Над судьбой. Том первый. Глава девятая

 
 


  Верховный Жрец народа шауни  Познавший Древо проснулся задолго до рассвета. Открыв глаза, он не стал никуда торопиться, предавшись размышлениям.
 

Ночью на селение обрушился  ливень. Травы и деревья поникли под упругими струями воды, захваченные непогодой звери, попрятались в  логовищах.  Влажное благоухание зелени заглушало почти все запахи, шум дождя рассеивал слух, не давая сосредоточиться. После полуночи северный ветер разогнал тучи, и в дымовом отверстии вигвама обнажился большой кусок чистого, прозрачного неба. Бледное пятно луны, будто прячась от предрассветных сумерек, уже скрылось за линией  холмов, едва различимые камешки звёзд тревожной дрожью встречали приближение нового дня.


«Ну вот, — словно окончательно смирившись с неизбежным, подумал жрец, —   настал и этот день. Но ведь всегда за ночью приходит утро, весна  сменяет зиму, смерть открывает дорогу для новой жизни. Не прошло и два Больших Солнца, как жена навеки ушла в Страну Духов, сыновья уже давно обзавелись своими вигвамами, а тут, смотри, и дочь младшая, мой Ночной Цветок, подросла. Уже и ей замуж пора!   


Да только женский век ох как короток. Девушка расцветает так внезапно, только успевай заметить. Смотришь и любуешься: вся она сильная, походка упругая, грудь высокая, а в глазах блеск. Кровь в жилах бежит все сильнее, будто огонь в теле пылает, она хорошеет день ото дня и вот уже томится беспокойством. Да, многие воины захотят ввести молодую красавицу в свой вигвам, но удастся это лишь самому достойному!


А потом появятся дети, и красота быстро увянет. Походка станет тяжёлой и медленной, глаза потускнеют и померкнут. За зрелостью настанет старость и дряхлость.
Так и проходит жизнь среди забот и хлопот. А что же надо ещё, когда любящие малыши прижимаются к твоей морщинистой щеке, горит костёр и в котле жирный олений бульон? Разве не в этом смысл жизни?!»


«Да, — продолжал размышлять жрец, — жизнь есть часть Великой Тайны. И что значит отдельный человек, или животное, или растение? Удел каждого существа — дать жизнь себе подобным, продолжить  свой род. Умершие уходят, как тучи с неба. На Заоблачных Полянах Охоты их ждёт блаженство. А земная жизнь сурова и полна борьбы. Но таков Закон. И разве вправе люди спросить духов, не слишком ли он жесток?»


Жрец вспомнил тот далёкий год, когда в стойбище шауни пришёл Голод. Люди съели последних собак, даже кожу и  кости. Во всем племени не осталось ни одного мустанга, но и это не могло спасти слабых.


Отец, шатаясь от бессилья, ушёл на охоту, чтобы уже никогда не вернуться. В вигваме не было ничего, что можно   съесть. Младшие братья и сестры ползали по жилищу, и всё время просили еды. Их лица стали дряблыми,  старческими.  В тусклых, безжизненных глазах братьев Познавший Древо видел свою смерть.

Не проходило и дня, чтобы кто-то из шауни навечно не ушел в Страну Духов. В ту страшную зиму до весны не дожила и половина  племени.


«А каким благодатным было время, когда я привёл жену в свой вигвам, — с удовольствием подумал жрец, — несколько лет подряд торжествовало настоящее изобилие. Воины равнодушно смотрели на дичь, даже не пытаясь подстрелить её! А разжиревшие собаки настолько обленились, что совсем перестали лаять. Женщины сделались крепкими, толстыми и такими плодовитыми! Ведь из года в год почти каждая давала приплод, и кругом слышался задорный детский смех.

 Воины не знали, куда девать силы и выходили на Тропу Войны. Они стали так горделивы и надменны, что готовы были тешить взоры потухшими огнями костров не только   далеких враждебных племен, но нападали даже и на братьев чейеннов».


«Эх, немало скальпов появилось на  вампумах воинов в те далёкие дни», — довольно улыбнулся жрец.
Несмотря на возраст, он поднялся легко и бесшумно, и, чтобы не потревожить спящую дочь,   тихо скользнул по мягким шкурам к костру.

Подбросив в огонь хворосту, он бережно поправил одеяло    и с умилением подумал: «в вигваме тепло и сухо, пусть подольше поспит у родного очага младшенькая моя. Ведь с сегодняшнего дня у неё начнутся совсем другие заботы».


«Уж я-то знаю цену своей дочери! — высокомерно ухмыльнулся  Познавший Древо. — Разве может хоть кто-то из девушек в селениях алгонкинов сравниться с Ночным  Цветком? Ну не  Насмешливая же Птичка, у которой слова слетают с языка, как листья с клёна во время осеннего урагана? Ей бы хихикать да болтать.


Лунная Дорожка  девушка, конечно же, серьезная: и тушу убитого охотником животного вмиг разделает,  и мясо сохранит. Ну а корзины как плетёт, залюбуешься!  Или горшки лепит. Так разрисует, смотришь и радуешься. Тут уж женихам придётся постараться.


Но даже Лунная Дорожка не может сравниться с Ночным Цветком! Кто из женщин рода Бурого Медведя способен лечить людей травами, спасать от укусов ядовитых змей и насекомых, оберегать от чар злых духов? А кто знает язык зверей, птиц, рыб, растений? И, наконец, ведь лишь одна моя дочь может общаться с духами, доводя до людей их волю!»


«Многие из алгонкинов, — самодовольно улыбнулся жрец, — просто боятся взглянуть ей в глаза. Ну и пусть. Кому надо, тот посмотрит! Вот Зоркий Сокол. Такого зятя каждый приветит. Да только, что он в этой Лунной Дорожке нашёл? Глаз с неё не сводит.

Быстрый Ястреб тоже хорош, но всё же не то. Томагавк он метнёт, вряд ли и муха увернётся, стрелы одну в другую уложит, да и копье дальше него кто бросит? Но Быстрый Ястреб воин, а брат его Зоркий Сокол, сразу видно, рождён вождём. И  обязательно  станет очень большим вождем!
 

Но дочь и слышать ни о ком, кроме своего Быстрого Ястреба не хочет. Разве объяснишь ей? Дети-то, какие сейчас? Старикам уже того почтения нет. Мысли у молодых всякие непонятные. А все это из-за бледнолицых!»


Здесь помыслы жреца спутались и  отдалились от обыденных, повседневных забот. Весной было заявлено о единении трёх индейских  народов для войны с британскими колониями. Но чейенны, родные братья шауни не поддержали союз против бледнолицых.

Слишком многие из них полагали, будто река шириной в три тысячи шагов для англичан непреодолимая преграда. И вовсе не хотели задумываться о том, что в погоне за новыми землями бледнолицые в своё время переплыли даже Большую Солёную Воду.   
         
                ***
 
Селение племени Бурого Медведя находилось в живописнейшем месте, на большой поляне, ограниченной с запада Миссисипи, а с востока скалой. От реки во все стороны тянулись девственные леса, изобилующие зверьем.


Жрец вышел из жилища, устремил взгляд на восток и залюбовался рассветом. Сколько бы раз не встречал Познавший Древо появление солнца — Видимого Сына  невидимого Владыки Жизни, он всё время испытывал благоговейный трепет. Это таинство всегда вызывало в нём восторг.


Высоко в небесах, ветер гнал над лесом и рекой лёгкие, почти невесомые облака. Сумерки медленно расступались, и очертания предметов делались всё явственней и отчетливей.

А затем по всему небу  разлились  лучи солнца.  Пробиваясь сквозь листья и ветви, проникая в каждую щель, они несли с собой бодрость зарождающегося дня, свежесть пробуждающихся от  забвенья  ночи растений. Вода в реке становилась невесомой, прозрачной, безмятежной.  Небо медленно светлело и дрожало, как озеро.   Непоседливые  птицы оповещали о наступлении нового дня.


«Как же велик Бог Краснокожих Гичи-Маниту! — С восторгом подумал жрец. — Бог, давший людям Силу и Разум, принесший на землю небесный огонь, научивший детей своих бороться с духами Голода и Холода, доставший Солнце, Луну и звёзды из их небесных нор, чтобы осветить этот мир.


Великий и  Незримый, как строгий и справедливый отец, окружая заботой, ведет свой краснокожий народ по Тропе Жизни. Мир духов неподвластен разуму людей. И лишь мне, позволено познать недоступное: Древо Жизни, соединяющее небо, заселённое добрыми духами, землю с людьми и подземелье, где ютятся злые духи.
Как Бог на небе, так и Верховный Жрец на земле, должен беспокоиться о народе своём, будто о детях неразумных».

                ***

Едва первые лучи солнца скользнули по верхушкам сосен на Большой Горе, в селении наступило полное оживление. Лай собак, ржание мустангов, детский смех и плач, сварливые голоса старух — всё это беспорядочно перемешалось в какофонию   звуков, столь привычную и, в общем, даже приятную туземному  уху.


В числе первых проснулся и Громкий Шум. С детства  он не имел сил охотиться и жил один в небольшом вигваме. Всегда не хватало женщины, ну а потом он просто привык к одиночеству. На пропитание Громкий Шум зарабатывал вполне достойно — он был жрецом-клоуном.

 «Конечно, — рассуждал Громкий Шум, — клоун, это всё же не лекарь, врачующий травами, и уж  тем более не колдун, умеющий высасывать болезни из людей и животных. Клоуна не сравнить с великими предсказателями, способными понимать видения. Но ведь и смех несёт людям облегчение, а это значит, что и я не пустое место».


«Неплохой выдался денёк, — степенно умствовал Громкий Шум, — вот как все спешат, куда бы ещё так торопились. А всё в предвкушении сытного угощения. Ведь кто сына-то женит! Не какой-нибудь охотник-доходяга из далекого стойбища, что семью если и прокормит, то уж точно впроголодь. Нет, большое пиршество устроит нам сам Твёрдая Скала.


Кто он такой, тут в лесах объяснять не надо никому. На вампуме Твёрдой Скалы немало скальпов королевских солдат! Даже великий Чёрный Орёл считал его лучшим из лучших!»


Громкий Шум мысленно посмотрел на себя со стороны, быстро сообразил, что любое   сравнение с Твёрдой Скалой уже само по себе кощунственно и, не особо отчаиваясь (на все воля духов!), засеменил к вигваму Познавшего Древо.


Верховный Жрец был занят, по мнению любого индейца, очень важным делом — он созерцал рассвет. Громкий Шум скромно встал поодаль, чётко зная своё место.


Жрец повернул голову и, строго посмотрев на клоуна, величественно сказал.
— Сейчас подойдёт целая процессия. Там знают, как расхваливать  жениха. Помоги мне надеть мою накидку из перьев ворона. Её блеск поубавит у них пылу. И готовься высказаться  язвительней. Мы не хромоножку кривобокую замуж  выдаём!
— Ты все понял, бездельник, — жрец строго сверкнул глазами.


— Великий Жрец, Громкий Шум не вчера родился, — значимо, с чувством собственного достоинства ответил клоун, — за мной не застоится. А если я не вызываю доверия, позволь удалиться.


— Ладно, не важничай, вон идут уже. Принимайся за дело, — добродушно улыбнулся жрец.

                ***
Едва шхуна «Удача» приблизилась к руслу Извилистой реки, Платон тут же отчалил в спущенном на воду ялике на восточный берег Миссисипи, направляясь к стойбищу шауни. Стоял полдень 29 октября 1768 года. По данным Гумилёва  30 числа англичане нанесли сокрушающий удар по краснокожим. Но у Громова не было абсолютной уверенности в достоверности расчётов,  поэтому он не указал  точную дату даже Денису  Титову.


В долгих беседах с Пуатьеном Громову и  Титову удалось убедить француза, что, завязывая всесторонние длительные отношения с чейеннами, необходимо позаботиться и о добрососедстве  с их ближайшими родственниками шауни. Ведь по результатам Семилетней войны земли шауни территорией британского государства пока не числились.

 Пользуясь этим,  Пуатьен действовал весьма решительно. Пожелав Громову успехов в дипломатической миссии, капитан направил судно в устье Извилистой реки.


Платон не спеша, налёг на вёсла, вглядываясь в левый берег реки. В селении, явно, проходило какое-то торжество. Громова быстро заметили, несколько вооруженных воинов,  с любопытством вглядываясь в приближающийся ялик, направились к кромке воды. Платон вышел на берег под прицелом ружей и луков.
Высокий Ворон за долгие годы  пребывания в России практически забыл родной язык.  Освежил память он лишь при поездке в Канаду. Поэтому Платон знал совсем немного алгонкинских слов.

 Выйдя из ялика, Громов поднял вверх открытые руки и отчётливо по слогам произнёс «Я друг, я пришёл с миром. Меня зовут Неистовая Рысь».
По выражению лиц Платон уловил, что его поняли.  К нему приблизился высокий крепкий старец в одеяниях вождя и что-то сурово произнёс.


- Я плохо понимаю, - продолжая улыбаться,  ответил Громов, - позвольте говорить по-английски.
- Ты зачем приплыл к нам, бледнолицый, -   властно спросил старый вождь, - разве шауни звали тебя.
Толпа любопытных нарастала. Казалось, всё племя собралось на   кромке  берега.


- Нет, - не отводя взгляда, ответил Платон, - меня не звали. Но я пришёл не сам. Я прислан!
- Кем? – не меняя интонации, с лёгким равнодушием уточнил вождь.
- Духами! – с придыханием промолвил Громов, отчётливо понимая, что Рубикон перейдён и обратной дороги уже не будет.
- Чьими духами? – опережая старца, переспросил крепкий мужчина, по виду явно жрец.


- Духами алгонкинов, - твёрдо, даже с вызовом ответил Платон. Он тут же испытал полное бессилие. Осознание того, что сделано всё возможное, и теперь от него уже ничего не зависит, вселяло в Громова покой и умиротворённость. Он замер в ожидании разворота событий.


Толпу охватил ропот, переходящий в гул. На лицах людей выражались неверие, растерянность, злоба. Многие с презрением ухмылялись.
  - Ты знаешь, бледнолицый, что делают шауни с теми, у кого слишком длинный язык, - бесстрастно спросил старый вождь.
- Да, - не дрогнув, ответил Громов, - таких людей ждёт Столб Пыток.


- Ты смелый воин и не боишься смерти, - с уважением произнёс старец, - шауни готовы выслушать тебя.
- Я пришёл к вам, - обжигая взглядом, страстно заговорил Платон, - чтобы предупредить о страшной опасности, грозящей народу шауни. Этой ночью англичане, собрав огромные силы, нападут на селение. Их надо встретить во всеоружии. Иначе они просто уничтожат всё племя.


- Кто сообщил тебе это? – строго спросил вождь.
- Великий и Незримый, - гордо произнёс Громов.
- Нам нелегко поверить в это, чужак, - ответил так похожий на жреца мужчина,  - легче признать тебя лазутчиком.


- Я понимаю вас, - несколько растерянно проговорил Громов, - приходит человек с белой кожей и заявляет странные, ничем не подтверждённые слова. Трудно осмыслить, зачем он делает это. Вы можете считать меня за кого угодно. Я прошу лишь об одном: позаботьтесь о собственной безопасности. Разве это так трудно?  Если англичанам удастся напасть врасплох, просто некому станет выяснять, кто и в чём был не прав.


- Сегодня у нас большое торжество, - важно ответил вождь – старик, - сын великого воина Твёрдой Скалы вводит в свой вигвам дочь Верховного Жреца Познавшего  Древа. Ты, белый человек, будешь, есть, и пить  вместе с нами. А затем тебя отведут в отдельное жилище, где молодые воины станут охранять твой покой. Утром мы продолжим   разговор.