Всё кончилось неожиданно, когда туман впереди рассеялся, и мы увидели,
что Беляги-дон падает со скал, и Лёша сказал, что на сегодня хватит.

Акклиматизация! В 14.00 ставим палатки среди камней. Нас стало больше.
Ровнять место для серебрянки пришла сама Лена и мобилизовала на это
всех, кто мог держать ледоруб. Меж тем, чуть пониже Игорёк, чей ледоруб
так же легко разбирался, как и собирался, спокойно расставил свою палатку.
Завхоз решил спать посередине, я – с краю. А Игорю осталось только
пожелать нам доброй ночи. Но впереди еще был перекус!

- Завхоз, а завхоз! – это командир. – Ну ты думаешь приступать к своим
обязанностям?
Саша достал свою тетрадку, которую по засаленности уже можно было
принять за поварскую книгу, и приступил к чтению меню. Которое
сопровождалось беготнёй и вознёй в двух палатках. Завхоз закончил чтение
меню, обозрел кучу мешочков, лежащих у его ног, и закрыл тетрадку.
На вопрос инструктора, кто же будет резать колбасу, завхоз ответил, что его
дело контроль, чем заслужил благосклонный взгляд Лены, которая поняла
теперь, что мы и сами справимся.

Как только приступили к перекусу, обнаружилось несколько странных
вещей. Во-первых, завхоз не мог понять, каким образом в перекус могли
попасть сразу чернослив, конфеты и сахар. Во-вторых, никто не решался
подсказать завхозу, сколько черносливин содержится в 1 кг указанного
в раскладке продукта. Когда же счёт пошёл на калории, горсть чернослива,
два куска сахара и несколько конфет оказались совершенно лишними.
Тогда Лёша опустил упомянутые продукты в свой нагрудный карман. «Вот,
ребята, так образуется командирский фонд». И все притихли. Потому что
ни у кого больше не было такого кармана. А у Кенгуру карман был наглухо
застёгнут.

Часов на пять вечера инструктор запланировал сделать заброску 
в направлении перевала Белаг. Я не буду отягощать дневник теми
математическими ухищрениями, посредством которых от наших съестных
и топливных припасов была отделена одна треть, т.е. четырёхдневная норма,
На заброску пошли также четверо: Лёша, Саша, Шурик и я, чтобы
это описать. (*)

* Заброска, приём, позволяющий облегчить ношу на каком-то этапе похода,
спрятав часть полезного груза в тайник, с тем, чтобы потом вернуться.
Наш поход, в единичку, считался самым лёгким. Заброска – для поднятия …

При подъёме к водопадам мы повстречали кучу туристов, идущих от Белага.
Лёша велел нам держать ледорубы по ветру, показывать форму. А сам
несколько сконфуженно объяснял: «Делаем заброску, хе-хе, в единичке».
- Да-а! – отвечали те, и уступали нам дорогу. И рассказывали всякие страсти
про КСС. Мол, ловят нашего брата, почём зря. А командир наматывал на ус
и настаивал на пользе предрассветных марш - бросков. (*)

* КСС – контрольно-спасательная служба, в горах, считай, администрация.

Крутой подъём, по моренам, то в облачках тумана, то в лучах заходящего
за гору солнца, внушил нам уважение к нашей заброске. Часа через два пути
мы оказались на более или менее пологом участке морены, и Шурик указал
на характерный чёрный камень. Инструктор указал на характерный серый.
Когда же мы к ним сошли, то выбрали камень вовсе не характерный, но с
дырой под ним, в которую и следовало уложить мешок. Тут-то завхоз и
объявил о появлении тушканчика. Это обстоятельство всех встревожило.
С одной стороны, не знали, чем тут питается тушканчик. Не знали также,
велика ли семья тушканчика. С другой стороны, надеялись на спасительное
присутствие бензина. Заброску заложили каменьями, назло тушканчику и,
плюнув вслед тушканчику, заспешили вниз.

Ужин прошёл в воспоминаниях. А ночь – в борьбе. Я без конца падал, хотя
падать в палатке было некуда. Завхозу снились кошмары. А в серебрянке,
по слухам, чуть не раздавили Кенгуру. – Ну, так не раздавили же …



ДЕНЬ  ВТОРОЙ

Перевал Столетие.
«Зарубился сам – заруби товарища». (Игорёк)

Товарищ, если ты глупо улыбнулся, задержи свой оскал. И постарайся
сохранить его до конца этого повествования. Тогда ты лучше представишь
себе, как мы поднимались на перевал и какими возвращались обратно.

- Та-ак, значит, сегодня у нас радиальный выход, перевал Столетие, высота
где-то 3400 метров, дорога на перевал идёт сначала по правому берегу
притока, на-на-на … каменистой осыпи, заканчивается снежником. Взять
с собой тёплые вещи, успеть надо до темноты. Выходим мы с вами, к-хе,
ра-ано, если не успеем спуститься, сделаем холодную ночёвку. Вот. –
сказал Лёша.

Лагерь, поскольку стоял он прямо на тропе, свернули под большой камень.
Из моего, Сашиного и Игорева имущества вышел здоровенный «палаток»
(иного названия не подберу). Мы обернули его в полиэтилен и, кряхтя,
отнесли в самое труднодоступное место.
Итак, за плечами у нас рюкзаки, которые не перевесят и ледоруба. Шагать
легко и весело. Солнце разгоняет ползущий из долины туман.

Мы бежали вверх по тропе, пока не убедились в том, что к Столетию она
не тяготеет, а правильный поворот остался уже где-то внизу. Тогда Лёша
повёл вниз по крайнему ручью, сбегающему с отрогов Белага, и мы имели
первую переправу со страховкой на репшнуре, а заодно и помыли ноги.
 
Командир похвалил завхоза, сказав, что связанный им булинь (простейший
в туристской науке узел) обещал долгое плавание. Дальнейший путь был мне
совершенно не ясен, пока я не увидал на высокой луговине Шурика,
призывно отмахивающего ледорубом. Все мы оставили тропу и взяли круто
вверх. После нескольких драматических штрихов по неровной почве, мы
вышли на обширный 30-градусный травянистый склон, щедро усыпанный
цветами, камешками и всякой живностью.

Было часов 12, когда на каменистой осыпи под ногами проплыл первый
маленький снежничек, А сверху стал наседать туман. На исходе осыпи,
уже на поросшем травой склоне, нам вздумалось надеть каски, доселе
болтавшиеся на рюкзаках. У завхоза каска была прикручена хозяйскими
узлами. Я еще шёл по осыпи, поодаль прокладывая свой путь, когда
товарищи предупредили нас, что камень находится в движении. Простой
серый булыжник в два кулака прыгал по склону, как мячик, приближаясь к
завхозу. Завхоз был чист перед этим камнем. Ледоруб, каска, рюкзак
пребывали сами по себе. Саша, казалось, согласно кивнул, стоя на четырёх
точках, даже как-то по-японски, не отрывая глаз от камня, который шлёпнул
его по спине и запрыгал дальше.

Очередной привал нам устроили небо. Чтобы мы впредь ошибочно не
принимали его за туман, оно сгустилось, сократив видимость до 20-30 шагов,
и просыпалось на нас снежной крошкой. На следующей морене этот номер
повторился. Зато впереди туман рассеялся, и мы увидели среди снегов то,
что Лёша именовал перевалом. До него было еще часа два.
Пока мы шли по крупным камням до следующей снежной крошки, туман
не раз еще рассеивался, и должен признаться, воображение моё приближало
перевал, поселяя его во вполне безрадостных местах.
Когда покрошило в третий раз, мы сели вокруг большого камня; где-то
близко загрохотал гром, и мы предусмотрительно сложили ледорубы в метре
от камня. Устроили какой-то зверский перекус (содержание не помню) и
надели на себя тёплые вещи.

Еще один взлёт – и счастливо поредевший туман открыл перед нами её,
снежную стенку. Высотой 70 метров, как обещал командир, а в длину,
наверное, побольше. То, что командир делал дальше, показалось мне диким
и странным. Взяв ледоруб двумя руками, он полез на стенку. По-моему,
Земля глубоко вздохнула, ведь командир и Шурик были уже далеко от меня.
Земля накренилась подо мной, я побрёл по рыхлому снегу, вспоминая
детскую ёлочку. В ёлочку укладывались наши следы. Нас стало как-то много,
и я услышал от командира, что Шурик впереди, «тропит». И от этого стало
теплее. Потом тропил уже я, потом Наташа, после снова я, и вот тропить
уже нечего, мы разбрелись по каменистой черни, отстукивая ледорубами
последние метры. И вышли на перевал, и повеселели от горя. Здесь негде
было ни сесть, ни поставить палатку. С той стороны белел ледник, а сверху
опять стало накрапывать.

Маленький чёрный тур, турёнок (сложенный из камней предшественниками)
не содержал ничего, кроме шоколадной этикетки, к которой мы не
замедлили прибавить свою. (*) Шоколад делить пришлось мне, и было это
очень трудно, так как пальцы от холода свело, и легко, так как остальные
затруднялись возразить.

* Туры сооружаются из камней походниками, в качестве ориентира или знака,
смысл которого, на мой взгляд, выражается поговоркой:
«Не ты первый, не ты последний».
Записки, оставляемые в турах, помимо кратких
сведений о проходящей группе, могут содержать удивительные вещи.
Так,будучи в Крыму, я прочёл в таком послании стихи малоизвестного поэта
Уильяма Блейка, манифест романтизма в русской версии.

Спуск по снежнику, как известно, удобнее выполнять глиссированием,
каковое и продемонстрировали Лёша и его способный ученик. Когда мимо
пронеслась Наташа, я последовал её примеру. Меня начало подогревать
снизу и закручивать вокруг точки опоры. Сделав две робких попытки
зарубиться, я предпочёл мокнуть с одной стороны. И верно, выступавшие
по краям снежника камни выполнили роль стопора. Вставая и уступая дорогу
Игорю, я с интересом наблюдал его попытку использовать те же камни
в качестве трамплина.

Когда температура нижней части тела упала до разумного значения, мы
с Игорем остались у края снежника вдвоём. Остальные топали по морене.
КАК я передвигался до травянистого склона, легче представить себе из
первых опытов роботостроения, когда главным думалось научить машину
ХОДИТЬ. Игорёк, как он сообщил позднее, перемещался по сходной 
программе. Спину ломило, язык комкало, стопы выворачивало.

На травянистом склоне командир потребовал канат, концом которого я
поспешно завладел и спустился первым. Там я по науке вбил ледоруб по
самую железку и намотал на него конец шнура. Следом, держа перила на
уровне живота и мило улыбаясь, спустилась Наташа. Она сказала, что
сверху просят что-то передать, по-видимому, отвязаться. Отойдя, я обратил
внимание, что командир грозит мне кулаком. Я взял конец шнура в руки,
смотрю, что дальше будет. Спустился Игорь. «Вы что, ребят! Да там наверху
под перила не влезешь».
Последним спускался Лёша. Игорь сказал, что Лёша собрался идти на
кошках. Сил для возражения у меня не было, только упомянутые стальные
кошки лежали в моём рюкзаке. Командир сбежал по склону и сказал, что
ледоруб я вбил, конечно, хорошо.

Остаток пути к бывшему лагерю мы бежали наперегонки с надвигавшейся
темнотой. Командир опять вырвался далеко вперёд, я семенил по тропе,
пока хватало терпения, а потом пошёл за командиром. Лучше бы я потерял
его в тумане. Всё, чего мне не досталось на крутом спуске, я получил здесь,
за триста метров от лагеря. Наконец, показалась стоянка. Она состояла из
стоявших рядом Лёши и Шурика. На подходе Игорь и Наташа. Дождались
завхоза и пошли втроём вытягивать наш «палаток», о котором рассказывал
выше. Вот когда горы услышали наши стоны!

В эту ночь была раздача спирта и ужин в командирской палатке.
Слава завхозу!


ДЕНЬ  ТРЕТИЙ – ВЫХОДНОЙ

«Не хочу прижиматься к склону. Хочу прижаться к маме» (Наташа)

Сушка вещей под дождём. – Планы командира, и как они осуществились. –
Кулинарные вопросы. – Завхоз даёт слово. – Заготовка дров. – Завхоз берёт
слово.

На этот день инструктор запланировал восхождение на перевал Сауцагат.
В это утро никто не встал.
Часов около девяти я распахнул створки палатки, Игорь стянул спальник,
завхоз открыл глаза. Я глянул на небо – оттуда капало. Глянул за угол –
каны, естественно, не кипели, так как дежурные не разожгли примусы и
не принесли воды. Дежурные – это мы.
Дальше последовало одевание, но сперва, для ясности, обрисую лагерь.
Носки, ботинки, стельки, штаны, рубашки, словом, почти всё, что вчера
было надето на нас, разбросано, разложено, развешено вокруг наших палаток
и сохло под утренним дождём. Итак, я тщательно выжал брюки и надел на
себя. Извлёк сырую штормовку и тоже надел. Обмотался сырыми, со мной
спавшими носками. Игорь обулся и был готов. Завхоз появился на свет уже
в кроссовках, трико и душегрейке на заячьем меху. Я полагаю, так надо звать
этот предмет туалета. Белый заячий мех согревает душу хозяина и зависть
возбуждает.

В полуметре от кухни и на таком же расстоянии от командирской палатки
протекал теперь симпатичный ручеёк. Лёша, появившись на свет, сообщил,
что слышал ручей еще ночью. Обрадованные, мы быстро умылись и вымыли
посуду. Из серебрянки выбрался Шурик и, найдя на сей раз примуса в работе
(первые два дня он от них не отходил), приступил к приготовлению завтрака.
Вообще Шурик как-то сразу стал специализироваться по супам. Их он варит
от начала до конца, непрестанно пробуя и не скупясь на «хмели-сунели».

Может Шурик и кашу варить. Но тут Наталья ему не доверяет и сублимат
тоже готовит сама. (*) Ставит его на огонь и кипятит, и перемешивает у нас
на глазах с методичностью сытого человека. Завхоз к этой кухне интереса
не проявляет, а после того, как вдоволь напробуются Наташа с Шуриком
и дадут мне, и я в любом случае подтвержу готовность, – только тогда
у стола собираются все, и завхоз важно требует: «Завхозу на пробу!»
И говорит, что спасает наши жизни, но спасает он свою, командира и
старшего по палатке.

* Сублимированное мясо (в пакетиках) – одно и величайших достижений
ленивой части общества. Только засыпал в кипяток – и можно в принципе кушать, не задумываясь о том,
из какой - такой скотины. Вкусно!

С утра Шурик не в духе. Спальник оказался мокрым, а в серебрянке
завелись мухи. Шурик лезет в палатку гонять мух.

Среди этих забот как-то отчуждённо прозвучало предложение Лёши идти
на перевал Сауцагат. Его поддержали мы с Игорем. Игорь сказал, что делать
всё равно нечего. А я почувствовал свои штаны сухими и надеялся теперь
высушить рюкзак. Вслух же я сказал другое. Я сказал, что у нас еще есть
сухие вещи и потому надо их вымочить и тогда уже отдыхать и сушиться
со спокойной совестью. Завхоз сказал, что его совесть всегда спокойна,
а по-дружески шепнул: «Неужели ты и впрямь хочешь вымокнуть?»
Доктор посмотрела мне в лицо с тревогой.

Лёша, наверно, почувствовал, что он не одинок, и после завтрака был
настроен благодушно: мол, ничего, подсушимся и пойдём.
- Эх, – говорит командир, – скучно с вами. Нет, чтобы кто эйфорией там
заболел (горной болезнью, значит), коленки бы задрожали, судороги …
Короче, где-нибудь в двенадцать, в час снимаемся.
А то не успеем до темноты.
- Холодную ночёвку устроим, – добавил я. Клянусь, без всякой иронии.
- Да-а … - протянул Лёша. А Шурик оживился:
- Казначей! Если ты хочешь, мы тебе устроим холодную ночёвку!
- Х-м, сколько угодно! – веско подтвердил завхоз.

Дождь временами переставал, и туман спускался, в направлении перевала
Сауцагат, давая понять, что подождёт нас и там.
Еще не стемнело, когда с перевала пришла параллельная группа в полном
составе. Назову его по сегодняшнему впечатлению. Лена – обладает
энциклопедическими познаниями в области горного туризма, походкой
полководца, характером амазонки и … сердцем нашего Лёши.
Дима – собран, мужествен, красив (и не знает об этом). Три грации, которые
делят с ним очаг, могут поручить ему любое дело.
Рита и Таня – быстро приходят, молча ставят палатку и делают её своим
домом.
Командир во всеоружии встретил великолепную четвёрку и после недолгих
переговоров вернулся к нам. «Народ, – сказал командир, – Спустился с
перевала Сауцагат. Погода там плохая, подъём на перевал долгий и нудный,
дорога вся в дерьме. Предлагаю считать, что Сауцагат мы взяли. Ну, я тут
договорился … К-хе, завтра пойдём на Белаг».

Перекус, как полагается, не застал нас врасплох. Своеобразие текущего
момента потребовало супа. Со свежими силами за суповой концентрат
ухватился Шурик. Но тут встал вопрос о загущении супа рожками, понятия
первого и второго блюда сместились, а когда зашла речь о луке, встал
завхоз. Завхоз встал за употребление лука в пищу в сыром виде.
Доктор - повар рекомендовала добавить лук в суп. Шурика за ними не было
слышно. – Примерно так обстояло дело, насколько я мог судить, сидя в
палатке над тетрадью и вспоминая вчерашний день.

Завхоз лук отвоевал. На перекусе Лена сказала, что много есть вредно,
и что они уже поели. И подала идею пить чай.
- Завхоз, как с чаем?
- С чаем напряженно, - быстро ответил завхоз.
- Нет, наш завхоз мне положительно нравится! – хлопнул себя Лёша.

Уже когда растаскивали кульки по палаткам, завхоз спросил меня, где
конфеты. Я указал на кулёк.
- Достань, театральных.
- Сколько?
- По одной.
- Но у нас на ужин конфеты!
- Кто лучше знает, что у нас на ужин. На ужин само собой.
- Все слышали? – Я раздаю: Лёше, Наташе, Шурику, ну и завхозу.
- Давай - давай! Завхоз всё видит.

Параллельная группа собралась вниз за оставленными вещами. Лена
предложила нам пойти с ними, набрать дров в целях экономии горючего,
а заодно сбросить высоту и акклиматизироваться.
На акклиматизацию выступили: Шурик, Наташа и я. Игорь вручил Шурику
топор, предупредив: «Топор заточен». Кенгуру помчался с ним догонять
уходящих.
Мы с Наташей не спеша сбросили высоту (минут 15) и приблизились к
сидящему на камне Кенгуру. Он сказал, что нет нужды далеко ходить,
если деревья растут по склонам. С этим мы согласились. Симпатичную
корявую берёзку, у самой реки, я рубить не дал: пусть украшает пейзаж.
Побрели вспять, по пути подрубая выдающиеся корни можжевельника.
Склон заволокло туманом, и нельзя было толком разглядеть, что там растёт.
А лезть вверх «за здорово живёшь» не хотелось. На другом берегу
Беляги-дона густо стояли берёзки. Мы с Шуриком бросали орлиные взгляды
на стремнины, выискивая удобное место для переправы. Наташа мокла
под дождём и жаждала от нас подвигов по эту сторону реки.

Всё решилось очень просто. Мы набрели на кострище, вокруг которого
валялось несколько хороших деревьев. Сначала рубил я, потом – Шурик,
для забавы положив бревно на плоский камень. Оставили погреться и
Наташе. С полными рюкзаками вернулись домой.

Костёр горел до поздней ночи. Вокруг и почти в нём было разложено всё
сырое. Лёша сидел у огня, ворошил палкою носки, растягивал стельки и
рассказывал о том, как цветут рододендроны. Потом послал собравшихся
собирать сухие веточки. Они, конечно, были мокрыми, но оказались
первоклассным топливом.
За ужином, когда похвалили завхоза, я поднял вопрос о меню.
В том смысле, что за столом чего-то не хватает.
- Что?! – сказал завхоз.
- Подожди, сколько наименований должно быть в меню? – Десять!
А ну-ка, посчитай!
Завхоз повёл счёт, причём, суп и концентрат, сухофрукты и компот из них
составляли у него отдельные статьи. Уличённый  мною в этом завхоз
сразу нанёс удар ниже пояса: «Ты что, голодный?» Тогда ему напомнили
о конфетах.
- Конфет на ужин нет. Ну зачем тебе конфеты, если есть сахар?
- О-го! – сказали мы с Игорем.
- Завхоз ворует! – протянул Шурик.
- Ты же обещал, – сказал я. И мы с Сашей столкнулись на честном слове.
- Прекратите немедленно, – потребовала Наташа.
- Вы их съели в перекус! – объявил завхоз. И все подивились этой догадке.
И притихли.

Халву поделили очень мирно. На шесть частей. Бумажку единогласно
присудили завхозу. А параллельная группа смотрела на нас глазами,
не знающими голода, и думала о чём-то своём.
В заключение Шурик вспомнил, что завтра он дежурный. И закричал, что
пора мыть посуду. Тут мы с Игорьком решили, что самое время идти спать.



ДЕНЬ  ЧЕТВЁРТЫЙ

Эйфория – греч. euphoria, приподнятое настроение, довольство,
не соответствующее объективным условиям.
        (Краткий энциклопедический словарь)

Стоим вследствие хорошей погоды. – Первый подарок. – Ботинки и
настроение. – Подъём к заброске. – Подарок тушканчику. –
Пик Скр…лёва. – У семи братьев. – Эйфория. – Легенда о чёрном
альпинисте.

Утром на нас пролилось солнце. Воздух свеж и прозрачен. Долина  видна,
насколько хватает глаз. С палаток сброшен полиэтилен. Всё, что можно
развернуть, распластать, развесить, как на выставке. Почти не видно
рододендронов. Спальники легчают, штормовки светлеют. Никто не смотрит
на часы. Ручей рядом с серебрянкой иссяк, и Шурик идёт с посудой к
большой воде.

Завтрак прошёл в самом радужном настроении, причём нас ждал сюрприз.
Параллельная группа, вероятно, посовещавшись после вчерашнего, выделила
нам из своих запасов чаю, сухарей и чего-то там еще. Я не стал смотреть,
всё-таки, подарок.
Кенгуру завладел фотоаппаратом. Кенгуру на маленьком камне. Кенгуру на
камне побольше. Лёша, кажется, успел закурить и будет красоваться в кадре
с сигаретой в зубах. Старшего по палатке и завхоза нахожу в печали.
Туристские ботинки у обоих поползли по швам. Слышится отповедь завхоза 
отечественной лёгкой промышленности!  (*)

* Кстати, сам автор выбирал себе ботинки на складе снаряжения,
сдаваемого на прокат. Инструктор советовал брать хорошо поношенную,  побитую по дорогам обувь. Проверено.

Но горы есть горы. Экономическая тема сменяется мурлыканьем Игорька:
«Здесь вам не равнины, здесь климат климат иной». Командир лично
поднимает с земли последнюю бумажку, чтобы снова опустить её в землю
в надлежащем месте. И в 12.15  шесть ледорубов, не желающих больше
висеть на рюкзаках, застучали в направлении перевала Белаг.
Здесь расстаёмся с отважной четвёркой, следующей другим маршрутом.

Идём хорошо знакомой тропой. Так шли на заброску, там искали подходы
к Столетию, оттуда возвращались к стоянке. За эту верность дорога нам
теперь легка. Миновав водопады, начинаем крутой подъём по морене. Уже
на пологом участке находим свой тур. Он означает, что рядом лежит наша
заброска. Бежим к ней, разбрасываем пирамиду и находим мешок целым,
хотя и отсыревшим.
На гребне морены устраиваем перекус. О нём стоит написать подробнее.
На перекус было: сало, два батончика венгерской колбасы, сухари из
бородинского, сухари ассорти, панировочные; чернослив, конфеты (по три),
козинаки.
С козинаками Игорь провёл разрушительную работу, опытным путём
установив оптимальное значение угла падения кулака. Орехи (ведь суть
козинаков заключена в них) я поделил затем очень удачно.
Иначе судьба распорядилась колбасой. Лёша вооружился здоровенным
тесаком (но не тем, что Игорёк вёз через границу привязанным к ноге, а
нашим, сделанным, как и ледорубы, по спецзаказу) и ловко порубил колбасу
на шесть частей. Не успели мы покончить с салом, как одна шестая часть
колбасы бесследно исчезла. Мы оглянулись по сторонам и вспомнили о
тушканчике, и огорчились, что так скоро о нём забыли. Ну что же мы сидим?
Пойдёмте, не будем ему мешать.

При разборе заброски меня перегрузили: на одну манку и килограмм сахара.
Но я не стал спорить, ведь в кармане штормовки уже лежал сувенирный
камешек с перевала Столетие. Там было тяжелее. Зато Шурику, после того,
как он увязал свой рюкзак, вежливо указали на лавинную лопату.

На первую морену поднялись – сели. Тяжко дышим. Всё правильно,
набор высоты. «Тушканчик!» - крикнуло сразу несколько голосов.
И все представили, что именно тот тушканчик и идёт за нами. Но вот по
осыпи прыгают уже два тушканчика, а скорость у них – поболее нашей. 
Тушки скрылись, и Шурик объявил, что у них здесь гнездо. А Игорь дал
слово не ходить больше в горы без ружья.

Подъём на вторую морену как-то смазался, стал накрапывать дождь, сели
отдыхать в неудобном месте. Один Игорь остался стоять. А через пять
минут повернулся и пошёл в гору без всяких траверсов и зигзагов, по
кратчайшему пути. Еще через пять минут, командир встал, слегка обогнул
склон и стал довольно резко сбрасывать высоту, не оборачиваясь и не
подавая никаких знаков. Мы последовали за ним. Там, куда шёл командир,
бежала речка, огибая нагромождение крупных чёрных камней. До них
могло быть метров 500. Пройдя половину, мы вышли на довольно ровную
площадку со следами прошлых стоянок и, покружив немного, решили
становиться. Лёша сказал, что перед нами, по-видимому, так называемые
Семь Братьев. Желающие могут пересчитать валуны, каждый величиной
с дом. А за речкой уже  подъём на перевал.

Мы оглянулись. Двое наших спутников были на подходе, а с верхушки
морены начинал спуск Игорёк. Тоже по кратчайшему пути. Едва он прибыл,
его поздравили с вершиной, и инструктор назвал её пиком Скр…лёва.
В пику Ж …лёву, данный пик на карте также не обозначен, а обходить его
надо слева, слева!

Товарищи застали нас с Лёшей увлечённо копающими ледорубами яму.
Так им показалось. На самом деле мы выравнивали площадку. Все стали
помогать. Тогда я кинулся на верхний край и установил там рюкзак.
За мною метнулся Шурик, но было уже поздно. Командир, повинуясь
железной логике, расположил палатки нос к носу, и голове Шурика
предстояло находиться ниже ног!

Я объявил по лагерю, что мы стоим у Семи безумных братьев. Все молчали,
только доктор была против и ходила к командиру за разъяснением.
«И что такого, – подумал я. – Я же не сказал «шесть». Семь, так семь. Шесть
плюс семь – тринадцать.

Кенгуру мстил изощрённо. Когда я переодевался, он метнулся с аппаратом
в самый момент надевания брюк. Потом Шурик вспомнил, кто завтра
дежурный, и предложил инструктору, пользуясь расположением палаток,
выдёргивать дежурных за верёвку, как марионетки. Кенгуру залез в нашу
палатку, поймал свободный конец шнура и стал вязать узлы: австрийский,
швейцарский, еще австрийский … Между нами завязывается борьба, мы
выкатываемся из палатки. Надо напомнить, что с серебрянкой она связана
за конёк, напрямую.
- Падать вместе будем, – поясняю я Кенгуру бессмысленность его нападок.
Нас разнимает завхоз, а командир торжественно возглашает:
- Эйфория!
Неужели она? Не может быть! Где же наш доктор?

Наташа идёт. Идёт, не оборачиваясь, по осыпи. Идёт по берегу, всё дальше
и дальше. Мы, пятеро, смотрим ей вслед. Солнце уже низко, но тумана нет,
и Наташу еще долго можно различить на высоких местах.

И мне тоже захотелось туда. Лёша и Шурик пошли в противоположную
сторону, фотографировать перевал. А я побрёл туда, где исчезла Наташа.
И остался один. Хотя мы пробыли вместе 5-6 дней, странно было остаться
одному. Вот завхоз, ему этого не понять, всюду ищет себе компанию.
Я остановился и присел. Я увидел камень. Блестящий, чёрный и плоский,
с крапинками слюды. Совсем не таковы были другие камни  вокруг.
Я погрел камень в ладонях и опустил в карман.

В лагере свирепствовала эйфория. Шурик и Саша обменивались 
любезностями.  Шурик:
- Не могу же я спать вверх ногами!
- А это твоё естественное положение,  – отрезал завхоз.
Кенгуру занимает между палатками соответствующее положение,
нещадно их раскачивая.
- Не хотел бы я иметь такого сына! – сказал завхоз.
- Если бы у меня был такой отец, я бы с голоду умер. – пригрозил Шурик.

Когда примуса нагрели воду, Наташа и Шурик отправились на кухню
хозяйничать. В дупле серебрянки удобно устроился Лёша и заработал
иглой. Последовал рассказ об одном случае эйфории, совсем не похожем
на наш. «Да-а,  – заключил Лёша. – Эйфория, она всякая бывает. К примеру,
сидит человек спокойно, молча. и что-то такое зашивает. Во-от».
Как мало прошло времени, а что зашивал командир в тот вечер, хоть убей,
не помню.

Наш разговор прервали шум и крики, доносившиеся с кухни. На главном
камне стоял Шурик с поварёжкой  в руках. Этим предметом он отбивался
от наседавшей на него Наташи и угрожал Игорю и завхозу.
- Шурик никого не подпускает к кухне! – выпалила Наташа.

Общими усилиями удалось уговорить Кенгуру слезть с камня, откуда
он мог одним неосторожным движением ликвидировать ужин.
Во избежание более серьёзных осложнений (причём, мы еще не узнали,
на что способен Игорёк) решено было укладываться спать засветло.

На сон грядущий Лёша рассказал нам байку про чёрного альпиниста.
Для туристов он – что-то вроде Летучего Голландца или вроде Домового.
Ходит, понимаешь, туристскими тропами. То ли шалит, то ли за порядком
следит. У кого ботинки в ногах не стоят, вытаскивает самого за ноги из
палатки. У кого палатка наглухо закрыта, и окно завяжет: спите спокойно.
А то, увяжется за одиноким путешественником: или того разопрёт чувство
благодарности – или кондрашка хватит?
Ну, спите, ребята!