От истоков своих Глава 19 Митька

       
        Снова всех сельчан согнали на толковище. Белогвардейский офицер армии Колчака, в чёрных кожаных перчатках, с хлыстом в руках, говорил негромко. Но в охватившей крестьян немоте, отчётливо слышалось каждое его слово.

           – Ну, что, мерзавцы, красную сволочь с почтением встречали? – злобно выговаривал он, – С хлебом, солью? У кого красные ночевали? Кто у вас в селе большевики? Отвечать!

          – Убёгли, – протянул хмуро кто-то из крестьян.

          – Я покажу вам, подлецы, как красным помогать! – вдруг заорал офицер, – Кто сочувствует большевикам? Не скажете – всех мужиков расстреляю!

          – Вота он и энтот тожа, – вытолкнули крестьяне из толпы двух сельчан, – а ишшо учитель Назаров, он завсегда за большаков агитироваеть, – крикнул кто-то.

          – У кого краснопузые ночевали? Ну! – крикнул в ярости офицер.

И рядом с толпой крестьян образовалась кучка сельчан, у которых останавливались на постой бойцы красной армии.

          – Этих – пороть, а этих…– он крест-накрест махнул хлыстом, – расстрелять!

Василия Макаровича, Игнатия Митрофанова, Козлова Ефима и троих пленённых красноармейцев выстроили тут же, рядом с плетнём соседней избы. Напротив них встали беляки с ружьями наизготовку. В толпе крестьян раздались женские крики:

           – Чаво жа вы делате, ироды?

Расстреливали обречённых по одному, добивая после выстрела, штыком.
Женщины выли и рыдали, истошно кричал девятилетний сын Игнатия Митрофанова, и его крики раздирали души сельчан.

          – Батяня! Нет! Пуститя мяне! Батяня! – захлёбываясь слезами, кричал он, а обезумевшая мать прижимала голову ребёнка к себе, закрывая широкой юбкой, в надежде укрыть его от всего этого кошмара.

          – И не сметь хоронить их! – крикнул офицер напоследок, – А этих здесь же пороть! – приказал он, – Пусть их дети и внуки запомнят, как с красными водиться!

          – Батюшка, Ваше благородие, прости ты нас, Христа ради, – повалились бабы на колени перед колчаковцем, – рази жа мы сами? Заставили силою, расправитьси грозили вплоть до смертоубивства, чаво жа тута поделашь? Прости, батюшка, не виноватые мы, – тянули руки они к сапогам офицера.

Но это не возымело никакого действия на колчаковцев. Офицер только брезгливо отпихнул от себя, тянущиеся к нему, руки и кивнул коротко:

          – Приступать!

      Пороли сразу по два человека, растянув их на лавках, стоящих поодаль друг от друга. В удары плетей вкладывали всю силу. Кровь и куски кожи летели во все стороны. Женщины, стоящие с детьми, закрывали им ладонью глаза, крепко прижимая ребятишек к себе, вздрагивая при каждом ударе кнута. Исстегали в кровь и двух одиноких женщин, предоставивших свой кров красноармейцам для постоя. Мрачно и угрюмо смотрели сельчане на расправу над своими родственниками и соседями. В число пострадавших попал и Иван.
      Понуро разбредались по избам крестьяне. Переступив порог избы, Наталья сразу же метнулась за плошкой с мазью на гусином жиру и травах. Она задрала мужу рубаху на спине, всю пропитавшуюся кровью, обмыла раны водицей и легонько натирала следы от кнута этой мазью.
Иван кривил лицо от боли и тянул воздух сквозь зубы.

          – Митька, а Гришка игде? – спросил Иван младшего сына, – через него – паскудника энти унижения принял, ну попадиси он мяне, шкуру спушшу!

          – Да, не видал я яго. На толковишше он не был. Да, я ба и сам яму харю-то начистил за выкрутасы с красными, – горячился Митька, – теперя, из-за яго, жизни нам не дадуть.  Мабудь,* придётси в отряд к белым податьси.

          – Митенька, чаво ты удумал-то, сынок? – рухнула на лавку Наталья.

          – Матушка, дык ведь силов ужо больше нет, глядеть, как энти голодранцы распоясалиси! Из-за их и батюшка пострадал. И воопче, ты, значитси, ломай хребтину, а оне придуть и всё загребуть? Тако, поди, и всё под сябе подомнуть, а нам смотреть на все ихи дела? Вота, сёдни шлёпнули маненько, а надыть всех, под корень, штоба жить, како раньше. Не-ет, запишуся к колчаковцам! – настаивал Митяй.

          – Отец, ты уж скажи яму, пушшай не дурить, а то и впрямь надумат к белякам уйтить, – просила Наталья мужа, как только Митька по делам вышел из избы, – како жа, без сына останемси?

          – Ладныть, мать. Не причитай ужо. Постараюси я яму мозги вправить, должон батьку послухать, – пообещал жене Иван.

Дмитрий вбежал в горницу, запыхавшись, и с порога разгорячённо бухнул:

          – Ну, вота, дождалиси! Ктой-то видал, как Гришка наш с краснопузыми убегал. Донесли на нас. Чичас беляки сюда идуть, ой, плохо будеть! Батюшка, вы ба в погребе от греха схоронились, – выпалил он всё одним духом.

Иван, было, стал возражать, но Наталья решительно подняла крышку погреба и подтолкнула к нему мужа. Застелив крышку дерюжками, поставила поверх лавку и уселась на неё, устремив взгляд на дверь. «Гости» появились через несколько мгновений.

          – Где твой сын, – спросил один из вошедших, который, видимо, был старшим.

          – Да, вота же он, – ответила Наталья, указывая на Митьку.

          – Другой где? – снова спросил офицер.

          – Тако сами ишшем стервеца, отец вота пошёл искать яго, штоба выпороть за ослушание. Смаялисяи мы с неслухом энтим, – пустилась она в объяснения.

          – А я к вам в отряд хочу записатьси, сволочь энту красну смести с земли нашай! – выступил вперёд Митька.

          – А брат твой, говорят, с красными убежал. Так ты, что же, и его «смести» хочешь? – засомневался офицер.

Наталья охнула и закусила кончик платка, что был на её голове.

          – Яго, паскуду, допрежь всех, штоба отца с матерью не срамил, нас не позорил, – горячо и злобно ответил Митька.

          – И брата не пощадишь? – удивился офицер.

          – Всех красных, комуняк под корень резать надыть, тоды и жизня прежня станеть, – убеждённо заключил парень.

          – Ну, коли так, идём с нами. А здесь нам делать больше нечего, – сказал офицер и, повернувшись, вышел из избы.

          – Митенька, чаво жа ты делашь? – кинулась Наталья к сыну, – Сиротишь ведь нас с отцом, – завыла она.

          – Идтить надыть, – Митяй убрал со своей груди руки матери, – спаси вас Христос, матушка. Батюшке поклон мой передайтя, – чуть смягчил голос Митька.
 
          – Гришку встретишь, не трожь яго.  Братья жа вы, одна кровь, – умоляюще глядела на младшего сына Наталья.

          – Да, токмо ба встретить яго, Иуду, уж я ба побаил с им по-братски, – грозно сверкнул глазами Митяй.

      Дорога до места, где располагался штаб белых, проходила мимо толковища. Трупы казнённых, с заострившимися носами и начавшими синеть кожными покровами, так и лежали на земле. Жёны расстрелянных крестьян сидели подле тел своих мужей, раскачиваясь из стороны в сторону, и, невидящим взглядом, смотрели куда-то вдаль. Они, молча, изредка смахивали слёзы и тихо вздыхали. Маленькие дети, не понимая, что происходит, тянули матерей за одежду, тихонько канюча, просили есть, но женщины, словно не слышали их.  Проходивший мимо, Митька зло сплюнул в их сторону.

      В штабе дело решилось скоро: Митьке задали несколько вопросов и записали в отряд колчаковцев. Он вышел на крыльцо штаба, гордо, со значимостью огляделся, собираясь отправиться домой, и оповестить об этом родителей. Но к нему подошёл боец:

          – Чернышёв? – только спросил он.

          – Ага, – подтвердил Митька.

          – Шагай за мной, – поторопил боец, – через полчаса выдвигаемся.

          – А с семьёй проститьси? – недоуменно спросил Митяй.

          – Да, уж некогда, паря! Сейчас коня получишь, снаряжение и личное оружие. Далее, с бойцами познакомишься, наставления от командира ещё, – говорил он на ходу.

      Митька только согласно кивал головой, едва успевая за широким шагом белогвардейца. Через некоторое время Митяй вместе с другими конниками скакал, побрякивая шашкой, вперёд, в неизвестность.

      Прошло несколько месяцев, ни от Гришки, ни от Дмитрия не было никаких вестей. В избе стало пусто. Тяжело приходилось Ивану управляться с большим хозяйством. Каждый раз, когда в село налетали красные, Наталья расспрашивала бойцов о Григории, может, слышал кто о таком? Если в село входили белые, она так же дотошно расспрашивала о Дмитрии. Но в ответ бойцы только отрицательно покачивали головами. Ежедневно Наталья истово молилась, осеняя себя крестом и отбивая поклоны. Однако время шло, а от сынов вестей не было.
Минул год. Наталья по-прежнему просила господа уберечь её сыновей, часто и много плакала. Сердце её чувствовало, что нет уже на земле её ребят, не увидит она их боле, никогда не обнимет своих дорогих сыночков. Как-то Иван, войдя в избу, услышал шёпот Натальи, стоящей на коленях перед иконой. Невольно вслушиваясь в молитву, он поразился словам Натальи:

          – …даруй прошшение и вечную радость усопшим рабам твоем Григорию и Димитрию.

          – Ты, чаво энто, мать? Ополоумела вовсе! О живых, ровно за мёртвых молисси! – подлетел он к ней, схватил за плечи, – Да, ты не рехнулася часом?
Наталья подняла на мужа полные слёз глаза, безучастно взглянула на него и прошептала:

          – Нету их, отец, нету.

          – Всё одно! – повысил он голос, – Покаместь не скажеть кто, что погибли оне, таких молитвов не читай, слышь мяне! Грех ведь энто, – добавил он уже мягче.

К осени добыл где-то Иван кожу на сапоги и отрез бязи, небесно голубого цвета.
 
          – Вота, рубахи сыновьям пошей, а энто кожа им на сапоги, завтрева и отдам сапожнику, штоба стачал. Возвернуться наши сыны, будеть во што обрядиться, – радостно говорил Иван, довольный собой.

      Не стала Наталья возражать мужу, пошила рубахи, окропляя их своими слезами. И Иван в скором времени принёс готовые сапоги от сапожника, любовался ими, поглаживая рукавом блестящую кожу. Все эти богатства прибрала Наталья в сундук.
      Пролетела короткая осень, полная трудов, приближалась зима 1920 года. По первому снегу нагрянул в избу Чернышёвых нежданный гость - Фёдор Аржанов, дружок Григория. Фёдор воевал в Красной армии, он ушёл с красноармейцами спустя месяц после побега Гришки из дому. Бравый кавалерист Фёдор держался важно, выпячивая грудь, чтобы казаться шире в плечах и выше ростом. Чинно поздоровался с хозяевами, сняв свою кубанку с красной лентой наискосок, положил её на лавку у порога. Прошёл к столу, который торопливо накрывали сёстры, окинув их заинтересованным взглядом.
 
          – Да, ты проходь, проходь, – суетилась Наталья, с надеждой заглядывая ему в глаза.

          – Ну, давай, земляк, за твое возврашшение! – поднял стопку Иван.

          – Благодарствуйте, дядя Ваня, – откликнулся Фёдор.

После нескольких фраз Иван решился задать мучивший его всё это время вопрос:

          – Вота, ты за красных, значитьси, воевал?  Тако можеть, видал нашаго Гришку, али слыхал чаво про няго? – уставился он напряжённо-тревожным взглядом на Фёдора.

          – Так вы не знате ничо? – спросил, потупившись, Фёдор.

Наталья, собравшись было добавить в чашку капусты, осела на лавку, схватилась за сердце и прикрыла глаза.
 
"Вота, оно! Чуяло мое сердце…"– подумала она, уронив на колени, вдруг ставшие тяжёлыми руки.

          – Под Челябинском это случилось…– начал свой рассказ Фёдор.

      …Гришка шёл к реке, ведя коня под уздцы одной рукой, в другой руке держал плётку. Вот уже второй месяц как находился он в регулярных частях Красной Армии под командованием товарища Блюхера. Он побывал в нескольких боях, быстро осваивая азы военной науки. О своей прежней жизни вспоминал часто, но без сожаления. Знойное марево разливалось по сонным улицам небольшой деревни, вытянувшейся вдоль полноводной реки. Солнце, паля жаркими лучами, светило прямо Гришке в глаза, поэтому не сразу разглядел он конника, что скакал навстречу ему, так что раньше услышал знакомый голос.

          – Гришка! Здорово, братан, дык ты здеся обреташьси? – окликнул его Федька, – Вот свезло, так свезло! Мяне, знашь, тожа к вам в отряд направили, – радостно сообщил он.

Друзья обнялись, обменялись несколькими фразами.

          – Како мои тама? – спросил Гришка, – Батя должно сильно серчат, аль ничо?

          – Батя твой от беляков пострадамши. Высекли яго за то, что красных на ночлег пустил. А Митяй теперя у белых воюеть. Всё с тобой мечтат повстречатьси, поговорить сурьёзно.

          – Вона оно, значитьси, как, – вздохнул Гришка, – ну, ладныть, брат, свидимся ишшо, – махнул плёткой он и, задумавшись, пошагал к реке.
 
      После отметки у командира части Фёдор шёл познакомиться со своими товарищами по боевым будням, оглядывая всё вокруг. Бойцы отдыхали. Занимались своими делами: чинили одежду, чистили оружие, кто-то брился, кто-то осматривал снаряжение своего боевого коня. У небольшого костерка собралась группа бойцов, и оттуда слышались раскаты заразительного смеха, видно там рассказывали что-то очень весёлое.
 После обеда по отряду пулей пронёсся клич:

          – По коням! Белые!!!

Бойцы без раскачки взлетели на коней и уже через минуту мчались навстречу белым, лавиной скатывающимся с холма за селом. Казалось, белых было много, сабель сто.  Отряд красных был значительно меньше. Ужами вились на своих конях красноармейцы, отбивая атаки белых со всех сторон.
Сердце Гришки стучало так часто, как будто хотело выскочить из горла. Кровь горячей струёй билась в теле, делая его лёгким. Он едва поспевал отбивать смертоносные удары шашек, сыплющихся на него градом, бесстрашно наносил удары противнику сам.

"Один! – азартно считал он, – А, вота ужо и третий!" – радостно взмахнул он шашкой. Вдруг, как молния, всё тело Григория пронзила страшная боль, прошедшая по голове и спине.

"Всё жа сруб…"– пробежала самая последняя мысль в мозгу Гришки.

Он упал с коня и «синь озёрная» – глаза его навсегда закрылись, а бледное лицо и волнистый чуб покрылись дымящейся кровью…


          – На моих глазах всё произошло. Так и не поговорили мы с им, – Фёдор чуть помолчал, – тама и схоронили в общей могиле, – виновато закончил он свой рассказ.

      Наталья теперь уже рыдала в голос. Плакали сестрёнки, утирая слёзы кончиками головных платков. Иван смахивал слёзы рукавом. Через пару минут, наполнив стопки, Иван горько произнёс:

          – Помянем сына мово, Григория, – дальше говорить он не смог и, уронив голову на руки, заплакал, уже не сдерживаясь.

          – Простите меня, ради Христа, за то, что я плохую весть в дом ваш принёс, – поклонился в пояс всем Фёдор, перед выходом за порог.

      После визита Фёдора в дом Чернышёвых прошло несколько дней.
Наталья, в чёрных, траурных одеждах, как тень скользила по дому и по двору, исполняя привычную работу.

      А спустя два месяца, после известия о гибели старшего сына, дошли до Чернышёвых горькие слухи, что и младший их сын, Митька, сложил свою буйную голову ещё в прошлом году в этой жестокой гражданской войне.

*мабудь – может быть.

Продолжение http://proza.ru/2022/08/26/356