Спи, мой весёлый ёжик

...всеобщее пробуждение постепенно выводило из приятного оцепенения. И когда петушиную увертюру подхватывала далёкая медь промышленных гигантов, рвущая в клочья небеса и недра тяжёлой артиллерией, он умывался новой росой и отправлялся к дому, приветствуя беззащитный мир радостным молчанием спящей тревоги. Взгляд озарялся улыбкой надежды, спасающей от плена повседневности. К нему неторопливо приближались цветы, травы, деревья, и проходили мимо, оставляя лишь запахи и звуки, сплетённые в образы радужных воспоминаний. Неслышно подкрадывался дом, открывал дверь и поглощал его целиком, пряча от мира в жестяной утробе ржавой консервной банки, увенчанной соломенной крышей старой шляпы. Он ложился в мыльницу, укрывался зелёной варежкой и, убаюканный песней далёкой флейты, терялся в лабиринтах призрачного замка сновидений.
Пока глаза лениво закрывались тяжёлыми ставнями век, он успевал ещё уловить бесформенную часть последней реальной мысли. Но когда в узкий просвет могли просочиться только струйки дурманящего тумана, его сознание сбрасывало непривычный фрак уставшего тела, проваливаясь сквозь чёрный тоннель в причудливые декорации неземного театра, созданного великим Магом и Волшебником из неба, радуги, ночи и чего-то такого, что нельзя было потрогать, и, уж тем более, описать скудным набором безликих слов.
Декорации менялись, подчиняясь строгому порядку природного хаоса, мгновенно вырастая из ничтожества запредельного космоса в монументальную необозримость планетарной системы атома.
Падение оказалось недолгим. А тоннель напоминал скорее чернильный ковёр, расстрелянный трассирующими очередями в сложную систему абсурдных координат, чем засыпающий город. Всё было, как в кино: шёпот молодой листвы не спеша поедал тревожный ночной аккорд, чавкая босыми ногами по зеркалам мелких луж.
Утро... – догадкой прозвучало где-то в глубине подсознания. Как вдруг – полный свет! И действительно... – вечер. Но скорее ближе к обеду – солнце высоко, а дождь падает снизу вверх, образуя там зелёные тучи, врастающие в лазурный свод оранжевыми стволами лучей. Слева радуга, но ещё за кадром. По мере поворота объектива, радуга превращается в гримасу грустного клоуна, который говорит:
- Что – не спится? – но лицо, словно каменное, остаётся неподвижным. Хочется сказать: «да». Но… – тишина. И тем не менее, желание звучит реальным ответом. – Тогда слушай – продолжает клоун, всё так же, не открывая рта, - «Колыбельная».
Капли, теперь уже падающие вдоль горизонта, вытягиваются в струны. Камера отъезжает. Луч юпитера, привязанного бантиком к солнцу, пробегает по нервам немыслимой арфы и, будто бы из шкатулки, раздаются далёкие звуки шарманки, детские голоса и женский, зовущий Стивена домой. Шарманка, должно быть, расстроена или задумалась, вспомнив о детстве неуверенным вальсом, выпуская в небо воздушные шарики невесёлых нот. Клоун, вырезанный из бумаги, оживает, стоя на арене огромного шапито, сделанного из дворов, переулков и скверов прямо посреди весны, под ярким шатром небесного моря. И по волнам воздушных шариков плывут кораблики слов:
Спи, мой весёлый ёжик . Ты устал, наигравшись за день с детьми, безнадёжно больными странным каким-то детством; детьми с безутешно большими проблемами и глазами. Я знаю, на них ты не злишься - каждый найдёт своё место...
- Сти-и-ивэ-э-эн, до-омо-ой,.. - не унимается женский голос, а кораблики продолжают плыть:
А я спою тебе песню птички в кирпичной клетке про чистое-чистое небо над ласковой юной листвою. Потом расскажу тебе небыль о том, как маленький ёжик, весёлый, неугомонный, устал и уснул весною...
С каждым корабликом становится всё горячее и горячее, солнце раскаляется докрасна, подобно сковороде, прибитой к багровой стене преисподней, пышная зелень туч жухнет, засыпая город хрустящим золотом. И только совсем уже далёкое эхо пробегает по телу колючим ветром и леденит:
- Сти-и-ивэ-э-эн...
Бумажные паруса, вздрагивая, уплывают за горизонт, где-то там превращаясь в прощальные крики улетающих птиц:
А ты, проснувшись, зажмуришь глазки под солнечным маем, потянешься и улыбнёшься: не плачь – давай поиграем…
Не успела отзвучать последняя фраза, как вдруг он понял, что не спит, а по щекам катится что-то мокрое, обжигая изнутри и снаружи. Он сел и, не понимая, что происходит, зачем-то полез в карман. Через мгновенье на ладошке оказался блестящий прозрачный шарик, в центре которого что-то светилось. Он присмотрелся и услышал уже знакомую мелодию: «не плачь, давай поиграем...»
- А я и не плачу... - ответил он, вытирая слёзы, и даже попытался улыбнуться...
***
С.Турутин часть текста "Слушая Ветра Синь" начала девяностых.