Ты да я - один п я
Вячеслав Мотив
ТЫ ДА Я – ОДИН П/Я
2021
ББК 84(2Рос-Рус)6-4
М 851
Мотив Вячеслав Ты да я – один п/я: Новый формат, 2021. – 487 с.
ISBN 978-5-91556-683-4
Эта трилогия – рассказ о драме «Исчезнувшего» поколения страны. О нас, не ставших Главными Конструкторами, Хотя стать ими были мы готовы и должны.
© Мотив В., 2021
Уважаемые читатели!
Перед вами необычная по многим параметрам трилогия. Во-первых, она состоит из разных и по стилю, и по настроению книг. Если первая, посвященная «Бауманке» или МГТУ им. Н.Э. Баумана, представляет собой ироничные и нескучные воспоминания о студенческих годах, то последующие повести связаны общим героем, пространством – временем и показывают становление личности и специалиста оборонной отрасли. Во-вторых, в трилогии отображен очень сложный период в жизни нашей Родины: 70-80-е годы двадцатого века, о котором написано очень мало и, порой, очень лживо. Только теперь, после развала великой страны и натужных попыток строительства непонятно какой другой, можно констатировать, что именно на эти годы пришелся пик промышленного и научного развития СССР – России. В-третьих, автор постарался максимально сохранить дух, приметы и язык того времени, так что ностальгические воспоминания старшему поколению гарантированы, а молодежь получит возможность окунуться в атмосферу описываемого периода, сравнить ту жизнь с нынешними реалиями и задуматься о грядущем.
В связи с тем, что фамилия автора с разными сочетаниями имен и отчеств является одной из самых популярных в стране, в том числе, среди писателей, пришлось взять псевдоним Вячеслав Мотив, где место фамилии заняло название моего первого произведения технического искусства, о котором и рассказано в данной книге.
Смирнов Вячеслав Валентинович
ТЕХНИЛИЩЕ
Посвящается моим сокурсникам, факультету «М» и кафедре М-6.
Автор
Предисловие
или Мужество, Воля, Труд, Упорство
Пытаясь определить жанр, в котором писалась эта книга, я, в конце концов, пришел к выводу, что наиболее приемлемым вариантом будет «иронические воспоминания». Правда в отличие от традиционных мемуаров, вы не найдете здесь громадного количества имен, дат, событий, скрупулезного анализа периодов времени, что неизбежно делает этот жанр достаточно скучным и трудным для прочтения. Менее всего хотелось бы изваять некий бронзовый монумент, пусть и по достойному поводу. Кроме того, я не собирался и отчитываться за точность дат, имен и фамилий, номеров документов, потому что за ними пропадает, на мой взгляд, очень важное в книге – многообразная жизнь и «вкус» времени. По странной иронии судьбы, совсем недавно я был свидетелем, как один мой знакомый – бывший комсомольский работник институтско-областного уровня, с задором и рвением занимался выпуском некоего печатного труда с рабочим названием типа «Комсомол Нского университета». Процесс создания этой «нетленки» сопровождался довольно ожесточенными спорами по телефону с неизвестными соавторами о том, был ли Сидоров вторым или третьим секретарем в период с 1976 по 1978 год, и ушел ли он в инструкторы горкома партии или в обком. Я, таки представил читателей этого опуса – и скулы свело. Еще одной причиной не писать мемуары в обычном смысле этого слова, было стойкое нежелание называть конкретные фамилии фигурантов этой книги: во-первых, тем, кто знает этот период времени и место событий, вычислить их не представляется сложным, а остальным это и не важно, а во-вторых – возможно мое описание и стиль изложения кому-то из персонажей покажется обидным, или не совсем корректным, а посему, пусть уж они лучше окажутся неназваными. По прошествии стольких лет все могут спокойно жить, работать, воспитывать детей и внуков, а я лишь надеюсь, что они узнают свои черты в портрете поколения. В принципе, можно было бы назвать книгу по-модному: дневниками или хрониками (сейчас они просто заполонили литературу и даже кино), но составлением дневников я никогда не баловался, а вот воспоминания, причем очень яркие и четкие, так и просят их зафиксировать.
Что же касается ироничности изложения, то это не дань моде, а скорее способ защиты от того негатива, который обрушился на всех нас за последнюю четверть века, от циничности и глупости власти, которая настойчиво борется с собственной технической элитой. Прошло всего 25-30 лет, но мы живем в совсем другой стране, в которой об описываемом периоде времени распространяется слишком много лжи. А ведь для нас – это просто юность, и все плохое уходит на задний план, а вот забавное и ностальгическое – остается. Кроме того, разговаривая с нынешними представителями студенчества, я сделал странный вывод: при всей кажущейся освобожденности и неполитизированности, их жизнь гораздо беднее и «серее», чем описываемая в этой книге. По крайней мере, мои рассказы о студенческой жизни в «тоталитарном» государстве воспринимались нынешним вузовским поколением, как суперинтересные и ныне недостижимые. Кстати, характерным показателем определенной деградации молодежной жизни стало отсутствие новых студенческих песен, да и старые почти забыты.
Время описываемых событий историки нынешнего холуйствующего безвременья обычно называют «периодом застоя». Не собираюсь дискутировать с ними по поводу этой характеристики, тем более что наиболее яростные сегодняшние «свободолюбы» в то время были самыми неистовыми «партолюбами», и попортили мне и моим соратникам немало крови. С точки зрения технической и студенческой этот период в жизни страны – наверное, один из самых успешных: реализовывались сложнейшие проекты, необходимость соревнования с капиталистической экономикой и техникой делала востребованной науку и технологии высшего уровня, что формировало особое внимание к молодым кадрам. Мы были нужны и уважаемы – а именно этого и не хватает студентам нынешним, и не компенсируется никакими свободами.
Что касается главного героя иронических мемуаров, то им без всякой иронии является Технилище, или Школа, или Бауманка, или «Могила, Вырытая Трудами Ученых» (МВТУ), впрочем, как только не называли лучший технический вуз страны, давший жизнь даже не единицам, а десяткам других вузов, НИИ, академий, а стало быть, и сотням тысяч специалистов. Когда-то на праздновании студенческого Нового года, ведущий вечера предложил состязание на придумывание расшифровки аббревиатуры МВТУ. Конкурс проходил весело, предлагались и «бородатые», взращенные поколениями студентов названия типа вышеупомянутого, были и экспромты. Продолжая традицию, я каждой главе этой книжки дал сопутствующие расшифровки, привязанные к содержанию и времени. Ведь Школа не просто объединила на шесть лет учебы меня и моих соратников, но сформировала наши характеры, создала базис строительства жизни, так что этой книгой я лишь отдаю маленький долг Alma mater. Любой монументальный труд на фоне 180-летней истории Технилища будет ничтожен, поэтому будем считать эту книжку маленьким сонетом или одой ему через призму одного поколения студентов, преподавателей, сотрудников.
Насколько книга сможет передать «запах» времени – вопрос риторический, но, если уважаемому читателю вдруг захочется найти свои старые записные книжки, и столь знакомые когда-то телефонные номера своих «одноШкольников», а потом и позвонить – я буду считать свои труды не напрасными. Надеюсь, что эти воспоминания будут и лучшими «стволовыми клетками» для заинтересованных читателей, которые вновь смогут почувствовать себя молодыми и фонтанирующими силами, идеями и чувствами. Для полноты ощущений при прочтении рекомендуется включить музыку: Deep Purple, Nazareth, Queen, Uriah Heep, Slade, T. Rex, Paul McCartney, G. Moroder, Smokie… можно долго перечислять властителей наших душ середины и конца 70-х. Да и рок российский начинался на наших глазах, но об этом – в специальной главе.
В книге дано описание объектов Технилища – то есть всего того, что нас в нем окружало и окружает, субъектов – людей, с которыми свела меня судьба и Школа, а также «материи» того времени, или окружающей среды, формировавшей нашу жизнь и судьбу в полном соответствии с философским определением «материя – это объективная реальность, данная нам в ощущениях…».
Итак – вперед по этажам, лестницам, лабораториям, кафедрам и общагам Школы, из которых, как говорили, особенно хорошо виден Космос…
Объекты Школы.
Технилище монументальное
или Могила, Вырытая Трудами Ученых
Статус ведущей технической школы страны формировался столетиями. Старое здание поучаствовало во всевозможных революциях и исправно вмещало и выпускало специалистов прямо на передовые индустриального прогресса. В 50-е статус Технилища получил монументальное воплощение в виде Главного корпуса (ГК), поглотившего и объединившего все старые помещения и мастерские. Вознесшийся над набережной как громадный замок, ГК был оформлен в соответствии со своим временем и сразу стал героем студенческого фольклора. Чего стоит одна скульптурная группа, на фронтоне, символизирующая неразрывную связь рабочих и интеллигенции. Всякий уважающий себя студент на коварный вопрос: «А сколько у нас непьющих?», должен был в любое время ответить: «Шесть», точно по числу этих статуй. Кроме того, видимо для признания больших заслуг выпускников Школы в деле выковывания обороноспособности страны, ближе к набережной стояли старинные пушки на постаментах. Совместно с присоединенными зданиями, лабораториями и мастерскими, Главный корпус образовывал причудливое переплетение коридоров, аудиторий и лестниц, некоторые из которых приводили всего в одно помещение. Вся эта сюрреалистическая композиция вводила студентов, особенно «козерогов», в благоговейный ужас, к тому же и нумерация помещений была довольно забавной: последовательность вдруг прерывалась, а продолжалась уже после спуска на этаж и прохода по двум лестницам. Чего стоил женский туалет, на котором стоял номер, как на аудитории, так что не было более веселого занятия на переменах у старшекурсников, чем направлять ошалелых «первогодков» в эту учебную комнату. Монументальные колонны, лестницы, а также бережно сохраняемые аудитории (например, физическая) привлекали внимание кинорежиссеров и время от времени появлялись на экранах исторических фильмов. Особую революционность придавала Технилищу статуя известного большевика, погибшего от рук царских наймитов. Располагалась она в скверике возле старого входа. Бронзовый инженер – революционер, казалось, делал шаг к будущей победе серпа и молота во всем мире, поэтому место у скульптуры получило у студентов кодовое название «у ноги». Здесь было несколько скамеек, стоявших друг напротив друга вдоль аллеи, поэтому скверик стал любимым местом «косивших» от занятий студентов и назывался «сачкодромом». Любимым занятием отдыхающих была игра «на деньги» – перебрасывание пятикопеечных монет с целью попасть в начерченный на песке квадрат, жаль только, что наиболее опытные игроки время от времени исчезали по причине отчисления из института. Мы застали время, когда на территории можно было обнаружить любопытные экспонаты, например, возле литейных мастерских стоял на спущенных шинах мрачный черный автомобиль марки ЗИС. Он был наглухо закрыт, но снаружи были видно, что стекла имели непропорционально большую толщину, так что ходили легенды, что этот «монстр» принадлежал «лучшему другу пионеров» Лаврентию Палычу. Позднее автомобиль исчез, возможно, кто-то мудрый припрятал его, и теперь он привлекает народ на парадах старинной техники.
Внутри Главного корпуса было много «знаковых» мест. Общепризнанным информационным центром было помещение, где сходились нескольких коридоров, названное «красной площадью» из-за красновато-бурой окраски стен. Здесь всегда висели официальные и неофициальные объявления, здесь же назначались встречи и свидания, обсуждались все вопросы, решались на ходу задачки. Тут же можно было позаимствовать, купить или выменять все, что угодно – от учебников до жвачки и дисков.
«Мозговым центром» Школы, несомненно, был читальный зал. Огромного размера, он вовсе не походил на известные нам по кино академично-скучные читальные залы с кучей обитателей, корпящих над фолиантами. Это был живой и постоянно меняющийся мир: здесь читали и спали, делали задания и трепались, перекусывали и флиртовали. На столах вперемежку лежала одежда, книги, косметички, тетради, учебники, чертежи и тубусы. Забить место в читальном зале было трудно, для этого и использовались все эти вещи, пока их обладатели отходили по делам. Зал гудел как улей, хотя этого гула особо никто и не замечал, зато спалось под него отменно. Вновь прибывающий народ тоже требовал своего места под солнцем науки, так что студенты отстаивали занятую территорию не хуже львов в прайде. Только здесь можно было разжиться дефицитными учебными пособиями и методичками, с помощью которых делалось бесчисленное количество домашних заданий. Сколько будущих «генеральных» и «негенеральных» директоров протирало столы и скамейки, превозмогая «адские» первые два курса. В этом помещении уживались математика и «начерталка», термех и история КПСС, баллистика и английский язык, электротехника и философия. А сколько романов, интриг, комедий и трагедий, клятв и разочарований видели и слышали эти стены. Это вам не узкий индивидуальный мирок, сведенный до экрана компьютера, пусть даже и заваленного всевозможной информацией.
Наконец, нельзя не упомянуть культурное сердце Технилища, коим, несомненно, был большой зал Дома культуры (БЗДК). С этого места начиналась студенческая жизнь, так как именно в нем собирались абитуриенты, успешно сдавшие вступительные экзамены, и их родители - для того, чтобы прослушать самую первую информацию для будущих студентов. Здесь же проходили и всевозможные массовые мероприятия – от просмотра фильмов до научных конференций. Директором ДК в наше время был уникальный мужик, который имел кучу связей в киношных и театральных кругах, а также контактировал со «святая святых» советского периода – Госфильмофондом. Именно благодаря его связям мы имели возможность посмотреть шедевры отечественного и зарубежного кино, голливудские боевики и мультфильмы, гонконгские и японские фильмы про каратэ и кун-фу. К нам в гости постоянно приезжали наиболее популярные артисты и барды, а также музыкальные ансамбли. Один из последних своих концертов перед смертью именно в этом зале дал Владимир Высоцкий. А что творилось во время выступления легендарных первых рок-групп «Аракса», «Ариэля» и других. Чего это стоило по тем временам, даже представить себе трудно. За билетами на подобные мероприятия приходилось стоять целый день – тут уж не до лекций. Зато какие «висты» мы приобретали в глазах девушек из менее просвещенных учебных заведений, когда чуть-чуть небрежно могли ввернуть в очаровывающую речь чтонибудь типа: «А вот на последнем концерте Высоцкого…». Ну а уж если удавалось провести объект ухаживаний по чужому документу на концерт – успех у дамы сердца был тебе обеспечен. Так что спасибо деловому директору очага культуры могла сказать значительная часть целых поколений студентов. Романтический ореол Дому культуры добавляла и ведущая в него лестница, в укромных уголках которой было так удобно курить или обниматься.
Были в Главном корпусе и «нехорошие» места. Центральная лестница стала причиной смерти нескольких человек, которые упали с верхних пролетов и разбились. Один из них был знаменитым олимпийским чемпионом по боксу, и эти происшествия до сих пор упоминаются всякими мистиками и фаталистами.
Новые учебные корпуса ряда факультетов уже строились строго функциональными, и не имели особой романтики, хотя и вносили свою лепту в легенды Школы. Так, по рассказам, из корпуса сугубо специального факультета как-то улетел то ли реактивный снаряд, то ли вскрытый баллон под давлением, который пробил стену, проходящий трамвай (благо в нем днем было мало народа), и благополучно улетел в сторону строительной площадки нового корпуса. Вряд ли это правда, но вот то, что в сдаваемый факультетом металлолом время от времени к ужасу «особистов» попадали учебные «изделия», бывало. В этом случае начинались разбирательства, которые заканчивались наказанием не в меру инициативных сотрудников. Здания энергетического и машиностроительного факультетов будто бы символизировали собой переход от монументальных форм к бетонно-стеклянным «шестидесятым», а в качестве неразрывности технологического прогресса и преемственности поколений были соединены переходом, который открывался и закрывался по каким-то только ему известным законам. Студенты, направлявшиеся в столовую или в аудитории соответственно, играли в занимательную игру – «угадайку» и фильтровались охранниками. Чем ближе к окончанию учебы, тем больше времени мы проводили в своем факультетском корпусе. Здесь тоже было место для общения – столовая с буфетом, жизнь в которых бурлила с утра до вечера. Кормили в этом пищеблоке ужасно, но для преподавателей был выгорожен отдельный зал с обслуживанием, дабы наш разгильдяйский вид не портил им аппетит. Только безысходность и крепость молодых желудков могла подвигнуть на поглощение подозрительных щей и котлет, да и чистота посуды полностью зависела от совести мойщиков. В основном это были отчисленные или ушедшие в «академку» наши же соратники, которые таким образом отбывали трудовую повинность до своего восстановления. Уповать на их ответственность было бесполезно, зато можно было поболтать и услышать массу информации. Буфет же был почти элитным заведением, здесь варили кофе, которым, в совокупности с кексом или «ромовой бабой», даже можно было попытаться растопить коварные сердца факультетских красавиц. Стены машиностроительного корпуса были увешаны кафедральной информацией, а также портретами заслуженных ученых и описанием их достижений, здесь же вывешивались подборки из малодоступных тогда зарубежных журналов по оборонной и аэрокосмической тематике. Иногда из-за приоткрытых дверей аудиторий и лабораторий выглядывали «образцы спецтехники», выкрашенные, как и положено, в армейский «болотный» цвет. Все это создавало какую-то ауру сопричастности к таинственному миру научности, секретности и исключительности. Уже позже, когда мы знакомились со всем этим «железом» конкретно, оказывалось, что многие образцы годились скорее для музеев, но свою лепту в формирование имиджа факультета они вносили. Особенно интересно было наблюдать, когда на День ракетных войск и артиллерии или День Космонавтики, коридоры alma mater наполнялись военным и штатским людом, увешанным наградами и лауреатскими значками, тут же сновали сотрудники кафедр, а из-за дверей пахло закуской. Отвлекать преподавателей от мероприятий в это время не рекомендовалось, хотя кое-кто и умудрялся растопить их разгоряченные сердца, получив вожделенную подпись или допуск на пересдачу.
Сегодня Школа обзавелась новым учебным корпусом, который строился лет двадцать с лишним и стал как бы мостиком между советской и постсоветской историей. Затяжка строительства объяснялась сначала отсутствием денег в стране перед Олимпиадой, потом после Олимпиады, потом генсеки начали умирать пачками – не до того. Дальше – больше: с перестройкой совпал период ректорствования в Школе известного космонавта. Он обладал харизматической энергичностью, умением пудрить мозги перестроечному партийному руководству, и высокомерно относился к некосмической науке и технологиям. Под влиянием преклонения перед всем западным, возникла сколь неуместная, столь же и дорогостоящая идея создать на базе Технилища некий аналог Массачусетского технологического института. Располагаться он должен был в ближайшем Подмосковье, поэтому строительство нового корпуса остановили. Но потом последний говорливый генсек как-то очень быстро «проболтал» бюджет страны, и грандиозный проект канул в небытие. Ректор, которого за глаза называли «космический засланец», пропал в омуте смутных «девяностых», а вот достроили новый корпус только недавно. Но вот будет ли он мостом между прошлым и будущим Технилища – на это ответ могут дать только его нынешние обитатели.
Технилище экспериментальное или Мать Вашу, Технологии Учите
Одной из особенностей учебы в Школе были постоянные практические занятия в мастерских, лабораториях, на стендах. Первокурсники проходили последовательно все традиционные технологии «в натуре». Для этого существовали довольно древние помещения, частично пристроенные, частично отдельно стоящие во дворе Главного корпуса. Они сами по себе добавляли экзотики в процесс обучения, а поиск проходов и входов в них вошел в обязательный минимум мучений «козерогов». Здесь они с разной степенью энтузиазма и умения делали литьевые формы, сваривали уголки, точили детали, ковали и штамповали. Пропускать эти занятия не рекомендовалось, так как их приходилось отрабатывать потом с другими группами. Оборудование мастерских было довольно допотопным, но зато жизненно-наглядным, с совершенно реальными ковшами с расплавленным металлом, формами для литья, сварочными аппаратами, станками, прессами и многим другим, что ассоциируется в нашем понимании со словом «производство». Даже «приколы» на занятиях были вполне реальными: так один из великовозрастных ребенков нашей группы на спор незаметно от преподавателя подбросил в ковш с расплавленным металлом «пятак», который тут же вызвал фонтанчик брызг и искр. Визг шарахнувшихся девушек, как аналог аплодисментов, он «сорвал», но был изгнан преподавателем, заметившим, тем не менее, наглядность проведенного эксперимента, доказывающего разницу в температурах плавления меди и железа. Оборудование той же литейной мастерской было, мягко говоря, не совсем передовым, хотя о самых перспективных разработках нам тоже рассказывали. Позднее, попав на практику в чугунно-литейный цех тракторного завода, мы поняли, что преподаватели просто морально готовили нас к реалиям массового производства с почти дореволюционными технологиями. По крайней мере, запах пригорелой земляной формовочной смеси преследовал нас потом еще долго. Оглядываясь сейчас на годы обучения, начинаешь подозревать, что еще одной целью наших страданий в мастерских и на заводах во время практики было прививание уважения к рабочему классу, который как никак был в то время официальным «гегемоном». И надо отметить, прививка удалась. По мере нашего выгрызания «гранита науки», практические занятия перемещались на другие лабораторные стенды, которые были уже ближе к науке. Гордостью Школы была аэродинамическая труба, которая время от времени распугивала проходящий по набережной народ. Картинка была еще та: вдруг в тишине распахиваются створки – и ты, будто бы оказываешься бок о бок с небольшим торнадо, по крайней мере, рев раздавался очень похожий.
В шестидесятые годы на волне ракетно-космических достижений Технилище обзавелось огромной экспериментальной базой в Подмосковье. Сюда чуть ли не по прямому распоряжению Королева были перевезены уникальные образцы космической техники, начиная от легендарного «Востока» (в натуральную величину!), и заканчивая модулем, который создавался для высадки на Луну. Со временем отдельные кафедры построили на территории базы свои специализированные стенды, на которых отрабатывались самые перспективные технологии. На базу распределялось большое количество выпускников, которые в дальнейшем ставили здесь уникальные эксперименты и проводили значительную часть научных исследований. Попавших сюда студентов поражала территория, а также гигантских размеров конструкция из опор и труб большого диаметра, опутавшая всю территорию экспериментального центра. Для чего она строилась, не могли припомнить даже специалисты – то ли для отвода газов, то ли для подачи воздуха под давлением. По крайней мере, выглядело все это крайне внушительно и напоминало советские фильмы про работу физиков, или эпические ленты Тарковского «Солярис» и «Сталкер». Все эти факторы наполняли сердца студентов чувством причастности к чему-то очень важному и секретному. На самом деле, вдали от московской суеты и всевозможных ограничений, на базе очень комфортно и продуктивно работалось. Аналогичный дух научного творчества мне довелось ощутить позднее, пожалуй, только в Сибирском Академгородке. И там, и тут во время подготовки и проведения испытаний не в счет были регалии и звания, а «понедельник на самом деле начинался в субботу», как в знаменитой книге Стругацких. Свободный обмен мнениями, идеи, которые тут же использовались для экспериментов – все это заставляло забыть о времени, так что испытания часто заканчивали за полночь. Контингент сотрудников базы состоял в основном из аспирантов и молодых специалистов, которые образовали некое братство, работали и отдыхали вместе – весело и насыщенно. На основании экспериментальных результатов, полученных на стендах, было защищено большое количество диссертаций, так что научная жизнь бурлила, регулярно проводились конференции и семинары. На базу зачастили отраслевые специалисты, для проживания которых даже существовали две квартирки в построенной рядом с базой девятиэтажке. Квартирки эти пользовались весьма своеобразной славой, так как в них регулярно «обмывались» полученные экспериментальные результаты. Свежий воздух, наличие рядом воды для купания и леса для приготовления шашлыков – все эти сопутствующие факторы делали базу популярной и для студентов, и для специалистов. Наш бывший знаменитый завкафедрой, лауреат всевозможных премий и званий, любил привозить сюда военные делегации. Генералы ходили и оценивали предмет кафедральной гордости – моделирующие стенды, напичканные самой современной регистрирующей аппаратурой, слушали рассказы ученых и проникались греющим душу ощущением близкого выполнения директив партии «догнать и перегнать». Когда же эффект грядущих побед усиливался спиртосодержащими смесями (а для гурманов «цвета хаки» – и вовсе «чистым, как слеза»), заметно упрощалось и решение вопросов согласования финансирования новых научных исследований. Правда, в отличие от наших циничных дней, эти средства не разворовывались, а действительно шли на развитие науки. Экспериментальная база развивалась вплоть до начала перестройки, но наступившее впоследствии безденежье ее сильно подкосило. Сначала, в годы руководства Школой известным космонавтом многие работы начали сокращаться, так как новый лидер оперировал лишь технологиями «космического уровня», а к фундаментальным и прикладным исследованиям «земных» процессов относился свысока. Обрадовавшись обещанным миллиардам, он планировал перевести часть лабораторий в маячившую на горизонте Щербинку, но проект умер. Позже в безденежные 90-е, специалисты потихоньку разбрелись для выживания, техника обветшала и устарела. Уникальные исследователи ушли в финансовые организации, политику, торговлю, сервисные компании, даже в «казаки» подмосковного воинства, оставшиеся же пытались просто поддерживать большое хозяйство. Постепенно экспериментальная база превращается в исключительно учебно - демонстрационный центр, но до сих пор поражает новые поколения студентов своим размахом и сюрреалистическими конструкциями. Fructus temporum…
Общаги
или Место Выживания в Тяжелых Условиях
По многолетней традиции на первом курсе тех, кому повезло, селили в комплекс общежитий, расположенный в
старом дачном поселке Подмосковья. Впрочем,
«повезло» – весьма спорное определение, так как «проживание» в этой общаге было очень похоже на «выживание». Дело было даже не в расстоянии до Москвы (многие ребята из Подмосковья тратили на дорогу и поболее), просто сами условия жизни здесь создавали повышенные требования к стойкости «козерогов». Во-первых, все приехали из своих семей, и само по себе переходить на самообслуживание было делом непростым, во-вторых, навалившаяся куча заданий, чертежей, занятий требовала все большего времени нахождения в Школе, в-третьих, нормальная столовая в общаге функционировала только до трех – четырех часов дня, что сводило вероятность получения регулярного питания к минимуму.
С другой стороны, в связи с ограниченным количеством мест, попасть даже в такое общежитие было делом весьма непростым. При распределении учитывались следующие параметры: учеба на подготовительном отделении и служба в армии («старослужащие» и здесь были в «авторитете»), семейное и финансовое положение, прочие достоинства (спорт, комсомол и т.д.), и только потом – успешность сдачи экзаменов. Такой подход несколько отличался от официально декларируемого, в чем мне и пришлось убедиться. Будучи медалистом и сдав профильную физику на «отлично», я со всей своей абитуриентской наивностью посчитал, что мои заслуги автоматически трансформируются в ордер на поселение. Однако комиссия была другого мнения, о чем мне и было заявлено. Ситуацию спасло только то, что меня, быстро освободившегося от экзаменов, коварно «припахали» на месяц в студенческий строительный отряд, занимавшийся ремонтом Главного корпуса. Видя мой совершенно «убитый» вид, командир отряда потащил меня в студенческий профсоюзный комитет, где расписал во всей красе мои вступительные и трудовые подвиги. Так я попал в «квоту профкома», и снова успокоился, а зря. Произошла какая-то нестыковка, и из списка деканата моя фамилия исчезла, так что «в первый погожий сентябрьский денек», я оказался «нигде». Видимо, страх «бомжевания» добавил мне наглости и упорства, я мотался между комитетами, ректоратом и деканатом и писал громадное количество заявлений, прошений и проч. В конце концов, прожив несколько дней буквально в «углу под лестницей» подмосковного дома, я получил-таки заветный листочек, при этом доведя своего замдекана до «белого каления». Он даже пообещал припомнить мне мою наглость, когда мне придется к нему за чем-нибудь прийти в будущем. Угроза была высказана столь доходчиво и ощутимо, что я умудрился впервые обратиться к этому «гражданину начальнику» аж на третьем курсе, когда уже все позабылось. Вот так я и стал обитателем «двухкомнатного» номера, в малой комнате которого расположились «заслуженные ветераны армии и подготовительного отделения», а в проходной – «школьники»: двое из Средней Азии были помимо всего прочего кандидатами в мастера спорта, и только мы с Жорой вроде как «безродные», да еще и из относительно близкой области. Контингент других комнат был примерно таким же, так что «левых» и «блатных» не наблюдалось.
И начались суровые будни. Каждое утро начиналось одинаково: двадцать минут веселенькой ходьбы до станции, сорок минут на электричке и около получаса на троллейбусе или трамвае – и вот ты невыспавшийся и полуголодный сидишь и внимаешь лектору. Хорошо, если удавалось перехватить в станционном буфете засохшую булку, запивая ее сладким до липкости кофе, а то – жди большой перемены, чтобы добраться до буфета (для скорости студенческого перекуса делались еще выносные столы с неразлучной «парочкой»: лимонным напитком и сочником). Проторчав в храме науки до вечера и проголодавшись, ты был обречен на буфет в общежитии со своим незатейливым и стандартным набором: салат или винегрет и толстые сардельки, которые постоянно варились под руководством могучей буфетчицы. Возвышаясь мощными формами над стойкой, она зорко следила за нами, прикидывая, годится ли кто-нибудь в женихи ее созревшей дочери. Так что, если вдруг тебе ласково предлагали небольшую добавку, это значило, что ты признан потенциально «бракоспособным». Особенно был замечаем Леха с ласковым прозвищем «Глыба»: он успел отслужить в армии (а значит – надежный), ростом под метр девяносто и весом под центнер (а стало быть – должен много кушать), да и силушкой бог не обидел (в хозяйстве пригодится). Так что Алексей проходил у буфетчицы по «первому разряду». Конечно, все стали замечать, что порции салата или макарон, которые он получал, значительно превышали средне отвешиваемые при той же цене. Это вызвало кучу шуток и приколов, хотя и без особого усердия, все-таки Леха занимался боксом и выступал в тяжелом весе. Он, правда, старательно делал вид, что ничего не замечает, но через какое-то время встал перед нелегким выбором: или быть как все полуголодным, но свободным, или вступать на скользкую дорогу развития отношений с рвущейся к браку отроковицей и ее щедрой мамашей. Не обуреваемый высокими моральными принципами, Леха решил попробовать вариант «и мышку съесть, и…», что сразу же отразилось на размере его порций. Часть слабого духом народа ему завидовала, другая часть с интересом наблюдала за процессом. Время шло, наш потенциальный жених виртуозно в течение месяцев четырех умудрялся избегать более решительных действий, прямо как Кутузов с Наполеоном. Потом все же дело дошло до знакомства с девицей, домашних обедов, после которых Леха приходил с одной стороны сытым и расслабленным, с другой – озабоченным, видно обликом дочура уж очень походила на маменьку. Танцы на новогоднем вечере подтвердили наши опасения: несмотря на юность, формы девушки так и рвались наружу из одежды, и этот порыв должен был иметь какой-то выход. Конец истории был предсказуем: когда все шуточки уже стали стихать, и общество начало готовиться к потере товарища, между потенциальными строителями ячейки общества пробежало кто-то. В результате, какое-то время Леха вообще не рисковал появляться в буфете, а, появившись, удостоился порции такого размера, который явно не мог сохранять жизненную силу его могучего организма. Более того, разочарование несостоявшейся тещи было распространено и на весь наш подлый студенческий люд, что сразу отразилось и на наших желудках. Но молодость легко заживляет раны, а человек-то все-таки был спасен. На ближайшей пирушке Леха «проставился» за счастливое избавление от сладких, но тяжелых пут, хотя до конца нашего обитания в этой общаге гордо терпел и пищевые ограничения, и нелицеприятные комментарии буфетчицы.
Суровые будни дачного проживания имели и свои положительные моменты. На полпути до станции располагался неплохой стадиончик, на котором всегда можно было поиграть в футбол и/или распить горячительные напитки. Изолированность и удаленность от соблазнов большого города, давала возможность иногда сосредотачиваться на учебе, особенно когда дело касалось черчения, а тут имелись и какой – никакой чертежный зал, и библиотека. Так что задания зачастую делались коллективно, а уж если особенно везло, можно было найти аналогичный вариант домашнего задания и договориться о совместном его решении со студентами, рассыпанными по факультетским корпусам. Перед экзаменами по общаге иногда ходили чудесным образом скопированные «билеты», которые изучались страждущим сообществом примерно так, как это изображено в гайдаевских «Приключениях Шурика». Неутомимая студенческая разведка очень скоро обнаружила чуть дальше от Москвы еще один интересный объект – мясокомбинат, который позволял время от времени не только наесться до состояния ограниченной подвижности, но и заработать за перемещение мороженых туш законные три рубля. Но не только эта сумма влекла нас в эту «страну чудес». Опытные соратники серьезно готовились к походу на мясокомбинат: одевалась одежка размера на два-три побольше, штанишки «а-ля Чарли Чаплин», обязательно бралась веревка и нож, а также много хлеба. Хлеб помогал проглотить огромное количество «тройного» бульона и вареного мяса под участливое приговаривание профессиональных грузчиков: «Ты, студент, на бульон, на бульон нажимай, от него самая сила и есть». А вот весь остальной «прикид» позволял вопреки моральному кодексу строителя коммунизма вынести под одеждой при удачном раскладе пару килограммов мясной продукции. Такой вот «мясной» человек обычно был встречаем дружбанами, которые помогали извлечь размещенные на теле и ногах куски мяса, колбасы и т.д., после чего в комнате общаги происходило пиршество. К самому факту «выноса» в то время относились достаточно лояльно, по крайней мере, штатные грузчики мясокомбината проделывали данные процедуры постоянно и были самыми изощренными консультантами для нас, «непосвященных».
Культурная жизнь в отдельно взятом местечке Подмосковья тоже имела место быть. В общаге по праздникам устраивались дискотеки к радости местного девичества. В связи с тем, что в наши суровые условия селили лишь мужской контингент, степень концентрации гормонов в отдельно взятой местности просто зашкаливала. Местные юноши и подумать себе не могли конкурировать с истомившимися студентами, так что конфликтов на этой почве даже не происходило. В качестве приманки для женских мотыльков использовался неплохой набор музыкальных инструментов и самородок – виртуоз по фамилии Биденко или просто Бидон. Он обладал внешностью Мулявина из «Песняров», пришел на учебу после армии и подготовительного отделения, а на соло-гитаре выучился играть сам. Иногда, особенно под действием горячительных напитков, Шуру начинала обуревать мания величия и, повесив «мулявинские» усы на микрофон, он выдавал такие «соляки», в стиле Блэкмора, что оставшаяся часть наскоро собранного ансамбля просто не знала, как ему соответствовать, а танцующая братия останавливалась и начинала бурлить и требовать вернуться на грешную ритмованную землю. Обычно в качестве реанимации выступали полстакана портвейна, и минут через пять Биденко вновь возвращался к творчеству Битлз, песни которых он знал в большом количестве. В любом случае для подмосковной глубинки он был почти гением, что, правда, не спасло его от вылета во втором семестре. Ближе к лету культурная жизнь получила развитие в виде посещения танцев в соседнем городке с авиационно-космическим названием. Как правило, туда отправлялся весьма внушительный отряд студентов, что в целом значительно меняло расклады на тамошних дискотеках, а местные дамы весьма благосклонно относились к появлению кавалеров с недосягаемым для местных IQ. Это в свою очередь приводило к определенным конфликтам, которые иногда переходили в драки. Как правило, они протекали по одному и тому же сценарию: вначале аборигены, имевшие локальный численный перевес, теснили удачливых чужаков, но затем срочно отправленные в комплекс общаг гонцы с криком «Наших бьют!» легко поднимали на ноги подавляющую часть проживающих, а далее сплоченный идеей отряд бойцов наглядно демонстрировал преимущества организованной дружины перед толпой, как когда-то римская когорта рассеивала варварские орды. Без лишнего шума, несколько десятков человек проносилось по танцплощадке и улицам городка аккуратно «укладывая» всю мужскую часть населения, которая потенциально могла относиться к обидчикам. После такой акции, в полном соответствии с правилами «зачисток», конфликты на танцах надолго прекращались, и мы могли спокойно купаться в женском внимании. К сожалению, ссылка в этот райский уголок полагалась только первокурсникам, и через год уже новому поколению обитателей приходилось напоминать аборигенам, что люди уезжают, а традиции остаются.
Почти обжившиеся в дачном «раю» и преодолевшие «мясорубку» первого семестра, ближе к лету мы столкнулись с одной дотоле скрытой угрозой. Когда солнце достаточно согрело землю, окрестности общаги заполонили дачники, истосковавшиеся за зиму по ползанию по грядкам. Они столь рьяно принялись поливать свои латифундии, что давление воды в древнем местном водопроводе резко упало. Естественно, жители вторых этажей общежитий первыми поняли, что система канализации, слепленная умельцами, наверное, еще до войны, категорически отказывалась утилизировать естественные отправления полных молодого задора студенческих желудков. По коридорам поползли соответствующие запахи, а всевозможные ответственные лица только разводили руками. Правда, они еще не знали, с кем связались: неунывающая братия накатала на имя многозвездного генсека коллективное письмо, в котором в преддверие очередного съезда нашей партии выразила сожаление, что неправильные запахи мешают сосредоточиться на всестороннем изучении классиков марксизма – ленинизма, а также борьбе за победу коммунизма во всем мире. Как ни странно, послание сработало, в общагах появились скучные строгие люди, которые для начала пожурили писателей за то, что они отрывают занятых людей от каждодневных забот обо всем советском народе. Тем не менее, запах очень наглядно подтверждал «сигнал с места», так что на него надо было «реагировать». Поняв, что борьба с дерьмом невозможна без строительства новой системы водоснабжения (что само по себе является фантастикой), а победа над оным продуктом никаких регалий и карьерных передвижений не даст, бравые чиновные ребята нашли – таки гениальное по простоте решение. Дня через три на территории комплекса появилась бригада мужичков с одинаковыми лицами красновато-сизоватого отлива, вооруженных деревообрабатывающими инструментами. В рекордные сроки были сооружены несколько знаменитых сооружений выгребного типа, которые сделали нашу жизнь уж совсем дачной. Зачеты и экзамены пошли веселее, а мы получили наглядный пример, что безвыходных ситуаций в стране победившего социализма не бывает.
Как и положено, те из нас, кто перешел на второй курс, простились с подмосковной общагой не без некоторой грусти. Человеческая память склонна помнить хорошее (а разве в юности бывает плохое?), поэтому в дальнейшем дачные приключения вспоминались очень милыми. Позднее, проезжая по Казанке, я каждый раз смотрел в окно: вот стадион, вот забор и двухэтажные деревянные корпуса, а потом еще долго всплывали из закоулков памяти знакомые и всегда молодые лица моих друзей. Кстати, помимо закалки характера, я приобрел от пребывания в этом местечке стойкую способность на многие годы практически мгновенно засыпать в электричке, неизменно просыпаясь на нужной станции. Так, что академик Павлов был прав…
На втором курсе нас переместили из дачных мест в исторический центр Москвы, навечно связанный с именем советника Петра Великого. Здание этой общаги было, судя по всему, памятником эпохи «конструктивизма», да и не ремонтировалось, похоже, с той же эпохи. Оно стояло в ряду аналогичных и более поздних домов, в которых располагались студенты отпочковавшихся когда-то от Технилища учебных заведений: энергетического, строительного, связи. Место было весьма неплохим: до Школы близко, тихо и зелено, ставшая известной позднее главная политическая тюрьма тогда была не упоминаема всуе, зато были бани, в которые можно было время от времени ходить, даже на студенческую стипендию. Наличие рядом общаг других вузов нас даже радовало, так как процент студенток в них был выше, чем у нас, что давало возможность, в полном соответствии с дедушкой Мичуриным, осуществлять «перекрестное опыление» (так мы называли походы на танцы к нашим соседям). Студенческие городки того времени несли особый дух свободы и безопасности. Здесь можно было 24 часа в сутки встретить загулявших студентов, впрочем, вполне безопасных и без раздумий способных защитить тебя от хулиганов. Это разительно отличается от нынешней поры, когда и студентами становятся непонятно кто, и оно же проживает в студенческих общагах. Так я, оказавшись недавно в описываемом районе, не мог отказать себе в желании поностальгировать и пройтись по памятным местам, о чем и пожалел. Меж обшарпанных зданий наших общаг сновал кавказско-китайско-вьетнамско-неопределенный люд с баулами и без, грузились и отъезжали какие-то машины, а физиономии нынешних аборигенов совсем не располагали к общению. Проходя знакомыми дворами и арками, я не мог избавиться от ощущения, что чего-то не хватает, а от этого становилось еще тоскливее. Уже позже я понял причину дискомфорта: из окон совершенно не доносилась музыка, а ведь в наше, не избалованное музыкальными центрами время, каждый счастливый обладатель магнитофона или проигрывателя стремился порадовать окружающих любимыми мелодиями, хотя порой это было не к месту и слишком навязчиво.
Что касается интернационального окружения, то проживавшие в соседних общагах темно-, желто- и краснокожие представители дружественных нам стран поначалу даже заглядывали в наш буфет, правда при этом встречали удивленно-отстраненную реакцию, а посему постепенно исчезли. Объяснялось все просто: мы учились в «закрытом» вузе, что само по себе не располагало к общению, к тому же «залетные» позволяли себе тогда определенные вольности, а в нашей суровой среде они не проходили. Эти «моментики» обострялись летом во время сдачи сессий: кто-то учил, кто-то отдыхал, кто-то обмывал сдачу, из открытых окон неслись звуки жизни, а так как расстояния между корпусами были небольшими, создавалось впечатление большой коммунальной квартиры. Наши демократические и развивающиеся друзья особенно любили устраивать шумные гуляния под аккомпанемент женских визгов и диско, так что в ответ с нашей стороны порой раздавался крик души какого-нибудь страдальца, сдающего завтра сопромат, о том, что он думает о веселых иностранцах, их родственниках до седьмого колена, и даже о солидарности с народами Африки, Азии и Америки. Слово за слово, и вот уже к дискуссии подключались все новые участники, а иногда в «гуляющие» окна мог залететь и булыжник. Слово «толерантность» тогда мало кто знал…
Издержки архитектуры 20-х, 30-х годов на новом месте обитания мы поняли достаточно быстро: в сплошные вдоль всего фасада линии окон безбожно задувал ветер, а все места общего пользования были ну уж совсем «коммунными», то есть общими для всех и единичными на несколько этажей. Все это в совокупности с отсутствием ремонта со времен «волюнтаризма» явилось для нас новым, хотя и привычным уже испытанием. Порядки в общежитии были достаточно лояльными: на входе сидела бабуся – типичный божий одуванчик, так что пройти и, что более важное, провести можно было без проблем кого угодно. Оперативный отряд поначалу затеял некие обходы по проверке быта и санитарии, но был «не понят» старожилами, прошедшими через подмосковные испытания, а посему сам собой свернул фискальную деятельность. Здание местного магазина примыкало к нашему, так что некоторые студенты устраивались в него на работу грузчиками, а в комнату тянули провод со звонком, по которому их и вызывали, когда приезжали машины с товаром. В магазине царили могучие продавщицы, которые относились к нам вполне по-дружески и даже без просьбы нарезали покупаемые колбасу и сыр для вечернего «полдника». Коридорная система обиталища способствовала интенсивному общению, на кухнях и в коридорах болтали, пели, играли на гитаре, флиртовали, готовились к экзаменам, готовили нехитрые блюда. Сюда же выносились столы во время важных празднований, когда места в комнатах не хватало. Был момент, когда своеобразным украшением этих столов были трехлитровые банки с водкой, и вовсе не из-за казусов торговли. Просто в числе знакомых представительниц прекрасного пола наших «послеармейских стариков» оказались скромные труженицы ликероводочного завода во главе с комсоргом цеха, так что поездки старших товарищей с ночевками в их общежитие я в шутку называл сдачей «членских взносов». Теплоте общения очень способствовали горячительные напитки, выносимые с производства в грелках, закрепленных на их вечно тоскующих женских телах. Потом водка сливалась в банки и потреблялась нашим сообществом на различных мероприятиях, повышая заодно и градус любви. Однако такие нестандартные емкости имели и опасную оборотную сторону: с ними было трудно определять выпиваемую норму, так что время от времени, чьи-то совсем расслабившиеся тела распределялись по комнатам. Время от времени из разных уголков страны в общагу приезжали члены семей ее обитателей. На время этих своеобразных «побывок» комнаты приводились в весьма условный порядок, заслуженные работницы – «штуцерщицы» получали временный отпуск, из «гостевых» комнат разбредался народ с матрацами в поисках свободной койки, а по коридорам носились перемазанные в шоколаде неизвестные дети, а дамы в халатах и бигудях разыскивали их по всем закоулкам.
Спустя год после нашего вселения, руководство Школы вполне логично приняло решение наплевать на историческую ценность памятника эпохи конструктивизма, и общагу отремонтировали. Произошло еще одно локальное переселение, теперь уже до самого окончания института, и наше дальнейшее существование стало гораздо менее похожим на выживание. В комнатах на троих обитателей появились даже встроенные шкафы, а из сплошных проемов эпохи конструктивизма сделали вполне обычные окна. Частенько в обновленной общаге образовывались своеобразные коммуны из жителей нескольких комнат. Это позволяло разнообразить жизнь и отдых, устраивать праздники с приглашением представительниц прекрасного пола, иногда – размещать родственников и знакомых, бывших в столице проездом. У нас также сложился альянс с друзьями из соседней комнаты, так что по общей договоренности, скинувшись после работы в стройотрядах, был приобретен черно-белый телевизор, который скрашивал нашу дальнейшую жизнь. Ну а на самые интересные трансляции футбола и хоккея «телевизионная» комната набивалась «под завязку» зрителями, и будущие технические и научные специалисты, включая нынешнего проректора и завкафедрой, дружно орали: «Г-о-о-о-л».
Вообще-то основной студенческий городок Технилища располагался в парковой зоне, где целый квартал составляли корпуса разных факультетов. Место было приятное, располагающее к романтическим прогулкам и занятиям спортом. Мы какое-то время прожили и там, но потом бывали редко, так что проникнуться духом этого городка не успели. Думаю, лучше об этих общагах расскажут их обитатели…
Субъекты Школы
Школа – это, прежде всего люди, которые окружали меня и моих сокурсников. Они были разными: друзья, приятели, знакомые и незнакомые студенты, аспиранты, преподаватели, сотрудники, все те, кто собственно во все времена и составлял главное богатство славного вуза. Не претендуя на абсолютную точность описания, и, не желая в какой-то мере затрагивать личную жизнь описываемых, попробую нарисовать некоторые типовые портреты окружавших меня людей, возможно собирательные, но оставшиеся в памяти очень яркими.
Серёги или Моих Воспоминаний Тихий Уголок
Трудно быть отстраненно-объективным при описании людей, с которыми прожил вместе не один год. В связи с тем, что на втором курсе ряды студентов существенно поредели, количество мест в общежитии увеличилось, соответственно, в дружные ряды прошедших подмосковное «чистилище» влились новые фигуранты, рассеянные до того по съемным площадям у «бабулек» и знакомых. Коллективы комнат создавались полустихийно: кто-то кого-то знал по учебе на одном потоке, кто-то – по стройотряду или спортивным занятиям. Вернувшись из заслуженного в стройотряде отпуска, в институте я попал уже к завершающей стадии формирования заселенцев, так что обрадовался, увидев такого же озабоченного Серёгу, с которым мы вместе клали кирпичи и таскали бетон в подмосковном местечке с ласкающим ухо названием Струпна. Оказалось, что Сергей был не один, а вместе с тезкой из их группы, так что я сразу понял, что загадывание желаний в ближайшей перспективе мне обеспечено. В связи с тем, что и внешние габариты, и массовые характеристики Серёг разительно отличались, буду для простоты называть их Большой и Малый. Так, в общем то, случайная встреча объединяет людей, а потом уже и не мыслишь, что все могло быть по-другому.
Серега Большой был из плеяды детей «специалистов – подвижников», созданных советской властью и брошенных ею же в эпоху «большого развала». Его отец был одним из руководителей горнодобывающего комбината в Средней Азии, выдававшего «на-гора» ту самую руду, из которой ковался атомный щит нашей в целом миролюбивой страны. Вообще, структуры бывшего Минсредмаша с легкой руки незабвенного Лаврентия Павловича представляли собой совершенно уникальное явление: разбросанные по всему Союзу, они были своеобразным «государством в государстве», даже законодательство на их территории было российским. Специалистов в эти закрытые городки привлекали не только высокие зарплаты и быстрое получение жилья, но и определенный стиль жизни. Я думаю, что если бы можно было в то время провести модное нынче определение IQ у жителей в этих поселках, он был бы просто на зашкаливающем уровне. Находиться в такой среде было интересно, как в большой и умной семье (желающие могут получить представление об этом, посмотрев потрясающий фильм «Девять дней одного года»). При этом неважно, чьи дети занимались в школах – главного инженера или экскаваторщика – уровень образования был в поселках достаточно высоким. Жители закрытых административных территориальных образований (ЗАТО) – кажется так они именовались официально – на территориях бывших советских республик, заметно контрастировали с местными обитателями, ломали почти средневековый уклад их существования и, по сути, несли цивилизацию в богом забытые земли. Тем неприятнее предательство со стороны когда-то великой страны и России, как ее правопреемника, которые при распаде СССР просто бросили свои лучшие кадры на произвол судьбы в среде вдруг осознавших свою национальную гордость аборигенов. По закону Ломоносова рост этой гордости привел к падению умственных способностей, поселки и производство при них пришли в запустение, а национальный контингент теперь гордится получением должности разнорабочих в российских городах. Но все это было потом, а в описываемое время Сергей Большой вносил в нашу маленькую семью теплое дыхание Средней Азии. По крайней мере, уже с февраля месяца мы начинали время от времени получать «витаминные посылки» с одуревающе-душистыми плодами Юга в виде редиски, лука, укропчика и других даров природы. В промозглой Москве это было сродни мандаринам на Новый год, а уж для наших авитаминозных учебных будней – просто солнечная отрада. Майские праздники, на которые простой студент Серега имел возможность слетать домой (мы ему особо завидовали, так как он делал это на сверхзвуковом ТУ-144), для нас означали последующее вкушение каких-то запредельных лакомств из абрикосов, клубники и проч. Именно вкушение, так как в условиях общежитейского братства наесться дарами не получалось: на ароматы будто невзначай заглядывали, казалось, все проходящие мимо обитатели. Но Большой достойно нес свой крест спасителя наших организмов, будучи от природы человеком спокойным и рассудительным. Было у Сереги еще одно качество, которое выделяло его из наших разношерстных рядов, – у него была большая школьная любовь, которая уехала учиться в революционную столицу нашей страны, обзывавшуюся тогда Ленинградом. Конечно же, все мы ему по-доброму завидовали, хотя и приходилось ему разрываться между столицами и далеким домом. Для нас такая любовь была как некий чистый родник отношений, даже эталон, так что мы по мере сил старались, чтобы никакие тучи не омрачали их взаимное стремление. Вообще, только сейчас с высоты лет понимаешь, сколько работы души требовалось, чтобы сохранять такую любовь среди постоянно искушающего мира, да еще и во времена разудалой студенческой действительности. Мы же старались быть рыцарями – хранителями до конца, мужественно преодолевали неудобства во время их встреч в Москве, да и в периоды неизбежных размолвок помогали, как могли. Зато все и окончилось, как в красивых фильмах – настоящей студенческой свадьбой, а потом и последовательностью юбилеев свадеб из разных материалов, вплоть до драгоценных. После распределения Сергей перебрался на свою малую инженерную родину в солнечную республику, сделал хорошую карьеру, родил сынов, а потом…. Потом были внутриазиатские разборки, похожие на войну, скоропостижный отъезд в «Россию девяностых», которая была как бы все время «с похмелья» и никому ничего не должна. Тем не менее, школьная любовь, окрепшая под эгидой Технилища, все преодолела, так что остается только поклониться ее результативной стойкости.
В противоположность медлительно-рассудительному Большому, Серёга Малый был по-школьному изящен и порывист. Будучи выпускником специализированной физико-математической школы, он в группе был сразу отнесен к «вундеркиндам», с соответствующим отношением и «прикалыванием». У послеармейских «стариков» подростковость Малого вызывала чувства почти отеческие, у остальных – «старшебратские». По причине малой телесной массы, ему трудновато приходилось на наших студенческих «сейшенах», не отличавшихся трезвостью. Впрочем, у этого качества была обратная сторона: в то время как мы потребляли все большее количество спиртосодержащих напитков, приближаясь (а иногда – и превышая) допустимый литраж, Серый успевал за вечер «вырубиться», вздремнуть, отсидеться где-нибудь в ванной, и вернуться к почти трезвому состоянию. Последующее сопровождение наших расслабленных тел в общежитие было для него малоприятной процедурой, во время которой мы получали свою долю шипения по поводу нашего поведения и склонности к спонтанному и непрерывному смеху Серёги Большого. Хмурый утренний «бодун» всех нас подравнивал, и вчерашнее казалось не более чем еще одним приключением, а вот пиво – актуальным вожделением. Аналогичные трудности возникали у Малого и в части отношений с противоположным полом: стремление уберечь нашего «инфанта» от возможного вредоносного влияния на неокрепшую душу и организм, обычно приводило к тому, что девушек расхватывали более циничные и стойкие. Это глубоко возмущало Серегу, но сути не меняло. Так или иначе, наш вундеркинд, настрадавшись к третьему курсу положением младшего брата, вдруг взял … и женился. Как часто бывает в такой ситуации, в этом альянсе было трудно установить, кто из них кого нашел, но крепкая телом девушка овладела нашим соратником полностью и бесповоротно. Любовь со стороны Сергея протекала бурно: с признаниями обо всех предыдущих влюбленностях, включая артистку Веру Глаголеву, с прогулками по зимнему парку и валянием в снегу, детскими обидами на наше подтрунивание и отлыниванием от несения простых функций сожительства, связанных с уборкой комнаты и приобретением по очереди продуктов. Когда же у них «дошло до этого», и наш «взятый на грудь» Серёга явился просто светящимся изнутри и даже снисходительно позволил себе не обращать внимания на наши приколы, мы поняли: соратника не вернуть, а традиции Школы насчет ее студенток верны. Будущая теща закатила в небольшом городке веселую свадьбу, на которой вся группа гуляла так отчаянно, как это могут делать только студенты. Молодые поселились в освободившейся комнате в другом общежитии, так что наш друг «оторвался от взрастивших его корней». В дальнейшем, молодая супруга весьма эффективно ограничивала общение Малого с нашим не совсем высокоморальным окружением, и даже во время вполне безобидных совместных отмечаний праздников вроде бы незаметно отдавливала ему ногу, предостерегая от различных излишеств. Возможно, это было и правильно, так как впоследствии их ячейка общества прошла сквозь годы вполне успешно. Жизнь забросила Малого на цветущую и «салообразующую» Украину, где он совсем не затерялся, стал руководителем и заядлым рыбаком, хотя в наше время мы за ним такого хобби не замечали.
Были у Серег и другие общие черты, помимо имени, студенческих свадеб и последующего рождения двух сыновей. Оба просто сливались в экстазе на почве любви поспать. Занятия в Школе начинались довольно рано, поэтому каждый вечер наблюдалась одна и та же картина. Оба моих сожителя начинали просить разбудить их к первой паре, так как лекция (семинар) будет очень важным. Наученный горьким опытом, я дипломатично выражал сомнение в искренности этих заявлений, однако давал слабину и обещал разбудить столь тянущихся к наукам соратников. Утром же из раза в раз картина повторялась: сначала на предложение подняться следовала тишина, затем невнятное бормотание спросонья о том, что я – садист, время слишком раннее, да и лекция в принципе ненужная и т.д. и т.п. Разозленный и исчерпавший даже недипломатичные методы убеждения, я давал зарок больше не заниматься таким бесперспективным занятием, но наступал вечер, и опять начинались старые песни про важность завтрашних утренних занятий. Но, пожалуй, лишь в этом вопросе наши часы работали вразнобой – все остальные вопросы решались совместно и вполне оперативно, так что с соседями мне повезло.
«Фигура»
или Математика Верховодит, Талант Уходит
Все знали его больше не по имени – Юрка, а по прозвищу – «Фигура». И был он продуктом своего времени и тогдашней студенческой жизни, а также личностью, о которой потом годами передавались из уст в уста легенды. Такие люди были почти во всех вузах, и без них трудно передать дух того времени.
Когда мы пришли в Технилище, он уже учился несколько лет. За время, проведенное мной в вузе, сумел перейти с третьего на четвертый курс, отчисляясь через год, но неизменно восстанавливаясь, причем по слухам не без помощи ректората, и без всякого намека на «мохнатую руку» где-то наверху а, тем более, без взяток. Просто Юра был безумно талантлив, но столь же безумно и беспечно ленив и неорганизован. Бессменный «прима» институтской агитбригады, он легко доводил до колик зрителей, рассказывая что-нибудь из Зощенко, или скетчи из студенческой жизни, либо разыгрывая сцены из «Мадемуазель Нитуш». Кроме того, он пел, играл на нескольких инструментах, неплохо рисовал – словом был незаменимым атрибутом всей внеучебной жизни. К большому сожалению, описываемый период совпал с исчезновением такого явления как Клуб Веселых и Находчивых с телеэкранов и сцен, иначе Юрка, наверное, обязательно бы засветился среди его фигурантов. По крайней мере, на фоне нынешних «самородков» и резидентов «Комеди клаб» Фигура смотрелся бы абсолютно органично и современно. Помимо всего прочего он еще был и ангелом – спасителем для «козерогов», помогая им с черчением, математикой, термехом и т.д., при этом выполнение своих заданий во время очередного периода учебы оставлял «на потом». Где-то в Белоруссии на него давно охотились и военкомат, и милиция, но он умудрялся раствориться в Москве. Жил он в общагах, естественно, на «птичьих правах», но это его нимало не смущало. Часто можно было видеть Юрку с матрацем и подушкой в руках, шествующего по коридору и заходящего в комнаты в поисках свободной койки. Отказать ему было невозможно, но при возвращении законного владельца, место освобождалось, и вновь маячила в коридоре его высокая фигура со спальными принадлежностями. Деньги у студентов Юрец старался не занимать, но сигареты «стрелял» постоянно, хотя и сам раздавал их с легкой душой, когда у него вдруг появлялись средства. Как-то по общаге пронесся слух, что группа замдеканов приедет, чтобы посмотреть на быт их подопечных. Фигура исчез куда-то и появился с красками и листами ватмана. Часа за три были нарисованы несколько картин в трудноопределяемом стиле, зато с броскими названиями: «Ужас», «Экстаз», «Похмелье» и т.д. и т.п. Картины были развешаны по комнатам и произвели неизгладимое впечатление на «замдеков», особенно «Похмелье», написанное не только с душой, но и с истинным знанием вопроса. Проявленный интерес наткнулся на встречное предложение продать шедевры по сходной цене, а так как члены делегации не могли «потерять лицо» перед внимательно наблюдающими за ними студентами, то все произведения «ушли» рублей за 20. Высокая комиссия, осчастливленная «шедеврами», сконфуженно исчезла, а Юрка «накрыл поляну» и провозгласил тост за истинных ценителей искусства и регулярные приезды проверяющих (по странному стечению обстоятельств, замдеканов после этого очень долго в общаге не видели). На следующий же день он опять ходил по коридору и «стрелял» сигареты. Однажды Фигура уехал куда-то и исчез, наверное, операция по захвату его военкоматом прошла успешно…
Самородок
или Моментов Возмужания Тяжелые Уроки
Генка был типичным представителем иногороднего студенческого племени, этаким «самородком» или современным Ломоносовым. Уж не знаю, чем Господь осенил многодетную семью из чувашской глубинки, но младший из трех сыновей не просто выделялся в школе, но и был принят в физико-математический интернат при местном университете, а затем поступил и в Технилище. Не любить его было невозможно, так как он походил на чистый родник. Светловолосый и коренастый Генка занимался вольной борьбой, и поэтому состоял в основном из могучей шеи. Полученных в интернате знаний в совокупности с природным умом ему хватало, чтобы с определенной легкостью преодолевать точные науки. Его небольшой и забавный акцент не раз веселил нас на семинарах: во-первых, он через слово говорил «в общем», которое звучало как «вошем», а к тому же в речи постоянно, хотя и неявно, уже тогда проскакивало слово «блин». Жил Генка трудно, помощи от многодетной семьи он, естественно, не получал, поэтому вопрос стипендии для него был наиважнейшим, да и подрабатывать он старался постоянно. На первом курсе это были периодические разгрузки вагонов, а перебравшись в московскую общагу, он устроился на часть ставки дворником и грузчиком в соседний магазин. Самым главным врагом Генки на протяжении всей учебы были общественные науки. По несчастью, период нашего пребывания в Школе совпал с расцветом «застоя» и сопутствующих ему «Истории КПСС», «Марксистко-ленинской философии», «Политэкономии социализма» и «Научного коммунизма». «Вошем, блин, не забалуешь…». Смотреть на Генкины страдания перед сдачей очередного «изма» было невозможно: ну не складывались у него в голове ленинские статьи с выступлениями генсека и материалами всяческих съездов, а уж если и складывались, то изложить их в сколь-нибудь последовательном виде он все равно не мог. Поскольку рассчитывать при сдаче очередной общественной «хрени» в семестре Генка мог максимум на «трояк», получение стипендии оказывалось под вопросом. Но тут на защиту самородка поднималась вся общественность – от старосты и комсомола до оперотряда, видным деятелем которого он являлся. Надо отдать должное, симпатией к Генке проникся даже наш замдекана, и именно его он конфиденциально отправлял за пивом, когда вел у нас лабораторные работы. Картинка была повторяющаяся: то, что у замдекана «горели трубы» было видно сразу по мрачному настроению, общей помятости и трудной речи. Нам быстренько раздавались пособия, а Генка отзывался в соседнюю комнату и исчезал. Появлялся он минут через тридцать, а кратковременно исчезал уже доцент, зато после этого лицо его с бисеринками пота выражало высшую форму умиротворения, а мы оперативно заканчивали лабораторную и отпускались на все четыре стороны. В группе практически все к Генке относились хорошо, но по-доброму подтрунивали над его наивной простотой, из-за которой он постоянно попадал в забавные истории, после чего получал определенное прозвище. Так на первом курсе он дал в долг десять рублей самому известному плейбою института Виталику (притом, что тот был должен, наверное, половине института). Такой героический, особенно для Генки, поступок закончился предсказуемо: денег он не вернул, зато получил прозвище «Червонец». Позднее, он научил нас ругаться матом на чувашском языке, что тоже было достаточно опрометчиво, так как одно из выражений сразу получил в качестве прозвища. Звучало все это достаточно забавно, тем более что большинство людей не понимали истинной сути слова, так что название прижилось и постоянно использовалось при обращении к Генке. Все бы было ничего, но зайдя однажды в его комнату в общежитии, я обнаружил компанию девушек и нашего героя за чинным чаепитием. Как только я, по сложившейся практике, обратился к хозяину с упоминанием расхожего слова, в комнате словно сгустился воздух, а вся компания начала густо краснеть. Не придав такой реакции значения, я продолжал привычный треп, пока Генка не вскочил и не увлек меня в коридор. Все объяснялось очень просто: гостями были его одноклассницы по чувашскому интернату, которые понимали истинное значение столь беспечно упоминаемого при обращении прозвища. Конфликт списали на мое незнание иностранных языков, а прозвище, впрочем, так и осталось в нашем внутреннем обороте. Следует отметить, что Генка достаточно легко адаптировался к развеселой московской студенческой среде, но временами это принимало забавные формы. В какой-то момент, не удовлетворившись собственным, как это сейчас говорят, «имиджем», он вдруг одномоментно решил перестать быть блондином, и перекрасился в какой-то рыжеватый цвет (как гласила реклама – «цвет красного дерева»), что сделало его чем-то похожим на молодящегося сутенера. Фурор был произведен: устав в сотый раз принимать соболезнования по поводу содеянного, Генка через пару дней произвел операцию обесцвечивания с помощью популярного средства «Блондоран ликвид». Получившийся в результате платиновый цвет вызвал очередную порцию приколов, выдержать которую нашему экспериментатору было не дано, поэтому новомодный «хаер» был в тот же вечер безжалостно уничтожен с помощью ножниц и бритвы. Так он предвосхитил на четверть века моду на бритые головы, и получил вдогонку очередное и вполне заслуженное прозвище «блондоран».
Самым большим испытанием для Генки явился завершающий наше политическое воспитание курс «Научного коммунизма». Это было нечто: больше 120 вопросов, треть из которых составляли выступления любимого Леонида Ильича на всевозможных мероприятиях, начиная от всесоюзных пионерских слетов и кончая митингом узбекских хлопководов. Мозг с трудом выдерживал эту «атаку клонов», а уж Генкин и вовсе плавился. В связи с тем, что этому экзамену уделялось особое внимание, и даже ожидался приезд некой проверяющей нашу политграмоту высокой комиссии, риск получения «банана» и потери стипендии был как никогда высок. Спасая заистерившего приятеля, мной была разработана специальная метода постижения произведений плодовитого генсека. Я сумел уверить Генку, что: а) детально выступления Леонида Ильича не знает никто, включая преподавателей; б) необходимо как «Отче наш» выучить несколько ключевых фраз типа: «Экономика должна быть экономной» или «Мы советские люди, и смотрим в будущее с оптимизмом» и вставлять их в ответ по билету как можно чаще; в) нужно смотреть, на каком мероприятии выступил генсек, добавляя своими словами, о чем он мог говорить (среди военных – о вооружении и бдительности, среди пионеров – о воспитании будущих коммунистов, среди хлопкоробов – о выращивании «белого золота»). Разработанная стратегия сработала, Генка превозмог-таки «научный коммунизм», что мы и отметили весьма хорошо. Диплом мы делали и защищали вместе, и путь свой в Школе наш «ломоносов» завершил успешно. После учебы Генка решил послужить офицером в армии, а затем пошел в милицию. Попытавшись вернуться в постперестроечную «демократическую» Чувашию, он вдруг обнаружил в тамошнем МВД кучу возбужденных, охваченных вдруг проснувшимся национальным сознанием чиновников. Среди таких борцов за местечковую идею даже «испоконный» Генка оказался чужим, плюнул и уехал во Владимирскую область, где и реализовал себя на неспокойном милицейском поприще.
Потомок Чингиз-хана или Меняем Всяких – Тупых и Умных
Махмуд тоже был «самородком» из «глубинки», но уж совсем далекой, затерявшейся в полупустынях на границе Казахстана и Узбекистана. Воспитанный в стране верблюдов и любимых ими колючек, он, скорее всего, никогда не смог бы поступить в Технилище, но в советское время заботились о выращивании национальных кадров. Судя по всему, его родитель был каким-то местным начальником, а посему Махмуд после окончания школы не только не попал в армию, но через год получил справку о двухлетнем колхозном стаже (кто ж ее проверит в пустыне), который позволил ему поступить на подготовительное отделение (ПОД). Вообще эта структура была призвана помогать абитуриентам с рабочим стажем или после армии поступать на учебу в лучший технический вуз страны, и работала весьма эффективно, по крайней мере, даже люди, напрочь позабывшие школьные предметы, через год тянули студенческую лямку почти наравне со всеми. Так, например, у нас после ПОДа сумел проучиться полтора курса парень с Западной Украины, который имел за плечами лет 5 – 6 обучения в церковно-приходской (!) школе в каком-то богом не забытом селе. На фоне такого контингента Махмуд не потерялся, и осчастливил собой кафедру космических кораблей и спутников. При этом получил приоритет при поселении в общежитие, где и приобщился к вольному студенчеству. Следует отметить, что и по общесоциальному развитию он явно ничему хорошему у верблюдов научиться не мог, поэтому был принят в «сыны полка», не без приколов, но без обид. Мы действительно тогда не знали таких модных слов, как «толерантность», но и без этого никогда не преступали черту национального неуважения и какого-либо ущемления нацменьшинств – это считалось ненормальным и жестко пресекалось. Скажем, можно было подшутить над Махмудом, рассказывая ему о том, что онанизм – это современное прогрессивное молодежное движение в Африке, и сейчас особо важна его поддержка комсомольцами нашей страны. Но нельзя было назвать его «урюком» или отказать ему в участии в наших общих похождениях только потому, что он, мягко говоря, не вписывается в коллектив. Ему помогали с учебой постоянно, но и сам он тянулся изо всех сил, побеждая туповатость упорством. С деньгами у него особых проблем не было, зарплату папа – начальник получал совсем неплохую и гордо поддерживал сына, который учится в «таком» вузе. И хотя поначалу он тратил их на благо коллектива неохотно, со временем при мягком осуждении, «крысятничание» в оправе национального колорита было изжито окончательно и бесповоротно. Ввиду полного отсутствия каких-либо навыков общения с представительницами прекрасного пола, не говоря уже об основах сексуального образования хотя бы на уровне средних классов, за введение Махмуда во «взрослую жизнь» взялись лучшие «ходоки» общаги. Их труды не пропали даром и на практике после четвертого курса, колоритный потомок Чингиз-хана стал грозой женского общежития прядильной фабрики в Перми, вполне уверенно «заливая» его обитательницам про собственную кропотливую подготовку к работе в космосе и трудности нахождения в безвоздушном пространстве без женской ласки (видимо сильно мерзнут все конечности – от автора). Одновременно он вполне профессионально матюгался с работягами в цехе, производящем спецпродукцию, а также потреблял с ними технический спирт, забывая про свои мусульманские корни. Вообще, отношение к религии в нашей среде никогда не выпячивалось и не осуждалось, поэтому все современные чудесные превращения советских людей в ортодоксальных верующих выглядят нелепо и искусственно. Вполне успешно доучившись и нарисовав в качестве диплома какую-то космическую ракету, выпускник Школы, а также нашей студенческой «школы жизни», Махмуд стал, надеюсь, хорошим специалистом, а может и каким-то деятелем с вдруг пробудившейся национальной идентичностью. Но в нашей памяти он останется человеком, сумевшим расширить свой мир от границ аула до просторов космоса.
Роман Иванович или Магия Возникшей Тяги к Учебе
Он был одним из наиболее интересных представителей так называемых «стариков» – тех, кто пришел в Технилище не сразу после школы. Роману было лет 28, когда он, повинуясь неведомым позывам, решил променять теплое место старшины милиции (!) в башкирской глубинке на бесшабашную студенческую жизнь. К этому времени у него уже были все атрибуты солидности: жена и ребенок, а также круглый животик и лысеющая голова. Вполне возможно, что от всего этого и рванул в Москву наш доблестный милиционер, хотя по характеру был человеком спокойным и абсолютно не склонным к авантюрам. Даже по сравнению с прошедшими службу в армии, Роман был человеком матерым, но в то же время к высшему образованию совсем не готовым. Подготовительное отделение, конечно, попыталось восстановить в солидной голове какие-то знания, но без личного «авторитета» пройти зубодробительные первые два курса Рома вряд ли бы сумел. Надо было видеть, как смущались, увидев на своих занятиях такого солидного человека, преподаватели и аспиранты, так что через месяц его иначе чем «Роман Иванович» никто и не называл. Группа взяла шефство над своим аксакалом, так что с домашними заданиями и чертежами он потихоньку разобрался, но сессия накатывала неумолимо, и тут уж надо было проходить через ее горнило лично.
Была у Иваныча одна интересная черта: он как-то не очень доверял лекциям, предпочитая им солидные учебники. Вот и на экзамен по матанализу был прихвачен первоисточник размером в полкирпича. Засунутый под ремень, он потерялся в недрах Роминых раздобревших форм, но ведь это не «шпоры» – нужный раздел необходимо еще найти и как-то списать. В аудитории ветеран долго пыхтел за партой, пытаясь сохранить некое подобие приличия и скрытности. Понимая его смущение, молоденький преподаватель старательно прикидывался слепым и глухим, а потом и вовсе стал держать голову вполоборота, старательно отворачиваясь от Романа. В конце концов, часа через три, практически не скрывая учебник, уважаемый студент закончил списывание нужного раздела и двинулся к преподавателю. По мере продвижения, в аудитории нарастал сдавленный смех и шепот, который достиг такого уровня шума, что Рома повернулся, и теперь уже ахнул преподаватель. Все дело было в том, что толстенный учебник торчал на его спине из-под ремня поверх свитера. Экзаменатор только и смог что произнести: «Ну, Роман Иванович…», но смутить, а тем более поколебать тягу ветерана к вожделенной «удочке» просто не посмел, разве что предложил извлечь первоисточник, так как сидеть с ним в «заправленном» положении было неудобно. А вообще рекордом для нашего «авторитетного студента» был трехтомник бородатого основоположника коммунизма, который был пронесен на экзамен по марксистско-ленинской философии и безжалостно использован под строгими взглядами общественно-политических теток – преподавательниц. Они даже собрали небольшой консилиум по поводу своей реакции на столь беззаветную тягу к классику, но потом решили не мешать интимному общению бывшего старшины и автора первоисточника. Вот таким образом и постигал науки солидный отец семейства, при этом никто и никогда не ставил его оценки под сомнение, ведь человек честно «пахал», а способности – они у всех разные.
Жил Роман Иванович в нашей общаге в комнате со стариками «армейцами», стипендию по причине семейности получал всегда, да еще и подрабатывал всяческим физическим трудом, так что прелестей студенческого бытия не чурался. Судя по всему, милиционер – студент был гордостью всей своей деревни, так что посылки с плодами земель башкирских шли к нему непрерывным потоком. Иногда – в сопровождении членов семейства: дородной дамы, бродившей по коридорам общежития в платке и разноцветном халате, а также пацаненка лет шести в тюбетейке. Вот уж кто чувствовал себя здесь как рыба в воде: он как хозяин заходил в любые комнаты, где получал презенты в виде конфет, печенья и прочих вкусностей. Измазанная в шоколаде физиономия «сына полка» мелькала то там, то тут, с гиканьем проносясь по коридорам и лестницам и пугая старенькую вахтершу. А сам Роман Иванович, основательный как всегда, с честью исполнял супружеский долг, для чего комната освобождалась от соседей, а кровати сдвигались. Надо отдать должное, аксакал никогда не злоупотреблял добротой своих «однокамерников», и через несколько дней он начинал намекать «половине» о необходимости срочной концентрации на подготовке сложного проекта, а также проявлять заботу об оставленном супругой слишком уж надолго хозяйстве. Без пышных проводов, жена исчезала, чтобы появиться снова через несколько месяцев. Похоже, семье разлуки совсем не вредили, так как за время обучения Рома умудрился родить и посильно поучаствовать в воспитании еще одного сына.
На старших курсах жизнь аксакала окончательно стабилизировалась: родная кафедра рассматривала его как своеобразную достопримечательность, семья росла, а определенные вольности московской жизни никто не отменял. Даже непредсказуемый экзамен по научному коммунизму, ставший памятником политическому абсурду из-за всеобщего навязчивого внимания, прошел для Романа Ивановича относительно благополучно. Присланный для контроля профессор из общественного вуза был приятно удивлен тягой к «высшему техническому» бывшего милиционера, а также продемонстрированным им знанием некоторых цитат из нетленных речей бровастого генсека. Знал бы контролер, что это было практически единственное, что по нашему совету освоил Рома из всего научно-коммунистического наследия. Впрочем, победителей не судят, а дают стипендию.
Я не знаю, как сложилась судьба Романа Ивановича после прощания с Технилищем, хотя и не сомневаюсь, что абсолютно благополучно. Такое образование наверняка сделало его на родине звездой, а рассудительность и солидность помогли занять соответствующую выросшему за время обучения брюшку должность. Для нас же он навсегда остался неким дуайеном, одним своим видом символизировавшим тягу к новым научно-техническим высотам. За что ему, собственно говоря, честь, хвала и память.
Вообще-то Роман Иванович во всей его красе был, наверное, наиболее «радикальным» представителем славной когорты «стариков» нашего курса. Как правило, представители «послеармейской» молодежи держались друг дружки, поэтому мы с ними общались не так тесно, как с ровесниками. Тем более, что разница в три года в молодости была довольно ощутимой, особенно если она включала армейскую службу. Но никакой «дедовщины» не было: «старики» относились к нам слегка по-отечески, могли дать и мудрый совет, а могли и поспособствовать «алкогольно-половому взрослению», мы же – «свежие десятиклассники», упакованные знаниями, физматшколами и олимпиадами, помогали заросшим мозгам ветеранов постигать сопромат, матанализ и т.д., терпеливо снося необходимость раз по пять повторять и вдалбливать казавшиеся нам очевидными расчеты и выводы. Зато, вместив за пять с половиной лет в свои «армеизированные» мозги фирменный набор знаний, наши старшие товарищи впоследствии становились одними из лучших специалистов. Если они попадали на производство, то армейские навыки и солидность помогали им быстро продвинуться «в начальники». В науке они тоже не терялись: привычка «вгрызаться» в задачи давала неплохие результаты, а упорство компенсировало пробелы в творческом «полете сознания». В этом плане интересна судьба двух Михаилов – приятелей и неформальных лидеров наших «стариков», пришедших на курс после подготовительного отделения. Один из них после окончания Школы успешно работал в оборонном НИИ, позднее был руководителем различных компаний, чиновником столичного правительства. В какой-то момент «рыночные гонки на выживаемость» настолько утомили его, что он с видимым удовольствием вернулся на должность начальника подразделения известного ракетного холдинга, воспринимая такой поворот в жизни, как подарок судьбы. Второй Михаил, который до армии успел поиграть в футбол в команде мастеров, остался на взрастившей его кафедре, продвигал науку, защитился, учил новые поколения студентов, поигрывал в любимую игру, и был вполне успешен и уважаем.
Странно, но даже сейчас, когда прожитые годы совершенно нивелировали наши разницы в возрасте, одинаково проредив и посеребрив бывшие шевелюры, я на встречах выпускников всегда испытываю особое чувство благодарности, общаясь с нашими бывшими «стариками». Наверное, это потому, что именно они в какой-то момент жизни «слегка» заменили нам, 17-летним, оставленных дома родителей. И если бы меня попросили кратко охарактеризовать «послеармейский» контингент наших соратников, то я, прежде всего, вспомнил бы слово «Достоинство».
«ВундерЛев» или
Мастерская Высоколобых Технических Умов
Появление Левы в Школе было делом случая. Во-первых, будучи скрытым гением точных наук, победителем всяких олимпиад по математике, и выпускником соответствующего интерната при главном университете страны, он, казалось бы, должен был остаться там же студентом и поражать мир доказательством всяких лемм и проч., но неожиданно решил проявить себя в деле освоения космоса и оказался в Школе. Во-вторых, достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что «пятая графа» его паспорта образовалась не без участия одного «маленького, но шустрого народа», представителями которого в то время вдруг овладела «охота к перемене мест» жительства, вследствие чего их прием в ведущие вузы, связанные с обороноспособностью страны, был негласно ограничен. Так или иначе, благодаря своему уму и потере бдительности, мы получили Леву в сотоварищи, о чем, впрочем, не пожалели.
Стоит ли говорить о том, что с такими мозгами и после такой довузовской подготовки, все, что касалось математики или физики со всеми их производными, было для Левы абсолютно ясным и понятным. На подготовку к экзаменам, вплоть до последних курсов он затрачивал минимум времени, главное для него было найти нормальные конспекты лекций. Расположившись где-нибудь на перилах лестницы в общежитии, и не спеша потягивая сигарету, Лева пробегал глазами страницу за страницей, что-то бормоча себе под нос. В отличие от нас – обычных людей, он воспринимал математику и физику как естественный и понятный мир, по которому и гулял свободно по своему желанию. Лева никогда не зубрил формулы и не запоминал уравнения, он всегда и все мог вывести, главное было понять логику и последовательность преобразований. Преподаватели от него либо были в восторге, либо в панике. Так он крепко озадачил преподавателя электротехники, когда для решения задачки на закон Ома и иже с ним, применил тройной интеграл, который сразу дал ему искомый ответ. Ошалевший доцент с трудом выдавил из себя: «В принципе – правильно, но можно было сделать как-нибудь проще…», на что получил искренне-наивный ответ необычного студента: «А что может быть проще тройного интеграла?», после чего быстро вывел в зачетке «отл.» от греха подальше.
Но ничто не совершенно под луной, или как заметил былинный российский гений Ломоносов, если где-то прибывает, значит где-то и убывает. Опасность подстерегла Леву с неожиданной стороны. Принимая решение об учебе в Технилище, он не учел, что бал в этом кладезе науки правит и такая дисциплина, как черчение. То есть с пространственным воображением, или описанием пересечения сложных поверхностей проблем не было, а посему начертательная геометрия была сдана «на ура», но вот начертить даже простые линии нормально он не мог физически (по предположению товарищей, Левины руки росли совсем не из того места). Даже просто изобразить рядом хотя бы приблизительно одинаковые линии было для него неподъемной задачей. Уже в начальном семестре простейшие чертежи, сотворенные Левой в результате долгих мучений, произвели на первом же зачете такое угнетающее действие на преподавателей черчения, что, несмотря на блестящий ответ по теории, больше «трояка» он не получил, чем осложнил процесс получения стипендии. Залив горе изрядным объемом пива, наш гений поставил крест на своих изобразительских способностях, но с учетом того факта, что заданий по другим предметам всегда было в изобилии, а мозги у соратников из общаги бывали в дефиците, он перешел на бартерные схемы оказания услуг. Была установлена условная «такса»: задание по математике на лист по черчению и так далее. Огрехи такой системы всплыли на очередном зачете: так как задание по черчению состояло из нескольких листов, их по бартеру делали, соответственно, разные люди. Лева не учел, что манера черчения у всех была разной, что и было незамедлительно отмечено преподавателем и оценено не более чем очередной «удочкой». Пришлось вносить изменения в систему, и «бартерная» схема сменилась «договором комплексного обслуживания клиента»: все задания по математике и физике на все листы по черчению. Такое креативное решение позволило Леве, наконец, вздохнуть свободно и перестать опасаться за стипендию. Отличником, впрочем, он никогда не был, так как в Технилище всегда хватало предметов, которые нужно было просто «долбить», но вполне успешно закончил вуз. По линии мечты юности – космоса Лева не пошел, а по слухам стал «звездой» кафедры математики технического вуза в тихой и провинциальной столице Чечено - Ингушской Советской Республики – городе Грозном…
Боб или Москва Верит Талантливым и Умелым
Борис, или просто Боб вырос в семье московских технических интеллигентов, а посему его путь в Школу был вполне осознанным. Таких абитуриентов всегда поступало достаточно много, и всякий технарь здесь мог найти себе специальность по душе. Главной чертой Боба была капитальность, которая проявлялась во всем, хотя и была большой редкостью среди вчерашних школьников. Делал ли он домашнее задание, печатал фотографии, усовершенствовал бытовую технику – все производилось не спеша, «с подходцем». На втором курсе он поразил всех, получив от небезызвестной преподавательницы термеха «пятерку», которые она вообще-то не ставила в принципе. В то же время, Боб не был записным отличником, рассудительно полагая, что студенческая жизнь слишком короткая, чтобы сводить ее к одной учебе. Дверь небольшой родительской квартиры всегда была открыта для его друзей, и мало где в мире можно было чувствовать себя более умиротворенно. И в этом была, несомненно, заслуга его мамы, которая тихо, но твердо держала дом в своих руках. При этом она всегда была в курсе личной жизни товарищей сына, и очень корректно давала советы, ценность которых в полной мере мы тогда оценить вряд ли могли. Обладая поистине золотыми руками, Боб обладал незаменимым в то время качеством: он мог сшить штаны – джинсы из материала заказчика. Надо сказать – это был процесс. Начинался он, как правило, в выходной день с утра, иногда с потребления пива, но неизменно неторопливо. Далее шло умственно-творческое осмысление и корректировка выкройки, элементы которой были выстраданы практикой и хранились, как высшая ценность. Где-нибудь к вечеру, элементы брюк вырезались, и начиналась настройка техники. Мечта женщин того времени – чехословацкая швейная машинка с ножным приводом была усовершенствована, ведь ей порой приходилось прошивать несколько слоев брезентовой ткани, а это было даже круче обычной «джинсы». Наконец и техника, и элементы штанов были готовы, а процесс вступал в решающую фазу. К этому времени обычно уже наступала глубокая ночь, привыкшая к подобному развитию событий мама стелила постели заказчику и закройщику в маленькой комнате, где часа через три и завершалось таинство изготовления будущей гордости владельца – брезентовых «а-ля джинсов» от лучшего кутюрье курса. Утром заказчик умиленно рассматривал шедевр и просчитывал повышение своих шансов у прекрасной половины человечества после демонстрации такой красоты. Примерно по такой же схеме происходили и другие производственные процессы, например, печатание фотографий, при этом Боб не признавал магазинных химикатов, а сам развешивал и смешивал компоненты. Особой его страстью была особо дефицитная в то время электронная техника. На заработанные в стройотряде деньги Боб приобрел тогдашнее чудо магнитофонной техники первого класса марки «Ростов». Это был приличных размеров ящик, крышка которого была сразу раз и навсегда снята, а внутренности подвергались постоянной доводке и совершенствованию. Венчали это чудо техники самодельные колонки, снабженные купленными из-под полы низко- и высокочастотными динамиками, и всякими новомодными примочками типа фазоинверторов. Прослушивание записей, как правило, проходило по одной схеме: через некоторое время Боб начинал прислушиваться и недовольно хмуриться, после чего появлялась видавшая виды отвертка, которая куда-то вставлялась, после чего звучание видимо должно было улучшаться, пусть и слышал это только один хозяин. Он даже участвовал в конкурсах на самодеятельную разработку бытовой техники, и изготовленный им кассетный магнитофон имел едва ли не лучшие характеристики, но первого места не получил. На внешнее оформление времени и желания не хватило, а на удивленный вопрос конкурсной комиссии по поводу отсутствия передней панели, последовал простой ответ, что сделано это исключительно для лучшего ознакомления интересующихся с внутренним устройством магнитофона. Обтянутые капроном от темных колготок динамики не могли компенсировать «недостатки дизайна», но и при таких очевидных недоработках изделие все же было отмечено призом.
В стройотрядах капитальность Боба проявлялась еще более отчетливо. Стена, которую он клал, вырастала не самыми быстрыми темпами, зато была ровной и с аккуратно необходимым количеством раствора. Это сразу вызвало уважение профессиональных каменщиков, после чего они обсуждали таинства «заведения углов» исключительно с Борисом. В подмосковном стройотряде мы реконструировали овощехранилище, представлявшее из себя сырой полуподвал, продуваемый к тому же насквозь через оконные проемы. Постепенно большая часть народа, выкладывавшего вентиляционный короб, начала чихать и кашлять и, как следствие, перебираться «на поверхность» поближе к летнему солнышку. В конце концов, короб мы с Бобом доделывали вдвоем, заполучив при этом прозвище «дети подземелья». Главной сложностью было состыковать разные участки конструкции: их клали разные люди и совершенно по-разному. Проблему быстро решил местный умелец – каменщик, который буквально тремя рядами выправил наше творение. В стройотряд на БАМ мы с Бобом также отправились вместе. Нужно отметить, что трех сотен бойцов оказалось многовато для небольшого Шимановска, так что нас постоянно перебрасывали на разные работы. В какой-то момент наш доблестный дуэт был передан в аренду бригаде кавказских шабашников, занимавшихся ремонтом дорог в городке. Все отказывались от такой «почетной» миссии, а мы с Бобом согласились – и все получилось достаточно забавным. Шабашники каждое лето «реанимировали» местный асфальтовый заводик, такой древний, что мы его звали «змей Горыныч», а потом, с помощью произведенной из него субстанции, заделывали дырки на дорогах и делали некоторое подобие тротуаров и дорожек. Руководил бригадой этакий «товарищ Саахов» из «Кавказской пленницы», только лет семидесяти, которому все остальные джигиты подчинялись беспрекословно. При знакомстве Ашик, Джамбулат, Гурген и проч. попросили их всех для простоты называть по-русски просто «Саша» и заодно ввели нас в курс незатейливой деятельности. Главной привлекательной чертой ее для шабашников было то, что во время выполнения, так называемого городского заказа, местные жители всячески уговаривали «асфальтировщиков» провести к их домам дорожки, закатать выезды и т.п., так что двери жилищ страждущих сами распахивались перед нами. Ведомые Ашиком – Сашей, мы позволяли угостить себя «чем бог послал», так что временами даже не ездили на обед в свой лагерь. Вечером же приходилось специально идти в отряд пешком через лес целый час, чтобы запах алкогольной части даров аборигенов не был слишком заметен, ведь в ССО был жесткий «сухой закон». И все же восхитительный запретный запах портвейна витал в нашей комнате, вызывая нездоровую зависть соратников. «Добил» же их наш с Бобом поход в настоящую городскую баню с парилкой и пивом (пусть и просроченным, ибо другого в этом населенном пункте попросту не было). Завистливый народ даже стал намекать удивленным командирам, что неплохо было бы проводить ротацию сданных в аренду ремонтников дорог, но те, несколько удивившись вдруг возникшей популярности нашего труда, напомнили, что в свое время все от него отказывались. Так или иначе, наше необременительное пребывание в статусе «детей улиц Шимановска» продлилось не очень долго: через пару недель отцы-командиры видимо не сошлись с джигитами в цене нашего трудового рабства, и нам пришлось покинуть бригаду «имени товарища Са…ах какого человека». Вспоминая то время, следует согласиться, что ничто так не сближает людей, как совместный труд, именно в ССО наша дружба с Борисом укрепилась и потом прошла все проверки временем.
Впрочем, не только к труду, но и к праздному проведению времени Боб относился серьезно и со знанием дела, сохранив это ценное качество на всю жизнь. Он неплохо играл в футбол, колесил по дорогам Крыма на велосипеде, рассекал склоны Джан-Тугана на примитивных тогда горных лыжах, позже взял в руки теннисную ракетку. В групповых мероприятиях Борис всегда был среди главных заводил, тем более что его коллекция рок-музыки была одной из лучших. Девушки его любили, иногда даже до крайних проявлений симпатий, но, как оказалось, в сердце еще со школы он носил лишь один милый образ, с которым и пошел по жизни.
Фантаст
или Мысль, Ворвавшаяся в Туманность Увлечения
Он был одновременно и приезжим и столичным жителем: приезжим – потому что был родом из Ленинграда, а столичным – потому что его родитель, бывший полярником, каким-то образом получил комнату в Москве, в коей Саша и поселился. В отличие от нынешнего поколения «питерских», которые оккупировали Престольную и завезли в нее, в основном, неудержимое желание передела собственности и откровенный цинизм, Александр был для нас неким носителем интеллигентно-культурных традиций северной Пальмиры. Даже внешность его выделялась какой-то утонченной удлиненностью, увенчанной жестким ершом темных волос. Он хорошо знал английский, поэтому после свободной беседы на отвлеченные темы с преподавательницей был освобожден от тягот посещения соответствующих занятий, а для интереса стал изучать «с ноля» испанский. Экзамены по обоим языкам он позже успешно сдал, хотя вряд ли предвидя при этом, какую роль они сыграют в его дальнейшей жизни. Вообще для меня он является наглядным примером того, что Технилище, при всей сложности учебы, не угнетало истинно творческих людей, но давало им некую системную базу для развития таланта. Саша был лучшим знатоком западной рок-музыки, у него была самая большая фонотека, так что всегда можно было чего-нибудь переписать. Соответственно, все новинки мы тоже несли к нему, и процесс взаимного приобщения не прекращался. Музыка в его комнате звучала постоянно, благо соседкой была незаметная глуховатая старушка. Сашины записи сопровождали нас и в стройотрядах, правда, в качестве профилактики борьбы с преклонением перед влиянием Запада, приходилось разбавлять их нашей проникнутой энтузиазмом эстрадой. Никогда не забуду забавную, просто киношную картинку: стройотряд, БАМ, глубинка, ни души. Из хрипатого репродуктора на стоящем посреди студгородка столбе раздается обожаемый Deep Purple. Под столбом под проливным дождем стоит в плаще местная девушка и пританцовывает под тяжелый ритм. Вода струйками сбегает по лицу, но она их будто и не замечает.… Вот так и проникал прогрессивный рок в отдаленные районы.
Главной страстью Александра все же были книги. Он постоянно приобретал в специализированном магазине произведения зарубежных фантастов на английском языке, которые у нас не издавались. Выпускались они в формате «покет-бук», имели красивые глянцевые обложки и желтоватую бумагу, и стоили весьма недешево. Я под Сашиным влиянием в какой-то момент тоже купил несколько подобных книг, которые впоследствии оказались очень удобными для сдачи кандидатского минимума по английскому. Вместо банальных технических текстов я, к взаимному удовольствию, читал и пересказывал преподавательнице фантастические боевики Гордона Диксона и Азимова. Но это был всего лишь эпизод, а вот в судьбе Александра фантастика сыграла решающую роль. Распределившись в «почтовый ящик», даже в командировках на полигонах он продолжал читать любимых авторов. Библиотека его росла, творческое начало требовало выхода, и в какой-то момент он попробовал себя в качестве переводчика. Я помню его первую попавшуюся мне на глаза пробу пера, это был изящно-романтический рассказ в стиле почти неизвестного тогда «фэнтези». Когда же в процессе перестройки, деньги в оборонке совсем платить перестали, Саша с радостью сделал фантастику делом своей жизни. Он быстро установил контакты с известными и любимыми им зарубежными авторами и получил права на издание их книг в России, основал первое в стране литературное агентство, затем издательство, и вскоре был признан одним из ведущих фантастических «гуру» страны. Так что теперь даже боязно прикасаться к светлому образу, как раньше говорили «литературного деятеля союзного значения», но что поделать – память предательски хранит молодые и еще не залитые в гранит образы.
«Ариец»
или Мужчины Высшего Товарного Уровня
Анатолий был этаким столичным «образцом» мужской привлекательности, или как позднее стали говорить «мачо». Блондин с прозрачными глазами ростом «под метр девяносто», настоящий эталон моднейшего тогда типажа «шведский мальчик», он действовал на женскую половину столицы, как удав на кролика. Портрет дополняла «мурлычащая» речь и знание модных московских «фенечек» в виде ссылок на философа Сенеку (произведений которого он, впрочем, в глаза не видел), или на китайское учение «дзен» (тот же вариант). В западной музыке Анатоль разбирался хорошо, модные и «подпольные» книжки почитывал, так что вполне тянул на звание «мажора». Лидерские качества позволяли ему иметь постоянную «группу поддержки», которая и сопровождала его во время студенческой бытности. Следует отметить, что его лидерство не переходило в высокомерие, а умение «подкалывать» не переходило границы «обидности», так что для соратников Анатолий был вполне «своим». В ту эпоху длинных волос, он обладал еще одним ценным качеством – у него неплохо получались модные стрижки при минимальном количестве инструментов. Наверное, уборщицы мужских туалетов Технилища бывали весьма удивлены, обнаруживая целые кучи стриженых волос, хотя все объяснялось просто: значительная часть студентов нашей группы устраивала здесь коллективную корректировку своих грив.
К своей внешности Анатолий относился, как к естественному оружию, даже позволял ее «подпортить», занимаясь (и – небезуспешно) боксом. Самое смешное, что некоторая обманчивая «гламурность» притягивала именно к нему желающих испытать его мужественность на прочность. То в известном всему Технилищу «пивняке», в обиходе известном как «гадюшник», к Анатолию привязался полутрезвый «абориген», то на «картошке» попытался «покачать права» излишне ревнивый студент с параллельного потока. Заканчивалось испытание примерно одинаково – глубоким нокаутом оппонента при полном нашем одобрении. В остальном, Анатолий был как все: тянул студенческую лямку, ездил в стройотряды и на «картошку». Правда, на втором курсе удивил всех, женившись на весьма импозантной дамочке, которая вела, как тогда выражались, «богемный» образ жизни. Ее папа был то ли «красным директором» – академиком, то ли партийным деятелем, что позволяло девушке реализовывать свои капризы и фантазии. Мы ее видели всего один раз в каком-то немыслимо-несоветском наряде, одетом с нарочитой небрежностью и сопровождаемом высокомерной полуулыбкой на лице. Обладать этаким сокровищем было затруднительно, им дозволялось лишь восхищаться, так что Анатоля хватило только годика на полтора, после чего последовал затянувшийся развод. Он неожиданно «аукнулся» ему позднее после распределения в одну закрытую организацию. Дотошные «местечковые» обитатели этой «конторы» сначала разнюхали данные о родственных отношениях знаменитого директора – лауреата и экстравагантной супруги Анатолия, так что из желающих запечатлеть-таки, на всякий случай, свое уважение к нему чуть не выстроилась очередь. Зато потом, после поступления корректирующих данных о разводе, образовалась очередь уже из желающих как-нибудь нагадить. В общем, «хождение в богему» довольно дорого обошлось нашему «мачо», зато послужило хорошим поводом переосмыслить ценности и обратить внимание на ту, как оказалось, единственную, которая его действительно любила. Следует отметить, что специально использование своих «сексапильных» достоинств Толя не практиковал, но против их помощи в учебе ничего не имел. Так что никто не удивлялся тому, что преподавательница английского далеко «постбальзаковского» возраста только к нему одному из всей группы обращалась исключительно по имени, которое произносила с особым придыханием, а ответ, каким бы он не был, всегда сопровождала одобрением. Полной противоположностью было отношение к Анатолию обитателей военной кафедры. То ли они чувствовали никак не сочетающийся со строевой подготовкой тонкий запах «богемы», исходивший от него, то ли шведская стрижка действовала на них как красная тряпка на быка, но на экзаменах и занятиях над ним постоянно сгущались тучи и сверкали молнии, выражавшиеся в «трояках» и даже «бананах». Самое интересное, что в послеинститутском периоде жизни Анатолия была, пусть и непродолжительная, попытка снискать офицерские лавры, что еще раз доказывает, что противоположности иногда притягиваются…
Никитин или Миссия Выполнима: Трагедия или Успех?
Он, наверное, в наибольшей степени из всей нашей группы обладал набором качеств, которые могли продвинуть его в «герои перестройки»: ум в сочетании с авантюризмом, разнообразные таланты вперемежку с пороками, обаяние с приправой цинизма, коллективизм и эгоизм в одном флаконе. Почти в каждом вузе существовали такие полумифические личности: организаторы и бессменные участники всяческих загулов, спонтанных пьянок и авантюрных инцидентов. Молва награждала их поистине нечеловеческими способностями, как в области подготовки проектов или сдачи нескольких экзаменов за один день, так и в части потребления алкогольной продукции, и соблазнения представительниц прекрасного пола. Легенды описывали, как они, без особого ущерба для нетрезвого здоровья, выпадали из окон, на спор куда-то взбирались, или что-то переплывали, попадали в милицию или на закрытые территории и т.д. и т.п. Конечно же, они были обожаемы девушками и своими родителями, и ненавидимы деканатами и комитетами комсомола.
Родители Никитина были продвинутыми и «остепененными» научными сотрудниками подмосковного закрытого НИИ, людьми со связями и деньгами, обожающими своего первенца. Так что Серега произрастал по принципу «все для гениального мальчика». Был он по-настоящему талантлив, занимался всем и вся, хотя и не слишком глубоко и до конца. В школе учился легко, сильно не упираясь, все схватывал на лету, а посему был записан в «звезды». Диапазон интересов школьника Никитина простирался от «малин» с реальными «урками» до комсомольского оперотряда, и от спортивных секций до портвейна «три семерки». Взрослый мир оказался более притягательным, так что компания экс-спортсменов с развеселыми «чувихами» довольно рано довела Серегу до алкогольно-половой зрелости. Тем не менее, в Технилище он поступил без проблем, и первое время выезжал на заложенном интеллектуальном багаже и связях родителей. Полученный своеобразный опыт, модный «прикид», налет исключительности и порочности, слегка заикающаяся и проникновенная декламация ранних стихов Маяковского и поэмы «Флейта – позвоночник», – все это действовало на представительниц прекрасного пола, как танец Каа на бандерлогов, и приятно скрашивало скучные трудовые будни. Был, правда, один пунктик, который потом сопровождал Серегу всю жизнь: он просто «западал» на имя Оля. Стоило одноименной особе показаться на горизонте, и наш герой принимал охотничью стойку не хуже натасканного сеттера. Ранняя женитьба (конечно же, на Оле) в этих условиях была неотвратима. Брачные узы, быстрый ребенок, столь же стремительный развод – не лучшие помощники в учебе, а если приплюсовать сюда совершенно реальные традиционно русские запои, то можно удивляться только тому, что отчисление настигло Никитина уже на третьем курсе. Кафедральный преподаватель, который по выражению Пушкина был сам «не враг бутылки», по принципу взаимного отталкивания одноименных зарядов прописал Сереге двухлетнюю исправительную командировку в ряды Советской Армии. Связей и ресурсов родителей хватило на то, чтобы обеспечить не слишком отдаленное место службы и совпадение демобилизации с восстановлением в институте. Но вот надежды на исправление не оправдались: половые приключения с официантками, медсестрами, телефонистками и другими представительницами гарнизонного женского бомонда лишь регулярно понижали количество «лычек» на Серегиных погонах. Спасало его только регулярное выполнение домашних заданий и проектов для старших офицеров части, которые дружно учились в военных заведениях. Каждый загул заканчивался заменой «губы» на интеллектуальное рабство, а замкомполка вдруг поражал свою военную академию знанием математики, теоретической механики или баллистики.
Попав после армии на наш поток, Серега с удивлением обнаружил в лице замдекана своего заклятого друга, с легкой руки которого он и «трубил» два года. В группе же его приняли хорошо, мифический шлейф обеспечил ему особый статус центра притяжения и уважения. Нужно отметить, что никакого налета «мажорства» или «золотой молодежи» на нем не было: студенческую лямку он тянул наравне со всеми, в трудовых повинностях участвовал, общественной работы не избегал. Вместе со всеми отправился и на практически неотвратимые сельхозработы, которые стали для него весьма знаковыми. Во-первых, приехал он туда после вполне реального запоя, вследствие чего пугал нашу компанию видом человека, в мучениях запихивавшего в себя универсальное всероссийское лекарство, во-вторых, на бескрайних полях встретил девушку с параллельного потока с роковым именем Оля, на которой потом традиционно и женился. Все было бы ничего, вот только замдекана имел хоть и слегка отравленную алкоголем, но еще крепкую память… Схватив на пятом курсе пару «трояков», Серега поехал с группой на практику, где первым делом повстречал курирующего ее прохождение и совсем нетрезвого недоброжелателя. Тот сначала мучительно соображал кто перед ним, а потом счастливо улыбнулся и неуверенно изобразил рукой известный жест футболиста, забившего гол: «А-а-а, Никитин… Во тебе, а не стипендия!». Жест и слово «Во!» были столь убедительны, что Серега попросил вновь обретенную «половину» уточнить причину радости замдека, ведь семейным стипендию давали и с «тройками». Та была девушкой весьма пробивной, обнаружив реальное «Во!», пошла жаловаться во все инстанции. Справедливость была восстановлена, хотя и с задержкой.
Распределение и, соответственно, тему диплома Никитин получил неожиданные. По крайней мере, с нашей специальности заниматься разработкой средств спасения космонавтов отправляли крайне редко. Повеселив дипломную комиссию «разработкой скафандра 54-го размера» вместо приевшихся оперативно-тактических «изделий», Серега попал в испытательный отдел. Подразделение это в КБ было на особом счету: здесь была возможность «подрабатывать собственным здоровьем» на испытаниях скафандров и прочего оборудования. Тут ты мог покрутиться на центрифуге, поболтаться в ледяной воде до сильной степени замерзания, потаскать в полной выкладке грузы по ступенькам лестницы, и даже побывать в невесомости в падающем в пике самолете. Изобретательность разработчиков нашей космической программы была на уровне, а вот ощущения от изощренности их умов почти всегда оказывались неприятны для организма. На какое-то время Серега даже окунулся в исключительно трезвую жизнь, так как эффект от совмещения похмелья и центрифуги означал часа два лежки в обнимку с тазиком и не совсем добровольное, но полное очищение желудочно-кишечного тракта. И это при том, что отдел испытаний был знаменит тем, что получал для протирки во время экспериментов всевозможных устройств и элементов спецкостюмов невообразимое количество спирта, который в то время был самой твердой, пусть и жидкой валютой. Например, во время неизбежных сельскохозяйственных работ, научные специалисты отдела прихватили пару канистр «технического», которые обеспечили им не только полную индульгенцию от прополочных и прочих работ по распоряжению местных агронома и бригадира, но и непреходящий праздник с катанием на тройке в компании гармонистов и представительниц прекрасного пола. Время шло, ситуация с козлом, запущенным в огород, все менее нравилась жене Никитина Ольге №2, тем более что на горизонте замаячили новые обладательницы рокового имени. Наступление перестройки не только освободило его от брачных уз, но и вроде бы открывало необъятные возможности для склонного к авантюризму характера Сереги. Он с головой нырнул в лихие 90-е, обзавелся всеми атрибутами «крутизны», включая длинноногих секретарш, белый «Мерседес», офис непонятной конторы в центре столицы. Деньги вдруг спонтанно обрушивались на него, затем столь же стремительно исчезали, оставляя одни долги. Загулы от переизбытка чувств и адреналина при столь «полосатой» жизни приняли всемирный масштаб, так что исчезновения и пробуждения в мятом костюме «от Кардена» где-нибудь на Канарах стали обыденностью. Мы как-то пытались найти и пригласить его через «бывшую» на встречу выпускников, но бросили это бесполезное занятие, так как Никитин, по ее словам, в это время переживал очередной период, когда значительная часть «авторитетных» бизнесменов «чиста конкретно» гонялась за ним по столице, с целью взыскания долгов, возможно – и с помощью всяческих экзотических стимуляторов типа паяльника. Общение с Серегой в этот период было опасно для окружающих, так что мы бросили это занятие. В конце концов, каждый из нас переживал изменения в стране по-своему, и вряд ли Никитин испытывал радость от того, что колесо нового времени, переехавшее судьбу практически любого из моего поколения, в его случае было от «шестисотого» Мерседеса.
В дальнейшем его следы терялись все больше. Как и где протекала эта похожая на фейерверк жизнь я не знаю, но на то он и был человеком – легендой, чтобы существовать отдельно от мучимого страстями тела в виде баек и мифов.
Преподы или Мы Вас Тут Угробим
Школа всегда вполне заслуженно гордилась своим преподавательским составом. Он сильно менялся по мере обучения в сторону узких специалистов, появлялись представители отраслей, но качество неизменно было высоким. На фоне общей благодарности, память чаще всего выхватывает забавные случаи в обучении, а также интересных субъектов этого процесса. С одним из них я столкнулся еще на вступительных экзаменах по физике. Был он довольно преклонного возраста с ветеранскими планками и довоенными усами. Свою весьма своеобразную речь сопровождал выразительной мимикой, вращал глазами и пересыпал странноватыми фразами, которые сразу становились афоризмами в нашей студенческой среде. Для особой убедительности служила внушительных размеров линейка, которой он мог неожиданно шлепнуть, сопровождая карательное действие поучительной фразой типа: «У нас – как в джунглях: кто уснул, того и съели…» или «Не спи – замерзнешь…». На одной из первых лабораторных по измерениям, он, особо выразительно закатывая глаза, несколько раз с трепетным подвыванием произнес: «Это получается по нониусу…». Мы, естественно, прониклись благоговением к этому, видимо, великому ученому, но потом узнали, что это название шкалы на штангенциркуле. Все его чудачества и непонятные вопросы пугали нас – первокурсников, но, когда лабораторные закончились, и мы перестали с ним контактировать, все вспоминалось уже по-доброму и с улыбкой.
Большое впечатление на «козерогов» производил и преподаватель химии. В лучших традициях русской профессуры на первой лекции он торжественно произнес для нас приветствие в стиле лицейских стихов Пушкина. Мы воодушевились «вхожденьем в славную семью» и начали влюбляться в старика. В дальнейшем он регулярно расцвечивал скучные формулы и реакции неожиданными отступлениями. Все дело в том, что главной страстью химика были взрывчатые вещества, которые он иногда и применял, видимо для наглядности и пробуждения от скуки и сна несознательных студентов. Ну а как было не проснуться, когда от легкого щелчка указкой по все повидавшей поверхности стола вдруг происходил небольшой разноцветный взрыв. А во время лекции по солям металлов, преподаватель вдруг начал увлеченно рисовать во всю доску формулу чего-то очень похожего на паука с кучей бензольных колец, водородных и азотных цепочек. Вся аудитория с сопением и чертыханием минут пятнадцать воспроизводила рисунок в своих тетрадях. Наконец, удовлетворенный старик отошел, и, окинув взглядом свое творение, спросил: «А вы знаете, что это такое?». Судя по восхищению, это должна была быть как минимум формула ЛСД, но мы в этом уверены не были. Так и не дождавшись ответа, он с благоговением произнес сам: «Это сильнейшее бризантное вещество», затем выдержал паузу и добавил: «Впрочем, к теме лекции это не имеет отношение». Когда же он начал стирать свое творение, в аудитории вполне осязаемо прошелестело «Твою ж мать…». Несмотря на подобные чудачества, мы лектора любили, он не зверствовал на экзаменах, а на прощание даже сочинили ответное стихотворное произведение, чем его чуть не прослезили.
Полной противоположностью милого химика была знаменитая преподавательница термеха. Женщина она была крутая, по-моему, ее боялись даже на кафедре и в деканатах. Будучи абсолютно уверенной в том, что только она одна знает термех, на экзаменах даже отличников преподавательница скручивала в рулон и опускала с небес. Наверное, в ее жилах текла кровь инквизиторов, потому никакие мольбы и причины не срабатывали, поговаривали даже, что неизвестные регулярно прокалывали шины ее автомобиля на площадке перед Главным корпусом. Садистские наклонности усугубляла выдуманная самой преподавательницей особая система обозначения векторов, координат и прочей термеховской начинки, без применения которой при ответах на экзамене тебе ничего хорошего не светило. Увидев отсутствие оригинальных обозначений, дама последовательно и безжалостно выводила страдальцев на получение «двойки», хотя институтский учебник по термеху был одним из наиболее удачных. Студенческая молва приписывала происхождение такого поведения учению дедушки Фрейда. Неукротимая дамочка по слухам вела бурную интимную жизнь: то сходясь, то расходясь то ли с мужем, то ли с сожителем. По нынешним временам, она, возможно, «оттягивалась» бы в специальных интимных салонах в роли «мамочки – повелительницы», да еще бы и деньги за это получала, но тогда в стране «секса не было», а вот двойки по термеху были, поэтому зоркий взгляд студентов особо следил за «оперением» преподавательницы. Во время бурных «схождений», она надевала кофточки немыслимых канареечных и розовых расцветок, а на ногах появлялись туфли с кроваво-красными сердечками. В этот благословенный период мы имели неплохие шансы сдать домашние задания, зачеты и экзамены, но вот «светофор» менял цвет на черный и серый, что свидетельствовало об очередном расставании – и горе было подвернувшемуся под тяжелую дамскую руку в это время…
Особой кастой были преподаватели всевозможных политических наук. К несчастью, весь период нашего обучения прошел «под сенью» специального постановления ЦК КПСС «О всемерном повышении, усилении, изучении нетленного учения классиков марксизма – ленинизма в нашем институте и (вроде бы) Саратовском университете». То ли студенчество в проштрафившихся вузах больше других вместо политзанятий пило пиво на брегах Яузы и Волги, то ли зоркое око ЦК дотянулось только до нас, но кафедры общественных наук были усилены, и на них появились монументальные политдамы. Они явно были пристроены на непыльную работенку «по блату», не очень напоминали соратниц большевиков типа Н. Крупской, а скорее относились к типу любвеобильной И. Арманд. Для нас это означало одно: мы были обречены на приобретение больших букетов цветов на каждый экзамен и зачет. Несмотря на грозное постановление, особых политических репрессий мы не пережили, но вот на заключительном экзамене по научному коммунизму гром все-таки грянул. То ли вспомнив о постановлении, то ли усомнившись в способностях преподавателей Школы идеологически правильно оценить наши усилия по изучению бестселлеров научного коммунизма, на наши несчастные головы был десантирован политически подкованный чернявый мужичок с мохнатыми руками и усталым от непрерывного изучения марксизма-ленинизма взглядом. На улице было лето и тридцатиградусная жара, а в аудитории явно потянуло убийственным холодком. К сожалению, именно в это время «любимый Леонид Ильич» разродился трилогией мемуаров, которые вся страна была обязана изучать. Написанная, видимо, спичрайтерами генсека, эта «нетленка» и читалась как приложение к его выступлениям, а после прочтения в голове мало что оседало. Присланному идеологу на нашем экзамене видно было скучно, вот он и решил «порезвиться». Поинтересовавшись для начала у какого-то бедняги, в каком году, собственно, происходили события на Малой Земле, он сразу ввел его в состояние ступора просьбой назвать главных героев этого и других произведений. Пара минут – «банан» в кармане. Следующая жертва вспоминала уже героев целинных похождений генсека, затем пришел черед третьего, не сподобившегося перечислить всех членов Политбюро, коих, между прочим, было человек пятнадцать. Расправившись с очередной жертвой, мужичок слегка разомлел от жары и собственной активности, а посему далее не сильно вмешивался в течение госэкзамена. Кое-как мы забили последний гвоздь в гроб капитализма, и только несчастные обладатели двоек, сам факт получения которых рассматривался чуть ли не как измена Родине, поплелись в деканат на экзекуцию и получение допуска на пересдачу.
На старших курсах преподаватели по спецпредметам лютовали гораздо меньше, ведь с каждым семестром мы приближались к статусу, который назывался «коллеги», а многие из нас уже подрабатывали на кафедрах. Особенно интересны были «приходящие» преподаватели, которые работали в различных НИИ и КБ. Как правило, они были достаточно лояльны на экзаменах, но подсмеивались над нашими проектами, быстро определяя наметанным глазом попытки схалтурить. Особенно запомнился заместитель директора знаменитого КБ, лауреат всевозможных премий, профессор и доктор наук. Манера изложения материала у него была очень забавной, пересыпанной всяческими «фенечками», которые мы с радостью обсуждали. Так на протяжении нескольких лекций, он несколько раз называл странную аббревиатуру «РМЮ», а мы ее честно записывали в лекции, рассчитывая в дальнейшем разобраться, что сие значит. Наконец наша Леночка, бывшая мастером спорта по гимнастике, наивно-любознательно решила уточнить, что же это такое. Лектор очень удивился вопросу и произнес: «Разве вы не знаете… Это же «розовая мечта юности» …». Нам же, видимо утратившим за время обучения эти самые мечты, не осталось ничего, кроме как лазать по лекциям и вымарывать эти образные три буквы. В процессе занятий, лектор порой изображал на доске ракету, но делал это столь криво, что каждый раз извинялся и пытался исправить рисунок, правда, последующий уродец получался еще хуже. Вообще, было не очень понятно, как он мог дойти до вершин карьеры в своем КБ при таких чертежных способностях, но потом мы узнали, что он обладал особым даром определять проблемные узлы «изделий» и вносить корректировки в разрабатываемую конструкцию, доводя ее до заданного уровня тактико-технических характеристик. Как правило, это были «штучные» специалисты, имевшие большой опыт конструирования, знавшие устройство различных блоков, способные в любое время мчаться куда-нибудь на дальний полигон, чтобы там по останкам изделия определять дефекты и недоработки, а также принимать принципиальные решения по изменениям конструкции. Профессор обладал особым чувством рациональной красоты изделий, и, рассматривая очередной курсовой проект ракеты, казалось, физически страдал, если она была, по его мнению, слишком «толстая», или «тощая». Экзамены он принимал весело и беспечно, и нужно было очень «постараться» или обидеть лауреата, чтобы получить оценку ниже «четверки». Правда, на рассмотрении диплома произошел случай, который еще больше закрепил его авторитет в наших глазах, но чуть не стал роковым для защищающегося. Девушка – круглая отличница, просидевшая пять с половиной лет на первой парте, неистощимый источник лучших конспектов для нас – разгильдяев, к дипломной работе подошла с особым энтузиазмом. Она разработала какую-то глобальную модель расчетов на ЭВМ, просчитала немыслимое количество вариантов и облекла все это в красивую чертежно-диаграммную упаковку. Блестящий диплом сопровождался блестящим докладом ровно до той поры, пока заскучавший до дремоты профессор вдруг, просматривая очередной лист, не оживился и задал всего один вопрос, но такой, который вдруг обнажил принципиальную ошибку, делавшую всю эту гору расчетов абсолютно бессмысленной. В аудитории повисла тишина, девушка была на грани обморока, а наш герой, выглядевший расстроенным от возникшей неловкости, которую сам и сынициировал, подвел резюме услышанному: «В прочем, это не умаляет заслуг дипломанта, проделавшего огромный объем работы». Тут все облегченно выдохнули, девушка вернулась в сознание и получила заслуженное «отлично». Впоследствии мы узнали, что наш лектор тяжело пережил уничтожение плодов его работы, санкционированное пресмыкавшимся перед американцами первым и последним президентом Советского Союза. Фактическое уничтожение таких специалистов и привело к тому, что страна за последние десятилетия ничего принципиально нового не разработала, а пресловутая «Булава», например, на испытаниях регулярно самоликвидируется из-за нештатной работы. Тогда же, именно под влиянием общения с этим и подобным ему преподавателями, многие из нас стали понимать, что такое настоящий «инженер – конструктор».
Материя Школы.
Традиции и обычаи
или Мемориал Вековых Традиций и Устоев
Легенды и обычаи сопровождали студентов Школы на протяжении всего обучения. Они были разными, формировавшимися в разные времена и даже эпохи, но сами по себе подчеркивали древнюю историю храма науки. Обычаи были короткими, как выражение «Сдал сопромат – можешь жениться», или длительными, как практически обязательные поездки в стройотряды после первого курса. Часть из них подхватывалась массами, как, например, прикосновение «на счастье и удачу» к носу бронзовой собаки на станции метро «Площадь революции», либо, наоборот, становилась необязательной, как торжественный спуск тубусов по Яузе после сдачи черчения (просто тубусы приходилось снова покупать, так как на старших курсах приходилось чертить не меньше). Мрачноватые здания старого корпуса вкупе с запутанной системой коридоров, проходов и лестниц – все это не могло не породить слухов о появляющихся призраках «вечного студента», «черного профессора» или «автомобиля Берии». Просто обычаи Технилища были со временем встроены в учебный процесс, либо стали неотъемлемой частью его жизни.
Традицией, например, являлась диспропорция между количеством студентов мужского и женского пола, что, в свою очередь, породило легенды о том, что любая студентка Школы может выйти замуж. А вот в реальности, наши соратницы действительно были окружены повышенным мужским вниманием, что нимало не мешало им быть «настоящими боевыми подругами», а студенческие свадьбы на старших курсах были нормой. Студенткам тяжеловато приходилось на празднованиях Дня советской Армии, но зато на восьмое марта они просто купались во всеобщем внимании. Перенасыщенность воздуха вуза мужскими ферамонами даже породила грубоватый миф о том, что та самая пушка на набережной возле Главного корпуса выстрелит только тогда, когда диплом получит студентка – девственница. Как говорили в Одессе: «Я за вас не знаю…», но в наше время пушка молчала…
Легенды о тяжелой учебе в Технилище имели под собой вполне реальные традиции очень интенсивного обучения на первых двух курсах. «Козероги» сразу попадали в процесс с большим объемом самостоятельной работы, причем проверку на прочность проходили не только мозги, но и способность «пахать», а также умение равномерно и правильно распределять свое время. «Отсев» примерно трети – четверти поступивших за два курса был обычным, что намного превышало уровень отчисления учащихся других вузов. Традиции выезда в стройотряды касались практически всех здоровых студентов, при этом после первого курса это было добровольно – принудительным явлением, а вот после второго – мы сами выбирали себе маршруты. Обязательный выезд на месяц на картошку доверялся старшекурсникам, хотя ненормальная активность партийных кураторов сельского хозяйства иногда приводила и к внеплановой краткосрочной битве за урожай.
Во время нашей учебы как-то незаметно из жизни страны ушли КВНы, но тяга к юмору была такой, что каждую весну проводились фестивали студенческих театров. Не случайно, что некоторых студентов Школы я потом встречал в появившихся тогда театрах-студиях, а наиболее талантливые представители нашего поколения впоследствии стали успешными актерами. Многие из них «пробивались» к театральному искусству в прямом смысле этого слова. Дело было в том, что в конце семидесятых приобретение билетов в театры (а, особенно на премьеры или «модные» спектакли) стало делом почти безнадежным или очень дорогим. А прикоснуться к искусству ну очень хотелось, ведь тогда многие ехали не «завоевывать» столицу, а впитывать в себя все новое, прогрессивное, интеллектуальное. Вот на волне таких настроений сформировалось интересное неформальное молодежное движение: некоторые (в основном, самые модные) театры столицы оказались «поделенными» между различными студенческими группировками, или как мы их называли – «конторами». Не было в этом никакого криминала, просто организовывались массовые походы на продажи билетов и брони на спектакли. В связи с тем, что распродажи осуществлялись в порядке живой очереди, важно было возглавить эти очереди и вести списки страждущих билетов. Это как раз было совсем непросто: часто заводилось по нескольку списков, проводились переклички, противоборствующие стороны всячески пытались «отодвинуть» конкурентов и внушить прибывающим гражданам, что именно твой список – главный. Даже обаятельные девушки могли оказаться конкурентками: вот одна как бы интересуется очередностью – миг, и драгоценная бумага рвется на мелкие кусочки, однако после почти артистической трагичной паузы извлекается дубликат списка, а прекрасные и коварные создания чуть не плачут от досады. В основном эти «конторы» подпитывались за счет обитателей общежитий, как наиболее сплоченных и организованных групп, а самая крупная в Школе «держала» Ленком. Каждая продажа билетов на декаду превращалась в тщательно планируемую операцию по защите «своего» театра от возможных посягательств. Первую группу составляли дежурные, которые уже накануне начинали вести списки и менялись в течение дня. Другая часть выходила «в ночное», то есть проводила около театра всю ночь, при этом менялись дежурные у заветного входа, а остальные спали в близлежащих подъездах. Был таковой и у нас в здании напротив Ленкома, причем мы сами установили в нем замок и раздали ключи жителям. Порядок в подъезде был «железный», так что граждане с пониманием относились к нашим бдениям, да и вездесущих алкашей мы распугивали. Обычно двух групп хватало, но если на закупаемый период времени попадали «знаковые» спектакли типа «Тиль» или «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», то резко возрастала угроза нападения со стороны конкурирующей «конторы», в связи с чем на усиление с первыми поездами метро прибывала группа «сдерживания». Всего могло набраться до сотни «бойцов», которые выстраивали целые линии обороны. Случались и схватки, во время которых действовал своеобразный «кодекс чести»: запрещались удары, использование предметов, срывание одежды и т.д., разрешались вытеснение и вырывание из рядов. Этакая русская «стенка на стенку» с призами в виде театральных билетов, кстати, никаких кровавых повреждений никто не получал. Следует отметить, что помимо нормальных «контор», которые имели устойчивые пристрастия в виде конкретных театров, существовали и «вольные» бригады, которые занимались налетами на чужие территории. Иногда они собирали весьма внушительные силы, так что остальные вынуждены были объединяться для противостояния этим «викингам». Внутри этого своеобразного движения любителей Мельпомены, можно было обменять добытые билеты разных театров, так что при удачных раскладах и активности, в течение пары лет можно было посетить основные спектакли столицы. Театры также были весьма разными с точки зрения обороны, легче всего было отстаивать входы, расположенные в нишах и имевшие поднимающиеся ступени. А вот у Театра Сатиры, имевшего большие стеклянные проемы, они как раз и регулярно выдавливались. Это ставило под угрозу саму продажу билетов, но и здесь все решалось полюбовно: победившая сторона по кругу пускала шапку и необходимые сто рублей быстро набирались, а местные стекольщики уже заранее готовили сменное полотно, которое и монтировалось в течение часа. И вот уже все проблемы и преграды позади, и ты получаешь свои законные две пары билетов. Потом поход в театр, предвкушение действа, да еще и в сопровождении милого создания – ну а какое девичье сердце могло выдержать такую культурную атаку, тем более, когда на тебе одеты модный пиджак и туфли на платформе, выделенные «счастливчику» братьями по общежитию. Если отбросить некоторые моральные издержки, то только благодаря «конторам» мы – студенты смогли посмотреть по-настоящему великие постановки Захарова, Плучека, Симонова, Любимова, и даже приезжавшего на гастроли Товстоногова. С позиции нынешней культурной пресыщенности, можно, наверное, осуждать нас, но что это стоит по сравнению с тем благодарным, переходящим в восхищение взглядом подруги… Уж такие были у нас обычаи – преодолевать все и вся на пути к прекрасному. Per aspera ad astra…
Комсомол или Можно Все Только Ударникам
Политический антураж нашей жизни того времени был представлен комсомолом. Это была та самая «объективная реальность», через которую проходили практически 100% студентов, так что всякие потуги вдруг «прорезавшихся» диссидентов преуменьшить роль и влияние комсомола на жизнь молодежи того времени считаю враньем. Другое дело, как мы к комсомолу относились…. Большинство рассматривало пребывание в этой организации как некие правила жизни, иногда досаждающие – в виде всяких обязательных мероприятий и наказаний, иногда привлекательные – в виде праздничных вечеров и дискотек, встреч с артистами, поездок по стране и за рубеж (тусуются же сейчас отроки за государевы и негосударевы деньги на Селигерах и других местах отдыха). Комсомол того времени выполнял и функции своеобразного «социального лифта», с помощью которого часть (и, вообще-то, не худшая) получала возможность выстроить карьеру и повысить свой статус в обществе, проходя довольно жесткую школу управления и организации, чтобы в дальнейшем пополнить ряды партийных, советских или хозяйственных функционеров. Вопрос был в том, какими способами продвигался по карьерной лестнице тот или иной молодой человек, а также насколько его личные качества соответствовали ступенькам, на которые он взбирался. Мы комсомольских функционеров делили на «вожаков» и «вожачков». Первые были, по сути, представителями нашей среды: они «генерировали», «впрягались», «пробивали», «организовывали», «прикрывали на верху», «возглавляли», «делили тяготы и проблемы», добиваясь, в конце концов, каких-то результатов вместе со всеми. «Вожачки» – это особая категория, которая, получив указания или даже только намеки из вышестоящих инстанций, прежде всего, прикидывала, что можно с этого поиметь, после чего начинала изображать бурную деятельность, плодя большое количество лозунгов и призывов, мешая всем, а потом пристраиваясь где-нибудь с теплого бока ближе к начальству и рапортуя первым о «превозможениях» и достижениях. Самое интересное в том, что большинство нынешних обличителей «комсомольского стада» произошли именно из «вожачков», просто времена изменились, а они по-прежнему в теплой сторонке. Мы нормально относились к «вожакам» (люди сами выбрали себе такой путь), а тем более, к руководителям «первичек» – комсоргам групп, замполитам групп, членам факультетских комитетов, которые жили и учились бок о бок с нами, да еще и «отдувались» за нашу в разной степени «несознательность». «Вожачков» – активистов в нашей среде обычно тихо презирали, но иногда людей пробирало, и зарвавшийся карьеристик мог получить «темную», либо общественное противодействие, которое могло навредить его светлому будущему. Так что гнусный народец старался не обострять отношения с массами и обычно со временем мирно исчезал в укромное местечко.
После того как большинство из нас в массовом порядке были определены в комсомол в школе, а потом были охвачены всяческими мероприятиями и инициативами в старших классах, институтская политическая деятельность была даже менее обременительной. На первых курсах в основном все сводилось к «накачкам» за учебу, да и то, в основном, после очередной сессии. В условиях «мясорубки» первых курсов, дополнительные политические «проработки» отстающих были малоэффективны: кто хотел и был способен, тот и так цеплялся за свою студенческую жизнь. Комсомольская деятельность проявлялась в зазывании в оперотряд, который занимался всяческими дежурствами на массовых мероприятиях, а заодно и выполнял функции внутренней «полиции нравов», участвуя во всевозможных проверках и рейдах в общагах. За это мы оперотрядовцев не любили, однако впоследствии приспособились: во-первых, старшекурсники имели уже совершенно другой статус, а во-вторых «свои люди» в отряде всегда предупреждали о готовящихся акциях, а в случае спонтанных задержаний и недоразумений всегда могли договориться с руководством о мирном разрешении конфликта. Еще одним проявлением политических обязанностей была повальная подписка на комсомольские издания, однако и здесь неунывающая братия обходилась минимальной кровью, выписывая себе странный по всем параметрам журнальчик с названием типа «Комсомольская жизнь» на полгода всего за рубль с небольшим. Читать это произведение было невозможно – сразу становилось понятно, что там трудились пристроенные по блату «вожачки» и был он настолько дебильно-неинтересный, что использовался лишь по одному известному предназначению (туалетная бумага тогда существовала для исключительных эстетов). Другие издания (в том числе и прославившийся позднее «Московский комсомолец» и даже «Молодой коммунист») несли в себе некую пользу хотя бы для изготовления домашних заданий или рефератов по политнаукам.
Руководящее звено «первичной организации» было представлено комсоргом и замполитом. На первого ложились обязанности посещать всяческие совещания, собирать взносы (на редкость муторное занятие в условиях молодецкого «пофигизма»), покорно выслушивать претензии комитета комсомола и деканата по учебным вопросам. Функции второго были вообще непонятными и связанными с подпиской на издания и проходившими время от времени политинформациями, заканчивавшимися зачастую в «пивняках», где слабоалкогольный напиток восстанавливал утраченные во время «пятиминуток гнева» мозговые клетки. Естественно, на обе указанные позиции никто не рвался, так что выборы лидеров проходили долго и несознательно. Правда, на первом курсе в нашей группе оказался самовыдвиженец – им стал к всеобщему удивлению зачисленный по «спортивному набору» кандидат в мастера спорта по плаванию. Непонятно, что он хотел с этого поиметь, может подстраховаться от отчисления, однако его умственные способности, измотанные длительными тренировками, все равно не позволили ему продержаться больше одного семестра. Вылет его, правда, не огорчил, так как за кого плавать: за институт, или военный округ, ему было совершенно все равно. Отряд не заметил потери бойца, а вот комсоргство повесили на шею мне, так что оставшуюся часть учебы пришлось повариться в каше «Всесоюзного ленинского…». Я довольно быстро набил руку на составлении всяких отчетов, протоколов, научился подделывать подписи вечно спешивших одногруппников в ведомостях сдачи взносов, а также эмпирическим путем убедил их в том, что правильное комсомольское собрание – это то, на котором за минимальное время единогласно принимается заготовленное решение. После этого обязанности организатора перестали быть очень обременительными, однако способности упрощать ситуацию и выдавать «на-гора» бумаги и результаты, вдруг сыграли со мной злую шутку. Курсе на третьем меня неожиданно дернули в факультетский комитет комсомола, где срочно формировали представительную комиссию по разбору критической ситуации в одной группе. Пребывал в ней некий студент, единственным достоинством которого были родственные отношения с каким-то референтом Брежнева. По этой причине недоросль не обременял себя учебой, да и вообще посещением Школы, а вопросы оценок решались в ректорате. Папа был все же дальновиднее отпрыска, поэтому решил «принять его в партию». Этот шаг требовал неких формальных процедур в виде рекомендации первичной комсомольской организации и соответствующих протоколов и характеристик. Отпрыск, судя по всему, был редкостным ублюдком, да еще и относился к одногруппникам высокомерно, так что на собрании его «прокатили». Разразился скандал, папа начал давить на все педали, дошло до того, что группе стали намекать на возможность расформирования. Ребята пошли на принцип, и нашей бригаде переговорщиков пришлось совсем не сладко. Пламенные речи приданного нам «вожачка» о том, что партия – наш направляющий и указующий перст, и не следовать его поворотам – это почти «антисоветчина», возымели обратный эффект и в воздухе запахло санкциями, тем более что «кандидат в члены» вел себя вызывающе. Пришлось подождать, когда формальное собрание будет перенесено, а болтуны уберутся, после чего я пояснил представителям фрондирующей группы, что в их интересах избавиться от обалдуя, которого, по данным нам заверениям, партийный папик уже договорился отправить в более правильное учебное заведение типа высшей комсомольской школы или университета дружбы со всякими народами. Наш консенсус был закреплен по всем обычаям студенческой жизни пивом, а конфликт был исчерпан «при полном непротивлении сторон».
На старших курсах комсомольская деятельность повернулась еще одной неожиданной стороной. К этому времени наш неутомимый генсек на фоне прогрессирующего маразма воспылал странной любовью ко всем без разбору иностранным лидерам. Так что неотъемлемой частью их регулярных визитов помимо военного оркестра и поцелуев взасос, стали и ликующие группы населения. Естественно, в условиях недостаточности пенсионеров и занятости трудящихся на своих местах, жертвами визитов стали студенты. Не было недели, чтобы нас не снимали с лекций и не отправляли на Ленинский проспект к столбу номер 178, дабы мы радостными возгласами и улыбками приветствовали очередного разноцветного «друга» нашей страны. Лимузины с экзотическими флажками проносились мимо на предписанной скорости 120 километров в час, а мы отправлялись… конечно же, праздновать визит столь любимого гостя. Особенных сложностей с организацией приветственных выходов не было – кому не хотелось «закосить» от занятий, правда, со временем до заветного столба стало добираться все меньше встречающих, но и в институте их не наблюдалось. В конце концов, от такой инициативы неизвестного партийного идиота взвыли преподаватели, чей учебный график начал рушиться. Посыпались «сигналы с мест» и наши легальная вольница прекратилась.
Ближе к окончанию Школы, самые расторопные из нас умудрялись проскочить в лазейку и вступить в партию. Дело было в том, что «наш рулевой» всегда очень внимательно отслеживал социальный баланс в рядах, искусственно поддерживая доминирование гегемона – рабочего класса. Посему всякая там интеллигенция, куда попадали практически все инженеры, служащие и прочая пусть даже и профессорская братия, годами стояли в формальных и неформальных очередях и списках на вступление. Зато студенты и аспиранты шли по категории «учащиеся», что было, несомненно, приоритетнее для КПСС, чем гнилая «прослойка». Главное было получить рекомендации комсомола и пройти всяческие комиссии, на которых ветераны разных форматов, которым пионерский галстук повязывал чуть ли не сам Лаврентий Павлович, с плохо скрываемым садизмом «кололи» тебя на знание ленинских работ и соответствие твоей сущности «моральному кодексу строителей коммунизма». Позднее, уже после окончания Технилища, я узнал, что в число «кандидатов в члены» умудрились проскочить не только активисты уровня факультета и института, но и ничем не проявившие себя, но оборотистые ребята. Знали бы они, как там будет в
«девяностых»…
Черчение или Мазохизм как Высшая Трансформация Усидчивости
Черчение можно было считать и традицией, и духом, и материей Школы. Дело было не в архаичности и косности учебного процесса, а скорее в философии подготовки инженеров – конструкторов. Помнится в романе Бека (а также в фильме, поставленном по этому произведению), самородок – конструктор в качестве доказательства своей квалификации рисует «от руки» несколько идеальных окружностей. Не могу сказать, что все выпускники Технилища могли проделать подобное, но читать чертежи нас научили хорошо. Помимо черчения, на первом семестре все в обязательном порядке занимались и рисованием, так как существовало твердое убеждение, что настоящий конструктор должен «чувствовать» и уметь изобразить то, что он создает, будь то ракета, автомобиль или болт. Вспоминается первое задание, в котором всего-то и надо было изобразить буквы чертежного шрифта и простейшие фигуры. Я корпел над ним несколько часов в чертежном зале под ироничными взглядами старшекурсников, которые, в конце концов, раскрыли мне глаза на простые истины, начинавшиеся с особой заточки карандашей «лопаточкой», выбора готовален и циркулей, а также чертежных листов. Все это «вооружение» дополнял тубус, который и становился своеобразным личным «оружием» студента, особенно на первые два года. Постепенно отрабатывался и техпроцесс: сколько бессонных ночей проводилось в трудах над очередным заданием по черчению не потому, что мы все поголовно были «совами», а в силу невозможности чертить в общаге под комментарии неугомонной братии, а тем более под звук стаканного звона. Того, кто забывал выстраданные заповеди о плохой совместимости видов и разрезов с потреблением горячительных напитков, обычно настигало возмездие. Никогда не забуду, как проснулся как-то утром от шипящих ругательств интеллигентного и тихого соседа, который накануне не смог отказать соблазнителям, праздновавшим очередной день рожденья. Его скорбная фигура, склонившаяся над чертежной доской, принимала все более безнадежный вид по мере осознания того, что следы от стакана портвейна и веселые и разномастные «съезжающие» линии не будут оценены преподавателем по достоинству. Наконец, со стоном и лихорадочным взглядом безумца, он сорвал свое творение и стал последовательно и обреченно рвать его на части. Преподаватели тоже вносили свою лепту в наши страдания. Можно конечно себе представить, как надоедали им за годы работы одни и те же муфты, редукторы, сборки и проч. Наметанный глаз сразу ловил огрехи и ошибки, самые большие садисты отмечали эти недочеты красным карандашом, что не позволяло в дальнейшем экономить время и силы, используя черновые листы. Особую ненависть испытывали преподы к копированию листов с помощью «скалодрала» – листа стекла и лампы внизу. Нужно было только разыскать более продвинувшегося студента с таким же вариантом задания, а дальше – договориться взять чертеж на ночь, и.… А вот далее варианты были разные: неопытные «халявщики» попадались на отсутствии дырок в листах, без которых, как известно, использования циркуля не бывает. Поэтому опытные студенты после копирования старательно накалывали отверстия в тех местах, где им положено быть. Но даже такой камуфляж иногда не срабатывал: либо линии спрягались уж очень гладко, либо копировальщик не ориентировался в чертеже и не мог ответить на коварные вопросы. Результат у разоблачения был один: такой красивый лист бросался на пол, а карающая нога преподавателя опускалась на него суровой поступью закона. Против фамилии несчастного в журнале ставился «зуб», который означал особое внимание к последующим листам, а в переводе на студенческий это означало удвоение упоительных ночей над ненавистным куском бумаги. Хотя скольких нормальных конструкторов эти процедуры сделали хорошими конструкторами, а многих – и очень хорошими. Высшим писком были, конечно же, чертежи, выполненные тушью, однако такой склонностью к мазохизму обладали немногие.
На самом деле, страдания над чертежной доской в дальнейшем здорово помогли нам на старших курсах при выполнении проектов по деталям машин, а также курсовых проектов по специальности. На вершине же этой карандашно-бумажной пирамиды красовался десяток листов с конструкциями дипломного проекта, так что анекдот про сексуальную жизнь студента Технилища: «Жене сказал, что провел ночь у любовницы, любовнице – что у жены, а сам чертил, чертил и чертил…» в общем-то, был недалек от истины. Был все-таки в процессе черчения некий элемент интимных отношений, когда на безжизненном куске бумаги в мучениях рождалось изображение конструкции, а воображение постоянно дополняло плоские изображения. Наверное, нынешнее поколение студентов, предпочитающее «собирать» чертеж из элементиков и вращать детали в разных плоскостях не силой объемного видения, а посредством специальных программ, лишилось в своем техническом творчестве именно этого элемента близости с изображаемым объектом. Но прогресс остановить нельзя, да и в ретрограды записываться не хочется, однако же «сделанная сердцем», хоть и уничтоженная потом Горбачевым, SS-20 до сих пор смотрится как произведение искусства, а вот компьютерно-холодная «Булава» рискует поменять название на «Геморрой». Неужели конструкторы разучились затачивать карандаши «лопаточкой»?
Практики
или Мучения Высоких Технических Умов
Практики были неотъемлемой частью и продолжением учебного процесса, при этом давали живое представление о реальных технологических процессах, людях и производственной жизни страны. С наступлением лета вся студенческая масса приходила в движение: стройотряды, практики или военные сборы могли забросить тебя в самые отдаленные уголки страны. Это была своеобразная лотерея, хотя и не без элементов регулирования. Страна вовсю пользовалась временно свободными рабочими руками, поэтому мы редко пополняли свои будущие инженерные навыки в каких-нибудь конструкторских и технологических бюро, зато по полной программе погружались в рабочую среду, которая действовала как контрастный душ на будущее пополнение интеллигентской «прослойки».
Так или иначе, но на технологической практике мы стали жертвами орденоносного Волгоградского тракторного завода в лице его чугунолитейного цеха. Злые языки утверждали, что он единственный из всего завода специально был оставлен немцами во время войны в относительно целом виде, чтобы сорвать в будущем техническое перевооружение нашей страны. Здесь мы сразу поняли, что навыки древних народов, отливавших всяческие изделия из металлов в земельных формах, не канули в лету, но и не развились, а просто перекочевали на берега великой реки. Цех внутри производил сюрреалистическое впечатление: кругом летала пыль из формовочной смеси, клубился всепроникающий дым от выгорающего масла, грохотали набивные машины, а среди этого антуража ходили отчаянно жестикулирующие люди. Мы сначала думали, что так они приспособились к работе в постоянном грохоте, однако все было проще – это были глухонемые, специально набранные для этого специфического производства. В принципе, обычные люди, поработав здесь, тоже быстро переходили на язык жестов, тем более понятный, что через «слово» в нем использовался жест, хорошо знакомый зрителям футбольных матчей из серии «как я их…». Дружный коллектив цеха дополняли условно-освобожденные граждане, которые просто отбывали срок и напрочь были лишены производственного патриотизма. Появление студентов было воспринято ими сочувственно: «За что ж это вас…», и с интересом: «Как бы спихнуть на них часть своих обязанностей…». Мы, правда, довольно быстро во всем разобрались, а потом и овладели языком жестов. Нам даже зарплату положили, хотя и меньшую, чем старожилам. Благодаря воздействию окружающей среды, к концу смены все мы превращались в красногубых и белозубых «негров» (не путать с афроамериканцами), особенно те, кто попал на конвейеры с раскаленными деталями и кусками литьевых форм. Черная пыль и копоть смывалась в душевой, но запах горелой формовочной смеси еще долго преследовал нас и не хотел выветриваться из одежды даже в Москве. Досуговая часть нашей практики состояла из проживания в общежитии, купания в великой реке и посещения местных танцев, суровость обычаев на которых была под стать трудовым будням их посетителей. Завершающим аккордом нашей практики была грандиозная драка с поножовщиной между местной «урлой» и находящимися на практике выпускниками ПТУ откуда-то из солнечного Азербайджана. Мы в ней, естественно, не участвовали, но отмахиваться от молотящих по всему вокруг соперников, кое-кому из наших пришлось. Так что можно считать, что наша «свадьба» с технологиями одного из флагманов тракторной индустрии полностью удалась.
Вторая практика была, что называется «ближе к теме», и протекала в цехах не менее знаменитого оружейного завода, попутно производившего, по моде того времени, еще и мотоциклы. Расположенный в регионе, закрытом для посещения иностранцами, город славного завода был обречен на крайнюю бедность магазинов, зато поезда и электрички в Москву не пустовали и пахли колбасой. Именно здесь мы познакомились со свойствами легендарного напитка «Солнцедар», разлитого, видимо для удобства потребления, в трехлитровые банки, которые в обрамлении «Кильки в томатном соусе» и сырков «Дружба» царили на прилавках местных магазинов и в натруженных «оборонных» руках. По странному стечению обстоятельств, либо в силу устоявшейся аномалии, практически все наше пребывание в славном городке сопровождалось дождями, при этом ни в недалекой Москве, ни в еще более близких местах они не наблюдались. Именно поэтому оружейная колыбель так и врезалась в память, как «город дождей, «солнцедара» и мотоциклов».
Производственная часть вновь свелась к погружению в пролетарскую среду, хотя условия работы не шли ни в какое сравнение с «чугункой». Все-таки это был оборонный завод, так что технологически он стоял намного выше тракторного. Часть народа была призвана «точить и фрезеровать», а мне выпало заниматься полугорячей штамповкой всяческих деталюшек. Через пару дней я уже безо всякого напряга стал делать норму, а потом и превышать ее, чем сразу насторожил рабочий контингент. Со мной провели профилактическую беседу на тему «ты уедешь, а нам здесь трудиться» и «не надо рваться в передовики, а то нам поднимут норму». Переговоры сопровождались самым понятным русскому сердцу дипломатическим этикетом и фразами типа «ты меня уважаешь?», так что в дальнейшем я спокойно давал 103% и ни граммом больше. Погружение в тонкости психологии «гегемонов» особенно усиливалось во время работы во вторую смену. Как только исчезли цеховые руководители, народ забурлил, скучковался и дружно скинулся по десять копеек. Образовавшаяся сумма была инвестирована в шоколадку «Аленка», которая в соответствии с теорией Маркса превратилась в целлофановый пакет с клеем БФ (ласково именуемый Борис Федорович), коим приклеивались какие-то резиновые детали в цехе производства мотоциклов. Далее с помощью популярной в то время технологии с использованием соли, ваты и шпинделя сверлильного станка, была отогнана мутновато-желтоватая жидкость, которую аборигены именовали «бабар». Знатоки утверждали, что она вполне сопоставима по питейным качествам с техническим спиртом, хотя по запаху как была клеем, так и осталась. Под хлеб и сырки «Дружба», напиток был немедленно потреблен, при этом мне была устроена настоящая «пролетарская» проверка. Посрамить высокое имя Технилища я, естественно, не мог, а посему под внимательными взглядами, не дрогнув ни единым мускулом лица, потребил ужасно пахнущую жидкость «со всем уважением к присутствующим». На вкус она действительно была ненамного хуже технического спирта, но запах преследовал меня потом еще очень долго. Хорошо еще, что к этому времени я уже сделал почти всю норму, так что на производственных показателях «бабар» не сказался, а вот уважение работяг было получено, да и во взгляде мастера на следующий день оно присутствовало. Хорошо еще, что такое бросание на амбразуры не пришлось производить регулярно, все-таки производство было серьезным, и дальнейших «проверок» не было.
Суровость производственных отношений нашла свое продолжение в нашем быту. Под проживание «залетным москвичам» был определен спортивный зал некоего электротехнического техникума, который, похоже, не ремонтировался со времен своего создания в годы первых пятилеток. С учетом постоянных дождей, крыша зала постоянно подтекала, поэтому в разных концах постоянно стояли различные тазы и ведра, а капель заменяла музыку. Кровати обитателей жались к стенам, а в центре зала любители имели даже возможность играть в бадминтон.
Охраняли наш покой гипсовые статуи учеников с книжками в руках и известными надписями на спинах, а также древняя вахтерша, дремлющая в своем закутке. Неплохие по тем временам обеды нам давали на заводе, а в качестве завтраков и ужинов в основном были чай, кефир, баранки и привезенные из дома продукты. На выходные большая часть народа уезжала в Москву, оставшиеся же развлекались, как могли. Танцы в оборонном городе произвели на нас еще более угнетающе впечатление, чем годом ранее: мало того, что «экскаваторные» находились в перманентном «горячем» конфликте с «железнодорожными», так еще и местные хореографические изыски в виде хождения с притоптыванием вокруг центрального столба концентрическими кругами навевали мысли о «зоне», при этом попытки игнорирования столь «изысканного» стиля рассматривались, как повод к драке. Так что от массовых мероприятий мы быстро перешли к индивидуальным знакомствам и общению, пусть и в, мягко говоря, не совсем санитарных условиях техникума и прилегающей площадки детского сада. Однообразную жизнь на практике весьма оживил один случай. Вполне в традициях декабристок к нашему групповому сердцееду приехала из Москвы очередная пассия. Обстановка спортзала не давала возможности утолить сердечные и телесные позывы без намека на «групповуху», а посему мы, как борцы за здоровый секс, решили порадовать молодых отдельным «номером». С этой целью была проведена рекогносцировка учебного здания и обнаружено, что какие-то классы закрыты весьма условно. В один из них и была помещена кровать отсутствующего по причине болезни студента (благо родительница этого штатного «маминого сына» нашей группы работала в поликлинике и решила на время избавить его от ужасов практики). Благодарная парочка через день убыла за продолжением в Москву, а про кровать мы как-то забыли. Скандал случился сразу после выходных. Техникумовскому руководству приспичило проверить готовность заведения к учебному году. Каково же было их удивление, когда в электротехнической лаборатории была обнаружена кровать с матрацем и сиротливо висящими носками. Высокая комиссия не оценила наш дар влюбленным, но догадалась о назначении инородного предмета. С криками: «Вы превратили советский техникум в публичный дом!» директор ворвался в наш спортзал, где был встречен дружным смехом. Угрозы «вызвать собаку» и вычислить злоумышленника – обладателя нехорошей кровати, довели смех до истерического, наше глумливое воображение так и рисовало картину, как несчастного, вернувшегося после «болезни», собака, обнюхав компрометирующие носки, обличает в сексуальных бесчинствах. Крик директора перешел на визг, потом он успокоился, пообещал оценить нанесенный техникуму ущерб и бросился искать руководителей практики. Самое смешное, что он попытался обвинить нас в исчезновении из класса каких-то вольтметров и даже магнитофона (который, судя по хитрющей роже директора, уже давно играл в его собственной квартире), на что был нами послан далеко и надолго, а заодно и обвинен в предоставлении для проживания аварийного зала. Конфликт потихоньку сошел «на нет», а для уединений была переоборудована бойлерная – подальше от нежданных визитеров. В дальнейшем практика протекала без эксцессов и обогатила наш опыт выживания и изучения отечественной индустрии.
Завершающие процесс обучения практики проходили на полигонах, где мы получили представление о постоянно крепнущей обороноспособности страны и уникальных людях, даже после стакана способных поразить цель с одного пуска.
Стройотряды
или Мощным Войдешь, Тощим Уйдешь
Стройотряды нашего времени представляли собой симбиоз полета идеологизированной души и материального, и столь необходимого, заработка. Некоторые жили на заработанные деньги потом целый год, но в основном они шли на приобретение статусных вещей: магнитофонов, проигрывателей, дисков, джинсов, а также на посещение столь же статусных заведений: кафе «Лира», «Синяя птица», «Метелица» и т.д. и т.п. Студенческие строительные отряды (ССО) имели свои рейтинги, которые соответствовали статусу в иерархии движения: так после первого курса в почти обязательные стройотряды отправляли в основном в Подмосковье и ближние области, а вот после второго курса все уже добровольно отправлялись на заработки в Сибирь и на Дальний Восток. Соответственно и командиры отрядов имели свои рейтинги, главным критерием которых была способность «делать» ставку (речь идет вовсе не о ставках в казино, а о средней ставке заработка, или «единичке»). Из уст в уста передавались легенды о командире, который даже из Подмосковья привозил «штуку» (1000 рублей), правда, после этого руководство колхоза почему-то привлекало внимание проверяющих органов. Да и как же его не привлекать, если командир «на спор» мог подписать у еле соображающих от потребления горячительных напитков руководителей хозяйств наряды на «перегонку облака вручную на три километра» и тому подобные документы. Способности командира – «легенды» были столь выдающимися, что впоследствии привели его на должность одного из административных руководителей Технилища, где он умудрился в условиях ограниченных средств производить большой объем ремонтных работ, закупать оборудование, за что и был вознагражден статьей в центральной газете и… несколькими годами отсидки в местах не столь отдаленных уже по статье «Дискредитация социалистического способа производства». Судя по тому, кем он стал в эпоху «дикого капитализма», деловые таланты легендарного командира получили в этих местах окончательную огранку и уважение. Вторым по важности для бойцов человеком был, несомненно, завхоз. Ведь именно его стараниями наполнялись вечно голодные студенческие желудки. Нам особо повезло с завхозом Витей в первом подмосковном отряде. Вначале он скромно и тихо отремонтировал старый грузовичок в колхозе, который и использовал для наших нужд. Витя постоянно чего-то доставал, привозил, обеспечивал, менял, а посему у нас постоянно были свежайшие продукты, фляга с молоком, птица, мясо, овощи. Местные поварихи готовили просто, но вкусно, так что на радость мамам и папам, все «бойцы» и «бойцыцы» (это выражение местного партийного начальника нам особо нравилось) умудрились «привесить» за лето по нескольку килограммов. В дальних отрядах с завхозами старались дружить особенно, ведь они распоряжались какими-то невиданными консервированными продуктами типа сыра в банках, бекона и тому подобного в то время дефицита. Как наследие славного советского прошлого в стройотрядах присутствовали такие непонятные люди, как комиссары. В суровые трудовые будни им делать было особо нечего, формально от работы их не освобождали, поэтому действовали они в зависимости от степени своей испорченности. Некоторые были «своими мужиками» и впрягались в работу наравне со всеми, не вмешиваясь в производственный процесс и не мешая бригадирам и специалистам. Но были и комиссары из «вожачков» – эти пытались везде лезть с лозунгами, мешались под ногами с идиотскими советами, а в свободное время как надоедливые мухи приставали к бойцам с политинформациями, стенгазетами, заодно все вынюхивая и «постукивая» на нарушителей режима. Кстати, «сухой закон» был непреложным атрибутом работы в стройотрядах (официально потребление спиртного разрешалось только на завершающем банкете), нарушители закона изгонялись из коллектива, невзирая на возраст, статус и производственные успехи. Например, в ССО на БАМе нарушивших «сухой закон» вольнонаемных поваров (!) формально отчислили из отряда за пару дней до отлета домой. Они после этого летели назад вместе со всеми, но за свой счет.
Стройотряд после первого курса, по сути, был принудительным, и «откосить» от него было достаточно сложно. Обычно, наши еще неокрепшие мускулы бросались в близлежащие регионы, где заработать большие деньги было проблематично. Мы работали в Зарайском районе Подмосковья в местечках с веселым названием Дятлово 1 и еще более веселым – Струпна. Разместился отряд в бывшей сельской больничке, бревенчато-древней с «удобствами» на два разделенных посадочных места во дворе. Нашу почти «безженскую» группу весьма дальновидно объединили с выходцами из вполне обеспеченной прелестными созданиями специальностью, так что нам даже удавалось организовывать танцы в углу коридора, наслаждаясь полумраком, голосом сэра Пола Маккартни, и волнующей близостью пахнущих солнцем и травами Леночек и Танечек. Ничто так не объединяет, как совместный труд, так что даже будучи облаченными в футболки и выцветшие синие «треники» и стройотрядовские штаны, загорелые девушки выглядели исключительно сексапильно. Работа была не особенно творческой: мы таскали бетон, они его разравнивали, при этом постигая секреты строительства на примере бригады шабашников. А вечером все собирались на скамейках вокруг «курилки» и в дело вступали гитары. Особо усердствовал прикомандированный к нам «врач» – студент медицинского института Гена. Маленький и усатый, он играл и пел ну очень «надрывным» голосом ну очень проникновенные песни, а в остальное время практиковался на нас в борьбе с простудами, нарывами и мозолями. Помимо этого, любимой медицинской темой обсуждения среди мужиков было: практикует ли доктор подмешивание брома в пищу для борьбы с нашим либидо. Шутки и полунамеки по этому поводу звучали столь постоянно, что одна из сердобольных девушек с обезоруживающей наивностью прямо спросила об этом Гену. Коварный эскулап ушел от ответа, правда, поинтересовавшись при этом у нее, есть ли личные претензии, на что и получил ответ, заглушенный взрывом хохота: «Нет, я-то ничего, а вот ребята – обижаются». Атмосфера в отряде была замечательная, так что повредившая ногу и вынужденная из-за этого уехать домой в Москву миниатюрная Танечка, сняв гипс, и не обращая внимание на мамины охи и ахи, на перекладных добралась в наш доблестный коллектив аккурат к завершающему банкету. Уже описанная продуктивная деятельность нашего завхоза привела к «нездоровым» соревнованиям: известный завсегдатай пивных Андрюха на спор за три часа подрядился выпить шесть литров молока. Тут же был составлен тотализатор, причем полупрозрачная комплекция спорщика ввела практически всех в заблуждение, и на него поставил только один человек. А зря, натренированный «Жигулевским» желудок, с трудом, но справился с задачей, и обогатил Андрюху «со товарищем» двумя бутылками коньяка. Последовали новые заявки на рекорды по поеданию двадцати вареных яиц и скоростное поглощение воды, но доктор, опасаясь желудочных эксцессов, «настучал» командиру, и специфические состязания прикрыли. Вместо этого нам были предложены настоящие спортивные соревнования – футбольный матч в расположенном по соседству пионерском лагере. Составленная из вожатых, местных деревенских хулиганов и пионеров весьма преклонного возраста, сборная оказалась «крепким орешком». Наши противники, судя по всему, проводили на кочковатом поле все свободное время, так что скоро мы безнадежно проигрывали 1:3. Минут за пять до конца довольные руководители лагеря отправились на кухню, чтобы распорядиться накормить расстроенных студентов. Тут-то и нашлась управа на «пионеров», уж в росте-то мы имели решающее преимущество: я навесил угловой и два раза выбросил мяч из-за боковой на торчащие у ворот головы соратников – и счет стал 4:3 в нашу пользу. Видели бы вы лица директора и старшей пионервожатой, когда они взялись утешать нас, не зная окончательного результата. В общем, матч было решено повторить через неделю, на него в лагерь собралась вся местная «урла», обстановка накалялась, и чтобы избежать драки, начальники попросили футбол прекратить. Потом была еще спартакиада в Луховицах, где мы тоже достойно участвовали, так что и трудовая и внерабочая жизнь у нас кипела. В результате наш отряд занял первое место среди подмосковных ССО в институте и позднее получил приглашение на популярную телепередачу «От всей души», посвященную как раз стройотрядам. Съемки проходили в ДК железнодорожников довольно долго, но, к нашей радости, сопровождались продажей какого-то импортного пива в буфете, так что народная тропа к источнику не зарастала. Позже все, известив всех знакомых и родственников, смотрели передачу, но своих крупных планов не нашли, может, когда снимали зал, мы как раз отлучились за дефицитом.
На втором курсе мы уже считались проверенными бойцами и могли выбирать себе отряд. Обычно при этом руководствовались возможным заработком, а также знакомством с командирами, так что наши пристрастия в основном разделились между Норильском и БАМом. И вот уже транзитом через Хабаровск мы добираемся поближе к знаменитой магистрали. На самой трассе мы не работали, а строили в Шимановске домостроительный комбинат, который должен был обеспечивать жильем всероссийскую стройку. На месте нас ждал барак, комната с помостом на шесть матрацев… и неожиданно большое количество представительниц прекрасного пола. Оказалось, приборостроительный факультет решил разбавить наш тяжелый труд еще и бессонными ночами, набрав почти половину своего отряда из «бойцыц». Собственно, мы были не очень против, но вот командиры – испытывали сложности с видами и объемами работ, которые они могли бы выполнять. В результате, выйти на «хорошие деньги» в основном помог специальный «бамовский» зарплатный коэффициент – 1,8, а также то, что часть нашей бригады трудилась над возведением и отделкой скромных по нынешним и нескромных по тем временам дач местного строительного и партийного начальства. Вообще жизнь большого (около 400 человек) отряда существенно отличалась от «камерного» подмосковного. Появилось большое количество начальников разного уровня, распоряжения которых иногда противоречили друг другу. А представьте себе дежурство на пищеблоке, которое превращалось в непрерывное мытье громадного количества баков и кастрюль, и горы картошки, которую было необходимо почистить. Были, правда, и положительные моменты: к сводному отряду была прикомандирована агитбригада и вокально-инструментальный ансамбль, так что на наши танцы прибывали солидные десанты из расположенных недалеко ССО Благовещенского и Хабаровского пединститутов. Тем самым трудовые будни скрашивались приятными минутами, а наличие в местных магазинах всяких заграничных дефицитных товаров и вовсе привело к экономическим парадоксам. Наш народ стал получать от родственников небывалое количество почтовых переводов, в результате чего японские зонтики, платки, европейская одежда стали стремительно исчезать с прилавков, так что местные торговые работники стали прятать товары, несмотря на перевыполнение плана. В полтора месяца стройотряда уместились и тяжелые бетонные работы, когда мы просто валились с ног, и развеселый совместный труд с кавказскими шабашниками, и сутки бессонного дежурства на кухне, и вечерние прогулки с девушками после танцев, и долгое возвращение назад, и радость встречающих, одаренных нами приобретенным дефицитом.
К сожалению, наши последующие летние периоды были заняты практиками, и поездка в стройотряд осложнялась необходимостью их переносов и отработки. В основном, на старших курсах в ССО ездили командиры, комиссары или мастера с производственным и комсомольским опытом. Остальные же, в соответствии с философией Школы, последовательно переключались с физического труда на умственный.
Может быть, с высоты прожитых лет и изменившейся страны, деятельность стройотрядов выглядит как еще один пример «неэффективной и затратной» экономики, но то, что это была своеобразная школа жизни, которая учила работать – сомнению не подлежит. Видимо, поэтому и предпринимаются попытки возродить это движение, но вот можно ли изменить самих студентов – вопрос…
Картошки
или Мама, Вышли «Трешку» – Умираю
«Картошки» занимали в студенческой жизни некое промежуточное положение между стройотрядами и учебой. Это определялось не только временем – сентябрь и начало октября, но и своим статусом «добровольно-принудительного» мероприятия. То есть туда ехали практически все, даже те, кто не работал в стройотряде. В принципе, по состоянию здоровья, от них можно было «откосить», но таких хитрецов очень не любили, и они запросто могли оказаться изгоями в группе. Так что даже заболевшие во время осенней страды зачастую возвращались после выздоровления на чавкающие грязью поля. В этом не было идейно-политического фанатизма, просто был такой «тест на вшивость», вроде бы и не очень умный с точки зрения экономической целесообразности, зато очень хорошо характеризующий товарища. Все, в общем-то, понимали, что обезлюдевшие подмосковные хозяйства без студенческой братии не смогли бы собрать урожай. Так что в осенние приключения все пускались дружно и, по возможности, весело, а молодежная жизнь в колхозах и совхозах била ключом. Ковыряться в глинистой земле, извлекая из нее картошку, морковку и прочие овощи на пронизывающем ветре с утра до вечера, потом танцевать на спонтанных дискотеках в коридорах или комнатушках бараков, а потом еще и осуществлять романтические прогулки под луну, звезды и стога сена – такое могла вынести только фонтанирующая молодость.
В Школе существовал строгий регламент: на картошку ездили не восторженно-бестолковые «козероги», но умудренные опытом и сплоченные совместным питием четверокурсники. Наверное, это было правильно, закаленные стройотрядами и борьбой с черчениями и сопроматами, мы уже достаточно уверенно смотрели в светлое инженерное будущее и привыкли выживать в любых условиях. По причине своей однообразности и тупости, трудовые подвиги на полях теперь как-то не особенно вспоминаются, сливаясь в некий серый антураж, а вот вся сопровождающая жизнь осталась в памяти яркими мазками с элементами ностальгии.
Первое, что поражало на картошке, были места обитания. Здесь было полное разнообразие: тут и спортивные залы, и клубы, и библиотеки и общежития барачного типа, в общем – все, что могло быть освобождено для временного пребывания нашего брата. У этих помещений было одно общее свойство – в них было плохое отопление, правда понимали мы это не сразу, а с приходом холодов. Кроме того, они не были рассчитаны на проживание и соответственно все устройства жизнеобеспечения находились на улице. Понятно, что мужская часть коллектива, памятуя о признаках настоящего «мачо», пахнущего чуть лучше козла, относилась к своему редко мытому состоянию философски, но вот как наши боевые подруги умудрялись сохранять свою сексапильность в этих полевых условиях – предмет особого исследования и нашего восторга. Обживание помещений начиналось обычно с изготовления нехитрого нагревательного устройства из ведра (банки – для эстетов), спичек, двух бритвенных лезвий и проводов. Этот кипятильник не имел себе равных по мощности, правда, освещение во время его работы заметно «подсаживалось». С его помощью можно было и чай приготовить, и картошку сварить, лишь бы электросеть выдержала. После решения материальных проблем, наступало время создания духовных ценностей. Неотразимыми приманками для измученных полевым трудом особей противоположного пола были: а) магнитофон, и, б) гитара. На первую приманку мы добровольно скидывались еще в Москве и брали ее на прокат, при этом все захватывали с собой по мере возможности катушки с записями, вторая приманка требовала наличия хоть какого барда, с репертуаром, способным растопить застывшие на ветру сердца боевых подруг. При наличии двух таких составляющих никто не замечал заклеенных полиэтиленом от сквозняков окон, наваленной вечно непросохшей одежды, страшноватых на вид полотенец и прочих жилищных красот. Хотя я буду неискренен, если не упомяну третью практически неизбежную составляющую осеннего бытия, совмещающую свойства лечения и тела и души. И не важно, в какую оболочку, то есть тару была облечена эта составляющая, главное, что именно на картошке ее согревающе-единящие свойства были особо востребованы. Алюминиевая кружка с водкой каширского разлива или крепленым плодово-ягодным напитком под яблочко из соседнего сада – это «жесть», которая не снилась нынешним сникерсно-коктейльным студентам. И вот уже затуманились простуженные взгляды, а хриплый голос шестиструнно затягивает «Ланку»… Далее не продолжаю, не в силу излишней скромности, а дабы не быть обвиненным в воспевании нездорового образа жизни (хотя интересно, как бы эти обличители выжили в описываемых условиях, да без спиртного).
Невозможно не упомянуть и места кратковременного пребывания, к коим относились столовые и объекты личного туалета. То, что официально считалось едой на картошке, представляло из себя щи, суп, каши (в основном – перлово-зерновой направленности), макароны с вкраплениями мяса, а также котлеты с подавляющей долей хлеба. Запитая жиденьким чаем или компотом эта смесь должна была обеспечивать минимально необходимую трудоспособность молодых организмов, но не жизнь в целом. Вообще, аборигены, которые и подрабатывали поварами, рассматривали студентов, как избалованную и потому никчемную часть общества, предназначенную для извлечения дополнительного заработка и пополнения собственных продуктовых запасов, что приводило к спонтанным бунтам и бестолковым проверкам. На какое-то время в еду возвращались следы мяса, но потом она опять становилась сугубо постной. К вопросам санитарии, в столовых относились весьма равнодушно, поэтому попавшие в еду посторонние предметы и представители фауны не были самой большой опасностью. А вот разбавленные сырой водичкой перед ужином щи нейтрализовывались только определенным количеством водки, поэтому проповедникам трезвого образа жизни оставалось только не потерять штаны во время вынужденных ночных побудок. Не надеясь на массовое питание, мы первым делом искали в деревне хозяйку с коровой, чтобы покупать молоко. Такая была найдена, и молоко у нее при общей неказистости хозяйства было отменное. Вдобавок к молоку имелась в наличии дочка – десятиклассница, скучающая в приокской глуши. Кормежка впроголодь подвигла обитателей нашей комнаты к разработке коварного плана: отряженные за молоком, мы дуэтом стали петь об ужасной пище и в результате были приглашены на вареную картошку с солеными огурцами. Не бог весть что, но все же разнообразие в капустно-макаронном рационе, поэтому на совете комнаты было принято решение чередовать пары, отправлявшиеся за молоком. Платой за невинное вымогательство была необходимость слушать слегка матерное щебетание отроковицы, читать стихи из ее дневника – тетрадочки, и получать легкие тумаки, которые, по местным представлениям, считались флиртом. Прогулки под луной по раскисшей дороге тоже были неизбежностью за молочную лояльность, при этом девушка, невзирая на погоду, неизменно одевала на променад свои любимые босоножки. Единственный скандал случился из-за трехлитровой банки, которую мы опрометчиво дали в соседнюю комнату, где продвинутый однокурсник использовал ее для изготовления коктейля из смеси одеколонов и воды. После этого от банки шел такой духман, что хозяйка категорически отказалась ее брать на обмен, пришлось срочно купить в сельмаге трехлитровую банку березового сока и выпить ее на двоих.
Так называемые места общего пользования на сельхозработах были одной и весьма ужасной песней. Ветхие и кое-как сколоченные и установленные будки вызывали законные опасения в своей надежности, так что провалиться во что-то дурнопахнущее было запросто. Что, собственно, и произошло однажды с сотрудником кафедры, который по совместительству был сыном заместителя министра образования (даже теоретически интересно представить нынешнего отпрыска чиновника такого ранга – да в колхозе). Обалдевший от ужаса провалившийся потом час безуспешно мыл ногу, брюки и сапоги, приговаривая с округлившимися глазами: «Не, ну вы видели, там, это, просто ужас…». Неунывающие студенты выходили из ситуации простым и естественным способом – с помощью «зеленого друга». Природа, простор, бездонное звездное небо, ночь тиха.… Насчет умывальников устроители работ вообще не заморочивались: конструкции в виде труб с дырками стояли на улице, так что в ненастную погоду и холод мы лишний раз на улицу старались не выходить. Радовались только любители моржевания, либо быстрого протрезвления, правда иногда можно было и на девушек произвести визуальную атаку, подставляя под ледяные струю обнаженные торсы. По большим праздникам страждущие чистоты могли посетить деревенскую баню, если она вообще существовала в местах дислокации. Это заведение тоже требует отдельного описания. Обычно в нем присутствовали находящиеся в состоянии сильного подпития мужички, которые, тем не менее, умудрялись даже в парной распевать песни и разговаривать сами с собой, явно пребывая в виртуальном мире. Парная же наполнялась мокрым обжигающим паром прямо из трубы, так что выносить эти условия могли в основном только аборигены. В остальной части, так называемой бани, было холодно и грязно. Но даже такие «мелочи» не могли победить наш оптимизм, молодость и тягу к «чистому и прекрасному».
Что же еще помогало преодолевать указанные трудности? Конечно же – любовь, которая везде и всегда. В условиях, приближенных к боевым, чувство прекрасного обостряется, гормоны пьянеют от свежего воздуха, и хочется теплоты, пусть и небольшой. Масштаб Школы подразумевал и масштабы отрядов, да еще возникали и неожиданные встречи на грядках с представительницами других учебных заведений, в общем, романтика била ключом. Вечера располагали не только к потреблению горячительных напитков, но и к прекрасному (а чаще – к тому и другому). Отмахать километров семь в соседнюю деревню в гости к очаровательнице с соседней грядки хотя бы для того, чтобы увидеть удивленно-благодарный взгляд – легко! Ну а если кроме взгляда обламывалось еще что-нибудь, то и ночь не ночь. А вокруг еще и подружки мелькают, хихикают и кокетничают… Нужно место для уединения – вот поле с бездонным небом, а вот стога с душистым сеном, так что многие и многие студенческие брачные союзы имеют вполне «картофельные» корни. Пользуясь наличием музыкального агрегата, мы заманивали прелестниц на танцы в коридоре барака под поскрипывающий катушечный «Маяк», одинокую тусклую лампочку вместо цветомузыки и рок-н-ролы, «медляки» и диско… И было в этих дискотеках столько скрытой энергии и рвущихся ферамонов, что мало кто обращал внимание на окружающий антураж. А сколь развитым должно было быть воображение, чтобы прочувствовать дрожь девичьего тела под слоями рубашек, свитеров и прочих изделий «с начесом» и без. Наверное, именно в этом была главная прелесть картошек, сколь далекая, столь и непостижимая нынешним «поколением пепси».
Во время пребывания в колхозе, нас приятно удивил сельский магазин, находившийся (наверное, для удобства) прямо напротив барака. Скудность товаров компенсировалась тем, что наиболее популярный продукт (водку «Русская» и «Старорусская») нам регулярно давали в долг (!), правда под запись фамилии и не более двух бутылок на нос. Пришлось перевыполнять нормы и требовать премиальных, чтобы погасить постоянно набегавшую задолженность, но каков сервис (а еще говорят, что в СССР не было потребительского кредитования). После бурного отмечания этого открытия с пением песен под гитару и аккомпанемент ударной установки из ведер и ножей, командир отряда сделал нам замечание о том, что мы «шокируем местное население», так что основные последующие празднества мы перенесли на «явочную» квартиру, которую снимали наши соратники по вынужденному сельскому труду – Толя и Степаныч (в просторечье – «Стаканыч»). Эти доблестные представители Московского часового завода умудрились дважды за месяц попасть в вытрезвитель, после чего от греха подальше были направлены руководством на исправление в колхоз, где и трудились пастухами. Двое из нашей комнаты помогали им в этом непростом деле, так что выделенная часовщикам комната в избушке с глухой бабулей идеально подходила для проведения «пикников на природе». Мы называли этот объект «изба – читальня» и даже могли приготовить там некое подобие закуски. Единственным отрицательным моментом был «Стаканыч», который быстро переходил в состояние «ты меня уважаешь…», сопровождавшееся бессмысленными рассказами о «гадюке – жене» и «сволочи – мастере». Правда, период этот был не долгим, а стаканчик портвейна, который мы называли «кинжал милосердия», значительно ускорял переход Степаныча в храпообразное горизонтальное состояние за занавеской. Так что «изба – читальня» скрашивала наши рабочие будни до самого отъезда в Москву, а прощание с коллегами было бурным и трогательным.
Джинсы
или Модный и Великий Трущийся Уравнитель
Джинсы для жителей нашей эпохи были не просто элементом одежды. По аналогии с Диким Западом, где «великим уравнителем» был револьвер, джинсы играли такую же роль в советских 70-х. Это была мечта - затратная, далекая, но и вожделенная. Обладатель штанов цвета индиго сразу повышал свой рейтинг, особенно в глазах девушек, просто приковывая к себе ранее равнодушно скользящие взгляды. Счастливчик, отдавший за джинсы 3 – 4 стипендии, автоматически становился участником дискуссий о преимуществах той или иной марки, знатоки изучали качество строчки, заклепок, наличие «лейблов». Наверное, в нашем пресыщенном мире даже появление на новом спортивном автомобиле не сравнится с эффектом появления на лекции в новеньком «левисе», или «вранглере». Аутсайдерам оставались только подделки, но не турецкого, а тем более китайского производства (тогда эти «законодатели мод» пребывали в глубоком социальном и экономическом отстое). Нет, это были знаменитые «самостроки», пошитые умельцами из различных тканей, начиная от брезента и кончая дефицитным вельветом. Брезент в стране рабочих и крестьян в принципе водился, но вот его благородные разновидности были достаточно редки, да еще и выкрашены, как правило, в болотно-зеленый цвет. Так что для изготовления «почти фирменных» штанов нужно было сначала обесцветить раздобытый материал (что, в общем то, плохо влияло на структуру ткани), а потом выкрасить в синий цвет в домашних условиях, используя ширпотребные красители. Такие штаны безбожно линяли, а во время стирки выдавали такой синий раствор, что им самим можно было красить ткани, так что стирать вместе с этим произведением искусства другие вещи даже черного цвета не рекомендовалось. Ношение подобных брюк в дождь и жару приводило к тому, что ноги и прочие нижние части тела приобретали синюшный оттенок, который, если его не смывать, переносился на нижнее и постельное белье. Но такие мелочи не могли поколебать упорного стремления народа к американской рабочей одежде, а линька ткани была почти похожа на «вытирание» джинсов. На фоне индигового безумия случались и казусы: однажды я застал нашего «штатного» институтского «фарцовшика», в совершенно расстроенных чувствах. Оказалось, что он приобрел джинсы вполне приличного вида, но обладающие ужасным свойством – они НЕ терлись (!). В конце концов, он их пристроил каким-то приезжим, но сам факт надолго выбил его из колеи, и в дальнейшем он тщательно лазил по приобретаемым штанам чуть ли не с лупой и даже разработал некий регламент их экспресс-проверки. Помимо ткани, очень важен был стиль джинсов, поэтому выкройки облегающих сверху и расклешенных книзу штанов были большой ценностью. Помнится, когда моя мама осчастливила меня куском какого-то «благородного» брезента и уступила моим просьбам сшить штаны по выкройкам моего приятеля, она по наивности решила их примерить на отца, прежде чем отсылать мне их в стройотряд посылкой. Родитель, чертыхаясь, натянул их на бедра, после чего дело застопорилось и свелось к ненормативной лексике по отношению ко всем джинсам мира и западным проискам. Мама сильно засомневалась в своем произведении и даже заказала телефонный разговор, во время которого я смог ее убедить в абсолютной правильности выкройки. Штаны были получены по почте, вполне одобрены студенческим сообществом (а главное – девушками на танцах), и служили мне потом много лет. Легенды о том, что настоящие джинсы необходимо было надевать лежа (только так они налезали), были в общем правдой, поэтому сплошь и рядом встречались экземпляры, глядя на которые создавалось ощущение, что штаны вот-вот разъедутся от напора рвущегося на свободу тела. Да и вторая часть легенды относительно того, что настоящие джинсы должны были стоять в углу в ожидании своего хозяина, тоже вполне соответствовала истине: во-первых, брезентовые штаны действительно могли стоять «колом», а во-вторых, счастливые обладатели продукта «загнивания Запада» готовы были не снимать его сутками напролет и зимой и летом, не утруждая себя стиркой.
«Охота» за джинсами тоже была занятным мероприятием. Время от времени общественность будоражили слухи, добытые через вездесущих «фарцовщиков» или работников торговли, о том, что в универмаге «Н» будут продавать или уже «выкинули» польские (индийские и т.д.) штаны. Мгновенно бросалось все, и страждущие наполняли указанные торговые точки, но чаще всего тревога была ложной, либо дефицит разлетался между «своими». Так же регулярно из уст в уста передавались легенды о демонстрации на выставках зарубежного текстильного оборудования, которое шило джинсы, раздаваемые потом посетителям в качестве рекламы. Было это или не было, но всякие подобные выставки ломились от народа, а пригласительные билеты на них были неплохой наживкой, например, на ловлю девушек. Так или иначе, реальное снабжение молодежи джинсами осуществлялось оборотистыми ребятами по соответствующим опасности бизнеса ценам. Сделки осуществлялись через посредников, где-нибудь на нейтральной территории с примеркой, оценками приглашенных соратников. Выбора особого не было, и несчастные, которым изделие не подходило, пытались уговорить сами себя, что можно его расставить, удлинить, ушить и т.д. и т.п. Студенты, правда, оказывались в выигрышном положении, так как у них был еще один источник джинсов – интернациональные стройотряды, в которые бойцы из стран «соцлагеря» привозили вожделенный продукт. Правда, отягощенные будущей или реальной «подпиской о неразглашении», мы в нашей Школе привлекались в интеротряды выборочно и исключительно «по комсомольской линии», так что шансов «прибарахлиться» у нас было меньше.
Шло время, джинсовые потоки в страну нарастали, и в преддверии Олимпиады у нас появилось некое подобие западных образцов – чудное творение фабрики «Рабочая одежда», изготовленное, конечно же, из «нетрущейся» ткани, зато с «косичкой» на заднем кармане. Игривая мысль отечественного производителя даже помещала на них популярные «лейблы» типа «Ну, погоди». Эти произведения позднего социализма потребители покупали для повседневного ношения, но в нормальной компании они были не воспринимаемы. Перед самой Олимпиадой створки импорта слегка приоткрылись, и счастливчики смогли оценить произведения индийского джинсового производства. Они несли все признаки настоящих штанов и были вполовину дешевле «фирменных», но покрой оставлял желать лучшего. Тем не менее, работавшие в торговых студенческих отрядах смогли приодеть своих соратников к неудовольствию «фарцовщиков».
Еще через несколько лет рынок стал постепенно наполняться разномастной джинсовой продукцией и «великая мечта» превратилась в обыденность. Sic transit gloria mundi…
Питие мое или Мало Выпьешь – Трудно Учиться
Как ни пытаюсь я, рассказывая о времени и Школе, сформировать образ правильного и трезвого образа жизни, однако ничего не получается, и в каждой объективной реальности жизни любимого вуза почему-то всплывает тема пития. Пусть простит меня нынешнее молодое поколение (кстати, зачатое и выращенное нами же), но так уж сложилось, что потребление спиртосодержащих напитков было объектом жизни Технилища. Начиная от крылатой фразы завкафедрой, заслуженного деятеля науки и техники, ногой открывавшего двери в чиновничьи и генеральские кабинеты: «Алкоголь – друг научного сотрудника», и кончая обязательными ритуалами посвящения в технические специалисты с помощью технического же спирта. Тот, кто рассказывает о нашем времени с позиций героя анекдотов – пионера Миши Горбачева, тот просто врет. Вряд ли мне удастся столь смачно описать процесс потребления алкоголя в то время, как сделали это в своих книжках Венечка Ерофеев или Андрей Макаревич, но в Технилище были свои особенности. По сравнению с гламурными архитектурно-культурологическими персонажами певца, адепты Школы имели явный перекос в область крепости потребляемого. Близость к индустриальному дыханию страны ковала кадры, способные, если нужно, пить все, что горело. Доминирующим был лозунг: «Портвейн – девушкам, Токайское – любимым девушкам, водка, пока есть, – остальным». Сочетание «пока есть» верно отражает извечную беду застолий – «водки бывает мало, либо очень мало». Продолжение процесса как раз и поддерживалось в зависимости от возможностей и пристрастий участников. В Технилище ходила легенда о завлабе, который в глазах всех сотрудников был обладателем несказанного сокровища – ежемесячно выписываемой бочки технического спирта для проведения учебных пусков жидкостного ракетного двигателя, где продукт использовался в качестве топлива. С учетом того, что на любом заводе умельцы за литр спирта могли тебе изготовить самую сложную запчасть для автомобиля, бочка спирта «худела» с космической скоростью. Не знаю уж как работал на разведенном до невозможности спирте реактивный движок, но тому, что даже ректор писал этому завлабу записки с просьбой «смазать» прохождение в цехе какого-нибудь научного заказа, очень даже верю. На родной кафедре, когда во время инспекционных приездов больших генералов, водка, случалось, тоже заканчивалась, выручал завлаб, у которого для этих случаев всегда водился спирт. А во время подготовки к Олимпиаде запасливый товарищ приватизировал где-то несколько сорокалитровых фляг, на треть заполненных густым концентратом только появившегося в стране напитка Пепси. Разведенный спиртом концентрат имел крепость градусов под 70 и коричневый цвет, был душистым и сладковатым на вкус, после чего получил прозвище «Олимпийский коньяк» и стал подлинным хитом кафедральных застолий, несмотря на коварные свойства быстро и приятно доводить до отключки даже испытанных военных. Забавно, а нынешние генералы, подсевшие на заморские «Хеннесси» и вискарь, способны проглотить неразбавленный или нет. Порой и спирт, который был своеобразной конвертируемой валютой нашего времени, в силу своей востребованности имел тенденцию кончаться в неподходящий момент. Но не бывает безвыходных ситуаций, есть люди, не умеющие из них выходить. Так на одной из практик нас поразил сокурсник, которого все звали «Большой», и он этому полностью соответствовал, будучи кандидатом в мастера спорта и ростом за метр девяносто. В самый разгар веселья, когда все кончилось, он просто реквизировал имеющуюся у народа парфюмерию и изготовил адскую смесь из «жасминов», «орхидей», «ландышей» и воды. Свой продукт Большой называл «озверин», и его действие соответствовало брэнду, так что ужасное похмелье потребителям коктейля на следующий день было гарантировано. Уже потом, читая Венечку Ерофеева и его «Москва – Петушки», я обнаружил, сколь изысканным и творческим может быть подход к созданию коктейлей из, казалось бы, несовместимых напитков, и вспомнил наших умельцев. Уровня «Слезы комсомолки» они, конечно, не достигли, но ведь кое-что могли…
Пиво существовало в двух категориях. Первая подразумевала посещение заведений, полных мужичков разной степени трезвости или похмелья, где автоматами или тетками неопределенного возраста разливалось разбавленное пиво, сопровождаемое кусками селедки или «хитом» времени – сушками с солью. Эта категория подразумевала общение с большими стеклянными кружками в руках на темы учебы и личной жизни. Иногда представитель опустившегося культурного андеграунда мог прочитать здесь стихотворные вирши или спеть. Издержками данного времяпрепровождения были хулиганистые завсегдатаи заведений, чей нездоровый интерес иногда приходилось пресекать физическим воздействием. Относительно безопасно было посещение пивняков, расположенных недалеко от Школы, так как там всегда были соратники по учебе. Пиво второй категории состояло из бутылочного напитка, как правило, называвшегося «Жигулевским», а также чешского пива, продававшегося в Парке культуры. Здесь сложность заключалась в том, что для каждого подхода необходимо было отстоять длинную очередь, зато заведение и контингент были намного приятнее. Сидячие бары были воплощением элитного сектора пивного потребления, а посему в них ходили, как в музей.
Я не буду особо касаться вин, так как пресловутые портвейны воспеты многими и многими представителями культурного андеграунда того времени, видимо он лучше согревал их томившиеся в невостребованности и протестующие дома под одеялом души. Как ни странно, в Москве того времени можно было найти неплохие венгерские, румынские, болгарские и даже португальские вина (особенно, после прихода к власти там то ли коммунистов, то ли социалистов). Отечественный же производитель и вовсе научился делать вина из всего, что росло на бескрайних просторах 1/6 части суши. Виноградную тематику ввиду ее очевидности мы опускаем (действительно, чего уж тут уметь делать вино из винограда), но вот изобретения умельцев из плодово-ягодного сырья действительно поражали спектром вкусов и географии. Тут вам и вишневочка из Поволжья, яблочная настоечка из Прибалтики, и «солнцедар» вообще непонятно из чего и откуда. Стоили эти произведения дешево, пились легко и даже без закуски, за что и получили прозвище «плодово-выгодное». Но уж если быть честным до конца, ни водка, ни портвейн не выдерживали конкуренции в расчете рубль на градус с некоторыми импортными напитками – символами нашей горячей интернациональной дружбы. Так кубинский ром «Гавана клаб» оглушал любителей истинно «нашим» размером в 0.7 литра и стоил сравнимо с поллитровкой водки. Но самым выгодным оказался таинственный египетский аперитив с историческим названием «Абу Симбел», продававшийся по цене полусухого вина в емкостях 0.8 литра и имевший крепость под тридцать градусов. Конечно, бедуины и представить себе не могли, что где-то в далекой северной стране их настойки на травах не будут использовать как лекарство, а, напротив, станут потреблять стаканами, занюхивая хлебной корочкой. Правда период такой студенческой радости эконом-класса был недолог, видимо все запасы арабского аперитива были распробованы и истреблены интернационалистами нашей страны.
Пару лет назад в предновогодний период я наткнулся на передачу, в которой участвовали А. Панкратов-Черный, В. Смирницкий, Б. Хмельницкий и кто-то еще из актеров – известных ветеранов питейного фронта. Высокая комиссия была в весьма расслабленном и слегка помятом состоянии и вспоминала о том, какие напитки существовали и уничтожались ими в советское время. Телезрителям предлагалось дозваниваться в студию и дополнять экспертов. Я сумел прорваться в эфир и назвал перечисленные выше «хиты», но почему-то не сумел достучаться в уголки памяти артистов, видимо их по молодости слишком избаловали столь часто упоминаемые портвейны. Что ж, сердцу, как и печени, не прикажешь… Cuique suum…
Музыка
или Мелодии, Взрастившие Технических Умельцев
Эта объективная реальность особая и бесконечная и чем-то очень схожая с темой джинсов. Музыкальные пристрастия студентов 70-х были сплошной «фрондой». Отечественная рок-музыка, как и секс, отсутствовала, вернее, зарождалась потихоньку в клубах, домах отдыха, котельных, «на флэтах» и прочих очагах культуры. Полуподпольные записи были малочисленны и ужасного качества. Официально признанные вокально-инструментальные ансамбли типа «Веселых ребят», «Песняров» и иже с ними, как бы существовали в двух разных мирах: утвержденных песнях на радио, телевидении и официальных концертах, и в том, что они играли на неофициальных концертах, либо подальше от всепроникающих и указующих органов культуры. Особняком стояли группы, которые формально относились к каким-нибудь организациям, но не испытывали постоянного государственного контроля. У этих групп и аппаратура была получше, и колонки помощнее, они могли экспериментировать, придумывать различные модные тогда электронные «примочки». К ним относился, например, ансамбль «Аракс», который был в штате театра «Ленком» и использовался в появившихся тогда новых спектаклях, а в остальное время выступал с концертами, хотя и не часто. Вспоминаю выступление «Аракса» в нашем Технилище, когда после первого официозного часа концерта с песнями умеренно-лояльного содержания, второй час был посвящен западной рок-классике в виде песен Deep Purple, Uriah Heep и иже с ними. При этом исполнители старались скопировать оригиналы максимально достоверно, так что мы могли получить представление о том, как это звучит где-нибудь «за бугром».
Время от времени «по цепочке» в Школе проносился слух, что какая-нибудь группа будет выступать в отдаленном Доме культуры или кинотеатре (либо на окраине столицы, либо – в Подмосковье). Появлялись билеты, стоившие немаленькие тогда 2-3 рубля, которые продавали общественные распространители. Они весьма рисковали, так как «стукачки» не зевали и тоже подрабатывали, так что вероятность того, что вожделенный концерт состоится, составляла 50 на 50. И вот часов в 10 вечера ты летишь в какой-нибудь кинотеатр «Ереван» и обнаруживаешь толпу молодежи, толпу милиционеров и ошалевших от страха работников кинотеатра, которые каждые две минуты делают объявления, что купившие билеты на вечерний сеанс могут заходить и просмотреть фильм типа «Премия». Естественно, что никто из обладателей заветных билетов в кинотеатр не заходит, все ждут и поглядывают на стоящий в отдалении «уазик», в котором можно различить аппаратуру и колонки, а также рок-кумиров. К ним подходят и здороваются, о чем-то спрашивают и отходят с разочарованным видом. Время идет, милиция не уезжает, время сеанса уже прошло, но администрация по-прежнему зазывает всех на кино. Становится понятно, что концерта не будет, и все потихоньку расходятся, чтобы снова увидеться в другом месте месяца через два. Деньги за билеты, как правило, возвращались, либо менялись на другой концерт. Вообще-то, ситуация в тогдашней отечественной музыке позднее описана Макаревичем в его книге, так что остается только присоединиться к мэтру и вспомнить «те» группы и «тех» самодеятельных продюсеров, которые помогали нам прикоснуться к едва забившим родникам отечественного рока.
С западной музыкой все было одновременно и проще и сложнее. Проще – потому что фарцовщики и люди, посещавшие иной мир, трудились в поте лица, завозя и распределяя «пласты» западных рок-групп. А сложнее – потому что стоимость пластинки любимой группы обходилась в полторы стипендии. Так что берегли такое сокровище как зеницу ока. Приобретались пластинки из-под полы в разных известных узкому кругу местах, при этом сделка превращалась в экстремальный акт, так как проверить качество музыки было невозможно. Поэтому рассматривались и дорожки (нет ли царапин), и бумажный пятачок с надписями. Были умельцы, которые переклеивали эти бумажки с фирменных пластинок на отечественные – с аналогичным количеством дорожек, так что легко можно было под видом Beatles приобрести ансамбль Советской Армии. А видели бы нынешние меломаны, избалованные халявной музыкой из интернета, лица двоих наших незадачливых приятелей, которые скинулись на двоих и приобрели фирменный диск с оперой «Иисус Христос – суперстар»… на немецком языке. Они потом месяц кочевали по толкучкам, пока не пристроили его каким-то ребятам с Урала. Если же все проходило нормально, владелец диска становился центром всеобщего внимания. Характеристики проигрывателей и магнитофонов тогда оставляли желать лучшего, поэтому каждое новое переписывание заметно ухудшало качество записей. Кое-кто пытался на этом выстроить некое подобие бизнеса, беря за запись до пяти рублей, так что приобретение довольно быстро окупалось, хотя и «запиливалось» нашими «вертушками» неизвестного класса. Если же пластинка попадала в общагу, то очередь из друзей и знакомых на запись к владельцу пластинки выстраивалась мгновенно, а далее начинался особый ритуал. Робкие попытки владельца сокровища извлечь из него какую-то выгоду достаточно твердо пресекались – «ведь все здесь свои». В комнату набивалось человек двадцать страждущих услышать новинку. Торжественно находился и устанавливался стереофонический проигрыватель «Аккорд», при этом для снижения давления на иглу и, соответственно, «запиливания» диска к звукоснимателю приделывался противовес, в качестве которого иногда использовалась… ложка. Подключался магнитофон, устанавливалась катушка с пленкой… и таинство начиналось. Слушатели замирали, и все движение замирало, так как от небольшого толчка уравновешенный звукосниматель мог скакнуть, а из динамиков уже рвался голос Гилана и гитара Блэкмора. Музыку не обсуждали – ее Слушали. Разговоры о прослушанном начинались потом, когда подключались новые магнитофоны и появлялись новые участники таинства. В общем, обитатели комнаты могли прослушать диск несколько раз, а остальные расходились, унося свежую запись, которая начинала раздаваться из всех окон. Много лет спустя, взяв сына, я ходил на концерт Nazareth в ДК им. Горбунова. Шотландские старички шуровали вовсю, публика ностальгировала, в конце выступления гитарист разбрасывал медиаторы с фирменной надписью, и я вместе с сыном собрал их штук пять. Так вот после концерта, вспоминая студенческую молодость, я сказал ему: «Знаешь, если бы в 70-е к нам приехал Nazareth, то парк у «Горбушки» наверное бы вытоптали, а уж если бы кому-то достался медиатор, то его бы показывали в общаге как национальную реликвию». В том, как мы слушали тогда рок-музыку, не было рыданий, сопливых сердечек на плакатах, истерических подвываний за очередным прыщеватым кумиром на одну песню, просто все пытались впитать и осмыслить услышанное, а, те, кто играл в ансамблях – копировать. В любом случае через студенчество диски и магнитофонные записи расползались по стране, а созданные для стройотрядов агитбригады Школы все лето наяривали Beatles и Creedence от Смоленска до БАМа. В принципе, спорадически собираемые рок-группы были на каждом факультете и в каждой общаге. Технически грамотные обитатели Школы собирали аппаратуру с миру по нитке, сами паяли, находили на толкучках динамики и прочие запчасти. Время от времени эти «самопалы» выходили из строя, но к этому-то все привыкли и на официальных концертах. Зато в глубинке, наличие в стройотряде ансамбля мгновенно становилось событием года, на танцы собирался весь окрестный люд, приезжали и из других городов. Иногда, пока бойцы работали, агитбригада давала концерты на всяких разных предприятиях и полевых станах, хотя в оставшееся время артисты работали со всеми вместе.
Монополия рок-музыки на наши души была поколеблена в конце семидесятых появлением и внедрением диско. Здесь не надо было следить за изменением ритма или гитарными изысками впадающих в экстаз соло-гитаристов, все очень просто – притоптывай и все. Новый стиль очень легко завоевал страну, именно его ждала русская душа, не склонная к психоделическим изыскам. Власти тоже смотрели на диско достаточно снисходительно: во-первых, все эти разноцветные представители Ямайки, Индии и прочих борющихся за свое освобождение (от кого – непонятно), вполне хорошо ложились в рамки интернационализма, а во-вторых – наш «пипл хавал» новый стиль с большим энтузиазмом. В барах появились группы девушек, которые синхронно выполняли под Boney M однообразные движения – смотрелось необычно и прикольно. Наверное, именно тогда зародилась отечественная «попса», вернее почва для ее последующего расцветания. По крайней мере, концерт Boney M в Москве перед Олимпиадой превратился в «ярмарку тщеславия»: в зале было полным-полно партийных и хозяйственных отпрысков вперемешку с торгашами, валютчиками, фарцовщиками и представителями околокультурных кругов. Объявление в кассах зала «Россия» про выступление «ансамбля с Карибских островов» (?!) породило гигантские очереди, которым бросили мизерную часть билетов – остальное разошлось «по своим». Вся эта джинсово-бриллиантовая тусовка гордо наблюдала за ужимками Фаррела, имитацию пения под «фанеру», сопровождаемую «живыми» выкриками «как бы ямайских» исполнительниц про Кремль и водку. Восторженная от пребывания в первом ряду, вечно молодая артистка кино, на вопрос телевизионщика о впечатлениях от концерта, пафосно восклицала: «Я как будто побывала на деревенском празднике!». А ведь оказалась права, нет теперь в России деревни, где бы ни выступали BM. В целом же мы нормально относились и к диско и к поп-музыке в исполнении ABBA или Smokie, и лихо отплясывали под них на танцах. Да что говорить, посетите нынешние ретро-концерты с участием описываемых фигурантов, и вы поймете, что старая любовь – чистая и бескорыстная, не проходит.
Я буду неправ, если не упомяну нашу «музыку для души», которую называют бардовской. Сколько девичьих сердец было разбито простыми гитарными аккордами и простуженными голосами, поющими про горы, походы, войну, далекие страны, и, конечно же, про любовь. В основном, песни передавались из уст в уста, многие, считавшиеся «народными», оказывается, имели авторов, но в процессе «хождения в люди» они изменялись и дорабатывались иногда до неузнаваемости. Вообще, авторская песня имела в технических вузах очень питательную и благодарную среду, поэтому барды появлялись с концертами в Школе регулярно. Именно здесь, в зале дома культуры, дал один из своих последних записанных концертов Высоцкий, неоднократно выступали Визбор, Никитины, Берковский и другие. Многие из моих знакомых входили в различные «кусты» клуба самодеятельной песни и каждый год мотались на фестивали. Это были без преувеличения грандиозные мероприятия, собиравшие десятки тысяч человек, причем безо всякой рекламы. Знающая аудитория бурлила задолго до назначенной даты, энтузиасты – организаторы искали подходящее место. За день (!) до слета, руководителям «кустов» становилось известно секретное место, они передавали его по цепочке. И вот уже дальняя электричка вдруг оказывается набитой «под завязку» тысячами молодых людей с рюкзаками и гитарами. И вот, наконец, в полночь – заветная станция, и несколько тысяч человек движутся в одном им известном направлении, туда, где время от времени взлетают ракеты. А в конце ночного марш-броска показывается опушка леса, большая поляна и берег реки, сколоченная эстрада, море палаток, а впереди маячат два дня и две ночи песен.
Авторская песня была своеобразной субкультурой, в которой было много искренности, всем понятных недомолвок, определенного фрондирования. В отдельно взятом вузе она трансформировалась и обогащалась новыми, присущими только этому месту, красками. Наверное, из-за своей принадлежности к обороноспособности страны, в Технилище были очень популярны песни с ракетной тематикой, которые нынешние абсолютно толерантные борцы с шовинизмом заклеймили бы, как проявления империалистической психологии. Нам же на это наплевать, поэтому и сейчас мы с удовольствием поем: «Медленно ракета уплывает вдаль…», или «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» в трактовке «гимна кафедры».
Сейчас, имея возможность найти и скачать любую песню в Интернете, мы несколько утратили тот восторг, который охватывал нас при появлении нового диска. Послушный робот может месяцами сканировать сеть и записывать интересующие нас файлы, объемы коллекций занимают гигабайты, но почему-то пронзительно хочется слушать песни из той, студенческой эпохи, когда в большом зале Дома культуры нашей Школы ансамбль «Аракс» сразил нас наповал, «врезав» «Easy living» от «Uriah Heep».
Объективность романтическая или Мыслей Вожделеющих Трудно Устоять
Уже описанная мной традиционная диспропорция между мужской и женской частью студенчества Школы вовсе не формировала из нас неких примитивных мужланов с кувалдой в одной руке и стаканом в другой. Хотя то, что почти все девушки умудрялись найти себе супруга среди бесчисленных мужских стад Технилища – тоже правда. Просто за время совместного выживания в вузе критерии выбора своей «половины» у студентов Школы зачастую смещались из зоны розовых и смазливых полувоздушных существ в область настоящих боевых подруг, проверенных в условиях физического и душевного труда, выполнения кучи заданий и проектов и противостояния непогоде на картофельных полях. О сентиментальных вечерах в стройотрядах и колхозах я уже частично повествовал, при этом борьба за привлечение лучших представительниц прекрасного пола в условиях дефицита была весьма ожесточенной. Кстати, советская власть была весьма мудрой, когда располагала недалеко друг от друга учебные корпуса и общежития технических и педагогических или медицинских вузов, «перекрестное опыление» еще Мичурин воспевал. Так что при необходимости мы «добирали» женские взгляды и ласки вне монументальных стен Школы. Вспоминается поездка на танцы во 2-й Медицинский институт, где нашему совсем неизбалованному взгляду предстало такое количество прелестных созданий, что глаза разбежались. Вот уж где мы смогли почувствовать себя настоящими суперменами, особенно на фоне редких смешанных отечественно-иностранных медицинских юношей. При этом удовольствие портил только престарелый отпрыск какого-то арабского семейства с пролысинами и тростью. Он вроде как тоже учился в «меде», но на танцах решил устроить что-то вроде митинга солидарности с борющимся с сионизмом палестинским народом (ха-ха – это в медицинской-то alma mater, где будущих переселенцев в Землю обетованную было – через одного). Так вот вся ненависть этого недо-шейха свелась к рассказыванию какого-то пошловатого и несмешного анекдота про евреев и песне его дружков в традиционных «арафатках». Сионизм он не сокрушил, а вот танцы испортил – и время занял, да и проверяли всех особенно тщательно, и "стукачки" шныряли на этом международном мероприятии. Тем не менее, гормональную силу медичек мы оценили, жалко, что парня, который нам организовывал танцевальный поход, потом отчислили.
Еще более забавным было наше посещение педагогического заведения. На втором курсе самому большому увальню и сугубо московскому маменькиному сынку нашего потока «повезло»: его заприметила и быстро «взяла на грудь» крупная женщина, обучавшаяся в государственном «педе» имени повсеместного Владимира Ильича. Проживала она в общаге на ВДНХ и столь стремительно стала посвящать Костика в таинства костромского секса, что он, заплутав в углах кровати с панцирной сеткой, забросил учебу и был отчислен из наших рядов за неуспеваемость. Перед тем как покинуть групповой коллектив, он решил осчастливить нас щедротами педагогического вуза, а посему завлек страждущих в поход в проглотившую его «обитель порока». Это потом мы узнали, что принимающая сторона обучается на «дошкольном» факультете, а поначалу все выглядело заманчиво: неистощимые женские ресурсы, состоящие из истосковавшихся ввиду полного отсутствия мужиков-сокурсников студенток. Мы, естественно, захватили с собой, хотя нас заверили, что мероприятие почти официальное и будут организованы «праздничные столы». Сомнения в затее стали закрадываться на входе в педагогическую общагу, где нас тщательно зарегистрировали как участников «мероприятия». Далее нас встретил Костик со своей пассией и блаженной улыбкой мартовского кота. Для мероприятия в коридорах были действительно поставлены столы с салатиками, напитком «Буратино» и одинокой бутылкой шампанского (на всех!). У стен стояли достаточно симпатичные представительницы приглашающей стороны, надевшие в честь такого события свои самые любимые вещи. А вот дальше началось самое веселое: то ли девушки слишком сильно прониклись изучаемой психологией детей дошкольного возраста, то ли им не на ком было практиковаться, но нам предложили сыграть в разные игры – «ручеек», «угадайку» и проч. Мы вначале думали, что это такие прикольчики типа предварительных ласк, но девушки увлекались все больше, и на наши робкие предложения разбавить игровой ряд хотя бы «бутылочкой», неизменно и гордо отвечали отказом – мол, в программе «мероприятия», это не предусмотрено. А тем временем Костик со своей партнершей смылся под шумок «в нумера», и нашему десанту стало совсем тоскливо. Хорошо еще, что «у нас с собой было», так что, выходя по очереди из «ручейков» и «караваев» в туалет «попудрить носик», мы там же благополучно «промачивали горло». Печенье со столов было превращено в закуску и употреблено, настроение поднялось, и дабы не портить его неистовыми играми, мы дружно снялись из слишком гостеприимного гнезда последовательниц Макаренко и поклонниц Агнии Барто, попросив при этом передать инициатору мероприятия Косте, что «мы с ним завтра поговорим насчет воспитания подрастающего поколения». Девушки расстроились, а мы, вырвавшись из «дошкольных» пут, тут же отправились в пивняк «Шайба» на ВДНХ снимать полученный стресс. Там же мы единогласно приняли решение отлучить Костика от нашей компании за «неслыханное динамо» до тех пор, пока не исправится.
Эта история получила своеобразное продолжение на празднование Нового года, только мы уже выступали принимающей стороной, а знакомые нашего приятеля Толика теперь уже из Пищевого института – гостьями. Мы серьезно готовились к приезду: готовили нехитрый стол, закупили какую-то редкую прибалтийскую водку и вино, освободили одну из двух комнат для танцев и праздничного стола. «Пищевые» девушки были вовсе не похожи на педагогинь, а так как их было пятеро на наших шесть бойцов, намечалась даже своеобразная конкуренция. Но видимо прибалты уже тогда нас не любили: после третьего тоста Серега Малый беззвучно «прилег отдохнуть», затем пригласивший девушек Толян, выйдя на минуточку из комнаты, вернулся в состоянии, позволившем ему только не замечая никого пройти и рухнуть на кровать. Его поместили в соседнюю комнату под бочок к Малому, но Новый год уже шагал по нашей общаге во всю свою разрушительную силу. Поздравив соседей, я вернулся и застал ужасную картину: в резервной комнате количество отрубившихся удвоилось, а в «праздничной зале» пять разгневанных дам под музыку сидели (!) и сверлили (!) неутоленными и распаленными шампанским взглядами Серегу Большого, который не мог осознать всем своим расслабленным мышлением обрушившегося на него женского внимания. Совместно мы еще попытались хотя бы танцами по очереди охватить приглашенный коллектив, но чем дальше, тем труднее было выдерживать баланс и нарастающее недовольство. Кончилось все печально: девушки непреклонно заявили, что уезжают первым же трамваем к себе на Сокол, мы с Серегой Большим с похмельной тоской оценивали перспективы переться на другой конец Москвы, но тут возник Малый – протрезвевший и злой от осознания потерянной возможности прикоснуться к женской ауре. Мы, к тому времени уже пресытившиеся оным, стали предлагать ему наверстать упущенное, сопроводив соратниц по Новому году к теплым местам их обитания, но наша податливость и лесть его настолько насторожили, что он пошел в глухую «несознанку», а провожание все равно пришлось осуществлять нам. Это празднование было последней попыткой группового прикосновения к женскому обаянию, и в дальнейшем мы как-то незаметно перешли в индивидуальный разряд. Кстати, наши боевые и все понимающие подруги по Школе после всех этих приключений с представительницами «женских» вузов, значительно выросли в наших глазах, сердцах и прочих органах.
Честно говоря, мне не хотелось бы, чтобы у читателей сложилось превратное мнение, что в Технилище произрастали существа, заменявшие свои душевные потребности грубым алкоголем. Напротив, романтизма в нас бродило – через край, а так как «секса в нашей стране в то время не было», то, наверное, была его разновидность – «секс романтический», то есть бесплатный. Нет, жрицы любви существовали, но они работали с совершенно другим контингентом, а в студенческой среде, в общем-то, старались особо не светиться и уж тем более не гордиться своими навыками. Мы же прошли все институты работы души, связанные с любовью: страдания неразделенного чувства, упоение страстью, расставания из-за глупости и обстоятельств, осознание неправильности существования друг без друга, недооценки и переоценки себя и других. Каждый шел к своему счастью своей дорогой: двое наших одногруппников прошли через первые и, наверное, скоропалительные браки, чтобы после диплома соединиться и жить счастливо. Уже описываемый Сергей пронес через годы еще школьное чувство, преодолел временные размолвки и расстояния и вырастил двух замечательных сыновей. Один из наших «ветеранов», пришедший в институт после армии и женитьбы, встретил свою настоящую любовь уже в Москве, прошел вместе с ней все мытарства «лимитчиков», но только закалился – и счастлив до сих пор. Главное, что чувства были искренними, а деньги и прочие блага в отношениях играли совсем не первые роли. И пусть кто-нибудь скажет, что это плохо и неправильно…
Иногда мне кажется, что свои идеалы красоты и изящества форм, которых нам порой недоставало в институте, выпускники Технилища переносили потом на создаваемые системы вооружения, поэтому-то наши ракеты и поныне обладают такой магически-хищной и притягательной красотой. Это, конечно, шутка, но с долей правды.
Спорт
или Можно Вылететь от (без) Тренировок Упорных
Было бы неправильно, если бы у читателя возникло ощущение, что наша студенческая жизнь протекала между Сциллой изнурительной учебы и Харибдой соблазнов в виде вечеринок и девушек. Здоровый дух требовал соответствующего тела, формированием которого занималась в советское время физическая культура. Для фиксации процесса самосовершенствования существовала целая система под названием ГТО («готов к труду и обороне»). И вся страна от «первоклашек» до солидных дядек время от времени по зову партии (комсомола, пионерии) пыхтела и тужилась на беговых дорожках, лыжнях и перекладинах, демонстрируя нашу силу и здоровье «потенциальному противнику». Над этим можно смеяться, но, сравнивая свое поколение с нынешним, нужно признать, что мы были более физически развитыми. Я, кстати, не могу себе представить, чтобы кто-то из ребят нашего двора (класса, группы) вообще не умел играть в футбол – он просто был бы постоянным объектом насмешек. С плаванием и лыжами было посложнее, многое зависело от места проживания, но для этого в институте и существовала целая система «исправления физических недостатков».
В Школе было много различных спортивных секций, так что можно было выбрать себе занятие по душе. Те, кто не мог (или не хотел) пройти отбор в секции, попадал в группы так называемой общефизической подготовки (ОФП). Как же жестоко обманулись «халявщики» на поприще спорта, ожидавшие, что в этих командах «дистрофиков и толстяков» они запросто получат зачет. Преподаватели ОФП были как на подбор садистами по натуре и требовали постоянного посещения занятий, а пропущенные – должны были отрабатываться. Кроме того, повышение общефизической подготовки производилось в основном на свежем воздухе и в любую погоду. Вспоминается, как красавец – мужчина с нашего потока, имевший разряд по вольной борьбе, решил не утруждать себя потением на ковре, а пошел и записался в группу ОФП. Весь первый семестр он подсмеивался над нами и не мучил себя посещением физкультуры, рассчитывая легко сдать нормы «хиляков». Веселился он ровно до зачетной недели, когда его физическая форма никого не вдохновила, зато пропущенные занятия пришлось отрабатывать бегом на длинные дистанции. Теперь уже мы наслаждались видом нашего атлета, нарезающего круги по обледенелой набережной между мостами, под строгим взглядом тренера с пятого этажа Главного корпуса. Профилактика желания «халявы» дала удивительные результаты: страждущий зачета похудел, обветрился, набрал хорошую форму, а в начале следующего семестра бросился в ноги тренеру по вольной борьбе и в дальнейшем с удовольствием возился на ковре, вспоминая общефизическую подготовку как кошмарный сон.
Обязательная сдача норм ГТО изначально содержала забавные моменты. С приходом зимы особенно весело было наблюдать за студентами, приехавшими из южных районов страны и пытавшимися освоить лыжи, которые почему-то постоянно норовили наехать друг на друга. Здоровенные мужики, стараясь и чертыхаясь, падали через каждые несколько метров и к концу занятий выглядели довольно комично. Достаточно быстро уяснив, что сдать нормы такими темпами нереально, а зачет получать необходимо, страдальцы обратились к неиссякаемому источнику студенческой солидарности, бившему, как правило, где-то недалеко от пивных автоматов. Так что мне, как и многим другим «северянам», пришлось (естественно – небескорыстно) отмахать пять километров по лыжне как минимум еще за троих, благо при регистрации на старте студенческий билет не спрашивали. Главное было при этом не переусердствовать, дабы не подвергать результат сомнению. А то уже упоминавшийся мной Сергей Малый, который по причине маловесной изящности организма и в соответствии с законами физики просто не мог толкнуть ядро дальше трех метров, для сдачи нормы ГТО обратился за помощью к здоровяку – одногруппнику. Тот, благополучно назвавшись чужой фамилией, зашвырнул железяку сколь легкомысленно, столь и далеко. На следующей тренировке в футбольной секции, где мы все занимались, появился взволнованный тренер легкоатлетов, который стал упрашивать нашего наставника отпустить Серегу на соревнования, так как показанный им результат по толканию ядра оказался где-то недалеко от рекорда факультета. Наш "коуч" долго уточнял, о ком именно идет речь, и нет ли ошибки, но все же пошел навстречу коллеге и подозвал «рекордсмена». Какое же разочарование было написано на лице представителя «королевы спорта», когда он увидел «нитевидные» мускулы Малого. Хорошо еще, что преподы не злобствовали и не принципиальничали, а посему результаты были зачтены, нормы сданы и даже «серебряные» или «золотые» значки ГТО получены.
По существовавшей тогда практике, спортсмены уровня кандидатов в мастера спорта и выше, имели определенные преимущества при поступлении, но в дальнейшем без нормальной успеваемости очень быстро вылетали из института. Были, впрочем, и исключения: ходили легенды, что один знаменитый фигурист как-то незаметно учился в Школе несколько лет, и что волейбольная команда, бывшая тогда призером союзного чемпионата, постигает науки в основном через «двойной блок» и атаки «первым темпом». Может быть, но ведь двое из той команды входили в основной состав сборной страны, которая даже «серебро» Олимпиады оценивала, как неудачу. В Технилище всегда была очень сильная боксерская секция, через которую прошли многие чемпионы. Тренерами этой секции работали уникальные люди (чего стоил, например, один, всегда моложавый чемпион Спартакиады народов СССР времен первой пятилетки), да и по сложившейся традиции спорт в вузе возглавляли боксеры. Меся весь первый курс грязь на футбольных полях, и не успевая при этом ни нормально поесть, ни помыться, мы с завистью наблюдали за нашими соратниками, записавшимися в боксерскую секцию и стучавшими по грушам в уютном спортзале в Главном корпусе. Брали туда практически всех нормальных и здоровых, единственным условием было раз в году обязательно выступить на соревновании «Открытый ринг», где новички с энтузиазмом молотили друг друга в борьбе за получение зачета. В конце концов, и мы с приятелем решили, что время от времени случающиеся синяки и шишки не очень большая плата за нормальные условия сочетания спорта и учебы, так что оставшееся время мы тоже провели в обществе перчаток и груш. Портило идиллию только наличие в секции двух «чудиков», которых мы между собой называли «шкаф» и «комод» за квадратность фигур и несоразмерность длины рук. То ли их в детстве уронили, то ли это были генетические мутации, но они настолько балдели от возможности помахать руками, что даже тренерские указания им были нипочем. В результате с ними никто не хотел тренироваться в паре, предоставляя им возможность долбить друг друга «по полной». Практически после каждой тренировки они уходили с разбитыми носами и прочими следами неуемного применения силы при слабости мозга, но при этом – абсолютно довольными. Мы же благополучно прошли обязательную физкультурную программу, а полученные навыки бокса в нашей стране никогда не были лишними. В целом же спорт всегда оставался где-то рядом с нами, так что время от времени футбольный, волейбольный или баскетбольный мяч извлекался из-под кровати, а бросить клич в общаге или в стройотряде и набрать желающих поиграть, было несложно. В этом плане вспоминается своеобразная спартакиада, которая случилась, когда мы были на строительстве БАМа. Местный трест прикормил неплохую (как считал) волейбольную команду и рассчитывал разгромить студентов из ССО, однако не учел волейбольные традиции Школы. У нас нашелся достойный ответ в лице двухметрового кандидата в мастера спорта по прозвищу Мамонт «со товарищи». Уж и порезвился он, раз за разом засаживая в первую линию мячи, да еще и поверх блока, так что местные вожди очень быстро погрустнели, проспорив ящик пива.
К московской Олимпиаде Школа получила шикарный подарок в виде спорткомплекса, так что последующие поколения студентов даже не подозревали в каких маленьких зальчиках, расположенных в закоулках Главного корпуса нам приходилось заниматься. И сейчас, участвуя в ветеранских турнирах по бадминтону памяти знаменитого завкафедрой и призера Олимпийских игр, невольно вспоминаешь и футбольные матчи на офицерском стадионе, и многосерийные баскетбольные «рубки» между сотрудниками нашего факультета и кафедрой физвоспитания, и многолетнее волейбольное чемпионство нашей кафедры. О спорт – ты мир…
Кафедра или Мастерская Выдумывания Тактических Устройств
Начиная с третьего курса, наши закаленные в борьбе с науками и угрозами отчисления мозги попадали в объятия родной кафедры. Первым предвестником выбранного пути стал неунывающий аспирант – куратор нашей группы, которого мы между собой звали Шурик из-за сходства с известным киногероем. В принципе он должен был стать нашим постоянным талисманом на оставшееся время обучения и иногда мог даже помочь в плане получения допуска на пересдачу или установления контактов с преподавателями родной кафедры. Мы, в свою очередь, понимали свою роль дополнительного геморроя для молодого ученого, и не сильно расстраивались, если он исчезал на непозволительно долгое время. Вторым предвестником нашего созревания стал курс введения в специальность, где мы посредством недоговорок и полунамеков лектора прониклись большой важностью и секретностью стоящих перед нами будущих задач и вызовов со стороны заграничных милитаристов. Когда же мы стали обладателями «красной книжечки» обитателей спецзала, то осознали свою причастность к чему-то большому и закрытому, где инструкция братьев Стругацких «перед прочтением – сжечь» воспринималась почти не как юмор. Ощущения подкреплялись лабораторными стендами, на которых пылились разрезанные и не очень, когда-то летавшие и стрелявшие железяки, подходы к которым охранял суровый и чем-то похожий на небезызвестного мифологического персонажа заведующий этим хозяйством Николай Васильевич – главный враг праздношатающегося студенчества. Честно говоря, образцы «изделий» и тогда имели довольно преклонный возраст, но в целом давали представление о внутреннем устройстве и инженерных решениях, воплощенных в них. По мере продвижения к диплому мы более подробно ознакомились с натурными образцами техники в кафедральном учебном корпусе на экспериментальной базе и поняли, что случись 41 год, с помощью только его содержимого можно было бы довольно долго сдерживать коварного врага на подступах к столице. Ну а кафедральные испытательные стенды на базе без всякой иронии были одними из самых «продвинутых» в отрасли и позволяли проводить уникальные эксперименты.
Как дань прогрессу на кафедре существовал вычислительный центр, оборудованный гордостью советской электроники того времени – ЭВМ «Наири». Горячие кавказские умельцы не только сумели склепать нечто с множеством лампочек и съемных блоков, занимавшее половину обычной аудитории, но и придумали какой-то свой язык программирования. Мы гоняли на этих монстрах разные задачки под пулеметный стрекот печатающих устройств, параллельно постигая особенности отечественной техники. Когда машина «зависала», печать прекращалась, а всяческие лампочки начинали мигать, появлялся лаборант – инженер Николай и слегка небрежно, но точно бил рукой или ногой по только ему ведомому съемному блоку, после чего «Наири» обычно выходила из ступора и снова начинала считать и трещать. Работа на ЭВМ тогда была самым «писком» научно-технического творчества, сродни нынешним упражнениям с «нанотехнологиями», поэтому по мере продвижения к диплому в воздухе все больше витали завораживающие слова Алгол, Фортран, PL1 и т.п. Позднее на факультете появились машины серии ЕС, и мы гордо таскали здоровенные стопки перфокарт в пластиковых обложках, интимно перетянутых позаимствованными у женского мира резинками. Перфокарты были бумажными и часто заминались при загрузке, поэтому их постоянно приходилось перебивать. Зато когда удавалось что-нибудь посчитать, мы чувствовали себя первопроходцами, ведь сопутствующий инструментарий тогда был почти не развит, так что каждая программа несла в себе уникальные черты (куда там нынешним обладателям «персоналок», которые скорее «пользователи», чем «творцы»). Кстати, именно тот факт, что наши инженеры, аспиранты и ученые зачастую совмещали в себе физика, программиста и отладчика при решении сложнейших задач, всегда удивлял зарубежных исследователей, которые решали те же вопросы целыми коллективами. Все это происходило не только от нашей «бедности», но и «от большого ума», своеобразного научного нахальства и стремления «догнать и перегнать».
Организационно наша кафедра представляла собой некий центр научной мысли, «головной» в отрасли по подготовке специалистов для создания нескольких классов «газоимпульсных» систем. Такое положение обеспечивало связи не только с профильными отраслями, но и с аналогичными центрами на базе региональных вузов из Ленинграда, Томска, Горького, Ижевска, Новосибирска и других городов. По ключевым направлениям исследований, государство финансировало многолетние темы, в рамках которых ученые обменивались полученными результатами. В связи с тем, что встречи и обмен данными пользовались популярностью еще и у военных, позднее было принято решение перенести совместные мероприятия на подмосковную экспериментальную базу, где вдали от столичной суеты на свежем воздухе уже ничто не мешало общению разноведомственных специалистов. Обсуждение научных и околонаучных вопросов облегчалось тем, что многие из участников были выпускниками Школы и нашего факультета, и им было что вспомнить. В нынешнее время в условиях падения уровня преподавания и необходимости восстановления научного потенциала учебных заведений, может, имеет смысл вернуться к своеобразной пирамидальной структуре взаимодействия профильных вузов, в которой Технилище могло бы играть роль концентратора научной мысли и регулятора учебных процессов.
Преподавательский состав кафедры состоял из специалистов достаточно широкого круга задач – от приложений теории вероятности и колебаний до газодинамики и автоматизированного проектирования. Возглавлял ее заслуженный деятель науки и техники, доктор наук и профессор, автор основополагающих трудов и теорий расчета, которого на кафедре звали Шеф. Нужно отметить, что помимо всего этого набора регалий, исходя из нынешних критериев, был он еще и грамотным менеджером, руля практически всеми процессами на вверенном ему участке. Он принял кафедру в сложное время и выделялся даже тем, что был штатским, а не военным, как несколько его предшественников. Именно он пробивал дорогу все более разнообразной ракетной технике, соответственно возрастало и количество обучающихся на наших специальностях студентов. И все это в условиях смены курса партии и руководства военно-промышленного комплекса в начале 60-х. Все эти мирные и немирные бои были выиграны завкафедрой просто с блеском, а уж какой авторитет у военных был обретен – нечего и говорить. При этом он не был (!) членом той самой Партии, что по тем временам и представить-то трудно. Почти гениальной была и кадровая политика. Понимая, что без притока мозгов наука деградирует, а без связей и благосклонности чиновников и генералов не будет чем кормить те самые мозги, великий стратег поддерживал устойчивый баланс «умных» и «блатных» сотрудников. Довольно часто эти качества совпадали, все же в Школе слабые не выживали, однако отдельные экземпляры «непростых» отпрысков попадались. В связи с тем, что места в аспирантуре и преподавательские должности в то время считались исключительно престижными, своеобразный бартер позволял Шефу взаимовыгодно обменивать «живой товар» на новые темы, испытания, оборудование, укрепление влияния и связей кафедры (но не на личное обогащение, что характерно для нынешнего времени). Но только не надо думать, что таким образом в науку попадали бездари, за таких завкафедрой не брался, просто громадный опыт и авторитет позволяли ему точно просчитывать необходимые действия, а вот это тогда не покупалось ни за какие деньги. Кстати, нарушители установленного Шефом порядка, столь же решительно «ставились на место», рискуя получить на защите перебор «черных шаров». Примерно так выковывался коллектив кафедры, многие годы занимавший ведущие позиции в прикладной науке, костяк которого сохранялся еще долгое время. А вообще Шеф был удивительным жизнелюбом и настоящим мужиком. На кафедре ходили легенды о его любимом коктейле: граненый стакан наполнялся на треть тертым хреном, заливался водкой, все это перемешивалось и выпивалось залпом. Поговаривали, что сотрудники, не способные оценить прелестей этой смеси, весьма рисковали своим научным будущим. Крутой характер Шефа в совокупности с недюжинной силой иногда проявлялся с совершенно неожиданной стороны. На банкете в ресторане по случаю защиты очередной диссертации, подвыпивший молодой и здоровый кавказец – завсегдатай заведения повздорил с ним и решил проучить «дедушку», но был тут же отправлен в нокдаун. Началась заварушка, пришлось заслуженному деятелю науки и техники в чужой одежде скрываться от вызванной пострадавшим милиции. Ну что тут можно сказать: «Гвозди бы делать из этих людей…». Умер же «Ученый с большой буквы», как и жил: его сердце неожиданно остановилось прямо на кафедре… Мы были студентами третьего курса и навсегда запомнили тот февральский день: растерянные лица преподавателей, бригаду врачей, отмененные занятия… Кафедра довольно долго приходила в себя после этого трагического случая, но оставленный Шефом научный задел позволил ей еще долгие и долгие годы оставаться центром научной мысли и координации самых перспективных разработок целых направлений науки и техники.
Я же могу только благодарить судьбу, которая впоследствии свела меня с людьми, которые и теперь во времена цинизма и научной серости продолжают выковывать в кафедральном горниле настоящих специалистов. Не потому ли в попечительском совете факультета, в который входят и ученые, и руководители, и предприниматели, доля выпускников нашей кафедры весьма значительна.
Ты слышишь, как грохочут сапоги… или Мыслей Военных Труды и Утехи
Военная кафедра была такой же традицией Школы, как оборонно-космический уклон специализации подготовки специалистов. Даже знаменитый «поплавок» – значок об окончании высшего учебного заведения, который в то время с гордостью привинчивали к лацкану пиджака, в Технилище имел отличительные черты: зеленоватый цвет, ветвистую растительность и красную звезду, которая обычно красовалась на знаках выпускников военных училищ. Соответственно и обзывался наш знак «капустой», тогда еще без всякого намека на доллары.
Объективная реальность в виде военной кафедры, начиная с пятого семестра, имела в наше время и свой визуальный образ, деливший нас на два лагеря – длинноволосых студентов начальных курсов, и стриженых старшекурсников, заматеревших в борьбе с науками и строевой подготовкой. А ведь это было время, когда ходить с короткой стрижкой было почти неприлично. Процесс борьбы с собственной шевелюрой был мучительным, волосы оставлялись максимально возможной длины, зачесывались, подравнивались, но не прекращали свой предательский рост. Каждое занятие на военной кафедре начиналось одинаково: раздавалась команда «Кругом!» и офицер начинал визуальный осмотр. Как же мы тянули шеи, пытаясь приподнять кромку волос над воротником, но раздавалось безжалостное: «Выйти из строя, кругом марш!», и ты в сопровождении других пострадавших отправлялся в хорошо знакомую ближайшую парикмахерскую. У меня вообще сложилось впечатление, что эта цирюльня выполняла свой план исключительно за счет слушателей военной кафедры Школы. Единственное успокаивало: здесь не нужно было объяснять, какая тебе нужна стрижка, все мастера пытались оставить тебе максимум растительности, сосредоточившись на ровной окантовке. Для них-то в этом была прямая выгода – ты быстрее вновь попадал во власть ножниц. Так что после непродолжительной процедуры мы возвращались в военные пенаты, и после вторичного контроля допускались к занятиям. По нынешним временам, у парикмахерской и военной кафедры сложился коммерческий альянс, и люди в погонах вполне могли бы претендовать на часть прибылей, но в условиях бритоголовой современности, боюсь, вопрос стрижек потерял свою актуальность.
Формально военная подготовка считалась отделенной от учебного процесса, вроде как церковь у нас была отделена от государства, но фактически она каждую сессию добавляла нам экзамен и пару зачетов, которые совсем не были легкими. Автоматически они добавлялись к пяти максимально разрешенным по остальным предметам, плюс защиты проектов и «зачеты с оценкой», которые ничем не отличались от экзаменов, так что нынешнее поколение студентов и представить себе не может нагрузки, которые мы преодолевали в конце каждого семестра. Особый статус военной кафедры подтверждался и уровнем командно-преподавательского состава: наверное, в единственном гражданском вузе ее возглавлял аж генерал-майор. Соответственно и преподаватели всячески старались донести до нас всю значимость такого положения, хотя сами попадали в Школу разными путями: кто-то из строевых частей, другие – из летных, попадались и кандидаты наук. Так что все они вносили своих «тараканов» в мучительный процесс рождения новых офицеров. Один майор «из летных» обожал носить сапоги, блестящие и поскрипывающие, а также галифе как будто из военных фильмов. Когда мы выезжали на недельные сборы, он торжественно вручал группе позаимствованный из какой-то пионерской комнаты барабан, и в дальнейшем «тащился» от вида марширующих под его дробь двух десятков мужиков во время следования на занятия и обратно. Впрочем, такой способ передвижения иногда был и необходим, так как позволял нам встряхнуться. Несмотря на вечерний контроль, мы расписывали «пулю» до поздней ночи или раннего утра, а потом весь день мужественно боролись со сном. А вот это было совсем непросто: в командную машину набивалась куча народа, а монотонный голос преподавателя в дополнение к гудящим и помигивающим приборам «вырубал» нас минуты за три. Если повезет, можно было ухватиться за какие-нибудь ручки и изображать увлеченный процесс изучения показаний приборов, правда с закрытыми глазами, но голова все равно предательски кивала. Так что, выйдя на минутку, офицер застал нас уже глубоко и безнадежно спящими, что и вызвало карательные меры – дополнительные полчаса занятий за счет обеденного перерыва. При этом он еще и внимательно смотрел за нашим состоянием, и весьма эмоционально взбадривал клюющих носом. Никогда больше я не испытывал такого всепоглощающего желания спать, но приближался предательский вечер и опять преферанс, и опять безжалостное утро. На обратном пути в Москву мы массово и мгновенно «вырубились» в электричке и нас еле растолкали сердобольные пассажиры, да и мои Сереги потом заволновались, когда я после этой поездки проспал часов пятнадцать кряду.
Завершающим аккордом нашей военной подготовки были полуторамесячные сборы, на которые мы были направлены на территорию «незалежной» Украины, где-то между Кременчугом и Полтавой. Именно там, среди полей и водохранилищ, мы должны были проникнуться духом службы в части ПВО дальнего радиуса действия. Доставившие нас майор и подполковник мгновенно растворились в богатой украинской природе, а вот местное командование особо нас не ждало. Нам отвели место на задворках части и поместили в большую палатку с двухъярусными кроватями. Затем выдали форму образца 43-го года, одев которую мы сразу стали похожи на фигурантов фильмов о войне и поняли, почему сборников называют «партизанами». Кстати, гимнастерка жива и до сих пор, в ней дети в школьных спектаклях изображали героев Отечественной. Дальше началась жизнь с утренними пробежками, непонятной едой, в которую «щирые» украинские поварихи вбухивали много комбижира, вызывавшего даже у нас, привыкших к студенческим столовкам, мучительную изжогу, а также строевой подготовкой и передвижениями неприкаянных групп между различными площадками дивизиона. Для начала к нам даже пристроили майора, боевого офицера с орденом. Он нам поведал про то, как выполнял интернациональный долг в стране фараонов и даже сбивал сионистские «Фантомы», но жене надоело ждать героя, и она исчезла. Обычно после такого рассказа майор исчезал и «нарезался» в стельку. Мы его честно прикрывали, но он умудрился в запое накуролесить и влезть в драку, после чего был офицерский суд чести, и бравого наставника от нас убрали. После этого мы вообще бродили неприкаянными, а в основном – загорали. В связи с тем, что на площадках подготовки и хранения не было даже солдатиков, появилась мода загорать голышом. На тридцатиградусной жаре это было опрометчивое решение, и к вечеру самые нежные и обычно закрытые места обгорели в первую очередь. Вечером в палатке разыгралась трагическая история. Инициатор военного нудизма попросил народ дать ему какой-нибудь детский крем, дабы смягчить жжение, но в темноте перепутали тюбики и дали произведение болгарских умельцев – зубную пасту «Поморин». Эта едкая субстанция изготавливалась с помощью каких-то минеральных солей и содержала довольно много спирта, так что алкаши даже разводили ее и пили. Тиха украинская ночь, но жуткий вопль ее прорезал. Потом он перешел в упоминание родственников коварного «данайца дары приносящего», и даже исправление ошибки не принесло облегчение страданий. Конец нудизму положило незапланированное появление на складах жены одного из офицеров, которая наткнулась у особо охраняемого объекта на группу раскинувшихся мужских тел, заорала от неожиданности и «ломанула» через кусты в штаб. Там она наябедничала, нас отругали и отдали от греха подальше молодому лейтенанту, который был нашим сверстником. Перед ним стояла задача наблюдать за демонтажем радиолокационной станции, которую предполагалось разобрать, переместить по частям на новую более высокую насыпную гору недалеко от старой, а там вновь собрать. Тут уже у нас сработало инженерное мышление, мы прикинули возможность передвижения РЛС в собранном виде с помощью рельсов, тросов и двух танков. Главное было убедить руководство части вопреки правилам сделать это, и решающим аргументом послужил наш довод, что передислокация станции за неделю вместо четырех месяцев по регламенту, обязательно добавит звезд на погоны заместителю командира части. Танки были взяты в соседней части, рельсы и тросы нашлись, так что через пару дней, как в старом фильме про строительство моста, РЛС стронулась со старого места и поползла к новому. Здесь ее посадили на закладные болты, и она стала красоваться над лесом, наполняя наши инженерные сердца гордостью. Ошалевший от счастья лейтенант получил поощрение и обещание внеочередного представления на должность, а мы от него – килограмма три конфет. Далее в части на нас смотрели уже достаточно лояльно, даже разрешили играть с солдатами в футбол, однако в конце сборов произошли события, нарушившие плавное течение службы.
Сначала командование части решило нас использовать для шефских работ в близлежащем колхозе. Там были поля с овощами и сады с яблонями, грушами и сливами, продукцию которых на маленьком заводике перерабатывали в консервы и даже в вино. Естественно, солдаты во время шефских работ напивались до бесчувствия, поэтому и было принято решение бросить на прорыв нас, неизбалованных и ответственных (?). Мы, конечно, неплохо поработали, тем более что украинский колхозный борщ с баранинкой был таким, что заставил нас просто выползать из столовой. Заодно с собой каждый нарвал, чего ему и сколько хотелось. Вечером все проигнорировали ужин, а в палатке объедались прихваченными фруктами, что в целом произвело слабительный эффект, так что ночью вход в палатку не застегивался. Положительный и трезвый выезд воодушевил командование, и нас через пару дней снова направили на работы. Но вот тут уж подготовленные и обогащенные опытом, мы поставили процесс на поток, фрукты были упакованы в ящики и наматрасники. Как назло, когда мы их, надрываясь, тащили в палатки, навстречу попался командир части с сопровождающими. Наверное, мы напомнили ему отступающие от Москвы наполеоновские (а может, немецкие) войска, так что слова «мародеры» и «крохоборы» в устах полковника были единственными нематерными. Потом было построение, приказ сдать продукты на кухню (который мы не исполнили), и наряды на дежурство. По стечению невеселых обстоятельств в день моего дежурства получили заслуженную увольнительную сдававшие кровь четверо наших студентов. Это была суббота и местный день свадеб. Одетые в форму времен войны, наши партизаны были затащены прослезившимися ветеранами на свадьбу в качестве «шаферов» и упоены горилкой до невменяемого состояния. Конечно же, вовремя из увольнения никто из них не вернулся, так что я был обречен каждые полчаса бегать на доклад к дежурному по группе дивизионов. Разными путями, собрав все силы в кулак, доблестная четверка часам к четырем ночи в буквальном смысле этого слова приползла-таки на свет прожектора, правда, потеряв при этом сапог и две пилотки. Утром как «двое из ларца» по сигналу полковника «нарисовались» наши кураторы с кафедры, обсудили с командованием варианты наказаний, и сошлись на самом садистском. Оставшиеся три дня наши «шаферы» копали громадную пожарную яму шесть на шесть и два в глубину. А уже через неделю мы все сдавали заключительный экзамен, радуя неведомо как попавшего на него старенького генерал-лейтенанта фразами типа «Наши доблестные войска опрокинули противника, и вышли на оперативный простор…», и получили заслуженные звания. Многим они, кстати, пригодились в последующей жизни: кто-то ушел в военные НИИ, кто-то в МВД или КГБ. Так что уроки военной кафедры мы запомнили надолго…
Диплом
или Маленький Выхлоп Титанических Усилий
Завершающим аккордом постижения Школы, несомненно, являлся дипломный проект. Именно эти полгода работы впервые за годы разъединяли состав группы: остававшиеся на кафедрах продолжали исследовательскую работу, которую начинали ранее на четвертом и пятом курсах, распределенные на фирмы, как правило, делали там же и свои дипломы. Нужно отметить, что перечень тем был весьма нескучным, наряду с достаточно надоевшими за время обучения летающими и стреляющими «спецсистемами» попадались совершенно экзотические проекты типа «возьми то, не знаю что, построй то, чего никогда не было». Теперь я понимаю, что это была не блажь кафедр, просто «незашоренные» мозги студентов действительно позволяли по-новому взглянуть на, казалось бы, не решаемые проблемы. Так что никто из нас не удивлялся, увидев в специальном чертежном зале неунывающего соратника, разрабатывающего проект космической станции на тысячу человек, который в списке использованной литературы указывал популярные журналы типа «Техника – молодежи» и «Space technologies». Оттуда прямо на листы перекочевывали устройства для создания искусственной гравитации, маршевые и корректирующие плазменные двигатели, которых реально не было, но которые должны будут быть. Соответственно, и защиты проектов протекали по-разному. Так «семеро смелых» из нашей группы, распределившиеся в знаменитое КБ, дружно извлекли из его архивов и перенесли на ватманские листы «изделия», похожие как клоны, отличавшиеся только размерами, немного компоновками, немного деталями, немного технологиями. На защите очередной оратор шел вдоль шести скрепленных листов и, тыкая в разные места, увещевал высокую комиссию, что все это будет замечательно лететь туда, куда нужно партии и советскому народу. Откровенно скучавшие присутствовавшие согласно кивали головами, и время от времени задавали как бы каверзные вопросы. Предопределенное течение мероприятия неожиданно прервал преклонного возраста заслуженный преподаватель, лауреат всяческих премий и соратник всяческих академиков. Изучая последовательность листов, представленных бодро вещающей студенткой с нашего потока, прищурив подслеповатые глаза, он дошел до венчающего ватмана и замер у него на подозрительно долгое время. Что могло его там заинтересовать – непонятно: лист как лист, верхушка ракеты, заостряющийся обтекатель выходил из одной стороны чертежа и закруглялся к его середине – тонкий корпус, наполнитель в разрезе, – в общем, ничего особенного. Девушку пробил холодный пот, а в аудитории повисла тишина. Дедушка видимо и сам понял, что все сосредоточились на нем, и вполне серьезно сказал: «Уж очень у вас на этом листе торчит как-то эротично, вы бы милочка на предыдущем разрывчик бы сделали, да и засунули туда все это, ну как обычно делается…». Бледность дипломницы сменилась малиновым румянцем, члены комиссии дружно хмыкнули, а ветеран, даже не поняв двусмысленности произнесенного, и вполне довольный собой, отошел-таки от чертежей и сел подремать.
Другое дело, когда ты попадал в организацию не совсем по профилю, или когда занимался нестандартными проектами. Я уже описывал, как главного заводилу по части женитьб и потребления спиртной продукции из нашей группы распределили в уникальную «контору», которая занималась средствами спасения всяческой летающей братии, соответственно и дипломом стал скафандр во всем своем великолепии. Назначенный соруководителем его проекта начальник отдела испытаний подошел к оказанному ему доверию излишне серьезно. Узнав, что помимо самого изображения (на чертеж скафандр с его произвольными складками походил весьма условно), в диплом должны были войти расчеты прочности, воздухообмена, теплообмена, технологии изготовления и даже экономической целесообразности, руководитель сначала не поверил, что все это можно сделать за три месяца. Серега было его успокоил тем, что он «ракету за две недели делал и сдавал», но мудрый начальник переформулировал свои опасения по-другому: «Если ты все это можешь посчитать один, то, чем мы тут все занимаемся?». Наш соратник пообещал сильно не умничать, а в своем труде обязательно с благодарностью упомянуть всех руководителей до седьмого колена. После этого начальник успокоился, а Серега, прислонив скафандр к стене, начал свою нелегкую чертежную работу. Понятно, что и защита его диплома проходила весьма весело, члены комиссии разбрелись по листам и заинтересованно расспрашивали о всяких нарисованных «прибамбасиках». Особенно всех заинтересовал регламент чистки элементов «изделия» во время проведения натурных испытаний, в котором значилось, что «промывка рукавиц после проведения испытаний испытателями проводится путем налива этилового спирта». С учетом размера этих самых рукавиц, научные умы членов приемной комиссии тут же оценили расход «родного» на одно изделие, умножили на количество необходимых испытаний – полученная цифра наворачивала слезу на глаза непричастных к такому источнику. «Да уж, богата наша страна…» произнес председатель комиссии, на чем, собственно, дипломник и получил свою «пятерку».
Мне же «повезло» еще больше… Недоброй памяти президент Рейган как раз объявил нас империей зла и благословил так называемую программу «звездных войн», против которой наши начали придумывать адекватный ответ. Тут-то и подвернулся я со своим желанием защитить диплом, а посему был делегирован на передний край борьбы с империалистическими угрозами. Была сформулирована некая сверхзадача – обеспечить очень быстрый поворот в любую точку полусферы ну очень тяжелой массы. В связи с тем, что применение мыслимых механизмов было невозможно из-за исходных скоростей и возникающих моментов инерции, пришлось довольствоваться немыслимыми. Отринув использование для поворота ракетных двигателей из-за разброса и нестабильности параметров, я в результате соорудил монструозного «тянитолкая». Тут было все: громадные аккумуляторы давления, немыслимые поворотные механизмы, муфты, обеспечивающие передачу и торможение, газораспределительные органы и прочий набор несуществующей техники. Все это выглядело ну очень непонятно и устрашающе, даже наш привыкший ко всему народ в чертежном зале подходил, смотрел, пожимал плечами и спрашивал: «А что это вообще такое?». Хорошо, если бы я и сам знал, для чего это вообще придумывается, но отступать нам было некуда. В результате мы с моим сострадальцем по диплому Генкой защищались в присутствии только допущенных к секретам Родины членов комиссии, что нас, конечно, наполняло некоторым подобием гордости и сопричастности, но не очень успокаивало. Как ни странно, все прошло довольно мирно, наверное, высокая комиссия и сама не очень врубалась в изображенное на чертежах. Получив «отлично», мы успокоили удаленных на время нашего доклада одногруппников, что над нами не проводили закрытых допросов с пристрастием, и нам вовсе не нужно будет съедать секретные записки, а затем мы все дружно отправились отмечать рождение новых инженеров – исследователей в кафешку. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил впоследствии свои разработки, которые сам, честно говоря, считал полубредовыми, во вполне научном кафедральном отчете на тему борьбы с потенциальными звездными агрессорами. Естественно, после такого диплома нам никакой «забугорный» черт был не страшен, так что лозунги «догнать и обогнать» какого-нибудь «ботаника» из Левермора или Лос-Аламоса были для нас обычным лейтмотивом последующей работы в «оборонке». Именно так Школой ковались кадры, которые не только опережали «заграницу», но и обеспечили задел, который используется страной до сих пор. Это вовсе не мания величия, просто я в рамках научно-консультационной помощи своему отпрыску, представляющему новое поколение студентов Школы, произвел поиск в Интернете публикаций и разработок по своей бывшей тематике и был поражен тем, что ничего (!) нового за 20 лет создано не было, только тиражировались аналоги и применения. По некоторым вопросам новые исследователи даже не знают достигнутых нами результатов. Причем оскудение научно-технической мысли относится как к нашим многострадальным исследованиям, свернутым в недавнее безвременье, так и к зарубежным разработкам. Поэтому становится особенно обидно от понимания того научно-конструкторского фундамента, который мы потеряли. А ведь нынешние дипломники Технилища не стали глупее, наоборот – они могут использовать уникальные возможности компьютеров, да и весь прикладной инструментарий. Они, как в добрые описываемые времена, рассчитывают посадку на спутники Марса и вхождение в атмосферу Венеры, но между нашими поколениями есть большая разница: несмотря на устремленные в будущее темы дипломов, им в жизни постоянно дают понять, что страна не очень заинтересована ни в них, ни в их идеях. Образовался громадный разрыв между всяческими громкими обращениями Президента вкупе с псевдограндиозными инновационными и нано-программами – с одной стороны, и реальными предложениями зарплаты и перспектив в оборонке и «космосе» – с другой. Молодых специалистов теперь трудно обмануть, они гораздо практичнее нашего поколения. Остается надеяться, что мы все же доживем до торжества «серого вещества» над офисной серостью. Sapiens dominabitur astris...
Заключение. Думы легкие или Мать Восьми Технических Университетов
Эти главы, как итог, не получаются ироничными, ведь они касаются не тех давних и грустно-неуловимых лет, а оценки событий нынешних, происходящих в совершенно другой стране. Вот здесь-то и появляется опасность скатиться в область брюзжания и никому не нужных поучений, бессильных и скучных. Но воспоминания и сравнения, пропущенные через мозг и душу, стучат в моем сердце и заставляют задуматься.
Перечитывая написанное, вдруг поймал себя на мысли, что «погружение в эпоху» получается, возможно, слишком легким, похожим на сценки студенческого театра, типа «от сессии до сессии живут студенты весело, а сессии всего два раза в год». Конечно же, это неверно: любой «бауманец» за время учебы постиг главное – в основе официального слогана Технилища ключевыми словами являются «Труд и Упорство» с «мужеством и волей» или без оных – это уж как кто может. На первых курсах достаточно монотонный, изматывающий график просто не оставлял времени на «расслабуху» и «раскачку», заставляя тебя быть трудолюбивым и правильно распределять свое время. Не принимающие такие правила игры, надолго не задерживались, какими бы «продвинутыми» они не были. Зато когда на старших курсах на заложенный трудовой базис накладывались элементы научного творчества и определенной технической дерзости и самостоятельности – именно в этом сплаве и рождались специалисты, которые могли и коровники оборудовать и космические корабли запускать. Но поверьте, если бы я начал вспоминать количество сданных в третьем семестре домашних заданий, или ночей, необходимых для сдачи сборочного чертежа, боюсь, что вы бы не дочитали данный опус до этого места. Что же касается некоторых затронутых проблем предательства перестроечных правителей по отношению к собственной науке и технике, то эта тема требует особого осмысления и, возможно, другой книги. Хочу только спросить у власть предержащих, а с кем они собираются совершать прорыв «Россия – вперед!» и модернизировать экономику – неужели с юристами, маркетологами, консультантами и экономистами – обладателями купленных дипломов, роящимися в виде «офисного планктона». Извините, господа, но они вас «не накормят, не оденут и не защитят» – просто не умеют. А вот тем, кто еще может обеспечить прогресс России, нужны не подбадривающие лозунги, а реальное и материальное Уважение и Доверие, иначе они найдут себя в совсем других местах и странах.
Не покривлю душой, если скажу, что одним из самых потрясающих событий за последние годы для многих стало празднование 175-летия Бауманки. Даже узнав от уважаемого проректора, что оно будет проведено как «день открытых дверей», я не мог предвидеть, насколько потрясающим будет это зрелище.
На всем пути от метро «Бауманская» до Школы стояли люди с плакатами, на которых были написаны года учебы и номера групп. Обтекая их, шел непрерывный поток людей, образовывая завихрения и стихийные компании с братаниями, объятиями, радостью и смехом. Поток энергии единения просто зашкаливал и ощущался физически, все было похоже на встречи ветеранов 9 мая, даже строчки: «это праздник со слезами на глазах», подходили к нему в не меньшей степени. Люди, собравшиеся «у ноги», вернулись в свою молодость и студенчество, здесь не было возрастов, специальностей, проблем – здесь была только Школа и ее даже не ученики – дети. Вот где был настоящий цвет научно-технических специалистов – создателей фундамента экономики страны, не осыпавшийся даже в эпоху великих предательств и цинизма. Толпа охнула и зааплодировала, когда на историческую лестницу поднялись студенты 30-х (!!!) годов, и я видел КАКИМИ глазами смотрели на них еще совсем недавние выпускники Технилища, стоявшие рядом. Все кафедры в этот день были открыты для посещения, кругом были незнакомые, но родные лица, повсюду праздновали. Говорят, все торговые точки в округе выполнили месячный план по продаже выпивки и закуски, однако все были хмельными не по этой причине, а от того ощущения всеобъемлющего братства, которое все подзабыли со времен своих стройотрядов и картошек. И вот уже выправилась осанка, и морщины исчезают, а глаза – молодеют и молодеют. Позже все разошлись и продолжили отмечать встречу и юбилей в ресторанах, кафе, да кто его знает, где еще. «Старина Мюллер» был переполнен, рядом со столом нашей группы оказался наш же выпуск, только с другого факультета, далее по залу можно было видеть практически все поколения бауманцев. Тосты поднимались всеми и непрерывно, и все они, так или иначе, касались нашей «alma mater». И самое главное, глядя на этот праздник, становилось понятно, что Школа не умрет, так как выпускники по-прежнему несут в сердце ее вековую Мудрость. И от этого на душе становится легче, даже в наше непростое и перманентно кризисное время. Надеюсь, что и эта книжка станет своеобразными стволовыми клетками, способными взбодрить и омолодить выпускников той давно ушедшей эпохи.
Технилищу удалось сохранить свою марку, и в этом – низкий поклон, прежде всего, сотрудникам и преподавателям. Это они являются носителями тех знаний и духа, которые взращивались в старых и новых стенах годами, десятилетиями и столетиями, несмотря на дующие вокруг политические ветры. Это они остались на верхушке пирамиды оборонно-космического комплекса страны, когда недо-экономисты и просто недоученная серость откусывала куски индустрии. И по-прежнему востребованы выпускаемые специалисты, и марка Школы – узнаваема и признаваема и в стране и за рубежом. И вот уже наши дети шагают по ностальгически знакомым коридорам, продолжая традиции. Они и сейчас выделяются из напыженной толпы как бы экономистов, не знающих ничего сложнее формулы сложных процентов, или юристов, которые вообще поверхностно знакомы с законами, или «менеджеров», которые не знают самого понятия этого слова. Школа укрепила свои позиции ведущего технического университета страны, да и научные разработки продолжаются. На юбилеи факультета и на заседания попечительского совета собирается цвет руководящего звена экономики, это и ученые, и руководство предприятий, и предприниматели из всего спектра нашего бытия, и чиновники высокого ранга. А встречает их в родных стенах бывший наш сосед по общежитию, ставший заведующим кафедрой и заместителем ректора. Слово этих бауманцев весомо, их решения двигают страну вперед, они и хранители, и продолжатели, и основатели нового.
Я старался наблюдать за поколением студентов, которое грызет науки в Технилище нынешнем вместе с моими сыновьями. Они – другие, где-то лучше (и уж точно – трезвее нас), легко рулят громадными информационными потоками, более раскрепощенные и, в то же время, практичные. Компьютер сделал процесс учебы, осмысления и творения более похожим на игру, чем на работу. Даже подработка протекает в основном в области офисно-курьерско-сисадминовских функций – не очень обязательных и обременительных. Но, возможно, главное, чего им не хватает – это трудностей, которые преодолеваются всеми вместе, работы до хруста костей, превозможения обстоятельств, погруженности в решение поставленных задач, упоения исследованиями и испытаниями, зачастую опасными, и гордости от полученных результатов. Потому-то так загорались их глаза, когда я рассказывал о нашей студенческой жизни, «расстрельных» первых курсах, бессонных ночах, разгруженных вагонах, стройотрядах и картошках, опасных экспериментах, где неверный расчет или движение могут стоить жизни, а результаты – уникальны и в мире еще никем не получены. Как ни странно, они не знают наших студенческих песен, а новые – не создают, и это – тоже знак, ведь и песня «строить и жить помогает» тогда, когда поется всеми вместе.
Так думы легкие выносят меня в область мечтаний о том, что Школе необходимо, так или иначе, объединить энергетику своих детей не просто в варианте сайта выпускников, но хранилища традиций, достижений, творчества, научно-технической информации, мыслей и песен, вакансий и возможностей, поиска идей и соратников, инвестиций и технологий, ностальгии и общения. В этом случае гигабайты информации наполнятся духом Технилища – великого и щедрого…
Думы нелегкие или
Могущество Восстановят Только Умные
Веселое окончание не получается, невольно ход повествования сбивается на сравнения и умозаключения, которые, увы, не выдерживают иронии. За прошедшие годы Школа стремительно постарела, не знаю точных цифр, но, по словам знающих людей, средний возраст сотрудников и преподавателей обосновался где-то в районе 60 лет. Я могу радоваться, видя знакомые мне лица профессоров и доцентов, но время берет свое, да они и сами растеряны из-за отсутствия смены. В каких недалеких умишках родились реформы, уничтожившие престиж преподавателей высшей школы, которые за десятилетия труда и научных достижений получают меньше, чем мелкие офисно-банковские клерки. Какие стимулы могут удержать их на уровне мировых стандартов, и как они могут готовить специалистов научно-технического прорыва, без которого у страны нет будущего. Давно уже не работают уникальные стенды, на которые приезжали проводить испытания даже специалисты оборонных отраслей, и в которые в свое время вливали немалые средства. Светлые и просторные помещения нового корпуса не могут компенсировать старое оборудование лабораторий, где экспонаты за четверть века почти не поменялись. И речь ведь идет не о нефтедобыче или сталепрокатных производствах (пусть на меня не обижаются их работники). Технилище всегда готовило специалистов для высших, запредельных технологий оборонного комплекса и космоса. Это инженеры штучные, в них годами вкладывались самые передовые знания. Такие и за рубежом ценятся выше всего. Вот всего два реальных случая из моей практики. В первом, ко мне подошел посоветоваться молодой и как бы перспективный начальник отдела стратегического развития строительной компании. Он закончил один из бесчисленных ныне «университетов глобального менеджмента и экономики» и подвизался «менеджером» в региональном отделении консалтинговой компании, прежде чем попал в Москву. У него возникло похвальное желание получить второе образование – строительное или техническое. Я поинтересовался у него, представляет ли он что такое начертательная геометрия, сопромат или термех, не говоря уже о численных методах расчета прочности конструкций и колебаний. Ничто не дрогнуло на светлом челе «менеджера», а глаза выражали лишь желание управлять чем угодно, так что я вполне откровенно сказал ему, что вряд ли он потянет указанные предметы и посоветовал пойти на кафедру экономики производства в Плешку, глядишь мозгов, а главное денег, и хватит на вторую «корочку». Во втором случае я сам поинтересовался у выпускника – отличника Финансовой академии, победившего в каком-то престижном отборе и проучившегося еще года три в Оксфорде: «Специалисты каких российских вузов более всего ценятся западными компаниями». Ответ меня удивил: оказалось, выпускники наших пафосных и запредельно дорогих экономических школ там не очень интересны, так как на Западе считают, что у нас не готовят нормальных экономистов, а только «политэкономистов» (браво!). А вот самыми ценными считаются выпускники хороших технических вузов: Бауманки, Физтеха, МИФИ, естественных факультетов МГУ, которые в дальнейшем проходят дополнительное обучение в ведущих западных экономических и управленческих школах. Именно в сплаве развитого логического и математического мышления «технаря» и знания законов рынка рождаются лучшие аналитики и администраторы. Страна, которая унижает свою научно-техническую элиту, не имеет будущего, и иностранцы это хорошо усвоили. Поэтому и толкутся на «ярмарках вакансий» в Бауманке кадровики европейских и американских компаний, а корейский Samsung проводит собственный многоступенчатый отбор, по результатам которого, несколько десятков студентов могут получить двухгодичный контракт на работу в Корее с оплатой, в разы превосходящей зарплату наших оборонных и космических НИИ. Неужели до властей до сих пор не дошло, что уже давно нужно перейти на целевой отбор, сопровождение лучших выпускников и направление их в "прорывные" научно-технические направления. При этом должны создаваться межведомственные рабочие группы с участием ведущих ученых, профессоров данного направления, в общении с которыми молодые специалисты должны расти и совершенствоваться.
Вообще, на фоне общего падения качества образования, Технилище представляется островком сохранения традиций. Восстановить утраченные научно-технические позиции в масштабах страны можно, лишь целенаправленно проведя реконструкцию сети региональных технических вузов. Возможно, сейчас пришло время, чтобы Школа возглавила работу по разработке и сертификации учебных и научных планов для технических вузов страны, дабы из них не выпускались специалисты, не имеющие понятия о сопромате и термехе. А лучшие региональные студенты и аспиранты должны иметь возможность в рамках государственной программы пройти стажировку в Технилище. Сконцентрировать в одном месте самые передовые технологии и экспериментальную базу гораздо проще и дешевле, да и научный опыт будет передаваться эффективнее. Только такие специалисты, которые получат представление о современной научной планке, смогут создавать технологии двадцать первого века.
И все же, если наши дети выбирают Технилище для обучения, если на юбилей Alma mater приходят десятки тысяч выпускников за последние полвека, если еще проходят конференции для молодых ученых и Королёвские чтения, если родители по-прежнему волнуются и роятся у приемных комиссий и ограды Старого корпуса – значит университет живет, а с ним будет жить и техническая наука под строгими и понимающими взглядами великих ученых с портретов и старых фотографий в коридорах, куда мы входили когда-то робкими посетителями, и в которые готовы возвращаться снова и снова как члены Великого Братства Бауманцев.
Приложение
Ну а в качестве эстафеты новым поколениям студентов великой Бауманки, и для того, чтобы они лучше понимали нас и наше время – образцы народного творчества: песни, которые мы пели когда-то:
Гимн МВТУ (на мотив известной песни Городницкого «Атланты держат небо…»)
«Когда ты поступаешь, чудак в МВТУ,
Ты сам того не знаешь, что будешь жить в аду:
Ведь в мире обстановка давно накалена –
В ракетных установках нуждается страна (два раза).
И вот в двадцатом веке у нас в МВТУ,
Не боги – человеки, привыкшие к труду,
Сидят над сопроматом и долбят ТММ
Отличные ребята на факультете «М» (два раза)
Протянутся недели, семестры и года,
И группы поредеют от тяжкого труда,
Нам жизнь такую братцы закончить бы скорей – Довольно загибаться за полста-пять рублей (два раза). А летом (как придется) поедешь на Восток,
Там кое-кто загнется всего лишь за «кусок».
Рассветы нас не радуют, нам ночью не до сна:
Нас комары уродуют с утра и до темна (два раза). Когда же ты вернешься в родной МВТУ,
В учебу лбом упрешься – и снова ты в аду:
И старые зачеты, и новые хвосты,
Во что бы то ни стало, выкручивайся ты (два раза).
Как в страшном сне промчатся пять с половиной лет,
И будет трепыхаться в рубашке лишь скелет.
Придет пора прощаться с родным МВТУ,
Мы будем защищаться с испариной на лбу (два раза).
Под гром аплодисментов диплом получишь свой –
Теперь мы не студенты, товарищ дорогой,
Теперь мы инженеры, привыкшие к труду,
Но сохраним мы в сердце родной МВТУ» (два раза).
И еще один гимн – кафедры М-6 (версия для печати):
(на мотив «Артиллеристы, Сталин дал приказ…)
«Артиллеристы, Сталин дал приказ, Артиллеристы, зовет Отчизна нас:
Орлов и Мазинг впереди, блестят награды на груди,
Так берегись теперь заморский Фантомас.
Быть может, был ты неплохой пилот,
Но разорвало в клочья самолет,
Ведь прямо в дюзы залетев, взорвалась наша Р3С – Фигово ты закончил свой полет.
Быть может, был ты неплохой танкист,
Но ПТУР в броню вогнал артиллерист.
Весь экипаж объят огнем в разбитом «Шермане» своем – Фиговым оказался ты, танкист.
Быть может, был ты нефиговый «мен» –
Рабочий, бармен или бизнесмен,
Но полк, в котором ты служил, мишенью нефиговой был – Поэтому «накрылся» «Темпом М».
Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовет Отчизна нас,
И за ее свободу, честь готова кафедра М6 Врагу любому на теле выжечь шерсть!».
Москва 2010 г.
КАФЕДРА КИС
Все персонажи данной книги являются вымышленными, а совпадения с реальными людьми – случайными.
Автор
Вместо предисловия
Недавно прочитал интересную статью, в которой приводились данные об общем снижении качества научных исследований в мире (за исключением микроэлектроники и программирования). Особенно неутешительная статистика в фундаментальной науке, где практически исчезли «прорывные», глобальные открытия, а в основном используются и совершенствуются старые наработки. Авторы связали эти процессы, в том числе, с изменением орудий и условий труда и бурным ростом финансового рынка, который сделал возможным ускоренное обогащение наиболее активной части молодых людей, рекрутируя их в свои ряды на протяжении трех последних десятилетий. Потенциальные ученые стали брокерами и специалистами по продажам, аналитиками рынков и юрисконсультами. Даже военные разработки ведущих стран мира, которые должны отражать уровень развития новых технологий, по сути, являются улучшенными вариантами техники «восьмидесятых». Вывод авторов статьи был неутешителен: человечество в последние годы не прогрессирует, погрязнув в безудержном потреблении материальных благ и удовольствий.
Может быть, поэтому стали так часто вспоминаться времена, когда никто не слышал о финансовых деривативах, слова «наука» и «ученый» произносились с придыханием, а идеалы и чувства не были интернетно – телевизионными. Тем более, что практически исчезли фильмы и книги о людях, которые расширяют наше познание мира, делают открытия и разрабатывают технологии и устройства, обслуживающие, защищающие и меняющие нашу жизнь. Сегодня служба повсеместно заменило творчество, а выхолощенные офисы с рядами компьютеров и безликим персоналом – аскетизм и производственный бардак лабораторий и аудиторий, в которых творили люди, обуреваемые настоящими страстями, сомнениями, печалями и радостями. Это происходило во многом оттого, что наука поглощала всю жизнь, стирая границы между трудом и отдыхом, при этом навыки, идеи, технические решения, авторитет накапливались годами. Неудивительно, что братья Стругацкие написали бестселлер 60-х – 70-х годов «Понедельник начинается в субботу» именно, как «повесть – сказку для научных работников младшего возраста». О том, как вступали в исследовательскую деятельность, искали, росли, чувствовали, ошибались, противостояли подлости и шли дальше, собственно, и рассказывает эта книга, состоящая из нескольких сюжетов глазами именно такого ученого «младшего возраста» – типичного представителя своей эпохи.
Пролог. Август. Юбилей
Кафедра гудела, как растревоженный улей. Женщины – от секретарши Светочки до доцента Остаповой бегали раскрасневшиеся, образовывали стихийные группки и что-то яростно обсуждали. Активность эта была подозрительной, и за разъяснениями я обратился к нашему заслуженному инженеру Борису Петровичу, всегда все знающему и флегматично взирающему на это броуновское движение с полуулыбкой человека, уже решившего для себя задачу своего существования в этом бренном мире. – Сапоги делят – бросил БеПе, как его называли даже мы – «инженеры – желторотики» первого года пребывания на заслуженной и головной в отрасли кафедре с многообещающим, но ничего не объясняющим названием «Конструирование импульсных систем», или же «Кафедра КИС». – В честь юбилея нашего старейшего ВУЗа подбросили дефициту: бабам – сапоги португальские, а мужикам – дубленки румынские. Но вам волноваться незачем – распределят так сказать по величине достоинств и профкомовским спискам. Как вчера вечером сообщили, так все уже переругаться успели.
Успокоенный отсутствием всяких перспектив, я уселся за свой видавший все на своем веку стол и достал распечатку программы расчета колебаний установки. Где-то затаилась дурацкая ошибка, из-за которой я уже три дня не мог просчитать различные варианты для отчета по теме «Ивица». Кто выдумывал такие названия для научных работ, я не знал, просто в этом году всем кафедральным темам присваивались названия на «и», а все остальное – на усмотрение «секретчиков». Опять же почему не просто «Ива» – наверное, чтобы вражеский шпион не заподозрил за этим названием какую-то большую разработку, а так – что-то невнятно-незаметное «и-в-и-ца». Позже я совсем перестал удивляться конспиративному словоблудию, когда следующую тему назвали «Изгон». То ли название темы «сглазило» мою программу, то ли уравнения были выведены неправильно, но не шла задача, хоть ты тресни. Рядом с бумагами на столе высилась стопка перфокарт размером со здоровенный кирпич. В соответствии с «эвээмной» модой карты были заключены в стеклопластиковые обкладки, перетянутые женскими резинками эротичного розового цвета. А получил я их от нашей машинистки Вики, за то, что время от времени по ее просьбе звонил на соседнюю кафедру и просил подозвать аспиранта Гарика, с которым у девушки был в самом разгаре бурный роман, проходивший тяжелую фазу взаимных подозрений в охлаждении и даже измене. Самое забавное, что оба фигуранта были обременены семьями и десятками добрых, но бдительных кафедральных женских глаз, так что постоянное чувство опасности заставляло влюбленных показывать чудеса изобретательности для осуществления бурных свиданий в местах, казалось для этого совсем не приспособленных. Например – в приборной бронекамеры, где размещались несколько потертых стульев и пара тумбочек со следами пролитого и засохшего портвейна, или в занавешенном дальнем углу демонстрационного зала со стеллажами и размещенными на них макетами ракетных двигателей. По крайней мере, задержавшись несколько раз на кафедре, я частенько сталкивался со сладкой парочкой, идущей, как и положено конспираторам, отдельно друг от друга, и пытающейся по возможности закамуфлировать следы порока на лице и одежде. Почему именно меня, человека достаточно молодого, Вика выбрала поверенным в своих сердечных делах, я не знаю, но тайну хранил, а в качестве бартера за услуги телефониста мог попросить ее вне очереди напечатать текст статьи или отчета, либо пожертвовать на благо науки уже упомянутые розовые резинки.
Сосредоточиться на программе, тем не менее, не удалось: влетевшая в комнату старший инженер Алина Михайловна начала бурный рассказ о том, что счастливицы, получившие вожделенные талоны на сапоги были жестоко разочарованы, так как португальские размеры и колодка вступили в противоречие с растоптанными ножками наших дам, а тонкий каблук так и норовил подломиться прямо в процессе примерки. Это было неудивительно, так как Внешторг СССР закупил дефицит у «проверенных» португальских политических соратников – как бы коммунистов, которые в это время пришли к власти в стране после событий, похожих на недореволюцию. Тем не менее, сотрудниц, отказавшихся от не совсем кондиционных сапог, не наблюдалось (это же Запад), а неудовлетворенность быстро проходила под завистливыми взглядами обделенных. С дубленками, по словам Алины все было гораздо проще: румыны понимали запросы обитателей соцлагеря, тем более что разница в один-два размера нивелировалась счастьем стать обладателем пятнистого чуда коричневатого или серовато-синего оттенков. Загвоздка случилась только с заместителем заведующего соседней кафедрой, которого в обиходе звали «Пузырь». При росте в районе 160 сантиметров, свои телеса он смог засунуть только в изделие шестидесятого размера, который в принципе не подразумевал «первого» роста. Огорченный профессор все же приобрел дубленку чуть не на метр длиннее, чем нужно, уповая в будущем только на умелые руки закройщиков мехового ателье.
Поняв, что наличие торгового дефицита в стране так и не позволит мне заняться программой, я направился в кафедральный вычислительный центр, где обитали инженеры – программисты Валентина и Володька. Последний – невысокий и кругленький, с усиками, которые он носил для солидности – только что выпроводил крикливую и пеструю толпу студентов по окончании лабораторных занятий и попивал чаек под мерный гул двух ЭВМ марки «Наири» – почти современных плодов проникновения в кибернетику горячих армянских умельцев. Время от времени монотонный звук взрывался пулеметными очередями печатных устройств – «внучек» знаменитых «ундервудов». Володька как раз считал какие-то уравнения баллистики и на ленте появлялись ряды цифр, описывающие траекторию движения снаряда. При этом он поминал недобрым словом создателей кавказской вычислительной техники, которые вопреки всему программистскому миру еще и язык для машин придумали свой под названием ЯАП. Естественно, в народе эту аббревиатуру расшифровывали как «язык армянского программирования», отмечая, что его основные команды «введем» и «вставим», видимо, что-то напоминали горячим южным разработчикам.
Предшественником Вовы на этой должности был Мишка Зименков, ставший почти местной легендой. Занимался он модным направлением – автоматизированным проектированием и оценивал влияние изменения всяких параметров на тактико-технические характеристики «изделий». Было у него еще и самое большое увлечение в жизни под названием футбол и объект обожания – команда «Динамо». В какой-то момент в голове Миши возникла революционная идея применить автоматизированное проектирование к оценке функционального состояния футболистов и команды в целом. Рассказывать об этих изысканиях он боялся – засмеют, но пробные расчеты и программы начал делать. Своеобразным катализатором процесса стала его жена – женщина перманентно недовольная отсутствием отдельной квартиры. В какой-то момент Мишка даже хотел пойти послужить офицером, чтобы хоть на время решить жилищный вопрос. После очередного домашнего скандала, он взял да и позвонил в офис московского «Динамо». Ответивший ему тренер долго выслушивал не очень связное описание применения научного подхода к оценке готовности футболистов, однако мало что понял (видимо по причине того, что сам всю учебу в спортивном институте провел на футбольных полях). Мишку он заверил, что использует более действенный метод «настройки и мобилизации» игроков путем комсомольских собраний и оценки соответствия внутреннего мира футболиста «Моральному кодексу строителя коммунизма», так что с наукой у них все в полном порядке. В отчаянии наш исследователь решил рискнуть еще раз, и прямо с кафедрального телефона набрал столицу тогда еще вполне «залежной» Украины. Администратор киевского «Динамо» также ничего не понял из сбивчивого объяснения Миши, но точно знал, что «главный» (а им был знаменитый Лобановский) питает слабость к научным изысканиям, поэтому оперативно переключил телефон на Валерия Васильевича. Тот уже через пять минут прервал наукообразное извержение простым вопросом «Чего вы хотите?», чем ввел Мишу в ступор, и, не дождавшись ответа, продолжил: «Пока могу предложить должность руководителя комплексной группы статистики и анализа, а вот квартиру – только однокомнатную, но в течение года решим и этот вопрос». Не услышав реакции оторопевшего Михаила, тренер добавил, что хотел бы начать эту работу не позднее, чем через неделю. Так вычислительный центр потерял сотрудника, а Лобановский приобрел новое научное направление и его руководителя, с которым они навели большой шухер в тотальном футболе.
По сравнению со своим удачливым предшественником, Володька к семейному набору имел еще и злющую тещу, поэтому постоянно искал, где бы приработать, а также особо внимательно прислушивался к рассказам молодых специалистов про то, куда распределили их сокурсников и сколько где платят. Сегодня же вопрос для обсуждения был прост: традиционно в сентябре большую часть инженеров, аспирантов и просто сотрудников отправляли на подмосковные поля для сбора перезревшего урожая в стране недозревшего социализма. Я, памятуя о студенческом опыте, предлагал внести в этот процесс организующую струю: закупить по возможности напитки, приносящие радость и скрашивающие тоскливые осенние вечера, а также вскладчину (всего-то по рублю с человека) взять напрокат магнитофон (записей своих натащим, а вот брать личную капризную технику в антисанитарные условия – жаба задушит). А ведь даже какой-нибудь раздолбанный «Маяк» в условиях холодных вечеров являлся тем самым огоньком, на свет которого могли слететься не только желающие «накатить» или расписать «пулечку», но и прекрасные создания в лице сотрудниц (в меньшей степени) или студенток (более вероятно). С учетом того, что «картошка» была неотвратима, как победа коммунизма во всем мире, подбирался вполне здоровый коллектив и согласием нескольких человек я уже заручился. Вовик с рублем естественно жался, привел несколько причин недостатка наличности, но все же пообещал с зарплаты внести посильную лепту.
В разгар обработки товарища, в комнатку ворвалась Валентина Потапова – статная, взбудораженная и решительная. Вообще, она обычно скрывала эмоции под маской этакой эстетской отстраненности и многозначительности, но тут был особый случай. Оказалось, что ей не достались те самые португальские сапоги. Валя была девушкой крупнокостной и нога была соответствующей, так «мало того, что эти европейские козлы наверное не видели размеров больше 37-го», но вмешался и чисто «родной» фактор. В самый последний момент сапоги большого размера перехватил старший преподаватель Секалов для своей тещи (по данным пострадавшей Вали). Этот субъект заслуживает отдельного описания. Дело в том, что Юра Секалов попал на кафедру, образно говоря, прямо «из копченой колбасы». Папа этого товарища служил начальником базы – распределителя на юге страны со всеми вытекающими из этого обстоятельствами. Начиная с поступления в престижный ВУЗ, и на протяжении всей учебы поток «дефицита» в Москву не иссякал, так что Секалов особо «не парился», да и распределение на кафедру впоследствии тоже получил. Тут он умудрился стать аспирантом, получить ставку старшего преподавателя и даже в партию вступить по категории «учащиеся», то есть по льготной очереди. Получив вожделенный преподавательский статус, Секалов раздобрел, отрастил солидный животик, который не мешал ему постоянно крутиться на кафедре, в деканате и парткоме, постоянно вынюхивая разнообразную информацию. Юра обладал одним удивительным даром: каким-то волшебным образом он оказывался соавтором отчетов и публикаций почти по всем направлениям научной мысли кафедры, даже по тем, к которым он не имел отношения. При этом использовал все возможности – от «ну вставьте в отчет, что вам жалко, что ли», до испытанного использования вышеупомянутых деликатесов. Сложнее было с диссертацией, так как для ее подготовки нужны были мозги и руки, а кроме того – научная новизна и внедрение. Но и тут наш бравый старший преподаватель вывернулся: и тема работы была выбрана «мутная» (автоматизированное проектирование газодинамических систем с учетом чего-то), и «научный донор» нашелся в лице старшего научного сотрудника Белова, человека возрастного, умного, но ни на что особо не претендующего, а, к тому же, хорошо разбирающегося в программировании. Сначала Юра обращался к нему вроде как за советами по написанию программ, но потом как-то все перевернулось, и вот уже обнаглевший протеже «спецраспределителей» дает ветерану поручения типа «погоняй несколько вариантиков моего (!) расчета, изменения сам посмотри». Наверное, Белова такое «сотрудничество» тоже устраивало, так как он стал чаще мелькать в соавторах разных трудов, а тут еще старшие товарищи взяли да и выбрали прыткого Секалова секретарем партгруппы кафедры. Вообще-то, при прежнем абсолютно авторитетном заведующем кафедрой Соколове, который, как ни парадоксально, не был коммунистом, это место постоянно принадлежало его ставленнику и «рычагу политического управления» доценту Панферову, человеку возрастному, имевшему лишний вес по жизни и нелишний стаж преподавательской работы, что не мешало ему с прыткостью молодого ловеласа увиваться вокруг шефа, и «жесткой и принципиальной» рукой партии подкреплять его указания и решения. После скоропостижной кончины Соколова, вырвавшиеся на свободу «большевики» свергли местечкового вождя, а так как «функционировать» реально никому не хотелось, то обременительную политическую должность спихнули на Секалова. Юра не стал отказываться, только надулся от осознания своей важности и окончательно стал похож на хряка в галстуке. Именно из своего партийного статуса и извлек Секалов злосчастные женские сапоги большого размера, которые уже почти упали в руки Валентины. И вот теперь, найдя в нас сочувствующих, она высказала все, что думает по поводу отдельных «идиотов от науки», политических функционеров и выскочек, которые вроде как являются мужчинами и не должны претендовать на женскую мечту. Произнеся пламенную речь, Потапова понеслась к своим соратницам поднимать волну народного гнева. Впоследствии бунт, можно сказать, удался, так как оказалось к Секалову «прилипли» не только Валькины, но еще пять пар сапог различных размеров, что подтвердили списки выделенных профкомом для кафедры товаров. Разразился скандал, предприимчивого функционера осудили, но из партбоссов не переизбрали, только сверхнормативные сапоги обязали вернуть народу.
Переговорив с Володькой и выслушав Валентину, я вернулся на рабочее место и попытался еще раз проверить программу. Странное дело, в воздухе присутствовал запах тухлятины, тем более явственный после прогулки по коридору. Я осторожно привлек к этому внимание окружающих, которые тоже отметили неприятную особенность, хотя и притерпелись к ней с утра. Сидящий передо мной Борис Петрович подсказал, что запах исходит со стороны стола старшего научного сотрудника Белова, который находится в отпуске. Собралась экспертная группа, которая опытным путем подтвердила направление на источник вони. В результате был устроен публичный досмотр стола подозреваемого, где и были обнаружены завернутые в газету сушеные рыбки, которые благополучно испортились. Дело в том, что с.н.с. Белов был заядлым рыбаком, и время от времени приносил добычу на работу, чтобы немного «подсолиться», а очередная «заначка», судя по всему, залежалась. Источник химической атаки был благополучно определен и публично уничтожен путем выброса, комфорт для научной работы восстановлен, осталось ей собственно и заняться. Перепроверив уравнения и ничего криминального не обнаружив, я собрал стопку перфокарт, перетянул ее резинкой, вставил бумажку с паролем и потащился на второй этаж, где стояла факультетская ЭВМ серии ЕС. Поговорив с ребятами – операторами, я попросил поставить задачку, когда будет просвет в загрузке, а если снова будет сбой – позвонить мне.
На выходе из вычислительного центра встретил своего одногруппника, которого тоже распределили на нашу кафедру. Серега Ботин с первого курса был нашим самым старательным и обязательным студентом. У него обычно были почти все лекции, которые мы и переписывали перед сессией, он всегда посещал консультации, лабораторные и мастерские, короче все делал правильно и обстоятельно. Его мама работала в районной поликлинике, и это тоже эффективно использовалось в Сережиной учебе. Обычно самый тяжелый экзамен сессии он не сдавал со всей группой, а брал больничный (понятно через кого). Зато в «хвостовую» сессию, спокойно подготовившись и определившись с наиболее лояльным и занятым преподавателем, охаживал его с направлением на сдачу и рассказом про коварную болезнь, лишившую возможности сдать экзамен вовремя. На фоне разгильдяев, получивших «неуды», он смотрелся настолько выигрышно, что преподаватель, увидев «пятерки» текущей и предыдущих сессий, чаще всего не мучил страдальца дополнительными вопросами. В общем-то, подобные «косяки» имели право на жизнь, но не уважались остальным студенческим братством. В остальном Серега не отлынивал от «картошек» или субботников, так что воспринимался группой нормально, хотя в наши тусовки особо не приглашался, как человек малопьющий и не склонный к развеселым студенческим гулянкам. Женился он тоже абсолютно правильно на девушке из хорошей семьи, жившей с ним в одном подъезде. Сыграли свадьбу, совсем не по-студенчески рассудочную, с куклами и лентами на капотах, родственниками, желающими «сыночка и дочку», и домашним винегретом. Меня неожиданно определили в свидетели, так что на свадьбе пришлось заниматься всеми вопросами, включая народные обычаи, сопровождение молодых, выслушивание речей «поддатых» родственников с вопросами типа: «Ну что, комсомол, чем дышите?», что в какой-то момент меня совершенно достало. А тут еще очередной двоюродный дядя вроде как пошутил: налил стакан водки и стал рассуждать, что молодежь нынче не та, а вот они в свое время такой тост опрокидывали не морщась. Я вообще-то не люблю пить большими дозами, тем более водку, но уж больно хотелось взорвать плавное течение действа, а заодно и проучить товарища провокатора. Я налил встречный стакан и провозгласил тост о преемственности поколений. Серега вытаращил глаза и стал меня отговаривать, дяденька тоже был готов отыграть назад, но я, собрав силы в кулак, и отключив вкусовые рецепторы, опрокинул емкость и умиротворенно пронаблюдал, как давился явно лишним стаканом противник. Зрители были вне себя от радости, я залил накатившие ощущения целым графином домашнего компота, а ветеран питейного фронта минут через двадцать «выпал в осадок» и незаметно исчез с горизонта в сопровождении супруги, лицо которой не сулило ему ничего хорошего. На старших курсах Серега начал заниматься научной работой опять же «правильно» – производил расчеты и подготовку экспериментов, которые делались во имя сына профессора с родственного факультета, учившегося у нас в аспирантуре. Уважаемый аспирант, несмотря на пробивные способности родителя, не слишком обременял себя умственными и конструкторскими изощрениями, так что студент, выполнявший функции научно-технического батрака был, как нельзя, кстати, а Сереге обеспечивались определенный статус и неприкосновенность. Правда, в дальнейшем барщина сыграла отрицательную роль в его судьбе, так как на собственные исследования оставалось все меньше времени, для своей будущей диссертации материала не набралось, и кафедру пришлось покинуть. Пока же жизнь и будущее смотрелись вполне приятно, но вид моего товарища настораживал: как будто распирало его изнутри что-то большое и для меня неожиданное. Так оно и оказалось, и вот уже информационный сель закрутил меня, вызывая в мозгу спорадические ответные реакции: ну была «задержка» у жены (бывает), целая неделя (офигеть), подтвердилась (еще бы) беременность (наверное подсчитывали перед этим, когда у кого кровь обновилась), он будет отцом (главное, чтоб не матерью), надо готовиться (по-научному, конечно), родители уже знают (небось, с первого дня задержки) и предлагают выделить комнату под детскую (всеобщая мобилизация), готовы помогать по очереди (а будут все и сразу), и т.д. и т.п. Так как все это было выпущено, как пулеметная очередь, я не успел вставить застрявшую в зубах фразу, что, мол, предохраняться надо было, а сделал как можно более умилительную физиономию и поздравил Серегу с обрушившимся на него событием, а заодно подбросил мысль, что неплохо бы, а теперь уже и невредно, «обмыть» бесконечный объем грядущего счастья конечным, но осязаемым объемом, например пива. Товарищ намека не понял, а понесся по коридору явно в поисках следующей информационной жертвы. Таким образом, я стал человеком, обреченным на ближайшие восемь месяцев выслушивать ежедневные сводки с предродового фронта с результатами анализов, испытаний бандажей и объемами закупок пеленок и подгузников.
Впечатлений мне хватило до возвращения на свое рабочее место, рядом с которым я обнаружил прекрасный образчик будущего, которое ожидало счастливого Серегу. В углу комнаты, упав на общий с другим аспирантом стол, мирно посапывал Виктор Быстров. Он занимался перспективной тематикой высокоскоростного метания и пребывал на втором году аспирантуры, разрываясь между кафедрой и испытательным центром. У него как раз недавно родился сын, который пребывал в стадии прорезания зубок на фоне перманентного диатеза, так что ударные дни становились неотвратимым продолжением бессонных ночей. Неделька таких подвигов превратила нашего товарища в сомнамбулическую личность, норовившую заснуть в любом месте и в любое время. Мы понимающе не обращали внимания на не соответствующее храму науки похрапывание, тем более что Витя честно признался, что специально малодушно сбегает из дома, иначе вообще шансов на сон не имеет. Над столом прикорнувшего аспиранта висел календарь с олимпийским Мишкой, улыбка которого напомнила, как прошедшим летом все мы были мобилизованы на обеспечение Игр. Поначалу инженеров, как самое малонужное звено научного сообщества, направили на ремонт нового студенческого общежития, в котором планировалось проживание не слишком привередливых туристов из стран социалистического лагеря. Потом мы собирали шкафы и кровати для комнат этого общежития. Когда же обнаружилось, что из-за бойкота западных стран зрителей на Олимпиаду приедет мало, и даже самому невзрачному «братскому туристу» найдется место в гостинице, общежитие оставили в покое, а нас привлекли для дежурства на олимпийских объектах и вообще по городу. «Рулили» нами товарищи из органов, их легко можно было вычислить по загорелым лицам и обгоревшим и, соответственно, облупившимся носам из-за постоянного нахождения на солнце. Мы даже сумели извлечь материальные и моральные выгоды от Олимпиады: пара наших сотрудников пристроилась в руководство студенческим торговым отрядом (были и такие). Базировались они в универмаге «Московский» и помогали в обслуживании населения и ожидаемых туристов. В связи с Олимпиадой в торговлю столицы стали направлять «дефицит», который в каждом конкретном магазине вызывал длиннющие очереди и «разлетался» за пару часов. В этих условиях информация о появлении импорта становилась ценной как разведданные, и также тщательно охранялась. Благодаря наводкам приятеля, приезду к универмагу часа за три до открытия и часовой очереди, мне удалось стать счастливым обладателем индийских джинсов «Авис» и чешских кроссовок «Цебо», еще долго вызывавших зависть менее информированных сограждан. Так что Игры мы вспоминали по-доброму: опустевшая Москва радовала непривычно наполненными прилавками магазинов с какими-то совсем несоветскими видами масла, сыра и колбасы в ярких упаковках, везде продавалась «Пепси-кола» и «Фанта», там и тут сновали «кагэбисты», волонтеры и гиды, одетые в выданные комплекты одежды двух вариантов расцветок. Но потом Мишка улетел, а город наполнился привычным озабоченным людом, быстро подчистившим необычные «олимпийские остатки».
Быстров вдруг встрепенулся, как будто почувствовав интерес к его персоне, поправил съехавшие очки и взялся за ручку, изображая раздумья над сложной научной задачей, но голова предательски снова норовила упасть. В комнату заглянул Володька и передал мне, что звонили из вычислительного центра и сказали, что программа моя опять «зависла». Я чертыхнулся, а Витя вдруг посмотрел на меня вполне осмысленным взглядом и сказал: – Слушай, а у меня тоже задачка вроде бы уже отлаженная, последние дни не работает, хоть тресни. Поменял-то просто исходные цифры, да пару перфокарт. Давай вместе посмотрим именно последние изменения. Я начал вспоминать, остались ли мои старые замененные карты, потом полез в ящик стола и обнаружил их под распечаткой. Наложение старых и новых показало незначительное смещение перфорации, вполне достаточное, чтобы машина воспринимала исходные данные, как некорректные символы. Вообще, мы пользовались двумя видами перфораторов: отечественным и «гэдээровским», так вот наш время от времени начинал «косячить» в прямом и переносном смысле, после чего появлялись наладчики и приводили аппарат в чувство. Неудивительно, что на немецкое устройство выстраивались очереди. Обнаружив возможную причину, мы с Витей отправились перебивать перфокарты, а заодно и обсудили грядущую поездку на «картошку». Правда я еще не знал, что подхвачу ангину, и мое посещение полей Подмосковья отложится на недельку…
Начало октября. Подмосковье
Сквозь самую сладкую пелену утреннего сна с садизмом бормашины пробилось нудное гудение, не очень громкое, но от этого не менее противное. Звук означал, что наступило точно 7.15 и, хочешь – не хочешь, придется выбираться из-под одеяла в промозглую осень. Мерзкий зуммер исходил из заводимой вручную механической бритвы аспиранта Аркаши, который ежедневно с точностью до секунды принимался брить несуществующую щетину на своей гладкой щекастой физиономии. При этом он вроде как не брал в расчет тот момент, что остальные семь обитателей нашей комнаты на втором этаже дощатого, продуваемого всеми ветрами барака, еще пытаются донежиться в своих кроватях хотя бы полчасика. Более того, еще недавно он проделывал эти процедуры прямо в комнате, не внимая недовольным намекам сожителей. Я тоже высказал корректное пожелание о перенесении процедуры в коридор, человек не отреагировал, и тогда на следующее утро, совпавшее с небольшим коллективным бодуном, я в лучших студенческих традициях коммунального проживания, выстраданных в стройотрядах и «картошках», просто запустил в садиста своим кирзовым сапогом. Попадать в нарушителя тишины я не собирался, но намек был понят без протестов, а утренний зуммер переместился в коридор. Меня вообще поражало, что он пытался выскоблить на своем лице, так как вторичные половые признаки у Аркаши отсутствовали как класс, а отношение к прекрасному полу было таким, что надежды на их появление не было. Более того, он не курил и отказывался от потребления горячительных напитков с видом классной дамы из женского пансиона. Собственно, в нашем многоместном «гнездышке» была еще пара ведущих совсем здоровый образ жизни инженеров, которые также мешали нашему утреннему сну, вставая спозаранку для пробежек, но они, по крайней мере, старались не шуметь. Остальные, включая члена парткома факультета, были людьми вполне земными.
Вообще, в жизни специалиста учебного института колхоз был привычен как объективная реальность социалистического строя (вспомните хотя бы песню Высоцкого «Товарищи ученые…»). Вопрос только заключался в том, в какой форме он входил в жизнь сотрудника кафедры. Традиционно все молодые специалисты назначались кураторами учебных групп, которые и вели до выпуска, деля со студентами, что называется, горести и радости. Основным куратором считался кто-то из преподавателей и научных сотрудников, или аспирантов. Вот и в моей группе таковой имелся в лице аспиранта, которого все на кафедре звали по довольно редкому отчеству «Францевич». Кураторам полагалось выезжать на картошку со своими подопечными и нести за них ответственность. Кроме того, в обязанности входило вдохновление студентов на трудовые подвиги и ограждение от всяческих неправильных излишеств в свободное от работы время. Мне это категорически не нравилось, слишком свежи были воспоминания о собственном студенчестве со своим отношением к кураторам, которые, казалось, только и думали, как отравить нам жизнь. К тому же непонятно, что делать вечером: напиться с таким же ответственным бедолагой, прикомандированным от парткома (который еще и «настучать» может). Даже со студентками пофлиртовать – не положено по статусу. Другое дело – ехать на подмосковные просторы обычным сотрудником в дружном и спитом коллективе. Тут начальников нет, веди себя, как хочешь, окружают тебя такие же «отмороженные» ссыльные, среди коих попадаются и представительницы прекрасного пола. Кроме того, всегда можно наведаться к студентам, которые от скуки и перенасыщения гормонами устраивают танцы через день. И на этих мероприятиях ты уже не «стукач» и запретитель, а раскованный и таинственный (для студенток, конечно) перспективный специалист со всеми вытекающими… Ну а дальше – звездное небо, романтические прогулки, запахи осени, одно слово – свобода. Вот мы с Францычем и договорились сразу: он упражняется в воспитательных технологиях, а я грудью закрываю факультетскую разнарядку на посылку специалистов кафедры в колхоз. Отравляла нашу сельскую жизнь только необходимость трудовых подвигов, но этот вопрос, по сути, оставался на совести работника, так что за время студенчества и работы на кафедре КИС я не мог припомнить чьих-то больших угрызений по поводу недовыполнения аграрных норм.
Пытаясь продлить дрёму, я закрыл глаза и вспомнил свое появление в бараке. Из-за болезни я приехал в совхоз «Молоково» на неделю позже, долго бродил по усадьбе, сначала меня отправили в интернат, где, как оказалось, расположились студенты, а уж там подсказали направление на барак с сотрудниками. Это было почерневшее от времени и гнили двухэтажное сооружение, похожее на скворечник, продуваемое даже несильными ветрами.
Крыша барака постоянно протекала, а все внутренности скрипели при любом движении. Звуки тоже гуляли внутри практически свободно, половина электрических розеток не работала. Довершали облик нашего местопребывания расположенные на улице удобства в виде умывальника и ужасного вида туалета, путь к которому был столь же труден и опасен, как и нахождение в пытающейся развалиться будке. До прихода с полей кафедрального народа я успел поставить на четыре сосновых пенька сетку кровати, кое-как заправить постель и выставить две бутылки рома «Гавана клаб», за которыми пришлось отстоять очередь перед поездкой, а также чисто символическую снедь (кто же закусывает перед ужином). Поприветствовав вошедший люд, я пригласил всех к столу, но контингент не проявил энтузиазма, трусовато поглядывая в сторону партбосса (он, кстати, хоть и был по жизни человеком очень формальным и временами едким, но впоследствии мужиком оказался вполне нормальным). От такого приема, я сначала оторопел, но потом попытался вовлечь в нормальное отмечание приезда хотя бы своего одногруппника Серегу, но тот взмолился, что не может, голова болит, короче ушел в глухую «несознанку». Стало понятно, что этот разношерстный коллектив всячески пытается продемонстрировать представителю парткома свое полное соответствие Моральному кодексу строителя коммунизма. Тем не менее, портить себе приезд я не стал, и с чисто символической помощью Сереги отведал даров кубинского народа, что слегка скрасило странную встречу, столь сильно отличавшуюся от практики студенческих времен. Позже я привык к такому положению вещей, а после того, как на танцах в интернате познакомился с развеселой четверокурсницей Машкой, вообще стал минимизировать свое общение с сожителями, благо с музыкой и приятным времяпрепровождением у студентов все было нормально.
Работали мы не на привычных картофельных или капустно-морковных полях, а занимались сбором черноплодной рябины. Это только кажется, что по сравнению с корнеплодами, ягода – чуть ли не курорт, а на самом деле нормы сбора были достаточно большими, да и рано начавшиеся заморозки покрывали кусты инеем, так что руки просто скрючивало от холода. А тут еще нашлось несколько передовиков – стахановцев, которые стали ради интереса перевыполнять нормы, возбуждая и так неадекватных прикрепленных от парткома кураторов. После трудовых подвигов и романтического общения я приходил в барак, как правило, уже за полночь и падал в сон, как в спасение, чтобы с утра опять услышать треклятую бритву неутомимого Аркаши. Жизнь стала налаживаться только когда на смену партлидеру, в наш сельскохозяйственный коллектив влился Толик Серов. Он был личностью нетривиальной: во-первых, его папа помимо профессорства и известного научного имени был заместителем министра высшего образования, во-вторых, Толя играл в дубле волейбольной сборной института, в-третьих, и самых главных – он был очень компанейским и открытым человеком. С набором таких качеств, Серов естественно попал на кафедре в когорту неприкасаемых, числился то ли аспирантом, то ли научным сотрудником, формально был приписан к вычислительному центру, но особо на работе не появлялся. Что за научное направление он разрабатывал, я так и не понял, но по совокупности достоинств Серов был даже принят в члены КПСС. Правда повел себя в рядах «ума, чести и совести нашей эпохи» не совсем адекватно, то есть именно в соответствии с указанным лозунгом. Сын уважаемого родителя увлекался литературой, в том числе, запрещенной. Именно от него я впоследствии получил для чтения некоторые произведения Булгакова, Набокова, Платонова. Может под влиянием неправильных диссидентов и движимый наивным желанием внести свой посильный вклад в совершенствование процессов подготовки специалистов, Анатоль написал некий трактат о высшей школе с цитированием личных высказываний преподавательского состава кафедры: заявлений о незрелости и лености студенческой братии и железобетонной древности учебных планов. Там даже высказывались почти западные (а поэтому – крамольные) мысли о возможности выбора курсов обучения, и свободном их посещении. В результате по родной и вполне советской кафедре сначала поползли слухи, а потом появился и напечатанный экземпляр крамольного опуса. Зуд реформаторства закономерно привел Толика к обсуждению и безжалостному осуждению «близоруких и антинародных» предложений молодого коммуниста на партбюро. Больше всех старался доцент Козинцев, любивший на занятиях к месту и не к месту укорять студентов фразами типа «мы в свое время холодные и голодные в лыжных костюмах на занятия ходили, а ночью вагоны разгружали, но лекции не пропускали – к знаниям тянулись». Каково же было мое удивление, когда уже на кафедре я узнал, что папой этого товарища был многозвездный генерал Главного политуправления вооруженных сил, что плохо вязалось с образом голодного студента в спортивных штанах. После выступления таких фигурантов Толик осознал степень своего «падения», пообещал уничтожить свой труд, и покаялся перед партией. Но один отпечатанный на машинке основательно затертый экземпляр еще долго гулял по факультету, вызывая смех своими идеями и примерами. Видимо для прочистки незрелых мозгов Анатолия и отправили на подмосковные поля. Появился в нашей комнате Серов весьма эффектно и «по понятиям»: из сумки были извлечены две бутылки неведомого для нас вермута «Чинзано». Аромат заморского напитка возбудил даже боровшуюся за здоровый образ жизни часть нашего коллектива, но я при поддержке других нестойких послал их на… в общем – бегать трусцой. Так под смакование изделия итальянских умельцев мы и подружились. Толик по причине мажорности своего происхождения был человеком ненапрягающимся и щедрым, а по характеру – неугомонным, что чуть не привело к неприятностям.
В рамках постижения культурной жизни совхоза мы пошли вечером в клуб посмотреть кино. Давали «Свадьбу в Малиновке». Обосновались мы на предпоследнем ряду, а последний ряд по местной традиции занимала местная «урла». А вот прямо перед нами расположились, как оказалось, молодые учительницы из поселковой школы, которые, судя по манерам и «почти столичным» нарядам в виде кримпленовых плащей, явно претендовали на роли местных «королев». Толик сразу начал с ними трепаться о модных книгах и слегка заигрывать, не оценив при этом, что при девицах существовала группа «воздыхателей», состоящая из мужского населения разных возрастов и степени опьянения, расположившаяся как раз сзади нас. Надо ли говорить, что тучи народного гнева сгущались вокруг почти осязаемо и я, честно говоря, начал прикидывать, как бы не получить сзади бутылкой по голове, и когда и куда «рвать когти», если нам начнут объяснять местные традиции. Толик же с наивностью жителя центра столицы, никогда не знавшего, что это такое, когда тебя просто за нахождение на «чужой территории» могли «отметелить» до состояния попадания в больницу, продолжал забавное (для него) общение с кокетками и даже вызвался проводить их домой. Следует отметить, что Серов хотя и играл за дубль волейбольной сборной института, но ни ростом, ни мышечной массой похвастать не мог, так что ожидать боевых подвигов от него было трудно. Бросать наивного товарища в такой ситуации как минимум негуманно, так что, пытаясь разглядеть в темноте скрытые угрозы, я взялся сопровождать веселую группу до мест обитания девушек на окраине села. Удивительно, но романтическая прогулка прошла без эксцессов, правда на лавочке рядом с их домом сидели несколько человек, распивающих бутылку с мутноватой жидкостью. Девицы впорхнули в дом, а нас ненавязчиво позвали подойти. Толик даже с какой-то радостью двинулся к аборигенам, чем, по-моему, немало их озадачил. И, то ли день был такой мирный, то ли наивность москвичей позабавила пацанов, но общение завершилось вполне нормально, а понесенный ущерб состоял только из поглощенной ужасного вкуса самогонки, которую они пригласили нас выпить. Отказываться в такой ситуации не принято, чести мы не уронили, но голова на следующий день гудела ужасно. Совместное преодоление опасностей сплачивает, как никогда, так что именно с этого приключения мы с Толиком особо подружились и в дальнейшем всегда общались с удовольствием. Он рассказывал о поездке нашей волейбольной команды, которая тогда была в призерах первенства страны, во Францию, был в курсе модных постановок московских театров, приглашал на какие-то полузакрытые выставки художников. Правда диссертацией своей он занимался по остаточному принципу и писал ее уже лет пять, но это его совершенно не расстраивало. Как, собственно говоря, и семейные передряги, связанные с нелегким бременем в виде жены, которая считала себя представительницей столичного бомонда, а поэтому позволяла себе некие неординарные выходки.
Так или иначе, но вторая половина сельскохозяйственной ссылки прошла гораздо приятнее, и уже завтра за нами должны приехать автобусы. Мы возвращаемся в мир кафедральных интриг, программ, расчетов, отчетов и прочего наполнения жизни молодого специалиста. А через год черноплодная рябина, скорее всего, снова примет нас в свои объятия, но, наученный горьким опытом первого пребывания в Молоково, я понял одну истину: к формированию окружающей тебя среды нужно относиться заблаговременно и правильно, чтобы, как писал классик, «не было мучительно больно за бесцельно проведенное время».
Декабрь. Перед зачетной неделей
Опять нужно ехать к первой «паре», хорошо еще, что сегодняшние занятия – последние в этом семестре. Вернувшись с колхозных полей, я обнаружил, что шеф включил меня в график проведения лабораторных работ с четверокурсниками, причем количество часов было больше, чем у любых других молодых специалистов или аспирантов. По сути, это была такая своеобразная «барщина», так как денег за мое общение со студентами я не получал, правда можно было оформить проведенные часы в преподавательский стаж. В принципе, я не обижался на своего научного руководителя, все сотрудники так или иначе «добровольно и с песнями» пахали на своих «главных». А мой шеф был человеком очень достойным: он прошел артиллеристом почти всю войну, был другом заведующего кафедрой КИС, с которым они, по словам все знающей братии, были ранены чуть ли не одним снарядом. Как и многие из военного поколения, блестящих научных трудов Андрей Петрович Бодров не сотворил, но вполне достойно нес регалии кандидата технических наук и доцента. В описываемое время он уже несколько сдал физически, но, по словам неофициального информационного центра кафедры в лице делопроизводителя Розы Ивановны, еще пяток лет назад вполне мог на спор поднять за ножку стул с сидящей на нем машинисткой Викой. Мои товарищи в целом считали, что я зря пошел работать к Бодрову, так как и сам он уже давно не «генерил», да и тематика исследования колебаний комплексных систем не относилась к числу приоритетных на кафедре. Но неожиданно мы с шефом оказались впряжены в «наш ответ Рейгану» с его «звездными войнами».
Следует заметить, что кафедра «КИС» была настоящим научным ядром целого направления оборонных наук. Именно здесь делались проработки перспективных идей, продвижение которых не могли себе позволить НИИ и КБ (план есть план – без заумных излишеств). Поэтому внедрение результатов в отраслевые научно-исследовательские работы (НИР), методики, программы и проекты считалось хорошим завершением каких-либо изысканий и разработок. Ну а если твои исследования находили воплощение в «изделиях», то вполне реальными могли оказаться различные премии, правительственные награды и легкое прохождение защиты диссертаций. Случалось, правда, это достаточно редко, так как отраслевики и военные, как правило, оставляли «институтских» за бортом процессов распределения всех этих благ. Сложившиеся традиции разделения труда и поощрений не сильно ущемляли права тружеников кафедры, так как внедрение результатов было вполне достаточным условием и дальнейшего финансирования работ, и защиты диссертаций разных калибров. Радовало и то, что твой научный труд позволял сдавать «изделия» по своему уровню не уступавшие аналогам наших «заклятых друзей».
Головной конторой по тематике «вставим Рейгану пистон» стало прославленное конструкторское бюро во главе со знаменитым Генеральным конструктором – Героем социалистического труда, лауреатом нескольких самых больших премий, да еще и двойным тезкой еще более знаменитого Сергея Павловича Королева. Так с их подачи и появились программы расчетов изменения характеристик рассеивания в зависимости от колебаний конструкции с учетом ее жесткости. Честно говоря, заниматься этой тематикой я начал еще при подготовке своего дипломного проекта, при этом вывод системы уравнений, описывающих движение установки, был лишь частью работы. Проект подразумевал разработку конструкции, а как это сделать, если из всех исходных данных были лишь масса основного блока (несколько тонн), который должен быть повернут по направлению любой точки полусферы всего за одну десятую секунды. Так что пока мои одногруппники спокойно тиражировали на листах «изделия» разных размеров и назначения, перерисовывая их с таких же, оставленных им предыдущими поколениями выпускников, я копался в справочниках, книгах и статьях, пытаясь найти хоть какие-то узлы и механизмы, способные преодолеть запредельные моменты инерции, усилия, давления и деформации, которые проистекали из заданных условий. Не буду описывать свои мытарства, но в результате родилась монстрообразная конструкция, сочетавшая в себе механизмы поворота с помощью громадных газогенераторов, а также систему обеспечения торможения и стабилизации. Мало того, что меня достали вопросы других дипломников, о том, что я чертил в закрытом зале, так еще и при защите развели такую секретность, что удалили даже преподавателей, не имевших соответствующих допусков. Честно говоря, к своему произведению я относился с иронией, и не был уверен, что оно будет способно работать, но потом понял, что этого и не требовалось – просто необходимо было понять направления конструктивных решений практически нереальной задачи, а с этим мой «незашоренный» мозг видимо справился. Уже позже я с удивлением обнаружил некоторые части своего диплома во вполне серьезном институтском отчете по данной тематике, хотя и не уверен, что их потом использовали сотрудники отраслевого КБ. Так или иначе, тематика с подачи «старины Рейгана» начала продвигаться, я мотался в Подмосковье, возил туда расчеты по программе, получал от начальника профильного отдела новые вводные, причем каждый раз он делал это с таким видом, как будто я своими измышлениями отвлекаю его от нормальной работы. Однако даже скрыто послать меня подальше он не мог, и вовсе не по причине прикладной значимости расчетов. Более важным было другое: именно в это время увеличились квоты на получение статусов академиков и членов-корреспондентов Академии наук, так что доблестные генеральные и главные конструкторы «оборонки» дружно озаботились соисканием указанных званий. А для этого необходимо было иметь преподавательский стаж и взращенных кандидатов и докторов наук, а также достаточный объем научных трудов и учебников. Первую задачу наш знаменитый Генеральный решил за счет «прописки» на кафедре, где за ним формально закрепили нескольких аспирантов и преподавательскую
«нагрузку», а в рамках решения второй задачи стали готовиться к выпуску сразу несколько совместных научных трудов и учебников, к написанию которых были привлечены начальники отделов КБ и институтский люд, в том числе и я. С учетом того, что пожелание руководителя было для сотрудников конструкторского бюро абсолютным законом, мне при поездках к ним приходилось заниматься редакторской работой по подготовке к выпуску учебного пособия для студентов. Выглядело это довольно забавно: меня, одетого в свитер и непозволительные по меркам серьезного научного заведения джинсы, размещали в отдельной комнате, а одетые в строгие костюмы начальники разного уровня приносили отпечатанные фрагменты будущей книжки по нашей тематике, которые я вычитывал, отмечал спорные моменты и отдавал. При этом потихоньку ругал своего научного руководителя, который передал мне полномочия, которые я не просил, хотя в принципе это была неплохая школа подготовки научных материалов.
Описываемые учебники еще только готовились к появлению на кафедре, а пока ведение лабораторных работ студентов проходило по старым проверенным пособиям и вообще-то было занятием необременительным: раздал методички, объяснил смысл занятия, дал время на проработку, ушел погулять, пришел, спросил, что непонятно, объяснил, отметил присутствующих, и завершил все к радости четверокурсников пораньше, подарив им возможность без очередей перекусить в буфете. Но сегодня, в самый разгар объяснений в аудиторию заглянул декан факультета, и оторопело уставился на меня. Оказалось, что он искал замзавкафедрой, поэтому я и направил его в аудиторию, где тот вел семинар. Декан еще раз взглянул на меня, будто хотел спросить что-то, но передумал – и исчез. Через некоторое время в дверь заглянул уже мой шеф и, стесняясь, позвал в коридор. Оказалось, что декана озадачил мой моложаво-несерьезный вид и попавшемуся ему навстречу Бодрову он заявил: «Вы у себя на кафедре совсем уж расслабились, это что, студенты у вас занятия проводят?». Тот подумал, что я тоже переложил на кого-то с себя бремя ведения занятий, ну и пришел проверить. Посоветовав мне хотя бы на «лабы» одевать для солидности костюм вместо джинсов и водолазки, Андрей Петрович кинулся догонять декана, чтобы объяснить, что я – сотрудник кафедры, обретающий в поте лица преподавательский стаж, а молодость – штука проходящая. Пришлось мне сидеть вместе со студентами до упора на случай, если еще кому-нибудь взбредет в голову проверить учебную работу с будущими техническими специалистами.
Чтобы как-то развлечься, я стал вспоминать, как месяц назад перед днем Ракетных войск и артиллерии, меня отправили в командировку в Тулу, чтобы отвезти какие-то материалы по отчету и заодно – приглашение руководству тамошнего научно-производственного объединения на факультетский праздник. Инструктировал меня на бегу один наш доцент: «Там у вокзала трамвайная остановка, номер не помню, спросишь, какой идет до Зеленой рощицы, там все всё знают и подскажут, а с проходной позвонишь секретарю директора». Я приехал в город Левши на первой электричке, нашел пресловутую остановку и начал приставать к народу насчет этой рощицы, но люди ничего внятного сказать не могли. По прошествии получаса бесполезных вопросов, я уже впал в отчаяние, но проходя, наверное, в десятый раз мимо сидящего и никуда не спешащего местного алкоголика, услышал: «Это тебе парень ракетный завод нужен, что ли?». Я, как честный человек, дававший к тому же подписку, приглушив голос, как в шпионских фильмах, подтвердил подозрение аборигена, на что и услышал спасительное: «Садись на «трёшку», остановка после Дома культуры машиностроителей». «Все-таки страна такого всезнающего народа – непобедима» – подумалось мне, и все время езды до своей цели я вспоминал анекдоты про секретность. Кстати и рощица действительно была, и проходная неказистая в кустах с надписью «Завод запорной арматуры», и охранники с застывшим лицом, выражающим крайнюю степень подозрительности. Меня встретили, снабдили ответными бумагами, и я покинул город – герой с радостью, что не пришлось выполнять инструкцию из «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких: «перед прочтением – сжечь». Так за веселыми мыслями время лабораторной пролетело быстрее, студенты двинулись по своим учебным делам, а я – за свой рабочий стол – писать раздел в комплексный отчет. В разгар творческих мук в комнату проскользнул Секалов, который после истории с сапогами был подвергнут не только партийной критике, но и заслушан на научном совете кафедры, где ему достаточно жестко предложили больше заниматься подготовкой диссертации. В результате же работы прибавилось у Белова, который помимо своей тематики постоянно что-то считал для дисквалифицированного парторга. Аспирант Быстров объяснил Секалову, что старшего научного сотрудника не будет пару дней по причине отгулов, чем несказанно огорчил товарища, которому срочно нужно было оформлять результаты расчетов, а программа, в которой ему и нужно-то было заменить десяток цифр исходных данных, отказывалась считать. В результате страждущий так насел на Виктора, что тот после длительного сопротивления был вынужден пойти с ним смотреть, что же не в порядке с задачкой. Вернулся он через полчаса слегка обалдевшим, подошел ко мне и прошипел: «Этот как бы специалист по автоматизированному проектированию и разработчик программы не может самостоятельно даже исходные данные ввести. Знаешь, в чем была ошибка? Он даже не знает, что на клавиатуре существуют верхний и нижний регистры, колотит все в одном, поэтому вместо данных вводит полную чушь, ну и машина, соответственно, не может ничего распознать. И этого горе-специалиста везде пропихивают, и кандидатскую ему клепают. Я еле от него отцепился, сказал, что мне тоже непонятно, пусть с ним Белов кувыркается, я даже лезть не хочу в это дерьмо».
Слова Витьки озадачили: я уже достаточно погрузился в кафедральные дела, слушал опытных людей, думал и сравнивал. Прошло три года с тех пор, как прямо в институте от сердечного приступа умер бывший заведующий кафедрой Соколов, которого все звали Шеф. Был он человеком практически легендарным, как собственно все большие научные руководители того времени, зацепившие эпохи Сталина, Хрущева и Брежнева. Зигзаги и развороты политического курса, директив, научных направлений заставляли постоянно держать нос «по ветру». Так и Шеф пришел к власти на кафедре на волне критики, когда незабвенный Никита Сергеевич, отстучав ботинком в ООН, решил директивно перевооружить армию исключительно на ракеты, нанеся непоправимый ущерб и авиации и артиллерии. Соколов возглавил движение «ракеты – прежде всего», и почистил кафедру от старых кадров с погонами и без, пробил новые темы в духе времени, ввел новые научные направления и специализации. Сложности возникли после смещения Хрущева и проблем у наших вьетнамских друзей, боровшихся с американским империализмом в основном устаревшей артиллерийской техникой. Шеф и здесь сыграл на опережение, и выступил на каком-то большом совещании с критикой волюнтаризма в науке и осуждения «недальновидных ученых, поспешивших списать некоторые направления развития традиционных, испытанных временем систем вооружения». Такая гибкость мышления позволила Соколову укрепить свои позиции и сохранить влияние в отрасли. При всем при этом Шеф даже не был членом КПСС, что с учетом его должности, регалий, званий смотрится с нынешних позиций чем-то невозможным. Отсутствие возможности влиять на институтскую жизнь непосредственно через партбюро или партком, он компенсировал внедрением в их руководство абсолютно подконтрольных ставленников, действовавших в рамках полученных инструкций. Именно таким был уже упомянутый доцент Панферов, который практически бессменно возглавлял партбюро и обеспечивал необходимое идеологическое и партийное обеспечение. Его лысая голова с весомым и блестящим валиком шеи возникала то тут, то там в закоулках лабораторий и аудиторий, все слушала, все передавала и настоятельно рекомендовала, многозначительно указывая куда-то в высоту. Таким образом, вполне в духе макиавеллевских рекомендаций в пределах кафедры выстраивалась довольно эффективная система правления, создания противовесов, поощрений и наказаний. Например, молодые кадры подбирались таким образом, чтобы можно было, с одной стороны, обеспечивать развитие науки (талантливые «рабочие лошадки»), с другой – «выбивать» приток денег по договорам (родственники военных и хозяйственных руководителей), а в некоторых случаях – поддерживать необходимые связи и уровень политической лояльности (люди, связанные с партийными, или научно-исследовательскими организациями). Такой подход обеспечивал Шефу огромное влияние на многие стороны научного развития отрасли, включая участие в новых разработках, развитие и перевооружение самой передовой техникой экспериментальной базы, подготовку и защиту диссертаций, получение дополнительных ставок, аспирантских мест, изготовление оборудования, макетов и проведение испытаний. А как заслушивались рассказами и речами Соколова делегации военных, когда они посещали экспериментальный центр – это надо было видеть. Ну а когда в лучших традициях накрывался стол с неизменным русским напитком, которого всегда мало, тут уж самые черствые сердца цвета хаки становились щедрыми и распахнутыми для продолжения научных исследований. Вообще, в жизни Шеф точно соответствовал нашему исконному понятию «настоящий мужик»: он запросто мог опрокинуть стакан водки, а его любимый коктейль (треть стакана тертого хрена на две трети «беленькой») вполне подходил под тест на профпригодность для аспирантов и преподавателей в полном соответствии с выведенной им же формулой: «Алкоголь – друг научного сотрудника». Тем не менее система противовесов, выстроенная и апробированная Соколовым, в последнее время серьезно перекосилась в сторону «нужных» людей и их детей, что начало отражаться на качестве научных разработок. Даже безотказный и эффективный, как автомат Калашникова, старший научный сотрудник Семенов, про которого мы – молодежь стебались, что он, как сказочный мужик, который «трех генеральских прокормил» (в смысле трем «звездным» детям диссертации делал), вынужден был откладывать работу над своей докторской все дальше. Иногда казалось, что кафедра повторяет в миниатюре состояние страны, названное впоследствии «застоем», с несоответствием поставленных задач бездарности и порочности исполнителей, несменяемых и паразитирующих на остальных. Примерно то же повторялось и на уровне факультета, ну как тут не вспомнить Владимира Ильича с его выражением «жить в обществе, и быть оторванным от него - невозможно».
Внутрифакультетские расклады напомнили мне еще об одном деле, которое я всячески откладывал, но дальше тянуть уже не мог. Вообще-то, это была не производственная, а общественная работа, но нудные напоминания секретаря комитета комсомола меня уже достали. Справедливости ради, стоит сказать, что ленинский союз молодежи не очень сильно напрягал нас после смены статуса студентов на сотрудников. Ну, проводили собрания, субботники, делегатов выбирали, взносы сдавали, но все проходило приятно и камерно. Для основных же мероприятий и бьющего через край энтузиазма были многочисленные студенческие группы. Тем не менее, мы не забывали, что общественная деятельность тоже имела в советском строе главный целевой ориентир – а именно, статус члена той самой коммунистической партии. Попасть в нее из студентов позволялось только самым хитрым, которые для этого становились самыми активными, или, как говорили, «инициативными». Переход из студента в статус сотрудника только ухудшал ситуацию с партийными перспективами, ведь ты пополнял ряды технической интеллигенции, т.е. «прослойки» между безусловным гегемоном – пролетариатом и буржуазными элементами. Даже товарищ Ленин не жаловал гниловатую сущность этой прослойки, так что в очереди в партию научные сотрудники годами толпились в задних рядах. Все могло измениться после поступления в аспирантуру: с этого момента ты вновь проходил по статье «учащийся» и котировался строгой Партией аккурат после априори революционного пролетариата. Именно во время учебы в аспирантуре политически активные имели возможность попасть в несокрушимые ряды КПСС (блатным, впрочем, и этого не нужно было, их пропихивали и так). Так или иначе, время от времени проносился слух, что из райкома партии пришла та самая «анкета», и весь факультет погружался в пучину интриг. Каждая кафедра пыталась продвинуть своих кадров, начинались сложные переговоры, формировались «группы влияния», временные альянсы, сложные схемы обменов и договоренностей. В результате определялся «счастливчик», который и вступал на тернистый путь к «членству»: собрания всех уровней в комсомоле и партии, рекомендации всех мастей, и самый страшный барьер – «комиссия старых большевиков», в состав которой входили товарищи, которые, наверное, рапортовали еще «не поминаемому всуе» Лаврентию Павловичу. Этот десяток дедушек и бабушек взглядами пронзал претендентов насквозь, а спросить мог что угодно, начиная от содержания работ Ильича, до даты окончательного «разложения капитализма». И горе было тому, кто давал повод усомниться в своем революционном запале. Был, правда, способ перевести их большевистский напор в мирное русло: нужно было чаще повторять, что «нашему поколению еще многому нужно у вас учиться», и «конечно, ваше поколение, прошедшее такие испытания, имеет право требовать от нас, молодых». Глядишь, и затуманился чекистский глаз, приосанились ветераны, воспоминания посыпались, и вроде уже не до претендента на вступление в партийные ряды. Наконец, после еще целой серии собраний ты становился…, нет, пока только кандидатом в члены, и у тебя был еще целый год на доказательство личных достоинств, после чего мероприятия повторялись, и вот тогда уже – прямой путь в тесные ряды «ума, чести и совести нашей эпохи».
С учетом вышесказанного, я при выборе общественно-комсомольской нагрузки в факультетском бюро в основном руководствовался принципом нормальности (без дурацких задорностей) и необременительности. Так мне и досталось направление работы с будущими студентами – старшеклассниками по линии учебно-производственных комбинатов. Были такие заведения, где школьников готовили к рабочей жизни: слесарями, токарями, чертежниками, машинистками – делопроизводителями. Обычно раз в полгода я ехал в районный УПК и договаривался о проведении нескольких познавательных лекций силами молодых сотрудников факультета, а заодно и рассказывал старшеклассникам о нашем великом и могучем вузе. Настало время нового посещения, о чем мне, собственно говоря, и намекали. Ехать до подопечного УПК было недалеко, а там меня встретил директор – неопределенного возраста лысоватый мужичок в довольно засаленном костюме с галстуком и «поплавком» институтского значка. Он сразу начал показывать свою гордость – станочный парк, где попадались любопытные экземпляры, которые, по-видимому, вывезли еще из побежденной Германии. Мои робкие попытки быстро договориться и «свалить» были решительно пресечены, и экскурсия продолжилась. Самым интересным оказался большой класс обучения машинописи, где под ритмичные звуки десятка три весьма симпатичных старшеклассниц молотили пальчиками по клавишам. Заниматься им было явно скучно, поэтому при нашем посещении девушки бросили стучать и начали активно стрелять в меня глазками. Обстрел перешел в залпы, когда директор назвал меня перспективным ученым из знаменитого института. Пришлось даже приосаниться, дабы соответствовать сказанному. Наконец, мне удалось освободиться от провожатого, пообещав три лекции по современным методам высокоскоростного резания и обработки металлов давлением.
Перекусив в неплохом буфете УПК, я вернулся на кафедру. Рабочий день подходил к концу, но только не для меня: молодые специалисты примерно раз в год попадали на ночное дежурство по факультету, вот подошел и мой срок. Собственно никаких особых действий это не подразумевало: нужно было часов в девять вечера, а потом – после одиннадцати пройтись по всем этажам и удостовериться, что везде потушен свет и обесточено оборудование, после чего можно было и поспать. Специально для этого брались ключи от преподавательской комнаты, где из шести стульев получалось нечто похожее на кровать, а сверху стелился переходящий, как вымпел, спальный мешок, в котором и следовало провести несколько часов до утреннего прихода уборщиц. Пребывание в преподавательской было нарушением внутреннего распорядка, но на это закрывали глаза, иначе даже за отгул никто бы не стал дежурить. Тем не менее, было в ночных бдениях и нечто романтическое: погруженный во мрак корпус навевал мысли о вечном, особенно на контрасте с ежедневной суетой сотен студентов и сотрудников, темные проемы коридоров притягивали, а лунный свет, проникавший в лаборатории через окна, играл бликами на заостренных обтекателях макетов «изделий». Сегодня дежурство намечалось без особых эксцессов, только на кафедре автоматизированных приводов часов до десяти обмывали предзащиту аспиранта Вани Рогова, одного из самых непримиримых наших соперников в соревнованиях по баскетболу и верного соратника по факультетской сборной. К моему появлению на этом мероприятии основной запас водки был уничтожен, и все плавно перешли на спирт, который выделялся для профилактических работ с приборами, или как мы это называли, «для протирки оптических осей». Меня тоже попытались затащить в спаянный коллектив, но, произнеся тост за успехи и от имени родственной кафедры, я махнул грамм несколько неразведенного, закусил шпротиной и удалился, получив заверение освободить и обесточить помещение лаборатории в течение получаса. Влюбленных парочек, которые иногда «задерживались» в разных укромных местечках сегодня тоже не наблюдалось, так что можно было смело двигаться в преподавательскую и включать стоящий в стенке чёрно-белый телевизор «Рубин», благо сегодня должны показать хоккей. Скоро электрочайник уже вовсю фыркал и пускал струю пара, бутерброды из дома позволяли умерить взыгравший после спирта аппетит, а извлеченный из шкафа механический будильник был заведен на половину седьмого. Правда, разномастные стулья оказались не совсем приятным ложем, что-то выпирало, или наоборот, проседало, но в походах бывало и не такое, так что здоровый сон (богатство молодости) постепенно охватывает тебя, а научные труды на полках и плакаты на стенах создают ощущение проникновения технической мысли в грезы инженера – исследователя… и так вплоть до оглушительно – садистского звонка тикающего в темноте монстра. А утром в коридорах появляются уборщицы с ведрами и тряпками, и новый день вступает в свои права. И снова чайник и бутерброды, так что Николая Васильевича – нашего кафедрального табельщика, я встречал, как родного, и шутливо рапортовал ему, что на вверенном мне факультете и кафедре никаких безобразий не отмечено, вражеских агентов, желающих сфотографировать или, упаси боже, похитить макеты специзделий не обнаружено, а посему – можно спокойно продолжать строительство развитого социализма под мудрым руководством КПСС и лично товарища Леонида Ильича Брежнева.
Июль. Жара
Лето на факультете делится на два совершенно разных периода. Первый – сумбурный, наполненный озадаченными студентами, очередями у деканата из страждущих получить направление, радостными возгласами и тихим плачем – в общем, сессия во всей красе. Второй – это опустевшие аудитории, одинокие преподаватели и сотрудники, которые делятся на участвующих в приеме документов и вступительных экзаменов, и отправляющихся в отпуска. Основной поток абитуриентов разбивался о гранитное основание монументального Главного корпуса и растекался ручейками по приемным комиссиям и аудиториям, где проводились экзамены. А за воротами и исторической решеткой озадаченные родители ожидали своих чад, потихонечку сосали валидол, обсуждали варианты заданий, по крупицам выхватывая информацию у выходящих. Наш же факультет хотя и находился отдельно и в стороне от абитуриентского «мэйнстрима», но так или иначе участвовал в этих процессах – все-таки набирался будущий контингент студентов.
На кафедре основным поставщиком новостей о вступительных экзаменах и абитуриентах являлась Валентина. Во-первых, она практически каждый год подрабатывала на приеме документов, а во-вторых – участвовала в приемных экзаменах по физике, имея за плечами университетское профильное образование. Вот и сегодня она рассказывала последние вести со вступительного фронта. По ее словам, в этом году увеличился поток непонятных абитуриентов из солнечной Грузии. В связи с заслуженной славой нашего института, как места с очень тяжелой учебой, особенно на первых двух курсах, кавказцы, не замеченные в талантах и трудолюбии, обычно шарахались от него, как черт от ладана и оседали в более лояльных и сговорчивых столичных вузах («очень прэстижно, панимаешь, дарагой»). Вообще, советское государство старалось готовить необходимые национальные кадры, так что и у нас учились ребята из самых отдаленных мест, но, как правило, это были умные и готовые пахать ниву технической науки люди, часто имеющие за плечами стаж работы, службу в армии и подготовительное отделение. Такими они вливались в студенческую среду, трудились, как все, не требуя себе поблажек, при этом ни о каких диаспорах или проявлениях национальной нетерпимости даже вопрос не стоял. Но в последнее время, на фоне стремительно прогрессирующего загнивания общественной жизни, видимо произошел сбой, и знойные ребята и их родители уверились, что за деньги и коньяк можно все. Вот и вчера физику сдавали некие Пипия и Инашвили, при этом у Вали сложилось впечатление, что учебники даже класса седьмого они вообще в глаза не видели. Один не смог написать формулу давления и даже не знал, какими буквами она записывается, сославшись на то, что русский язык знает плохо. Другой на вопрос о взаимодействии зарядов и законе Кулона нарисовал некое подобие ежика с большими иголками и гордо объявил, что «когда заряд есть, то выходит из него и действует…». Получив по «двойке» джигиты удивились (?), но не расстроились, и пошли искать счастья в другие, менее привередливые места обучения. Сложнее оказалось решить другую неожиданную проблему. В связи с тем, что наша «кузня лучших технических кадров» готовила специалистов для оборонки и космоса, иностранцы в нее не допускались. В связи с этим, например, даже вездесущие китайцы исчезли еще в «шестидесятых», а ребят из социалистического лагеря, либо дружественных стран разной расцветки, также не наблюдалось уже давно. Но официально об этом не говорилось, и не писалось ни в справочниках, ни на плакатах, вывешенных у входа и приемной комиссии. Поэтому отказать в приеме документов самым настойчивым не удавалось, а вопрос решался просто: таких соискателей «срезали» на вступительных экзаменах. Обычно это не было проблемой, так как уровень подготовки у иностранцев был не очень, так и в этот раз два кубинца довольно быстро поняли, что революционные лозунги слабо влияют на знание физики. Но вот другой абитуриент поставил на уши всех. У него была какая-то непозволительно французская фамилия типа Ламуатье, доставшаяся ему от папы – вьетнамца, но родился и вырос он в СССР и был вундеркиндом, о чем свидетельствовали многочисленные дипломы за победы на физико-математических олимпиадах, конкурсах технических моделей и прочая… Сначала «колол» подозрительного человека преподаватель из числа привлеченных, но потом он выскочил из аудитории со словами: «Да он предмет знает лучше меня». После короткого совещания, для «решения вопроса» был вызван опытный доцент кафедры физики, который совместно с предшественником коварно измотал соперника и сумел-таки поставить ему «тройку», оставив надежду, что в сочинении тот тоже не сможет «достаточно раскрыть тему» и в результате не наберет нужного количества баллов.
Все эти страдания Валя расписывала красочно, так что я в очередной раз порадовался, что не пошел работать в приемную комиссию. Приближалось время обеда, а сегодня мы должны сыграть решающий матч по футболу на первенство факультета среди сотрудников. Игру несколько раз переносили, и вот теперь дождались самой жары. Собрать в этих условиях ребят – дело непростое, все хотели увильнуть, но матч все же состоялся и даже в присутствии зрителей, вернее зрительниц из числа девушек с нашей и соперничающей кафедры. И пусть на глазах у этих верных болельщиц мы проиграли в полном соответствии с формулой «порядок бьет класс», но что значит поражение, когда на тебя глядят прелестные глаза, и твои мучения под палящими лучами солнца вознаграждаются парой бутылочек пива, заготовленного тайком заботливыми дамами.
Под пивко наши соперники с соседней кафедры рассказали историю, которая была не только веселой, но и поучительной, показывающей как бывает сметлив и изворотлив научный ум в полном соответствии с поговоркой «голь на выдумки хитра». Группа их специалистов решила исследовать распространение ударных волн в воде. Естественно, встал вопрос, как фиксировать образование и распространение волн простым визуальным способом. Можно было погрузить в воду какие-то цветные метки, но все они в силу большей или меньшей плотности тонули или всплывали, а к тому же отличающиеся от жидкости физические параметры этих «маячков» могли внести погрешности в эксперимент. Работа уперлась в тупик, и тут кто-то (явно знаток предмета) предложил использовать для создания меток… презервативы, наполненные той же водой. Даже продукция небезызвестного Баковского завода резиновых изделий, прозванных за свою толщину и непрезентабельность «противогазами», позволяла обеспечить достаточную однородность среды и снизить погрешности эксперимента. Кроме того белый цвет презервативов был хорошо виден в жидкости, что было очень важно для высокоскоростной съемки. За научным реквизитом в ближайшую к факультету аптеку направили с подотчетными деньгами самого молодого – лаборанта и «вечерника» Петю, которого все звали «Петруччио» за сочетание скромности, граничившей с наивной заторможенностью, с любовью к расчесыванию перед зеркалом своих длинных темных волос «а-ля Тото Кутуньо». В аптеке как раз работали молодые девчонки продавщицы, которые потом и рассказали детали этого посещения. Петя у прилавка долго мялся, краснел и пыхтел, но все же решился – подошел к окошечку и попросил дать ему двести презервативов. Настало время покраснеть девицам, и, думая, что над ними хотят подшутить (а может из ревности), они строгим голосом спросили: «А зачем тебе столько?». На что зарумянившийся отрок честно ответил: «Для опытов…». Тут обе аптекарши, думая, что их дурят, с криками «Знаем мы эти опыты!», изгнали лаборанта с позором из своего фармацевтического храма. Петруччио вернулся ни с чем, его рассказ был встречен с восторгом, переходящим в хохот, но наука не должна страдать, поэтому для моральной поддержки с новым заходом с ним был направлен аспирант, который благодаря очкам и ранней лысине выглядел вполне солидно. Тот, с трудом сдерживаясь от приступов смеха, поведал девицам, что они зря обрекли лаборанта на муки, презервативы действительно нужны для технических экспериментов, и это, возможно, лучшее для них применение, ведь прямые свои обязанности они выполняют плохо («Ну вы же должны знать…»). Продавщицы снова зарделись, но аргументов «против» уже не было, так что необходимый научный реквизит был пусть и с трудом, но собран. На прощание аспирант поблагодарил девиц за их вклад в обороноспособность страны, а вдобавок сообщил им, что Петя холост, и даже вряд ли подозревает об обычных, а не экспериментальных функциях презервативов, так что у них есть все шансы провести с ним разъяснительную медицинскую беседу в следующее посещение. Эксперименты потом прошли вполне успешно, а лаборант Петруччио стал частенько заглядывать в аптеку как бы «за минералкой».
Вернувшись после матча и пива на рабочее место, я обнаружил, что в комнате сидеть еще хуже, чем на воздухе. Отчаянно рычавшие кондиционеры Бакинского производства явно не справлялись с жарой, и народ выглядел, как разомлевшие мухи. И мне сразу вспомнилась двухмесячной давности освежающая и романтическая поездка на слет бардовской песни. Началось все с того, что Витя Быстров подошел с видом заговорщика и поведал, что по каналам неформальных клубов самодеятельной песни (или «кустов», как их обычно называли) пришла информация, что через неделю где-то недалеко от Москвы должен состояться всесоюзный слет КСП с участием всех самых известных исполнителей. Выросший из студенчества, да и сам бренчащий на гитаре, я всегда старался не пропускать возможность послушать выступления Визбора, Суханова, Егорова, Берковского и иже с ними. Как правило, все это происходило полулегально и очень романтично, в каких-то окраинных домах культуры или кинотеатрах. Та же ситуация была и со слетом: Виктор посетовал, что сам по семейным обстоятельствам вряд ли выберется, но дислокацию места проведения обещал сказать накануне. Такая секретность объяснялась тем, что власти и всяческие идеологические подразделения партии и комсомола не очень-то жаловали КСП: о чем там поют эти бородатые туристы, да и тексты у них не всегда политически правильные. А с учетом небывалой эпичности слета (на мероприятии ожидалось несколько десятков тысяч участников) для местных властей действо обещало только кучу проблем. Удивительным было то, что организаторы умудрялись не просто подобрать место, удобное для проведения многолюдного сбора, но и проводить концерты с обеспечением энергией, звуковой техникой, эстрадой и другим антуражем. В общем, перспективы открывались интересные, да и погода в середине мая была уже достаточно теплая, так что я договорился со своим другом Борисом о том, что я достаю палатку, а он – тушенку и прочие консервы.
Время «Ч» наступило утром в пятницу – по народным каналам поступила информация, что слет будет проводиться в соседней области на реке Нерль, так что после обеда мы рванули на Ярославский вокзал. Негласные каналы работали хорошо, и на перроне было много народа с рюкзаками, палатками и гитарами. Электричка до Александрова была забита до упора, поэтому отправилась с опозданием. Мы поняли, что очень правильно сделали, направившись в путь пораньше, когда с трудом пристроились в проходе на своих рюкзаках. Ехали весело: народ расчехлил музыкальные инструменты и устроил своеобразное соревнование, стремясь перепеть конкурирующие группы. В Александрове нас ожидала пересадка на местный поезд, и тут начался уже настоящий экстрим. Посадка на этот несчастный состав из пяти или шести вагонов напоминал фильмы о войне: люди в вагонах и тамбурах стояли как рыба в консервных банках, ну а те, что сидели, на коленях держали рюкзаки, на которых располагались представительницы прекрасного пола. С какого-то момента пройти в вагон стало невозможно и замешкавшихся приятелей втаскивали через окна. Редкие местные пассажиры смотрели на все это с ужасом, так же как и кондукторы с нарядом милиции, исчезнувшим через некоторое время от греха подальше. В общем, в поезд влезло, наверное, около тысячи человек, а отправление задержали на полчаса, так что, когда тепловозик загудел и натужно-медленно начал движение, все очень обрадовались. Состав полз до нужной нам станции часа два, останавливаясь буквально «у каждого куста». В связи с предельной стесненностью, даже песни как-то не пелись, а выходящих на остановках местных жителей в буквальном смысле слова передавали к дверям на руках. На станции назначения вместо пары положенных минут поезд стоял полчаса, пока все не выгрузились, полностью заполонив платформу и окрестности. К этому времени уже стемнело, но всё десантировавшееся общество двинулось за неведомыми нам ведущими по проселочной дороге через поле к чернеющему впереди лесу. Ориентироваться в пространстве и выбрать направление помогали зависающие в ночном небе ракеты, которые запускали где-то в нескольких километрах от нас организаторы слета. Тысячи ног дружно топтали дорогу, поднимая нешуточные клубы пыли, в которой исчезли даже местные собаки, чуть не сошедшие с ума от количества неведомого народа и собственного лая. Где-то через пару километров колонну обогнал «уазик» с двумя не совсем трезвыми сержантиками милиции, которых видимо вызвали обалдевшие от нашествия аборигены. Растерявшиеся стражи порядка начали было в «матюгальник» призывать всех вернуться, но народ шел молча и непреклонно, так что менты быстро ретировались. Наконец мы вышли к редкому лесу, переходящему в кустарник. Далее высокий берег плавно спускался к реке, в воде которой отражались луна и звезды.
В этой ночной красоте народ деловито ставил палатки и зажигал костры. И вот уже закипели котелки, кружки с горячим чаем пошли по кругу, зазвенела стеклотара, забулькало содержимое, из рюкзаков извлекались бутерброды и нехитрая закуска. А потом уже весь лес наполнился нашим теплом, и это несмотря на прохладный ветер и последовавшее за ним быстрое похолодание. Ну а когда зазвенели гитары и голоса, ночь и вовсе стала уютной и романтичной. Мы с Бобом тоже развели свой костерок и хорошенько «накатили» за начало вожделенного мероприятия, а потом отправились в обход по большим и теплым компаниям, где присоединялись к поющим, или просто слушали, параллельно знакомясь с группами и людьми. И было в этом такое единение, такое неподдельное счастье, дополняемое бездонной чернотой неба и светом звезд, что время останавливало свой бег и хотелось, чтобы действо продолжалось и продолжалось. Правда, не все выдерживали крепость водки Каширского розлива, так что наш сосед, натянувший палатку между двумя соснами, вначале переругался со своей девушкой, а потом долго бродил, сбивая растяжки, и утихомирился только под утро, когда залез в палатку, превратившуюся в брезентовый кокон. Наслушавшись песен, мы тоже под утро залезли в свои спальники и уснули сном молодых и счастливых людей.
Разбудили нас два фактора: поднявшееся солнце, ослепительность которого не смог приглушить даже брезент палатки, и «дубак» от которого не спасали наши летние «спальники». Выбравшись из палатки, мы поразились кристальной прозрачности воздуха, с которой контрастировал дымок от почти потухших костров, а также ярким цветовым пятнам палаток на фоне зеленого леса, напоминающим картины импрессионистов. Впрочем, ледяной ветер не располагал к созерцанию, так что мы быстро организовали плотный завтрак из макарон с тушенкой и огненным чаем, а потом отправились на разведку. В отличие от «принявших на грудь» накануне и теперь отсыпающихся первопроходцев, постоянно прибывали новые группы участников, которые обустраивались и разбредались по окрестностям. От людей, похожих на организаторов, мы узнали расположение основных площадок, где будут импровизированные эстрады, а также – что основной концерт начнется в девять часов вечера, а за пару часов до него пройдет парад «кустов». Одновременно нам указали путь к местам общественного пользования и расположению автоцистерн с водой. Первые были предельно незамысловатыми: здоровенные ямы, выкопанные экскаватором и обнесенные натянутым на колья брезентом. Особенно это никого не стесняло и не волновало, все прошли и походы, и «картошки», и стройотряды. А вот за водой образовались очереди, так что мы сбегали к нашей палатке и залили все емкости впрок. Уже после обеда почти на всех площадках начались спонтанные концерты, и зрители порой подпевали любимые песни так, что заглушали исполнителей. Официальный же старт грандиозному мероприятию дал парад «кустов», который чем-то пародировал наши праздничные демонстрации. Одетые в смешные самодельные костюмы представители клубов старались изобразить какие-то сценки из жизни, несли плакаты и флаги с названиями и эмблемами своих объединений. Зрители приветствовали всех с энтузиазмом и пытались рассмотреть или придумать подтекст в этой демонстрации. После марша народ потянулся с матрасами и подстилками на берег реки, который образовывал естественный амфитеатр и должен был стать местом главного ночного концерта. Мы тоже успели занять хорошие места, и пошли бродить по окрестностям. На поляне леса выступали ребята из ансамбля «Последний шанс», которые веселили народ песнями и повторяли их «на бис». Судя по их весьма помятому виду, они праздновали еще с вечера, так что, несмотря на просьбы «еще и еще», закончили выступление, сославшись на подготовку к главному концерту.
Основное мероприятие слета началось с представление участников и гостей. Закрывшие своими телами весь берег зрители с поднятыми палками и прикрепленными к ним микрофонами, именуемыми «удочками», радостно приветствовали каждую очередную фамилию, но вот когда очередь дошла до представителя обкома комсомола, все дружно загудели, а кое-кто и присвистнул – «каэспэшники» знали, что власти их недолюбливают. Затем начался концерт, и многотысячная толпа слилась в едином обожании своих кумиров. Выступающие реально представляли весь Советский союз – от Молдавии до Владивостока, и от Мурманска до Киргизии. Концерт длился часов пять – и никто не хотел расходиться, словно боясь растерять это обретенное и прекрасное чувство единения. И даже после официального окончания концерты продолжились у каждого костра, и на любой полянке, между которыми сновали люди с портативными магнитофонами, стремясь сохранить память о прекрасных песнях и счастливых людях, их поющих. Потом было утро, спонтанные выступления продолжались, также, как и общение и братание, сопровождаемое совместным потреблением всяческих веселящих напитков (позже говорили, что это был первый слет, когда опустошенные бутылки вывозились грузовиками). Обратная дорога проходила хоть и весело, но с небольшим оттенком грусти, порой мне казалось, что люди боялись расплескать те эмоции, которыми так щедро одарили их эти три дня. Я сам потом целую неделю отходил от полученных впечатлений, пришлось даже переписать некоторые записи концертов у ребят, с которыми я познакомился на берегах Нерли.
Вынырнув из воспоминаний, я постарался сосредоточиться, чтобы дописать кусок отчета, который к тому же должен был попасть в учебное пособие по колебаниям установок. Мои творческие мучения прервало появление Сани Дмитриева, еще одного молодого специалиста, с которым мы вместе пришли на кафедру. Он явно пребывал в растерянном состоянии, и будто бы искал кого-то, кому можно было бы излить душу. Оказалось, что он был отмобилизован на проведение ежегодных научных межотраслевых семинаров по теме «Дуб». Эти конференции изначально были задуманы как обмен научно-техническими разработками представителей профильных ВУЗов, отраслевых НИИ и КБ, а также военных и ученых со всей страны. Проходили они, как правило, летом, во многом из-за того, что значительная часть докладов проводилась на экспериментальной базе на природе и не без помощи различных объединяющих единомышленников горячительных напитков. Именно там градус оборонной науки зашкаливал, а дискуссии перерастали в нечто большее: новые разработки, серии испытаний, совместные патенты и внедрения. Так что «дубовые семинары» были не только доброй традицией, но еще и эффективной формой государственного стимулирования учебной и академической науки для более тесного сотрудничества с закрытыми отраслями.
Были у этого мероприятия и свои герои: из сибирского научного городка приезжал доктор наук по фамилии Синявин, который имел неформальное прозвище «адмирал», а с Урала завсегдатаем семинаров был представитель тамошнего политеха доцент Калашов, которого все звали «пулемет». Глядя на них можно было подумать, что они весь год ждали именно этого момента, так как «оттягивались» по полной программе. На кафедре была традиция закреплять за уважаемыми учеными молодых специалистов, которые могли бы им помочь с какими-то вопросами в Москве. Вот и Саню прикрепили к доблестному спаянному дуэту, который отнесся к этому чуть ли не с радостью. Сложности начались сразу же, так как бытие дружного коллектива имело примерно такой расклад: с утра ученые мужи, быстро раскидав на троих стоимость бутылки водки и закуски, завтракали, в обед – святое дело – уходила пара бутылочек, а вечером – как уж получалось, а получалось очень ударно и до упора. При этом отказаться было невозможно, доктора – доценты были на редкость убедительными людьми. Мало того, что Дмитриев был в целом человеком малопьющим, но и по денежным ресурсам он был со своими подопечными в разных весовых категориях, так что три дня семинара проделали прореху в его бюджете и «заначке», а жена заявила, что не будет жить с алкоголиком. Саня уже не знал, куда деваться от оказавшегося таким опасным поручения. А тут произошел и совершенно забавный случай. Опытные ученые поселились ближе к природе на экспериментальной базе в знаменитой квартирке для командированных, расположенной на последнем этаже жилой «девятиэтажки». Квартира эта имела неоднозначную славу, так как научные постояльцы довольно часто устраивали в ней бурные застолья. Вот и в этот раз «пулемет» остался где-то в Москве у родственников, а вот «адмирал» напротив поздним вечером «догнался» техническим спиртом, а под утро в полном соответствии с кликухой решил отмокнуть в ванне. Естественно, его развезло, он благополучно уснул, вода остыла, и уже слегка посиневшим от холода он был обнаружен утром уборщицей, которая пришла прибраться в квартире. Естественно, тетка, увидев тело, заорала «Утоп!», и бросилась в соседнее здание, где находился директор базы. От вопля «адмирал» проснулся и понял, что нужно «рвать когти», поэтому он слил воду, быстро оделся и выскочил на улицу, сделав вид, что делает утреннюю прогулку по живописным окрестностям. Директор, примчавшийся на полученный сигнал, не обнаружил в ванной никого и «спустил всех собак» на уборщицу, которая божилась, что видела синего утопленника. Обмениваясь любезностями, недалеко от девятиэтажки они столкнулись с прогуливающимся ученым, в котором бдительная тетка тут же опознала человека из ванны. «Адмирал», несмотря на мокроватые волосы и могучий перегар с гневом отверг «гнусные инсинуации», но директор все же позвонил в Москву и попросил провести с «уважаемым гостем» разъяснительную работу. Так что руководство кафедры с утра еще и «напихало» Сане за ослабление контроля подопечных.
В общем, состояние приятеля было близко к истерике: – У меня от водки здоровья уже никакого нет, деньги все истратил, до зарплаты не дотяну, с женой поругался, а теперь я еще должен смотреть, не плавает ли в ванной один заслуженный, но сильно пьяный ученый. А утонул бы? Представляешь, что бы началось. И вообще, им Москва – это одно большое развлечение, но, сколько ж нужно здоровья иметь, чтобы несколько дней «не просыхать», и при этом еще и башкой соображать, на семинаре выступать – все это Саня выпалил, как псевдоним одного из своих подопечных. Я ему посочувствовал и предложил навскидку уйти под каким-нибудь предлогом на больничный, тем более что Дмитриев не отличался богатырским здоровьем. Саша на мгновение задумался, потом просиял, сказал, что есть знакомая врачиха, которая наблюдает его по поводу аллергии, и теперь он готов упасть ей в ноги, лишь бы спасла его от «спитой парочки». С этими словами страдалец рванул по коридору с видом человека, который вдруг обрел мечту.
Я же вспомнил свой опыт участия в прошлогоднем подмосковном «дубовом» мероприятии. Поначалу все шло своим чередом: выступающие бодро докладывали, присутствующие обсуждали, задавали вопросы и слушали ответы. Но вот когда доклады закончились, и все прошли к накрытым столам, а оттуда зазвучали тосты, похожие на залпы салютов, которые могут произносить лишь заслуженные артиллеристы, семинар, показалось, начался по-настоящему. Тут и там разгорались горячие споры, научные дискуссии, градус которых нарастал пропорционально увеличению объемов градусов поглощенных. Так что в последней электричке, на которую двинулась та часть ученых, которая еще могла это делать, собралась большая и дружная компания. Как всегда неизвестно откуда появилась еще водка, а потом еще и технический спирт (куда ж без него технической же интеллигенции). Где-то на полпути к столице в нашем веселом вагоне материализовался сержантик милиции, явно пораженный увиденным. Был он худеньким и маленьким, но вдруг решил показать себя представителем власти. Срывающимся голоском он потребовал прекращения «банкета» и даже попытался растолкать совсем разомлевшего доцента, грозя ему доставкой в отделение милиции. Со стороны ученых это вызвало дружное непонимание, и на сержантика надвинулся почти двухметровый представитель авиационного НИИ, который зычным голосом трагика произнес: «Вы кого забираете? Вы лауреата Государственной премии СССР забираете, сатрапы!». Вряд ли сержант знал слово «сатрапы», но оценил внушительный вид оратора весом за центнер, поэтому ретировался, пробормотав с безопасного расстояния, что он еще вернется, но уже с подмогой. После его исчезновения «высокое собрание» приняло решение «от греха подальше» передислоцироваться в другой вагон, благо они почти все были пустые. До Москвы все запасы спиртного были благополучно уничтожены, так что высадка на пустынный ночной вокзал была сама по себе забавным зрелищем. Кого-то ждали машины, быстро забитые друзьями «под завязку», кто-то поймал такси, нам же, представителям общества молодых специалистов, повезло попасть на последнее метро. Ожившие воспоминания были настолько четкими, что я пожелал Сане выжить в неравной борьбе с «адмиралом» и «пулеметом», и порадовался, что ныне меня миновало высочайшее доверие кафедральных бонз по тесному и неформальному взаимодействию с миром советской науки.
Перед Новым Годом
Новый Год для студентов – праздник относительный, даже в первую ночь года приходилось помнить о неотвратимости сессии и экзаменов, особенно если сдавать приходилось числа второго или третьего января. Для коллектива кафедры предновогодняя суета имела несколько иной смысл – это была небольшая передышка между зачетной неделей и сессией, когда самым главным было минимизировать общение с хроническими прогульщиками и отставшими студентами, готовыми отловить тебя в самый неподходящий момент и с помощью нытья и рассказов о тяжелой доле добыть зачет или отработку лабораторных. Обычно сам я не зверствовал и не мучил учащихся: тем, кто посетил большинство лабораторных, ставил зачет автоматом, остальным – после прочтения пропущенного материала. Но в этом семестре случилась забавная история. Еще на первой лабораторной минут через десять после начала в дверь проскользнул студент и с порога начал бормотать о трудностях, которые он преодолевает, добираясь на занятия из Подмосковья. Облик страдальца и юродивое нытье что-то мне напоминало, и, когда на следующем занятии явление повторилось, я вспомнил свои студенческие годы. Был у нас такой тип Федя Черкасов, он пришел в нашу группу из академического отпуска и под эту марку «косил» от всех физически затратных мероприятий типа «картошек» или стройотрядов, зато постоянно через профком выпрашивал себе направления в профилакторий. О его таинственных болезнях никто ничего не знал, похоже это были лишь способы добиваться поблажек, в том числе и на зачетах и экзаменах. Ходил Черкасов в каком-то совершенно деревенском «а-ля джинсовом» костюме отечественного производства и заношенных ботинках. В нашей группе не принято было кичиться одеждой, были ребята из разных городов и семей, которые подрабатывали грузчиками или дворниками, чтобы получить добавку к стипендии и не висеть на шее у родителей, но даже они одевались намного лучше. А уж когда мы узнали, что папа у Черкасова высокооплачиваемый научный сотрудник и в семье даже есть мечта советского времени – автомобиль «Волга», то все поняли, что его одежда также является частью этакого юродивого образа, который человек осознанно для себя выбрал, чтобы легче жилось. Именно поэтому в группе его не очень жаловали, а уж когда засекли, что время от времени Черкасов посещает «шестой этаж», где располагался особый отдел, все стали еще больше дистанцироваться от потенциального «стукачка». Самое интересное, что у него как раз была манера опаздывать на занятия, заходить и рассказывать о том, как долго он вынужден добираться до института, наверное, расчет был на то, что преподаватель запомнит такого рвущегося через препятствия к знаниям студента. До окончания института было несколько некрасивых моментов с участием Черкасова, когда он вполне мог получить (и получал) хорошего товарищеского пинка, но связываться с ним особо никому не хотелось. Распределился он еще с несколькими нашими «однокашниками» в знаменитое КБ, где сразу начал очень активно заниматься общественной работой, пытаясь пролезть в комитет комсомола и партию, но слушок о его специфических качествах распространился и там, а кому охота была в закрытом заведении общаться с человеком, который мог на тебя состряпать «сигнал».
Следуя воспоминаниям, я не очень удивился, обнаружив в журнале у своего студента фамилию Черкасов - ну младший братец, весьма похожий на старшего. На занятия он ходил не очень регулярно, так что образовались долги по лабораторным и, чтобы быть допущенным к экзамену, их нужно было отработать. Не знаю уж, что гниловатый братец ему пообещал, но за зачетом молодой пришел с весьма самонадеянным видом. Мне с ним возиться совершенно не хотелось (дел текущих – невпроворот), так что я дал ему методички, попросил проработать «от сих и до сих», а сам отправился на рабочее место. Где-то через сорок пять минут меня вызвали в предбанник кафедры, там подпирал стену Черкасов. Мы прошли в лабораторию, где я и задал ему пару простых вопросов по пропущенному материалу. Вместо ответа, это чудо, подмигивая, заявило мне буквально следующее: «Привет от Федора», и протянуло направление на зачет, явно ожидая, что я расчувствуюсь от ностальгии по студенческому времени, в котором имел место и его братец. Лучше б он ничего не говорил, я сразу вспомнил липкую рожу своего так сказать, одногруппника и все его гадости. Ледяным тоном я сказал нахальному товарищу, что не собираюсь тратить свое время, если он не желает даже прочесть материал, но потом подумал, что лучше быстрее отвязаться от навязчивого бездельника, и дал ему еще час. Однако и по прошествии этого времени, он с видом глубоко оскорбленного человека продолжил передавать мне приветы и ныть о тяжелой студенческой доле, а вот на вопросы ничего ответить не смог. Тут я не на шутку разозлился, сказал, что обратный привет можно не передавать, а вот допуска на экзамен при таком отношении ему не видать. Черкасов отправился восвояси, но на следующий день я видел, что он крутился вокруг преподавательской и обхаживал Секалова, который выполнял функции дежурного преподавателя. Судя по тому, что ко мне он больше не обратился, этот сеанс юродства был успешным, и ему подписали допуск на экзамен. Правда, дня через три мне позвонила девушка, с которой мы вместе учились, а потом она распределилась в КБ вместе со старшим Черкасовым и еще пятью выпускниками. Она радостно поведала, что на работе Федя в бешенстве начал им рассказывать, какой я гад, и измываюсь над его братцем, чем привел всех наших в веселый восторг, а посему мне от них большое спасибо. Других проблем с лабораторными у меня не было, и я сдал в деканат ведомости, чтобы успеть поучаствовать в другом интересном мероприятии.
Именно сегодня должен был состояться решающий матч первенства факультета по баскетболу, где мы играли с самыми принципиальными соперниками с кафедры автоматизированных систем. Я заскочил на рабочее место за сумкой с формой и двинулся в сторону Главного корпуса института, в спортзале которого мы и должны были рубиться в финале. Пятерка их игроков была уже на месте и разминалась, в основе ее было боевое трио из профессора Иванцова, уже кандидата технических наук Рогова и инженера Толи Командирова, не очень высокорослое, но коренастое и сыгранное за многие годы. Наша команда собиралась, как правило, в последний момент, и в игре уповала в основном на индивидуальные действия. Сегодня еще повезло: пришел и старший научный сотрудник Гуляев, имевший вполне приличный рост, и завлаб Кирилл. Так что с учетом нашего молодежного трио в лице меня, аспиранта Жоры и стажера Мити, а также вернувшегося на кафедру из армии старшего инженера Милохина, даже на замену хватало. Матч был упорный: имея преимущество в росте, мы выиграли подбор, да и броски противников «прихватывали», так что в результате выиграли два очка. В прошлом году сражались примерно так же, только счет был наоборот, так что никаких антагонизмов не было – вместе направились в близлежащий «пивнячок» – по паре кружек мы честно заработали, а больше нельзя, дабы не смущать остальных сотрудников на фоне подготовки к Новому году. Вообще, спортивные соревнования на факультете были регулярными, за участие в них отчитывались и партбюро, и местком, и комсомольская организация. Помимо внутренних соревнований, мы участвовали в институтском первенстве сотрудников, где наше баскетбольное противостояние с факультетом общих предметов (читай – кафедрой физвоспитания) было суперпринципиальным, и даже скандальным, так как последние три года решающие матчи заканчивались с разницей в одно очко и сменой победителя.
За пивком я разговорился с Дмитрием Винокуровым – самым молодым нашим приятелем. Он был весьма интересным парнем, не по годам серьезным, немногословным и даже мрачноватым. Отец его был чиновником достаточно высокого уровня в оборонном министерстве, поэтому формально Дима должен был проходить на кафедре по квоте «блатных», но по факту в нем не было ничего «мажорного», и мы быстро подружились, тем более что вместе играли в баскетбол. В остальном Винокуров, как и все, что-то изучал в газодинамических процессах, что-то считал, ставил эксперименты и ездил с нами на картошку. Забавно было то, что свою серьезность он переносил и на общение с прекрасным полом. Девушек он почему-то предпочитал находить в нашем институте, не избалованном женским присутствием, ухаживал за ними очень правильно, по регламенту: три месяца встреч после занятий, провожаний домой, затем период посещений кино и мест для гуляний. Следующим обязательным шагом Митя считал серьезное предложение с последующей женитьбой. Сначала он прошел этот путь со студенткой с факультета механизации, папа который относился к интересному советскому феномену – так называемым «слесарям в пыжиковых шапках». Как правило, это были обязательно члены партии из рабочего класса (как самого революционного), которых власти всячески и всюду выдвигали: делегатами на съезды, депутатами в советы разных уровней, членами всяких комиссий. Они всегда голосовали без отклонения от генеральной линии, за что и получали вознаграждения в виде квартир, продовольственных и иных товаров (отсюда и одинаковые пыжиковые шапки, в которых они важно ходили на собрания и демонстрации). Папа невесты как раз был депутатом местного совета в районе Текстильщиков, где собственно и проживал. Свадьбу Митя и его избранница сыграли в полном соответствии с деревенскими традициями, по которым тесть с тещей явно ностальгировали. По несчастью Дима попросил меня быть свидетелем, так что я в полной мере вкусил прелести игр на свежем воздухе в виде похищения и выкупа невесты, преодоления веревочных заграждений с помощью мелких денег, исполнения плясок и песен, ну и еще кучи всяких забав, о которых и не подозревал. Мало того, что, не зная этих приколов, чувствуешь себя лишним на этом празднике жизни, так еще и обязанности свидетеля по «золочению ручек» направо и налево незаметно проделали в моем денежном запасе ощутимую дыру. Зато многочисленные деревенские родственники веселились от души, дружненько нажрались, хотели устроить драку, чтоб «как у всех», орали «Горько!» до потери пульса. Митькины родители тоже явно тяготились таким празднеством и пару раз порывались уйти, особенно когда откуда-то появилась самогонка, и гости начали «выпадать в осадок» пачками. Приятным было только то, что меня домой отвезли на машине, и то, что утром голова почти не болела, так как я на этом действе особо и не выпил. А вот жизнь у молодоженов не задалась по весьма неожиданной причине. Родители скрыли от Мити, что у девушки были признаки шизофрении, надеясь, что семейная жизнь и гормончики положительно скажутся на ее состоянии, но произошло обратное. Молодая жена впала в криз, лежала в больнице, потом какое-то время все было вроде нормально, но затем последовали ухудшение и уход в академический отпуск. Димины родители от всего этого совсем обалдели, стали на него давить, да и он чувствовал себя обманутым. В результате молодой супруг сделал попытку уйти, что еще более усугубило состояние жены. Тут уже тесть почувствовал себя обиженным, попытался на Митю давить, а потом вообще заявил на него в местное отделение милиции, уверяя, что это он довел дочку до такого состояния. После этого был довольно длительный и нервный развод, сопровождаемый взаимными упреками, исчезновением документов и прочими приключениями.
Казалось бы, столь неудачный опыт должен был надолго отбить у Димы желание даже думать о представительницах прекрасного пола, ан нет. Наш серьезный товарищ походил мрачным месяца три, а потом в лучших традициях вновь ступил на скользкую дорожку. На этот раз даму сердца он нашел на другом факультете – и еще более оригинальную. Девушка была смуглой, как дочь Индии с густыми черными бровями и волосами. Оказалось, что ее родители были представителями какой-то древней народности солнечного Азербайджана и весьма строгих нравов. Впрочем, зря они волновались и сомневались – наш друг в лучших традициях вышел месяца за четыре на новое брачевание, хотя даже я, например, еще не отошел от предыдущего, так что сразу заявил жениху, что свидетелем не буду ни при каких условиях (честно говоря, я даже представить себе не мог, по каким канонам могут проходить свадьбы у таких джигитов). Так что пришлось отдуваться Жоре. Понятно, что на свадьбе присутствовала чуть не вся диаспора (я честно никогда не видел такого количества усато-бородатых смуглых лиц), они произносили много тостов на непонятном языке, привезенные вина и коньяк лились рекой, вот только Митины родители выглядели еще более ошарашенными, чем во время предыдущей свадьбы. В конце действа после зажигательных танцев и речей, молодым вручили ключи от отдельной квартиры как бы от представителей диаспоры. Мы, честно говоря, надеялись, что договоримся с Винокуровым и сможем теперь у него собираться в теплой мужской компании, но молодая жена поселила в этом жилье какую-то дальнюю родственницу, которая должна была помогать по хозяйству. Та одевалась во все черное, и так зыркнула на нас глазами, когда мы с Жорой как-то зашли к молодым, что выпить сразу расхотелось, да и есть (отравит еще, не дай бог). Так мы потеряли друга в очередной раз, и что-то мне подсказывало – не последний.
И вот мы потягиваем пиво, а Митя рассказывает, как он приобщается к миру востока. Нет, жена в общем хорошая, только молчаливая, да и выбраться куда-то в кино или в кафешку – целая проблема. Родственница говорит только на их тарабарском или молчит. Родственники, правда, постоянно приезжают – уезжают, останавливаются в маленькой комнате, на русском говорят плохо, он их даже не различает, но жена обязана за всеми поухаживать. В общем, Димка в Москве стал себя ощущать как на Кавказе, с родителями общается мало, а мама все время плачет, и говорит, что он изменился. Я согласился с мамой, и сказал, что скоро он будет кинжал носить и лезгинку отплясывать, только приятелю нашему было не до смеха. Нужно было возвращаться на кафедру, и я пожелал собеседнику крепиться, и, самое главное, повременить с заведением детей, а то обратной (и уже пройденной один раз) дороги может и не быть. Для прикола на прощание я напомнил Мите комедию «Кавказская пленница» и крылатую фразу о том, что ошибки нужно смывать кровью, о чем и пожалел, так как совсем расстроенный товарищ загрустил и даже произнес обреченно: «А может в армию уйти…», напомнив уже мне об одном вопросе, который постоянно нужно было как-то решать.
Проблема эта была всеобщей по форме, но персональной по содержанию, а кроме того неотвратимой и периодичной, с весенне – осенними обострениями, как шизофрения. И называлась она – Советская Армия. Наш доблестный ВУЗ был одним из самых продвинутых с точки зрения работы военной кафедры, которую возглавлял аж генерал – майор (в стране было всего два таких ВУЗа – наш и МГУ). За три курса нас не только регулярно принуждали к стрижке излишне длинных локонов, но и слепили из разгильдяев – студентов не самых плохих офицеров запаса. Завершающим аккордом обучения были сборы на территории тогда еще не «свидомой» Украины где-то между Полтавой и Кременчугом. Там среди бескрайних полей мы постигали тяготы службы в славных войсках ПВО, а заодно участвовали в сельскохозяйственных и иных видах работ, которые придумывали для дармовой рабочей силы сопровождавшие нас изобретательные офицеры с военной кафедры. Обмундированные в форму образца 1943 года (гимнастерка, вместительное галифе, пилотка, сапоги и ремень) мы очень хорошо подходили под прозвище «партизаны», вызывая слезу у помнивших войну местных стариков и старушек. Иногда ностальгия вылезала нам боком, как в случае с увольнением нескольких наших соратников, полученным за сдачу крови. Можно себе представить субботу и украинскую деревенскую свадьбу, на которую неожиданно попадает группа хлопцев в форме Великой Отечественной Войны, ну прямо как артисты кино. В результате из увольнения они не пришли, а приползли в прямом смысле этого слова глубокой ночью, а утром «киноартисты» уже вовсю копали громадную противопожарную яму, поминая недобрыми словами неуемное радушие аборигенов и коварство горилки. Тем не менее, сборы закончились без потерь, а после экзамена в Москве, мы были произведены в офицеры запаса. С лейтенантскими звездочками каждый обращался по-своему: двое из нашей группы предпочли распределению на периферийные заводы неплохо оплачиваемую службу в рядах СА и возможность поволочиться за особями женского пола в гарнизонах. Кто-то сумел через связи устроиться в военные НИИ, где получал почти в два раза больше, чем в «оборонке» за практически такую же работу.
Для обычных же молодых специалистов, а особенно – занимающихся наукой, армия становилась головной болью на добрый десяток лет, ведь у офицеров призывной возраст был больше, чем у солдат. Кому ж хотелось в самый разгар работы и/или подготовки диссертации «загреметь» на пару лет в совершенно другую жизнь. Не спасали и справки о том, что ты занимаешься работами, связанными с обороноспособностью страны. Правда, мне с помощью советов знающих людей, удалось хотя бы на пару лет освободить себя от общения с армией. Дело было в том, что нас после окончания ВУЗа для простоты приписывали к одному из райвоенкоматов столицы, после чего ты должен был сам взять направление из «своего» такого же учреждения, становясь на учет уже как офицер. Но можно было «включить дурку» и не заниматься переводом личного дела: военкоматовская машина была неспешной и очень бюрократичной. Был, правда, риск, что обнаружив просроченную справку из института, они хватятся, но забрать офицера в солдаты инструкции не позволяли, так что время выигрывалось в любом случае. Так и получилось: какое-то время меня не трогали, но через два года осенью пришла повестка из райвоенкомата, которую я проигнорировал, как и следующую (мало ли что может случиться с бумажкой, которую не вручали под расписку). Дождавшись окончания осеннего призыва и самого безопасного зимнего времени (в это время даже на сборы не забирали), я явился по повестке в свой военкомат. Веселый капитан попытался меня отправить на солдатскую медкомиссию и перевыполнить план набора, но я разочаровал его, назвав «коллегой». А так как за призыв офицеров отвечал другой товарищ, то мне просто вручили запрос и отправили на поиски своих документов. Подождав еще немного, я заявился в военкомат, куда направлялись наши «дела» в слегка расслабленном состоянии, за что чуть было не поплатился. Посмотрев запрос, майор выдавил садистскую улыбочку и голосом, не сулящим ничего хорошего, произнес – Так вот ты какой, призывник Симонов. Я ж тебя гада два года жду, мне руководство каждый призыв капает, что у нас дела болтаются до сих пор, а в армии офицеры нужны. – Ты что, страну свою не любишь? – добавил он решающий (на его взгляд) аргумент. Тучи явно сгущались, поэтому вспомнив, что порядок не только основа, но и беда армии, я вытянулся «во фрунт» и поставленным командным голосом выдал свой весомый контраргумент: – Никак нет, товарищ майор, люблю, но как законопослушный гражданин ожидал официальной бумаги, то есть повестки, дабы на законных основаниях осуществить перевод документов по месту призыва! – Майор понял, что покуражиться надо мной не получается, но отступать не хотел, а потому пригрозил прямо при мне позвонить районному военкому с просьбой забрать излишне хитрого лейтенанта в самую что ни на есть «дыру», самый богом забытый гарнизон. «Ну уж фиг вам, призыв закончен» – подумалось мне, и, изобразив патриотический порыв и любовь ко всему «цвета хаки», я в том же духе произнес ключевую фразу: «Если стране нужно, я готов выполнить свой долг!» и даже попытался щелкнуть каблуками. Майор с прищуром пытался просверлить меня взглядом, но ни один мускул на моем лице не дрогнул. Мы оба понимали игру, но других вистов на меня не было, и офицер сдался, напоследок высказавшись, что таких жуков нужно гуталином исправлять, которым сапоги чистят. Так мои документы отбыли в нужном направлении, и через месяц я стал обладателем зелененькой книжечки, одновременно «засветившись» перед грядущим весенним призывом. Хорошо еще, что болтаясь по родному военкомату с документами, я провел рекогносцировку, определяя и запоминая «опасные» кабинеты и их обитателей, которые занимались призывом и направлением на всякие сборы и медкомиссии.
Очередной призыв сначала проходил по обычной схеме: разослали повестки, кто пришел – «попал», потом второй заход, если все равно недобор, еще один вызов, на который все-таки лучше было явиться, а то ведь и с милицией могли обеспечить явку. Так что на третью повестку, да еще с направлением вроде как в «нестрашный» кабинет, пришлось райвоенкомат посетить. Захватив на всякий случай справочку о том, что занимаюсь работой, связанной с обороноспособностью страны, я прибыл под светлые очи очередного капитана, который сначала уставился на мою повестку, потом звонил куда-то, а в конце заявил, что девчонки ошиблись с номером кабинета, а ждут меня совсем в другом месте, куда и сопроводил меня лично (бдительный оказался, змей). Так мне не удалось «потеряться» в коридорах и пришлось пройти в нехороший кабинет, перед которым толпилось подозрительно много народа. Там усталого вида майор сказал, что мне рады, как родному, так как пришла дополнительная разнарядка, и уже завтра натощак я должен явиться на медкомиссию по повестке, которую и вручил под расписку. Моя попытка сопроводить справку с работы рассказом о том, что обороноспособность страны безнадежно рухнет с моим уходом в армию, не произвела на товарища никакого впечатления, а бумага была отправлена в ящик, сопровождаемая фразой, что скоро стол развалится от подобной макулатуры. Всю дорогу до кафедры я обдумывал ответные действия, а потом сразу пошел к шефу. Перспектива моего ухода в армию его совершенно не устраивала, поэтому он позвонил в институтскую поликлинику и через полчаса я стал обладателем больничного листа на неделю с диагнозом «вирусная инфекция», а потом оформил командировку на полигон на месяц. Ну а чтобы бравый майор не тешил себя иллюзиями насчет моего появления, на следующий день ближе к вечеру я попросил Вику по дружбе изобразить как бы мою сестру и сообщить, что я не могу добраться до военкомата, будучи сраженным опасной болезнью и высокой температурой, после чего и положить трубку. Викуля оказалась хорошей актрисой и все выполнила в точности, а я получил урок на будущее и с тех пор стал еще тщательнее определять степень угрозы со стороны армии, дабы свести общение с военкоматом до вынужденного минимума.
Весна. И этим все сказано
Все-таки май месяц лучшее время в году: деловая жизнь кипит, впереди ощутимо маячит отпуск, даже круговерть студентов воспринимается нормально – все озадачены, мелькают листы проектов, заданий. Природа пробуждается и даже на работу идется веселее. Считается, что на кафедрах жизнь вольная, но только не у нас. А все дело в том, что на утренней регистрации стоит начальник лаборатории Николай Васильевич. Он если и уступает в своем рвении другим привратным персонажам типа Цербера, то совсем не много, и даже трехминутное опоздание с садистской улыбкой отмечает в журнале. Вообще-то, его об этом никто не просит, и санкций за такие опоздания обычно не применяют, просто человеку нравится чувствовать себя сколь-нибудь могущественным, а тебя – пресмыкающимся. В целом, Николай Васильевич не является вредным человеком, может просто воспитывался где-нибудь рядом с многочисленными лагерями, или родственники служили в системе исполнения наказаний. Хорошо еще, что руководство кафедры к такому утреннему садизму относится снисходительно, рассматривая его скорее как традицию. Ну а после 10 у нашего стража врат начинаются лабораторные, и он прекращает свои регистрационные подвиги, так что, если опаздываешь на несколько минут, бывает лучше подойти попозже и подписать бумажку у руководителя, что с утра был в библиотеке.
Весна берет свое, и первый кого я обнаруживаю возле своего рабочего места – это наша машинистка Светочка. Вроде как зашла по делу – и вопросы у нее по печати текста отчета по моей рукописи, и листочек в руке, как полагается, но глаза… Что им отвечать, я не знаю, так как обманывать такое искренне-наивное и милое существо рука не поднимается. Я еще месяца три назад стал замечать, что она смущается и краснеет, когда я с ней разговариваю. По привычке стал подкалывать Светку, так – на грани флирта. Да видно только подлил масла в огонь, вот теперь и пожинаю плоды работы с молодыми специалистами. Самое главное, что времени на эти вздохи и паузы тратится столько, что о работе приходится забыть. Вот и сейчас, коса девицы толщиной с руку щекочет мне ухо, а грудь сопровождает своими движениями как бы рабочие вопросы: – Я тут вот слово не разобрала… – Вздох… – Ах, это «газодинамический» – Вздох… – А когда нужен отчет… – Вздох… – А ты когда освободишься… – Вздох… – У меня еще вопросы есть… - Два вздоха… – И т.д. и т.п. – Много глубоких вздохов…. Нет, я конечно не железный, так что смотреть на все это действо в окружении неслепых и неглухих научных сотрудников – это что-то на грани юношеского онанизма. Дабы прервать страдания прелестного создания, вызываюсь добровольно пойти и подвинуть стол и «тяжелую» печатную машинку, которые стоят вроде как слегка неправильно (между прочим, третий раз за месяц). В комнате секретарей сразу попадаю под пронзительный взгляд всезнающей и всевидящей Розы Ивановны, которая как настоящая делопроизводительница и секретчица помимо работы несет добровольную вахту по исправлению отклонений личной жизни двух своих подопечных – юной Светочки и шалой Вики. И так же как очи молодицы чайного цвета сияют от удовольствия, когда я корячусь с мебелью, стальные глаза начальницы напротив не теряют бдительности. Закончив трудовой подвиг, в качестве награды осторожно справляюсь насчет сроков печати нашего с руководителем учебного пособия, хотя и знаю, что Роза Ивановна является персоной, неподвластной ускорению, даже если оно исходит от завкафедрой. Ранжирование скорости исполнения заказов на печать она рассматривает как элемент самоутверждения, примерно так же, как утренние регистрации Николая Васильевича. Услышав ожидаемое «в процессе печатания», я ухожу с чувством исполненного долга, надеждой на ускорение выпуска пособия, а также на некую временную передышку от эротических вздохов Светы. В комнате меня ждут понимающее хмыканье мужиков и неожиданные веселые посетители.
Возле моего рабочего места оказалась «вычислительная парочка»: Валентина и Саня Дмитриев. Они увлекли меня в комнату рядом с машинным центром и с видом заговорщиков напомнили мне одну веселую историю. Дело в том, что молодой отец Ботин за период беременности и постродовой адаптации так достал нас рассказами обо всех тонкостях и особенностях поведения матери и ребенка, что мы стали подумывать, а не получить ли нам второе медицинское образование. Но в конце года на волне подписки на всякие издания в каталоге наткнулись на совершенно замечательный журнал «Акушерство и гинекология» да еще и на украинском языке. Быстренько скинувшись копеек по 50, мы оформили подписку от имени Сереги и на его адрес. Ответственный за подписку в парткоме сначала не хотел ее принимать, но мы убедили его, что Ботин выписывает столь оригинальное издание для мамы – врача, да еще и украинки. Далее оставалось только следить за тем, как на это отреагирует счастливый обладатель подписки, но он молчал, как рыба об лед, и не давал нам повода насладиться приколом. Но вот теперь коварная парочка придумала, как спровоцировать приятеля на реакцию. Серега заболел и находился дома, поэтому Валентина позвонила с телефона кафедрального ВЦ и, представившись сотрудницей почтового отделения, кокетливо поинтересовалась, может ли уважаемый подписчик Ботин в связи с летней перегрузкой почтальонов зайти сам за очередным журналом про гинекологию. Естественно, после этого в течение нескольких минут мы по громкой связи с наслаждением слушали разгневанную речь, которая неслась из трубки, о том, что он ничего не выписывал, и уже звонил по этому поводу столько раз, и даже писал отказное заявление и т.д. и т.п. Дабы уж совсем насладиться эффектом, Валя игриво сказала что-то про мужчин, которые осилив такое издание, уже сами по себе являются кладом для любой женщины, – и повесила трубку, так как грянувший хохот мог испортить всю игру. После такого замечательного мероприятия я с чувством глубокого удовлетворения отправился в факультетский вычислительный центр, где уже три дня с переменным успехом пытался просчитать необходимые варианты колебания установки при изменении свойств демпфирующих устройств. Машина наконец-то начала работать без сбоев, поэтому я мог переключиться на решение других вопросов.
А проблем набралось много: наш руководитель подвесил мне нехилую работенку в виде отслеживания процесса изготовления моделирующего стенда. Созданный мыслью аспиранта Гриши и перенесенный на чертежи агрегат находился в институтском экспериментальном производстве уже полгода, но конца процессу изготовления и сборки не было видно. То на одном, то на другом этапе что-то зависало, приходилось идти в цех, находить куски, заготовки, узлы, говорить с токарями, гальванщиками, фрезеровщиками и другими представителями околонаучного пролетариата. В какой-то момент мастер намекнул, что судьба стенда зависит от специальной смазки, коей в понятии вымогателя выступал спирт. Пришлось падать в ноги нашего заведующего лабораториями Кирилла, который был человеком, который получал «чистый» на нужды кафедры. Пол-литра действительно подействовали как ускоритель первой ступени корабля «Восток», и чудесным образом составные части оказались воедино и в одном месте, а луч надежды начать испытания стенда на экспериментальной базе в Горлово под Москвой мелькнул в беспросветной суете будней. Оставалось только определиться с графиком работ, выделением места на стенде и участниками исследований.
Про экспериментальную базу института следует рассказать особо. Ее создание началось как раз во времена «волюнтаризма», когда на волне эйфории от первых космических запусков и при помощи самого Королева, было принято решение развивать самые перспективные виды исследований. И вот как грибы в Подмосковье начали вырастать корпуса демонстрационных и учебных залов, испытательных стендов для отработки конструкций, двигателей, приборных блоков, антенн, а также полного цикла передовых технологий, включая плазменное напыление, композиционные материалы и т.д. Территория загородной базы была громадной, такой, что молодые специалисты разъезжали по ней на велосипедах, а наличие непонятно для чего созданной системы труб большого диаметра на высоких опорах, придавало ей сюрреалистический и таинственный вид. Великий Генеральный конструктор помог наполнить аудитории базы реальными образцами космической техники, включая «Восток» в натуральную (!) величину, спутники и даже спускаемые аппараты. И не было большего развлечения для лаборантов, чем пугать студентов, имитируя запуск двигателей продувкой воздуха через сопла в сопровождении нешуточного рева и вибраций. Но самым большим богатством экспериментального центра были сотрудники. Их в основном набирали из числа своих же талантливых выпускников, предоставляя им возможность, заниматься наукой и экспериментами на самом современном оборудовании, поступить в аспирантуру и готовить диссертации. Относительная свобода в деятельности позволяла проводить достаточно уникальные эксперименты и отрабатывать различные процессы и технологии, а большая доля молодежи делала коллективы яркими и мобильными. Дух творчества пронизывал жизнь сотрудников загородной базы и в работе, и в отдыхе: постоянные совместные вылазки на природу, поездки на катерах, спуски по горным рекам и спелеологические приключения – все это привлекало и тех, кто работал на кафедрах в Москве. Даже дискотека была, наверное, лучшая в подмосковном районе с «самопальной», но качественной светомузыкой, на завлекательные огни которой слетались девушки со всей округи. Зато когда начиналось проведение новых экспериментов, работа кипела почти круглосуточно и «понедельник начинался в субботу» прямо как у братьев Стругацких. А уж если удавалось объединить и отладить какую-нибудь комплексную систему регистрации данных, включающую рентген, высокоскоростную съемку, контроль всех параметров на осциллографах, ты испытывал настоящий исследовательский порыв и совершенно забывал о времени. Поэтому и специалисты работали здесь хоть и молодые, но «штучные». Чего, например, стоил инженер Миша, который с помощью комбинации оптических приборов и лазеров мог, казалось, проследить за самыми быстропротекающими процессами. На базе имелось общежитие, где проживали сотрудники и студенты, приезжающие на проведение лабораторных работ и практику, а про ученые семинары, на которые собирались представители отраслей со всей страны я уже упоминал.
Именно Мишке я и позвонил, правда, не совсем вовремя. Он как раз штудировал какой-то из кафедральных трудов, готовясь к сдаче кандидатского минимума по специальности. Будучи гением оптики, Миша с трудом представлял себе теорию колебаний систем или газодинамические основы проектирования специзделий. В то же время без сдачи минимума было невозможно попасть в аспирантуру, на чем настаивали руководители кафедральной лаборатории в экспериментальном центре, опасавшиеся, что ценного специалиста переманят к себе подразделения приборного факультета. Впоследствии я узнал, что Мишины старания оказались небезуспешными, комиссия по приему экзамена была к нему очень лояльна, но конфуз все же случился, так как кривую, описывающую изменение термодинамических параметров (адиабата Гюгоньо), он обозвал «кривой Гюго», слегка потревожив память великого писателя. А пока озадаченный навалившимися на него графиками имени великих ученых, наш испытатель не был расположен к обсуждению планов экспериментов, поэтому просто позвал меня приехать на базу после сдачи муторного экзамена, намекнув, что можно будет и отметить событие шашлычком в лесу. Предложение было заманчивым, я пообещал «захватить с собой» и заодно поинтересовался у Миши, как дела с новым стендом, который должен был стать настоящим научным хитом, как по своим возможностям, так и по укомплектованности измерительным оборудованием. Оптик выругался и сказал, что именно из-за этого стенда мужики практически каждый день уходят домой ночью, женатые очень недовольны, а ему не хватает времени готовиться к экзамену.
Размышляя о возможностях нашей экспериментальной базы по сравнению с отраслевыми аналогами, я вспомнил поездку двухнедельной давности в ставшее почти родным подмосковное конструкторское бюро в составе целой делегации нашей кафедры. Их знаменитый Генеральный приурочил ее к выходу уже упомянутого научного труда – учебника, чтобы показать свои достижения, что называется вживую. А показывать было что, начиная от моделирующих стендов, уникальных станков, испытательных лабораторий, и до реальных изделий, сданных на вооружение или экспериментальных образцов. При этом поражали чистота, порядок и предельная натренированность сотрудников, которые мгновенно возникали при посещении очередного объекта и демонстрировали готовность ответить на любой вопрос. Эта заорганизованность раньше удивляла меня при посещениях КБ, но потом я понял, что именно дисциплина и жесткое руководство обеспечивали успехи при разработке даже таких систем, аналогов которых не было ни у нас, ни за рубежом. Но вот генеральский эффект никто не отменял, так что «неувязочки» все же произошли. С особой гордостью Сергей Павлович демонстрировал вычислительный центр, в котором были собраны лучшие на тот период ЭВМ серии ЕС. Именно на них рассчитывались варианты, которые вошли в книжку, а модное слово САПР (системы автоматизированного проектирования) так и витало в воздухе. Руководитель ВЦ в ослепительно белом халате, показывая на цветной дисплей, демонстрировал, как меняются параметры движения системы в зависимости от выбираемых конструктивных решений, но через пять минут машина «зависла» и картинка исчезла. Брови Генерального конструктора сдвинулись, а на лбу «эвээмного» начальника выступили бисеринки пота. Подскочившие сотрудники стали возиться с техникой, а нас пока пригласили посмотреть на графические устройства, которые должны были на основании расчетных данных рисовать разные детали и корпус, облегчая и автоматизируя труд конструкторов. Через несколько минут, многозначительно сгибаясь, подошел начальник, и нас снова позвали к дисплею. Цветные графики вновь бодро строились несколько минут, а потом картинка застыла, так же, как и лицо Генерального. На сотрудников было больно смотреть, и, направляясь в другой корпус, я краешком уха услышал тихое, но твердое: «Минус половина премии…». В связи с досрочным уходом из ВЦ, нас провели в другую гордость КБ – столовую. Но и здесь случилась «засада»: «настоящий украинский борщ» оказался еще не готов, так что лицо Генерального конструктора начало принимать оттенок этого самого не готового блюда. Уже не обращая внимания на лояльную и всё понимающую делегацию, Генеральный доступно объяснил побледневшему под фон халата главному повару, что у него в КБ – как на войне, все должно быть готово в любое время, так что через пятнадцать минут столы должны быть накрыты. Слава богу, что на качестве еды это не отразилось, ну а после обеда, как говорил дед Щукарь в «Поднятой целине», люди становятся добрее. Вообще, жесткий стиль руководства в оборонке был нормой, а решения руководителей типа главных и генеральных выполнялись без обсуждения. У нас учился парень, который приходился племянником некой женщине – доктору наук и руководительнице подразделения конструкторского бюро, разрабатывавшего аппаратуру контроля для стартового комплекса на Байконуре. Кстати, эта самая дама стала прототипом героини фильма «Укрощение огня», где в трогательной сцене объяснялась прототипу Королева в любви после жесткого делового обсуждения на совещании. Сколько зрительниц нашей страны смахнуло слезинки во время просмотра этой сцены, а в действительности все было совсем наоборот: обнаружив на стартовом комплексе женщину, Сергей Павлович просто заорал: «У меня на «стартовом» баба? Куда угодно – с повышением, с понижением, но чтоб духа ее завтра не было». Да, не очень красиво, да и феминистки должны возмутиться, но первого космонавта именно мы запустили, а потом и для Терешковой пришло время. Вот это мне и вспомнилось во время посещения подмосковного КБ, тем более что завершилась наша поездка вполне успешно и традиционно, а произнесенные тосты за будущего члена-корреспондента Академии наук растопили сердце «стального» руководителя.
Некоторые отголоски этого посещения должны были прозвучать уже на кафедре. Дело в том, что сегодня на расширенном научном совете, на заседании которого могли находиться и молодые сотрудники, должны были слушать отчет о работе над диссертацией Вани Зуева.
Для меня уже не было секретом, что система защиты диссертаций давно уже превратилась в некий продукт «непротивления сторон», где с одной стороны выступал соискатель «сотоварищи», а с другой – остальной профильный научный мир, который стремился, пользуясь случаем, получить для себя побольше преференций и своеобразных «вистов» за счет диссертанта. Эти должки, как правило, не были денежными, ведь даже повсеместное «обмывание» диссертаций обставлялось как некий праздник на отвлеченную тему и боже упаси, произнести тост за «защиту» – могли «настучать» в Высшую аттестационную комиссию (ВАК), а объясняться там, что банкет не являлся подкупом, никто не хотел. Так что расплачивались за отзывы, рецензии, внедрение или просто нейтралитет будущей встречной лояльностью, как то: включение представителей оппонентов в статьи и заявки на изобретения, приглашение в совместные научно-исследовательские работы, а порой – и местами в аспирантуре. Эти принципы и негласные договоренности все знали, принимали и старались неукоснительно выполнять, а нарушители рисковали навлечь на себя гнев научного сообщества. Иногда правда сами соискатели то ли по причине недальновидности, то ли от избытка самоуверенности и идеализма, пытались нарушить сложившуюся систему, но заканчивалось это плачевно. Как правило, возмутитель спокойствия получал на защите лишние шары «против», а если этого было недостаточно, его работа попадала к так называемым «черным» рецензентам или на независимый («черный») Ученый совет. Сам факт поступления этих работ на рассмотрение рассматривался как команда «фас!» и диссертация подвергалась жесткой обструкции. Пару месяцев назад я невольно участвовал в подобном заседании Совета, когда меня рекрутировали на охрану действа у двери аудитории, где проходила «черная» защита. Диссертантом был дядька лет сорока видом и манерами напоминавший еврейского ученого – идеалиста, борющегося за право получить научное призвание уже после подачи заявления на отъезд в «землю обетованную». Судя по дискуссии, члены Ученого совета очень технично «танцевали на костях» представленного научного труда, при этом не было ничего политического, все по делу. Выводы были одинаковыми: работа «сырая», утверждения спорные, новизна сомнительна. Перед голосованием, на соискателя было страшно смотреть: его трясло, пот градом, глаза – полубезумные. Результаты были ожидаемые: всего пара «белых» шаров, ну а диссертант вообще впал в ступор, так что эту картину я запомнил навсегда. И ведь не скажешь, что все это несправедливо, наверное, система имела право на определенную самоорганизацию и поддерживание внутреннего равновесия, но тенденция к снижению качества диссертаций на фоне роста попыток «пропихнуть» работу, уже начала отчетливо проглядываться, даже в оборонных науках.
Виртуозом процесса создания новых кандидатов и докторов наук был бывший Шеф нашей кафедры. Обычно аспиранты большую часть своего срока маялись самостоятельно, что-то ковыряли, считали, испытывали, но без правильного направления все это напоминало некий «поток бессознательного». Где-то на последнем году аспирантуры Соколов обращал внимание, что на кафедре болтается некий страдалец от науки, и давал распоряжение собрать научный совет. Это действо в большинстве случаев заканчивалось разнесением всей предыдущей работы «в пух и прах», у докладчика был предсуицидный вид, а доценты и профессоры с удовольствием громили научные идеи автора. Однако сразу после избиения несчастного как по волшебству появлялся четкий годовой план написания диссертации, Шеф согласовывал с отраслевыми НИИ возможность внедрения результатов, а в профильных изданиях появлялись необходимые публикации. Аспирант «засвечивался» на конференциях и семинарах, в его действиях появлялись конкретные цели. Как правило, через несколько месяцев происходило нечто вроде предварительной защиты, а там уже и диссертация принимала вполне приличный вид. Соколов сам определял момент выхода на защиту, исходя из своих раскладов в научном мире, при этом ускорять процесс категорически не рекомендовалось. Нарушители процесса рисковали «неожиданно» получить лишние «черные» шары на защите. Однако Шеф умер, а вот подхватить его знамя оказалось не просто. С этой точки зрения, слушания Ваниного труда были для нас очень интересны, и в аудиторию набились почти все свободные от учебного процесса сотрудники кафедры.
Следует отметить, что Зуев был аспирантом «родовитым», его батя входил в состав военного аналога ВАКа и был ученым – генералом, весьма известным в научной среде своими работами по приложениям теории вероятности. Как ни странно, никаких следов армейского происхождения в Ване не было, это был типичный «ботаник» с полным набором странностей и чудаковатости. Во-первых, он был всегда погружен в свои мысли, и даже просто болтать с ним было непривычно, во-вторых, в процессе общения он постоянно повторял произносимые фразы, а мог и вообще «зависнуть» или прекратить говорить в любой, только ему понятный момент. В остальном Ваня был вполне свойским парнем, хотя и почти освобожденным от разных дополнительных институтских нагрузок типа принудительных работ. Как и положено «ботану», занимался Зуев узкопрофильными и непонятными приложениями математики на стыке теории графов и теории вероятности, и в связи с этим имел достаточно отдаленное отношение к нашей вполне «железной» кафедре. Тем не менее, звездастый отец имел конкретное влияние на военную науку и финансирование перспективных направлений ее развития, поэтому-то Шеф в свое время и добавил такой важный «козырь» в кафедральную аспирантскую «колоду». Но шло время, закончилось очное обучение, а Ванины теоретические разработки Марковских цепей по-прежнему никак не вязались с тематикой диссертационного совета. Вот и решили на совете заслушать аспиранта, чтобы понять, куда его двигать, а то уважаемый генерал стал слишком настойчиво интересоваться успехами сына.
Народ заполнил аудиторию, здесь были и убеленные научными сединами профессоры, и остепененные доценты и неостепененные инженеры – исследователи. Ваня развесил листы с изображением стрелок и формул и начал в своем неподражаемом стиле некое повествование, так как докладом это назвать было трудно. Первое время народ еще следил за движением его мысли, но так как Зуев постоянно перескакивал с одной проблемы на другую, а потом и вовсе прерывал рассказ на середине тезиса, вновь начиная с совершенно другого места, минут через десять уже никто не понимал изгибов научных изысканий докладчика. А тут еще часть фраз по Ваниному обычаю повторялась им дважды, так что обалдевший народ окончательно потерял не только смысл выступления, но и вообще перестал понимать, что это за исследования, и каким боком изображенное касается нашей кафедры. Наконец, не закончив очередную заумно-мутную фразу, аспирант замолчал и уже не продолжил речь, а только переходил от одного листа к другому, как будто видел их в первый раз, да бормотал что-то себе под нос. Председательствующий на Совете относительно молодой и рвущийся к руководству кафедрой доцент Носков худой и ироничный, а посему чем-то напоминающий известного пародиста, после долгой паузы прервал Ванины сомнамбулические передвижения и попросил задавать вопросы докладчику. Поначалу желающих было много, так как большинство ничего не поняло, но парочка аспирантских ответов все в том же стиле «ни о чём», повторяясь дважды и замолкая посреди фразы, быстро успокоила наивных и чрезмерно любопытных, так что очередной вопрос к желающим уточнить что-либо, просто повис в воздухе. Далее присутствующие, уже не обращая на Ваню никакого внимания, рассуждали только о том, что вообще с этим делать, так как в существующем виде соискателю, даже с учетом почти всесильности родителя, грозил полный набор черных шаров на защите.
В этот момент оживился работавший на кафедре по совместительству заместитель директора профильного НИИ Газодинамических Конструкций Артур Андреевич Пушков. Будучи одним из ценнейших специалистов по «доводке» изделий, он обладал незаурядными познаниями в различных видах узлов и конструкций, что позволяло определять уязвимые места опытных образцов. Его лекции были оригинальны, а выступления на защитах дипломов и научных советах – точны и образны. Студенты его любили за то, что оценки от «тройки» и ниже он практически не ставил. Доктором наук он стал по совокупности работ и разработанных оборонных систем, которые были лучшими в мире по своим характеристикам. На кафедре его уважали за демонстративное нежелание влезать в интриги и склоки, а также за то, что у него всегда можно было занять денег (Пушков был в разводе и жил один, так что профессорско – замдиректорских окладов ему было более чем достаточно). Правда, как-то раз доцент Хрусталев, который в соответствии с выражением классика был «не врагом бутылки», в узком кругу произнес загадочную фразу: «С Артуром я не пью…», которую, правда, тут же и объяснил: «Просто это опасно для здоровья, так как деньги у него никогда не кончаются». Естественно, при таком статусе Пушков мог себе позволить говорить, что хочет, а получалось это всегда оригинально и образно:
– Что мы видим в представленном докладе? – Попытку сделать из математики проститутку, которая крутится и так и сяк, а клиент так и не клюет. – Я предлагаю все же определиться с ориентацией, иначе мы в логике Зуева получим бредовый набор бессмысленных стратегий определения критериев разработки, например, ракеты, которая из-за этого встанет, извиняюсь, в раскоряку и никуда не полетит. Так что давайте отбросим «розовые мечты юности», возьмем проверенные методики проектирования, а вот вероятностные подходы применим на этапах экспериментальных, стендовых и макетных испытаний – тут тебе и экономия средств и времени, а также внедрение результатов. Материалы и мы подбросим, и у Палыча можно будет разжиться, ему ж надо в качестве «члена-корреспондента» увеличивать свои достоинства в виде воспитанных аспирантов и кандидатов.
Заслуженные профессоры и доценты от такой образной речи слегка нахмурились, а я в очередной раз убедился, насколько точно Артур Андреевич выделяет главные задачи и способы их решения. Народ оживился, стал бурно обсуждать и спорить, Ваня по-прежнему что-то бормотал, но на него уже совсем не обращали внимания. В результате достаточно быстро решили, что нужно собирать делегацию к упомянутому Генеральному конструктору, который с учетом своих академических устремлений был самым заинтересованным лицом в поддержке папы – генерала, а уж в его КБ найдется к чему прилепить изыскания даже такого непонятного характера. Закаленная в интригах часть преподавательского состава после такого заседания молчала «от греха подальше», и только бесшабашная молодежь пересмеивалась между собой, вспоминая Ванину речь. Впрочем, докладчик был совсем не обидчив, а просто сбегал в магазин за выпивкой и закуской, так что через полчаса все уже и думать забыли о вероятностных методах и пресловутом выступлении, а мирно расположились в дальней лаборатории и отметили «несомненный научный успех аспиранта».
И снова полевой сентябрь
В этот раз наш выезд на осенние поля для сбора черноплодной рябины был подготовлен по всем правилам организаторского искусства. Впервые удалось достигнуть идеального консенсуса между различными категориями «счастливчиков» нашей кафедры. Одним центром сплочения явились мы – молодые сотрудники, причем часть уже собиралась покинуть кафедру в ближайшее время, так что демонстрировала желание «оттянуться» напоследок, а другая часть представляла собой уже изрядно спевшийся (ну и спившийся) коллектив, стремящийся сделать сельский труд максимально приятным. Второй центр образовывала «тяжелая артиллерия» из достаточно возрастных младших и старших научных сотрудников, частью «остепененных», прошедших суровую школу жизни и работы на кафедре КИС. Среди них было двое недавно защитившихся счастливчиков, которые вот-вот должны были получить вожделенные дипломы и перейти на работу в отраслевые НИИ. А завершал нашу ударную бригаду примкнувший дуэт аспирантов из Самары – людей в годах и с окладистыми бородами, поэтому одного из них, одетого в потертый до белизны кожаный реглан, поставленный в нашу страну еще по ленд-лизу, мы звали отец Петр. Естественно, в таком коллективе нам никакой колхоз был не страшен.
Не желая заселяться по остаточному принципу, в составе группы своеобразных квартирьеров из четырех человек мы заранее выехали в место будущего размещения – здание интерната в совхозе недалеко от Сарайска. Вез нас старший научный сотрудник Гуляев на своих «Жигулях», и всю дорогу испытывал ужасные муки, так как мы в полном соответствии с традициями поднимали тосты за покидание пределов столицы, за переезды через реку Москву и прочие достопримечательности. Закуска в виде соленых огурчиков и помидоров распространяла убийственный запах, поэтому наш водитель постоянно проклинал свою судьбу и страдал от невыносимого искушения. Уже когда машина въезжала во двор интерната, я держал заготовленный стакан с водочкой и соленый огурец, так что одновременно с поворотом ключа зажигания Гуляев со стоном опрокинул в себя напиток искушения и яростно захрустел закуской. Лицо его выразило невыносимое наслаждение, обиды были позабыты, и мы дружною толпой двинулись выбирать наиболее удобные помещения до подъезда основных отрядов сотрудников. Остановив свой выбор на одной большой (для общих сборов и веселья) и трех меньших комнатах, мы начали приводить их в порядок. В связи с тем, что в интернате отсутствовали розетки в комнатах, дабы несознательные дети не совали туда свои пальцы, были быстро проведены времянки с несколькими розетками для подключения электрических устройств, в том числе, для известного самопального кипятильного агрегата из двух бритвенных лезвий, разделенных спичками. Включение этого монстра сопровождалось заметным снижением свечения лампочек в здании, но ведро воды закипало за несколько минут. А что может быть лучше горячего чая, когда за окном нудно барабанит по крыше осенний дождь? Правильно – теплая компания, поэтому рядом с кипятильником занял почетное место видавший виды магнитофон из проката, а также самопальный радиоприемник, хрипловатый, но работавший даже на коротких волнах, где сквозь помехи можно было услышать несоветскую музыку, как дополнение к вполне советским новостям, бодрым и жизнеутверждающим, как поцелуй пионервожатой.
Десант оказался вполне успешным. Мы зарезервировали комнаты в разбивке по интересам, возрасту и научному статусу: самая большая вместила в себя молодежь, кандидаты наук и старшие научные сотрудники заняли две средние, а «бородачи» или «барбудос» (как мы их называли в честь вечно молодого Фиделя Кастро) – маленькую. На первом же объединяющем всех вечере в «культурном центре», коим естественно стало обиталище молодежи, высокие договаривающиеся стороны приняли основополагающее решение не усердствовать в сельскохозяйственных работах, а выработанные килограммы делить на всех поровну. Во-первых, как показал предыдущий опыт работы «на чернике», все люди чисто физиологически по-разному приспособлены к сбору плодов, а во-вторых, одинаковые результаты не позволяли особо ретивым представителям парткома факультета делать нам «предъяву» по поводу отставания от передовиков и «политически неверного понимания соцсоревнования». Конечно, правильные товарищи потом неоднократно пытались воззвать к нашей коммунистической совести, но договор мы выполняли скрупулезно и на дешевые «разводки» не поддались. А в дальнейшем вообще сложилось классическое разделение труда: те, кто собирал ягоду, быстро давали основные объемы выработки, а отстающие после сбора определенного объема отправлялись на «социально значимые» работы: сбор картошки на окрестных полях, разведение костра и выпекание добытых плодов в соответствии с пионерской песенкой: «Тот не знает наслажденья, кто картошки не едал». Так что в конце рабочего дня нас ждала теплая во всех смыслах компания в живописном месте у костерка, где под душистую с корочкой бульбу и сорокаградусную каширского разлива текли бесконечные мужские разговоры, прервать которые мог только ужин. Естественно, такая человеколюбивая организация труда вызывала зависть у представителей других кафедр, они даже апеллировали к парткомовским «смотрящим», которым все же пришлось объяснить, что наша бригада не навязывает никому свой образ существования, а костер воодушевляет спаянный коллектив к новым сельскохозяйственным свершениям в полном соответствии с решениями последнего съезда партии.
Идилические первые дни работы вдруг сменились гримасой осени: зарядили дожди, да так, что перерывов практически не было. В связи с этим, по правилам работ при отсутствии специальных помещений для сушки одежды, мы на работу не выходили. Так что с утра, продрав глаза и обнаружив все тот же однообразный дождик, все погружались в полусонное состояние, прерываемое только походами в столовую. Хандра и депрессия требовала лечения, а лекарство от них в России всегда было одно, поэтому денежные запасы нашего дружного коллектива стали стремительно истощаться. Дня через три понятие времени окончательно утратило свою силу для обитателей интерната, и, очнувшись часа в три ночи, можно было выйти в коридор и обнаружить большую компанию народа, потягивавшую портвейн и играющую в настольный теннис. И так до утра под нудный аккомпанемент дождя. На пятый день количество поглощенного лекарства от хандры вполне в соответствии с философскими категориями стало переходить в качество воздействия. Любимец кафедры и вечный аспирант Эдик, денежные запасы которого в силу доброты мамы – генеральши не заканчивались дольше, чем у остальных, в какой-то момент разбудил своего соседа по комнате, и, уставившись в угол, стал спрашивать, видит ли он премерзкого зеленоватого чертенка, сидящего на дверце шкафа. Его сосед – Гуляев после сна уже слегка протрезвел и кромешника не наблюдал, но спорить не стал, а доставил Эдика в нашу комнату, где мы его лечили крепким сладким чаем с сушками, а также бодрящими рок’н’роллами ненаших исполнителей. Неудивительно, что когда на следующий день дождь закончился, мы восприняли выход на работу даже с некоторым облегчением. Ну а активное потребление на грядке черноплодной рябины, вроде как кладезя витаминов и оказывающей благотворное влияние на давление и желудочно-кишечный тракт, способствовало быстрому превращению нас во вполне боеспособных особей.
Мерное течение трудовых будней было прервано знаменательным событием: дня через три после возобновления битвы за урожай, явившись после обеда в наш интернат, я обнаружил сияющую парочку – Вику и Свету. Оказалось, что первая узнала, что ее тайная любовь с соседней кафедры – аспирант Гарик отправился в колхоз, и решила воспользоваться совершенно легальной возможность покрутить с ним на природе (все лучше, чем в неприспособленных лабораториях). Вторая, судя по ее сияющему виду, тоже воодушевилась перспективой вырваться из-под контроля строгой мамы и Розы Ивановны и перенести искания молодой души на просторы родных полей. Вика быстренько узнала от меня месторасположение своей симпатии, и две новые колхозницы испарились, отправившись устраиваться в свободных комнатах, коих в связи с отъездом части ссыльных сотрудников в Москву, оказалось несколько.
Вечером было решено организовать выход на природу с костром на берегу пруда. Погода сделала нам подарок в виде небывало теплого, практически летнего вечера и необъятного и яркого звездного неба. Горячительными напитками нас обеспечил научный сотрудник Сергей Владимирович, который защитился полгода назад и получил, наконец, извещение о том, что может получить «кандидатские корочки». Так что накануне провожали мы его в Москву, как в советских фильмах, с разными наказами, основное же он знал и без нас. Аспирант Эдик, который пошел на второй круг «непросыхания», тоже черканул несколько строк на записке для мамы и жены. Утром он ужасно мучился от головной боли и тщетно пытался вспомнить, что же все-таки написал. Только во время обеда, он неожиданно отодвинул от себя миску и мрачно произнес: «Она его убьет». Мы сначала подумали, что опять нужно реанимировать товарища, но оказалось, что человек просто вспомнил текст своего послания: «Мама, передай с Сергеем пятьдесят рублей, а то я все деньги истратил на лекарства». Эдик был в ужасе, так как знал свою заботливую маму, которая могла и в колхоз рвануть после такой записки. Спасло ситуацию только то, что дома посланца встретила одна жена, которая все поняла, «полтинник», естественно, не передала, но тридцать рублей Сереге вручила. Получив вожделенный диплом, выполнив поручение и набрав полную авоську водки, новоиспеченный кандидат наук, как и положено, в телогрейке и «кирзачах» рванул на автовокзал, но мест свободных в автобусе не было. Тогда, размахивая авоськой, размером и торчащими во все стороны бутылочными горлышками напоминающей морскую мину, он прорвался к начальнице станции и воззвал к ее милосердию к погибающим на полях научным сотрудникам, которые могут не выполнить взятые на себя повышенные обязательства по спасению урожая. Видимо вид и речь Сергея были очень убедительны, так что он получил билет на переднее «нулевое» место, куда и взгромоздился, бережно прижимая к груди хрупкий, но так необходимый нам груз. Встреча гонца была горячей, а чтобы почувствовать настоящий праздник, все достали заначки в виде незамысловатой закуски для сопровождения печеной картошки и поджаренного хлеба. В качестве музыкального сопровождения, я взял верную гитару производства Шиховской фабрики музыкальных инструментов, прочную и надежную как автомат Калашникова. В самый разгар подготовки к празднику из вечернего сумрака материализовалась Светочка, брошенная в одиночестве своей любвеобильной подругой, отправившейся на свидание к аспиранту. Наша дружная компания с восторгом восприняла появление юницы, сразу прекратив материться и рассказывать жесткие анекдоты. Тут же для нее нашлась кружечка и полбутылки винца, а также произнесены тосты за прекрасные глаза и боевых подруг. Светочка просто сияла, купаясь в мужском внимании и облаке мужских феромонов. А после исполнения «женского набора» бардовских песен с хитами «на бис», направленный на меня взгляд девушки стал физически осязаемым, и я почувствовал себя амбразурой, на которую готовы броситься грудью. По всему было видно, что болезнь под названием «юные грёзы» прогрессировала и готова была перейти в фазу безудержных порывов. С одной стороны это льстило, но с другой – я просто спрашивал себя: «А что дальше?» и не мог ответить, ну а просто так пройтись по чувствам и ожиданиям милого создания не хотелось, вдруг нарушишь хрупкое и ранимое мироощущение. Ведь потом наступит завтра, и нужно будет снова и снова отвечать на застывший в ее глазах вопрос, пытаясь почувствовать в себе какие-то намеки на ответные чувства. Тем временем праздник продолжался, как и тосты, с каждым из которых внутреннее эго подавляло остатки нравственных устоев. Молодость, пьянящая природа и взыгравшие гормоны все же победили слабо сопротивляющийся разум, и, в конце концов, мы со Светкой просто исчезли из компании, сначала просто растворившись в природе под звездным сентябрьским небом, а затем очутившись в комнате наших подружек. И вот уже ночь разбилась для меня на калейдоскоп фрагментов, состоящих из стремления, страсти, наслаждения – в общем, всего того, ради чего, собственно, и стоит жить.
Утром бурное окончание праздника всплывало в памяти частями, я мужественно боролся с последствиями отравления организма алкоголем, а еще больше – с определенными моральными терзаниями: зачем все это было, ведь ничего путного из романа с девушкой не проглядывалось, а на месте Светиных глаз под луной хотелось видеть совсем другие. Так в некоторой растерянности я и отправился в столовую, где, естественно, сразу и столкнулся с нашими машинистками – колхозницами. Вика сияла как начищенный пятак (во, как здоровый «левак», да еще на природе, воодушевляет женщину), ну и только что не подмигивала мне игривым глазом. Светка, вопреки моим опасениям, тоже выглядела совсем не смущенной, и даже поглядывала на подружку как приобщившаяся к некой общей тайне заговорщица. Уже на поле она деловито пристроилась на соседнем ряду и принялась кокетничать, я же еще пребывал в определенном ступоре. То ли посчитав, что события прошедшей ночи должны расположить меня к особой интимности и доверительности, то ли вследствие общей наивной болтливости, но тема разговора очень быстро свернула в сторону рассказа о чувственных исканиях юной особы в условиях нашего социалистического общества. Я лишь время от времени вставлял какие-то нейтрально-многозначительные фразы, зато девушку явно прорвало – видно уж очень хотелось изобразить себя какой-то «роковой» женщиной. Так меня посвятили в сложности жизни со строгой мамой, которая держала дочь в «ежовых рукавицах» и почти никуда одну не пускала. Однако романтизм и гормоны делали свое дело, к тому же и подружки после окончания школы нашли себе парней, одна успела уже выскочить замуж и теперь беременная. Видимо их рассказы о новых ощущениях, замешанные на снисходительном легком вранье, больно ранили томившиеся душу и тело. А тут как раз на первом курсе вечернего факультета появился один знакомый, Аликом зовут (ничего особенного, просто на одном потоке учимся), влюбленный и послушный. Тут я и сам вспомнил, что встретил как-то раз Светлану около нашего факультета с молодым человеком, выглядевшим весьма неказисто из-за куцего пальтишка и потертой шапки из кролика с опущенными ушами, хотя на улице и не было особо холодно. Картину типичного «ботаника» дополняло лицо с редкими усиками и нередкими угрями, а также большими черными очками с «близорукими» линзами. Столкнулись мы тогда неожиданно, что называется нос к носу, Светка густо покраснела и даже, как мне показалось, попыталась отстраниться, а вот кавалер, напротив, выглядел совсем разомлевшим от присутствия девушки. Я еще с трудом сдержал улыбку, зато потом во время очередного полутрепа «подколол» девушку насчет того, где красавицы находят столь мощных сопровождающих, чем вызвал еще один заряд пунцовости и избавление на какое-то время от ее посещений и вздохов.
Отроковица тем временем продолжала углубляться в свои проблемы постпубертатного возраста. Через какое-то время, явно под влиянием рассказов как бы опытных подружек и врожденного романтизма, девушка решила взять инициативу в свои восемнадцатилетние руки и, пока мама была на работе, одарила робкого кавалера радостью взаимного первого сексуального опыта. Особых восторгов он ей не доставил по причине кратковременности и неумелости соития, осложненного перевозбужденностью партнера, страхом перед возможностью неожиданного возвращения мамы, а также опасностью «залететь». Осчастливленный половой благотворительностью «ботаник» расчувствовался до слез и сразу заявил, что готов «жениться по-настоящему хоть сейчас», дабы искупить вину перед цинично соблазненной (как он думал) девушкой. Она затем еще долго его успокаивала, а потом призадумалась о своей дальнейшей жизни: ощущения от интимного общения с избранником совсем не походили на внеземные наслаждения, описываемые подружками, да и перспектива выйти замуж и переехать в маленькую квартирку с массой родственников в неблизком Подмосковье тоже не казалась такой уж привлекательной. Расчувствовавшийся кавалер, однако, начал проявлять активность и требовать продолжения свиданий, напрашивался на чай в обществе мамы, где вел себя чинно, как потенциальный зять, чем еще больше стал раздражать Светлану. (Я не прерывал поток признаний, в принципе все было вполне жизненно и довольно тривиально, но мое молчание было понято рассказчицей как заинтересованность, так что разоблачения продолжались). Разочарованная первым сексом, коротким и беспощадным, как русский половой бунт, девушка, видимо на контрасте с прыщеватым задором, ударилась в другую крайность и одарила благосклонностью старшего преподавателя кафедры химии, которого она называла не иначе, как Геннадий Иванович. Было ему около сорока, жил он в небольшой «двушке», обремененный строгой женой и сыном – подростком. В силу того, что химия еще со школы давалась Свете тяжеловато, пришлось приходить на вечерние консультации, где скрытый сластолюбец и растопил сердце студентки рассказами о сложностях личной жизни с непонимающей и фригидной женой (надо же, как оригинально), заодно не забыв пообещать и досрочный зачет. В общем, семена порока упали на вспаханную пусть и кое-как почву, а проросли в виде прогуливания занятий и кратких свиданий на одолженных на время квартирах знакомых Геннадия Ивановича. Судя по описанию, я даже припомнил этого кадра, мне его показывал приятель – аспирант с той же кафедры химии. Мужик был высоким и худым с вытянутым костистым лицом и маслянистыми, провожавшими каждую женскую особь, глазками. Коллеги его недолюбливали за вечное нытье и «липкость», а также стремление пресмыкаться перед руководством. По словам Светки, на фоне робкого «ботаника», любовник – «химик» определенно выигрывал, да и подружкам можно было снисходительно приврать о сексуальности «многоопытного мужика». Но со временем она стала бояться, что мама перестанет верить занятиям «до закрытия читального зала» и что-то заподозрит. К тому же девушку стала раздражать некоторая потасканность Геннадия Ивановича, и, самое главное – неопределенность собственного будущего. Дорвавшийся до молодого тела и растаявший сластолюбец, поначалу даже пообещал развестись ради нее со своей «старухой», но потом довольно быстро забыл о своих намерениях (а кто бы сомневался). Особенно же меня позабавила искренняя обида Светланы на то, что «этот обманщик» еще и расстроился, обнаружив, что юная любовница не оказалась девственницей (вот ведь, действительно, редкостный хмырь – вожделел, мучился, совращал, а последствий сексуальной революции недооценил). Ну а тут еще и курс химии закончился, так что девушка оказалась в состоянии сомнений на фоне обманутых ожиданий.
Вот в этом месте я совсем развеселился, представив себя в роли альтернативного варианта между мучимым угрями и ночными поллюциями Аликом и одержимым местью тираничной жене кандидатом наук Геннадием Ивановичем. Этакий забавный «тройничок», сконструированный быстро взрослеющей девицей. Тут уж даже некоторое чувство вины, мучившее меня с утра, прошло, как и похмелье. Вот только в какой уже раз я поймал себя на том, что мы никогда не сможем понять этот феномен – женскую душу, движения которой не поддаются логике. Ну, казалось бы, зачем юному симпатичному созданию дарить свою порывистую благосклонность существу невнятному, к которому и относишься-то никак, а уж тем более, не первой свежести подкаблучнику. Откуда в юной «комсомолке, спортсменке и просто красавице» при всей суровости советского воспитания и маминого контроля столько от набоковской Лолиты, книжку про которую она точно не читала. Так что, не уподобляясь доктору Гумберту из этого произведения, я вынырнул из фрейдовского повествования Светки, и стал думать о своем будущем на кафедре по возвращении из колхоза. Будто почувствовав мою отстраненность, девушка тоже замолчала, чем существенно облегчила мое мироощущение и не позволила дальше знакомиться со странностями женских предпочтений. Между тем, под мерное журчание откровений я выполнил определенную для себя норму по сбору урожая и отправился на традиционный для нашего коллектива промысел по добыче картошки для дружеского костра, который уже разожгли соратники.
Ну что может быть лучшим лекарством от всяческих душевных брожений, чем сплоченный на базе огня, печеной картошки и горячительных напитков в алюминиевых кружках, здоровый мужской коллектив с байками и гитарой. Ведь наше поколение выросло на пионерских, комсомольских, туристических, студенческих и прочих кострах вместе с их незабываемой культурой общения. К тому же после небольшого перерыва вернулся в наш коллектив аспирант Быстров. Его вызывали на кафедру по делам, но проникшийся беззаботностью пребывания на полях без научных и семейных обязанностей, Витя при первом удобном случае рванул назад в наш дружный кружок. Еще летом до массового ухода в отпуска он успел пройти предзащиту диссертации, а теперь отдал текст работы в печать, рассчитывая к концу года выйти на ученый совет. На радостях от того факта, что от него уже мало что зависит, Быстров вернулся в колхоз, прихватив с собой «эликсир радости», так что мы замечательно отметили его промежуточный научный результат.
«Накатив» на природе грамм по двести, мы с ним разговорились. Виктор находился в поисках вариантов дальнейшей работы, так как оставаться на кафедре не имело смысла из-за отсутствия свободных ставок. К тому же в ближайшей перспективе должны были защититься несколько «блатных» аспирантов, так что если даже что-нибудь появится – претендентов масса. Одним из таковых был сын руководителя узбекских железных дорог. На соседней кафедре его закрепили за группой других аспирантов, которые тянули своеобразную научную «барщину», помогая сановному сыну в написании целых разделов диссертации. Сам же он не гнушался через папу, ЦК компартии республики и отдел промышленности ЦК КПСС, отправлять «напоминалочки» в партком института, что сразу усиливало суету вокруг его персоны. Работа уже вышла на стадию рецензий, звонки шли в учебные и отраслевые институты, так что сомнений в успешной защите диссертации не было.
Быстрову еще повезло, что его тематика была очень востребована из-за обострившегося противостояния с Западом. Да и в отраслях импульсными процессами, которые исследовал Виктор, практически занимались мало, так что конкуренции особой не было. В принципе на него уже рассчитывали в головном отраслевом НИИ, с которым они совместно занимались перспективными разработками, оставалось защититься и претендовать на должность уже старшего научного сотрудника. Слово за слово прошлись мы и по засилью партработников и «блатных», и по маразму, поразившему всю страну под руководством «вечно живого» генсека, а потом пришли к выводу, что с таким подходом даже в нашем знаменитом институте наука деградирует под напором функционеров всех мастей. Тут и вспомнил Витя о Секалове, поморщился как от зубной боли, а потом сказал, что в преддверии защиты ему пришлось включить пронырливого «дефицитодобытчика» аж в две подготовленных статьи по настоятельной просьбе научного руководителя. Это воспоминание так разозлило аспиранта, что он выдал длинный монолог, упомянув и историю с неправильно набитыми перфокартами, и то, что некоторые выдают себя за ученых, хотя отчитываются чужими публикациями, а за время работы не то, что в программировании не разобрались, а вообще не знают с какой стороны подходить к ЭВМ. Тем не менее, именно таким типам открывают все дорожки: вот вам преподавательскую ставку, вот – «липовое» внедрение полученных результатов, а вот – вступление в партию. Так они и роятся, как мухи, засиживая среду своего обитания. Тут, будто вспомнив что-то, Витя спросил. – А ты не хочешь уйти в отрасль? Я тут с мужиком интересным познакомился, они импульсным метанием занимаются, очень перспективная тематика, говорят, что первыми в мире могут конструкторский образец выдать. Он сам начальник лаборатории, а нужен специалист молодой, но с некоторым опытом, собственным взглядом и идеями. Да и по деньгам наверняка больше, чем здесь. Ты ж понимаешь, что на кафедре в какой-то мере «беспросвет», даже если пойдешь в аспирантуру, сделать диссертацию за три года трудно без «руки» где-нибудь «наверху». А в этом головном НИИ есть свой Ученый совет, в котором, кстати, с нашего факультета пара человек, так что на выходцев из нашего института там смотрят хорошо.
Я, конечно, призадумался: с одной стороны на кафедре посвободнее, да и преподавательский стаж капает понемножку, с другой – а зачем он нужен, если ставок в будущем особо не предвидится, а вот внутренняя обстановка временами становится какой-то гнетуще-неопределенной. Так что после очередного тоста за светлое будущее, мы сошлись на том, что Витька переговорит с начлабом и договорится о нашей встрече, а там уж я сам подъеду к ним и получу ответы на все вопросы.
Следующие пару дней я стоически выдерживал попытки Светочки развить достигнутый успех, отшучивался, делал вид, что занят или плохо себя чувствую, даже смылся в соседнюю деревню, где кураторами со студентами трудились знакомые сотрудники с соседней кафедры. Хорошо еще, что погода испортилась, пошли нудные дожди, похолодало, так что романтические прогулки были исключены. Потом ко мне была подослана Вика, которая, впрочем, по-приятельски сказала, что она меня понимает, с этими молоденькими девчонками одна беда: сами не знают, чего хотят, понапридумывают себе, а нужно просто ловить момент, коли решилась. Потом в лучших традициях женской дружбы намекнула, что моими планами на заключительные дни колхозных подвигов интересовалась еще одна особа – прикомандированная к нам в качестве обязательного доктора студентка старшего курса медицинского института. Вика, в случае моего интереса, готова была намекнуть ей об этом. Будущая врачиха была длинноносая и веснушчатая, и явно не входила в круг потенциальных «мисс кафедры ухо, горло, нос», но в качестве щита от вожделений юницы вполне подходила, так что я ответил посреднице согласием. В оставшиеся дни я демонстративно кокетничал с фельдшерицей, ощущая спиной и затылком испепеляющие взгляды Светки. Кстати медичка оказалась вполне хорошей девушкой, веселой и приятной, так что я даже пожалел, что не познакомился с ней ранее, да и она, оказалось, завидовала нашей веселой и дружной мужской компании, да не знала, как к нам подступиться. Жалко только, что завершающий банкет у нас не получился, так как уезжали все разными транспортами в течение трех дней. Я покинул поля одним из последних, напоследок набрал в окрестных садах целый ящик хорошей «антоновки» и уже предвкушал витаминизацию организма на целый месяц. Купил билет на рейсовый автобус и спокойно расположил добычу в проходе так же, как это делали со своим багажом и другие пассажиры. Однако проверяющая билеты тетка то ли от зависти, то ли по причине врожденной вредности начала орать, что багаж должен не стоять в проходе, а располагаться либо на верхних полочках, либо на руках хозяина. Никакие мои аргументы и ссылки на стоящие в проходе вещи других пассажиров не воспринимались, дама грозила задержать автобус и высадить злостного нарушителя правил проезда. В конце концов, я тоже закусил удила и, подключив мускулатуру, взгромоздил ящик себе на колени, чуть не выломав расположенное впереди сиденье. Картинка получилась еще та: ящик торчал над головами, как небоскреб над Манхэттеном, зато формально я выполнил требования, но тут взмолился уже водитель. Совместно мы убедили бдительную работницу транспорта не заниматься волюнтаризмом, выпроводили ее из автобуса и благополучно тронулись, а ящик переместился на прежнее место своей дислокации до самой столицы.
Я покидал сельскую глубинку со странным чувством ожидания каких-то кардинальных перемен в своей жизни, и не ошибся.
Конфликт
Вернувшись с полей, я сразу очутился в круговерти дел, проблемы обрушились все сразу и в один момент. Опять начинались лабораторные, причем их в этом семестре было больше за счет студентов соседних кафедр. Кроме того, несколько раз звонили из конструкторского бюро, у них не совсем хорошо работала программа, а сроки поджимали. Уже много лет спустя я узнал, что именно в это время закладывались конструктивные параметры установки, которая будет простым и эффективным ответом на американские разработки по линии пресловутых «звездных войн». Апофеозом же разработок станет упоминание результатов натурных испытаний, сделанное нашей делегацией как бы вскользь на международных переговорах по ограничению гонки вооружений. Такое бывает в научном мире, когда простое и, казалось бы, очевидное решение оказывается эффективнее сложных систем, очень дорогих, требующих больших энергозатрат и длительной экспериментальной проработки. Тем более это было характерно для нашей страны, так как уже наметилось отставание в компьютерной технике, и мы не могли себе позволить больших объемов математического моделирования в отличие от американцев. Так что нужно было срочно ехать в командировку, чтобы погонять программу на машинах КБ, да и в целом обсудить, что им еще нужно.
Следует заметить, что практически с самого начала работы на кафедре, я начал встраиваться в систему взаимодействия теоретических исследований и расчетов с прикладными разработками, которые вели отраслевые НИИ и КБ. Конечно, нам часто не открывали конкретные параметры разрабатываемых систем, но с удовольствием использовали программы, адаптируя их к своим задачам. В это время как раз появились численные способы решения различных задач методами конечных разностей и конечных элементов, и, если за рубежом разработкой программ занимались целые коллективы, в которых физики выстраивали модель, программисты прописывали алгоритм и переносили его на машинные языки, а разработчики – пытались использовать все это при теоретических расчетах и конструировании изделий, то в условиях нашей страны какой-нибудь инженер или аспирант выступал во всех этих качествах в единственном числе. При этом он и не подозревал, что состязается с коллективным разумом, а действовал в соответствии с нашей поговоркой «голь на выдумку хитра». Эти факты очень удивляли иностранцев на международных конференциях, а для нас были обычными. Поэтому новые книги по численным методам решения и языкам программирования разлетались, как бестселлеры, а научные дискуссии с участием заслуженных профессоров и настырных молодых специалистов вспыхивали постоянно. А уж если где-то в стране появлялись новые мощные ЭВМ и гордые ученые привозили распечатки и фотографии с результатами двумерных и трехмерных расчетов, все завидовали им доброй завистью и пытались договориться о возможности «погонять» у них свои задачи. Универсализм ученых и специалистов вкупе с определенной научной дерзостью вообще стал фирменным отличием 80-х. Повсеместное внедрение ЭВМ позволяло обсчитывать множество моделей, вариантов, причем практически во всех случаях приходилось делать авторские программы. Это потом появятся персональные компьютеры с прикладными наборами алгоритмов, и мы перестанем задумываться, а насколько они верно отображают наши задачи. Тогда же появление где-нибудь творческих групп, которые рассчитывали сложнейшие процессы газодинамики, высокоскоростного метания и соударения, аэродинамики, сразу становилось событием для отрасли и повышало градус научных споров и дискуссий на конференциях или защитах диссертаций. Так что представители заинтересованных организаций всегда с удовольствием приглашали специалистов с кафедры КИС, особенно когда нужен был свежий взгляд на решение каких-то проблем. Кроме того, ни для меня, ни для моих соратников не было никакой сложности при необходимости отложить программы, встать за кульман и разработать какую-нибудь конструкцию для моделирующего или испытательного стенда, причем по всем правилам чертежного искусства. Отраслевые институты и КБ, в свою очередь, давали возможность внедрить научные наработки, получить результат в виде изделий или технических решений, поэтому и шли в них не только за деньгами, но и за самореализацией. Так что Витькино предложение по возможности перехода в головной институт отрасли на перспективную тематику не давало мне покоя, но пока я отодвинул его в сознании и взялся за решение текущих вопросов. Благо еще, что Светка после возвращения прекратила свои дестабилизирующие посещения, а при встрече поджимала губки и смотрела в сторону, всячески демонстрируя свое как бы безразличие.
Первым делом я скомпоновал и отправил в экспериментальное производство чертежи для моделирующего стенда. Там конечно стали ныть, что очень много заказов, да и материалов сейчас нет и т.д. и т.п. Будучи уже опытным мальчиком, пообещал дополнительно переговорить с исполнителями, главное, чтобы чертежи попали к технологам и в цех (а уж какое стимулирование нужно я знаю). Много времени заняла проверка программы, перебивка перфокарт, тестовые запуски в вычислительном центре, и снова корректировки и прогоны. Зато через пару недель обновленная программа размером в большой кирпич в новеньких обкладках из оргстекла и перетянутая голубоватой резинкой возвышалась над книжками, тетрадями и прочим рабочим хламом на моем столе. На этот раз резинку мне подарили ребята с соседней кафедры, а старые аксессуары я стал использовать для программы – дубля, с которой можно было бы ездить в командировки.
– Изменщик – вдруг раздалось сзади, и, обернувшись, я обнаружил Викулю, которая улыбалась и играла глазками. Отметив еще раз про себя, как романтическая поездка на природу воодушевила женщину, я сделал заинтересованное лицо, понимая, что она вряд ли начнет при всех какие-нибудь обсуждения сложностей взаимодействия полов. Но оказалось, что фраза относилась к новым аксессуарам пачки перфокарт программы.
– Я б тебе подобрала и покрасивше, мне как раз импортные польские привезли целый рулон с кружевными узорчиками.
Я принял условия игры: – Ну да, а потом ребята с вычислительного центра мне будут говорить, что они в ночной смене спать не смогут из-за твоих кружавчиков, так у народа разыгрывается воображение. Вика скосила глаза и двинулась на выход, приглашение – намек было очевидно, так что пришлось вылезать из-за стола и с независимым видом выходить в коридор. В закутке, где кафедральный люд обычно курил, народу как раз не было, и можно было спокойно переговорить.
– Ты не бойся, я Светкиными охами – вздохами тебя пытать не собираюсь, она ими меня в колхозе уже достала. Хочешь – живи, не хочешь – не живи, чего мужикам мозги крутить. Я вон своего Кузькина в стройотряде из студенческой группы увела, так там двадцать баб было, а он, стало быть, бригадиром ну и петухом в этом курятнике. Ничего, покувыркались в сене, приехал – бегом в ЗАГС, так с тех пор слегка ошарашенным и живет, семейный очаг, так сказать, раздувает. Дровишки, правда, туда подкидывает не очень, но у меня всегда есть бензинчик на стороне, чтоб огонек-то не гас – сказала и рассмеялась. – Тут другое: ты материалы по статье нам в печать отдавал, так вот пока тебя не было, рукописью уж больно активно стал интересоваться Секалов: как, мол, печать идет, да когда собираетесь сделать. Не пойму я, он тут каким боком, вы ж вроде разной тематикой занимаетесь.
– Понимаешь, Вик, есть люди, которые повсюду пытаются пролезть и что-то прихватить себе, но здесь я и сам не очень понимаю, у нас с его тематикой никаких пересечений нет. Спасибо, что сказала, я постараюсь разузнать, в чем дело.
– Не за что, но учти – он редкостное говно, хуже на кафедре никого нет. Представляешь, этот боров ко мне подкатывался, да еще намекал, мол, информация о Гарике может до моего Кузькина дойти. Отцепился только после того, как я пригрозила ему, что мужу скажу про его непристойности, а тот мужик простой и здоровый – отловит у факультета и «отоварит» от души. Так этот так перепугался, что я потом долго смеялась.
Вика затушила окурок, подмигнула мне и отправилась в секретарскую, а я – за свой стол с твердым желанием разобраться со статьей и учебным пособием, которое начал готовить уже давно, да все руки не доходили доделать до конца. Но тут позвонили с вычислительного центра, и я направился на второй этаж за результатами расчетов. По дороге неожиданно (точно по принципу «не буди лихо») материализовался Секалов с будто приклеенной к его физиономии обычной высокомерно-недовольной гримасой (если, конечно, он общался не с начальством). Юра действительно начал расспрашивать меня о статье, которую я уже заканчивал, добавил в соавторы шефа и намеревался напечатать в отраслевом сборнике. Статья была итогом большой работы и пригодилась бы для поступления в аспирантуру, а там глядишь – и для диссертации. Не подавая виду, я пожал плечами и сказал, что через пару недель надеюсь сдать ее в печать. Любитель женских сапог неопределенно хмыкнул и потрусил куда-то по своим делам. В голове мелькнула мысль, что может его назначили ответственным за выполнение планов по написанию научных работ. Это происшествие подстегнуло меня, и следующие недели я обрабатывал результаты расчетов, рисовал схемы, графики, формулы и таблицы. Дальше началась работа с рукописью, где после общения с редакторами, я получил задание сделать предложения текста, которые мне казались красивыми и логически выстроенными, максимально простыми и короткими, похожими на армейские команды. Промучившись пару дней с корректировкой и получив, на мой взгляд, вариант, понятный уж совсем недалекому студенту, я собрал все материалы и стал обдумывать, как их лучше отдать в печать. Хорошо, конечно, если материалы возьмет Вика, но у нее в последнее время очень много работы, да и женскую солидарность надо демонстрировать, так что мне оставался прямой путь под торжествующие глазки Светочки. Прикинув различные варианты будущего общения, я пришел к выводу, что немножко туманности, флирта и капелька страдальческой покаянности в совокупности с подкупом не такая уж большая плата за отпечатанные без очереди несколько страниц научных изысканий.
Тренировки не прошли даром: как только я с видом кающегося грешника, и, потупив взгляд, вошел в секретарскую, Светка зарумянилась, уши начальницы как радарная установка начали следовать за моими передвижениями, а Вика всем своим видом предвкушала удовольствие от ожидаемого уничтожения мужского достоинства. Преодолев первую волну негатива («ну я вообще не знаю», «у нас так много работы», «вам же на наши проблемы наплевать», «вот, пожалуйста, в чистом виде мужской потребительский эгоизм» – в целом ожидаемый набор), не обращая внимания на издевочки, удалось перевести общение на конструктивную волну («шоколадками здесь не отделаться», «попробую, конечно, выкроить время», «пользуетесь вы нашей слабостью», «и вообще могли бы не только с просьбами заходить, нам ведь так скучно»). Прикинув баланс, я понял, что только торт или набор пирожных сможет загладить вину всего мужского рода перед женским, выслушал приговор («ну, может быть, через недельку»), изобразил лицом отчаяние, что могу не выдержать такой громадный срок разлуки, и покинул секретарскую под неодобрительный грохот печатающей машинки начальницы. Вернувшись к себе, я решил, что новый заход сделаю денька через три, а посему отложил из текущих средств деньги на сладкую взятку и засунул их подальше в стол, дабы по ошибке не потратить.
Как и ожидалось, через неделю, заплатив психологический и сладкий налог на научные измышлизмы, я получил вожделенные листы и отдал их на согласование Бодрову. Каково же было мое удивление, когда на следующий день они вернулись ко мне с записочкой о том, что нужно перепечатать первую страницу, где между нашими фамилиями соавторов значился всепроникающий Секалов. Это уже был запредел: мало того, что он вообще не имел отношения к работе, но по неписаным правилам претендовал на статус основного автора статьи. В научном мире было известно, что если список авторов не формировался по буквам алфавита, то первым обычно указывали научного руководителя (человека заслуженного, но, как правило, только визирующего текст), а вот реальный исследователь и автор шел вторым и именно к нему в случае чего обращались заинтересовавшиеся научным материалом специалисты.
Я, конечно, психанул и отправился на поиски шефа. Он обнаружился в коридоре возле соседней кафедры и пребывал в меланхолической задумчивости. Тут меня прорвало, и я выдал все, что думаю о всяких типах, которые за отсутствием собственных мозгов приклеиваются к чужим разработкам и статьям. Бодров выслушал все стоически спокойно: – Знаешь, у него защита скоро, печатные работы нужны, ну и обратился, чтобы включили его. Опять же на партбюро тоже попросил, чтобы помогли, все-таки нам нужны защиты диссертаций перспективными молодыми специалистами. Должна быть и определенная партийная дисциплина, раз уж есть мнение, чтобы помочь парню. Да и ты в резерве партийном стоишь, глядишь – характеристики какие нужны будут, он и пригодится. Ну и вообще, жалко что ли, соавтора еще одного приписать.
Я чуть не задохнулся от злости: – Андрей Петрович, вы же фронтовик, так скажите честно, стали бы такого типа в партию принимать, в разведку с ним пошли бы, извиняюсь за пафос. А что касается партийной принципиальности, так у него она проявляется только для того, чтобы импортные женские сапоги себе присвоить. Шеф отмахнулся: – Я в эти дела не лезу, но Секалов все время вокруг декана и завкафедрой крутится, да и партком факультетский дефицитом подкармливает, скоро и научный совет обрабатывать начнет. Что касается фронта, там было все понятно: вот враги, вот свои…, а сейчас все обросли семьями, барахлом, связями, обязанностями. А ты говоришь принципиальность… Ведь этот товарищ не только здесь все «подмазывает», его ж в партию по звонку из Московского комитета взяли, даже внеочередную «анкетку» ему сделали, говорят сам второй секретарь просил и контролировал. Повисла пауза, но мне уже удалось расшевелить старого солдата.
– А, ладно, не хочешь включать этого в соавторы – сдавай рукопись так, обойдется – сказав это, он развернулся и тяжелой походкой старого медведя пошел к аудитории, где начиналась его лекция. Я же, дав разрядку своей злости, отнес рукопись секретарям, а сам на кураже отправился в вычислительный центр, где долго согласовывал время и очередность постановки своей программы на расчеты.
Вынырнув из текучки дел уже в конце рабочего дня, я и думать забыл о Секалове, а зря. Тем неожиданнее оказалось столкновение нос к носу на выходе из ВЦ. Теперь это был уже другой Секалов: злобные поросячьи глазки злобно посверкивали, толстые щечки слегка покраснели.
– Ты что это о себе возомнил? – провизжал «великий» ученый. – Да я тебя, я тебя – задохнулся от кровожадных мыслей «король дефицита». А я вдруг вспомнил бессмертного Швейка и его общение с поручиком, сделал невинно-удивленное лицо (насколько получилось), хлопнул ресницами и спросил: «А что случилось-то?».
– Ты почему не исправил список авторов статьи, я с твоим шефом все решил.
– Так я только двух авторов знаю – хлоп.
– Тебя не спрашивают, мне, в конце концов, обещали, так что иди и исправляй. Секалов начал багроветь.
– А я думал, думал и больше никого не вспомнил – хлоп, хлоп… Оппонент мой задохнулся и почти заорал: – Иди в редакцию быстро и вписывай меня в соавторы, – при этом еще больше побагровел и даже стал наезжать на меня своим не по годам объемным брюхом, явно принимая мое дурачество за испуг (так, почему бы ему не подыграть).
– Я, извиняюсь, вырос на окраине в рабочем районе, люди все вокруг были неотесанные, хулиганы одним словом, да и в студенческой группе у нас народец был не из дворян – грубый, мужланы… – хлоп.
– Какие хулиганы, какие мужланы… Ты вообще о чем… – Так вот они обычно в таком случае говорили просто: «П. н. х. м» – хлоп, хлоп, хлоп.
– Какой еще «пнхм»? – багровость клиента показала готовность к завершающему аккорду.
– Как вы не знаете что такое «пнхм»? А хотя откуда знать-то, вся жизнь прошла на фоне распределения дефицита… Вообще-то это просто сокращение от «пошел на …, ..дак... Вот как они говорили – ну что поделаешь, грубияны… – хлоп, хлоп.
Когда до него наконец-то дошло, Секалов задохнулся от злости, даже сделал ко мне движение, но затем притормозил, прошипел – Ну, погоди… – и, как волк из мультфильма, рванул по коридору.
Я же остался стоять, ощущая, как вибрирует каждая клеточка. Это известное состояние, которое бывает перед дракой: ты уже понимаешь, что ситуация переходит в физический контакт, адреналин пошел в кровь, мысленно проигрываются движения. Вот и сейчас в голове промелькнуло даже с долей сожаления: он пытается меня толкнуть, ухожу под руку, как учили, а дальше – коротким боковым в брюхо и длинным – в пухлое рыло. Но оппонент ретировался, осталось только осознание того, что я приобрел непримиримого врага.
Новые горизонты
Последствия моего конфликта с Секаловым стали проявляться скоро и вполне ощутимо. Статья зависла где-то на уровне редакторов, при этом все подтверждали, что ее готовят в печать, но ссылались на большой объем других предоставленных в редакцию материалов, так что образовалась своеобразная очередь. Шеф не лез больше в эту тему, так что мы сосредоточились на написании раздела отчета по совместной с КБ теме.
В один из этих рабочих дней я встретил аспиранта Витьку, который примчался из очередного отраслевого НИИ с отзывом о своей диссертации. Оформив его в ученом совете и пописав какие-то бумаги, необходимые для выхода на защиту, он предложил пойти «по пивку», благо рабочий день уже подходил к концу. Настроение у аспиранта было бодрое, он выходил на финишную прямую и явно хотел «проставиться». Мы мотанули на Семеновскую, где функционировал вполне приличный по тем временам пивной зал, нашли столик в уголке, заказали пару кувшинов бархатистого, соленой рыбы и повели степенный разговор. Он мне поведал, кстати, что отпрыск руководителя железных дорог Узбекистана опередил его в части сбора отзывов на диссертацию, да и внедрение ему сделали в двух конструкторских бюро. Так что пусть год назад у него ничего не было, зато теперь придется защищаться уже после него. Я со своей стороны живописал конфликт с Секаловым, и, видимо, задел за живое. Витька сначала ругался, а потом призадумался и подытожил рассказ: «А ведь он тебе теперь жизни не даст, это такая мелкая мстительная душонка, будет ходить и гадить со всех сторон». Но оказалось, что аспирант не забыл наш разговор в колхозе, совсем недавно был в головном НИИ и переговорил с начальником лаборатории, как и обещал. Тот готов взять специалиста на должность старшего инженера, а потом можно будет перейти в младшие научные сотрудники. Начальника зовут Виктор Михайлович, он пришел из академического института, известен по базовым трудам в физхимии. Быстров дал мне его телефон и предложил не затягивать, так как тематика у них перспективная, вакансия есть, но конец года, сам понимаешь, они должны быть уверены, что подберут себе кадра. Я пообещал, что позвоню в течение трех дней, просто нужно уточнить, как я могу уволиться, пребывая в статусе молодого специалиста, а до окончания трехлетнего срока работы по распределению мне остается около полугода. К тому же, если я приму решение уйти, предстоят неприятные разговоры с шефом и руководителями кафедры.
Это предложение не стало неожиданным, но удивительным образом совпало по времени с моими размышлениями о своем будущем на кафедре. При всех относительных преимуществах довольно свободного графика работы, а также возможности плавного перехода в статус аспиранта, дальнейшее существование просматривалось уже не совсем ясно. Традиционно десятилетиями формировался очень престижный образ преподавательской работы в институте, позволявший дополнить ученую степень кандидата или доктора наук почетным званием доцента и профессора. Так что неудивительно, что пробившийся в число избранных при советском строе преподавательский состав стал в лучших традициях «застоя» формировать достаточно консервативную и замкнутую общность, в которой протекционизм и политические аспекты стали заменять способности и научную работу. Нет, в основной массе, по-прежнему оставляли на кафедре лучших студентов, вот только в дальнейшем многие из них варились в собственном соку и останавливались в своем научном развитии. В то же время кафедру заполняли аспиранты разного уровня блата, специализирующиеся на оформлении отчетов, младшие научные сотрудники – партийные функционеры или спортсмены, инженеры – исследователи, загруженные проведением лабораторных работ для студентов. Во всем этом многообразии наработать материал для поступления в аспирантуру с прицелом на защиту диссертации становилось проблематично, и бывшие перспективные, поболтавшись пару-тройку лет, уходили в академические, отраслевые институты, а иногда и на производство. Даже районный комитет комсомола и партии в значительной мере состоял из выпускников нашего доблестного ВУЗа. А вот руководство этот процесс не очень волновал: все еще работала марка престижности, деньги выделялись и по линии системы образования, и по договорам с отраслями, в общем – «Всё хорошо, прекрасная маркиза…». В то же время, отчеты по основным тематикам становились все более пустыми, в них было очень мало свежих, прорывных идей. Молодежь роптала, но изменить ситуацию не могла, так что после защиты диссертации многие (как тот же Быстров) уходили из-за отсутствия перспектив и денег. Мы конечно же понимали, что в других вузах ситуация была аналогичной и проецировалась она в масштабах всей страны, где застойные процессы повсеместно нарастали, но никто из обличенных властью ничего не хотел менять. В будущем же сама жизнь по новым правилам обрушила статус преподавательских «небожителей», свысока смотревших на подготовку своей смены. А пока противостояние свежих идей и труда с научным нахлебничеством принимало порой забавные формы. Так старший научный сотрудник с соседней кафедры очень долго и упорно возился с созданием на загородной базе уникального стенда, имитирующего работу двигателей в условиях многократной перегрузки. Деньги на эту тематику выделил отраслевой КБ, так что товарищ засучил рукава и сам был и бетонщиком, и монтажником, и наладчиком своего детища. На кафедре на него смотрели, как на блаженного чудака, но как только установка заработала, и на умельца посыпались заказы от самых разнообразных организаций, руководство решило, что имеет полное право снимать «сливки» со столь востребованного научного действа. Правда рукастый с.н.с., погруженный в исследования, не отреагировал на указания «старших товарищей», а посему была создана экспертная группа из доцентов и профессоров, которая и направилась прямиком на стенд, дабы осмотреть его и решить, что делать с нарушителем спокойствия. Далее события развивались, как в боевике. Комиссия попыталась пройти на стенд, однако упрямец отказался их пускать, а когда удивленный доцент и парторг кафедры пригрозил ему всеми карами в виде партийного взыскания, увольнения и вызова милиции, и попытался мощным животом оттеснить отступника – тот просто предупредил всех о том, что заминировал вход. К этому отнеслись, как к шутке, а зря: как только внешняя дверь была преодолена, раздался мощный хлопок, похожий на выстрел. Комиссия дружно шарахнулась от входа, а борец за правду объяснил, что это был «всего лишь пиропатрон», а вот далее стоит более серьезный заряд. Проверяющие не на шутку растерялись, но решили не испытывать судьбу и вернулись на кафедру «несолоно хлебавши». Затем было бурное обсуждение, однако сор из избы решили не выносить, а договорились, что умелец продолжит работу по заказам и договорам, деньги будут идти через кафедру, а результаты исследований будут использоваться в отчетах и научных трудах. Кроме этого, упорному сотруднику пообещали поддержку в работе над диссертацией и премиальные по результатам выполненных экспериментов. Так и закончилась эта почти легендарная история, но проблемы, которые она обнажила, никуда не делись и застойные процессы неумолимо нарастали, давая молодым сотрудникам пищу для размышлений.
Так или иначе, но через два дня я подъехал по адресу расположения головного научно-исследовательского института технологических процессов. Располагался он в небольшой рощице рядом с заводом электроэнергетических установок (так было заведено еще со времен товарища Берии: через забор от оборонной структуры должно быть производство – прикрытие, как правило, выпускающее какие-нибудь конструкции с цехами, рабочим людом, подъездными путями и прочим индустриальным антуражем). Главный корпус института сверкал витринным стеклом и десятью этажами железобетонного хай-тэка времен конца 60-х. За забором со сложной системой проводов и камер виднелась территория, заросшая высокими деревьями среди которых располагались корпуса из темно красного кирпича, от которых веяло духом тридцатых годов. Для первого разговора мы зашли в уголок холла у прохода на территорию. Была середина дня, время от времени входили и выходили люди, просачиваясь через турникеты и роторные конструкции, проглатывающие или выплевывавшие пропуска. Виктор Михайлович Монахов был невысоким кругленьким человеком лет сорока, одетым в домашнюю вязаную кофту и помятые брюки, т.е. полностью соответствовал моим представлениям о выходце из академической науки. Из его рассказа я понял, что они занимаются высокоскоростными динамическими процессами, разрабатывая новое направление конструкций, аналогов которым в мире еще нет. Есть масса наработанных модельных экспериментов, есть конструктивные решения, но для движения дальше необходимо произвести исследования повышения эффективности за счет использования новых конструктивных материалов, а также перейти на полигонные испытания натурных образцов. При этом приветствуются свежие идеи, пусть и не апробированные, даже решения, на первый взгляд, невыполнимые. Тематика не совсем соответствовала моим направлениям исследований на кафедре, но показалась мне очень интересной, а уж заниматься разработкой чего-то невозможного меня учили еще в институте. По деньгам я получал прибавку рублей в тридцать, что неплохо, да и перспективы научного развития вырисовывались достаточно ясно: должность м.н.с. и отраслевая аспирантура годика через три. Из минусов вырисовывались секретность, жесткий график работы, а также неизбежные командировки во всевозможные «медвежьи углы» для участия в проведении всевозможных испытаний. В целом эти страшилки меня не пугали, так что распрощались мы довольные друг другом, с пожеланием сделать выбор в ближайшее время, и сообщить заранее о сроках выхода на новую работу. Я объяснил, что проще всего было доработать на кафедре полгода, а потом, по истечении трех обязательных лет работы по распределению, я становился вольной птицей. Но терять по сути это время было глупо, и тогда вариант оставался один – перераспределиться уже на новое место работы. Этот процесс тоже был не простым, в нем необходимо было задействовать разные министерства, и, прежде всего, решить принципиально вопрос на кафедре.
Самый неприятный в моральном плане разговор должен был состояться с шефом. С моим уходом, ему вряд ли дадут ставку под нового специалиста, тематика была не очень перспективной. Отраслевой КБ был, конечно, благодарен за разработанные программы, но дальше готовился работать самостоятельно, тем более, если все дойдет до внедрения: тут тебе и премии и награды, а делиться ни с кем не хочется. К тому же на мне висела часть учебного процесса и незавершенное изготовление моделирующего стенда. На кафедре обычно не удерживали сотрудников по формальным принципам или из вредности, все понимали, что жизненные ситуации могут меняться, но в моем случае могли и пойти на принцип. Так что я решил в течение двух недель максимально разобраться со своими долгами, а заодно и прощупать ситуацию на предмет досрочного ухода.
Вернувшись на кафедру после общения с Монаховым, я нашел на столе записку от делопроизводительницы с просьбой зайти в спецзал. Тематика, которой занимался факультет и кафедра КИС, вообще-то могла быть в разной степени закрытой, так что время от времени приходилось пользоваться литературой с грифом, а также делать записи в спецтетрадях. Когда я с записочкой пришел в читальный зал, неунывающие тетки на выдаче материалов переадресовали меня на «шестой этаж» – так у нас называли помещения, в которых располагалась одна известная «контора», державшая под колпаком всю страну. Со времени подписки, которую мы давали еще студентами, мне, в общем-то, не приходилось общаться с «особистами», хотя и было устойчивое мнение, что рано или поздно, но рыцари плаща и кинжала обязательно с каждым проведут доверительную беседу о том, что своевременные сигналы по всем аспектам жизни в коллективе факультетских сотрудников могут быть хорошим подспорьем в научной и общественной деятельности. «Податливые и сознательные» граждане, конечно, существовали, мы их в принципе вычисляли и старались с таковыми поменьше общаться, а в остальном «контора» не проявлялась в моей жизни. Когда я подошел к заветной комнате без номера, то одел на лицо искренне воодушевленное выражение сочувствующего в нелегком труде сотрудникам «органов», и негромко постучал. Встретил меня хмурый человек в традиционном незаметном сером костюме. Я назвался, а он будто стал мучительно вспоминать, по какому собственно поводу я заявился. Потом спросил, кто меня вызвал, и только тогда его лицо приняло сурово-внимательный вид.
– Что ж это вы товарищ Симонов допускаете небрежность в хранении и обработке секретной информации? А ведь враги наши не дремлют и по крупицам собирают информацию о растущей обороноспособности из всех источников, в том числе, и из нашего институтского сборника статей. Хорошо еще, что был своевременный сигнал, и перехватили материал до печати, посмотрели внимательно. Вот вы все время тут пишите «изделие» – то по отношению к аэродинамическим характеристикам, то к колебаниям, то к газодинамическим импульсам, а за рубежом-то давно знают, что «изделиями» мы называем разработки для военных целей. Так что еще раз просмотрите материал, переделайте и принесите нам на проверку.
Ну уж нет, думаю, на таком меня не проведешь, это ведь все равно, что добровольно отодвинуть выпуск статьи на несколько месяцев. Так что с видом пионера, дающего клятву, я выдал длинную и убедительную тираду, смысл которой сводился к тому, что согласно действующей инструкции от 1962 года о сохранении гостайны, слово «изделие» официально должно применяться для обозначения систем вооружения, а другие эквиваленты для слов, обозначающих военную технику, соответствующими распоряжениями не утверждены. Так что, если посмотреть все последние сборники, то там используются исключительно официальные термины. Я, конечно, готов откорректировать статью, если вы настаиваете, но тогда прошу вас подтвердить мне это предписанием, разрешающим отклониться от инструкции и указать, какие слова применять. Особист явно не ожидал моей столь горячей любви к циркулярам, и как-то сразу поскучнел, пробурчал, что они еще посоветуются со специалистами, но мне вообще нужно быть внимательнее, тем более что по линии родственников моя биография небезупречна. Я по инерции кивнул, вышел из гнезда чекистов, и только потом до меня дошло, что эта личность имела в виду. Мой отец в молодости попал по доносу в сталинские лагеря, выжил в них в самые тяжелые военные годы, потом освободился, но еще долгое время находился на учете у «гэбистов». Мне родители ничего не рассказывали вплоть до окончания 10 класса. Уже позже, отцу пришло письмо о его полной реабилитации в связи с отсутствием преступления, но тогда он очень переживал, что старые обвинения могут помешать моей учебе или работе. Надолго запомнил я и поступление в институт, когда сдал профильную физику на 5 и как медалист сразу отправился заполнять анкеты, бумаги, заявления, а уж потом выскочил на улицу, где ждал отец. Он нервно курил и выглядел посеревшим и постаревшим, а когда я радостный сообщил ему, что уже студент, еще долго расспрашивал меня, все ли в порядке с моими документами и анкетами, и не откажут ли мне по формальным признакам. На волне эйфории я тогда не понял, чего он боялся, потом вроде тоже не было сложностей с оформлениями допусков, так что со временем и думать забыл о своих биографических особенностях, но вот на тебе – всплыло фискальное дерьмо, и даже понятно, с чьей подачи. Понимал я, что Секалов готов на всякие гадости, но такого не ожидал, очень уж у нас еще со студенчества не любили любителей посещать «шестой этаж». Хотя после общений с этим фигурантом, у меня все отчетливей складывалось впечатление, что мы с ним существуем в разных координатах ценностей. Так или иначе, но примитивный наезд не состоялся, а вот при новых претензиях, наверное, стоит напустить на «особистов» шефа – он ветеран, коммунист еще со времен войны, вот пусть они ему и отвечают, что крамольное обнаружили в рукописи и почём мы продаем секреты родины.
Вроде бы после стычки с Юриком прошло совсем немного времени, но события, которые, казалось, не были связаны друг с другом, продолжали происходить, при этом я понимал один общий источник их инициирования. Через пару дней ко мне подошел озабоченный Сергей Стасин – секретарь комсомольской организации сотрудников факультета. Был он аспирантом на нашей кафедре, но, на мой взгляд, слишком много суетился по общественной линии и казалось, что получение вожделенной анкеты райкома было для него важнее подготовки диссертации. В принципе он нас особо сильно не донимал, но уж очень любил прислушиваться к мнению «старших товарищей» и парткома. Благо хоть в колхоз его посылали со студентами, а то испортил бы нам сплоченный коллектив дурацкими инициативами и социалистическим соревнованием. Стасин начал спрашивать меня про общественную работу с УПК, я рассказал о нашем полном взаимном удовлетворении. Тут он озабоченно сообщил, что партком вдруг решил проверить работу комсомола и очень интересовался моим направлением. Усмехнувшись, и понимая, откуда дует ветер, я заверил испуганного вожака, что все нормально, охват старшеклассников вырос на 12 процентов, количество лекций – на 15 процентов, а благодарностей от руководства комбинатов я собрал в два раза больше, чем год назад. Серега слегка расслабился, но все равно продолжал расспрашивать меня, не слышал ли я чего-то относительно вдруг возникшего интереса парткома. Дабы отвязаться, я, едва сдерживаясь, чтобы не улыбнуться, прошептал ему, что были какие-то слухи, что райком решил ужесточить требования к кандидатам на право вступления в партию, особенно из числа институтских, уж очень эта прослойка идеологически нестойкая: волосы длинные, музыка разлагающая, рубашки заграничные (тут я покосился на Серегин цветастый батник, которым он очень гордился). Самое смешное, что он юмора не понял, а как-то даже осунулся и помчался по коридору (уж не переодеваться ли). Я же еще раз помянул недобрым словом Секалова и его гнусную активность, которую бы использовать да в мирных целях...
После всех этих событий и в соответствии с намеченным планом, я разгребал свои дела, стараясь максимально выполнить накопившиеся обязательства. Неожиданно меня вызвали к заместителю заведующего кафедрой, и пока я сидел возле кабинета, в голове крутилась мысль, что вездесущий мой враг успел что-то наябедничать еще и руководству. Нашего замзавкафедрой я очень уважал за тактичность, мудрость и замечательные качества педагога, которые мог оценить еще во времена студенчества. Выглядел он радушным и сразу же выдал мне информацию о том, что заслуженный руководитель нашего партнерского КБ получил вожделенный статус члена-корреспондента Академии наук, который должен сопровождаться не только объемами и качеством печатных работ, но и наличием научной школы, то есть определенным количеством воспитанных кандидатов наук и аспирантов. А посему принято решение включить меня с нового года в состав аспирантов уважаемого человека. Так как минимумы кандидатские у меня сданы, то можно начинать оформлять бумаги. Новость была сколь неожиданной, столь и проблемной, ведь я уже практически решил переходить в НИИ. Замзавкафедрой слегка удивился отсутствию бурной радости от такого предложения, а я пробормотал какие-то слова благодарности и пообещал подумать, после чего выскользнул из кабинета. В голове была полная сумятица, и в одиночку переварить такую информацию было трудно. Благо, что Витька Быстров крутился целый день на кафедре, оформляя очередной пакет документов по своей диссертации.
С ним мы и направились в факультетский буфет попить кофе и обсудить предложение об аспирантуре. Виктор выслушал мой рассказ, задумался, прихлебывая напиток, а потом выдал довольно длительный монолог, видно крепко нагорело у него в душе:
– Я сам вот только в последнее время стал серьезно задумываться о дальнейшей жизни и своем росте, как специалиста. Ну как мы обычно приходим на кафедру? Берут наиболее мозговитых выпускников и дают им шанс заниматься проработкой какого-то научного направления. По сути тебя манят двумя морковками: с одной стороны – относительная свобода в плане науки, удобство работы с литературой и свой Ученый совет, с другой – некие потенциальные возможности поступления в аспирантуру с перспективой получения научных степеней и должностей, а, может быть, и попадание в преподавательский круг института, престижный и неплохо оплачиваемый. Но в последнее время перспективы выстраивания карьеры на кафедре стали туманными из-за большого притока блатных и всяких проходимцев, типа Секалова. Подготовка и защита диссертаций нынче тоже серьезно изменилась. Во-первых, подготовить за отмеренный аспирантский срок материал на защиту без связей практически невозможно: мы ж не теоретики, а практики, поэтому требуется внедрение (пусть чаще всего формальное) твоих разработок в народное хозяйство. Соответственно подготовка и защита диссертации превратилась в длительный процесс торговли, уступок, разменов, обещаний. В результате ты становишься участником своеобразной очереди со своим номерком, зажатым в потной от волнения руке. Помнишь, как пару лет назад защищался Егоркин, известный своей привычкой «бухать» и проводить в таком состоянии лекции и лабораторные (еще б мне не знать – он у нас замдекана был, и оттягивался на занятиях, мама не горюй). Так вот из всех его достоинств был папа – генерал от авиации, а вот диссертация основывалась на принципах и экспериментах, которые разработал в своей работе Серега Трифонов. Тот был идеалистом и, на его взгляд совершенно справедливо, думал первым выйти на защиту со своей темой, но был остановлен путем намеков на решение высших товарищей, ну и разных манипуляций с затягиванием внедрения, отзывов, утверждения на советах и т.п. А вот Егоркина наоборот пропихнули за обещание дать «зеленый свет» на испытаниях на авиационном полигоне и оформление внедрения результатов исследований паре – тройке блатных аспирантов. Когда ж Сергей решил сразу после него защититься – был показательно высечен за неуемную настойчивость: получил лишний «черный шар» от Ученого совета как бы за наличие признаков сходства с работой Егоркина (и никак наоборот!). С тех пор он три года переиначивал диссертацию, переделывая эксперименты, результаты которых у него позаимствовал шустрый генеральский сын, а защитился вот только несколько месяцев назад. Ну а я? Вроде и тематика перспективная, и конкурентов по этим разработкам немного – молоти зерно науки и выдавай «на-гора». Ан нет: рецензенты насели – просят своих сотрудников в заявки на изобретение включить, да и у нас – сам знаешь: этому помоги, этому отщипни, даже твоему известному недоученому. Как ни старался, в три года все равно не уложился, а еще защититься надо и ждать диплом чуть ли не полгода. Хорошо еще, что у меня приглашение в отраслевой НИИ есть, можно перейти, а не протирать штаны на кафедре, помогая всяким блатным за зарплату младшего научного сотрудника. Мне ведь тоже намекнули, что неплохо бы немного притормозить с защитой, а пока помочь с экспериментами одному известному и тебе аспиранту. Пришлось просить отраслевиков, чтобы подчеркнули важность моих работ, ну и пообещать поделиться авторством в паре статей. А вот в головном НИИ я специально посмотрел, как жизнь идет. Конечно, свободы поменьше и планы всякие по разработкам, текущие процессы заедают. Диссертации они делают дольше, да и всяких протеже тоже хватает, зато нет таких проблем с внедрением разработок. Самое важное – нужно в перспективную тематику попасть, и чтобы интерес в работе был, а кроме того, закисать и останавливаться нельзя, иначе как ученый кончишься. Да и денег платят больше, а для моего семейства это – важнейший фактор. Так что я тебе все это выкладываю абсолютно откровенно, а там – сам думай, взвешивай свои силы.
Я не прерывал его, в принципе, все, что он говорил, я наблюдал своими глазами, что-то слышал от других сотрудников, о чем-то догадывался. Наступило время мучительных раздумий: затянуть ответ не удастся, ведь как раз сейчас верстались планы учебы в аспирантуре на следующий год, да и в головном НИИ планы по штатному расписанию утверждаются в ближайшее время. Хорошо еще, что надвигались ноябрьские праздники и какие-то мероприятия на кафедре, так что я получил передышку. Именно в этот момент поступило неожиданное предложение от Монахова, который собрался в Горлово на наш новый кафедральный испытательный стенд вместе с главным конструктором отраслевого КБ. Они хотели договориться о проведении в будущем экспериментов с моделями изделий, а заодно приглашали меня присоединиться к этому процессу, тем более что я хорошо знал ребят со стенда. Миша «сотоварищи» действительно хорошо поработали и сделали комплекс, не имеющий аналогов ни в академических, ни в отраслевых институтах: мощную испытательную камеру и несколько десятков метров закрытой трассы, напичканной рентгеновскими аппаратами и лучшей на данное время высокоскоростной камерой, позволяющей делать миллион кадров в минуту и отслеживать быстропротекающие процессы во времени. В связи с этим намечался целый цикл испытаний с использованием различных моделей и измерений. Ну а заодно отраслевики хотели поближе познакомиться со мной в так сказать рабочей обстановке.
Ехать в Горлово решили сразу после ноябрьских праздников. На кафедре я записался в местную командировку, а шефу сказал, что нужно обсудить на базе вопросы по нашему испытательному стенду. Монахов и его приятель Алексей Кузин из КБ «Машиностроитель» ехали на «Жигулях», прихватив, как оказалось, образцы для мишенных обстановок из стали, дюраля, стеклопластика. Я встретил их вместе с Мишей при въезде на территорию базы, мы перегрузили железяки на грузовик, а сами прошлись по территории институтского испытательного центра, который впечатлял своими размерами и монстрообразными конструкциями. На стенде нас встретили как родных и долго показывали все нюансы оборудования. Жужжала стойка осциллографов, вдоль трассы располагались высокоскоростные камеры, в громадной горизонтальной трубе можно было спокойно пройти немного согнувшись. Герметичная конструкция позволяла испытывать модели в подходящем масштабе, существенно экономя на натурных экспериментах. Мы отсортировали плиты для обстановок и договорились, что для их установки и крепления ребята изготовят специальную конструкцию. В качестве теста испытали маленькую сборку, при этом съемка велась всеми видами камер. Все прошло успешно, снимки получились хорошими, замеры динамики движения – многократными и точными, так что перспективы испытаний вырисовывались неплохие. Я принимал участие, как при обсуждении, так и при показах возможностей оборудования, понимая, что именно мне и придется этим всем заниматься в случае перехода в НИИ. Мужиков со стенда я предупредил, что на кафедре о моих контактах знать не обязательно, тем более что обсуждаемые эксперименты не были связаны с моей работой. Хотя они все и так поняли и дурацких вопросов не задавали.
После плодотворного общения мы всем межотраслевым коллективом передислоцировались в ту самую знаменитую квартирку, в которой останавливались командированные специалисты. Я с ребятами со стенда на правах принимающей стороны сбегал в поселковый магазин и затоварился «старкой» и нехитрой закуской. Вместо стола привычно был использован огромный телевизор марки «Радуга», накрытый газеткой, при этом для создания звукового фона его не выключали. Пошли тосты за дружбу, науку, женщин, естественно. Даже Монахов, которому еще предстояло везти нас в Москву, слегка приложился к стакану во славу торжества мыслящих людей. Несмотря на то, что потом компания естественно разбилась на группки, обсуждающие весь спектр насущных вопросов от особенностей эффекта накопления погрешностей измерения до планирования летних походов на байдарках по горам Урала, мы все же обратили внимание, что по телевизору показывают только оперу и балет, да и лица ведущих новостей какие-то суровые. Время шло незаметно, слово за слово, и наше профессионально-питейное мероприятие закончилось после и вследствие того, что все, что можно, было выпито и закусано, то есть часам к 10 вечера. Сначала возвращение в столицу протекало нормально, на дороге машин почти не было и на основное шоссе мы выбрались довольно быстро. А вот дальше…
Первый раз нас остановили практически сразу после поворота на Москву. Усиленный наряд милиции и гаишников, да еще и с автоматами, мы давно не видели. Виктор Михайлович перепугался не на шутку, памятуя о выпитой водке, да и мы дружно испаряли такой выхлоп, что стекла в «Жигулях» запотели. Поэтому Монахов на всякий случай изобразил слегка виноватый вид и, было, двинулся к ментам, однако они сами подошли, попросили открыть двери и багажник, а нас – предъявить свои документы (благо в командировке мы имели их при себе). Затем с каменными физиономиями они осмотрели машину и спросили о цели поездки в столицу. Монахов объяснил, что мы возвращаемся из местной командировки, представители власти мрачно вернули нам документы и отпустили. Но километров через пять опять стоял наряд милиции и гаишников, и процедура повторилась, только почему-то прозвучал еще один идиотский вопрос относительно того, московская ли это машина (будто по номерам не видно). В общем, до Москвы нас таким образом тормознули еще раз десять, так что Виктор Михайлович уже понял, что всех интересует цель нашей поездки, и начал заранее открывать багажник и даже покрикивать на ментов, но они с одинаковыми непроницаемыми лицами неспешно делали свою работу. В столицу мы въехали уже за полночь, хорошо еще, что меня довезли прямо до дома. Причина же такого обилия представителей власти прояснилась на следующий день, когда всю страну одели в траур и с утра сообщили о смерти «дорогого Леонида Ильича». Видимо, среди милиции приказы усилить бдительность прошли уже накануне, а народу решили объявить новость только на следующий день. В целом же я остался очень доволен поездкой: стало понятно, что тематика интересная, у меня может быть свой кусок исследований, а кроме того намеченные серии испытаний позволяли мне сохранять связи с кафедрой в случае перехода.
До свидания, alma mater
На волне оптимизма я с удвоенной энергией начал добивать свои долги и вопросы, фланируя между кафедрой, опытным заводом и вычислительным центром. Ну и в самый неподходящий момент в холле столкнулся с Секаловым. Общаться не хотелось категорически, но просто развернуться и уйти было слишком похоже на бегство. Тем более, что Юра выглядел расслабленным, и сам начал разговор:
– Ну что, ты, наверное, кое-что уже понял, а если нет – могу объяснить. Неужели ты думаешь, что я стал бы упираться из-за какой-то статейки? Да у меня их и так больше, чем у других старших преподавателей, ведь людишки меркантильны, всем нужен дефицит. Просто тут вопрос принципа и, по сути, ты ломишься не против меня, а против системы.
– Это какого же принципа, как в кино – «Ты мне, я тебе»?
– Да фильм этот ерунда – так смешная заказуха, чтоб народ ржал и не думал. А вот тенденция есть, и принципы жизни меняются, так что будущее принадлежит нам.
– Это кому ж нам – приспособленцам от науки, или своеобразным коммунистам, готовым прибрать к рукам все: будь то чужие статьи или женские сапожки?
– Нам, это реально смотрящим на жизнь. Меня вот, например, с секретаря партячейки переизбрали, но мне на это наплевать, наверху завязочки остались, а наши научные мастодонты – старпёры это уже отработанный материал, хотя и делают вид, что они принципиальные коммунисты – ленинцы. А вопросы все на самом деле решаются в совсем других кабинетах разных уровней и размеров, и в них как раз «наших» становится все больше. Ты даже представить не можешь эту машину, которая скоро всех заставит работать на себя: науку с доцентами – профессорами, или сотрудниками НИИ и КБ, которых вообще-то подкармливают, чтобы не выступали и «за бугор» не слишком заглядывались.
– А вы, ну вроде как люди будущего, точно уверены, что способны всеми рулить, ведь страна большая, а ну как не согласится быть под паразитами, а на всякую хитрую… как известно найдется свой… с винтом.
– Так на то она система с партийной конструкцией и создана, чтобы этих революционеров организовывать и использовать. Вот ты никогда не задумывался, почему заслуженные ученые, многие из которых прошли войну и столько раз смотрели смерти в глаза, тушуются перед партийными или министерскими функционерами и превращаются в послушных соглашателей. Все просто – «кнут и пряник». «Кнута» после товарища Сталина стало маловато, а вот «пряники» все любят, получают, кушают, а самое главное – хотят получать и дальше, и больше. И не важно, что: сапоги женские, квартиры или машины без очереди, главное слово «получать». А вот списочки с этими «льготами – машинами» делаются, и самое главное утверждаются в нужных кабинетах простыми деловыми ребятами с красными книжечками и значками. И имя им – легион, и с ними я – среди «своих». А тут ты с принципами, которые никому не нужны. Давай без обид, ты мне даже нравишься: не пытаешься заискиваться перед руководством, на дачу к начальникам не ездишь грядочки копать, да и в комсомоле не пытаешься, расталкивая всех, карьеру сделать. Только вот оставлять твою принципиальность безнаказанной нельзя – пример для других нехороший, ну как взбрыкивать начнут. Так что расклад такой: даже если в аспирантуру поступишь, райкомовской анкетки тебе не получить – это я обеспечу, ведь всегда найдутся более достойные а мы, принципиальные коммунисты, должны строго следить за новыми кадрами. Научную работу может и сделаешь, даже защититься наверное сможешь, но вот дальше – тупик, да и без партии преподавателем стать – не светит. Так что подумай, как мы будем жить дальше и стоит ли выпендриваться.
Сам того не желая, Секалов подтвердил все доводы Виктора из нашего с ним разговора. С души будто свалился груз, я даже улыбнулся, потом развернулся и ушел, оставив своего оппонента в недоумении. Решение созрело, и меня охватило острое желание перемен, наверное то же чувство испытывают моряки, которые бросают канат на пирс и отплывают к неведомым еще берегам. Я не стал откладывать сложные переговоры на завтра и решил начать с самого неудобного – общения со своим научным шефом. Мы прошли в лабораторию, и я рассказал ему, что собираюсь переходить в отраслевой институт со сменой тематики. Конечно же он расстроился, так как был уверен, что я с нового года буду в аспирантуре и продвину наши наработки. Пришлось объяснить, что я не бегу от работы, а наоборот хочу быть ближе к конкретным исследованиям с возможностью внедрения результатов, а возможно и реальных конструкций. Шеф все понял и особо уговаривать остаться не стал, только грустно взглянул из-под мохнатых седых бровей:
– Думаешь я не вижу, что в последнее время обстановка на факультете становится какой-то затхлой, народец пронырливый снует, торговли стало много вокруг всего – от статей до приема в партию. Но как это можно поменять – не знаю. Не за то мы воевали в войну, не за то… А ты, раз принял решение – иди до конца. Честно – жаль, мы вроде неплохо сработались, да и в аспирантуру абы кого не зовут, тем более, под руководителя такого уровня. Ну а если нужно будет бумаги какие по переводу подписать, приходи, все сделаю.
Замзавкафедрой в общем-то думал, что я к нему пришел проговорить порядок подачи документов для поступления в аспирантуру, поэтому сначала вообще не понял, что речь идет о переходе на другую работу. Когда же до него дошло, что я вообще собираюсь уйти с кафедры, то расстроился и попросил не пороть горячку и все обдумать. Пришлось проявить твердость (хотя делать этого не хотелось), но идти на еще один круг обсуждений, уговоров и прочего трепания нервов не хотелось еще больше. Снова пришлось повторять, что не боюсь трудностей, но хочу быть ближе к перспективным разработкам, конструированию и отработке изделий. Последним аргументом стало то, что я не буду терять связь с кафедрой, и планируется организовать на нашем экспериментальном стенде целую серию уникальных испытаний. Я не стал скрывать, куда ухожу, да и смысла в этом не было, так как организовать процедуру перехода без руководства кафедры было невозможно. Как молодой специалист, я должен был отработать по распределению три года, так что уйти раньше мог только через перераспределение по согласованию с Министерством высшего и среднего образования.
Обрубив концы, я, наконец, окунулся в организацию перехода. Чиновничья машина заработала со скрипом и паузами: письмо из НИИ на кафедру с просьбой уволить в порядке перевода, согласование на кафедре и факультете, согласование в отраслевом министерстве, согласование в Минвузе, подготовка там соответствующего приказа, направление выписки из него в наш институт – и вот она, свобода (всего-то через пару месяцев и километров, пройденных по коридорам разных ведомств). Все это время я честно выполнял свои обязанности сотрудника, отвечал на вопросы сослуживцев, так как слушок пополз. Да он и не мог не пойти, так как множественные письма в разные инстанции печатала Светка. Нужно сказать, что после колхоза мы почти не общались, то ли она решила «наказать» меня равнодушием, то ли в активной жизни девушки появились какие-то перспективные варианты. Я от этого совершенно не страдал, забот и так хватало, но когда Светик узнала о моем уходе, то все же вызвала на разговор. Общение было натянутым с паузами, вздохами и даже набегающими слезинками. Дабы ускорить процесс пришлось сказать, что уходить приходится из-за определенных трений с некоторыми гадами, сложностей с развитием нашей тематики и другими обстоятельствами, о которых я не могу рассказать. Потом добавил, что в дальнейшем не планирую разрывать связей с кафедрой, так что будут совместные работы и проекты. Это несколько успокоило девушку, а для позитивного завершения нашего свидания я даже сказал, что именно ее мне больше всего будет не хватать на новом месте. Тут я, кажется, переборщил, так как Светка сразу предложила встречаться после работы, когда нет занятий в институте. Пришлось экспромтом придумать практически непреодолимые трудности для свиданий в виде особой секретности работ, и почти постоянного нахождения на полигонах, где между опасными испытаниями я всегда буду вспоминать о прекрасных девушках кафедры КИС. После такого пафосного монолога, и еще раз пообещав заскакивать в институт, осторожно попросил помочь с печатанием и рассылками писем, на что и получил снисходительное согласие.
Уходил я с родной кафедры уже в новом году, на проводах после работы в лаборатории собралась куча народу. Для начала меня предупредили, что завтра – решающий матч по баскетболу на первенство факультета, и мое присутствие обязательно. Я, собственно, и не отказывался, тем более что на новую работу выходил только через неделю. Потом было много тостов и водки, пели песни, а также неофициальный гимн кафедры, сочиненный на музыку песни «Артиллеристы, Сталин дал приказ», потом завлаб Кирилл достал стеклянную «четверть», в которой на дне плескался спирт, а также бачок с бурой густой пастообразной субстанцией, которая оказалась концентратом напитка «Пепси». Хозяйственный товарищ поведал нам, что спёр бачок, когда работал на складах во время олимпиады в Москве, и если развести эту пасту со спиртом, то получается обалденный напиток, вкусный и не хуже коньяка. После такого количества водки наши дегустационные качества были притуплены, но спирт с «Пепси» действительно пошел «на ура». Домой мы ехали с аспирантом Жорой, который жил недалеко от меня. Даже простой процесс движения требовал от нас мужества и концентрации, однако у метро прямо на глазах у милиционера мой попутчик умудрился поскользнуться и шлепнуться на край лужи из воды и грязного снега. Поднял я его быстро, потом мы выловили Жорину ушанку из лужи, а представитель власти посоветовал нам идти домой, что мы, собственно говоря, и сделали. Как нас пропустили в метро, я не знаю, видно хотя бы я сохранил признаки интеллигентности, но вот когда в вагоне мой приятель взгромоздил шапку на голову и грязные струйки стали стекать на лицо аспиранта с расслабленной улыбкой, наши попутчики дружно отодвинулись подальше. А уж после того, как Жора зычно икнул пару раз, распространяя запах спирта и пепси-колы, нам освободили чуть не треть вагона, после чего самым главным было не проспать свою станцию. Мы заранее договорились, что сначала заходим к нему, так как подозревали, что его жена не будет в большом восторге от нашего состояния, что, собственно говоря, и получилось. Потом я проехал еще пару остановок до своей обители и вырубился, заведя будильник, чтобы встать пораньше и постараться прийти в форму до баскетбольного матча, назначенного на полдень.
Утром я проснулся в состоянии, которое можно было описать словами «зачем я маленьким не умер». Технический спирт и двухгодичный концентрат усугубили состояние абстиненции. Робкая попытка подняться и опохмелиться вызвала такие спазмы, что я вновь принял позу бревна. С остатками надежды, я позвонил Жоре, он долго не брал трубку, а когда взял, я не узнал его голос. Ссылаясь на тяжелое состояние, я попытался увильнуть от баскетбола, но тот взмолился, что хотя бы один из нас должен поехать, иначе не наберется команда, а он не может даже голову поднять. Вспомнив вчерашнюю поездку, я ему поверил, но что было делать с собственным состоянием. Хорошо еще в холодильнике осталась пара бутылок минералки. Какое ж это было счастье… С помощью сверхусилий я собрался и двинулся в сторону института. Любой вид движений вызывал у меня мерцание сознания, так что приходилось выходить чуть не на каждой остановке из вагона метро и сидеть, пока не очухаешься. На матч я все-таки успел, команда набралась, оставалось не умереть сразу после начала игры. Первый тайм провел как в бреду, голова гудела, сердце колотилось, но даже с учетом этого я умудрился забросить пару мячей. Во втором тайме произошли какие-то мобилизационные перестройки организма, алкоголь был побежден, и я наконец-то почувствовал себя человеком. Игру мы выиграли, мужики отметили мое мужество, потом снова пошли на кафедру, где вездесущий Кирилл попытался опять достать свой коктейль, от одного вида которого народ перекосило. Понимающие друзья сбегали за пивом, которое меня окончательно реанимировало.
Я сидел в до боли знакомой лаборатории со своими друзьями, пил пенное, машинально отвечал на вопросы о будущем, понимая, что оставляю частичку сердца на кафедре КИС, которая дала мне путевку в научную жизнь, обогатила общением с настоящими людьми и закалила от подлостей людей плохих. Так что впоследствии я каждый раз возвращался в ставшие родными коридоры с чувством «грустной радости» и умиротворения, ведь именно здесь студенческая юность окончательно трансформировалась в научную молодость, бурную и творческую, полную планов и надежд. Но это уже тема совсем другого повествования…
Краткий словарь сокращений и подзабытых терминов
ВУЗ – высшее учебное заведение. Когда-то – сосредоточение научной и студенческой мысли – не путать с нынешними повсеместными как бы университетами.
Внешторг СССР – министерство внешней торговли Советского Союза. Единственный канал, через который в страну проникали «не наши» товары и оборудование.
НИИ – научно-исследовательский институт. Центры научной мысли, многие из которых «почили в бозе» в новые времена. Делились на академические, отраслевые и созданные при учебных институтах. По отраслевой иерархии могли быть центральными (головными), всесоюзными и просто институтами.
КБ – конструкторское бюро. Центры научно-конструкторской мысли. Отличались от НИИ необходимостью «выдавать на-гора» конкретные конструкции.
НИР – научно-исследовательская работа. Способ развития и поддержания научной мысли. Кончались НИРы – умирали НИИ.
М.н.с. – младший научный сотрудник. Рабочая лошадка науки.
С.н.с. – старший научный сотрудник. Рабочая лошадка науки с привилегиями и значительно лучшим кормом.
УПК – учебно-производственный комбинат. Места, где школьникам прививали рабочие навыки, дабы не бездельничали и не расслаблялись.
КПСС – бывшее «наше всё». Партия, которая не смогла пережить «перестройку», Горбачева, Ельцина и проч.
ЦК КПСС – Центральный комитет той самой единственной и неповторимой партии. Собрание «небожителей».
ЭВМ – электронные вычислительные машины – плоды разработок наших (!) ученых для произведения расчетов. Практически соответствовали мировому уровню (!) развития, но вымерли с появлением ПК (персональных компьютеров). В описываемое время в институтах и КБ были машины БЭСМ (крутые в 60-е годы), ЕС (крутые в 70-е), НАИРИ (сугубо армянское произведение), «Эльбрус» и ПС-2000 (круче уже не было).
ВЦ – вычислительный центр. Специальное место для размещения и работы ЭВМ – святая святых инженеров, аспирантов и прочих «рабочих лошадок» науки.
САПР – системы автоматизированного проектирования. Продукт попыток использования ЭВМ для проектирования чего-либо. Модное слово, произносилось как мантра.
ПВО – противовоздушная оборона – небесный щит нашей страны. Должен был быть непробиваем, чего не знал только летчик – любитель Руст. В шутку расшифровывалась как «Погоди Выполнять, Отменят».
Цербер – хранитель загробного мира у древних греков. Пользовался непререкаемым авторитетом. Претензия автора на интеллект и издержки советской школьной программы.
ВАК – высшая аттестационная комиссия. Голгофа ученых, на которую втаскивались кресты в виде кандидатских и докторских диссертаций. Ученый совет – коллектив из осуществляющих распятие, а также сочувствующих и наблюдающих. Диплом кандидата наук («корочки») – пропуск для вознесения в новый статус.
ЗАГС – запись актов гражданского состояния. Действо, круто меняющее жизнь человека. Мечта большинства женщин и жертва, приносимая мужчинами. Система, выжившая при всех строях.
СА – Советская Армия. Наше всё, как и КПСС. Непобедимая и легендарная, впоследствии чуть не стала жертвой перестройки. По отношению к научным сотрудникам описываемого времени являлась своеобразным «дамокловым мечом» (еще одна претензия автора на интеллект).
Москва 2015 г.
ТЫ, ДА Я – ОДИН П/Я
Все персонажи данной книги являются вымышленными, а совпадения с реальными людьми – случайными.
Автор
«Ты да я – один п/я,
«Оборонная» семья.
Вместе мы – страна в стране: Все за мир, мы – на войне. Если в небе грянул гром, Значит, рядом полигон.
Если молния сверкнула –
Это «штатная» рванула.
Мир страны, спокойно спящей,
Сохранит «почтовый ящик».
В нём не письма – ты да я,
«Оборонные» друзья».
«Недетская» считалочка.
Пролог
Москва начала «нулевых» бурлила, как горная река, в верховьях которой прошли ливневые дожди. Я забежал в небольшой магазин, собираясь купить что-нибудь к встрече выпускников факультета переподготовки кадров Финансовой академии. Мы долго собирались, связывались по телефонам, и вот, наконец, договорились собраться на квартире одногруппника практически через десять лет после поступления. Встреча обещала быть интересной, ведь в сформированной в лихих 90-х группе международных экономических отношений учились представители самых разнообразных профессий: несколько военных офицеров, врачи, филологи, ветеринары, учителя, ну и мы с приятелем, прошедшие закалку в Бауманке. Практически все работали в банках, страховых или финансовых компаниях, соответственно «корочки» нужны были для трудовой деятельности и роста по службе. Тем более интересно было посмотреть, куда вынесло народ море новой российской экономики. По воспоминаниям, люди в группе были неизбалованными, так что я запланировал купить пару бутылочек хорошей водки, благо время ларьков и поддельного «Амаретто» уже прошло.
В углу магазинчика я заметил мужика бомжеватого типа, который всячески старался привлечь внимание двух накрашенных продавщиц. Картинка была стара, как наш российский мир: товарищ пытался уговорить девиц дать в долг хоть какую-нибудь тару с вожделенным опохмелом, а те лениво посылали его куда подальше. Мужичок был неагрессивен и заранее согласен на все, а мое появление видимо возродило в нем надежду на посильное воспомоществование. Видя, что я рассматриваю ряды бутылок, он осторожно придвинулся и затянул традиционное: «Уважаемый, а вы не могли бы…». Я невольно скосил глаза в его сторону, и странно – фигура показалась мне знакомой, так мы в полумраке по каким-то признакам определяем близких нам людей. Взглянув прямо в упор, я понял, что не ошибся – передо мной стоял Виктор Михайлович Монахов, бывший начальником лаборатории, кандидатом, а потом доктором наук, а также моим научным руководителем в орденоносном Головном Научно-исследовательском институте технологических процессов. В одутловатом и помятом лице я узнавал все больше черт человека из своей творческой молодости, вот только глаза изменились. Это был взгляд алкоголика со стажем, так смотрят дворняги, принимающие все несправедливости мира и прощающие их за кусок колбасы. Но вот визави не узнавал меня, хотя расстояние было – пара метров, и на его фоне я вряд ли так уж сильно изменился. «Виктор Михайлович» – выдохнул я, и взгляд его стал вдруг проясняться, как будто он выныривал из какого-то другого, мутного мира. Пауза затянулась, и стало понятно, что он по-прежнему не узнает меня, а, стало быть, процесс распада личности принял хронический характер бок о бок с алкоголизмом. «Я – Симонов Владимир, мы же в НИИ вместе работали». Взгляд его немного прояснился, а когда я добавил: «В п/я К-8945», – окончательно просветлел и стал знакомо изучающим, именно таким, каким и был в свое время у начальника лаборатории Монахова. Теперь уже было понятно, что я опознан, оставалась только неловкость от того, как и где мы встретились. Как ни странно, он первым ее преодолел:
– А, это ты, выглядишь вроде нормально, вписался, значит, в реальности рыночной экономики. Ну и где служить изволите?» – в его словах прозвучали нотки иронии. – В банке? Значит, деньги водятся, может, подбросишь от щедрот капитализма на пузырек по старой памяти.
– Конечно, – ответил я, наверное, даже слишком торопливо. – Сейчас возьмем что-нибудь приличное, соответствующее такой встрече, – я никак не мог избавиться от какой-то неловкости. – А может, на природе где-то пристроимся, поболтаем…
– Не откажусь, – Монахов усмехнулся. – Тут рядом парк небольшой, есть тихие местечки со скамейками.
Я взял три бутылки «Русского стандарта», две сунул в портфель, а третью, вместе с хлебом и нарезкой колбасы и сыра, мы удобно расположили на пакете на видавшей виды скамейке в окружении сиреневых кустов и кленов. За все время, пока мы шли сюда и располагались, Монахов не обронил ни словечка, а я все мучился от раздвоения ощущений: радость встречи против неудобности ситуации. Видя, что моего оппонента просто трясет от старого бодуна и всепоглощающего желания опохмелиться, я не стал мучить человека, быстро разлил по сто грамм, и мы опрокинули их даже без тоста. Водка как обычно сняла напряжение, а Монахова – так просто вернула к жизни. По второй он разлил уже сам, задумался, а потом, улыбнувшись, сказал:
– Помнишь, как на полигоне, наш тост-считалочку: чтоб как надо летало и куда надо попадало, ведь ты да я – один п/я, «оборонная семья». – Если первая доза была реанимирующей, то вторая – лечебной, вернувшей моего соратника к жизни.
– Ну и как там в бизнесе? Олигархом не заделался, покорителем, так сказать, жизни?
– Да нет, для олигарха я староват, слишком совестлив и умен – эти качества для нынешних только в обузу. Ну а как вы?
– Помнишь, как в свое время отвечали: на букву «х», и это не значит «хорошо»… Так вот, я бы оценил свое нынешнее существование как минимум на три «х». С начала 90-х тематику нашу стали сворачивать, финансирование сократили. Ты же помнишь, мы стояли на пороге внедрения нашего блока еще в двух системах вооружения, но со временем все заглохло. Правда, тут и конструкторские бюро сыграли свою негативную роль: убедили министерских, что могут и сами все сделать для доработки под конкретные системы. Очень уж им хотелось все деньги через себя пропустить. Потом у них начались сложности, это ж не ручку приделать, боевая часть стала работать нестабильно, не выполнялись техзадания заказчика. В результате, доработку практически свернули, а блок просто в нашем варианте засунули в другие системы. Я не выдержал, выступил на совещании, что нужно развиваться, а не междоусобицу устраивать, благо наших наработок хватало на годы вперед. Ну меня и «попросили», мешал я им деньги «пилить». Так вот и оказалось, что доктора технических наук в «рыночной экономике» никому не нужны. В академических институтах денег тоже стало мало, да и тематикой там зарубежные «грандодатели» стали рулить, куда уж там оборонными вопросами заниматься. В КБ выживать стали те, кто смог пробить возможность продавать за рубеж технику, вот только деньги до разработчиков доходят через трех – четырех посредников. Так что пришлось мне и экспедитором поездить и охранником быть, ну а сейчас – сам видишь… Да и не только я, начальника нашего Константина Игоревича помнишь, – так вот умер он недавно. Последнее время истопником на складе работал, выпивал, понятно, рак легких… А мы ведь с ним в свое время самыми перспективными молодыми кандидатами наук в академическом институте химфизики были, да и потом несколько изделий сдали заказчикам. Ну ладно, давай еще по одной…
Мы выпили. Он даже закусывать не стал, просто задумался о чем-то своем. А мне не хотелось прерывать этот тяжелый монолог. Но его лицо вдруг как будто просветлилось, даже появилось подобие улыбки:
– А все-таки мы их всех, зарубежных сделали, первыми в мире сдали на вооружение, а сколько информации шло, что и американцы, и немцы, и шведы работали. Нам «эффективщики» всю плешь проели: а вот у них, а вот там, а вот сям… А мы просто взяли и сделали…
Снова повисла пауза, он молча разлил водку, опрокинул ее молча, вздохнул тяжело, и вдруг произнес мрачно, и как бы ни к кому не обращаясь:
– За что… – и снова после паузы – За что это все нам? Разве мы не рисковали своим здоровьем, а иногда и жизнью, мотаясь по полигонам. Разве это не наши знания, труд и квалификация воплотились в изделия, благодаря которым государство продолжает оставаться сильным и опасным для любых врагов. И за все это меня выбросили, как ненужную вещь на самое дно жизни, лишив при этом права творить и даже мыслить. И ведь кто? – Эти недоучки и недоторговцы... Почему тупая пьянь с Урала позволила себе разрушить наш мир и вытащить в хозяева страны самых обозленных и ограниченных людей, которые и стали воровать все, до чего могли дотянуться. Ты ж видишь, в кого я превратился. Конечно, можно сказать – сам виноват, но ведь это только следствие, а причину я понять и принять не могу, поэтому раз за разом буду говорить: «За что?»
Он почти сорвался на крик, а мне нечего было ему ответить, ведь несколько лет назад я и сам задавал себе этот вопрос. Но мне было гораздо меньше что терять, а к тому же семья вполне ощутимо требовала обеспечения прожиточного уровня, так что довольно быстро я сформулировал для себя ответ: «Я смогу и сделаю, я должен». Хватило сил и мозгов сменить профиль деятельности и получить второе финансовое образование, поработать в банках. Но ностальгия по научной молодости, исследованиям и испытаниям, конструкторским разработкам и жарким дебатам на конференциях все равно преследовала меня на протяжении всех последних лет. Можно спорить о целесообразности и стоимости разработок, но нельзя уничтожать в людях тягу к неизведанному, а главное – ощущение своей нужности стране и окружающим.
Монахов тяжело вздохнул. Он выглядел абсолютно трезвым, совсем не похожим на обычное состояние алкоголика, быстро хмелеющего и слабо воспринимающего окружающее. Мне нечего было ему ответить, осталось только свербящее чувство вины за то, что я смог вписаться в изменившийся мир, а он стал его изгоем. Разговор становился натянутым, было видно, что Виктор Михайлович и сам испытывает нарастающее неудобство от того, что выплеснул на меня все, что у него висело на душе неподъемным камнем. Так мы и расстались, неправильно, скомкано, совершенно не похоже на встречу старых соратников.
Он уходил от меня тяжело и неуверенно, так двигаются сломленные люди. Даже прощальное: «Звони, у меня прежний домашний телефон» прозвучало обреченно и неискренне. И казалось, что вместе с ним безвозвратно уходил кусок моей жизни, который мы прошли плечом к плечу. И был этот период одновременно и ослепительно, и обреченно прекрасен, а я жил в нем жарко, творчески, торопя и обгоняя время, ошибаясь, мучаясь, но веря в будущее. Вот тогда у меня впервые мелькнула мысль, что необходимо рассказать об этом и о многих, и многих служителях науки, которые отдавали свои силы, умения, мысли, а порой и жизни стране, но не смогли пережить ее предательства. Эта мысль оформилась в навязчивую идею позднее, когда я узнал, что Виктор Михайлович умер тихо и незаметно, родственники не сообщили об этом друзьям и соратникам, видимо не хотели им рассказывать правду о последних годах его жизни. И это осознание несправедливости привело меня к необходимости написать о восьмидесятых, которые часто называют временем «застоя», но для оборонной науки это было время открытий и опережающих время технических решений, плодами которых будут пользоваться еще десятки лет спустя. Да воздастся каждому по делам его…
Часть первая. Начало.
«Наука – лучший способ удовлетворения личного любопытства за государственный счет».
Академик Лев Арцимович
«Восьмерка» и её обитатели
Утро как утро: выныриваю из метро без особых повреждений, дальше – марш-бросок вверх по улице наперегонки с трамваем. На второй остановке из него вываливается народ, который предпочел прогулке давку, освобождая сразу половину вагона. Основная масса этих людей – работники нашего Головного научно-исследовательского института технологических процессов (ГНИИТП) – ведущего института отрасли, который седовласые ветераны по привычке с послевоенных времен, когда оборонные научные заведения были номерными, называют просто «восьмеркой» или НИИ-8. Благодаря усилиям «особистов», придумывающим всякие хитроумные системы для запутывания агентов всяких нехороших стран, для переписки и оформления всяких документов и проведения совместных работ с военными или такими же оборонными «конторами», у нас есть еще и присвоенное обозначение «почтовый ящик» или п/я и буквенно-цифровое сочетание К-8945. Ты можешь использовать эти названия раздельно, а вот совместное их упоминание уже является нарушением режима секретности. Собственно, это было первое, что до нас – молодых специалистов настойчиво доносили при поступлении на работу в это орденоносное заведение, основанное, на секундочку, еще до революции, чем мы и должны были гордиться. И вот сегодня я в толпе таких же «гордящихся» прохожу через небольшую рощицу и оказываюсь перед бетонно-стеклянным корпусом, построенным в стиле «техно» шестидесятых годов. Пройдя прозрачные двери, поток народа разделяется на несколько рукавов по числу странных сооружений в виде турникетов, соединенных с роторными машинами, которые после набора своего номера выплевывают пропуск с фотографией, которую бдительные тетки в униформе сверяют с твоим лицом и, при совпадении оных, пропускают на территорию. Охранницы имеют пронзительные взгляды и внушительные формы, мощь которых подчеркивается здоровенными кожаными кобурами с револьверами, как будто перекочевавшими в наше время из фильмов про гражданскую войну. Далее часть сотрудников остается в этом главном корпусе, а остальные проходят через вестибюль и растекаются по территории и расположенным на ней многочисленным корпусам, испытательным стендам, лабораториям, цехам, складам и прочим сооружениям. НИИ занимает громадную для столицы территорию в несколько десятков гектаров бывших садов, так что во время созревания груш и яблок работники собирают дары природы и варят из них компоты (все-таки заведение имеет отношение к химии, и есть плоды прямо с ветки, не рекомендуется). До самых дальних складов с мощной обваловкой от входа можно было шлепать минут двадцать, так что летом в хорошую погоду по центральной аллее прогуливались после обеда не только молодежные парочки, но и вполне степенные и «остепененные» сотрудники. И это было путешествие не только в пространстве, но и во времени, дыхание которого чувствовалось в старых корпусах, выстроенных из темно-красного кирпича, перед самым крупным из которых стояла статуя Владимира Ильича в кепке с поднятой рукой, указывающей путь к победе мирового пролетариата. С этим памятником зимой происходили интересные пертурбации: в зависимости от направления ветра засыпанный снегом товарищ Ленин принимал различный вид, становясь похожим то на шахтера в каске, то на пчеловода, то еще на кого-то в шинели до пят. Ну а летом статуя становилась любимым местом ворон и других пернатых, которых было очень много в кронах окружающих деревьев, так что специальным работникам по уборке территории приходится регулярно с помощью какой-то матери спасать вождя мирового пролетариата от бескорыстной птичьей любви. Мы подозревали, что помимо всего прочего, зеленые насаждения института выполняли еще и функции естественной меры повышения секретности доблестного института, пряча его от враждебных глаз. В этом им помогали и два огромных оврага, которые простирались аккурат вдоль двух сторон периметра территории, так что столбы с проволокой под напряжением и прочими спецсистемами были не видны со стороны окрестных улиц и домов.
За старым корпусом располагались еще более древние мастерские – приземистые и с маленькими окнами. Во время войны в них изготавливались различные боеприпасы и прямиком отправлялись на фронт. Старожил института и соавтор известного и нужного в то время «Пособия для подрывников в партизанских отрядах» рассказывал, как в самое тяжелое время максимального приближения немцев к Москве они работали, по сути, круглые сутки и снаряжали сначала стальные корпуса мин, потом, когда они закончились, стали отливать чугунные, а когда и их не стало – просто помещали тротил в толстые березовые ящики. Про экологию тогда никто не вспоминал, химикаты, и компоненты наполнения просто сливались в овраги. Аукнулось это потом: при строительстве нового корпуса кому-то пришло в голову сделать химанализ грунтов. Обнаружилось, что концентрация веществ, из которых производилась взрывчатка, была такой, что, по словам специалистов, с небольшими добавками грунт вполне можно было подрывать. Пришлось делать комплексную дезактивацию и соблюдать особую осторожность при инженерных работах.
Настоящей гордостью института был вычислительный центр (ВЦ) – один из самых мощных в отрасли. В нем стояли две машины БЭСМ (старая, но вполне надежная техника, в свое время – самая быстродействующая в Европе), а в отдельном зале – краса и гордость российских электронщиков ЭВМ «Эльбрус», мощней которой в стране не было. Работать на всей этой технике можно было с нескольких мониторов в самом ВЦ, ну а так как нам приходилось делать много расчетов, один внешний терминал стоял прямо в нашей лаборатории. При этом все равно приходилось звонить программистам и просить их поставить программы, которые хранились либо в виде стопок перфокарт, либо на бобинах с магнитной пленкой. Для себя мы всегда имели копии, которые хранили как зеницу ока, так как сбои в работе вычислительных монстров были обычным делом. А вот до утилизации бобины не доживали: умельцы с вычислительного центра умудрялись распускать их широкую пленку по всей длине с помощью устройства с острыми роликами на три более узких ленты, которые подходили для использования в бытовых магнитофонах. У меня дома тоже было несколько «переделанных» катушек для стереосистемы «Соната», при этом качество записи и воспроизведения было выше, чем у продаваемых в магазинах магнитных лент. Ну а главной ценностью институтского вычислительного центра, несомненно, были молодые сотрудницы, которые ходили в белых халатиках и напоминали медсестер (может оно так и было), только лечили они наши души и чувства. Поодиночке и группками они порхали по царству мигающих и гудящих машин, кокетничали и стреляли глазками, так что научные сотрудники всех возрастов под разными предлогами старались лишний раз заглянуть на ВЦ. А вот руководила всем этим «цветником» весьма импозантная дама по имени Элеонора Аркадьевна – женщина немолодая, но всегда шикарно одетая и с каким-то «несоветским» макияжем. Ее муж был чиновником высокого ранга в нашем министерстве, поэтому она в ГНИИТП никого не боялась, а девичьим царством правила железной рукой. Мужская часть института также опасалась острого язычка Элеоноры, фразы которой, язвительные и точные, быстро разлетались по лабораториям и «курилкам».
Главный корпус, как витрина института, вместил в себя не только основную часть лабораторий, но и огромный актовый зал с трехметровым бюстом товарища Ленина, а также выставку товаров народного потребления, производимых отраслью, столовую и органы политического управления: партком и комитет комсомола. А вот местком имел свой вход с улицы, чтобы было проще общаться с представителями всяческих профсоюзов и органов районной и московской власти, не нарушая режимность ГНИИТП. Именно поэтому за периметром находился и отдел кадров с учебными классами, и библиотека, а также забавное двухэтажное здание из мрачного темного кирпича, в котором была всего одна громадная комната. Уже потом я узнал, что институт для успешного противостояния западным «друзьям» приобретал за валюту на научных выставках всяческую современную технику: анализаторы, микроскопы, тестеры и проч., которые не производились в СССР. При этом тщательно скрывалось, в какую отрасль она пойдет. Сложности возникали из-за гарантийного обслуживания оборудования стоимостью в несколько миллионов долларов, которое производилось раз в год, а то и чаще. Каждый раз для этого приборы выносились за территорию института и устанавливались как раз в этом странном здании. Нужно было видеть лицо какого-нибудь шведа, которого заводили в строение, очень похожее на пыточную, где посреди пятидесятиметровой комнаты без окон на столе стоял анализатор, совмещенный с компьютером – и больше ничего. Сопровождающие специалисты института рассказывали, что зарубежный спец производил гарантийные работы с видом человека, которого после выполнения регламента должны расстрелять прямо у глухой стены помещения. Особенно колоритным был настройщик из Америки по имени Билл: он появлялся в любое время года в здоровенной шляпе – ковбойском «стетсоне», и все время регламентных работ оставался в ней, хотя ему приходилось залезать внутрь некоторых блоков. Он с гордостью рассказывал, что для визита к нам прилетает из Америки специально и является уникальным специалистом, работающим по приглашению различных компаний. При этом он удивлялся, что советский «институт растениеводства» (именно на него оформлялась закупка валютной техники) может себе позволить купить для «анализа составов почв» такую дорогостоящую и уникальную технику. Наши ребята в ответ молчали «от греха подальше», а обязательно присутствовавший представитель «первого» отдела изображал гордость за наше растениеводство и не спускал глаз с манипуляций Билла (вдруг подложит что-нибудь, вражина).
После преодоления входной группы и получения пропуска мой обычный маршрут на рабочее место проходит через второй этаж, где под строгим взглядом ответственных сотрудниц я получаю личный «сейф» для хранения закрытых документов в виде средних размеров чемодана. Предмет совершенно похожий на те, с которыми снует народ на вокзалах, правда мой крупнее, чем те, что обычно используются сотрудниками. Я специально взял такой, так как завел несколько больших рабочих тетрадей, в которых удобно писать черновики статей, глав научных отчетов, а потом – и разделов диссертации. Кроме того, я почти каждый день брал в закрытой библиотеке несколько отчетов и журналов, которые также подлежали хранению в личном сейфе. Однако был и недостаток: на время обеда по законам секретности чемодан положено было опечатывать и сдавать, либо закрывать в металлический сейф или шкаф, которые присутствовали в каждой лаборатории. Но наш народ обычно нарушал правила и просто прятал свой небольшой чемоданчик в ящик стола, а вот мой туда не влезал, так что поневоле приходилось возиться с сейфом. Жесткие правила изучения и хранения документов были едины для всех и отслеживались скрупулезно, хотя за время работы я столкнулся с двумя весьма забавными случаями. Сначала мой приятель Толик Панов, пришедший в институт из вполне либерального МГУ и не сталкивавшийся до того ни с «первым», ни со «вторым» отделами, в первый же свой рабочий день взял для изучения закрытый отчет, а уходя просто сунул его в ящик стола. На выходе отсутствие одного из вкладышей охрана просто «зевнула», решив, что новый специалист его просто еще не получил. Вечером в квартире Пановых раздался настойчивый звонок, и в квартиру ввалилась целая делегация из «особиста», начальника отдела и даже члена-корреспондента Академии наук и лауреата государственных премий, руководителя нашего направления Левинского Аристарха Андреевича, мокрые волосы которого навевали мысли о том, что его достали прямо из вечерней ванны. Обалдевший от такого внимания Толик выслушал от посетителей все, что они думают о его поведении, а на вопрос, куда собственно он дел секретный отчет с простодушием «ботаника» сказал, что спрятал в ящик стола. Ответ слегка успокоил троицу, а вот Панову пришлось присоединиться к делегации. Вместе они поехали на машине Левинского в институт, где Толик открыл ключом ящик стола и предъявил злосчастный отчет. Все расслабились и успокоились, а так как «косяк» со стороны «второго» отдела и охраны тоже имел место, дело «замяли» и наказывать наивного молодого специалиста не стали, но строго предупредили, что будут наблюдать за его работой более строго, чем за другими. А второй случай был еще веселее и банальнее: старший научный сотрудник из химического подразделения не рассчитал свои силы при потреблении любимого напитка, а именно – технического спирта. Обычно технологи опрокидывали дозу «на ход ноги» таким образом, чтобы пересечь проходную и охрану до момента, когда разведенный продукт давал отдачу в ноги и голову. Но наш бедолага по дороге вынужден был зайти в другой отдел, немного задержался и, подходя к главному корпусу, уже неадекватно воспринимал действительность. Он зачем-то полез в чемодан, распахнул его, да так и продолжил путь, теряя тетрадки, листы, номерные бланки прямо на глазах обалдевших теток из охраны. Народ пытался помочь, но скандал все равно разразился, и, хотя все документы общими усилиями удалось довольно быстро собрать, сомлевшего товарища уволили на следующий день.
Как раз эти случаи я и вспомнил, заходя в нашу лабораторию за номером 47. До начала рабочего дня оставалось десять минут, но основные обитатели нашей научной норки были уже на месте. Начальник лаборатории Виктор Михайлович Монахов, невысокий и кругленький, как обычно задумчиво писал что-то и подсчитывал на калькуляторе Hewlet Paccard, врученном ему лично директором. Машинка эта была снабжена программным обеспечением и внешними носителями памяти в виде магнитных пластин, что было «писком» для нашего времени. Виктор Михайлович был выходцем из Академии наук и достаточно известным специалистом по теории распространения ударных волн. Будучи человеком умным и тактичным, он плохо переносил проявления тупости и хамства, нередко сопровождавшие поведение начальства или министерского чиновничества, поэтому никогда не был любимчиком руководства. Более того, он на одном совещании после грубоватой реплики директора института спокойно возразил ему, что в наших узких вопросах разбирается гораздо лучше, а законы физики объективны и не зависят от пожеланий министерства. Такая прямота вредила оценке деятельности нашей лаборатории, хотя мы занимались перспективными проблемами на самом острие научно-технического прогресса и постоянно соревновались с «забугорным» потенциальным противником, кто первым сдаст действующий образец в эксплуатацию. Вот и сейчас, судя по реакции, Монахов отрешился от окружающего мира, готовя тезисы очередной статьи. Будучи человеком щедрым, начальник часто набрасывал какие-то мысли и формулы, а потом просил меня или других сотрудников оформить материал, который мог вылиться в статью, заявку на изобретение или главу отчета. На спинке его стула висел жилет, связанный из толстой шерсти – и неспроста. Похожая деталь одежды была и у нашего начальника отдела, да и у других руководителей нашего направления. Объяснялось все очень просто: заместитель директора Левинский Аристарх Андреевич вел здоровый образ жизни и «моржевал» помаленьку, рано приезжал на работу, любил свежий воздух, так что распахивал окна своего кабинета, невзирая на время года. Вся начальственная рать также подтягивалась на утренние совещания или подписание бумаг и дружно стучала зубами от холода, поэтому без шерстяных жилетов, одеваемых под пиджак, вполне можно было подцепить воспаление легких.
Напротив располагался стол старшего научного сотрудника Маслова Валерия. Он пришел в лабораторию незадолго до меня после аспирантуры и защиты кандидатской диссертации в Бауманке. Валера был парнем не простым, а зятем посла в африканской стране, что позволяло ему пользоваться разными связями и не считать рубли и копейки. Еще на кафедре он вступил в ряды партии и старательно «светился» в общественной работе, порой даже в ущерб научной, потом все же защитился и перешел в отраслевой институт. В деловом отношении он был слабоватым помощником Монахову, а в основном занимался продолжением своей диссертационной работы, основанной на программе расчета системы инициирования и распространения ударных волн. Именно поэтому значительную часть времени Валера торчал в вычислительном центре, был приятелем тамошней начальницы, которая называла его «мой пупсик». В научной деятельности Маслов злоупотреблял поверхностными оценками и лозунгами, пытаясь изобразить из себя крутого специалиста. От общественной деятельности он унаследовал образ этакого «своего парня», так что при необходимости участия в мероприятиях, где требовалась по выражению Монахова околонаучная болтовня, наш начальник с легкой душой делегировал туда Валеру. Но вот заниматься каждодневным трудом с походами к заказчикам, технологам или производственникам, Маслову не очень нравилось, и при случае он старался смотаться куда-нибудь к смежникам или в академический институт.
Рядышком у стены стояли столы двух ведущих инженеров и по совместительству – носителей женского начала нашей лаборатории – Прониной Людмилы Петровны (Людочки) и Петренко Раисы Михайловны (Раечки). Обе разменяли четвертый десяток, считали себя достаточно привлекательными, и в лучших традициях женской дружбы негласно конкурировали в работе и общественной деятельности: первая была членом парткома института, вторая находилась в том же статусе, только в профкоме. А вот с точки зрения семейной жизни, Людочка с мужем – майором и двумя детьми поначалу явно выигрывала у своей подружки, которая была матерью-одиночкой. Та сильно переживала, но добилась-таки паритета в статусе после поездки в колхоз, где за пару недель сумела ударно подцепить и увести из семьи довольно возрастного старшего научного сотрудника из другого направления. В результате она родила сына и успокоилась в новом качестве, правда поссорилась с частью коллег своего мужа, бывшая жена которого тоже работала в институте. Виктор Михайлович старался быть с нашим женским дуэтом одинаково внимательным и часто использовал общественные возможности обеих для решения всяких вопросов, особенно если они зависели от других направлений или производств института. Ну и в состав соавторов различных печатных материалов соответственно включал подружек по очереди, чтобы не обидеть. А вообще, и Людочка и Раечка являлись вполне боеспособными научно-техническими единицами, на которых можно было положиться в тяжелой работе по заданиям Родины.
По другой стене располагался «молодежный» ряд сотрудников: первым от входа был стол, за которым располагался руководитель сектора Олег Гром, далее - мое рабочее место, ну а лаборант Виктор Алешин сидел у окна.
Все мы были выходцами из одной Alma mater, правда, Витя еще учился на третьем курсе вечернего факультета. Гром, по сути, был правой рукой Виктора Михайловича, разрабатывал вместе с ним перспективные конструкции с самого начала этой тематики. Он предложил интересную методику моделирования высокоскоростных процессов, потом сделал упрощенную программу расчетов, которая основывалась на большом экспериментальном материале, а затем доказал корректность программы в процессе испытаний уменьшенных макетов. Его диссертационный материал как итог шестилетней работы был уже почти готов, необходимо было только внедрение полученных результатов и желательно – в реальную конструкцию, которая удовлетворит требования заказчика. Кроме того, Гром был членом партии, и не простым, а руководителем партбюро направления. С одной стороны понятно, что более старшие товарищи типа начальников лабораторий и отделов не очень хотели обременять себя партийными нагрузками, поэтому и выдвинули «молодого» Олега, но все же полученный статус был весьма полезен и для защиты диссертации, и для карьеры, и для поддержания статуса нашего подразделения. Может быть поэтому Гром постоянно выглядел слишком серьезным для своих лет, носил усы для солидности, и не мог позволять себе действий, вступавших в противостояние с «Моральным кодексом строителя коммунизма». Указанные черты характера видимо не очень способствовали выстраиванию отношений с противоположным полом, так что Олег не был обременен брачными узами, хотя монахом по жизни не был. Зато в рабочих моментах, а также трудовых повинностях типа субботников или колхозов он пахал наравне с нами и не прятался за свой статус, хотя и имел такую возможность. Рабочее место Олега демонстрировало педантизм хозяина в отличие от наших: на моем столе всегда было много разных бумаг, журналов, сборников статей, а у Витьки стол вообще был пристанищем инструментов, кусков проводов, пенопласта, коробок с гвоздями, рулонов изоленты и алюминиевых корпусов моделей. И это было понятно, так как Алешин работал лаборантом и тащил на себе весь комплекс модельных экспериментов – от изготовления и до отработки в бронебашне. Он был моложе меня на пару лет, так что мы быстро подружились и в дальнейшем старались вместе принимать участие во всяких рабочих и нерабочих мероприятиях. Витя происходил из семьи военных, так что после школы поступил в артиллерийское училище в
Поволжье, но к третьему курсу понял, что это не для него, дослужил полгода в армии и вернулся в столицу. Отец его работал в отраслевой военной приемке, ну и устроил в ГНИИТП, а параллельно Алешин учился на вечернем факультете Бауманки. Студенческий хомут Витька тащил без особого энтузиазма и перманентно находился в состоянии сдачи каких-то хвостов и задолженностей, преодолевая сессии, как полосу препятствий. В остальном мы практически всегда находились на одной волне и участвовали во всех комсомольско-молодежных мероприятиях, будь то общественно полезные работы, спортивные соревнования или походы в пивные заведения. Соответственно на наших плечах была и львиная доля вопросов, связанных с разработкой и изготовлением лабораторных и натурных макетов, а также их испытаний, так что я считал его полноправным участником научных исследований и старался включать соавтором в статьи и заявки на изобретения. В принципе, Витька мог бы претендовать даже на инженерную должность, но, будучи по жизни определенным «пофигистом», ко всему относился с легкой ленцой и не был озабочен должностным ростом.
На общественной жизни института и молодежной – в частности, нужно остановиться особо. Каждый человек из нашего поколения в юности платил своеобразный политический налог, который мы не воспринимали как обузу, а последовательно становились октябрятами, пионерами и, наконец, комсомольцами. В принципе в ряды ВЛКСМ принимали добровольно, но так или иначе, уже к окончанию школы там оказалось большинство моих одноклассников. Позднее в студенческой группе также все были комсомольцами, правда основной задачей в этот период была учеба, а общественные мероприятия в основном сводились к субботникам, стройотрядам и оперотрядам. Всякие собрания и конференции собирались, время от времени, и воспринимались как неизбежная потеря времени. В студенческий период я без особого рвения тянул лямку комсорга, выполняя не самые обременительные функции сбора пусть и символических, но регулярных членских взносов, или организации подписки на комсомольские издания. Иногда общественная работа приносила некоторые подарки: по разнарядке милиции, студенческий оперотряд привлекали на массовые мероприятия типа футбольных матчей или музыкальных фестивалей, правда при этом смотреть действо приходилось вполоборота, так как основной задачей считалось наблюдение за поведением зрителей. Самые хитрые и приближенные к комитету комсомола студенты на старших курсах и дипломе сумели получить анкету на вступление в партию по льготной квоте «учащиеся», но большинство из нас еще не задумывалось о том, в какой степени это может помочь будущей карьере.
Оказавшись в ГНИИТП, я должен был встать на комсомольский учет, так что сразу посетил комитет ВЛКСМ, расположенный, как было принято, рядом с парткомом. До этого Витька уже рассказал мне, что в институте больше полутысячи членов комсомола, распределенных по группам направлений, есть добровольная дружина, советы молодых специалистов, ну а сверху – как полагается комитет, который в силу большой численности организации возглавляет аж «освобожденный» секретарь. Это подразумевало, что человек выбрал для себя стезю функционера, как основу для карьерного продвижения, и для меня было в новинку. Явившись в центр молодежной жизни, я обнаружил сидящего за большим столом парня в костюме и галстуке, чье лицо показалось мне знакомым. Он тоже внимательно смотрел на меня, будто пытаясь что-то вспомнить. Так продолжалось несколько секунд, пока он не снял очки – вот теперь не осталось сомнений: на первом и втором курсе института мы часто вместе играли в футбол на тренировках и соревнованиях. Он учился на другом факультете, так что иногда мы сходились в жарких схватках, а один раз после соревнований даже сходили попить пивка. В общем, я обрадовался новой встрече, мы немного потрепались об общей alma mater и знакомых. Сам Эдик Чикин попал в этот институт по распределению вместе с женой в один отдел, и по его рассказу заслужил своей деятельностью большой авторитет, поэтому ему и предложили недавно возглавить комсомольскую организацию, между прочим, одну из самых сильных в Красноармейском районе. Было видно, что он очень гордится своим положением, но я еще с учебного института насмотрелся на функционеров разных мастей, так что, прикинувшись любознательным новичком, задал вопрос о возможности совмещать столь ответственный пост с продолжением научной работы, ведь в моем понимании это было главное направление приложения усилий в отраслевом институте. Кажется, я попал в болевую точку, так как рассказ о важности общественно – политической работы возобновился, мне даже дали дружеский наказ проявлять активность, тогда возможно и приглашение в состав комитета комсомола, и даже, в перспективе, предложение о вступлении в партию. При этом Эдик похвастался, что районный комитет партии недавно возглавил выходец из ГНИИТП, так что время от времени сотрудников института приглашают на работу инструкторами райкома. Меня такие перспективы не очень привлекали, так что мы оформили мои комсомольские бумаги и расстались, но через пару месяцев, как будто по итогам разговора, произошла еще одна забавная встреча.
К нам в НИИ пожаловала важная комиссия из района. Три невысоких мужичка средних лет, одетые как-то очень одинаково, важно бродили по главному корпусу и выставке, а четвертый длинный и худой сверхуважительно сгибался, все время увивался вокруг посетителей, что-то рассказывая и показывая. Тут же был и Эдик, или Чик, как называли его между собой комсомольцы (а иногда еще добавляли Чирик, за тягу к лозунговой болтовне). Я подошел поближе и вдруг опознал в высоком госте бывшего жителя нашей студенческой общаги по фамилии Жукан. Правда, тогда он был длинноволосым, носил очки как у Джона Леннона, позиционировал себя как «хиппующего бунтаря», ну и понемножку занимался фарцовкой пластинок и джинсов. Такие нравились девчонкам, поэтому Жукан был обласкан двумя старшекурсницами, которые были известны своим «облегченным» поведением. Дошло до того, что он перебрался к ним в комнату, и они стали жить своеобразной семейкой. Но вот с учебой у товарища как-то не заладилось, в конце второго курса он нахватал «двоек» и исчез. От Советской Армии Жукана спасла сильная близорукость, а потом были слухи, что он перевелся на вечерний факультет, где-то работал и даже женился. Я бы не сказал, что он обрадовался, увидев меня здесь, но между своими подданническими маневрами все же рассказал, что работал в нашем институте лаборантом, сумел, как представитель пролетариата, вступить в партию и вот уже полгода работает инструктором райкома КПСС. Тут он важно расправил плечи и посмотрел на меня, видимо ожидая, что сей факт определенно должен меня поразить. А я и так с трудом сдерживал улыбку, вспоминая, как Жукану продали вроде как диск группы Queen, оказавшийся пластинкой ансамбля «Лейся песня» с переклеенным пятачком, после чего тот с горя напился и заснул в женской душевой общаги. Нынешний Жукан был так не похож на прежнего и напыщен, что мне захотелось похулиганить, поэтому, приглушив голос, я поинтересовался у него, нет ли чего модненького из джинсов. Бедный аж отшатнулся с испуганным лицом, потом прошипел, что давно не занимается этим, а затем и вовсе рванул к своим начальникам и продолжил виться вокруг старших товарищей, как пчелка у цветка. В дальнейшем он постарался со мной не пересекаться, да и не очень-то было и нужно, но вот сама трансформация бывшего хиппи в инструктора райкома меня позабавила.
В комсомольской организации направления меня приняли хорошо, а так как я уже имел опыт работы с людьми в институте и на кафедре, быстренько назначили заместителем секретаря нашего бюро и делегировали в Совет молодых специалистов НИИ. В принципе работа была не обременительная, нужно было отслеживать научно-техническую активность комсомольцев, ну а раз в два года – организовывать и проводить отраслевые конференции молодых ученых и специалистов, проходившие на базе нашей конторы. Я даже входил в жюри, состоящее в основном из начальников отделов, задачей которого была оценка докладов и распределение призовых мест.
Сегодня нам с Виктором предстояло договориться об испытаниях новой партии лабораторных макетов в бронебашне, а потом проконтролировать их нумерацию на химическом складе, чтобы не путаться в последовательности отработки. В испытательную лабораторию мы пошли вместе, быстро обсудили сроки и объемы испытаний, а также необходимые мишенные обстановки. Слава богу, барахлившую в последнее время рентгеновскую установку подлатали, так что пару снимков она выдавала стабильно. В помощь нам пообещали выделить испытателя Иваныча – еще не старого, но солидного мужика, знавшего про испытания все и вся. Потом я оставил Витьку еще пообщаться с приятелями, а сам отправился к химикам, и вовремя – они как раз закончили отливку макетов и наносили маркировку партии, поэтому пришлось их попросить добавить надписи с номерами сборочных чертежей, иначе потом замучаешься определять, где какой вариант конструкции. В этот раз изготовили несколько десятков моделей, отличающихся и размерами, и материалами (несколько видов меди и стали), и составами наполнения. Химики сначала повозмущались, ведь для них наши проблемы маркировки – это дополнительная работа, но потом согласились и даже вызвались сами переправить макеты в экспериментальный отдел по нашему запросу. Я вернулся к испытателям и договорился, что они выделят нам один из сейфов под хранение макетов на все время проведения работ. Так что, вернувшись в нашу лабораторию, мы доложили Виктору Михайловичу, что скоро можем приступить к экспериментам. Он рассеяно кивнул, а сам будто был озабочен другим вопросом. Зазвонил телефон, Монахов поднял его, сказал: «Иду» и торопливо выскочил из комнаты. Людочка тут же пояснила нам, что начальника с утра дергало руководство, вроде как министерство требует ускорить наши разработки, потому что на них давят военные. Ну а как наш директор любит проявлять активность перед вышестоящими инстанциями, в институте знали очень хорошо.
Тут следует заметить, что руководитель нашего доблестного НИИ Иван Степанович Белоносов был человеком, как бы это точнее выразиться, очень «пластичным», то есть в нем органично уживалась этакая мужицкая «хитрозадость» с маской «ученого отраслевого уровня». Это сочетание оказалось очень живучим и успешным в условиях жесткого контроля со стороны министерства, ко всем директивам которого Белоносов относился очень подобострастно. Собственно своей карьерой Иван Степанович был обязан бывшему министру – выходцу с просторов Сибири и, по совместительству, родственнику одного из бессмертных «цэковских» старцев. Будучи человеком необычайно амбициозным и нахрапистым, «сиятельный зять» не только сам проламывал себе путь в карьерных коридорах, но и двигал своих соратников, черпая людские ресурсы в основном на Урале и в Сибири. В число их попал и Белоносов, который с должности заместителя главного инженера приборостроительного завода вдруг перебрался в кресло заместителя директора ведущего подмосковного НИИ импульсной аппаратуры. Министр – «варяг» недолюбливал руководителя этой организации, одного из основателей целого направления техники, известного своими фундаментальными трудами. Он считал, что Иван Степанович будет продавливать линию министерства в царстве научного вольнодумца, и не ошибся. Потом институт сдал на вооружение новую систему, что обычно означало получение разных наград. Министр посчитал, что директору хватит и звания члена-корреспондента Академии наук, а вот орден Ленина вдруг получил Белоносов, который в прорывной разработке особого участия не принимал. Очень скоро на волне успеха он защитил и кандидатскую диссертацию, за написание которой отвечали сразу три отдела института. Ну а потом практически одновременно произошли два события. Вначале директор НИИ ушел в структуру Академии наук и Иван Степанович получил статус исполняющего обязанности руководителя института, а через некоторое время от инфаркта умер министр. Вот тут-то Белоносов проявил чудеса карьерной гибкости: понимая, что коллектив его сильно недолюбливает, он просто «вылизывал» коридоры министерства, доказывая свою верность и необходимость, при этом особенно налегал на группу «варягов», которую сформировал бывший министр. Такой порыв был отмечен, пожелания учтены, и Иван Степанович был переведен на должность исполняющего обязанности директора уже нашего ГНИИТП. Новый министр сначала был слишком занят приемкой громадного хозяйства, так что до кадровых вопросов добрался через полгода. К тому времени «сибирское лобби» тихой сапой избавило Белоносова от приставки «и.о.». Тот сразу подготовил ряд предложений для министра, в которых особенно акцентировал на возможности за счет «головного» статуса института формировать политику отрасли, прижимая строптивых генеральных конструкторов и директоров системой показателей и оценок в рамках воцарившей в экономике страны концепции всеохватывающего планирования. К тому же Иван Степанович распахнул двери института для так называемых «подснежников» – работников, выполнявших чиновничьи функции вне структуры министерства, и очень быстро образовалось целое направление, состоящее из «блатных» и прочих нужных человечков, получавших неплохие зарплаты и льготы, но для научно-технической деятельности совершенно бесполезных. Проведя такую ювелирную организационную работу, новый директор сосредоточился на науке, года за три собрал солидный объем публикаций, просто обязывая включать себя практически во все значимые публикации и разработки института, и защитил уже докторскую по совокупности работ. Новый статус, правда, не добавил ему знаний, и на совещаниях и научных советах Белоносов частенько допускал «ляпы» с точки зрения физики и математики, но при этом виртуозно сворачивал со скользкой дорожки компетенции на широкий путь лозунгов и «поставленных перед нами, товарищи, новых задач». А уж как бесился Монахов, возвращаясь с очередной директорской «накачки», сопровождавшей очередные министерские пожелания повысить эффективность наших разработок «процентов на десять, а лучше – на двадцать».
Понятно, что с таким жизненным багажом директор не очень жаловал своего заместителя и руководителя нашего научного направления – Аристарха Андреевича Левинского, который во многом был его антиподом. Во-первых, он был ученым с большой буквы и соавтором базовых трудов в области импульсных процессов и механики сплошной среды, во-вторых практически лишен необходимых для чиновников – управленцев черт: беспринципности, нахрапистости, переходящей в хамство. В результате, даже будучи лихим артиллеристом, прошедшим Великую Отечественную войну, большим и заслуженным ученым, Левинский пасовал перед министерскими чиновниками и волюнтаризмом директора. Доставалось же от этого нам – исполнителям, вынужденным состыковывать решение научно-технических вопросов с реализацией «партийно-хозяйственных задач».
Позднее, уже в «лихие 90-е», жизнь сыграла с Белоносовым злую шутку: сначала Горбачев начал административную реформу и резко ограничил возможности министерства, потом резко упало финансирование науки. Былой хватки Ивана Степановича хватило только на то, чтобы достаточно примитивно использовать мощности НИИ для собственного кармана. На эту работу был направлен его сын, который к тому времени работал в институте. В основном использовались складские помещения для хранения ширпотреба и мощности вспомогательных производств – для изготовления каких-то товаров и поделок, не пользовавшихся особым спросом. В то время как другие оборонные организации пытались сохранить научно-технический потенциал и людей, старались внедрить разработки и технологии в открытые рынки, а побочную деятельность рассматривали, как возможность удержать квалифицированные кадры, бывший головной институт, утративший свой статус, быстро деградировал. Белоносов метался по властным коридорам, пытаясь найти точку опоры, но добился только того, что на институт обратили внимание циничные представители новой администрации Президента, которых, на самом деле, заинтересовали большие земельные площади, занимаемые нашим НИИ, да еще внутри столицы. Они безжалостно «зачистили» Ивана Степановича с сынком, намекнув им на уголовное дело, которое можно открыть за использование государственного имущества, передали институт под управление некоего федерального агентства с «мутным» названием и под бывшие заслуги института выбили немалое финансирование, которое потом и «осваивали», отчитываясь псевдонаучными отчетами по развитию «нанотехнологий». Такого крушения Белоносов не пережил, а вот Аристарх Андреевич продолжал работать, поддерживая (сам того не желая) псевдонаучную деятельность «нового» НИИ своим известным научным именем. Как говорили древние: «Так проходит мирская слава».
Бронебашня
На следующий день мы с Витей отправились в бронебашню, благо оттуда позвонили и сообщили, что все-таки наладили рентгеновскую установку. Эта махина была сделана умельцами института еще в 60-х и была уникальной разработкой для испытаний и регистрации быстропротекающих процессов. Со временем, ее создатели уволились, с ними были утрачены и некоторые навыки работы с установкой, так что вместо четырех снимков, теперь можно было делать только два, но и это хлеб. Правда во время испытаний система регистрации вела себя как дама преклонных лет: капризничала, очень долго настраивалась, иногда не срабатывала, но все же тянула лямку научно-технического процесса. Институт недавно приобрел новую немецкую установку за валюту, ее потихоньку монтировали, использовали в тестовом режиме, но оказалось, что по качеству снимков зарубежное чудо уступало нашей самодельной системе, что только подтверждало феномен российского Левши. Оба аппарата находились во втором контуре испытательного стенда, который опоясывал непосредственно бронированную камеру с мощной дверью. Считалось, что в зоне работы рентгеновских установок есть остаточное излучение, так что стены здесь также закрывались металлическими листами, а к тому же была и специальная сигнализация, предупреждавшая испытателей о необходимости покинуть рабочее помещение.
Приступать к отработке макетов прямо с начала рабочего дня у работников стенда считалось дурным тоном, так что мы с Витькой вместе со всеми налили себе в граненые стаканы горячего чая со специальной заваркой «от Степана Ивановича», в которой были и мята, и смородиновый лист, и дубовая кора. Во время этой церемонии полагалось обсудить последовательность экспериментов, смену мишенной обстановки, расстояние, на котором проводится съемка. Первая часть ритуала заканчивалась вместе с чаем и наступала вторая – подготовительная: мы с Витей начинали пилить, строгать и колотить сборки из деревянных реек, к которым приматывали макеты и прибивали гвозди, служившие «маячками» для снимков. В это время Иваныч врубал рентгеновскую установку, и она с кряхтением, скрипами и подвыванием начинала вакуумироваться, а на центральном пульте загорались контрольные лампочки. В принципе, все работы в бронекамере должны были делать испытатели, но они могли сделать что-то кое-как, так что установку реек с макетами обычно производил Витька в моем присутствии, для этого у нас были соответствующие разрешающие документы в виде оформленного допуска. Ну а окончательное соединение инициирующих линий производил Степан Иванович, либо лаборант Серега. Тем временем уровень вакуума достиг нормы, разрядники зарядились, и мы направились в камеру, где с помощью изоленты прикрутили сборку, поставили мишень и вернулись в пультовую. Серега все соединил, закрыл дверь и врубил сирену. Через пару минут она замолкла, вторую дверь тоже закрыли и все собрались вокруг пускового стенда. Иваныч, как обычно, проверил присутствовавших по головам, вставил пусковые ключи и, с гагаринским «Поехали…», нажал на пусковую кнопку. Ухнуло, тряхнуло, загорелись и потухли лампочки, сигнализирующие о срабатывании рентгеновских трубок, заревела система вытяжки газов.
В любой серии первый эксперимент всегда приносит волнение, потому как мистического при испытаниях всегда хватает, и при неудачном начале может не заладиться вся работа. Кроме того, при кажущейся расслабленности нужно обязательно поддерживать чувство осторожности и повышенного внимания, ведь во время монтажа и подключения мы работаем с взрывчатыми веществами, количества которого в случае чего хватит, чтобы превратить место обычного эксперимента в братскую могилу. Так что все эти регламенты и правила работ, кажущиеся анахронизмами, на самом деле написаны настоящей кровью. Мужикам тоже интересно, что получилось, поэтому мы идем в камеру дружной толпой. Продукты сгорания еще не выветрились до конца, их кисловатый запах смешивается с запахом пыли и расплавленного металла, но мы к этому привыкли и не испытываем дискомфорта. Далее на автомате: убрать обломки, померить параметры воздействия на бронеплиту, поставить новую сборку. После нескольких испытаний решили работать без перерыва и не ходить в столовую на обед: мужики со стенда приносили еду с собой, а я отправил Витьку за бутербродами и пирогами в буфет, благо чай на стенде был. Перекусили во время регламентных пауз и закончили часам к трем, полностью отработав первую серию макетов. Честно говоря, возвращаться за рабочий стол особо не хотелось, да и усталость от постоянного внимания, перетаскивания бронеплит и изготовления сборок вдруг почувствовалась, так что чайник снова заворчал, а к оставшимся бутербродам и остаткам от принесенной домашней еды присоединилось нечто прозрачное в колбе, извлеченное Степаном Ивановичем с присказкой: «Наркомовские будете?». Собственно, против полтинничка спирта мы ничего не имели, тем более – за успешное продолжение испытаний, так что под соответствующий тост напиток упал внутрь и прокатился по организму горячей волной. Ну а дальше под крепкий чай пошли чисто мужские неспешные разговоры.
Иваныч как раз что-то вспомнил и улыбнулся, добавил себе кипяточку и поведал забавную историю. Был в нашем доблестном НИИ один фрукт – старший научный сотрудник Коля Ивакин, который отличался, мягко выражаясь, научной непорядочностью, а грубо говоря – постоянным желанием позаимствовать какие-то идеи и результаты, которые он использовал для написания статей и заявок на изобретения. Он был по-своему талантливым человеком, быстро подхватывал интересные решения, пытался их реализовать, но при этом вел себя совершенно некорректно, а научный мир очень щепетильно относился к правам на полученные результаты и их использование. В нашем институте Колю уже хорошо изучили и старались никаких совместных дел с ним не иметь, поэтому он и болтался на испытательных стендах, пытаясь узнать там хоть что-нибудь интересное. По нашей тематике он тоже потоптался: Виктор Михайлович к нему относился снисходительно, но внимательно, и старался не снабжать полной информацией, отсылая к отчетам и статьям. Но вот наш смежник из конструкторского бюро «Машиностроитель» ведущий инженер Кузин Алесей Иванович, будучи человеком открытым и темпераментным пал жертвой Ивакина. Коля поехал к нему в КБ, наговорил, что вместе с Монаховым занимается новой разработкой, и под эту дудку попросил переслать ему часть результатов исследований новых сталей в наших сборках. Ивакин быстренько их обработал и попытался тиснуть статью, не указав Кузина даже соавтором. Хорошо еще, что при рассмотрении статьи на научном совете начальник Колиного отдела позвал Монахова, как специалиста в данном направлении. Тот увидел знакомые данные экспериментов и устроил скандал, потому что не было даже ссылки на работу Кузина. В результате Ивакина на ковер вызвал Аристарх и довольно круто с ним поговорил, а статью не разрешил в печать. Но с Коли, как с гуся вода, прошло совсем немного времени, и он снова принялся за свою разведывательную деятельность. И вот недавно он по привычке болтался на стенде и в бронебашне, пытаясь договориться о дополнительных работах и использовании новой рентгеновской установки, всюду совал нос и очень мешал Степану Ивановичу, который по распоряжению руководства отрабатывал штатные заряды. В какой-то момент терпение у испытателей кончилось, и они решили Ивакина проучить. Как было положено по инструкции, находиться во втором контуре не разрешалось, поэтому перед пуском включалась сирена, и люди выходили во внешнюю комнату управления. Ивакин игнорировал предупреждения, и мужикам уже после сигнала приходилось его отлавливать, чтобы не нарушать технику безопасности. Но в очередной раз они не стали этого делать, а после сирены просто закрыли металлические двери контура и стали имитировать подготовку к пуску, наслаждаясь еле слышными из-за бронировки воплями Ивакина. Запустили вакуумирование, потом проверку питающей сети, а потом вхолостую щелкнули тумблером рентгеновской установки, после чего еще пять минут по регламенту наслаждались криками Коли, раздававшимися из динамиков внутренней связи. После этого шутники открыли бронедверь, откуда, ругаясь, вылетел взмокший от вокальных упражнений Ивакин. Ребята проигнорировали его претензии, сделали удивленные лица и строго спросили, почему он, нарушая все правила безопасности и регламенты испытаний, находился в закрытой зоне после тревожной сирены. Коля понял, что раздувать инцидент не в его интересах, можно и выговор с лишением премии получить, а мужики, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, «успокоили» проныру, сказав, что рентген в контуре был «мягким». Правда, потом намекнули товарищу, что в случае сложностей в общении с женщинами в будущем, ему все же лучше будет обратиться к врачу. После этого Ивакин выскочил из лаборатории как ошпаренный, а коварные мстители еще долго хохотали, вспоминая выражение лица затворника после освобождения. Скоро уже весь институт знал об инциденте, причем проболтался именно якобы пострадавший, который жаловался на каждом углу на коварных техников. Ребятам даже пришлось успокоить своих начальников, что запуск был ложным, народ же веселился еще месяца два, а Ивакин получил кличку «Облученнный» и постоянные вопросы от мужиков в курилке «твердый» ли у него теперь после «мягкого» рентгена. Но даже такое происшествие не сильно отразилось на характере Николая, он продолжил свою практику научных заимствований, пока не нарвался на очень обидчивого и принципиального заместителя начальника лаборатории из направления эффективности. После того, как не в меру пронырливый товарищ в своей манере «кинул» его с заявкой на изобретение, пострадавший просто взял и написал служебную записку в «первый» отдел. Там он посетовал на то, что по закрытому институту бродит Ивакин, постоянно интересуется результатами не только своего, но и других отделов, а также использует их без предписанных процедур. Видимо это был не первый «сигнальчик», так что через неделю бойкого товарища лишили допуска, а потом уволили «по собственному желанию».
Мы с Витькой с удовольствием послушали байку, попили чайку, доели бутерброды и вернулись на рабочее место как раз к концу дня. Показали результаты Монахову, тот заинтересовался и попросил постараться сделать дополнительные рентгеновские снимки, чтобы оценить изменения в движении метаемых пластин. Договорились об очередности испытаний следующей серии, и отправились по домам. Спирт к этому времени уже вполне рассосался, осталось только ощущение тепла, так что мы с Витькой решили завернуть в пивнячок и пропустили там по паре кружечек «жигулевского». Испытания потом проходили еще в течение трех недель, а по результатам мы сделали большой отчет и подготовили материалы для статьи в специализированном журнале.
Колхоз
Летний период в нашем доблестном НИИ сопровождался обязательным элементом советской действительности – временной сменой научных изысканий на оздоравливающий и примитивный труд по поднятию сельского хозяйства. Конечно, испугать меня, натренированного студенческими и постстуденческими поездками в колхозы, было нереально, и когда начальник передал волю руководства, мы в лаборатории стали прикидывать сроки и способы выполнения поставленной задачи. Насколько я узнал у наших сотрудников, работа по оказанию помощи крестьянству была организована в институте на высоком уровне. Существовал даже специальный ведущий инженер, который на период с мая по сентябрь работал ответственным за обеспечение колхозной деятельности сотрудников, а в оставшееся время повышал обороноспособность страны, заодно отгуливая многочисленные дни, полученные летом за ненормированный труд. Институт выстроил неплохой барак с комнатками на трех-четырех человек, сушилкой и душевыми, где была горячая вода из бойлеров. В сооружении было помещение типа красного уголка, где иногда собирали народ на собрания и бильярдная, в которой временные сельхозработники разной степени опьянения пытались попасть по шарам. Виды трудовой деятельности отличались относительным разнообразием. Ты мог стать уважаемым скотником и отматывать свой срок выгребанием навоза, доставкой кормов и прочими видами ублажения коров. Эти работы, как правило, прельщали ветеранов, убеленных сединами и не желающих особо напрягаться, совмещая труд с походами за грибами и ягодами в свободное от смены время. Молодежь категорически не хотела попадать на прополку, а посему выбирала погрузочно-разгрузочные работы, скирдование и упаковку соломы. Сочетание физического труда на свежем воздухе с относительно неплохой (особенно по сравнению со студенческими временами) кормежкой, дополненной принятием разнообразных веселящих напитков, необычайно благотворительно действовало на гормональную систему «колхозников», обостряя и обогащая чувственную составляющую. Сколько постоянных и временных союзов возникло под бездонным подмосковным небом, сколько разрушилось и создалось семей, история умалчивает, но то, что институтский народ рассматривал обязательный сельский труд, как дополнительный отпуск с романтическим оттенком – это факт. Поэтому и подготовка к поездке в колхоз была соответствующей: народ копил деньги и разные напитки, химики, как правило, запасались спиртом, а кое-кто умудрялся подготовить бражку в большом сорокалитровом бидоне, которую и потреблял по мере созревания. Культурное сопровождение обеспечивали магнитофоны и музыкальные инструменты, которые в условиях временной свободы от будничной жизни неотразимо действовали на женскую часть бойцов агрофронта. Природный антураж сельскохозяйственного труда состоял из полей с исключительно притягательными стогами соломы и сена, лесов с большим количеством грибов и ягод и озер с болотистыми берегами. К тому же километрах в десяти по шоссе располагалось реликтовое карстовое озеро Прозрачное с глубиной в несколько десятков метров. Вода в нем была под стать названию с большим содержанием серебра, а недалеко располагался помпезный дом отдыха крупного сибирского металлургического комбината. Естественно все стремились посетить это чудо природы, искупаться и позагорать, если конечно образовывалось свободное время.
Сначала мы с Витькой хотели поехать вместе, но ему пришлось попотеть с сессией в вечернем институте, в результате я поехал от отдела один, хотя и не совсем, а со своей верной гитарой Шиховской фабрики музыкальных инструментов, прочной и безотказной, выдержавшей и стройотряды, и командировки, и питейные мероприятия разных калибров. Заезд сформировался веселый, многих ребят я знал по научно-производственной деятельности, а задорная женская бригада из химического направления довольно быстро оценила мой репертуар, состоявший из студенческих и бардовских песен. Трудовая повинность заключалась в скирдовании сена на полях и погрузке соломенных рулонов на машины. В общем, работа была не очень трудной, раздражала только пыль и мелкие кусочки соломы, которые впивались в кожу и противно зудели. Лучше всего от этого спасало купание, но приходилось обходиться ополаскиванием в заросшем прудике, похожем на большую яму. К нам прикрепили местного водилу Степана, который управлял бортовым ЗИЛом с прицепом и к вечеру стабильно умудрялся где-то набраться, вызывая у нас недоумение и опасение, как он в таком состоянии вообще способен ездить. Степу же этот вопрос не мучил, и окрестные поля оглашались исполнением забавных матерных частушек. Как-то он возил солому на центральную усадьбу и приехал, источая божественный запах пива. Мы решили устроить себе праздник, скинулись и попросили его привезти нам пенного из расчета пары бутылочек на брата.
Степан задание выполнил, приволок полную авоську, а мы определили ее в небольшую ямку с водой, заросшую осокой, подальше от фронта наших работ, дабы лихой водила не дай бог не наехал на сокровище. Работа шла бойко видимо еще и потому, что все предвосхищали как вечерком, смыв пот и грязь, мы сядем и под добрый мужской разговор не спеша хлебнем прохладного пивка посреди этого буйства природы. Не учли мы только одного нюанса: совершая рейсы на центральную усадьбу Степка «набрался» больше, чем обычно, и в последнюю ездку, загруженный под завязку, он рванул от нас не по дороге, а прямо через поле. Наш дружный вопль его нисколько не смутил, на повороте прицеп занесло, и он двумя колесами съехал именно в ту канавку, где хранилось наше сокровище. Степан газанул, машина выползла из ямы, мы подбежали, еще надеясь на чудо, но вынули лишь груду раздавленного стекла, пахнущего утраченным счастьем. От физической расправы горе шофера спасло только обещание компенсировать нам назавтра утраченное двумя бутылками портвейна, которыми с ним расплатились за перевозку навоза дачники. Мое расстройство постарались компенсировать химические подружки, которые пригласили в романтическое вечернее путешествие на Прозрачное озеро на машине приехавшего на смену нового сотрудника. Видавший виды «Москвич» с трудом вместил четверых пассажиров, но все-таки доставил на берег, где мы чередовали купание с поглощением болгарского вина «Каберне» под гитару и веселые песни. Когда уже стемнело, вино было выпито, песни перепеты, вся компания погрузилась в авто и выехала на шоссе. Однако, проехав километр, «Москвич» зафыркал и остановился, после чего отказался ехать. Водитель пытался колдовать, но машина не хотела заводиться. Далее были опробованы каскадерские формы реанимации авто, при которых все дружно толкали и разгоняли упрямое произведение наших машиностроителей, затем женщины на ходу постепенно забирались внутрь, а я продолжал разгонять, и впрыгивал внутрь последним. После первой попытки «Москвич», чихая и кашляя, проехал метров триста и снова заглох. Попытку повторили с тем же успехом. После четвертой попытки, я решил, что вряд ли смогу толкать всю компанию до нашего барака, а лучше прогуляюсь до него пешком. Женская часть проявила настоящий русский характер и поддержала меня в романтической прогулке. Напоследок всем коллективом еще раз разогнали автомобильчик вручную и он, освободившись от нашего веса, натужно заурчал и уехал со скоростью велосипеда. Потом было ночное путешествие по шоссе без всяких шансов поймать попутку, мы пели песни, болтали, смеялись, вспоминая своеобразный летний бобслей. В конце концов, ну что такое десяток километров для неутомимой молодости и романтического настроения. Уже глубокой ночью мы, наконец, добрались до своих кроватей, а утром вспоминали ночное путешествие, как забавное приключение, о котором потом можно будет рассказать в институте, добавляя к нему дополнительных красок. В общем, колхоз пролетел весело и незаметно, а вернувшись на рабочее место, я первым делом услышал от Раечки и Людочки, что они все знают про мои ночные гуляния и веселые песни про «мадам Анжу» и проч. Пришлось пообещать, что если мы в следующий раз поедем вместе на помощь нашему сельскому хозяйству, я пропою свой репертуар для них персонально. Конечно же, их интересовали и другие романтические подробности, но я только поддразнивал и напускал туман полунамеков и недоговоренности, все равно сами додумают и разнесут по институтским коридорам. Ну а с Алешиным мы договорились в следующий раз поехать обязательно вместе и во всеоружии, тем более что родители подарили ему неплохой и даже несоветский кассетный магнитофон.
Витина очередь подошла попозже, причем к нему присоединился еще один фигурант нашей лаборатории – ведущий инженер Тюлькин. Об этом товарище следует рассказать особо, так как впоследствии он немало начудил в нашей работе. Звали его Аркадий Борисович, и сам себя он определил в представителя «блатной» технической интеллигенции. Его отец после войны сумел дослужиться до начальника главка в министерстве легкой промышленности, поэтому в детстве у него присутствовали и продовольственные заказы, и служебный автомобиль. Папа помог и с поступлением в ВУЗ, и с распределением в оборонное министерство, хотя ни трудолюбия, ни хороших знаний за Аркашей не наблюдалось. Можно было предположить, что на фоне других чиновников, он не очень преуспел, да и личными качествами особыми не обладал при повышенном самомнении, так что в начальники продвигались другие. Ну а Тюлькина посылали в командировки в разные богом забытые места, да еще делегировали во всякие комиссии по разбору причин регулярно происходивших аварий. Подобные рабочие функции способствовали формированию не лучших черт характера: Аркаша и так по пушкинскому выражению «не был врагом бутылки», а тут не хочешь – запьешь, к тому же спиртное развязывает язык и почти всегда – не по делу. Так что в министерстве стали тяготиться сотрудником и по обычаю сплавили его в отраслевой институт «по звонку». Никто из начальников отделов его особо брать не хотел, так как общее мнение о рабочих качествах экс-чиновников было негативным. Зачем начальник нашего отдела Константин Игоревич Резцов согласился взять это «позвоночное» – не очень понятно, может, хотел использовать его связи в промышленности (которых особо и не было), или думал его чаще в командировки отправлять, но вот мучиться с этим сокровищем пришлось Монахову. Самое неприятное, что приходилось постоянно за Тюлькиным присматривать и перепроверять его работу, т.к. он мог запросто перепутать адреса в рассылке писем, отнести техдокументацию не в тот цех и т.д. и т.п. При этом, когда начальник и мы начинали ему «пихать» за косяки, министерский подарок начинал обижаться, говорить, что он решал в свое время вопросы, уровень которых нам и не снился, да и вообще «я сейчас звякну в министерство, и вас вообще расформируют». После этого он действительно начинал звонить каким-то «Петям» и «Колям» да так, чтобы все слышали, говорить о том, что ему «надоело заниматься работами мелкого масштаба в этой науке», «ты же помнишь, как я разбирался с целым заводом», «зайди к Петровичу (видимо – начальнику главка), пусть подберет мне что-то более достойное». Однако прежние товарищи Тюлькина видимо хорошо его знали и с разной степенью тактичности посылали подальше, после чего Аркаша мрачнел, бросал трубку, хватал сигареты и выскакивал из комнаты в спасительную курилку. Стоит ли удивляться, что решение любого, даже самого простого вопроса занимало у него целый день, так что Монахов всегда сомневался, стоит ли вообще давать ему какое-то задание. Поэтому Тюлькин был вечным ответственным за технику безопасности, противопожарные мероприятия, работу в колхозе, обеспечение секретности, проведение политинформаций и т.д. и т.п. Понятно, что жить и трудиться в колхозе с таким кадром было некомфортно: обычно вечером он быстро напивался до состояния «мерцающего сознания», после чего нес полную околесицу, а когда его просили заткнуться, начинал грозить разобраться со всеми, так как папа у него – генерал. После чего наступала фаза вырубания до утра. Соседи по комнате – ребята молодые, а тут – ни тебе девушек пригласить вечерком на «чашку чая», ни выспаться (Аркаша во сне часто бурчал чего-то и храпел), так что пару раз бывший министерский работник получил несколько пинков, которые на какое-то время избавляли окружающих от общения с надоедливым соседом. В общем, Витька приехал с полей неудовлетворенным и поклялся в следующий раз приложить все усилия, чтобы нам поехать на свежий воздух вместе.
Вернулся Алешин вовремя, так как нам предстоял решающий матч по футболу в рамках первенства института с командой механического производства. У них были очень неплохие игроки, а несколько мужиков в свое время тренировались в «торпедовской» футбольной школе и играли в юношеских соревнованиях. У нас, напротив, команда состояла из игроков разного уровня, и каждый человек был очень нужен, хотя бы для замен. Внутренние первенства по футболу и баскетболу привлекали довольно много команд и проходили в дружеской атмосфере, так как, во-первых, в день игры сотрудников раньше отпускали с работы, а во-вторых, соперники при любом исходе дружно отмечали результат в пивняке. В этот раз мы собрали команду, но противостоять сыгранным соперникам не смогли, не помог даже забитый мной гол, потому что пропустили мы три. В принципе, занятия спортом в нашем доблестном институте приветствовались и поощрялись, для чего профком ежегодно выделял соответствующие средства. Основные занятия секций и соревнования проходили в спорткомплексе соседнего техникума, который готовил специалистов для нашей отрасли. В его состав входили большой спортзал и бассейн, абонементы в который достать было совсем не просто. Внутри института помимо первенств, существовали спортивные секции, для работы которых арендовались залы, иногда нанимались профессиональные тренеры. Кроме того, мы выставляли сборные по баскетболу и волейболу на районное первенство и чемпионат спортивного добровольного общества «Зенит», в котором было несколько лиг по уровню мастерства. Так уж сложилось, что в нашем НИИ оказалось несколько бывших мастеров и кандидатов в мастера спорта по волейболу, так что команда собиралась весьма неплохая. Для поддержания уровня в нее приглашали еще пару – тройку действующих игроков из разных спортклубов. Денег им платить не могли (у нас же нет профессионалов), так что играли они за «натуру» в виде кроссовок, спортивной формы и путевок в институтский пансионат. В «зенитовском» первенстве сборная института стабильно занимала второе место во второй лиге, громя основную часть соперников, но проигрывая матчи за первое место. Объяснялось все очень просто: став чемпионом во второй лиге, на следующий сезон нужно было переходить в первую, где требовался совсем другой уровень волейбола и, соответственно, затрат на наемников и участие в играх, чего профком мог уже и не потянуть. Зато «на районе» мы были первыми, за что и получали просьбы и поручения местных властей. Особенно запомнился матч с каким-то соседним таксопарком, который райком партии поручил провести в рамках Фестиваля молодежи и студентов. Когда на площадке напротив расположились пузатенькие и крепенькие мужички неопределенного возраста, было еще не так смешно, но когда два наших профессионала за два метра ростом стали вколачивать мячи в переднюю линию, так как таксисты понятия о блоке просто не имели, стало просто неудобно перед малочисленными зрителями. Дальше – больше: после попадания в лоб пусть и волейбольным мячом капитан противников просто сел на «пятую точку», развеселив весь народ. Пришлось упрощать игру, чтобы было не так смешно, так что мы просто доиграли партию и даже извинились перед соперниками, которые совсем не расстроились, а тут же в сторонке «накатили ерша» из водки и пива.
Иногда вокруг спортивной жизни происходили забавные явления. Так несколько лет назад в профкоме сложилась дружная «группа влияния», которая почему-то решила, что институту необходима секция любителей водномоторного спорта. А что – благое намерение, опять же на воде приятно находиться. Так что на выделенный бюджет были приобретены несколько катеров – от вполне себе крупного с каютой и кухонькой, до глиссера. Был организован небольшой показательный поход по Москве-реке и каналу имени столицы, но потом как-то все застопорилось. Недешевое хозяйство оказалось еще и очень дорогим в эксплуатации: ремонт, бензин, покраска и аренда причала подтачивали бюджет профкома. А потом главный инициатор водномоторных упражнений ушел на повышение, а вот расходы остались, так что через некоторое время все кораблики от греха подальше забрали из затона и перевезли на территорию института, где они и ржавели потихоньку под брезентом (интересно, что думали расшифровщики снимков со спутников где-нибудь в Лэнгли, обнаружив на территории секретного НИИ посреди Москвы группу подозрительных катеров). Закончилась эта история уже в постперестроечное время, когда в один прекрасный день (или ночь) флотилия просто исчезла, при этом ни специальные камеры, ни военизированная охрана ничего не заметили. Правда, злые языки утверждали, что видели катера на Клязьминском водохранилище у причала дачки оборотистого сынишки директора, который уже начал делать первые шаги в бизнесе, храня на складах на территории института хлынувшую на рынок зарубежную поддельную алкогольную продукцию.
Полигон. Румяново
Наш УАЗик «буханка» привычно трясется на стыках бетонных плит по пути от ворот войсковой части до бронетира. В машине невыносимо жарко: температура за тридцать градусов, все окна открыты, но зеленый корпус нагревается быстро. Я сижу в гимнастерке с закатанными рукавами, чувствуя, как струйки пота скатываются вниз.
Эту замечательную деталь одежды образца 1943 года я приобрел у жуликоватого прапора – хохла за «трёшку» вместе с галифе и ремнем после окончания студенческих военных сборов в полку ПВО недалеко от Кременчуга. С тех пор гимнастерка объездила на моих плечах все «картошки» и другие места принудительных работ молодого специалиста, а вот теперь пригодилась и для полигонных испытаний. Сам вид ее вызывал у военных интерес, а у старшего поколения – ностальгические чувства. Я же ценил ее за натуральный хлопок и исключительные эксплуатационные качества.
Неожиданно УАЗ резко тормозит, сидящие сзади налетают на передних, и все это сопровождается таким возмущенным воплем с использованием универсальных выражений, что у водителя Андрюхи уши, наверное, должны были свернуться в трубочку, но закаленный нашими постоянными совместными поездками, он даже голову не повернул, а махнул нам рукой и выскочил из машины. Мы последовали его примеру и обнаружили причину инцидента: прямо посреди дороги лежал здоровенный снаряд калибра этак 122 миллиметра. Он явно вывалился у каких-то раззяв и теперь спокойно располагался на асфальте – спокойный и довольный собой. Собравшееся высокое собрание осмотрело неожиданное препятствие и обратилось к капитану Сереге, ответственному за бронетир, за пояснениями: «У вас, что в части обычное дело таких «поросят» по дорогам разбрасывать?». Тот, сняв потную фуражку, прямо как в чеховских рассказах затянул монолог, смысл которого сводился к тому, что снаряд, с одной стороны, вроде как весовой макет, а не боевой, хотя с другой, кто ж его знает, откуда он взялся и что у него внутри. Опять же, может это экспериментальный, начнешь двигать, а он и рванет. Мы прервали этот поток словесного «пофигизма» и решили, что Андрюха осторожно объедет внезапную преграду, и мы поедем в тир, откуда по внутренней связи сообщим дежурному о ЧП, ну а Серега пока останется возле снаряда, дабы кто-то на него не наехал до прибытия саперов.
Скоро мы были уже на площадке и начали ставить бронепреграды, а доблестный капитан появился часа через два и радостно сообщил, что саперы подтвердили небоевое происхождение снаряда, а дежурный офицер вместе с замначальника полигона пообещали отправить наряд растерях из сержанта и пары солдатиков чистить «толчки». Нам же предстояло отработать сборки, снаряженные экспериментальным, более мощным составом. Ничего удивительного в этом не было, но, наученные горьким опытом, мы постарались еще до испытаний неформально пообщаться с разработчиками, мало ли что эти химические «ботаники» могли намешать, они люди привычные, а нам лишнее тесное общение со всякими гадостями ни к чему. Нас заверили, что ничего страшного в новом составе не было, но начали все равно осторожно: рванули, подождали положенные пятнадцать минут и пошли смотреть. Мне показалось, что в этот раз к привычному запаху раскаленного металла и жженых полимеров примешивался еще какой-то сладковатый дымок. Да и обычное облако, образующееся после подрыва, было какого-то беловатого цвета. Жара тем временем прибывала, ветер совсем стих, хотелось быстрее отшлепать макеты и спрятаться куда-нибудь в тенек, а еще лучше – махнуть за пивом и на озеро, так что паузы после подрыва решили сократить, а замеры и фотографирование – ускорить. Работа закипела, но уже часа через два у всех запершило в горле, а голоса сели до хрипловатого сипения. Мы, от греха подальше, увеличили паузы в испытаниях, но ветра почти не было, и рассеивалось все с трудом. Вечером в гостинице мы жестко «наехали» на разработчиков – химиков, которые все же признались, что «немножко поэкспериментировали с фторидами». Вроде как и ничего не должно быть, ну связки чуть-чуть подсаживаются при превышении допустимых концентраций, хотя обычно ветерком все уносит… Последовавший за этим разговор, происходивший на очень высоких тонах, привел к тому, что химики проставились литром спирта, который берегли для общения с военными и который выступил лекарством от понесенного нами вреда. Спирт был подкреплен двумя трехлитровыми банками пива, которые привез Андрюха из близлежащего города, считающегося отечественной столицей органической химии. Утром сиплость прошла, а болевой синдром переместился в головы, так что пришлось заехать в придорожный ресторан и полечиться «жигулевским», а вот на площадке мы теперь четко следили, чтобы облако газов после каждого испытания полностью рассеивалось. Единственное, что затрудняло работу, так это свежая инструкция по экспериментальному отделу полигона, регламентирующая противодействие разведке наших заклятых «забугорных» друзей. Кто-то из командиров, явно начитавшись полуфантастических бредней журналистов относительно возможностей американских спутников чуть ли не читать из космоса приказы, напечатанные на листке бумаги, решил искоренить практику отмечания мелом на бронеплитах кратеров и отверстий от высокоскоростного удара, дабы враги не смогли разглядеть результатов воздействия. Пришлось оттаскивать плиты под навес и там их обмерять и фотографировать. Промучившись с этим маразмом, мы вместе с ответственным капитаном Серегой решили по умолчанию все делать, как прежде, ну а в случае появления ретивых начальников изобразить выполнение вышеупомянутой инструкции (хотя какой же нормальный руководитель попрется в тридцатиградусную жару в бронетир, чтобы проверить исполнение глупых циркуляров). Ну как тут не вспомнить крылатую фразу о законах в России.
Образовавшиеся задержки в испытаниях не сильно огорчали меня. С собой в командировку я взял пару фундаментальных трудов по теории ударных волн и высокоскоростному удару, которые вполне успешно прочитывал в свободное время. Кроме того, с помощью нехитрой комбинации я сумел получить одноместный номер, хоть и на первом этаже. Секрету обольщения ответственных работниц гостиницы меня обучили опытные мужики из соседнего отдела нашего ГНИИ, которые исколесили полигоны всего Советского Союза, а уж в Румяново проводили едва ли не больше времени, чем в Москве. Просто, в условиях продуктового дефицита, нужно было захватить из столицы нехитрый набор из колбаски, масла, сыра и т.п. Далее по прибытии, доверительно заглянув в окно дежурной, обязательно нужно было произнести ключевую фразу: «Вот вы в прошлый раз просили захватить что-нибудь из Москвы – я привез». Был ли этот самый «прошлый раз» и кто просил – по большому счету это не интересовало гостиничных дам, так что все привезенное взвешивалось, делилось «по справедливости», а деньги – скрупулезно возвращались вместе с койко-местом улучшенного качества. Как правило, это были места в номерах, которые выкупали для своих сотрудников профильные КБ, так как их работники торчали на полигоне постоянно, испытывая и дорабатывая изделия. Захваченный из дома кипятильник, пачка индийского чая «со слоном» и килограмм любимой халвы весьма успешно скрашивали мою жизнь. Впрочем, так же как и студентки из славного города умельца Левши, которые проходили практику на полигоне. С ними можно было сходить на танцы в офицерский клуб, что уже само по себе романтично, и провести время, немного флиртуя с высоты своего статуса научного сотрудника. Так в сочетании приятного и полезного две недели командировки пролетели совершенно незаметно.
Возвращались мы в столицу после экспромт-банкета по случаю успешного окончания испытаний и избавления от травли химической гадостью. Совместно с офицерами как обычно уговорили все запасы горячительных напитков, которые смогли добыть в местных магазинах, ну а закончили техническим спиртом, так что на следующий день еле-еле доползли до штаба и взяли свои документы. У первого же ресторана на шоссе высокое собрание, борясь с абстиненцией, потребовало реанимации в виде пива и окрошки, которую я единственный заменил горячими щами (очень уж непрезентабельным показалось мне сочетание кваса неизвестной породы и сальных, плохо промытых тарелок). И оказался прав, потому что, если у основной массы научных сотрудников последующие до самой Москвы возлияния водки сумели хоть немного продезинфицировать желудочно-кишечные тракты, то нестойкий Андрюхин организм пал под ударами бактерий. Мы вынуждены были останавливаться и ждать медленного и неуверенного возвращения нашего водителя из зеленых насаждений, куда он выскакивал из-за руля со скоростью спринтера. Особенно чувствительным оказалось экстренное торможение прямо посреди славного города Владимира: только мы затоварились дополнительным объемом спиртного на оставшийся путь, только разлили и произнесли очередной тост, как визг тормозов, мы – вповалку, водку расплескали, а наш многострадальный Андрюха снова устремился к зеленым насаждениям, которые при внимательном рассмотрении оказались детским парком. Уж не знаю, распугал ли он пионеров, но наше высокое собрание высказалось по поводу инцидента очень эмоционально, хотя и понимая страдания водителя. Он же, судя по времени, проведенному у «зеленого друга» и такого же цвета оттенка лица, отдал природе все, что мог, и даже, сверх того, так что оставшиеся до столицы километры пролетели без вынужденных остановок.
Неукротимая
Довольно неожиданно в нашей лаборатории появился новый персонаж – и какой! Монахов вернулся с утра с планерки и сказал, что к нам выходит на работу на полставки старшего научного сотрудника Александра Михайловна Ломова. Она была человеком – легендой, навсегда вписавшей свое имя в золотую когорту ученых – «оборонщиков». Будучи лауреатом Ленинской, Сталинских и Государственных премий, нескольких орденов, и звания доктора технических наук, Ломова внесла столь существенный вклад в победу в Великой Отечественной войне, что была особо отмечена в книге «Оружие победы», посвященной наиболее выдающимся конструкторам и ученым (и, по-моему, она была единственной женщиной в этом славном ряду). И если академика Лаврентьева принято считать «отцом кумуляции», то Ломова может претендовать на звание «матери кумуляции», а разработанные ею противотанковые боевые части снарядов и авиационные бомбы в конце войны наколотили такое количество немецкой бронетехники, что фюреру впору было объявлять ее личным врагом. После войны Александра Михайловна успешно руководила лабораторией, выдала «на-гора» несколько образцов вооружения. Будучи яркой представительницей своего, поистине «стального» поколения, она просто заскучала на пенсии, поэтому включила все свои связи и в 80 лет добилась возвращения в строй.
На следующий день ровно за десять минут до начала работы, в лабораторию вошла сухонькая старушка, одетая в строгий черный костюм с гладко зачесанными волосами, твердым выражением лица и глубокими впадинами глаз, в которых, казалось, мерцало сочетание неукротимости и мудрости. Так обычно в советских фильмах показывали старых большевиков – революционеров. Александра Михайловна поздоровалась со всеми и познакомилась, потом вышла и вернулась с большой пачкой отчетов и журналов. Она не стала заниматься текущими задачами, а сразу начала готовить обзоры научных работ по всем вопросам наших разработок, начиная от параметров полимерных составов до баллистики тел сложной формы. Прямо в соответствии со своей фамилией, она прорабатывала огромные объемы печатных трудов, извлекала интересные материалы и заносила в две большие общие тетради в виде кратких резюме. При этом меня просто поражала энциклопедическая память Ломовой во всем, что было связано с оборонной тематикой: она могла ответить практически на любой вопрос, либо дать ссылку на статьи по интересующей проблеме. Так на одном из заседаний научно-технического совета сотрудник из соседней лаборатории представлял материал статьи для закрытого сборника, при этом особенно подчеркивал уникальность проведенных экспериментов. Его никто не прерывал и не опровергал, пока Александра Михайловна, казалось даже дремавшая в уголке, вдруг не оживилась, задала пару конкретных вопросов, а потом четко подвела резюме: «Материал неплохой, хотя с точки зрения оригинальности и уникальности я не совсем согласна. Посмотрите, дружочек, труды НИИ-4 за 1962 год, кажется номер 2, а также отчет Бронетанковой Академии за 1960 год по теме «Щит» – там у них один подполковник полгода на полигоне проводил натурные испытания и много чего интересного наковырял. Кстати, если найдете нужные результаты, ссылочку на них сделайте, все-таки люди старались». После этого выступления повисла пауза, удивленный докладчик растерянно записал ссылки и пробормотал, что обязательно посмотрит. Самое интересное, что он мне потом подтвердил, что нашел указанные материалы, и в них действительно были описаны похожие эксперименты, пусть и проведенные с использованием архаичной аппаратуры, тем не менее, ряд результатов подошел для статьи. Еще один эпизод, произошедший позже, ярко показал характер Ломовой. В этом случае на научный совет вынесли материалы будущего отчета по результатам испытаний макетов с пластинами из композиционных материалов, которые по замыслу исследователей должны были усиливать температуру и давление за преградой. Наша ученая бабушка, когда дело дошло до обнаруженного, пусть и не очень большого эффекта повышения уровня поражающих факторов, вдруг оживилась, сверкнула глазами и почти яростно бросила реплику: «Правильно, так их, так и нужно, чтоб ни один не ушел, ни один…». Вот тут я и понял, почему разработанное Александрой Михайловной оружие столь эффективно крошило технику и солдат вермахта. Просто она была настоящей представительницей своего поколения, прошедшего все трудности и ужасы предвоенного, военного и послевоенного времени, которые закалили ее характер и отточили талант ученого и организатора, сделавшего все для строительства великой страны. Иногда она вспоминала суровые сталинские времена, хотя и не осуждала их. Например, как-то поведала мне, что при разработке дымовых завес для танков сделали специальные заряды, отработали их много раз на полигоне в статике и движении и подошли к натурным испытаниям, на которые должно было собраться все руководство Правительства и Генштаба. Устроители хотели, чтобы во время эффектной танковой атаки машины будто бы одновременно исчезали в дымах. Но о синхронности никто из разработчиков не думал и соответствующей системе зажигания – тоже. Отказать высокому начальству невозможно, а сделать на коленке систему одновременного срабатывания никто бы не рискнул – вдруг откажет, а тогда – «по законам военного времени» могли и срок припаять. Так что под брезентом рядом с дополнительными баками и ящиками с инструментами на танках замаскировали солдатиков с пультами запуска зарядов дымовой завесы и биноклями, в которые они следили за появлением на вышке флага в момент показа атаки танков высокой комиссии. В нужный момент конструктор за спиной махнул рукой, специальный офицер поднял флаг, и танки начали ставить завесу. Все удалось, только бедные солдаты здорово надышались дыма и их откачивали подальше от начальственных глаз. Систему тут же приняли на вооружение и отправили в действующие войска. Я подозревал, что подобных историй Ломова могла бы рассказать много, но долгие годы работы в оборонке не располагали к доверительным воспоминаниям о работе у большинства людей того поколения.
Честно говоря, никто из нас не мог похвастаться какими-то близкими отношениями с Александрой Михайловной. И никогда она не упоминала о семье, детях, внуках или каких-нибудь житейских проблемах. Монахова она, как мне казалось, уважала за его базовые работы еще в академический период работы, ну а в нашу внутреннюю жизнь вмешивалась редко, но всегда очень точно и принципиально. Как-то раз Людочка начала привычно делиться с Раечкой семейными трудностями, невольно вовлекая в дискуссию и остальных сотрудников. В этот раз сетования сотрудницы касались сложностей военной службы её мужа, страдающего от тягот защиты Родины в вычислительном центре в форме полученного геморроя, который теперь приходится лечить с помощью жены и различных народных и ненародных средств. Обсуждение нюансов явно затягивалось, так что даже терпеливый Гром не выдержал:
– Люд, что ты нам про трудности службы плачешься. Какой он у тебя реальный военный, за пределы своего ВЦ нос не высовывавший? Тогда уж я – тем более военный, и Вовка вон, мы ж с полигонов не вылезаем, а там не перфокарты таскаем, а экспериментальные макеты, в которых столько всего напихано, что и не знаешь порой, не рванет ли в самый неподходящий момент. Да и геморрой рискуем получить, не подхватывая на руки вольнонаемных программисток в белых халатиках, а ворочая вместе с полигонными испытателями бронеплиты для мишеней.
Насчет девчонок, это Олег перегнул, так как наша офицерша и так постоянно беспокоилась о стойкости мужа в таком цветнике. На эти слова она выдала возмущенную тираду о том, что все равно у военных гораздо чаще сверхурочная работа бывает, а отказаться нельзя, и вообще не нам «беспогонникам» судить об армейских проблемах. Тут уж и я хотел вступить в дискуссию и подколоть Людмилу насчет того, что ночные сверхурочные часто случаются не под давлением командира, а по взаимному согласию с противоположным полом, но не успел. Ломова вдруг вступила в разговор:
– Уважаемая Людочка, а мы и есть военные, вернее, государственные по сути и духу люди, а уж погоны у нас на плечах, или нет – какая разница. Раньше были «номерные» институты и КБ, их сотрудникам присваивались звания, потом всё это отменили, но ведь люди никуда не девались и продолжали работу. И семьи, как и у военных, никогда не были у нас на первом месте, терпели и неудобства и долгие расставания. Я сына своего месяцами не видела, приходилось в интернат определять, пока испытывали и доводили изделия. Про мужа – вообще не говорю, у него были свои задачи, свои проблемы, свои испытания. Сердце разрывалось, но был долг перед страной, и никто не считал, что это какой-то подвиг, просто работа, порой тяжелая, опасная, но и любимая.
После такого монолога повисла тишина, прервать которую никто не решался, а нам вдруг приоткрылась новая, житейская составляющая Александры Михайловны, которая не измерялась премиями и наградами, но была выстрадана и пронесена через все времена.
К большому сожалению, проработав у нас пару лет, Александра Михайловна зимой сильно простудилась и скоропостижно умерла от воспаления легких. Ну а мне перешли по наследству две большие красные тетради, исписанные четким каллиграфическим почерком, в которых и была вся огромная аналитическая работа, которую она оставила нам как память и руководство к действию. Я потом много раз обращался к этому материалу, находя в нем все новые и новые интересные данные и ссылки. Так что Ломова Александра Михайловна навсегда осталась для меня примером не только поразительной стойкости, но и высочайшего интеллекта, реализованного при жизни и оставшегося потомкам в виде конструкций и научных трудов.
Баллистическая трасса. Горлово
По итогам наших с Витькой испытаний химики подготовили большую партию новых лабораторных макетов с разными составами, так что бронебашня совсем не простаивала, мы работали в ней буквально через день. Но у экспериментов был один существенный недостаток: дистанции полета элементов были ограничены, к тому же рентген фиксировал только начало движения. Поэтому исключительно интересно было бы посмотреть, как элемент ведет себя на траектории, поэтому я начал готовить серию испытаний на уникальном стенде в Горлово. Мои бывшие соратники по учебному институту позвонили и сказали, что закончили монтаж и настройку оборудования баллистической трассы, позволяющей фиксировать все этапы работы макетов, начиная от инициирования и заканчивая взаимодействием с преградами различных типов. Отобранные по результатам лабораторных испытаний сборки вместе с предоставленными нам партнером Алексеем Кузиным, отправились в Подмосковье, а мне предстояло обеспечить эксперименты мишенными обстановками и договориться о сроках и объемах проведения испытаний. Для начала я отправился к своему приятелю – адъюнкту Академии бронетанковых войск – капитану Гене Цыплакову. Когда-то он получил для разработки тему исследования нового поколения средств поражения, посмотрел по публикациям и вырулил на наш НИИ. Даже небольшой объем материалов по нашим работам, который мы передали капитану, привел его научного руководителя в восторг. В качестве ответного шага наш военный визави помогал достать для экспериментов практически любые виды преград, начиная от различной металлической брони и до полимерных и пластиковых панелей. Кроме того, у капитана в единоличном распоряжении была небольшая примитивная бронекамера, расположенная в объемных подвалах дворца петровских времен, где собственно и размещалась Академия. Гена обрадовался моему приезду, мы договорились о размерах и видах преград, которые он обещал нарезать через неделю. Заодно потащил меня в подвал, где и продемонстрировал свой «стенд». Самое главное его достоинство заключалось в отсутствии контроля за работами: испытывай чего хочешь хоть с утра до ночи, капсюли, за которые у нас персонально отчитывались, хранились просто в ящике капитанского стола. Я пообещал, что мы сделаем уменьшенные модели, чтобы их можно было отработать на этом стенде, после чего Гена совсем раздобрел (еще бы – подкрепить своими экспериментами военную диссертацию – это круто). В Академии, по словам Цыплакова, жизнь адъюнкта была очень похожа на мою недавнюю работу на кафедре знаменитого ВУЗа. Такая же учебная нагрузка, только вместо студентов – взрослые дядьки из разных дружественных стран в разной, порой экзотической форме. Гена поведал, что по стипендиям самые крутые – это ливийцы, они поступали в Академию, как правило, имея за плечами опыт обучения в военных заведениях европейских стран, поэтому вели себя весьма высокомерно, хотя в реальных условиях на полигонах выглядели не очень. Зато они требовали себе отдельных комнат в общежитии Академии, да и питаться старались исключительно в ресторанах. Самыми нищими были офицеры из Вьетнама, их стипендии были на уровне наших студенческих, да и жили они по трое – четверо в комнате, зато практически у каждого был боевой опыт, и овладевали танковыми премудростями они упорно, хотя даже элементарных знаний по математике им явно не хватало. А еще капитан пожаловался на своего научного руководителя – замзавкафедрой, полковника и доктора технических наук. Тот когда-то попал «в струю» и мановением руки бывшего начальника академии, маршала и потом министра обороны был направлен в группу «перспективных военных ученых», которые потом успешно соответствующими приказами были определены в доктора наук. Так вот, полковник некогда придумал псевдонаучную теорию стойкости брони с учетом теплопередачи, энтропии энергии и прочих физических и термодинамических параметров, которыми он весьма запутанно оперировал. При внимательном рассмотрении, теория не выдерживала никакой критики, я прочитал несколько страниц и понял, что если бы эти «измышлизмы» были вынесены в нормальную научную среду, то были бы опровергнуты и высмеяны. Но в Академии вышло несколько многостраничных трудов на эту тему, защищались адъюнкты. Так вот и Гена подозревал, что ему придется встраивать свои результаты в «теорию» научного руководителя, что само по себе ставило под сомнение возможность напечататься в сторонних журналах или сборниках. Я успокоил капитана, пообещав ему совместную публикацию в нашем отраслевом сборнике по итогам отработки последней партии макетов по многослойным сборкам, которые он нам подготовит. Полковник тут ни при чем, а для диссертации – самое то. Так мы и завершили высокую встречу сторон, а через пару недель Гена перезвонил и предложил подъехать и забрать подготовленные заготовки. Дабы не возиться с оформлением пропусков и объяснительных, было решено воспользоваться «подпольным» методом. Монахов на своих «жигулях» подъехал к условленному месту стены вокруг бывшего дворца, где размещалась Академия, а далее, как в приключенческих фильмах, со скрежетом открылась неприметная металлическая дверца, и мы быстро перегрузили нарезанные пластины в багажник, при этом машина ощутимо подсела и при возвращении возмущенно грохала подвеской. В нашем НИИ мы погрузили плиты в спецмашину, которая вместе с макетами переправила весь груз в Горлово на стенд.
Испытания начались через пару месяцев. На них были отряжены мы с Витькой, а Монахов сказал, что может быть подъедет ближе к концу работы. Я был просто счастлив от встречи со своими приятелями, с которыми еще совсем недавно работал на одной кафедре. Поселились мы с Витей в общежитии при учебно-экспериментальном центре, так как по научному весу не потянули на знаменитую квартирку для командированных из отрасли. Но нам это было как-то все равно, так как график работ оставлял нам время только на сон. В остальном наш день выглядел примерно так. С утра мы завтракали в столовой центра и шли на стенд, там разбирались в макетах и мишенных обстановках, устанавливали последовательность испытаний. Местный народ подтягивался часам к 11-ти, ставили чайник и под него обсуждали план работ. Потом ребята еще часа два колдовали с осциллографами, высокоскоростной камерой и рентгеном. Когда все вроде устанавливали, мы с Виктором шли в столовую, т.к. она могла закрыться, а мужики доставали домашние пайки. После возвращения, мы еще захватывали чаепитие, но вот все убиралось, и начиналась настоящая работа – без перерывов, перекуров и пауз. Менялись заряды, преграды, мы просматривали мокрые пленки, рентгенограммы, делали замеры. Обычно выныривали из процесса часов в 9 вечера, часть ребят уходила к своим семьям, оставшиеся ставили чайник на плитку, доставали забытые бутерброды, иногда возникала и бутылка или фляжечка со спиртом. Мы обсуждали результаты, договаривались, что нужно подправить, иногда могли выдвинуть какую-нибудь новую идею, которую тут же начинали развивать. А с утра все по новой: обмеры и перетаскивание плит, монтаж, и опыты, опыты, опыты… Мне почему-то всегда вспоминалась книга Стругацких «Понедельник начинается в субботу», так как на стенде царила атмосфера научного единения и время, казалось, сворачивалось в небольшой смерч и ускорялось. Самое главное, с помощью аппаратуры высокоскоростной съемки удалось снять различные фазы движения элемента, что дало возможность впоследствии уточнить технические характеристики реальных изделий, так как основные конструктивные параметры достаточно хорошо масштабировались. Отходную устроили хорошую: в лесу рядом со стендом соорудили мангальчик, съездили на ферму за хорошим мясом и сделали шикарный шашлык. Было много тостов за науку, настоящих мужчин и любимых женщин. Мужики поведали, что через комсомольскую организацию «пробили» у руководства базы помещение под диско-бар и теперь в свободное от работы время вместе с электронщиками с другой кафедры паяют самодельный пульт со светомузыкой. Кроме того, приобретенные на выделенные профкомом деньги акустические колонки раскурочили, усилили корпуса и сделали фазоинверторы, так что теперь они ревут не хуже, чем у вокально-инструментальных ансамблей. Договорились, что на запуск такого значимого места нас тоже пригласят. Возвращались мы с Витей в Москву вполне довольные и приемом и полученными результатами, на основании которых я уже стал набрасывать материалы для статьи, которая была мне весьма кстати, т.к. через пару месяцев нужно было оформлять материалы для подачи документов на должность младшего научного сотрудника. Это никак не добавляло мне зарплаты и полномочий, но закрепляло статус ученого. Рассмотрение и утверждение моей кандидатуры на новую должность прошло на Ученом совете вполне успешно, кроме того было рекомендовано поступить в отраслевую аспирантуру с Монаховым в качестве научного руководителя.
Часть вторая. Становление
«Над чем бы ни работал ученый, в результате всегда получается оружие».
Курт Воннегут
План – график
Удивительно, как ночной снегопад может преобразить Москву. Еще вчера непонятная субстанция из снега, грязи, соли и машинного масла приводила в ужас владельцев импортной обуви, старательно выбирающих маршрут между сугробами и лужами, а утром – пушистый ковер и мохнатые белые ветки деревьев будто погружают тебя в удивительный светлый сон. Сегодня суббота, но я вышел на работу в рамках утвержденного министерством плана графика по выдаче на конструкторские испытания активного блока нашего перспективного изделия. Различные варианты конструкций отданы на изготовление в механический цех, а моя задача – находиться с ними на связи и оперативно решать возникающие вопросы. В принципе неплохо получить за работу в выходной два отгула, так что я сразу согласился, и вот теперь сижу в лаборатории один и отхлебываю горячий чаек под бутерброды с сыром. Тишина располагает к размышлениям, так что параллельно я набрасываю план статьи по результатам последних испытаний. Телефон молчит, ну и слава богу, видимо вопросов нет, зато позвонил Монахов: вроде как проверяет, но и волнуется, мало ли что там проявится в процессе изготовления. Часа через три решаюсь прогуляться по свежему воздуху – надо показать цеховому начальству, что вопрос важный, и мы его со своей стороны контролируем. Спускаюсь по лестнице, выхожу из лабораторного корпуса и обнаруживаю непредвиденную проблему. Выпавший за ночь и утро снег, который так красиво смотрелся, когда я шел на работу, засыпал внутреннюю территорию ровным и глубоким слоем, а вот расчищать дорожки в выходной некому, так что я поскакал, как кенгуру по местам былых тротуаров, ругаясь и набирая снег в ботинки. В какой-то момент захотелось вернуться, но потом стало все равно – снег уже и так забился, куда смог. В мехцехе обнаруживаю пару знакомых ребят – токарей, с которыми мы рубимся в футбольном первенстве института. На столе стоят и сверкают свежевыточеные алюминиевые корпуса, а пролетарии прервались на перекур. Спрашиваю, нет ли вопросов или нестыковок, хотя знаю, что все нормально, так как сам делал и проверял чертежи. Ребята улыбаются, все хорошо, вопросов нет, им тоже нравится работать за два отгула и по увеличенным расценкам. Потом намекают, что дополнительно выпросили у мастера граммов двести спиртяшки, но волноваться не надо, это только после выполнения заказа, так сказать «на ход ноги». А вот мне не мешало бы и хлопнуть стопку, так как набившийся снег благополучно растаял, и в ботинках появилось ощущение сырости. Не хватало еще и простудиться, так что я с удвоенной энергией поскакал назад, стараясь попадать в старые следы. Вернувшись к родному столу, снимаю ботинки и носки и отправляю их на батарею, а сам надеваю кожаные тапочки, которые нам выдают для посещения экспериментальных стендов и сборочных мастерских, чтобы не могли образовываться заряды статического электричества или искры. Горячий чай согревает и расслабляет, а также навевает воспоминания о последней серии испытаний, где как раз сложилась аналогичная ситуация. Вместе со мной на подмосковный полигон увязался наш смежник из другого института, прорабатывающий общую компоновку. Я уже работал на полигонах, в том числе и зимой, поэтому одел специально выписанные на складе валенки с приваренными галошами, а вот упомянутый начальник сектора приехал в неплохих югославских сапогах на меху, довольно высоких, но все же недостаточно для снежной целины бронетира. Видимо ему хотелось окунуться в процесс самому, но после установки сборки пришлось шлепать метров сто чуть не по колено в снегу до бункера. Там стоял обогреватель типа «козёл» от спирали которого шел такой жар, что снег на обуви мгновенно растаял. Испытать предстояло десяток сборок, но уже на третьей мой соратник промок насквозь и оставшееся время не вылезал из бункера и сушил носки и обувь. Помогавший нам местный подрывник, глядя на страдальца, только ухмылялся и подмигивал мне тайком, всем видом показывая, что начальственная интеллигенция «страшно далека» от нормального народа. Так и пришлось доработать всю серию нам вдвоем, хотя после последнего эксперимента, коллега все же добрался до плиты, чтобы воочию убедиться в результатах (сказался все же инстинкт начальника).
Как раз после тех испытаний маховик научной работы вдруг начал набирать обороты. Тут совпало сразу несколько факторов: конструкторы наконец определились с компоновкой и вписались в размеры заказчика, разработчики основных узлов: оптических датчиков, электронных систем обработки данных, аэродинамических стабилизаторов и систем инициирования, наконец изготовили действующие образцы, которые подходили для макетных и натурных испытаний. Но самым главным было давление заказчиков, которые постоянно получали информацию из зарубежных профильных изданий, где выходили статьи о том, что и американцы, и немцы, и евреи вот-вот доведут разработки до действующего образца. Мы тоже отслеживали информацию и видели, что находимся на уровне международных разработок, но министерские прямо перевозбудились в своем желании опередить всех в мире. А тут еще журналисты подлили масла в огонь. Ладно бы занимались описанием работы передовых бригад или передавали очередные «вести с полей», так нет – их тянет науку описывать, да еще и в обороноспособности страны покопаться. Видимо, перестройка подействовала на журналюг возбуждающе, так что в ряде изданий стали появляться безграмотные перепевы западных статеек. Очередной прыткий корреспондент даже не затруднил себя корректным переводом, а тем более проверкой цифр, а просто напечатал в «Известиях» материал, что американцы разогнали стограммовый элемент до скорости десять километров в секунду. Далее следовал пассаж о том, что наш оборонный комплекс прозевал такие достижения потенциальных противников, и теперь страна может оказаться беззащитной в будущих «звездных войнах». А так как советский народ привык, что центральная пресса не врет, то от вредителей – ученых потребовался ответ, на что они тратят народные деньги. Текстик, похожий на донос, как назло попал на стол товарищам из отдела ЦК КПСС, где с приходом Горбачева резко обострилась конкуренция за теплые места. Кто-то неизвестный, но видимо влиятельный, оформил официальный запрос и направил на срочное рассмотрение в наше министерство. Там изрядно наложили в штаны, решив, что под такой сигнал начнут чистить уже их ведомство, и, добавив строгости, прислали письмо с требованием разобраться в наш головной институт.
Когда Монахова вместе с Резцовым срочно вызвали к директору, мы поняли, что случилось нечто экстраординарное. Начальник пропадал час и вернулся мрачнее тучи. Он швырнул несколько листков на стол и сел. Никто не рискнул задавать вопросы, но Виктор Михайлович заговорил сам:
– Какой-то недоучка – корреспондент тиснул в «Известия» статейку сам не понимая о чем, партийные идиоты, не разобравшись, переслали в министерство, где такие же малограмотные балбесы напихали вопросов директору, почему его ученые непонятно за что получают деньги, а страна – беззащитна перед вероятным противником. Собрали кучу народу, я попытался объяснить, что физику не обманешь, закон сохранения энергии – тоже, куда там: у них вот что, а у нас… Ей-богу, вспоминаю Райкина и его персонажа, который говорил: «партия учит нас, что газы при нагревании расширяются». Ты у нас из молодого незашоренного поколения, статьи просматриваешь последние, вот и готовься обоснование писать, как нам добиться таких же результатов и почему мы не планируем это сделать к годовщине Великого Октября.
С этими бодрящими словами начальник сунул мне газету, а сам, выпустив пар, начал что-то писать, раздраженно пыхтя. Я пробежал глазами статью, все так и написано: запредельные результаты – с американской стороны, и вредители, лентяи и тупицы ученые – с нашей. Вот только стилистика и цифры, описанные в той части, где рассказывалось о достижениях доблестных штатовцев из Лос-Аламоса, показались мне подозрительно знакомыми. Вообще-то, Монахов недаром вручил материалы именно мне: где-то год назад он уже «продал» мою кандидатуру специальному информационному бюро. Это было такое подразделение института, которое получало профильную информацию из открытых и полузакрытых зарубежных научно-технических источников. Ну а так как эти материалы поступали по каналам разведки, то на всякий случай к ним доступ ограничивали, хотя было очень смешно, когда один и тот же материал гулял по совершенно секретным отчетам, закрытым журналам, открытым журналам и газетам, и тезисам докладов международных конференций. Я же должен был регулярно подниматься в закрытый информационный отдел, просматривать то, что выловили наши «легалы» и «нелегалы», ну и кратко переписывать интересные моменты в специальную тетрадку, которая хранилась в моем чемодане. Так что, мучаясь подозрениями, я полистал свой кондуит – так и есть, статейка из американского журнала, посвященного проблемам аэродинамики полугодичной давности. В ней приводилось описание тех же опытов, вот только частица металла была весом 100 миллиграммов, то есть «всего» на три порядка(!) меньше, чем было указано в «Известиях». Стало понятно, что журналюги как всегда решили пропиариться, и не важно – правда написана или нет, основное – это «горячую тему» поднять. Я показал ссылку на статью начальнику, потом сбегал наверх и принес оригинальный источник, мы вместе все перепроверили – ошибки не было, в газете были представлены ошибочные данные. Монахов даже заулыбался, схватил американский материал и газету и понесся к заместителю директора. Вернулся он только через час и радости в его глазах я уже не увидел. Несмотря на очевидный газетный «ляп», «министерские» отказывались связываться с «цековскими» – вдруг те обидятся на то, что журналисты их «развели», как дураков. Так что нам было предложено придумать наукообразный ответ, что указанные в статье данные не вполне корректные, и получены на огромной установке, которую невозможно использовать на практике, а наши сотрудники тоже работают в этом направлении и к юбилейной дате собираются получить результаты не хуже американских. Начальник еще продолжал возмущаться: «Я ж им говорю – бред нужно называть бредом, иначе он материализуется в виде кошмара. Но даже наши академики не хотят связываться с чинушами и государственной газетой, так что садись и пиши официальный ответ в духе поступивших указаний». Пришлось потратить часа два на выбор обтекаемых фраз и описание наших встречных обязательств, после чего материал отправили «наверх», а оттуда – в ЦК. Там намеки на ошибку поняли и историю замяли, а в качестве компенсации попросили представить предложения по развитию направления высокоскоростного метания. Тут уж министерские уцепились за возможность продвинуть наши предложения, и через месяц по согласованию «верхов» родился план – график создания первого в мире образца нового класса изделий. Вот уж действительно: когда ума не хватает, может глупость поможет. Для нас же вся эта кутерьма означала напряженную работу в ближайшие полтора года, проработку всех направлений повышения эффективности, и испытания, испытания, испытания…
Академгородок. Новосибирск
Получив карт-бланш на апробирование различных идей по повышению эффективности создаваемого в рамках плана-графика нового вида техники, мы решили расширить контакты со всеми интересующими нас научными организациями. С отраслевыми смежниками кооперация и так была тесной, так что Монахов – сам выходец из системы Академии наук и защищавший свою кандидатскую диссертацию в Институте химфизики, решил расширить количество и географию партнеров из академических институтов. В одну из временных пауз, связанных с периодом отпусков и некоторым снижением интенсивности проведения испытаний, Виктор Михайлович предложил мне слетать с ним в знаменитый новосибирский Академгородок. Мы предварительно связались с несколькими тамошними НИИ и договорились о встрече, обрисовав спектр интересующих нас вопросов. Ну а так как в рамках плана-графика нам выделили дополнительное финансирование, то проблем с подбором контрагентов не намечалось. Мы решили сосредоточиться на трех организациях, при этом каждая была интересна по-своему.
Легендарный Институт гидродинамики (ИГД), созданный основателем наукограда академиком Лаврентьевым, был колыбелью исследований аэродинамики и ударных волн и обладал неплохой экспериментальной базой, кроме того в нем выпускалось два тематических сборника, в которых можно было печататься. В Институте математики и прикладной механики (ИМПМ) у нас образовались партнеры, которые сделали неплохие двухмерные программы расчета быстропротекающих процессов на ЭВМ, с помощью которых мы надеялись моделировать наши задачи и выйти на конструктивные характеристики, снизив объемы экспериментальной отработки. Ну а, кроме того, там же располагался наш отраслевой НИИ, в котором также были разработаны интересные программы, и располагалась самая быстродействующая в стране ЭВМ типа ПС-2000.
Мы прилетели в Новосибирск и поселились в гостинице Академгородка под вечер, поэтому решили прогуляться и потом поужинать. После рабочего дня на улице было непривычно много народа: тут были студенты университета, организовавшие какой-то митинг в поддержку борьбы народов Латинской Америки против американского вмешательства, и в конце мероприятия спалившие чучело империализма. Тут и там на скамейках располагались группы людей, обсуждавшие что-то и, видимо для убедительности, рисовавшие на песке формулы. Причем все происходило естественно и обычно, без какой-либо наигранности. Было ощущение, что над этой территорией витает дух творчества и интеллекта, и мне опять вспомнилась сказка для младших научных сотрудников братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Казалось еще немного, и мысли начнут концентрироваться в облака, между которыми засверкают молнии новых решений или открытий. Эту атмосферу творчества и научного братства закладывал еще великий ученый академик Лаврентьев, и она основывалась на базовых принципах равенства мнений, отрицания абсолютных истин и неприемлемости административного давления. Приближался очередной юбилей Академгородка, и особую ауру создавали попадавшиеся на каждом шагу стенды, на которых были материалы, рассказывающие историю создания и развития Наукограда. Вот на фотографии группа академиков – основателей в резиновых сапогах и телогрейках с теодолитами размечают территорию для строительства новых институтов, а вот первая конференция по проблемам физики и математики. Тут же фотографии спартакиады ученых и решающий волейбольный матч академиков против докторов наук. А чуть дальше стенд, посвященный клубу самодеятельной песни с неформальным гимном науке с гитарными аккордами. Но самое главное было в том, что эти люди действительно любили свою работу, отдавая ей и значительную часть свободного времени. Даже глубоким вечером, отправившись поужинать в гостиничный ресторан, мы с Монаховым оказались невольными участниками научной дискуссии, развернувшейся за соседним столиком. Четыре разновозрастных мужика пили и закусывали, а после каждого тоста пускались в довольно бурное обсуждение проблем распространения ударных и электромагнитных волн в жидкостных и газовых средах. Тут было все: и сольные выступления с красноречивой жестикуляцией, и споры друг с другом, а, иногда, и со всеми сразу, и рисование уравнений на салфетках, и язвительные замечания, и призывы прямо сейчас пойти запустить установку, чтобы доказать свои аргументы. Виктор Михайлович, который защищался по близкой тематике и по праву считал себя специалистом в данной области, держался недолго, и вот мы уже пересели за их столик, и под распитие новой заказанной бутылки дискуссия возобновилась с новой силой. Прощались мы как старые друзья, оставили свои координаты, договорились созвониться и попытаться найти точки соприкосновения по тематике институтов.
С утра мы продолжили своеобразное научное сафари и отправились в Институт гидродинамики. Он по праву носил звание первого НИИ, построенного в Академгородке в начале 60-х, поэтому отражал архитектуру того времени, минимизировавшую пространство, использовавшую простые материалы и отвергавшую всякие излишества и украшения. Внутри здания меня поразили деревянные шкафы от пола до потолка вдоль всех коридоров, которые соответствовали принципам максимального использования всего возможного объема, а производимый эффект старого склада никого здесь не волновал. Так что позже я не удивился, когда в процессе обсуждения наших вопросов сотрудник института позвал нас в коридор, прошел десяток метров, встал на стул, открыл только ему ведомый шкаф, и достал откуда-то из-под потолка папку с интересующими нас отчетами. Самое забавное было в том, что содержавшиеся там таблицы результатов и рентгеновские снимки в другом месте «потянули» бы на гриф «для служебного пользования», а то – и «секретно», но здесь хранились просто так. Заметив наше удивление, сотрудник пояснил, что в институте с секретностью предпочитают «не париться», так что одни и те же материалы можно у них встретить и в открытых академических сборниках, и в закрытых отчетах для военных. Мы быстро договорились об обмене данными экспериментов, запланировали совместную статью, обсудили взаимное рецензирование научных работ, пригласили коллег на наши баллистические испытания. Закончив деловую часть визита, отправились на протокольную – к заместителю директора института. Он был членом-корреспондентом Академии наук и представлял собой научного начальника нового типа. Одетый в абсолютно несоветский костюм и вполне себе французский галстук, в очках с большой роговой оправой, он напоминал зарубежного шпиона из советских фильмов, но нас приветствовал радушно, хотя и явно рисуясь перед столичными гостями. Мы ему доложили о достигнутых договоренностях, а Монахов обратился с просьбой о рецензировании его будущей докторской диссертации и получил согласие. После этого разговор стал неформальным: вспомнили общих знакомых из научного мира, рассказали о плане-графике, коснулись проводимых экспериментов. Следует отметить, что наш собеседник входил в пул так называемых «проверенных ученых», которым разрешались зарубежные поездки, участие в международных симпозиумах и контакты с иностранными коллегами. Вот и сейчас он слегка небрежно начал рассказывать о последней поездке в США в рамках программы контактов ученых двух стран. Это была даже не столько площадка для обмена мнениями, сколько полуразведочная миссия, которая должна была ответить на вопрос: в каких отраслях науки мы держимся на уровне, а где отстаем и почему. Соответственно, все члены делегации после возвращения писали обстоятельные доклады для компетентных органов, указывая свои оценки научных разработок, а также личные контакты с американскими учеными и сопровождающими. Вот и наш собеседник пожаловался, что «кагэбисты» из него все соки выжали, он целый месяц описывал поездку устно и письменно. Рассказал он и одну веселую и поучительную историю. Американцы с гордостью показывали делегации свою новую компьютерную базу научно – технической информации, собранной по всему миру. Один из входивших в нашу делегацию заслуженных академиков как бы в шутку попросил их показать список его работ. Компьютер выдал перечень публикаций с аннотациями, но наш интересант только снисходительно отметил, что материал далеко не полный, явно намекая на свои закрытые труды. Западники понимающе переглянулись, позвонили куда-то, получили одобрение и ввели новые коды доступа. Машина выдала новый список, в котором оказались и некоторые закрытые публикации. Но самое неожиданное, в конце было краткое резюме, которое американцы с удовольствием перевели. Оно гласило, что этот наш ученый последние десять лет печатается только в соавторстве и в связи с этим не представляет интереса с точки зрения генерирования новых идей, дополнительного внимания, контактов и разработки. Получился небольшой конфуз, заслуженный деятель наук обиделся и долго потом ругал «зажравшийся Запад» и его технологии, чем немало веселил остальных членов делегации, которые, впрочем, на всякий случай не стали повторять запросы относительно себя. Ну а в целом – Америка это не мы, наука оплачивается очень хорошо, оборудование классное, ну а товары – это вообще мечта (явный намек на свой импозантный костюм). На этой жизнеутверждающей ноте мы покинули ИГД.
В Институте математики и прикладной механики нас снова ждал радушный прием и его заместитель по научной работе, который впоследствии стал главой Академгородка, сразу позвал двух сотрудников, которые рассказали о последних разработанных программах расчетов быстропротекающих процессов. Подход и физическая модель программы были интересными, и мы договорились погонять расчеты на их ЭВМ и нашем «Эльбрусе». К тому же мужики проявили большой интерес к нашим экспериментальным данным, особенно рентгеновским снимкам и высокоскоростной съемке, которые можно было
использовать для сравнения с результатами расчетов и соответствующей корректировки программ. Вырисовывалась интересная совместная работа с перспективой написания нескольких совместных статей. Закрепили мы свой союз вечером в ресторане во время ужина.
Оставался самый сложный визит – в наш отраслевой институт. Казалось бы, с ними-то наладить сотрудничество проще всего, все-таки мы относились к одному министерству, но в нашем случае вмешивался человеческий фактор. В Институте проблем экспериментальной физики направление по нашей тематике возглавлял Борис Луков, человек очень энергичный и амбициозный. Он очень активно добивался перевооружения своего вычислительного центра и умудрился выхватить самые современные ЭВМ типа ПС2000 прямо из-под носа ведущих отраслевых НИИ и КБ, в том числе, и столичных. На него после этого многие обиделись, но Борю это мало волновало. Сотрудничать с Луковым тоже было непросто, он не страдал переизбытком научной этики, так что и результаты мог использовать, без ссылки на авторов, и статейку совместную протолкнуть, но уже от себя лично. Иногда без согласования с другими партнерами мог отрапортовать о достигнутых результатах в министерство, чтобы его там отметили. Добытую уникальную технику Луков превратил в предмет своеобразного бартера с академическими институтами Наукограда, и, в обмен на возможность посчитать сложные задачки, навязывал себя в соавторы научных работ. Но и у нас были свои аргументы в общении с этим жучилой. При всей своей оборотистости, Борис никак не мог добить свою кандидатскую диссертацию. Вроде все было: и программы, и машины, и целый отдел помощников, но как-то не складывалось все это в нормальную работу, да и дополнительное внедрение результатов не помешало бы. К тому же защищаться Лукову предстояло именно в ученом совете нашего головного института, так что в его интересах было налаживать взаимовыгодное сотрудничество. Как только мы приехали в ИПЭФ, Борис – невысокий и кругленький человек, очень подвижный для своей комплекции, потащил нас в святая святых – вычислительный центр. Там как раз шли расчеты двухмерной задачи сверхзвукового обтекания тела сложной формы, а на цветном дисплее обновлялись результаты распределения зон различного давления и прорисовывался профиль отошедшей ударной волны. Луков прямо светился от гордости и явно хотел нас поразить. Мы подыграли товарищу и наговорили немало комплиментов и оборудованию и программе расчета, поинтересовавшись при этом, возможно ли использование его численных методов для наших задач. Луков сказал, что пробовал это делать для расчета высокоскоростного метания пластины, и результаты в общем совпадали с экспериментальными данными. Но были и отличия, поэтому необходимо более детальное сравнение расчетных и опытных характеристик. Следует отметить, что создатели программ, описывающих импульсные процессы, часто сталкивались с тем, что поведение материалов при этом может отличаться от обычных условий, так что рентгеновские аппараты фиксировали довольно серьезные расхождения в характеристиках испытываемых образцов с полученными с помощью расчетов цифрами. В этом случае, разработчики программ вводили некие корректирующие (правильнее – подгоночные) коэффициенты, придумывая им таинственные названия типа «динамическая вязкость». Понятно, что чем больше было экспериментальных данных, тем точнее настраивалась программа. Именно поэтому мы достаточно быстро договорились об обмене материалами, наметили совместные выступления на паре конференций, а также набросали на год вперед небольшой план выпуска научных отчетов и статей в отраслевой сборник. Соответственно, Борис попросил Монахова быть рецензентом его диссертации, ну и переговорить с членами Ученого совета – представить работу и выслушать пожелания и замечания. В общем, расставались мы как большие друзья, и Луков даже пригласил нас выбраться в выходные на водохранилище, отдохнуть, рыбу половить, поплавать на катере, но нужно было улетать, а обменять билеты летом было делом нереальным.
Довольные результатами поездки и перспективами совместных работ, мы в последний день перед отлетом наслаждались неповторимой атмосферой Академгородка, где за кружечкой пива обсуждаются проблемы энтропии вселенной, а студенты, стремясь поразить своих подружек, соревнуются в обосновании подходов к решению теоремы Ферма. Впоследствии я понял, что это не было чем-то уникальным, и примерно такие же ощущения возникали при работе на стендах в Горлово, или во время посещения закрытых городков атомной промышленности. Везде, где процент людей науки и техники был повышенным, в воздухе незримо витал дух творчества и интеллекта, которым ты неизбежно пропитывался, а потом скучал по нему, возвращаясь в обычное течение жизни. Это, кстати, объясняет, почему мы так любим гениальный фильм «Девять дней одного года», где темы беззаветного служения науке и Родине, самопожертвования и внутренней красоты, сплетаются в судьбах людей, посвятивших свою жизнь исследованиям непознанного.
Полигон. Краснолесье
Практически сразу после начала работ по плану – графику заказчики стали требовать от нас определиться с размерами нашего узла, чтобы ответственный за общую компоновку КБ «Монолит» мог начать прорисовку всей конструкции. На совещании в лаборатории, мы договорились, что Гром рассчитает восемь вариантов макетов одного диаметра, но разной высоты корпуса, а также нескольких видов профиля воронок. В связи с тем, что быстропротекающие процессы чрезвычайно сильно зависят от любого изменения геометрии конструкции, необходимо было выделить критичные соотношения основных размеров, которые могли приводить к разрушению материала при срабатывании и, соответственно, невыполнению требований заказчика. Найдя базовые соотношения, которые позволяли бы уверенно выполнить поставленные задачи по действию по цели, можно было бы в дальнейшем поработать с новыми материалами и наполнителями, применение которых позволило бы нам повысить эффективность процентов на двадцать. Олег гонял программу расчета целую неделю и выбрал самые интересные варианты, а вот ответственным за проведение полигонных испытаний, Монахов назначил меня, причем Витьку в напарники мне не дали – полным ходом продолжалась и отработка лабораторных макетов.
Для начала я поехал в городок Краснолесье на полигон, предварительно переговорив с ними по закрытому телефону и изложив наши требования к проведению работ. Стояла зима, так что приходилось учитывать и погодные условия. На проходной меня встретил инженер – испытатель, который повел меня на место отработки. По пути пришлось еще дважды проходить контрольные пункты и предъявлять пропуска и документы. Наконец через полчаса мы подошли к площадке, занесенной снегом. Размер ее подходил для испытаний, мы договорились, где будем устанавливать макеты, а где поставим мишенные обстановки. Бункер с аппаратурой располагался метрах в ста. Кроме того у края площадки лежали два крупных фрагмента самолетов (половина корпуса и половины крыльев), совсем занесенные снегом. Судя по дыркам в этих корпусах, по ним отрабатывали действие различных видов осколков на реальные элементы конструкций. Вообще, на площадке снег был почти метровой глубины и, несмотря на то, что я одел захваченные из дома валенки с резиновой подошвой, от продвижения к месту испытаний пришлось отказаться. Принимающая сторона обещала почистить площадку, но зима есть зима и любой новый снегопад мог снова превратить её в непроходимую зону.
Перед первой серией испытаний была оттепель, и снег осел и стал влажным, но потом прошел снегопад, метель, так что я явился на полигон во всеоружии: длинная овчинная куртка с брезентовым верхом, стеганый комбинезон и валенки. Встретили меня двое испытателей, одетые примерно также. Площадка заметно изменилась: появилась стопка бронеплит, была смонтирована мишенная обстановка из мощных швеллеров, на месте установки макетов стояла деревянная подставка, остальные были свалены возле бункера. Снег, видимо, счищали бульдозером еще перед оттепелью, но его снова намело очень много, так что пришлось скакать по сугробам. Мы отобрали макеты для испытаний в определенной последовательности, и работа началась. Все шло по плану, я старался снять максимум обмеров с мишеней, ребята фотографировали результаты, правда метель сильно в этом мешала. Утомляли большие перемещения по глубокому снегу, а еще необходимость укрываться в бункере, где стояла мощная самодельная плитка, и было очень жарко, так что снег на нашей одежде и обуви мгновенно таял, а на улице мокрая одежда замерзала и вставала колом. Мы решили на обед не ходить, но все равно отработали первую партию практически к окончанию рабочей смены. Договорились продолжить через два дня, и я поехал домой, скрипя заиндевевшей курткой. Валенки тащить не хотелось, так что я оставил их у ребят до новых испытаний.
На второй день отработки произошло незапланированное происшествие: только мы провели первый опыт, на площадку приехал ПАЗик, и из него вышло несколько хорошо одетых людей. Мужики были возрастные и, судя по виду и обстоятельствам появления, относились к категории начальников. Мы вынужденно остановили работы, а они постояли, что-то бурно обсуждая, а потом двинулись к засыпанным снегом фрагментам самолетов. Сопровождавшие их полигонные специалисты попросили нас прерваться часа на два, ну и объяснили причину появления здесь всех этих товарищей. Оказалось, в министерстве шло какое-то важное совещание, на которое собрались представители разных НИИ и КБ, разрабатывавших новые боевые блоки для зенитных ракет. Разработчики боевых частей как раз осенью моделировали натурный подрыв возле частей реальных списанных штурмовиков. Теперь на совещании возникли споры об эффективности поражения, так что министр, который вел совещание и был человеком очень крутого нрава, в какой-то момент не выдержал. Он попросил показать фотографии и замеры пробоин и повреждений, а когда оказалось, что их нет, распорядился собрать представителей разработчиков, вручить им фотоаппараты и отправить на полигон, чтобы все отснять. Совещание перенесли на конец дня, оспаривать решение никто не решился, так что группа «корреспондентов», вяло переругиваясь, направилась к останкам самолетов. Стоит ли говорить, что страдальцы прибыли прямо с совещания в туфлях и пальто. Вид солидных дядек, скачущих по метровым сугробам, развеселил нас настолько, что мы даже бросили изображать подготовительную деятельность. Через десять минут делегация прискакала к бункеру и стала отогреваться. Зря они это делали – снег растаял, и теперь это уже была группа мокрых по колено людей. Но приказ министра страшнее зимы, так что страдальцы вооружились привезенными лопатами для уборки снега и отправились на трудовой подвиг. Они с завистью смотрели на наше обмундирование и даже попытались привлечь к расчистке, но у нас были свои задачи и начальники, так что мы проигнорировали призывы, отправившись от греха подальше к нашим мишеням, как бы для совещания. Издалека смотреть на доблестный труд было не так интересно, тем паче, воспользовавшись паузой, мы поменяли в мишени листы металла за преградами, на что ушло часа полтора. За это время начальственный десант очистил от снега один фрагмент, и теперь они двумя фотоаппаратами снимали интересующие их места. Еще через час и второй фрагмент был откопан и обследован. Когда же все начальники собрались в бункере, чтобы хотя бы перед обратной дорогой отогреться, на них было жалко смотреть: мокрые практически по пояс, растрепанные, с красными носами и ушами, товарищи уже не имели сил даже ругаться. У меня мелькнула мысль, что крутой министр не так уж хотел увидеть сегодня результаты прошлогодних испытаний, но показательно наказал подчиненных за неконструктивное поведение на совещании. Мы проводили делегацию с облегчением и отправились на обед, так как все равно полдня потеряли. После перекуса дела пошли веселее, всё снова вернулось в рабочий ритм. Далее до самого конца испытаний никаких особых происшествий не было, я выполнил основную задачу: были отобраны два варианта конструкций, которые показали приемлемые результаты, теперь можно было их доводить до ума и попытаться повысить эффективность. Напоследок, правда, полигонные товарищи меня повеселили. Согласно законам местной секретности, мне выдавали пропуск на территорию и ставили на него ежедневно меняемый знак: изображение зайчиков, уточек, петушков, корабликов и т.п. В последний день испытаний, я проходил на территорию один, ребята были уже на площадке. Как обычно, я получил пропуск и дошел до второго КП, а там охранник долго смотрел на мой пропуск и спросил с подозрением: «А почему у вас напечатан зайчик, когда должен быть кораблик?». Я удивился, мол, откуда мне знать, зачем там зайчик, звоните на проходную, узнавайте. Мужик долго звонил, выяснял, потом все же пропустил меня. На следующем КП история повторилась – опять долгое выяснение, какая картинка – печатка должна быть. В общем я со своими коллегами посмеялся над «косяками» системы охраны, но на обед выходить не рискнул – кто знает, что у них в мозгах, еще отрапортуют о поимке нарушителя. Когда испытания закончились, и мы обработали полученные результаты, Монахов немного успокоился, затем был собран научно-технический совет, на котором обсудили опорные варианты блока. Массово – габаритные характеристики были переданы конструкторам – компоновщикам, а мы получили возможность и время на апробирование нескольких интересных идей.
Межведомственное совещание
Работа по плану графику разработки «Куплета» (так какие-то шутники назвали создаваемое изделие) тем временем шла своим чередом, благо министерство для стимулирования процесса в кои веки разродилось на «материальное стимулирование». Правда, пришлось несколько раз выходить на службу в выходные дни, но это было не обременительно, а за сверхурочную деятельность я заработал нелишние отгулы. Иногда над проектом начинали сгущаться тучи из-за попыток чиновников разного уровня взять на себя «повышенные обязательства» в части тактико-технических характеристик (ТТХ), при этом, не всегда интересуясь, можно ли их достигнуть и какой ценой. В этом случае мы должны были реагировать на руководящий зуд, что-то объяснять, а где-то и ругаться. Нам пеняли какой-то информацией из зарубежных изданий, в которой указывались данные по работам над тамошними аналогами, а потом требовали «адекватного ответа». Мы же достаточно хорошо знали реальное состояние в нашей и смежных отраслях и исходили из возможного. Для обсуждения возникающих проблем собирались межведомственные совещания, где градус дискуссий порой просто зашкаливал. Представители разных научных и конструкторских организаций пытались добиться для себя наиболее комфортных условий при проектировании и изготовлении разрабатываемых узлов. Аэродинамики боролись за габариты устройств стабилизации и движения, разработчики датчиков – за массу и размеры принимающих сигналы систем обнаружения, конструкторы пытались соединить все эти части и вписать в существующие средства доставки. Решения таких сборищ во многом определялись авторитетом и регалиями участников, а наш директор как раз не любил конфронтации и переваливал ответственность на Монахова. В какой-то момент тот просто не выдержал и ушел в отпуск восстанавливать нервную систему, Олег уехал на уральский полигон, так что на очередное мероприятие пришлось отправиться мне. Обсуждение не сулило ничего хорошего, так как заказчики, прорабатывая очередной вариант компоновки, решили попробовать уменьшить массово-габаритные характеристики, чтобы увеличить загрузку и повысить охват зоны применения (естественно, без снижения эффективности действия). Я попытался получить вводные от старших товарищей, но все ограничивались похлопыванием по плечу и надеждой, что «молодежь не должна посрамить славное имя нашего ГНИИТП». Как ни странно, это меня успокоило, в конце концов, не выгонят же в самый разгар работ.
В назначенное время, я прибыл на совещание в ответственное за разработку конструкторское бюро. Там уже находилась группа весьма разгоряченных товарищей разных возрастов и регалий. Я не стал влезать в бурные дискуссии, пристроился с краешка, стараясь не пропустить что-нибудь касающееся нашей конструкции, уже прошедшей натурные макетные испытания. Судя по виду и нахрапистости выступлений, на совещании присутствовали смежники уровня не ниже начальников профильных отделов, так что накал обсуждений нарастал. А инициировали обсуждение конструкторы, которым ретивые министерские ребята, ссылаясь на заказчиков, подкинули непростую задачку – засунуть в стандартный носитель еще один боевой модуль, а это означало автоматическое уменьшение габаритно-массовых характеристик всех составных узлов. Организаторы действа, дабы уйти от бесплодных дискуссий, дали выступить представителям всех разработчиков. Первым выступил представитель конструкторов – аэродинамиков мужик весьма преклонных лет с орденскими планками на пиджаке, очень походивший на отставного офицера. Он сразу заявил, что они не могут отступить от старых габаритов ни на сантиметр, так как иначе не получится обеспечить заданные параметры движение блока при сближении с целью. Мужик сыпал аэродинамическими терминами и даже размахивал руками, изображая полет и работу крыльев в набегающем воздушном потоке. Все смотрели на это действо и, казалось, соглашались с аргументами выступающего, так что он, закончив очередной баллистический пассаж, уселся, вполне довольный собой. Далее в атаку пошел представитель оптико-электронного института, который заявил, что уменьшить диаметр линзы, которая значительно выступает за габариты и поэтому не нравится конструкторам и заказчикам, невозможно, так как при этом пострадает точность наведения на цель и ее идентификация. На логичный вопрос, почему этот «глаз» в зарубежных разработках по имеющимся разведданным гораздо меньше по массе и габаритам, докладчик просто побагровел от гнева и разродился длинной речью о нашем общем отставании в качестве оптического стекла, его обработки, датчиков и электронных устройств, из-за чего они вынуждены работать с тем, что есть, а не тем, что нужно. Тут все тоже дружно покивали головами, понимающе повздыхали, а выступающий принял нормальный цвет и закончил выступление обращением к заказчикам искать резервы в других местах конструкции (вон, мол, электронные платы систем слежения и управления зачем-то расположены так, что существенно увеличивают габариты, а ведь можно было бы их убрать в корпус). Последнее замечание буквально подбросило представителя электронного НИИ, который даже не стал использовать научные термины, а просто заявил, что эти платы изготавливает завод именно в таком исполнении, а затем добил аудиторию фразой: «Кто-то из присутствующих хочет заняться изменением производственных процессов выпуска уже отработанной конструкции, добиться изменения технологии изготовления и сборки, а самое главное – откорректировать заводские планы?». Тут уж все присутствовавшие, каждый из которых регулярно сталкивался с неповоротливостью производственников, вспомнили о наболевшем, горестно вздохнули, и на время в совещании возникла пауза. Прервал ее конструктор, отвечавший за общую компоновку, как будто только что обнаруживший, что еще не обсуждали срытые резервы боевого блока. Все оживились, выявляя следующего бедолагу, и, после слов ведущего совещания: «Тут вот как раз представитель ответственного исполнителя по этой части присутствует», все внимание высокого собрания обратилось на меня, тем более что моя относительная молодость и отсутствие на предыдущих обсуждениях породило у смежников надежду, что именно на нашей конструкции они и отыграются. Пришлось принять вид пионера, стоящего у памятника товарищу Ленину, и приготовиться к атаке противников. А она тут же и началась с, казалось бы общего вопроса: «А можно ли уменьшить диаметр вашего блока?». Мой ответ, наверное, был неожиданно коротким и неправильным с точки зрения многоопытных присутствующих: «Можно». В глазах участников вспыхнула надежда спихнуть общие проблемы на молодого паренька и глупую «контору», приславшую его в общество «волков от науки» на съедение. Так что следующий заход был абсолютно ожидаем: «А высоту?» – я снова кивнул головой. Тут конструктор – разработчик радостно и расслабленно сказал: «Ну, вот и изыскали резервы, а то все чуть не переругались» и, улыбаясь, как палач, подающий руку приговоренному, добавил:
– Значит мы уменьшаем габариты блока на двадцать процентов, тогда появляется возможность перекомпоновать сборку и, может быть, удастся выполнить повышенные требования заказчика. – По аудитории пронесся вздох облегчения, мне не хотелось нарушать эту идиллию, но пришлось:
– Извините, только не забудьте согласовать с заказчиком изменение требований по поражающему действию, ведь при корректировке пробивная способность снизится по моим оценкам процентов на пятнадцать, а для уточнения нам придется провести новые серии испытаний уменьшенных конструкций.
Повисла пауза. В принципе, конструктор знал, что достигнутый нами небольшой запас по пробитию рассматривался заказчиками, как достижение, но изменение размеров явно переводило ситуацию в область негарантированного поражения, требовало новых исследований и испытаний, что в условиях жестких ограничений по срокам сдачи конструкции военным было просто нереально. Поэтому он попытался возмутиться:
– Зачем же вы нам голову морочите, что можно уменьшать габариты блока? – на что я уже вполне спокойно парировал:
– Я буквально отвечал на ваш вопрос: уменьшать, так же как и увеличивать размеры, можно. Другое дело, что законы физики не обманешь, и изменения нужно согласовывать с заказчиком, согласен он изменить тактико-технические характеристики – пожалуйста, сделаем.
Тут я совсем не рисковал – изменение ТТХ в нашем случае было из разряда нереальности. Наша пикировка как будто выпустила пар из участников совещания, все как-то притихли, только вполголоса перешептывались между собой. В конце концов, оперативно договорились проработать возможности ужаться в размерах и в течение двух недель направить предложения в адрес конструкторского бюро – разработчика. А для меня этот случай стал школой участия в серьезных межведомственных мероприятиях, хотя появление через неделю на рабочем месте Виктора Михайловича я воспринял с большой радостью и в подробностях описал ему совещание и проблемы, которые нам пытались навязать. Монахов хмыкнул, посмеялся, когда я рассказывал о своем коротком спиче, и сказал: «Ну, ты даешь…». Потом мы за неделю подобрали материалы по итогам натурных испытаний, отметив, что основной вариант узла выполнял требования по пробитию стабильно. Коснулись мы и возможностей увеличить эффективность, но это потребует перехода на экспериментальные материалы и технологии, а также проведение дополнительных макетных и натурных испытаний, что не вписывается в существующий план – график. Последняя ремарка была особо актуальной, так как заказчики тоже боялись всяких неопределенностей и очень не хотели переноса сроков полигонных испытаний. Так и случилось, пионерские инициативы «повысить и перевыполнить» сошли «на нет», а мы вернулись к нормальной работе.
Конференция. Пенза
Мой новый статус младшего научного сотрудника подразумевал и дополнительные требования по наличию публикаций. Обычно это были статьи для отраслевых закрытых журналов и сборников – довольно объемных изданий, по которым мы отслеживали появление новых направлений в исследованиях смежников. За эти публикации выплачивались деньги, но в целом это были своеобразные визитные карточки отдельных ученых, либо коллективов. Как правило, если я писал статью, то включал в соавторы Монахова, Грома, иногда Витьку (его статус техника, в общем-то, не требовал обязательных публикаций), ну и смежников, если они были. Чаще всего мы сотрудничали с ведущим конструктором Кузиным Алексеем Ивановичем из конструкторского бюро «Машиностроитель». На этом человеке нужно остановиться подробнее. Алексей Иванович был уже в годах, помотался по полигонам, участвовал в разработках различных конструкций, а полученный при этом опыт определил и его специфический статус в КБ. Он входил в так называемую «группу быстрого реагирования», которую использовали при нештатных ситуациях: авариях, неправильных срабатываниях, отказах. В этом случае обращались к самым опытным разработчикам из разных направлений – химикам, технологам, испытателям, прибористам, прочнистам и прочим, чьей задачей было дать предложения по срочному исправлению ситуации. Именно поэтому Кузин обладал большими познаниями из разных областей техники и был очень мобильным и энергичным человеком. Монахов был у него научным руководителем и считал, что такая востребованность и разносторонность мешает Алексею завершить работу над диссертацией. Полигонно – разъездная жизнь отразилась на некоторых привычках нашего товарища, он был любителем выпить, что уже несколько раз приводило к тому, что его не назначали начальником группы или сектора. Мы его любили и уважали, знакомили с результатами испытаний, он нам платил тем же. Через своих друзей с кафедры Бауманки я узнал о проведении в Пензенском ракетно-артиллерийском училище научно-прикладной конференции, тезисы выступлений на которой будут опубликованы в специальном сборнике. Публикация мне была кстати, да и с военными нужно дружить, так как у них можно было иногда проводить испытания или разжиться матчастью для экспериментов. Монахов сам ехать не мог, поэтому пристегнул мне Кузина, у которого к тому же в училище был знакомый адъюнкт – майор, которого он консультировал. Мы с Алексеем Ивановичем набросали совместный материал доклада и отправили в Пензу заявку на участие.
Ехали мы весело, в нашем вагоне оказались мои приятели с кафедры, так что за чашкой водки, мы вспоминали студенческие годы, обсудили множество научных вопросов, договорились о совместных экспериментах, ну и помянули недобрым словом нездоровую антиалкогольную активность Горбачева. Пенза встретила нас приветливо, в гостинице рядом с вокзалом предложили два номера: обычный – нам с Алексеем Ивановичем, а полулюкс с отдельным холлом с диванчиком – мужикам с кафедры. Перед тем, как отправиться в училище, чтобы зарегистрироваться, мы зашли в магазин, чтобы купить пару бутылочек для встречи с военными, но ничего спиртного на прилавках не было, а в соседнем отделе красовалась надпись: «Продажа парфюмерных средств – с 14-00». Не то, чтобы это говорило о вкусовых предпочтениях пензяков, скорее – об угодничестве торговых чиновников, но заставило задуматься о том, как общаться с доблестными офицерами в таких условиях. Добравшись на трамвае до училища, мы сразу пошли на профильную кафедру, где встретили и моих приятелей. Наше появление было весьма символичным. Встретивший нас майор радостно спросил: «Откуда вы, товарищи?». Мы ответили, тогда офицер сделал лицо очень строгим, как будто он звонил какому-нибудь генералу, потом взял телефон, набрал номер и четко и сурово сказал: «Маша, тут приехала комиссия из Москвы с проверкой, сама понимаешь – придется с ними работать, так что сегодня – не жди». После этого он положил трубку, поинтересовался, где мы остановились, и пообещал зайти после службы, ну как бы на огонек. Как потом оказалось, мы в свой номер попали не сразу, а вот с «кафедральными» майор загудел по полной и практически прописался у них на диванчике в холле, покидая номер только на появление на конференции, или на походы в магазин за спиртным.
На кафедре нас зарегистрировали на выступления и сказали, что доклад наш завтра в 11-30. Мы пошли искать знакомого Кузина – адъюнкта со смежной кафедры, он оказался майором и очень приятным парнем. Поговорили о сотрудничестве, рассказали ему кое-что по тематике, спросили о работе, которую он пишет. Нашу информацию он воспринимал почти с восторгом, сказал, что это сейчас у них самая интересная тематика, но данных очень мало. В принципе, мы договорились через Кузина направить ему десяток – другой модельных макетов, что привело майора в полный восторг. Адъюнкт обещал испытать все по нашим методикам в их небольшом бронетире, а нас позвать на эксперименты и выпустить совместный отчет. Наше братание в опытном отделе продолжилось под аккомпанемент различных тостов, дальше – больше, и в гостиницу мы попали поздно вечером. Утро было ужасным, «сушняк» был жестоким, так что вода из графина не очень помогла. После этого я попытался разбудить Алексея, это удалось, но не совсем – он что-то бормотал и постанывал. Пришлось воззвать к коллеге: «У нас доклад, нужно подниматься, может позавтракать, хотя вряд ли». Кузин почти простонал: «Я не могу никак, а тебе нужно ехать и выступить за нас обоих». В общем, выбора не было, я выскочил в магазин, купил минералки, в номере выпил бутылки две, остальные оставил Кузину. Путь на трамвае был длинным, так как я пару раз выходил проветриться. Больше всего меня волновал «факел», уничтожить который было пока невозможно. В училище как раз закончилась первая утренняя часть докладов, и объявили небольшой перерыв. Я зашел в аудиторию, место было только в первом ряду, присел и постарался сосредоточиться на докладе, он был вторым. Несмотря на то, что я старался дышать тихонечко, мне показалось, что подполковник – ведущий конференции потянул носом, почуял, видно, что-то знакомое. Собравшись с мыслями и силами, я отбарабанил доклад, ответил на вопросы, которых было много. Самое сложное потом было просидеть больше часа, так как уходить до перерыва было неудобно. Возвращался я в гостиницу почти отошедшим от вчерашнего, и был удивлен, обнаружив Алексея Ивановича вполне живым, а самое главное, он сумел найти фирменный магазин «Белый аист» и отоварился там двумя бутылками белого вина. Никогда я не получал столько удовольствия от произведения молдавских умельцев и снаряженных еще дома бутербродов с засохшим сыром. А потом был обед в ресторане гостиницы, и жизнь снова наполнилась красками. Вечером к нам заглянули кафедральные приятели и спросили, что им делать с бравым майором, который второй день либо бухает, либо храпит на диване. Я предположил, что он исчезнет, когда кончатся деньги, хотя офицеры в нашей стране получают неплохо. На следующий день мы отсидели на конференции целый день, там была пара докладов, которые нас заинтересовали. С их авторами из Тулы и Казани, договорились потом связаться на предмет совместных работ. Возвращались мы в Москву с чувством исполненного долга и новыми знакомствами. Фирменный поезд неожиданно поразил нас непривычной чистотой, новым и даже не влажным бельем, наличием печенья на столиках в купе, и сверхлюбезными проводницами. Оказалось, что этот состав должен был забрать делегатов проходившего в столице съезда партии, так что и нам перепало немножко из номенклатурного сервиса.
Натурные испытания. Румяново
Результаты, полученные в Румяново и Краснолесье, в целом подтвердили, что мы на правильном пути и можем расширить возможность применения наших разработок. Ими заинтересовался Центральный научно-исследовательский институт специализированного машиностроения смежного министерства. После звонков и предварительных договоренностей о сотрудничестве, к нам приехал старший научный сотрудник профильного отдела – немолодой дядька в очках и какой-то потрепанной одежде. Он разговаривал с Монаховым, а я сидел недалеко, переписывал результаты модельных опытов в свою тетрадь, и невольно слышал какие-то куски разговора. Казалось бы, обычные вопросы: когда мы сможем официально подключиться к их теме, сколько времени уйдет на изготовление натурных макетов, кого нужно брать в соисполнители, но вот сама манера гостя говорить – нудно и вкрадчиво, что-то мне напоминала. Когда посетитель удалился, я поинтересовался у шефа, что это за гусь. Когда же я узнал, что он из Подмосковья и фамилия его Черкасов, все стало на свои места. Точно такая манера говорить была у моего одногруппника по институту, и носил он такую же фамилию. Мы его не любили всей группой: во-первых он постоянно ссылался на какие-то болезни и «косил» от трудовых повинностей типа колхоза или работ на овощных базах и субботниках, во-вторых ходили упорные слухи о том, что он стукач, поэтому в его присутствии мы старались не распускать языки, в-третьих – он все время изображал из себя убогого и бедного. Наш Черкасов не скидывался на цветы женщинам – преподавателям во время экзаменов и на подарки девчонкам на 8 марта, но при этом хвастался родительской «Волгой». Как-то раз он даже получил пинка от парня из нашей группы за свой гнусный характер. Позднее мне пришлось познакомиться и с братом нашего одногруппника, который также вызвал у меня только негативные эмоции. Теперь же я еще раз убедился, что поговорка «яблоко от яблони недалеко падает» весьма правильная, но работа есть работа, так что пришлось скрыть свое знакомство с отпрысками нашего нового коллеги. По словам Петра Семеновича (так звали смежника), общее руководство с их стороны будет осуществлять начальник лаборатории приборного обеспечения, который впоследствии оказался вполне адекватным товарищем. Вскоре на базе ЦНИИСМ было созвано большое совещание, на котором присутствовали и мы с Монаховым. Были распределены задания по отработке датчиков, использованию существующих носителей, исследованию аэродинамики. Мы познакомили партнеров с результатами проведенных ранее испытаний, что вселило оптимизм в участников совещания. Кроме того, предложили проработать конструкции с новыми составами повышенного могущества, которые предлагали смежники. Конструкторы центрального института обязались определиться с размерами узла, а мы должны были откорректировать размеры сборки с учетом новых составов, договориться о наполнении и испытать совместно с партнерами в бронетире Румяново.
Работа вырисовывалась очень интересная, в зарубежной прессе было уже много публикаций по принципам возможной работы новых видов вооружений, но конкретики не было, а приводимые цифры достигнутых результатов, мы уже превосходили даже на обычных конструкциях. Довольно быстро нам удалось договориться с химико-технологическим институтом о том, что они подберут нам составы из перспективных разработок и, для начала, наполнят ими лабораторные макеты, которые мы сможем отработать в бронебашне. Мужики не подвели, так что через три месяца мы вышли на варианты узлов в натуральных размерах, которые вписывались в старенькие, но достаточно надежные носители. Всего получился пяток вариантов натурных макетов для испытаний по три штуки каждого вида, так что для чистоты эксперимента нужно было относиться к матчасти очень бережливо. Наши блоки изготавливали тщательно: точеные алюминиевые корпуса и крепежные кольца блестели, все было идеально подогнано. Все это было отправлено на наполнение, мы обговорили последовательность последующих испытаний, а вот инициирующий блок решили брать с действующих изделий. В группу для проведения испытаний от ЦНИИСМ вошли четыре человека, в том числе и Черкасов, от нас я поехал один. Ехать решили на поезде, а потом на автобусе, он как раз приходил на полигон утром часов в 9.
Все прошло по плану, к началу рабочего дня мы были в Румяново. Все отправились заселяться в гостиницу, а Черкасов сказал, что ему нужно поговорить с начальником отдела испытаний полковником Райхманом. Руководитель группы от ЦНИИ только усмехнулся: «Отмечаться побежал, очень уж любит перед руководством выслуживаться». Я ответил такой же улыбкой: «Это у них, у Черкасовых фамильная черта». Мужики разместились в двух комнатах, а я отдельно в одноместном номере, в нем хоть и меньше было удобств, зато никто не храпел и не дышал перегаром. Потом мы все вместе отправились в штаб, оформили свои документы, и с радостью встретились с капитаном Серегой. Он сказал, что завтра ждет нас в бронетире, а заодно пригласит туда подрывника. На следующий день на нашей испытанной машине с водителем Андрюхой мы приехали в тир и посмотрели мишенные обстановки, деревянные подставки и подводящие линии. Первый день мы отработали нормально, инициирующие сборки от стандартных изделий работали штатно, наши макеты – тоже, результаты соответствовали техническому заданию, а мы оценили и заброневое действие с помощью нескольких дюралевых листов. Нештатная ситуация случилась на четвертый день испытаний…
Боевой блок лежал на деревянной треноге и блестел на солнце алюминиевым корпусом, так что солнечный зайчик от него уютно разместился на бронеплите. Сейчас к нему было приковано внимание всей нашей группы, осторожно выглядывающей из-за стенки бункера. Только что, несмотря на сигнал о подрыве, срабатывания не последовало. Повисла зловещая пауза. В принципе, отказы на полигоне – вещь обычная, на этот счет даже регламент есть: пятнадцатиминутная пауза, затем несработавший блок подрывается накладным зарядом. С другой стороны, риски все тоже хорошо понимали: мало ли что в стандартной сборке не сработало, может контакт отошел, а может втулка не повернулась, а через пятнадцать мину – как раз повернется и все сработает – сигнал-то был. Поэтому вопрос: «Чья боевая часть?» прозвучал резко, почти оглушительно. Черкасов сразу отвернулся и уперся взглядом в пол, так что все посмотрели на меня. Вообще-то можно было сказать, что отказ, скорее всего, произошел из-за инициирующего узла сборки, а она обычная, что мы испытали десятки своих макетов и они работали даже от капсюля – детонатора, так что вопросов быть не должно. Однако при любых раскладах именно за мной и местным подрывником было решение вопроса о судьбе отказавшей сборки. В соответствии с регламентом, я спокойно мог устраниться и оставить полигонного техника наедине с проблемой, в конце концов – это его работа, которая, судя по отсутствию полутора пальцев на его левой руке, была опасной не абстрактно. Но ведь существовали и неписаные правила, по которым каждый разработчик отвечает за свою часть конструкции и доказывает ее работоспособность. Был и еще один нюанс: количество макетов каждого варианта составляло всего три штуки, так что потеря хотя бы одного снижала достоверность результатов. Мы еще раз выглянули из бункера: макет казался вполне миролюбивым, хотя скрытая в нем разрушительная сила спокойно могла угробить не одного человека. Как ни странно, именно уровень опасности почему-то успокоил меня. По опыту десятков, если не сотен испытаний я знал одну истину: если что, то сразу… Поэтому и обратился к подрывнику с вопросом – можем ли мы отсоединить инициатор от макета. Тот сказал, что можно попробовать обвязать его шнуром и выдернуть, предварительно укрывшись в бронеяму метрах в двадцати от места подрыва. Руководитель нашей группы заметно нервничал, и попытался отговорить нас, а я наоборот почему-то успокоился, сказал, что беру ответственность на себя. Так и порешили, мы подошли к сборке, максимально осторожно обмотали узел инициирования, протянули шнур и ничком улеглись на дно ямы, укрывшись за стопкой бронеплит. Потом подрывник резко дернул шнур – взрыва не последовало. Подождав положенные пятнадцать минут, мы осторожно выглянули: отказавший узел мы выдернули, но деревянная подставка опрокинулась, и макет упал на землю. Пришлось ждать еще пятнадцать минут, хотя без инициатора макет, в общем-то, не был опасен. Потом мы подошли и осмотрели его: корпус был слегка помят от падения, но серьезных повреждений не было. Водрузив его снова на треногу и вставив другую сборку (прежнюю тут же уничтожили за плитами), мы вернулись в бункер. Всё сработало как надо, доказав, что сбой произошел из-за бракованного инициатора, после чего все успокоились, и работа пошла своим чередом. Вечером мы накатили спирта за успешную работу без сбоев и отклонений, и я уже со смехом рассказывал, как мы с подрывником практически в обнимку лежали в яме. Хорошая компания и алкоголь хорошо расслабляют, так что после двухсот граммов, наконец, отпустило, потом я еще что-то говорил, спорил, доказывал и шутил, прекрасно чувствуя себя в обществе умных и сильных мужиков, каждый из которых, скорее всего, проходил через аналогичные ситуации, рискуя ради общего дела. Уже позднее я не раз отматывал назад ситуацию, и задавался вопросом, а что, собственно, заставляет меня рисковать здоровьем и даже жизнью в работе. Например, на Западе по рассказам иностранных участников всяких научных конференций, все риски страхуются большими суммами денег и стимулируются доплатами, мы же об этом даже не мечтаем. Так что остаются два фактора: достоинство и ответственность за свою работу, а самое важное – это стремление узнать новое и получить информацию для совершенствования своих разработок, ведь не все отражается в отчетах. После этого инцидента изменился и мой неформальный статус в группе разработчиков: несмотря на молодость, я стал пользоваться у партнеров авторитетом во всем, что касалось проведения испытаний и обращения с макетами. Черкасов правда еще пытался рулить и изображать из себя гиганта мысли, даже как-то начал апеллировать к руководителю группы, намекая, что он все-таки кандидат наук, и имеет огромный опыт работы. Тот выслушал его сентенции, но сказал, что последнее слово по натурным макетам все равно будет за мной.
Серия испытаний закончилась успешно, мы отобрали три варианта, показавшие хорошие и устойчивые результаты, осталось попробовать их в условиях, максимально приближенных к реальным, так что, вернувшись в Москву, мы начали подыскивать экспериментальную площадку, где можно было провести отработку в динамических условиях.
Хвостовск – город контрастов
Уже очень скоро с подачи смежников Виктора Михайловича снова вызвали «на ковер» и, ссылаясь на результаты, полученные в Румяново, потребовали расширить области использования наших разработок с максимальным приближением к условиям реального применения.
Перед нами вырисовывались два варианта полунатурных испытаний: первый – на центральном полигоне с использованием довольно громоздкого разгонного устройства, которое мы прозвали «подводной лодкой», второй – отправиться в городок Хвостовск, где местные умельцы сделали специальный разгонный участок длиной в пару километров для малогабаритных тележек. Мы посовещались и остановились на втором варианте, потом списались с разработчиками, отправили к ним наши сборки, ну а теперь пришло время отправиться туда на испытания. Мне хотелось поехать с Витькой, но начальник посчитал, что справлюсь и один, так что со своей бывалой спортивной сумкой я за сутки добрался сначала до областного центра, ну а потом автобусом до Хвостовска. Городок этот еще царской волей был определен в «военные вотчины» и исторически формировался вокруг казенного снаряжательного завода. Этот факт наложил свой отпечаток на облик и жизнь Хвостовска, который выглядел глубоко провинциальным и неухоженным, что довольно часто случалось с «закрытыми» населенными пунктами. Я к этому времени побывал уже во многих богом забытых местах, но это местечко имело свой собственный колорит. Прежде всего, бросались в глаза странные окна домов, заделанные рубероидом и фанерой. Причину столь жесткого сюрреализма я узнал позже от местных, и связано это было с основным градообразующим предприятием. За долгую историю казенные снаряжательные мастерские, а потом – цеха и лаборатории завода имели тенденцию время от времени частично взрываться, что сопровождалось массовым вылетом стекол в домах. Кто-то заделывал их сразу, а кому было все равно – просто закрывал их подручными материалами. Вторым, бросающимся в глаза антуражем города, были автомобильные гаражи, которые не только примыкали к домам, но и просто стояли в самых разнообразных местах. Так например, недалеко от гостиницы посреди большого пустыря стояли два больших кирпичных сооружения со скамеечками и сколоченным из досок столом. Когда я спросил у местных, откуда такая тяга к строительству малых сарайных форм, они сначала удивились, так как не видели в этом ничего странного, а затем поведали, что значительная часть города заселялась деревенскими жителями, а во время войны – переселенцами из оккупированных областей, вот они и перенесли в урбанизированный мир свою тягу к гаражам, сарайчикам, пристроечкам, подвальчикам. А так как местный кирпичный завод производил много пусть и низкокачественного, но дешевого строительного материала, каждый настоящий «хвостовец» считал своим долгом расширить среду своего обитания, тем более что местные власти смотрели на стихийное возведение сооружений сквозь пальцы. Со временем подобный объект становился и своеобразным клубом по интересам, понятно каким. Зато «выпав в осадок» по ходу культурной программы, мужики просто оставались отсыпаться в гараже, не подвергая семейную жизнь конфликтам, да и их супруги руководствовались принципом «пусть лучше там, а не в милиции».
Сойдя с автобуса, я довольно быстро нашел и гостиницу, которая занимала один подъезд стандартной кирпичной пятиэтажки, а в ней – «полулюкс», состоящий из двух комнат с тремя кроватями и газовой плитой. В номере был туалет с умывальником, а вот душевая была одна на всех постояльцев, так же как и холл с телевизором на втором этаже. Оставив вещи в номере, я решил провести разведку на местности согласно инструкциям, полученным еще в институте от сотрудников, уже имевших счастье посетить Хвостовск. Выйдя на главную улицу, я достаточно быстро уперся в проходную того самого древнего и градообразующего завода со всеми, присущими таким предприятиям характерными признаками: пара невзрачных дверей в обшарпанной проходной, бетонная доска почета с фотографиями передовиков, скульптурная группа в виде барельефа из представителей пролетариата, ведомых Владимиром Ильичом с поднятой рукой, указывающей направление вперед к светлому будущему. А вот мне нужно было обойти это предприятие с другой стороны, то есть против указаний товарища Ленина. Не прошло и двадцати минут ходьбы, показалась уже другая проходная с невыразительной вывеской Хвостовский опытный завод контрольно-измерительной техники или ХОЗКИТ. Это было именно то, что нужно, но рабочая смена уже закончилась, так что я просто прикинул, сколько мне завтра понадобится времени, чтобы сюда дойти, а потом неспешно двинулся назад в гостиницу. По дороге я зашел в магазин, содержимое которого было не просто скудным, но еще и выглядело так, что я решился купить только бутылку молока и полбуханки черного хлеба, что и стало моим ужином. Развлечений, кроме общего телевизора, не ожидалось, так что я просто завалился спать пораньше, что оказалось мудрым решением. После езды и прогулки даже провисающая панцирная сетка на кровати не помешала мне провалиться в сон, но вдруг, как мне показалось прямо посреди ночи, все загрохотало, и затряслись оконные стекла. Вообще-то, к тому времени я уже привык ко всяким полигонным «прибамбасам», но сейчас-то я находился в городе, а на часах было четыре утра. За первыми раскатами началась настоящая канонада минут на двадцать, во время которой стекла, казалось, пытались вывалиться из рам. Закончилось все так же неожиданно, как и началось, я проворочался минут сорок, пока удалось заснуть, но ненадолго, так как за окном начал нарастать какой-то невнятный то ли гул, то ли шум. Отдернув шторы, я понял его происхождение: по главной улице в сторону завода шли, ехали на велосипедах и мотоциклах сотни людей, создавая мощный звуковой фон. Пришлось подниматься, идти к дежурным за кипятком и завтракать чаем с бутербродами, привезенными еще из Москвы. Очень скоро людской поток иссяк, начался трудовой день, а я двинулся по разведанному маршруту и вошел в заветную дверь проходной ХОЗКИТ. В бюро пропусков меня долго осматривали и несколько раз спросили, курю ли я, на что я столько же раз ответил отрицательно. Пройдя на территорию, быстро нашел отдел испытаний. Там оказалась пара толковых конструкторов, с которыми мы обсудили все вопросы проведения экспериментов, включая монтаж мишеней и безопасность работ. Мужики взяли день на согласование и подготовку, так что я мог быть свободен, но обязался подойти к проходной после окончания смены, чтобы попить пива в местном кафе. Так и произошло: я встретил конструкторов на выходе, и мы отправились в заведение с веселым названием «Утенок» (власти хотели сделать детское кафе, но денег не хватило, да и посетителей – тоже из-за убогости обстановки). Собственно кафе состояло из бревенчатой будки, в которой пышная продавщица разливала пиво из крана, а также из нескольких массивных столов с пеньками вместо стульев. У моих спутников была неплохая вобла, которую они сами и ловили, так что на качество разливного местного пива можно было не очень обращать внимание. Разговоры были неторопливыми и обо всем, коснулись мы и футбола. Оказалось, что команда их завода с названием «Химик» участвует в областном первенстве и стабильно занимает в нем последнее место. Таким достижениям способствует особая система подготовки: в день матча тренер сам обходит начальников игроков и отпрашивает их с обеда «для проведения предигровой тренировки». Затем команда в полном составе идет на местный стадион, выгоняет с поля пасущихся коз и приступает к разминке из расчета «пузырь портвейна на человека». Затем большинство устраивается на травке и отдыхает, потом часа за два до игры приходит время для повторения разминки, так что к матчу все оказываются уже изрядно «натренированными». Результаты такой целенаправленной работы начинали сказываться уже через полчаса игры: то один, то другой игрок подбегал к тренеру и орал: «Михалыч, меняй меня, помираю», а тот с улыбкой садиста и полным набором матерных слов вновь бросал их в бой. Так и заканчивалось это не совсем спортивное мероприятие очередным поражением с крупным счетом, которое совсем не огорчало местных футболистов, а пиво «для снятия усталости», заранее отложенное заботливым тренером, помогало снять стресс. Так что мы подняли очередной кружечкой тост за процветание хвостовского футбола и разошлись, чтобы завтра начать испытания.
Утром отправились на трассу, посмотрели разгонные блоки и мишенную обстановку в месте окончания трассы, а также концевые датчики. Меня немного смущало, что часть деталей конструкции должна была улетать в поле, которое было огорожено лишь наполовину упавшим забором из колючей проволоки, но ребята успокоили меня тем, что местные жители не суются на эту территорию, так как любопытные там легко могут что-нибудь себе повредить. Эксперименты начались и шли довольно бодренько, правда – не без «накладок». Сначала на нехорошее поле забрело-таки стадо коров, и пришлось орать в матюгальник пастуху, чтобы он увел своих подопечных от греха подальше. И это оказалось правильным, так как буквально в следующем испытании, не сработали датчики и блок улетел туда, где еще недавно бродили буренки. Пришлось полным составом идти собирать остатки конструкции и убеждаться, что они разрушились и безопасны. Дня через три случилась новая напасть: пока мы готовили матчасть и регистрирующие приборы к эксперименту, высоко в небе (а казалось, прямо над нами) начались разрывы с характерным звуком и образованием дымных облачков. Местный руководитель испытаний позвонил диспетчеру, а тот его «успокоил», что это идет штатная отработка шрапнельных снарядов, а волноваться незачем, ведь до нас довольно далеко. После такой информации наш соратник с помощью исключительно ненормативной лексики объяснил дежурному, что он «нехороший человек», мало понимающий в разлете осколков, пообещал «совершить над ним насилие», когда доберется до пультовой, после чего разрешившего испытания «отправят далеко» с его должности. Видимо руководитель был весьма красноречив и убедителен, так что разрывы сразу прекратились. Однако весьма вольное отношение к опасным работам и изделиям, судя по всему, было фирменным хвостовским стилем: уже перед окончанием серии испытаний, когда мы работали на концевом участке трассы, у ее начала опять начались какие-то «фейерверки». Оказалось, что очередные местные испытатели – партизаны решили, что до нас далеко, а тащить заряды для штатной отработки тепловых «ловушек» в сторону не хочется, так что рванули их прямо у трассы. В принципе эти штуки взрывались не очень сильно, зато разлетающиеся лепестки догорали в воздухе и образовывали большое переливающееся облако, похожее на салют. А вот неприятным было то, что после сгорания фосфоросодержащей начинки, дымное и вонючее облако становилось добычей ветра, который как назло дул в нашу сторону. Мы сначала не поняли этой «засады», но, когда запершило в горле и заслезились глаза, руководитель испытаний вновь прибегнул к силе русского языка, заодно пообещав лично разобраться с «придурком, который не удосужился посмотреть направление ветра», прежде чем производить подрывы. После чего нам пришлось на час уйти в сторону от трассы, пока ветер не очистил воздух до приемлемого уровня. На этом нештатные ситуации закончились, а скоро мы завершили и всю серию наших экспериментов. Результаты были обнадеживающими и уникальными, мы не только подтвердили повышенную эффективность принципиально новых конструкций, но и вышли на конструктивные решения в габаритах реального блока для летных испытаний на полигоне. Материал так и просился в научную статью и пару отчетов, которые нужно было сдавать заказчику. На радостях я «проставился», ребята поддержали, так что пресловутый «Утенок» мы оккупировали по полной программе с водочкой, отварной картошечкой, селедочкой и пивом, радуя продавщицу песнями «Артиллеристы, Сталин дал приказ…», «Медленно ракеты уплывают вдаль…» и другим народным фольклором. После «ерша» я спал, как убитый и даже не просыпался от обычной утренней канонады, правда утром голова болела, пришлось ее полечить с помощью пива, которое я предусмотрительно налил в свой верный термос, сопровождавший меня во всех путешествиях. Потом я даже прошелся до знакомой проходной опытного завода, позвонил по местному телефону руководителю испытаний и еще раз поблагодарил за теплый прием и плодотворную работу. Пообещав продолжить наши эксперименты на ставшей почти родной трассе, я вернулся в гостиницу за вещами. А скоро автобус уносил меня все дальше от забитых фанерой и рубероидом окон Хвостовска, в котором удивительным образом переплетались самые оригинальные и современные научно-технические разработки и совсем простая, почти деревенская жизнь, в которой пределом мечтаний виделся гараж с подвалом. В общем, как говорил поэт: «Умом Россию не понять…».
Перестройка
Горбачевская перестройка обрушилась на нас ростом общественного «бурления», именно так можно было охарактеризовать первый период власти нового генсека. Говорливый Михаил Сергеевич болтал везде и по любому поводу, и это поначалу было даже интересно и сильно контрастировало с его предшественниками: Андропов предпочитал выступлениям указы, а Черненко пребывал в состоянии, когда мог только пошевелить рукой и произнести: «Хорошо». А вот для партноменклатуры начались тяжелые времена, они только года через три поняли, что не надо пытаться «читать между строк» Мишины «бла-бла» от этого они умнее не становятся. Но поначалу активисты на местах проявили инициативу, и появилось совершенно маразматическое явление – «единый политчас», на котором предлагалось выступать по заранее подготовленным вопросам опять же на тему, как нам лучше «развить и углубить» социализм по сравнению с «загнивающим» капитализмом. Вскоре партийцы поняли, что занимать народ подобной фигней в нерабочее время просто нереально, поэтому негласно разрешили политчас проводить прямо на рабочих местах. Тратить силы и время на рассказ о «трудной жизни негров в Америке» было жалко, поэтому Монахов поступил просто: назначил ответственным за проведение политчаса Тюлькина, который, по-моему, этому даже обрадовался – ведь теперь практически на законном основании он мог читать на работе газеты. Аркаша подвалил ко мне и с важным видом сказал, что дает мне поручение подготовить какую-то тему, за что и был вполне определенно послан по известному адресу. Неутомимый бездельник по этому поводу попытался пожаловаться начальнику, но был направлен туда же с пожеланием не мешать другим работать. Тюлькин понял, что проводить эти бесполезные мероприятия ему придется самому, но мы с Витей все равно старались с них смываться под предлогом срочного вызова из химического или механического производства. Единственный, в ком Аркаша нашел родственную душу, был новый ответственный за идеологию в партийном бюро направления. Был он отставным политруком дивизии, после службы пристроился в нашем НИИ в отдел эффективности, но работой занимался мало, зато «бурлил» много. Заявился как-то на комсомольское собрание направления и стал приставать к нам с дурацким вопросом: «Размышляете ли вы о перестройке, понимаете ли её важность». Скоро он понял, что мы думаем об этом по «остаточному принципу» (аккурат после девушек, работы, денег, житейских проблем, спорта и т.д.), так что сам пустился в пространные рассуждения о том, что «перестройка должна поменять наше сознание, пройти через сердце, подвигнуть к новым свершениям во имя партии и народа» (конечно же - именно в такой последовательности). Потом грянула пресловутая борьба за трезвый образ жизни. Для нас она вылилась в серьезное усложнение процессов добычи алкогольных напитков, а спирт значительно утвердился в статусе неформальной «твердой валюты». Теперь покупка водки или портвейна стала делом трудным и престижным, почти как доставание дефицитных импортных вещей. А на Руси среди народа всегда были популярны формы молчаливого протеста, поэтому с введением указа употребление алкоголя во всем многообразии видов стало практически обязательным сопровождением неформальных мероприятий. Появились и первые жертвы закона: если раньше работники института после отмечания чего-либо «догонялись» в пивнушке за проходной, то теперь наши химики злоупотребляли «техническим» перед уходом домой и здесь было важно успеть дойти до проходной до момента его «наката» на организм.
Были в новых временах и некоторые положительные моменты: Горбачев на контрасте с временами «проверенных временем кадров» (а реально – «вечно молодых старцев») несколько раз выступил на тему подготовки перспективной смены. Функционеры проявили инициативу, вылившуюся в появление расширенных списков на замещение руководителей разного рода нашего института. Дальше – больше, эксперименту придали вполне ощутимые полномочия, так что я оказался молодым «дублером» Монахова, а Олег, как проверенный партийный кадр – так и вообще Аристарха Андреевича. Впоследствии на такую позицию его не допустили, а вот мне Виктор Михайлович сделал неожиданный «подарок», уйдя в отпуск на три недели. Кадровики, решив делом поддержать партийный почин, соорудили по этому случаю приказ, и я стал временно исполняющим обязанности начальника лаборатории. Позднее у меня даже зародилось подозрение, что Михалыч смылся в отпуск специально, так как не хотел принимать некоторые решения, связанные с нашей лабораторией. Дело в том, что именно в этот период пришли документы из министерства о реструктуризации работы научных подразделений: вводились новые сетки окладов, появились некие «добавки», которые по замыслу чиновников должны были зависеть от результатов труда. Так что всякие навалившиеся на меня новые обязанности в виде участия в заседаниях, планерках, подписи нарядов, техзаданий, телеграмм и справок, показались мне легкими и несерьезными по сравнению с тем, что началось внутри временно вверенного мне коллектива. Денежный вопрос сразу обнажил скрытое до сего времени соперничество нашей женской «сладкой парочки». Раиса, пролив много слез о своей тяжелой судьбе матери – одиночки, брошенной нестойким мужиком, заручилась поддержкой профкома и «пробила» себе зарплату на двадцать рублей больше, чем у подруги. Сохранить это в тайне не удалось, как только Резцов показал на совещании проекты новых должностных окладов, информация дошла до Людмилы. Дальше все закрутилось в вихре слез, разговоров на повышенных тонах и успокаивающих капель. Первое, что я увидел, придя после совещания на рабочее место, была пунцовая Раечка и такого цвета Людочка, которая сразу же подошла ко мне и шепотом, больше похожим на шипение, попросила выйти в коридор. Там она уже вполне громко высказала все, что она думает о всяких пронырливых бабах, которые готовы и через профком и через постель выбивать себе незаслуженные прибавки, в то время как другие трудятся не покладая рук, обеспечивая выполнение заказов в механическом цехе и химпроизводстве, да еще и успевают науку продвигать, явно намекая на последнюю статью в журнале. Тут она явно перегнула, так как я знал, что Монахов просто вписал ее в состав соавторов, чтобы выдвинуть на конкурс «Лучшая женщина – специалист». Стало понятно, что конфликта с той и другой мне не избежать в любом случае, и надо как-то минимизировать негативные последствия «крепкой женской дружбы». Постаравшись сделать внимательно-сочувствующее лицо, я дождался окончания потока обличающей информации и пообещал уточнить ситуацию у руководства. Так мы и расстались: я пошел к Резцову, а Людмила, судя по всему, понеслась на второй этаж, где располагался партком института. Многоопытный руководитель даже улыбнулся, выслушав мой горестный рассказ о типично женской разборке, и посоветовал привыкать к таким вещам, если уж взялся быть начальником. Хитрый Константин Игоревич посоветовал не вмешиваться в процесс некоторое время, пока утроенная конкуренцией энергия Людочки не реализуется во что-то материальное, и ведь оказался прав, потому что дня через три со второго этажа поступила информация, что «за достигнутые успехи в работе и партийном строительстве» согласован вопрос о прибавке к окладу обиженной в размере все тех же двадцати рублей. Правда, мне все равно было высказано недовольство, так как надбавка не учитывалась в расчетах отпускных, а также требовала ежемесячных подтверждений начальника, но когда я, как бы наивно, сказал, что по моим данным, двадцатку Рае добавили еще и по причине того, что у нее больше стаж работы в институте, да и вообще она старше (!) и мать-одиночка (!!) эти два последних аргумента подействовали на лучшую подругу явно успокаивающе. Ну а еще через пару дней мир в женской части нашего коллектива был восстановлен и обе дамы вновь чирикали, демонстрируя образец настоящей дружбы. Тем временем образовалась новая проблема в лице Тюлькина, который в отсутствие Монахова совсем распоясался. Во-первых, он решил, что теперь на работу можно совсем «забить» и просто пропадал в курилке, во-вторых он решил попробовать самоутвердиться на мне, игнорируя рабочие поручения, а потом и вообще заявил, что «начальник у него – Монахов», а «пацаны не могут руководить заслуженными работниками министерства». Пассаж был явно рассчитан на то, чтобы меня позлить, но Аркаша не учел того, что комсомол и в студенчестве и на работах достаточно хорошо потренировал меня, как можно формализовать деятельность и преодолевать проблемы. Так что при удобном случае, я прилюдно в лаборатории объявил, что заниматься перевоспитанием взрослых, а тем более, министерских кадров я не собираюсь. Но для отчетности завожу себе список поручений для сотрудника Тюлькина, в котором буду отмечать, как они выполняются, а в конце своего временного руководства, просто передам эти данные Резцову, пусть он и разбирается, тем более сейчас идет согласование новых штатных расписаний и окладов. По лицу Вити промелькнула улыбка, дамы хихикнули, а Аркаша побагровел, понимая, что попал крепко. Пробурчав что-то про молодых выскочек, доблестный чиновник как за спасительный круг схватился за сигареты и рванул в курилку. По возвращении я совершенно спокойно объявил ему, что он отвечает за прохождение технологических карт в опытном производстве по заказу, который на контроле у директора. Тюлькин снова схватился за сигареты, но я вручил ему пакет сопроводительной документации и сказал, что его ждут через пятнадцать минут в кабинете главного технолога. Деваться было некуда и, бурча что-то под нос, наш министерский подарок отправился работать. В дальнейшем так все и продолжалось до возвращения Виктора Михайловича, которому я доложил о приключениях во вверенной мне лаборатории. По-моему он удивился столь быстрому разрешению «бабских» разборок, но вопрос с Тюлькиным имел свое продолжение. Когда через месяц все штатки были утверждены, Аркаша обнаружил, что никакой прибавки к жалованию он не получил. Сначала было много бурчания в адрес начальников и требований, на которые Резцов просто отправил его к Аристарху. Тот, несмотря на все свои регалии, побаивался присланных чиновников, и ситуацию с Тюлькиным осторожно прощупал в министерстве, где за того никто не «вписался», да они вообще забыли, что когда-то пристраивали его в НИИ. Соответственно поход к замдиректора окончился для Аркаши печально: ему дали понять, что такая работа никого не устраивает, и бездельников отныне держать не будут. Ходок вернулся на рабочее место мрачнее тучи, сразу демонстративно начал набирать министерские телефоны и, разговаривая достаточно громко, чтобы его слышали все.
Получилось весьма забавно:
– Серега, привет… Это Аркадий… Ну какой, Борисович, конечно… Какой, какой – Тюлькин… Ну я еще в третьем главке был… Ну мы еще лет пять назад на инспекционной проверке в Новосибирске бухали… Ну еще твоего начальника главка на речке по кустам таскали пьяного… Ну, вспомнил, наконец… Чего звоню… Да тут, меня ж в наш головной перевели, ну а тут наука разная, реальности нет, мелочевка всякая, а я ж, ты помнишь, привык к масштабам, ну там проверить, гайки прикрутить, начальство поснимать… Ну да, извини, я коротко: нет ли там у вас нормальной должности для меня, чтоб с размахом, ну развернуться, так сказать… Нет? Может, ребят поспрашиваешь… Тебе некогда… Ну ладно…
Обзвонив таким же образом нескольких контактеров из записной книжки, Аркаша не только не продемонстрировал окружающим свои, как он говорил, обширные связи, но, напротив, дал всем понять, что такие балбесы никого не интересуют. Расстроенный Тюлькин надолго исчез в курилке, а по возвращению был демонстративно отправлен к химикам с наказом без согласованных документов не возвращаться. Впоследствии он уже особо не выступал, но и в этом непривычном состоянии работающего сотрудника нес в себе опасность, так как приходилось проверять за ним практически все деяния: то заказы перепутает, то ГОСТы, то размеры деталей на эскизах. Кстати и Виктор Михайлович после моих руководящих упражнений стал заметно больше использовать Аркашу в практических работах и через какое-то время направил в командировку к нашим приволжским партнерам. Инструкции были даны простые: привезти эскизы новых макетов и, самое главное, стыковочные размеры к деталям, которые делали мы сами в мехцехе. Полноценные чертежи еще только согласовывались и должны были пройти всякие процедуры с обеих сторон, а мы не хотели затягивать подготовку к полигонным испытаниям. Тюлькин долго ходил и ворчал, что за всякой ерундой могли бы и всякие пацаны съездить, целый день посвятил оформлению командировки, созванивался с неким Евстифеевым, фамилию которого произносил с третьего раза и, наконец, уехал. На следующий день он вышел на связь, получил повторно инструкции начальника, выкатив ему встречную просьбу о переселении из ведомственной гостиницы «Химик», в более, как он считал, соответствующую его уровню городскую «Волгу». Появившись из командировки, Аркаша, с утречка небрежно развалившись на стуле, развлекал нас рассказами о том, что со спиртом у волгарей всё нормально, и как приятно выпить бутылочку портвейна полеживая на травке в городском парке у реки, а потом «отлакироваться» пивом с тем самым Евстифеевым. Тут с планерки пришел Монахов и попросил рассказчика взять эскизы, за которыми тот ездил, и вместе с Людой сходить в механическое производство. В комнате вдруг образовалась звенящая тишина, Тюлькин вздрогнул и как-то съежился за рабочим столом, и по привычке стал что-то бурчать под нос. Начальник почуял недоброе и повторил задание. Опять театральная пауза, а потом невнятное блеяние, мол «чего-то я забыл эти самые бумажки взять, закрутился, пока туда-сюда, химики эти и Евстифеев, всё мне технологические линии всякие показывали, отвлекали, я им говорю, а они – давай еще лабораторию испытаний погляди, надоели прямо, совсем из головы выскочило… может сейчас позвонить им, или телеграмму послать, так я прям, я мгновенно…». Во время этого потока сознания Монахов наливался багровостью и, наконец, не произнес, а прошипел: «Ты что, идиот, ведь тебя именно за этим посылали, у нас заказ в цехе стоит…», дальше он просто задохнулся. Аркаша воспользовался паузой, буркнул что-то типа «не дают работать, придираются все время», схватил сигареты и чуть ли не бегом рванул в курилку. Мы же дружным коллективом успокаивали начальника, уговаривая его не бить морду, не ходить к Аристарху прямо сейчас с требованием убрать нерадивого работника, так как тот может выдвинуть встречные претензии к руководителю и контролю поручений, а лучше собрать разные факты проколов Тюлькина и поставить вопрос о его пребывании в лаборатории. Аркаша же из курилки благоразумно побежал в первый отдел, вроде как оформить бумажки, потом в партком якобы для согласования тем политзанятий, так что вернулся на рабочее место, когда буря утихла, а начальник уехал к смежникам из другого министерства. А далее суета дел отодвинула конфуз в сторону, хотя скоро Тюлькин напомнил о себе в еще более острой ситуации.
В самый разгар перестройки в институте произошли большие изменения. Началось с того, что на работу пришел сын директора – Максим Белоносов. Определили его в направление, которое тесно взаимодействовало с министерством, ну и тематику подогнали самую модную – моделирование процессов, происходящих в процессе эксплуатации интегрированных систем в реальных условиях. Техника становилась все более сложной, поэтому для уменьшения объемов натурных испытаний, все процессы функционирования стали моделировать на специальных стендах, интегрированных с вычислительными машинами. Иван Степанович ради такого дела пробил в министерстве финансирование и различные интегрированные симуляторы работы реальной техники. Соответственно, к Максиму прикрепили «группу поддержки», состоящую из нескольких молодых специалистов. На них были возложены функции выдвижения идей, их апробирование, перенос на моделирующие стенды и наработка экспериментального материала. Цели и сроки тоже были понятны: дружная подготовка материалов для диссертации сановного сына в течение трех-четырех лет, ну а после защиты «научные мулы» могли рассчитывать на повышения и написание собственных диссертаций. Молодежную бригаду сразу стали «пиарить», в первую же отраслевую конференцию им безоговорочно было присуждено первое место, кроме того, целый отдел помогал им в подготовке материалов для статей и заявок на изобретения. Лидером ударной бригады стал Андрей Кошуба, умный и напористый, правда - с налетом прагматизма, переходящего порою в цинизм. Он быстро вошел в состав комитета комсомола и демонстрировал большую активность.
Именно в этот момент в институте произошли политические изменения. Секретарь парткома ушел на повышение, заместитель избавился от этого звания и стал главным, а на его место освобожденным секретарем был выдвинут Чик Чирик. От такого поворота он стал еще важнее, ходил по институту, доверительно беседовал с комсомольцами, жалуясь на большую нагрузку, и как бы невзначай упоминая, что он теперь относится к номенклатуре Московского горкома партии. Ну а на его место руководство настоятельно рекомендовало Кошубу, стремясь подкрепить его и директорского сына позиции еще и с общественной стороны. Андрея перспектива тратить время на политические выкрутасы особо не прельщала, но начальники были настойчивы и пообещали помочь с научными изысканиями, сохраняя за ним участие в основных исследовательских темах. После напыщенного и барственного Чика работа комитета комсомола при Кошубе оживилась, пришли молодые ребята из производственных подразделений, да и в научных направлениях сформировались активные группы. А тут еще институт закупил для министерских заседаний невиданный тогда зарубежный видеомагнитофон, соединенный с экраном метра три по диагонали. Обслуживали этот агрегат два техника, причем обоих звали Юра. Они распоряжались и огромного размера видеокассетами, на которые время от времени где-то умудрялись записать заграничные фильмы, которые показывали потом на комсомольских мероприятиях. Так молодежная жизнь института расцвела новыми современными красками.
Недра комсомольской организации иногда скрывали не только циничных карьеристов, но и их антиподов. Сергей Шувалов, или Сталкер, как называли его в нашем доблестном НИИ, был своеобразным доказательством того, что образованность на грани гениальности очень часто граничит с навязчивым стремлением к саморазрушению. Он получил очень хорошее образование сначала в спецшколе, а потом на химическом факультете МГУ. Пребывая в статусе перспективного студента и будущего ученого, он, тем не менее, пролетел мимо аспирантуры, куда пристроили отпрыска замдиректора академического института. Правда, Серегу этот факт особо не расстроил, так как развеселые студенческие годы сделали его по определению А.С. Пушкина «не врагом бутылки». Тем более статус химика – человека, способного получать спиртосодержащие смеси из всего, что горит – позволял развивать эту тему на высоком творческом уровне (интересующихся можно просто отослать к творчеству Венечки Ерофеева, воспевшего изысканность коктейля «Слеза комсомолки»). Так что, попав по направлению в наш институт, Шувалов был направлен в лабораторию синтеза на ответственное место отработки технологических процессов и осуществления связи с химическим производством. Помимо всего прочего, это было и самое «спиртоёмкое» место в ГНИИ, так что поток страждущих разного уровня припасть к струе «жидкой валюты» не иссякал. Очень скоро Сталкер стал одним из членов самого колоритного трио института, в которое вошли еще Сеня и Лёня – молодые специалисты лаборатории электромагнитных процессов. Смотрелась троица забавно: щуплый Сталкер в окружении двух почти двухметровых товарищей за центнер весом каждый. Неразлучные коллеги были «легки на подъем» и совершенно спокойно меняли дислокацию в местном пивняке на степенные прогулки с повязками народных дружинников. При этом даже во время дежурства они не прерывали процессов потребления водки или портвейна, виртуозно разливая напитки прямо на ходу. Начальство к таким увлечениям относилось снисходительно, во-первых сами не без греха, во-вторых – ребята помогали закрывать всяческие «разнарядки»: от упомянутой дружины до ежегодных соревнований по пожарному делу, обязательных для химических производств. Вид слегка нетрезвой троицы, разматывающей шланги и гасящей пламя с помощью огнетушителей, был еще тот, но особенно весело смотрелась эстафета, во время которой Сеня и Лёня буквально забрасывали легкого Сталкера в фанерное окно «второго этажа», где он закреплял и спускал лестницу, по которой взбирались здоровенные друзья, а деревянная конструкция при этом ходила ходуном. Кроме того, ребята безотказно и даже с радостью ездили в колхоз, рассматривая его как возможность развернуться на всю катушку, да еще и на природе. Правда, ответственный за колхоз старался всеми силами разделить троицу на разные заезды, иначе «гульбарий» грозил достигнуть вселенских масштабов. При этом нужно отметить, что на работу мужики выходили в любом состоянии и при этом не отлынивали. Для меня оставалось загадкой, как при таком образе жизни все трое умудрялись вести серьезную научную работу, выступали с докладами на конференциях молодых специалистов и на межотраслевых научных мероприятиях. В остальном троица вполне вписывалась и в комсомольскую работу и в различные мероприятия, которые мы организовывали, при этом Сталкер проявлял свои артистические данные, а Леня был неплохим художником. Впоследствии жизнь по-разному распорядилась с ними: когда финансирование к 90-м годам значительно снизилось, Сеня ушел из института и неплохо устроился в большой электротехнической компании по протекции своего отца, Лёня женился, пытался стать свободным художником, но только усугубил тягу к спиртному, потом развелся, уехал из Москвы, и канул на просторах страны в лихие годы. А вот со Сталкером произошли довольно забавные события. Он в эпоху безденежья вернулся на химический факультет МГУ и стал там младшим научным сотрудником, занимался исследованиями полимеров. Денег платили немного, но ему хватало, к тому же и спирт был под рукой. В это время на волне нового подхода к России, в университет в рамках научного обмена приехала пара англичан. Сталкер взял над ними неформальное шефство, почти как в известной книге о Левше. Англичане, привыкшие к виски, от спирта сначала шарахались, но Серега был убедителен, так что новая троица за полгода полностью погрузилась в чисто российский вариант «пития до победного конца». В конце концов с Туманного Альбиона примчались родственники стажеров, пришли в ужас от увиденного и срочно эвакуировали бриттов в родные пенаты. Но те, видимо, сильно скучали по своему новому другу (или собутыльнику – кому как нравится), поэтому сумели убедить свое английское руководство в необходимости приглашения перспективного русского ученого в свой университет. Так Сталкер получил грант и уехал поближе к английским пабам и скотчу. Наверное он попал в комфортную среду и затерялся на туманных берегах, по крайней мере, я о нем больше не слышал.
Любовь
Работа в рамках плана-графика совсем не отрицала участие в обычной жизни института, так что субботники и колхозы не обходили нас стороной. Мы с Витькой воспользовались временной паузой в испытаниях и уговорили начальника послать нас вместе в колхоз, дабы выполнить разнарядку на месяц. К этой поездке подошли во всеоружии: я взял свою бывалую гитару, а он – зарубежный кассетный магнитофон, который был тогда большой редкостью. В автобусе, который вез нас на поля подмосковного района, мы сразу нашли приятелей из технологического отдела, с которыми договорились образовать небольшую бригаду, скрепив наш союз совместным уничтожением спиртного, взятого в дорогу. За этим приятным занятием мы не забывали осматривать женскую часть трудового десанта: кого-то мы знали по прежним поездкам, а некоторых – видели впервые, что было даже интереснее. Тогда-то я и обратил внимание на сидящую на первых сидениях белокурую девушку, которая выглядела новичком и ни с кем особо не общалась. В институтском бараке мы заняли неплохую комнату на четверых, взяв к себе двух более молодых ребят из нашего направления. После этого мы по договоренности с приятелями – технологами отправились к ответственному за работы и попросили его направить нас на работы пусть и тяжелые, но не связанные с полным рабочим днем, как у скотников или работников на прополке. Он приветствовал наш порыв и обещал отправить на протравку зерна, но только послезавтра, а пока с утра нужно будет поехать на уборку и погрузку травы на силос.
На следующий день пробуждение было ну очень тяжелым. Честно говоря, мы не ожидали, что вставать придется в шесть часов, так что утреннее состояние можно было описать фразой «привет с большого бодуна». Но, раз уж мы пообещали выйти на работу, пришлось отмобилизоваться. После такого количества выпитого завтракать не хотелось совсем, единственная надежда была на то, что свежий прохладный воздух приведет в чувство. Работка оказалась неожиданно тяжелой: уборочная машина скашивала «зеленку», которая летела из трубы сплошным потоком, а мне нужно было вилами равномерно разбрасывать ее по кузову машины. Когда объем заполнился, сразу подошел новый грузовик и так далее, практически без перерыва. В общем, несколько раз у меня темнело в глазах, и хотелось просто рухнуть в траву, зато через пару часов адского труда я не только был весь мокрый от пота, но и превозмог абстиненцию. К обеденному перерыву я уже приблизился к десятку загруженных кузовов, потом прямо в поля нам привезли молоко и хлеб, которые показались мне обалденно вкусными. А тут еще очередной "водила" плеснул мне граммов сто самогонки, которая окончательно добила синдром похмелья, и жизнь уже не казалась ужасной. После обеда пришло всего две машины, видимо водители остальных очень «плотно» покушали. К вечеру я вернулся в наш барак уже бодрым и готовым к новым реалиям колхозной жизни. После ужина народ высыпал поиграть в волейбол в кружок во дворе нашего жилища, и среди женской части оказалась белокурая девушка, которую я заметил в автобусе. Она сказала, что играла в волейбол во время учебы в институте и сейчас очень старалась, пусть и не все получалось. Слово за слово, мы познакомились, перекинулись несколькими фразами, ну и конечно я «распустил перья» и постарался заинтересовать Аню, пригласив и завтра вечером постучать по мячику, а кроме того, заглядывать к нам «на гитару и магнитофон».
На следующий день мы вышли на новую работу, которая называлась протравкой зерна. Бригадир Саня, свекольный цвет физиономии которого выдавал явного «хроника», выделил нам неказистый агрегат, состоящий из приемного бункера, в который засыпалось зерно, ящика с крышкой, в который засыпался порошковый яд от плесени и грибков, и камеры для смешивания с выходной трубой для уже обработанного зерна. Мы сразу прозвали это устройство «конек – горбунок», включили, он заревел, как бык на случке и затрясся, демонстрируя работоспособность. После этого Саня выдал нам картонный бочонок с ядом венгерского производства и удалился, намекнув, что с нас причитается. Работа эта считалась вредной, поэтому мы имели сокращенный рабочий день, а как приятный бонус – возможность дополнительного заработка, так как превышение нормы оплачивалось на следующий день наличными. По странному стечению обстоятельств, стоимость дополнительной нормы составляла три рубля шестьдесят копеек на человека, точно соответствуя цене бутылки «андроповской» водки, что и предопределяло основное направление расходования заработанного. Ребята – химики оказались людьми ушлыми, так что сразу нашли подходящий камушек, с помощью которого частично перекрыли патрубок подачи отравы (на фига ж травиться), и работа закипела: один человек подтаскивали мешки с зерном, еще один засыпал их в бункер, а двое оставшихся насыпали мешки с как бы протравленным, прошедшим через «конька – горбунка» зерном, и укладывали их в новые ряды. Наш аппарат трясся и стонал, от этого пыль от зерна и яда поднималась в виде небольшого облака, так что пришлось закрыть нос и рот выданными нам защитными устройствами типа «лепесток». Норму мы выполнили за пару часов, после чего отправились в магазин. Там с удивлением обнаружили совсем не свойственный сельским вкусам напиток – белое грузинское вино «Цинандали», купили пару бутылочек, которые и потребили с большим удовольствием на травке около нашего склада. Потом сделали еще одну норму, за которую на следующий день получили законные «три шестьдесят». Приятно все-таки закончить работу до обеда, помыться в нормальном душе и приступить к культурной программе.
За обедом я и обнаружил, что симпатичная девушка Аня, оказывается, работает в святая святых для мужчины в колхозе, а именно – на кухне. Конечно, дополнительную котлету еще нужно было заслужить, но даже просто смотреть на Анну через окно раздачи было приятно. Попросив добавку компота, мы с Витькой еще раз пригласили ее к нам, когда дела на кухне закончатся. Потом пошли в комнату, достали бутылку грузинского вина, каких-то конфет, и стали ждать. Она пришла с подружкой, всем было весело, мы потягивали винцо и вели практически светские беседы, насколько это позволял антураж барачной комнаты. Потом я исполнил свой «сердечный» набор песен под гитару и еще одну бутылку. Нашу идиллию подпортили соседи, пришедшие с работы, а потом нужно было готовить ужин, так что компания распалась. Народ брел на кухню постепенно, а я все никак не мог дождаться конца этого потока, даже вызвался помыть посуду и провернуть мясо для котлет с помощью массивной мясорубки. Наконец пищеблок закрылся, и мы с Аней отправились в объятия летнего вечера. Разговоры лились сами по себе, а я поражался тому, что давно не чувствовал себя столь легко и радостно. Оказалось, что у нас просто удивительно совпадают вкусы и взгляды, и даже нашлось несколько общих знакомых, хотя она только пришла на работу в наш институт. Ее распределили в интересный отдел технологов – исследователей, где как раз были те самые иностранные суперприборы, которые позволяли делать высокоточный анализ различных веществ и составов. Аня впервые столкнулась с такими возможностями и с удовольствием возилась с пробами, иногда задерживалась на работе, чтобы закончить эксперимент. В колхоз она поехала поваром, чтобы заработать отгулов и съездить отдохнуть на море. Касаясь множества интересных тем, мы интуитивно обходили стороной семейное положение, хотя наличие кольца на ее руке говорило само за себя. С одной стороны это ни на что не влияло (кольцо – это же не шлагбаум), а с другой нам и так было хорошо. К этому времени я уже довольно давно состоял, как тогда говорили, «в отношениях» с бывшей однокурсницей Юлией. За несколько лет наши взаимные чувства переживали и периоды подъема, и расставаний, но основное время пребывали на каком-то уж очень стабильном уровне. В свое время ее обманчивая хрупкость, казалось, просто взывала к моему романтизму, хотелось защищать ее от всего мира и чувствовать себя рыцарем. Однако затем чувственность все более уступала место обыденности, а отношения все более превращались в некий суррогат семейной спокойной жизни. С моей стороны градус чувств постоянно снижался, а с ее – так и не поднялся (зачем, ведь со стороны у нас было «все нормально», как говорили ее подруги). Месяц назад я все же попытался обострить ситуацию и инициировал разговор, в процессе которого предложил расстаться, что вызвало и бурные слезы, и попытки сыграть на всем хорошем, что было раньше, а также обещания измениться, если мы будем вместе и поженимся. Тем более что жилищной проблемы не было, так как у нее была отдельная квартира, доставшаяся от родителей. После разборок я чувствовал себя вроде как предателем всего того, что у нас было, и пообещал решить вопрос в ближайшее время, хотя и понимал, что пребывание в иллюзиях закончилось. Потом работа отвлекла меня от душевных проблем и обязанностей, а теперь вопрос напомнил о себе. И почему-то, общаясь сейчас с женщиной, которую я вчера еще не знал, я испытывал совершенно другие чувства: окрыленность и счастье. Так мы и гуляли до самой ночи, а потом я проводил ее до комнаты, где она жила вместе с основной поварихой – разбитной теткой, которая постоянно крутила роман с местным бригадиром и частенько уходила к нему в соседний дом на сеновал.
На следующий день я не мог дождаться вечера, а когда мы снова встретились для прогулки, по каким-то только двоим понятным признакам понял, что она тоже ждала этого момента. Мы говорили о чем-то, а я тайком любовался Аней и пьянел от этого голоса, запаха нагретых солнцем волос и бархатистой кожи. Я ловил себя на том, что впервые испытываю ощущение, что знаю её уже очень давно, и жутко не хочу расставаться. Наконец мы подошли к ее комнате, осторожно заглянули и поняли, что соседка, судя по всему, отправилась постигать таинства деревенского секса. Меня охватила странная и не свойственная робость, даже смятение, но, когда я собрался уходить, Анна просто удержала меня за руку… А потом окружающий мир взорвался безудержной страстью, волной чувств, ощущаемых каждой клеточкой стремящихся друг к другу тел. Нас объединило и таинство ночи, и лунные блики на белеющей в темноте коже, и сияние глаз, видимое даже в темноте. А ещё была звенящая тишина и такая переполненность новыми ощущениями, что прерывать молчание было физически тяжело. Я ушел в нашу комнату только под утро и просто провалился в сон – яркий и живительный.
Проснувшись, мы с Витькой отправились завтракать, а я ловил себя на том, что панически боюсь увидеть Аню снова, вдруг я нарушил что-то, чего не знаю, в ее мире. Но она стояла около кухни, смотрела на меня и… лучилась тем светом, который могут видеть окружающие, но чувствуют на уровне физики только влюбленные. Весь рабочий день прошел под впечатлением ночи, только в конце смены произошло забавное событие, которое на время отвлекло меня. Выглянув случайно из нашего склада, я заметил бригадира Саню и главного агронома, которые направлялись в нашу сторону. Мы отреагировали мгновенно: двое быстро зачерпнув лопатой ядовитый порошок, насыпали его в «готовые» мешки с зерном сверху и для верности пошлепали по ним. Клубы порошка поднялись как раз в тот момент, когда проверяющая парочка зашла в ангар. Увидев беловатое облако, тарахтящий «конек – горбунок», и нас в марлевых повязках, таскающих мешки туда – сюда, агроном опасливо попятился, а бригадир, прикрываясь рукавом, прокричал: «Мужики, вы полегче с ядом, не очень его сыпьте, здоровее будете». Мы, конечно, покивали головами и посетовали на вредность, намекая на доплату, но Саня сделал вид, что не расслышал и выскочил из хранилища, потом снова заглянул и спросил: – А чего вы еще бочонки с ядом не берете?
Мы по инерции спросили: – А что, уже пора?
Саня помялся, будто чего-то соображая: – Вообще-то его дня на два только хватает…
Мы поняли, что лажанулись, пробормотали что-то об экономии, как он нам и говорил, вызвались пройти до склада и взять яда впрок. Дабы у бригадира не осталось сомнений, намекнули, что боремся с вредностью на работе с помощью грузинского вина, и как раз одна бутылочка у нас завалялась. Попали в самую точку: Саня, который, судя по его помятому виду, с самого утра боролся с большим бодуном, при этих словах оживился, схватил бутылку и тут же за углом осушил ее одним залпом, после чего уже в приподнятом настроении сопроводил нас на склад и выдал количество бочонков, достаточное до конца нашей смены. После такого казуса, мы решили, что отравлять природу не будем вообще, поэтому окончательно перекрыли подсыпку яда, а тару с порошком по графику предполагаемого расходования просто закапывали в густых кустах бурьяна. Ну а начальство, впечатленное проведенной проверкой, оценило наш трудовой энтузиазм и жертвенность и больше инспекций не устраивало.
Вернувшись в барак, я встретил Аню, которая сказала, что вторая повариха отпускает ее сразу после обеда до ужина, так что я тут же предложил съездить на уникальное озеро Прозрачное, на котором уже был во время прошлогодних колхозных приключений. Оказалось, что она очень любит плавать, так что мы с удовольствием долго рассекали водную гладь. А потом лежали на берегу, и я смотрел на капельки воды на ее коже, которые переливались в солнечных лучах, как бриллианты. Меня переполняла нежность и боязнь, что это мгновение должно закончиться. И позже я мысленно часто возвращался в ту безмятежность молодости на фоне красоты природы. Вернувшись в наш барак, я с нетерпением ждал окончания ужина. Вечер был очень теплым и просто манил простором полей и бездонным звездным небом. Мы снова гуляли и говорили обо всем, а потом повисла долгая пауза. Я понимал, что она чем-то мучается, но не считал себя вправе расспрашивать об этом. И тут Аня заговорила сама, горячо и проникновенно:
– Понимаешь, я же замужем, мы учились на одном потоке, а когда-то даже в один ведомственный пионерский лагерь выезжали летом. Родители у него в каком-то министерстве трудятся, так что и квартира неплохая, и машина есть, в общем – выгодный жених. Девчонки наши к нему клеились, но он зажатый какой-то был, может по поводу своей субтильной внешности комплексовал. А на старшем курсе поплотнел, отрастил усики для солидности и стал проявлять ко мне повышенное внимание. И тут все вокруг как будто дружно озаботились нашими отношениями, подруги нашептывали, мол, смотри, Анюта, не упускай, парень-то уж больно хороший. Он и ухаживал как-то странно, серьезно, будто на работу ходил: раз в неделю мы отправлялись в кино, в другую неделю – в парк. На дискотеках он особо не танцевал, но далеко не отходил, и из виду не выпускал. Как-то раз, провожая меня вечером домой, напросился зайти и познакомиться с родителями, чем порадовал маму. Потом стал заходить чаще, между прочим рассказывал о себе, что является серьезным и ответственным человеком, планирует поработать в проектном институте, а потом может и в министерство перейдет. В общем, делал все, чтобы понравиться, а я будто плыла по течению, при этом понимала, что в этом потоке определенности, я все больше удаляюсь от себя самой, своих чувств, вкусов и предпочтений. Однако практически все окружающие вели себя так, как будто все уже решено и так удачно складывается. В общем, в этом правильном однообразии я и продрейфовала к замужеству. У нас даже близости до свадьбы не было, я уже потом поняла, что он очень боялся показать отсутствие опыта. В общем, отыграли свадьбу, стандартную до пошлости, жить стали у него и потянулись дни, похожие один на другой и от этого невыносимо тоскливые. В его семье всё отрегламентировано до мелочей, даже тапочки в прихожей ставятся в одну линию. В какой-то момент я начала как бы задыхаться в этой атмосфере правильно проветриваемых помещений. Даже чувственность была у нас отмеренной – без перебора и излишних эмоций. А совсем недавно я вдруг ощутила, что самым страшным для меня стала бы беременность, тем более что его родители стали регулярно намекать, мол, для здорового потомства желательно не затягивать с маленьким. Я попыталась говорить со своей мамой, но она не совсем меня понимала, ведь все так хорошо: спокойный внимательный муж, понимающие родители, хорошие условия жизни. Единственной отдушиной были мои поездки в родной дом, которые я объясняла необходимостью навещать родителей, часто мучившихся повышенным давлением. Здесь я уходила в свою комнату, слушала любимую музыку, перечитывала книги, пила вкусный и такой родной чай с конфетами. Мама меня в эти моменты не тревожила, хотя наверняка чувствовала что-то своим сердцем. А потом нужно было опять возвращаться в регламентированный мирок, фальшиво улыбаться и притворяться, притворяться… Хорошо еще, что работа мне нравится, я стараюсь на ней задерживаться, ссылаясь дома на загруженность должностными обязанностями. А после колхоза на море хочу сбежать к дальним родственникам, поплавать, отойти от этого давящего однообразия. И тут появляешься ты, понимающий, яркий, чувствующий, близкий и страстный, не вписывающийся в прежний мирок, и рушащий его одной улыбкой. Мне кажется, что я знаю тебя давным-давно, только не в реальной жизни, а в красивых мечтах или в самых красочных снах. Эти дни перевернули мироощущение и вновь сделали меня счастливой, да так, что все это от меня уже никогда не уйдет.
Весь этот монолог был произнесен на одном дыхании, я не прерывал его и не хотел ничего говорить, а только обнял ее и прижал к себе крепко – крепко и целовал глаза с набежавшими слезинками и губы, нетерпеливые и зовущие. Слова Ани будто обрушили незримую преграду недосказанного, оставив ощущение всепоглощающей нежности и окрыленности. Потом нас снова приютила ночь, пронизанная запахами сена, скошенной травы, дыма от потухших костров, наполненная страстью и наслаждением, ночь навсегда и до последнего вздоха.
Все оставшиеся дни, что бы я ни делал, работал, или отдыхал – везде ощущал близость родного человека, и от этого было светло и радостно. Мы не замечали никого и старались каждую секунду быть рядом. А во мне росло осознание того, что наши отношения давно переросли формат простой интрижки, которые были обычными для колхозного существования. Витька понимающе старался не нарушать этот мирок, и не обижался на то, что мы полностью зациклены друг на друге. Но отъезд неумолимо приближался, а с ним – возвращение в реальный мир с его проблемами, обязательствами и вызовами. По приезду, я проводил ее почти до дома, поцеловал и ушел с ощущением того, что моя часть осталась с ней. Мы увиделись на следующий день в институте, вместе пообедали в столовой, но разговоры наши были обычны и просты, ведь каждый в душе думал, что нужно решать свои проблемы. Через пару дней она уехала на юг, и все вопросы на время повисли в воздухе. А тут еще Юля нарисовалась, как будто что-то почувствовала, наговорила мне кучу комплиментов, потащила на дачу к нашим институтским знакомым, была неожиданно мила и внимательна. На меня же постоянно накатывали воспоминания о бездонном звездном небе или блестящих капельках воды на Аниной коже, а все остальное было пусто и вторично. На работе все шло своим чередом, я начал писать новую статью и сидел в институте до вечера. Но мысли все равно возвращались к тому ощущению счастья, которое пережил совсем недавно. Я прекрасно понимал, что ей намного тяжелее возвращаться в прежнюю жизнь, реагировать на обязательные вопросы, и думать о будущем, в котором ничего не понятно, и, возможно, придется принимать решения, которые для всех окружающих могут стать шоком. В конце концов, я уговорил себя, что вмешиваться в ее жизнь и разрушать привычный мир не имею права, но в душе ждал ее возвращения и встречи после перерыва с надеждой и опаской одновременно. Вообще, для обсуждения наших проблем лучше всего подошла бы неформальная обстановка, так что вечер в культурном центре «Наука», посвященный фестивалю молодежи и студентов, оказался как никогда кстати.
Зал, наполненный нашими комсомольцами, колыхался в ритме хита, исполняемого сладкоголосыми итальянцами. Я отошел к столам, где располагались бокалы с сухим вином и оттуда любовался движениями Ани, которая под лучами южного солнца загорела и выглядела просто потрясающе. А она купалась в музыке, всеобщей радости, танцах, наших прикосновениях, фразах, улыбках, заставляя мое сердце то взлетать от восторга, то падать от неопределенности будущего и осознания того, что я не прощу себе, если потеряю эту девчонку с распущенными светлыми волосами, которые, казалось, перенесли в этот зал лучи крымского солнца. Словно почувствовав мое настроение, она обернулась, поискала меня в толпе, нашла, одарила зовущей улыбкой и захлопала в ладоши, услышав первые аккорды безумно красивой песни Аль Бано. Пришлось срочно допить вино и ввинчиваться в толпу, так как к моей красавице явно направилось несколько мужиков. Она сделала несколько шагов мне навстречу, и вот уже мы растворяемся в музыке и ощущениях близкого человека. Ее глаза сияют, так что на время я просто пропадаю в этом серо-зелёном свете и взмахах ресниц. Но музыка закончилась, она отстранилась, и лицо ее стало грустным. Я сначала не понял причину этого изменения настроения, а потом догадался: все банально просто – нужно ехать домой, иначе отсутствие может быть воспринято, как «неприличное». И этот разрыв между чувствами и счастьем здесь и опостылевшим мирком там, который многими воспринимается как нечто обычное, житейское, материализовался всего в одном взгляде – крике, который просто оглушил меня. Через мгновение она справилась с эмоциями, мы вышли из зала, оделись и покинули праздник. К дому я ее не провожал (мало ли кого можно встретить), так что мое пространство пролегало только до станции метро. Мы вышли из вестибюля и замерли в нерешительности. Мучительно хотелось продлить это взаимное ощущение близости, но мерзнуть на ветру не хотелось, поэтому мы зашли в подъезд старого дома и поднялись на последний этаж, где была еще одна лестница на чердак. И там я целовал ее лицо и шею, а Аня дрожала и закрывала глаза, из которых бисеринками выдавливались слезинки. Слов не было – мы просто боялись нарушить хрупкую взаимную недосказанность, за которой должно было наступить время решений. Потом еще немного задержались на дороге к дому, и я, как будто со стороны, вдруг услышал свои слова, эмоциональные и не очень красивые: «Если ты сможешь принять решение, я буду ждать и верить, верить и ждать». Она вздрогнула, повернулась и ушла, а я стоял и не мог ее остановить, хотя и готов был сказать намного больше. А потом ругал себя и за это, и за то, что невольно переложил всю тяжесть решения на ее плечи, вместо того, чтобы схватить и увезти любимую куда-то далеко – далеко и там окружить ее такой заботой и нежностью, чтобы все окружающие нам завидовали и думали: «Вот оно – счастье, которое дается, возможно, один раз в жизни, а, может, не дается вообще». А без этого решения привычный мир с работой, наукой, достижениями, привычками, друзьями, необременительными связями будет пустым и обесцененным. Дома я налил стакан водки и выпил ее махом, не ощущая ни крепости, ни обжигающего вкуса. Облегчения это не принесло, но приступ самобичевания притупился, и я впал в полусон – полуявь (хорошо еще, что утром не нужно было ехать на работу). Выходные прошли, будто в тумане, все мысли все равно были о ней и том, как ей сейчас тяжело. В понедельник я с утра занялся привычными вопросами, а сам невольно смотрел на телефон и ждал. Витька вроде как понял мое состояние и ушел к испытателям один, женская парочка тоже отправилась к технологам, а Олег на вычислительный центр. Монахов возился в своем углу с результатами натурных испытаний, пытаясь свести их в одну таблицу для отчета. Я уже решил сам набрать ее номер, хотя это было не совсем удобно, так как телефон в их лаборатории стоял на столе заместительницы начальника, которая пребывала в статусе старой девы, а посему ненавидела всех мужчин за их преступное невнимание к ее достоинствам. Поэтому, когда спрашивали кого-нибудь из сотрудниц, она всегда отвечала вопросом: «А по какому поводу вы ей интересуетесь». Так что приходилось называться «комитетом комсомола» и говорить о каких-нибудь поручениях или взносах. Но только я протянул руку, как телефон звякнул неожиданно громко, а на другом конце я услышал долгожданный голос:
– Подойди, пожалуйста, к старому корпусу через полчаса…».
Наверное, это были самые длинные полчаса в моей жизни, и вот она показалась – в светлой юбке и синей кофточке, с развевающимися на ветру волосами. Мне почудилось, что она не шла, а парила над землей, будто сбросив с себя какую-то тяжесть. Ее глаза смотрели на меня с надеждой:
– Я в пятницу после расставания не пошла домой, а вернулась к родителям. Мы с мамой проговорили и проплакали всю ночь, она поняла, что я не хочу и не могу вернуться к мужу, и поддержала меня. Потом были и другие разговоры, пустые и ненужные, злые и надрывные, но это уже совсем не важно. На этой неделе я хочу подать заявление на развод независимо от того, что скажешь ты…».
Потом она еще что-то добавила, но я уже не понимал слов, стоял и улыбался, как идиот, а потом просто схватил ее и прижал к себе, закрывая от всего мира и вдыхая лучший запах на свете. А все проблемы вдруг оказались где-то далеко – далеко, и не стоили даже секунды этого поразительного ощущения обретенного блаженства.
Уже потом не быстро и не без проблем были решены всяческие вопросы, мы сыграли небольшую свадьбу и стали своеобразной легендой нашего института, по крайней мере, часто ловили на себе взгляды сотрудников, когда сидели в столовой, или гуляли по территории в обеденный перерыв. А про комсомольцев – и говорить нечего, так что как-то само собой через некоторое время образовалось еще несколько семейных пар из молодых сотрудников.
Вся эта лирическая история имела приятное продолжение. Я хорошо знал наш замечательный институт и его способность генерировать смакование любовных историй сотрудников в эпических количествах, так что обо всех коллизиях наших с Аней отношений знал Витька, ну и Олег Гром. Но после регистрации нам пришлось сообщать об изменениях в семейном положении в кадры – и информация неудержимо поползла по коридорам. Первыми возбудились Людочка и Раечка, которые с плохо скрываемой обидой высказались в том смысле, что таким близким ко мне людям не пристало узнавать о столь важных событиях со стороны. Я извинился перед тетушками, пообещал обязательно отметить событие в нашем коллективе, но при этом сослался на сложности с оформлением отношений и нежеланием становиться предметом обсуждения ядовитым контингентом Аниного направления. Тут меня поддержала Рая, которая в свое время натерпелась от тех же злых языков, когда увела женатого мужика из того же подразделения. Тут еще и Олег выступил на нашу защиту и подкинул подружкам мысль, что если уж образовалась такая замечательная пара из активных комсомольцев, можно было бы ее отметить по профсоюзной линии. Конфликт был исчерпан, а через месяц институту выделили льготные путевки для туристического похода по Крыму в июне месяце. Наши активистки постарались, собрали по нам характеристики и сумели убедить местком выдать нам путевки бесплатно. Монахов поворчал, но подписал мне отпуск почти на месяц, а я заверил его, что вернусь к работе с новыми силами.
Так мы оказались на цветущей крымской земле. Следует отметить, что путевки были не простые, а именно туристические, то есть нам предстояло за пару недель пройтись с рюкзаком за плечами по горам полуострова, посетив пять приютов и кучу достопримечательностей. Переходы были не очень большими, по нескольку километров, но продукты пришлось нести на себе, а на двадцать человек в группе было всего пять мужиков, так что мне пришлось тащить довольно увесистый рюкзак. Нас с Аней такие приключения не пугали, но не все приехавшие в Бахчисарай осознавали, что им придется преодолевать достаточно тяжелые маршруты, так что пришлось помучиться и с отстающими, и с уставшими. Проблема была еще в том, что поход совсем не был рассчитан на какие-то привилегии для семейных пар, поэтому чтобы ощутить все прелести «медового месяца», нам пришлось проявлять чудеса изобретательности и физической готовности. Даже по сравнению с колхозом экзотика зашкаливала, но когда любовь и молодость пасовали перед какими-то небольшими неудобствами. Так что мы благополучно дошли до крымских Зубцов и спустились с горы Ай Петри в Ялту. Потом были две недели пляжного отдыха сначала на турбазе, а после этого – в снятой у пары пенсионеров лоджии с военного вида кроватью с грохочущей панцирной сеткой (думаю, от нашего пребывания у них воспоминаний о своей молодости хватило на целый год). Вернулись мы в Москву с массой ощущений, загоревшими и поздоровевшими, ну и в какой-то мере отошедшими от эмоциональных сложностей последнего времени. Так что самое время было упереться в новые задачи и вызовы.
Динамический стенд. Горлово
После многих серий испытаний, мы установили, что переход с лабораторных макетов на натурные, в общем-то, достаточно хорошо прогнозируется. Появилась дерзкая мысль – попробовать испытать не просто сборки, а смоделировать динамические условия реального применения, но в условиях баллистической трассы с регистрацией параметров функционирования на разных стадиях. Такие эксперименты можно было сделать только на стенде у наших друзей в Горлово. Они уже достаточно далеко продвинулись в части высокоскоростной съемки рентгеновскими аппаратами и оптическими камерами. С аналогичными опытами мы не сталкивались в публикациях наших и зарубежных разработчиков, так что предстояла увлекательная работа. Мы специально съездили в Горлово и обсудили возможность проведения экспериментов со специалистами на стенде. С точки зрения регистрации все оказалось возможным, мужики предложили оригинальную методику подсчета динамических параметров, а мы со своей стороны пообещали найти особо мощные разрядные лампы для подсветки высокоскоростного элемента в полете. Самой большой проблемой стал специальный стенд для моделирования движения экспериментальной сборки, который ещё только предстояло разработать. Он должен был сочетать противоположные качества: многоразовость использования узла моделирования движения и одноразовость использования макетов при мощном импульсе и ударной волне. В результате жарких споров и обсуждений в лаборатории, мы согласовали компоновку основных узлов конструкции и требования к их характеристикам. Оказалось, что потребуются комплектующие с уникальными характеристиками. Так высокоскоростной электродвигатель удалось найти только на одном заводе авиационного министерства, где они выпускались очень малыми партиями. С учетом возможности их повреждения в процессе испытаний, мы заказали сразу три штуки и даже отрядили за ними специального курьера на уральский завод. Подшипники, способные работать на больших скоростях оборотов и в то же время выдерживать импульсные нагрузки нашли в ракетном КБ, высокопрочные ремни – у автопроизводителей, ну и так далее. Сначала разработали эскизы стенда, а потом – чертежи, причем все это делали своими силами (пригодилась – таки «бауманская» закалка). Далее началась эпопея изготовления стенда в механическом цехе, тут уж пришлось и доказывать, и договариваться, и ругаться, не обошлось и без «смазки» работ техническим спиртом. Ребята в Горлово тем временем сварили специальный стапель, способный выдержать ударные нагрузки и защитить динамический стенд.
Вся подготовка уложилась месяцев в десять, что можно было считать подвигом с учетом того, что работать пришлось, что называется «с чистого листа». Под испытания мы изготовили несколько вариантов лабораторных макетов, которые по нашим прикидкам должны были показать повышенную эффективность. Я поехал в Горлово заранее, так как хотел вместе с ребятами со стенда проверить работу новой импульсной лампы для высокоскоростной съемки, которую раздобыл в отраслевом КБ. Лампа работала как зверь, правда из-за большой мощности пришлось запаивать электрические клеммы, иначе их просто срывало при включении. На подмогу ко мне подъехал Витька, с помощью которого мы и стенд монтировали под каждый эксперимент и мишенные обстановки устанавливали на баллистической трассе. Все на стенде понимали уникальность испытаний, так что работа захватывала, как хороший детектив. Никто не считался со временем, перекусывать зачастую приходилось на ходу – так все были увлечены процессом.
Как уже сложилось на стенде, часов в 10 подтягивались наши партнеры, включались и налаживались регистрирующие осциллографы, проверялись электрические цепи, настраивались высокоскоростные камеры, заряжались пленкой. Мы с Витькой корячились с преградами, подсоединяли привод динамического стенда. Потом под душистый чай и принесенные бутерброды мы проговаривали последовательность работ – и понеслось… На обед, как правило, не ходили – слишком далеко было шлепать до столовой и стоять в очереди. Ребята обычно приносили еду из дома, ну а мы обходились бутербродами, либо варили на плитке макароны и заправляли их привезенной тушенкой. После каждого эксперимента снимались показания, фотографировались мишени, проявлялись пленки, потом новый монтаж, проверки сетей и аппаратуры, и так до вечера. Очередной рабочий день заканчивался, но народ не спешил расходиться, под чаёк и не только начиналось обсуждение испытаний, результатов, новых идей, наметок на будущее. И все ощущали себя членами большой научной семьи, связанными общими интересами и принципами жизни. Расходились, как правило, уже глубоким вечером, так что нам с Витькой оставалось только бросить свои тела на кровати в общежитии экспериментального центра.
На второй неделе испытаний к нам приехал Монахов. Мы показали ему всю схему проведения испытаний, результаты, потом обсудили проблемы и пути их решения. Он был очень доволен тем, что имитация натурных условий применения влияла на эффективность работы макетов в рамках наших оценок, так что мы получили дополнительные аргументы в отстаивании выбранных нами вариантов конструкций перед натурными и полигонными испытаниями. В перспективе можно было говорить об экономии объемов дорогостоящих экспериментов и уменьшении сроков сдачи заказчику окончательного варианта нашего узла. С учетом уникальности проводимых работ, договорились написать большую статью в отраслевой журнал и подготовить доклад на научную конференцию в Ленинграде. Михалыч – молодец, он еще и «проставился» от имени нашей «конторы»: привез с собой водочки, колбаски, сыра, так что завершали мы рабочий день в тесной и веселой компании, ребята по такому случаю даже гитару притащили из соседнего лабораторного корпуса. И начались бардовские песни в сольном и групповом исполнении, воспоминания о совместной работе на кафедре, анекдоты и рассказы о недавних походах и сплавах по рекам. Монахов не пил, так как был за рулем, но с удовольствием окунулся в душевную атмосферу, а уехал уже ближе к ночи. В оставшиеся три дня мы проверили самые перспективные варианты макетов, подбили все результаты, проверили сохранность узлов динамического стенда, определились с дополнительным изготовлением поврежденных в процессе испытаний деталей. Повторную серию решили провести месяца через три – четыре, когда изготовят новые макеты и комплектующие. После интенсивной работы наступило некоторое опустошение и не хотелось покидать гостеприимное Горлово, где мы чувствовали себя членами одной большой семьи исследователей нового и до нас непознанного.
Вернувшись, я побывал на защите кандидатской диссертации Олегом Громом в зале нашего Ученого совета. Уважаемые члены этого органа располагались на первых рядах, а приглашенные из разных организаций оппоненты и рецензенты, а также наша группа поддержки, сидели на галерке. Собственно, это было давно ожидаемое мероприятие, так как и теоретического и экспериментального материала за последние годы диссертант набрал столько, что хватило бы и на две работы. Пришли положительные рецензии из Новосибирска и Дзержинска и еще куча отзывов из нашей и смежной отрасли. По политической линии поддержка также была получена, ведь Олег все последнее время оставался секретарем парторганизации направления. В общем, действо напоминало свадьбу, где супруги оформляют свои многолетние отношения, обзаведясь уже кучей детишек, совместным хозяйством и группой поддержки в виде общих друзей. Так что пока Гром, серьезный как никогда, докладывал свой многолетний труд, сидевшие передо мной профессор Бауманки и доктор технических наук из лаборатории нашего направления, явно наслаждались расслабленным эстетским трёпом. До меня доносились только обрывки фраз: «печеночку-то проверить все же собираюсь…», «ты не знаешь, где лучше коробку передач разобрать и проверить…», «на юг лучше ехать в сентябре, по крайней мере детей меньше…», «на кафедре совместителям увеличили количество лекций…» и т.д. и т.п. Обсуждение доклада было не очень долгим, замечания не затрагивали основных достижений проделанной работы, так что при голосовании «черных шаров» не было. Потом был небольшой банкет, где Олег, наконец, расслабился и светился улыбкой человека, преодолевшего огромный путь и нашедшего в его конце клад. Мне тоже перепало немного радости в виде тоста за рост нашей научной школы, будущих диссертантов и перспективные изделия.
Полетные испытания. Румяново
Успешные испытания боевых блоков в статике и динамике позволили выйти на варианты конструкций, которые выполняли при заданных массово-габаритных характеристиках требования заказчика по эффективности действия. Смежники начали решать следующий уровень задач – вписывать нашу разработку в реальную ракету. Её подбирали по многим параметрам и остановились на старенькой, но вполне эффективной «Жужелице», которая неплохо зарекомендовала себя еще во время конфликтов на Ближнем Востоке. Конструкторы вписали блок, сделали специальные крепежные планки и передали посадочные размеры под установочные винты с гайками. У нас ударными темпами шла работа по плану-графику: мы с Громом мотались на натурные испытания, Витя отрабатывал модельные макеты в бронебашне, женский дуэт решал технологические вопросы в механическом цехе и химлаборатории. Дополнительная нагрузка на нас легла после ухода Маслова в академический институт термодинамики, так что Монахову ничего не оставалось, как поручить внесение корректировок в чертежи блока Тюлькину, который в последнее время из-за описанного инцидента был отлучен от сколь-нибудь значимых задач, обижался на это и бегал жаловаться Резцову. Собственно, и работы-то было – пририсовать к макетам «ушки» с отверстиями для крепления к планкам на носителе. Общие и посадочные размеры Виктор Михайлович Аркаше передал и попросил все сделать побыстрее, однако в исполнении Тюлькина задача превратилась в настоящий процесс: колдование над листом, бормотание, вопросы и перекуры, перекуры, перекуры… В конце концов начальник не выдержал и пригрозил, что лишит того премии, после чего Аркаша завершил-таки страдания над эскизом и передал его в мехцех для изготовления корпусов. Знали бы мы, как нам аукнется работа бывшего чиновника. Вообще, с этой серией испытаний сразу начались различные приключения.
Макеты, изготовленные у нас, были переданы смежникам, и наш партнер Черкасов вызвался сам сопроводить их в химико-технологический институт на наполнение. Поехали они с водителем на нашем любимом УАЗике с заездом на полигон, куда я позже отправился поездом. За те два дня, пока их изготовят, мне хотелось проговорить все нюансы натурных испытаний вместе с местными спецами. Утром я приехал в Румяново и обнаружил там совершенно растерянного Черкасова. Оказалось, что они оставили машину с ящиком корпусов для наполнения на стоянке у полигонного гаража, а утром «буханки» на месте не оказалось. Черкасов уже известил об этом офицеров в штабе и те обещали прочесать местность, так как за ворота части никто на этой машине не выезжал. Честно говоря, своим неуемным желанием лезть во все вопросы и постоянно выслуживаться перед начальством этот фрукт достал и меня, и остальных участников рабочей группы, так что я не отказал себе в удовольствии попугать Черкасова последствиями случившегося инцидента. Для начала нарочито строго спросил, почему они не загнали машину внутрь гаража на охраняемую территорию, на что он произнес нечто невнятное про то, что не ожидал, что на территории войсковой части вообще такое может произойти. А вот тут я решил его добить, и, понизив голос до шепота, произнес: «Вы ж понимаете, Петр Семенович, что конструкции макетов и их чертежи только формально по вашей же просьбе не имеют грифа, но если начнется расследование происшествия, особисты докопаются, что мы проводим испытания под грифом, так что вам, как ответственному, придется отвечать по полной, можно даже допуска лишиться, не говоря о выговоре. Если машина и макеты не найдутся, я буду вынужден звонить в свой институт, мне со своим первым отделом проблемы не нужны». Лишение допуска в нашей системе, по сути, означало последующее увольнение, так что Черкасов заметно побледнел и рысцой двинул к штабу. Я не спеша поселился и успел принять душ, когда прибежал Петр Семенович и сбивчиво рассказал, что машину с ящиком нашли на окраине поселка. Видимо ее угнали солдаты, чтобы покататься, но на проселочной дороге увязли в песке, заглохли, не смогли завестись и бросили УАЗ. Внутрь запертого салона они не лазили, так что матчасть в сохранности. После этого, просительно глядя на меня, Черкасов сказал, что, наверное, не стоит особо распространяться об этом угоне, чего наше руководство зря волновать. Я, для вида поколебавшись, согласился, но все же напоследок еще разочек проехался по старшему научному сотруднику, указав, что военные сами могли позвонить в наши институты, чтобы заранее снять с себя претензии, так что нужно и с ними договориться, а макеты как можно быстрее увезти к химикам. Черкасов рысцой ринулся в штаб, а вернулся от смежников только поздно вечером, ну а я за это время спокойно решил с офицерами все вопросы. Договорились, что утром на автобусной остановке меня будет ждать лучший наводчик части, с которым мы потом поедем на испытательную площадку на боевой машине, там осмотримся и прикинем цели, в роли которых выступали реальные списанные танки ИС-2.
Ранним утром я пришел на автобусную остановку, но никого, напоминающего наводчика, там не обнаружил, только рядом на скамейке сидел и покуривал довольно потрепанный мужичок, походивший на алкашей, которые уже с утра толкутся у магазинов. Подождав минут пятнадцать, я рискнул спросить у него, не было ли здесь кого-то из специалистов. Мужичок ухмыльнулся беззубым ртом: «Ежели вы наводчика ищете, то вот он я». Честно говоря, я прибалдел, но изобразил радость и сказал, что мне не описали его внешность, так что я и сомневался. Потом мы сели в небольшой броневичок – разведывательную машину и поехали на площадку пусков. Там прикинули, где поставить машину, чтобы из блиндажа было видно и от снаряжательного бокса недалеко. Мужик показал мне в оптику цели, и мы проговорили, как он будет вести к ним «Жужелицу».
Через два дня вся наша бригада была в сборе. Черкасов так и не отошел от испуга и все боялся, что военные проговорятся о казусе с машиной, но все были в ожидании испытаний и на него внимания не обращали. Я уже рассказал, конечно, за рюмкой чая в красках, как «повозил» старшего научного сотрудника за его косяк, ребята из их конторы поржали, но сейчас сделали вид, что ничего не знают. Мы всей бригадой выехали на площадку, куда уже привезли пяток подготовленных ракет. По регламенту мы с наводчиком отправились в снаряжательную, похожую на металлический гараж, сваренный из толстых листов. И вот тут-то случился еще один «облом»: оказалось, что отверстия крепления ушек макетов и кронштейнов ракеты несоосны: отверстия частично перекрывали друг друга, так что винты не пролезали. Кто накосячил было еще не понятно, а вот останавливать испытания не хотелось. Можно было рассверлить отверстия в сборе, но как это сделать в полевых условиях, да еще при снаряженных зарядах, даже думать не хотелось. Мы собрались всей группой, обсудили, но решения принять не могли, так что угроза переноса испытаний стала ощутимой. Я позвал руководителя группы в снаряжательную, мы посмотрели, как расположены отверстия друг относительно друга, переглянулись, и практически одновременно предложили попробовать использовать для крепления народный способ – «скрутки» из проволоки. Сложность была в том, что во время старта возникали большие перегрузки, к тому же был еще и поворот вокруг оси, так что наши времянки могли не выдержать. В общем, приняли коллективное решение сделать первый пуск, а там – посмотрим. Отожгли прочную стальную проволоку, чтобы была помягче, и мы с наводчиком, вооружившись плоскозубцами, прикрутили блок несколькими витками с двух сторон. Потом вдвоем подняли ракету и установили на направляющую. В связи с особой ситуацией все участники испытаний втиснулись в бункер. Никогда еще я так не волновался, даже когда пришлось демонтировать боевой блок в бронетире. Наконец пуск, ракета сделала обычную «горку» и полетела к цели, дымя как паровоз и сверкая трассером. Потом на двухкилометровой отметке, практически на границе видимости полыхнул взрыв, что свидетельствовало о том, что датчики дистанционного срабатывания отработали штатно. Все обрадовались, прыгнули в машину и поехали к мишени. На танке была отметка от попадания, так что первый блин при всех проблемах не вышел комом. До конца дня мы пустили еще две ракеты с нашими креплениями «ноу-хау», и обе долетели до цели. Правда, наводчик ругался на слишком густой дым от двигателя во время полетов, из-за которого он временами терял цель, но тут уж ничего поделать было нельзя: нам для экспериментов выделили древние снаряды, подлежащие утилизации, топливо в них, естественно, состарилось – отсюда и черный шлейф. Вечером я позвонил Монахову по защищенному телефону из штаба и рассказал о наших злоключениях с креплениями, и о том, как мы из них вывернулись. У меня было подозрение, что это Тюлькин напортачил, и я слышал в трубку, как Виктор Михайлович тут же запросил у него эскизы, чтобы сравнить с посадочными размерами, которые нам дали смежники. Сначала в трубке было молчание, а потом раздался крик начальника: «Ты, дебил министерский, какие размеры для мехцеха указал, ты что не понимаешь, что гробишь нашу работу…». Далее он обратился ко мне, сказал спасибо за смекалку, пожелал, чтобы все нормально закончилось, и пообещал сразу же внести изменения в чертежи макетов для следующих серий испытаний. Уже потом Витька мне рассказал, что Тюлькин за эти секунды окончания нашего разговора выскочил из комнаты, а Монахов тут же направился к Резцову и потребовал, чтобы Аркашу убрали из лаборатории, потом они вместе отправились к Левинскому, но тот попросил не раздувать это дело, пообещав по-тихому сплавить наше сокровище куда-нибудь. И действительно, буквально через неделю после моего возвращения Аркашу, наконец, уволили в порядке перевода в районное управление жилищно-коммунальной службы к большой радости Виктора Михайловича.
А испытания так и продолжались еще две недели, что-то получалось, что-то нет. Выявилась нестабильная работа датчиков срабатывания, их попытались подстроить в полевых условиях. На последних пусках произошел забавный момент: тридцатиградусная жара вдруг сменилась сильным холодным ветром, и надвинулся мощный, практически черный грозовой фронт. Мы решили отстрелять еще одну ракету, но сразу после пуска, в том месте, где начиналось полигонное поле, и лежали несколько полос мотков колючей проволоки, при пролете ракеты неожиданно произошел подрыв. Головная часть разрушилась, а освободившийся двигатель полетел практически вертикально вверх. К тому времени наша группа уже привыкла к штатным пускам, так что обычно выходила из блиндажа и, выглядывая из-за стены, следила за полетами снарядов вживую. Когда же часть ракеты полетела вверх, всем показалось, что она прямо над нашими головами, соответственно и падать будет рядом. Поэтому вся группа дружно ломанулась в дверь блиндажа, толкая друг друга. Двигатель улетел и упал довольно далеко, но мы потом долго вспоминали, с какой скоростью все просочились внутрь, и неизменно смеялись над комичностью ситуации. Больше никаких приключений не случилось, мы, как обычно, совместно с местными отпраздновали успешное окончание работ, да и в дорожку с собой прихватили, так что до Москвы я добрался весьма весело.
И все-таки мы – первые
Всё когда-нибудь заканчивается, вот и работы по плану-графику завершились. Мы свою часть сделали, испытали, вписались в тактико-технические требования и передали все чертежи и результаты головному конструкторскому бюро. В этот момент у его руководителя родилась идея: для быстрой доводки полученных результатов собрать в «Монолите» сводный отдел из специалистов разного профиля, чтобы опередить потенциальных противников. Директор КБ был мужиком пробивным, министр к нему относился хорошо, так что из нашего института пригласили человек двадцать из трех отделов. Наша лаборатория тоже разделилась: уйти в новое место предложили Монахову, а к нему в придачу пригласили меня и Витьку. Олег, только что защитивший диссертацию, ждал утверждения высшей аттестационной комиссией, и пока ему переходить было нежелательно. Узнав, что он может потерять столько хороших специалистов, в бой ринулся наш директор Белоносов. Он обивал пороги министерства, устраивал истерики в институте, грозился жаловаться в ЦК на такой грабеж. В результате было принято половинчатое решение: конструкторское подразделение во главе с Главным конструктором и аэродинамиками было приказом министра переведено в КБ, а нас и материаловедов оставили в ГНИИТП. В общем-то, я не расстроился, хотя переход сопровождался бы заметным увеличением зарплаты, но мне было комфортно в нашем институте, да и над диссертацией я уже работал вовсю. В результате, для стимулирования, нам даже немного увеличили премиальные ставки. Только вот директор после несостоявшегося перехода еще более охладел к нашей лаборатории и Виктору Михайловичу лично, хотя и знал, что мы в этих играх не были заинтересованы, и нашего мнения практически не спрашивали. Более того, Белоносов перевел нашу лабораторию в другой отдел, обосновывая это сходством направлений исследований. При этом часть сотрудников осталась в старом отделе. Женская парочка не стала переходить по вполне понятным причинам: дамы много занимались общественными работами, а нагрузка по основному виду деятельности с уходом нашей тематики значительно снижалась при сохранении зарплаты. К моему удивлению решил остаться и Витька. Он присоединился к одному старшему научному сотруднику, который занимался интересными эффектами в материаловедении и уверял всех, что стоит на пороге открытия. Правда, практического применения своим разработкам он так и не находил. Может Виктору казалось, что на новом поприще будет меньше работы, а денег дадут больше, не знаю, но он отдалился от нас, и это было ошибкой.
К сожалению, искусственный разрыв привел к тому, что на завершающем этапе мы были практически отлучены от натурных испытаний «Куплета», а директор негласно наложил запрет на обмен информацией, поэтому только иногда до нас доходили отрывочные данные о продвижении работ. Мы с Виктором Михайловичем тайком пару раз съездили к Главному конструктору проекта, и он показал нам результаты испытаний в реальных условиях. Наш блок в целом выполнял свои задачи, но мы подсказали за счет чего можно еще несколько повысить эффективность. Разработка явно тянула на государственную премию, но из-за того, что переход в КБ не состоялся, попадание в список лауреатов нам не светило (слишком много желающих), однако Монахов мог себе в докторскую вставить реальное внедрение результатов работы, а Олегу после утверждения диссертации сразу открывалась дорога к должности старшего научного сотрудника. Это тоже было неплохо, ну а мои надежды в основном были связаны с совместными работами по теме с ЦНИИСМ.
Часть третья. Ветры перемен
«Всякая наука есть предвидение».
Герберт Спенсер
Конверсия
Только все мы, как часть советского народа, приноровились обходить антиалкогольные упражнения Горбачева, как нас настигла его новая «инициатива». Мечущийся в поисках одному ему мерещившихся противников перестройки, генсек обнаружил таковых в недрах «оборонки», которая, по его мнению, «купалась в деньгах» и при этом никак не хотела помочь народному хозяйству выпуском потребительских товаров. Это было неправдой: уже очень давно почти все крупнейшие оборонные предприятия параллельно выпускали гражданскую продукцию – от тракторов до сковородок, причем такое совмещение зачастую диктовалось не экономической необходимостью, а было элементом прикрытия основного рода деятельности. Ну что мог выпускать завод имени Дегтярева – дважды Героя, много раз лауреата всевозможных премий и генерального конструктора всего, что стреляло, – конечно же, мотоциклы. И, несмотря на это, совсем не глупые, и, скорее всего, уже тогда бывшие «агентами влияния» советники, сумели внушить недалекому «аграрному» генсеку, что «жирующая» на народные деньги «оборонка» просто обязана перестроиться, ускориться и «углубиться» в проблемы страны. При этом никаких просчитанных программ или обоснованных проектов разработано не было, Горбачев в своей манере просто озвучил слово – лозунг: «конверсия», оставив трактовку партийно-хозяйственному аппарату.
И началось – сначала к Белоносову заявилась делегация из представителей горкома и райкома партии с предложениями включиться во «всеобъемлющую конверсию». Параллельно в министерстве прошла расширенная коллегия на ту же тему, где заводы, которые уже выпускали гражданскую продукцию, бодро отрапортовали и просто запросили денег на увеличение выпуска, а вот конструкторским бюро и научно-исследовательским институтам «напихали» за недостаточную активность в реализации решений ЦК КПСС. Перепуганное руководство нашего института «ударилось во все тяжкие»: Белоносов прямо заявил, что нужно что-то придумывать, а те отделы, которые не смогут перестроиться, премии будут получать в урезанном объеме. Левинский продублировал совещание у директора, собрав руководителей отделов и лабораторий нашего направления. Меня на него тоже пригласили как руководителя Совета молодых ученых и специалистов, а к тому же в рамках движения по созданию молодежного жилого комплекса мы разрабатывали по заказу строительных предприятий столицы несколько оригинальных технологических установок. Это совещание оказалось удивительным мероприятием. Для начала лауреат Ленинской премии и член-корреспондент Академии наук извлек какую-то древнюю ручную кофейную мельницу, покрутил ручку, и стал на полном серьезе рассуждать, как было бы наверное хорошо наладить выпуск этого агрегата в институте. Это было абсолютно дико, так как присутствующие реально знали уровень накладных расходов у нас в механическом цехе, так что подобная кофемолка получалась бы «золотой». Дальше – больше, Аристарх извлек еще один предмет – мыльницу из нержавеющей проволоки, которую по его словам собираются выпускать на базе одного министерского смежника. В зале совещаний повисла гнетущая тишина. Все находившиеся здесь понимали, что тратить дефицитную спецсталь на мыльницы – это полный абсурд, но степень раболепства перед указаниями партийно-чиновничьего аппарата уже достигла того уровня, когда солидные ученые готовы были «забивать гвозди микроскопами», лишь бы быть в струе «измышлизмов» генсека сотоварищи. В общем, все предложения сводились к выпуску какой-нибудь ерунды на наших производственных мощностях. Замдиректора поднял и меня и попросил рассказать, что мы там делаем по линии «какого-то молодежного комплекса». Я доложил, что мы заключили договоры на проработку устройств автоматизации нанесения бетона на трубопроводы, делаем прибор для тарировки соосности двигателей и насосов в станциях подачи воды, а кроме того, пытаемся реализовать наработки института по газодинамике в бурении тяжелых грунтов. Честно говоря, я увлекся, рассказывая про эти наши разработки, и при этом не заметил, что все это звучало диссонансом предыдущим предложениям и очень удивило присутствующих. Аристарх Андреевич покивал головой и призвал всех брать пример с молодежи, если своих мыслей не хватает. Мне же меньше всего хотелось нажить себе врагов среди начальников, поэтому я заверил высокое сообщество, что нам удалось продвинуться только потому, что требования нам сформировали сами строители уже год назад, а мы только стараемся вписаться в поставленные задачи с учетом особенностей нашего НИИ. В целом же совещание серьезно озадачило руководителей, и поиски реального ответа на партийные инициативы продолжились.
Неожиданно и почти одновременно мне на глаза попались две информации: первая касалась статьи в зарубежном журнале, где описывалось, каких высот достигли компании, занимающиеся сносом или разрушением зданий и конструкций путем направленного взрыва, а вторая – аннотация доклада на региональной отраслевой конференции, который сделал весьма интересный фигурант – Георгий Совин. Жора был старшим научным сотрудником в Куйбышевском политехе и относился к редкому типажу своеобразного авантюриста от науки, использующего глупость чиновников и руководителей и удовлетворяющего неуемное любопытство за государственный счет. Он постоянно что-то «генерировал» и обращался во все доступные ему инстанции с письмами и рассказами о достигнутых выдающихся результатах, которые обеспечат прорыв в деле обеспечения обороноспособности страны и преимущества над потенциальным противником. В родном вузе к Совину уже давно относились скептически, но не ругали, так как определенную рекламу своему институту он создавал, да и деньги добывал, развешивая наукообразную лапшу на академические, отраслевые, а, особенно, военные уши. Вот и в этот раз, упражняясь с различными видами зарядов, Жора, поймав волну конверсии, а скорее, распив литр с моряками, пообещал им «разделать под орех» любую броню, а в данном случае – корпус списанных подводных лодок. Вообще, эти корпуса оказались тем еще «подарком» – многослойные, наборные и прочные, они никак не хотели разделываться, однако Совин на выделенные деньги наделал кучу матчасти и поупражнялся на Северах вдоволь. Никаких особых успехов он не достиг, но о каких-то результатах растрезвонил по отрасли, так что эти слухи дошли и до нас. Мы хорошо знали цену Жориным «открытиям», однако сам факт появился как нельзя кстати. А потом произошла одна забавная история, которая формально подтвердила возможность использования знаний и умений нашего сугубо оборонного института.
В тот год случилась очень снежная зима, весна сначала долго раскачивалась, но потом сразу наступили теплые дни, кругом побежали ручьи и образовывались огромные лужи. Наибольшая опасность подстерегала местные коммунальные службы в большом овраге, который шел вдоль одной стороны периметра ГНИИТП. В его центре долгие годы существовала насыпная перемычка, по которой постоянно ходили местные жители, и даже местами был положен асфальт. Внизу этой насыпи была проложена большая бетонная труба, по которой обычно вода спокойно протекала по дну оврага и уходила в «ливнёвку». Но в этом году воды было очень много, так что многочисленные ручьи со склонов несли вниз ветки, мусор, опавшие листья. Вся эта масса начала забивать трубу, в результате выше по течению от дамбы стало образовываться стихийное озерцо. Вода начала быстро подниматься, подтапливая берега оврага и угрожая обрушением стоявшим наверху гаражам. Ходить через перемычку тоже стало неудобно, так как ручейки стали настойчиво подмывать ее верхушку. Местные жители, и, особенно, собственники гаражей, принялись строчить письма в наш исполком, тот спустил соответствующие указания коммунальным службам, которые со своей стороны ничего не могли противопоставить напору стихии. Прочищать трубу под двумя метрами воды было неудобно, а переброшенный через дамбу пожарный рукав с насосом не справлялся с притоком воды, а потом вообще быстро вышел из строя от нагрузок. Рукотворное озеро угрожающе росло в размерах, и тут кто-то из исполкомовских руководителей решил обратиться к науке в лице нашего доблестного НИИ. Собрали совещание инженерных служб, но какой-то специальной техники для перебрасывания больших объемов воды в институте тоже не было. Наши развели руками, а главный инженер грустно пошутил, мол, перекачивать мы не можем и не умеем, вот если подорвать чего-то, то – пожалуйста. И тут вдруг у кого-то из коммунальщиков возникла мысль, а нельзя ли попробовать прочистить трубу с помощью небольшого взрыва. Идея была авантюрная, но исполком пообещал взять все организационные проблемы на себя, а вот непосредственную и необычную прочистку поручил институту. По распоряжению главного инженера была создана небольшая «бригада Ух!» в лице начальника испытательного стенда Рудольфа, младшего научного сотрудника из химической лаборатории и испытателя-подрывника Сереги из бронебашни.
Ждать было некогда: погода установилась теплая и солнечная, вода быстро прибывала, и озеро грозило перелиться через верх перемычки. Нашли резиновую лодку, взяли стандартные стограммовые шашки, детонационных шнуров, пару длинных шестов и подрывную машинку. На месте выгребли к дамбе, установили шашку на шест и опустили под воду, потом закрепили конструкцию, выбрались на берег оврага и рванули. Вода поднялась фонтаном вместе с грязью, через прочищенную трубу вниз по оврагу побежал веселый ручей, а удовлетворенные содеянным испытатели уселись на склоне и неспешно потягивали сигареты, греясь на солнышке. Но успех оказался временным: поднятые взрывом мусорные массы очень быстро снова забили протоку в трубе, и почти маленькая речка снова превратилась в слабенький ручеек. Тем не менее, обрадованные полученным первым опытом новоявленные гидрологи собрали научный совет и пришли к мнению, что имеет смысл увеличить заряд, чтобы гарантированно прочистить сток. Что и было исполнено в той же последовательности, только с расчетом на мощность вдвое больше. Ухнуло не по-детски: столб воды долетел до верха оврага, волны разошлись и снова схлестнулись, через трубу хлынул мощный поток, уносящий разбитую мусорную «пробку». Мужики затащили подальше на стенку оврага лодку, а заряды и прочий антураж уложили в ящик и положили под кустик наверху. Потом вернулись на склон и стали наблюдать за стоком. Все было нормально, появились даже мысли сбегать в пивняк за «жигулевским», дабы обмыть победу научной мысли и труда над силами природы. Дальнейшее наиболее красочно описывал Рудик:
– Посмотрел я на бегущую из трубы воду, а потом случайно поднял голову вверх и глянул на перемычку – а верхушка ее вдруг зашевелилась, а потом стала выпучиваться. Не помню уж что заорал, но мужики мгновенно сориентировались, и мы рванули наверх по склону, цепляясь за все, что можно. Честно, я в жизни никогда с такой скоростью не перемещался. Феерическое зрелище: дамбу смыло на корню – и прямо под нашими ногами мощный поток хлынул по оврагу, унося и нашу многострадальную лодку. Кое-как мы выбрались наверх и смотрели, как мини-сель в течение нескольких минут унес всю воду из озерка. Уже потом мы узнали, что поток прошелся вниз по оврагу, потом перемахнул через небольшую рощицу и выплеснулся на улицу, где затопил трамвайные пути, оставив на них нашу резиновую лодку. Хорошо еще, что заряды подняли наверх, а то пришлось бы их потом в грязи искать, это ж взрывчатка, да посреди столицы – к «кагэбэшникам» бы затаскали отчитываться, да и списать нельзя.
Скандал все-таки разразился, хорошо еще что «исполкомовские» постарались его поскорее замять, а на затопленную улицу мобилизовали все коммунальные службы, которые довольно быстро ее очистили. А Рудику сотоварищи даже премию небольшую дали за «работу по выполнению задач, поставленных местными властями». На эти деньги он затащил соратников в пивнушку, и там под воблу и соленые сушки «на бис» несколько раз рассказал историю селя, который они устроили прямо в столице, творчески подойдя к решению неразрешимой проблемы.
Родившаяся конверсионная идея требовала детального обсуждения, поэтому я направился к начальнику соседней лаборатории Быкову Сергею Викторовичу. Это был очень интересный человек, кандидат технических наук, очень инициативный и легкий на подъем, а к тому же веселый и совсем не враг компаний и красивых женщин. Несмотря на достаточно большую разницу в возрасте, с ним всегда можно было оперативно и неформально обсудить рабочие вопросы. В свое время он долгие годы ждал возможность вступления в партию, что было весьма сложно для научного сотрудника, относящегося по определению Ленина к прослойке – интеллигенции. Когда началось движение по созданию молодежного жилого комплекса, Быков принял в нем активное участие, увидев возможность распрощаться с коммуналкой, соответственно он знал состояние разработок по линии создания образцов строительной техники и принимал в этих проектах активное участие. Так что, когда я рассказал ему об идее отработки технологий разделки взрывом разных конструкций, например, тех же плавсредств различного назначения, Викторович все понял с полуслова, так как и у них и у нас накопился большой опыт отработки разных зарядов: компактных, смесевых, а также линейных, с помощью которых можно было делать длинные разрезы. Быков с моего согласия оперативно проговорил идею с начальником лаборатории спецхимии Вороновым. Тот оперативно дал справку по тому, что может быть использовано для работ с точки зрения эффективности и относительно небольшой цены, ведь применение нашего предложения подразумевалось в больших масштабах. Оформленное совместное предложение в рамках конверсии заинтересовало и Левинского, который с позиции членкора и лауреата Ленинской премии позвонил в Министерство речного транспорта. Мы попали в точку – там проявили заинтересованность, и уже через пару дней мы втроем были вызваны на встречу с заместителем министра – начальником главка по фамилии Шеремет. Честно говоря, такой оперативности мы не ожидали, не пришлось даже долго объяснять, так как речной начальник, быстро уловив идею, не скрывал радости: «Дорогие мои оборонщики, вы даже представить себе не можете, какая это проблема для страны – утилизация списанных судов». Из дальнейшего рассказа мы узнали, что буквально все крупные реки загажены старыми посудинами, которые по правилам должны были разделываться на специальных участках верфей и портов, но по факту мощность этих подразделений недостаточна и подобные работы на них рассматривают, как обузу. Так что списанные суда просто сажаются на мель в каком-нибудь тихом месте (это вроде как авария), после чего с них снимаются сколь-нибудь ценные приборы, механизмы и отделка, а остальное тихо ржавеет, растаскиваемое местными жителями. Ну а компаниям, к которым эти суда были приписаны проще платить за ущерб природе, чем возиться с их разделкой. К тому же специального оборудования для утилизации не было, обходились газо- и бензорезаками, от которых вспыхивали деревянные детали и остатки смазки и топлива, а сурик, которым обычно красятся корабли, выделял при нагреве ядовитые пары, так что после месяца такой работы можно отправлять рабочих в больницу. Масштабы проблемы нас поразили: количество заброшенных плавсредств от катеров до громадных нефтевозов измерялось тысячами и непрерывно росло. В общем, Шеремет смотрел на нас, как на спасителей речфлота и готов был обеспечить фронт работ хоть завтра. Мы постарались объяснить ему, что вопрос новый, технологии опасные, да никто и не занимался такими вопросами серьезно, но речной начальник был неумолим и выбил-таки из нас обещание подготовиться к началу осени. Уходили мы из министерства озадаченными, смутно догадываясь, в какую авантюру затягивала нас пресловутая конверсия.
Новыми проблемами мне пришлось заниматься параллельно с основными работами, выкраивая время между различными испытаниями, так что пришлось трудиться на два фронта, а вернее, на три, так как создание молодежного жилого комплекса уже шло полным ходом. Шеремет не давал нам расслабиться и регулярно названивал, так что когда проработка отдельных вопросов закончилась, мы собрали совещание сформировавшейся рабочей группы по взрывной разделке, в которую вошли четыре человека из лаборатории Быкова, двое – от химиков во главе с Вороновым, начальник лаборатории испытаний Рудольф Цветков. Наш новый начальник отдела видимо был слегка обижен, что изначально мое предложение было передано другим подразделениям, так что дополнительно никого не выделил, но и мне мешать не стал, чтобы быть в курсе и для начальства считаться участником проекта «конверсии». Получилась своеобразная сводная бригада, которая и стала готовиться к первым натурным испытаниям. Для начала решили посмотреть, какие составы можно будет использовать. Воронов сотоварищи предложил использовать смесь из разных дешевых наполнителей, которую можно будет изготовить на месте, а в качестве инициаторов использовать обычные детонационные шнуры, широко используемые в горном деле. Такие заряды по сравнению со стандартными шашками делали подрыв более «мягким» с меньшим количеством осколков. Тут как раз подоспел, Минречфлот, который очень просил начать наши упражнения с Астрахани, где по их данным только в черте города было брошено более сотни (!) судов различного калибра. Туда в начале сентября и отправилась своим ходом спецмашина с грузом, а наша группа – по железной дороге. Я прикинул, что обычный поезд ползет до конечного пункта слишком долго с шестичасовой стоянкой в Волгограде, поэтому купил себе билет на проходящий скорый поезд на следующий день, и не прогадал. Мало того, что я приехал только на пару часов позже, но и здоровья сэкономил вагон, так как доблестная бригада умудрилась за время движения и стоянок уничтожить весь выписанный «на испытания» химиками спирт. Так что по прибытии народ полдня приходил в себя с помощью пива и борща, сваренного теткой парня из лаборатории Быкова, у которой в Астрахани был свой дом и обширное хозяйство. Поправившись, мы всем коллективом отправились в городской исполком, с руководством которого по поводу наших работ общались министерские. Здесь нас ожидал радостный прием, прямо как спасителей города от экологического бедствия, а кроме того, на встрече присутствовали представители новомодного явления – кооператива с простым названием «Труд», который был создан как раз для сбора и переработки металлолома и с большим трудом пытался разделывать суда с помощью газовых резаков. Когда стали разбираться с планами совместных работ, возникла проблема: несмотря на все наши предупреждения и инструкции по поводу особой опасности мероприятий, местные власти весьма своеобразно и легковесно отнеслись к объектам для взрывной разделки. Так что первый же объект, к которому нас отвезли, оказался буксиром, приткнувшимся к бережку в черте местного пляжа с плещущейся детворой, да еще и вблизи от жилых домов. Мы выразили чиновникам недоумение, так как предупреждали, что по правилам взрывных работ до построек и мест возможного нахождения людей должно быть не менее полутора километров, на что беззаботные астраханцы попытались нас уговорить, мол, до домов не так уж и близко, а милиция заставит жителей сидеть по домам. Переубедить нас не получилось, так что поехали на следующий объект – полузатопленный военный катер с отпиленной пушкой. Нам он не понравился: во-первых работать пришлось бы по пояс в воде, во вторых – катер имел хоть и тонкую, но броню, а значит, легко и без осколков развалить его было бы не просто, а в-третьих – в полукилометре за протокой и небольшой рощицей виднелись крыши трехэтажных жилых домов. Опять долгие уговаривания, обещания и наше несогласие – и мы оправились на третий и, как говорили помрачневшие исполкомовцы, последний подобранный для нас объект. Автобус попетлял по каким-то кривым заросшим дорогам и доставил нас к небольшой бухточке, окруженной деревьями и камышом, посреди которой на берегу накренившись на бок спокойно ржавел большой буксировочный катер. Наученные горьким опытом, мы разбрелись по разным направлениям и обнаружили следующее: со стороны воды за протокой находился болотистый берег, затем еще одна протока, и только потом за кустами и деревьями можно было различить двухэтажные строения. Сам берег во все стороны где-то на километр был сильно заросшим, и только потом возник бетонный забор, а за ним – какие-то промышленные постройки. Никаких ворот мы не обнаружили, так же как и звуков, сопровождающих какую-нибудь деятельность, а по возвращении местные сказали, что это вроде как заброшенные склады. Затем мы подробно осмотрели катер: он состоял из двух отделений: моторного с полуразобранным дизелем, каютного и палубы, над которой возвышались останки рубки. Воды в трюме было немного и можно было ходить в сапогах. После недолгого обсуждения, мы согласились попробовать на следующий день, а обрадованные представители властей – пообещали подогнать милиционеров для обеспечения безопасности работ. Ударили по рукам, а мы успели еще и с большим удовольствием искупаться в этой симпатичной бухточке, так как целый день мотались по городу в тридцатиградусную жару.
С утра у исполкома нас ожидал всё тот же потрепанный автобус и два милиционера. Мы заехали на склад, взяли оборудование и материалы и приехали на уже знакомую полянку. Наверное, это было живописное зрелище: проржавевший древний катер облепили мужики в разнообразных семейных трусах и сапогах, которые, как муравьи, таскали туда-сюда разноцветные провода, пластиковые емкости из-под строительной мастики и деревянные рейки. Выбранный руководителем заслуженный химик Воронов в экзотичных цветастых трусах и панаме, замешал в большом тазу ингредиенты и большой консервной банкой разложил пастообразную массу по пластиковым банкам. Присланные милиционеры без дела слонялись по площадке и недоверчиво следили за нашими манипуляциями, не понимая, что эта разношерстная группа делает. По итогам короткого совещания договорились внутрь каждого отсека сунуть по три таких заряда и еще один – в рубку. И вот настал момент истины, все детонационные шнуры (ДШ) скоммутировали и вывели на подрывную машинку. Мы, как люди опытные, нашли деревья потолще да покрепче, за стволами которых и спрятались. Менты сделали обход опасного района и, несмотря на наши предупреждения, устроились впереди нас за отдельно стоящим дубом, видимо хотели подчеркнуть, что они люди бывалые и служилые. Опутанный оранжевыми шнурами катер выглядел, как новогодний подарок, раздался предупредительный сигнал, и рвануло весьма впечатляюще. Сколько лет прошло, но я все так же отчетливо вижу, как после мощного раскатистого взрыва, вся палуба катера единым целым взлетает вверх метров на тридцать, а потом, как большой осенний лист начинает планировать точно на дерево, за которым, скрючившись от шока, притаились два наших милиционера. На счастье, фрагмент развернуло в сторону, и он приземлился метрах в двадцати от бывшего катера, корпус которого разорвало на две части и раскрыло, как большой цветок с металлическими лепестками. Народ выбрался из импровизированных убежищ и с интересом молча рассматривал получившиеся останки, тут же стояли менты, которых еще заметно потряхивало от пережитого страха. Опытный Воронов, поковырявшись в том, что было катером, задумчиво заметил, что, скорее всего, сработали только четыре заряда, может это даже хорошо, а вот самодельный состав показал себя неплохо – эвон как все разворотило. Сцену осознания содеянного вдруг оживил новый персонаж: бледный и всклокоченный мужичонка нарисовался, казалось, прямо из кустов, и сразу принялся вопить: «Что здесь творится, и кто начальник этого безобразия». Далее последовала сцена, прямо как из комедии: Воронов, назвавшийся старшим, стоит в цветастых трусах и резиновых сапогах, а на него этаким петушком наскакивает дедок и, сбиваясь, выкрикивает фразы, смысл которых сводится к тому, что он сидит спокойно, охраняет вверенный объект, а тут бухает что-то и у него почти над головой вынимается рама и падает вниз, а ведь он ответственный за имущество, и т.д. и т.п. И тут в разгар этого словоизвержения оживают наши доблестные милиционеры, привычным движением подхватывают сторожа под руки и убедительно объясняют ему, что проводятся специальные работы по распоряжению властей города, так что всем предписано оказывать нам содействие, а вылетевшая рама, небось уже давно разбитой была и плохо держалась, так что они могут пройти с ним и провести следственные действия. Этими словами они совсем перепугали мужичка, и он, озираясь на останки судна, ретировался от греха подальше. Судя по всему он пришел с того самого склада за бетонным забором, так что мы в очередной раз удивились чудесам, которые может выделывать ударная волна. Милиционеры после отражения атаки сторожа, казалось совсем отошли от пережитого, и, даже слегка рисуясь, рассказали, что не ожидали подобного эффекта, и в первый момент, когда палуба, как показалось, стала падать прямо на них, решили, что тут им и конец. Однако пронесло, и вот теперь они уяснили силу науки, и готовы к новым подрывам – это ж как интересно, будет что сослуживцам рассказать. Воронов их успокоил, что это уже всё, мы собрали свое барахлишко и отправились в гостиницу – отметить первый «боевой» опыт. На следующее утро представители местных властей и директор кооператива «Труд» задумчиво побродили вокруг развороченного катера, но в целом остались довольны, а кооператор даже заявил, что мы сэкономили ему недели три и теперь дней за десять они весь этот металл дорежут. Удивленные «слуги народа» попросили нас продолжить сотрудничество, пообещали подобрать новые объекты, более подходящие для разделки взрывом, боязливо посмотрели комплектующие и неиспользованные заряды, а также позвонили на вокзал и заказали нам билеты по квоте обкома партии. Заканчивали мы наш первый конверсионный опыт в замечательном настроении, взяли с собой в дорогу большой запас напитков, скрашивающих дорогу, а на станции Баскунчак прихватили домой знаменитые громадные и изумительно вкусные арбузы, дабы порадовать родственников в Москве.
Несмотря на довольно удачный первый опыт и хорошую оценку нашей деятельности со стороны руководства института, к сотрудничеству с Астраханской администрацией мы смогли вернуться только через год. В этот раз нам предложили разобраться с матерой «зверюгой»: громадная нефтеналивная баржа лежала в пригородной зоне вдоль дамбы, соединяющей берега протоки. Длина перемычки была километра два, по ней проходила грунтовая дорога и линия подачи электропередачи, так что в месте подтопления баржи расстояние до опор было всего метров тридцать. В принципе, нарушение безопасной дистанции было и здесь, кроме того мы предупредили, что при взрыве мы не можем гарантировать сохранения столбов и проводов. Местные власти, со своей стороны, очень просили провести работы и пообещали перекрывать движение с обеих сторон дамбы, а также обесточить линию электропередачи. С большим оговорками и под ответственность администрации, мы согласились попробовать, тем более что очень хотелось посмотреть в деле привезенные линейные заряды, с помощью которых можно было делать продольные разрезы по металлу. Постепенно была отработана технология двухтактного подрыва, когда наиболее прочные балки и стыки конструкций вначале подрубались, а потом общий взрыв разрывал отсеки баржи. С учетом накопленного опыта разрушение судна проходило планово и без особых эксцессов, ну разве что провода обрывались регулярно. Так что уже через неделю доблестные кооперативщики начали дорезать разрушенные конструкции параллельно с нашими работами, а вскоре мы завершили свою деятельность по банальной причине израсходования зарядов, так как мы не ожидали, что корабль будет таким огромным. Но к этому времени мы успели разделать баржу до степени, когда всё остальное могли доделать резчики из «Труда». После этой командировки в Минречфлота о нас сложилось впечатление, как о каких-то кудесниках, которые с помощью взрыва могут делать что угодно, так что предложения что-нибудь утилизировать стали поступать регулярно. Следует отметить, что к этому времени ажиотаж вокруг конверсии стал спадать, стало понятно, что и эта инициатива болтуна Горбачева оказалась бестолково организованной и, кроме торможения основной деятельности оборонных министерств, особых результатов не дала. Товаров на прилавках заметно не прибыло, а себестоимость конверсионной продукции была слишком высокой и принесла предприятиям и организациям дополнительные убытки. В конце концов, наша бригада «Бах!» была приглашена для разделки целой группы списанных судов в совсем уж экзотичном месте на берегу великой реки Лены, но я на эту халтуру уже не поехал по семейным обстоятельствам. Работы там проходили в сложных условиях, так как объектами разделки были лихтерные суда, которые в силу своей специфики имели достаточно прочные корпуса и эффект от взрыва снижался из-за полузамкнутого характера конструкций. Так что, промучившись с одним кораблем, работы свернули, но ребята еще долго рассказывали о красотах сибирской реки.
Тем неожиданнее стало предложение по продолжению наших конверсионных упражнений, поступившее через полтора года после «корабельных» историй. В один из весенних дней мне позвонил директор какой-то ассоциации авиационной промышленности, которые как грибы стали образовываться при министерствах. Он где-то услышал информацию о наших «разделочных» достижениях и попросил о встрече. На следующий день он подъехал в наш институт и рассказал о необычной проблеме. К ним в ассоциацию обратилось командование Тамбовского авиационного училища и поведало, что давным-давно их перевели на новые учебные самолеты, а старые штурмовики были списаны, оборудование и всякие дефицитные детали с них сняли, а остовы оставили ржаветь посреди полей на примыкающей к училищу территории. Потом туда перевезли списанные машины из других авиационных частей, так что набралось более сотни самолетов. Местные жители принимали посильное участие в их разборке, снимая медные трубопроводы и дефицитные самозатягивающиеся хомуты. Так бы и продолжалось, но неутомимый борец со своей страной Михаил Сергеевич вступил в последнюю фазу карьеры, а именно, в «засосную» любовь с Америкой, подписывая, один договор по ограничению вооружений за другим. И вот на каком-то международном обсуждении американцы выкатили нашей делегации снимки со спутника, на которых в тамбовских полях четко рядами стояли те самые бомбардировщики, не указанные ни в каких справочных материалах к договорам. Никакие увещевания, что это останки давно списанных самолетов на заклятых друзей не действовали, и тогда поступил приказ: самолеты убрать куда угодно и быстро. Как обычно исполнение грозного приказа было спущено вниз и дошло до доблестного прапора, который взял отделение солдатиков и начал действовать. Следует заметить, что самолеты, несмотря на то, что сделаны в основном из легких металлов, представляют из себя весьма неудобные для расчленения конструкции с большим количеством внутренних кронштейнов, балок и прочих деталей, скрепленных бесчисленными заклепками. Так как ни специальных стендов, ни гидравлических ножниц у училища не было, бригада разделки решила обойтись топорами и пилами по металлу. Ударный труд привел к тому, что хвост самолета удалось надрезать, но в самый неожиданный момент кусок начал отваливаться и слегка придавил солдатика. Пострадавшего отправили в больницу, работы остановили, но ведь грозный приказ никто не отменял. Тут то и попалась информация, что некие «оборонные» умельцы весьма лихо расправляются с разделкой больших конструкций. Поэтому училище умоляет через ассоциацию заключить с нами хозяйственный договор и готово на месте обеспечить нас всем необходимым, только бы побыстрее уничтожить пресловутый «резерв Горби». Дело было летом, нам пообещали премию, да и ехать было относительно недалеко, так что мы бросили клич и довольно быстро набрали часть народа от химиков, а часть – из нашего направления. В связи с тем, что линейные заряды для этих конструкций сложной формы были малоэффективны, решили обойтись самыми дешевыми смесевыми составами, которые можно смешивать на месте. Для зарядов закупили пластиковые емкости, в которых обычно продают разные чистящие вещества – и вот уже мы выходим из поезда в славном городе Тамбове с двумя огромными мешками с пластиковой тарой. Местные жители были очень удивлены и даже спрашивали, уж не ожидается ли дефицит полиэтиленовых банок в стране. Нас встретил дежурный капитан, отвез в училище, где разместил в двух комнатах офицерской казармы. Потом, как положено, всех поставили на довольствие, выдали рабочую одежду в виде комбинезона и кирзовых ботинок. На встрече с заместителем начальника училища он еще раз попросил нас спасти страну и раздолбать ненавистные самолеты, а потом исчез по делам, передав ответственному за работу с нами майору. С утра машина вывезла нас на место. Это было поле, примыкавшее к зоне отчуждения взлётно-посадочных полос училища с небольшим ограждением из колючей проволоки. С другой стороны вообще ограждения не было, и поле переходило в перелесок. Еще с одной стороны в полукилометре проходила грунтовая дорога, по которой перемещались местные жители. И вот на территории этого участка стояли ровными рядами останки штурмовиков, то есть у них были крылья, хвосты, шасси, но бомболюки были распахнуты, а фонари кабин – сняты. Вообще-то, все это богатство должно было охраняться, но кому это надо, поэтому местный народ постепенно разбирал с бывших самолетов все, что могло пригодиться в хозяйстве. Мы же для себя уяснили, что для обеспечения работ нам нужно как минимум восемь солдат, чтобы обеспечить перекрытие периметра поля, да еще и самим придется стоять в оцеплении. Осмотр конструкций показал, что удобнее всего размещать заряды в зоны крепления крыльев, кабину, бомболюк и хвостовую часть. Вечером в казарме мы распределили функции: начальники испытаний должны были обеспечивать коммутацию сети подрыва, молодежь отправлялась лазить по самолетам и всё там устанавливать, ну а мне доверили смешивание компонентов взрывного состава и изготовление предзаряда из пластита. Наш руководитель отправился в штаб и там ему пообещали непременно направить вооруженный наряд из отделения солдат под руководством сержанта для обеспечения безопасности работ.
Воодушевленные быстрым решением всяческих проблем, мы принялись за дело. Для начала, я раздобыл сорокалитровый бачок из-под какой-то жидкости для замешивания смесевого состава. Пока мои товарищи обследовали первые самолеты под разделку, я оборудовал под крылом крайнего импровизированную снаряжательную. Залив растворитель в бак, я подсыпал в него наполнители и размешивал куском доски до получения кашицеобразной консистенции. Затем с помощью импровизированного черпака из консервной банки я наполнял привезенные пластиковые сосуды и вставлял туда предзаряды. Для их изготовления на крышке найденного на складе пустого ящика с помощью бутылки из-под шампанского приходилось раскатывать пластит в некоторое подобие блина и потом сворачивать трубочкой с местом под инициатор. Все было бы прекрасно: лето, тенёчек, легкий ветерок, здоровый труд на свежем воздухе, но без «капли дегтя» не обошлось. В работе пришлось использовать металлический порошок, который оказалась необычайно летучим, так что как бы я не берегся, но минут через пятнадцать мои волосы, одежда и кожа приобретали благородный серебристый цвет, за что на все время нашей специфической «шабашки» я приобрел звание «серебряного человека». Хорошо еще, что душ в опустевшей на лето казарме был в нашем распоряжении. Когда мы закончили подготовку первого объекта, и опутанный детонационными шнурами экс-бомбардировщик покорно ожидал своей участи, вместо обещанного отделения к нам прибрели два солдатика, вооруженные штык-ножами (!). Они боязливо встали в сторонке, переминаясь с ноги на ногу и посматривая на провода и машинку подрыва. Высказывать претензии по поводу договоренности им было бесполезно, так что мы решили попробовать, а в оцепление пришлось отправиться нам всем: разбившись на двойки, мы по возможности перекрыли периметр на расстоянии метров семьсот в каждую сторону, а солдатиков отправили на перекрытие движения по грунтовой дороге. Поворот ручки – и рвануло мощно, издалека был виден разлет элементов конструкции, потом потянуло дымком. Позже мы привыкли к тому, что после подрыва что-то догорало, поэтому подходили к очередной самолетной «жертве» не сразу. Мы внимательно изучили «первенца»: вот что значит опыт – как и было задумано, крылья и хвост обломились, корпус тоже разворотило прилично, кругом лежали более мелкие фрагменты, так что металлолом уже можно было собирать. На волне энтузиазма мы за два дня грохнули десяток бывших бомбардировщиков, каждый раз вспоминая недобрым словом военное начальство, которое не только не выполнило обещанное, но вообще куда-то испарилось. Только солдатики исправно приходили с утра и вполне уже освоились, даже старательно орали на местных, когда они пытались приблизиться к нашему полю. Удивительным было то, что в училище продолжались учебные полеты, хотя взлетная полоса находилась чуть дальше километра от наших работ. Мы, честно говоря, побаивались, как бы что не случилось, так что старались не инициировать наши «серебристые банки» во время рулежки и взлета самолетов, все-таки взрывная волна была достаточно мощной. На четвертый день наших партизанских действий произошло забавное событие. Солнечным утром я, как обычно, готовил матчасть: временами помешивая приготовленный состав, сидел себе на ящике и раскатывал своей любимой бутылкой пластит, как вдруг подъезжают три УАЗа, из которых выходит делегация офицеров человек семь в званиях не ниже майора. Полковник, явно главный из группы, подходит ко мне и внимательно смотрит за моими манипуляциями. Я – не военный, честь отдавать не нужно, так что пытаюсь изобразить вдохновение труда. Минуту мы соревнуемся в сосредоточенной серьезности, потом полковник не выдерживает:
– Скажите, вы можете мне объяснить, а что это вы делаете?
Не прерывая работу, я ему рассказываю, что мы действуем по приглашению училища, оказываем так сказать научно-техническую помощь путем разделки списанных самолетов на лом. В данный момент я изготавливаю заряды из смесевого состава (того, что в бачке) и пластита (который я сначала раскатал, нарезал, а теперь сворачиваю в трубочки). Остальные члены нашей бригады в настоящее время устанавливают заряды и монтируют линии подрыва. Несоответствие моего обыденного вида и опасности труда и материалов видимо сильно подействовало на командира, так что он, заметно краснея, озабоченно выдавил:
– Это что, тот самый пластит, который используют террористы всякие?
– Абсолютно тот. – Ответил я и, к ужасу командира, с наивной улыбкой зачерпнул из бачка серебристой пастообразной смеси, наполнил банку и, вставив туда пластит, добавил сборку к десятку уже изготовленных. Полковник отодвинулся подальше от моей кухни и обернулся к сопровождающим:
– Это вообще кто разрешил? А если у меня… А кто отвечать будет? И почему мне никто? А я еще думаю, чего это у меня в кабинете окна трясутся, и сигнализация срабатывает… Да я вас…. – Народ опасливо переминался, но уже знакомый нам зам по технике торопливо пояснил, что сами знаете, из-за скандала с этими самолетами, нам постоянно звонят сверху, хорошо вот ученые нашлись, помогают так сказать… Полковник слегка успокоился и, обращаясь ко мне, задал вопрос, который я и ожидал:
– А где охрана, где оцепление, а если прямо тут эти самые террористы нападут?
– Очень правильный вопрос, товарищ полковник, у нас оружия нет, мы себя опасности из-за всего этого хозяйства подвергать не собираемся, так что какие-нибудь бандиты здесь легко смогут поживиться. Ваши два солдатика со штык-ножами – вот вся охрана. А ведь тут помимо осколков еще и сильная ударная волна, не дай бог на самолет при взлете или посадке подействует.
По мере того, как я это говорил, полковник снова стал наливаться кровью, потом подошел к притихшим подчиненным, отозвал их в сторонку и, убедительно жестикулируя руками, провел короткое совещание, во время которого оппоненты сосредоточенно кивали. В это время подошел наш старший и пригласил всю компанию посмотреть результаты. Увиденные развороченные конструкции весьма удивили командира, а увивающийся рядом заместитель рассказал, что теперь он сможет довольно быстро дорезать остатки, либо погрузить их на машину целиком и отвезти на базу сбора металлолома. Полковник успокоился, а уходя пообещал приставить к нам обещанное отделение охраны, ну и обед к нам привозить, чтобы не прерывать процесс. «Чтоб офицерский паек выделял, вон мужики какое дело раскрутили» – бросил он сопровождающим, и вся делегация укатила восвояси. Время показало, что с выполнением приказов в училище было не очень: на следующий день пришли, правда, четыре солдата, но потом опять их осталось двое. А вот с питанием командир не обманул, и мы с удовольствием на природе поглощали лётные порции весьма вкусных обедов. В общем, процесс продолжался в штатном режиме еще неделю, пока не кончились исходные материалы. Всего мы разделали более тридцати самолетов, так что поле, на котором они стояли, стало выглядеть, как в фильмах про войну и бомбежку. Настало время возвращаться, и благодарное командование пригласило нас лететь в Москву служебным самолетом, на котором они направлялись на совещание в Министерство обороны. Так и закончилась наша авиационная эпопея, которая, несмотря на полученные результаты, так и не получила продолжения: то ли кто-то побоялся брать на себя ответственность, то ли политические события в стране, стремительно набиравшие разрушительные обороты, сделали нашу дальнейшую деятельность неактуальной. Одновременно эти громкие в прямом смысле слова работы стали прощальным салютом нашего участия в очередной «инициативе» ретивого генсека с красивым названием «конверсия».
МЖК, или параллельный мир
По мере того, как продолжалась перестройка, определенное брожение умов и ожиданий вкупе с некоторой растерянностью партийных и иных функционеров стало давать неожиданный эффект. В основном он был связан с комсомолом, так как молодежь оказалась легче на подъем. Первые ласточки полетели во время проведения Всемирного фестиваля молодежи и студентов в 85-м году. Перед его началом, как обычно, был устроен аврал на сдаче Дворца молодежи на Фрунзенской. Прямо с работы нас по разнарядке райкома направили на подготовку объекта к сдаче. Было довольно забавно наблюдать за комсомольцами со всех концов столицы, таскающими строительный мусор в носилках в костюмах и парадных платьях. Кругом шныряли вожаки разного калибра, а еще сотрудники КГБ, ведь объект относился к особо важным не только по политическим причинам, но и по расположению прямо над станцией метро. Так что пронести на стройку какие-нибудь сумки категорически не разрешалось. Но никто особо не обижался, все отработали положенные часа три, а потом отправились попить пивка. Вот там-то под солёную сушку приставленный к нам секретарь райкома рассказал, что в Москве проросли ростки нового движения – молодежные жилые комплексы (МЖК), которые строят молодые семьи и потом живут там какой-то общинной жизнью. Стоит ли говорить, что о собственных квартирах большинство наших комсомольцев только мечтали, поэтому решили мы детально разобраться, что же это такое.
Сразу после фестиваля узнали, что наиболее продвинутыми в Москве в деле развития идеи создания молодежного жилого комплекса являются ребята из минатомовских «контор»: Курчатовского института и ВНИИ имени академика Бочвара, которые даже уже придумали совсем не оригинальное название своему детищу – «Нейтрон». По линии оборонных контактов мы вышли на главных закоперщиков этого дела, договорились о встрече, и через пару дней уже проходили через внушительные проходные, охрану которых несли не вневедомственные тетки, как у нас, а вполне себе сотрудники в милицейской форме. Руководителем «Нейтрона», естественно был секретарь комитета комсомола, а вот замом у него – компанейского вида парень из ведомственного строительного управления. Они слегка важничали – все-таки основоположники движения в Москве, но потом мы разговорились и узнали, что МЖК зародились в Подмосковье, а наиболее продвинутым сейчас является Свердловск, где начинается подготовка к строительству целого небольшого микрорайона. Взяли мы и кое-какие документы по вопросам как организоваться, с кем сотрудничать, где и как искать деньги. Сама схема развития молодежных комплексов подразумевала, что деньги выделяются предприятиями – дольщиками, а молодежь участвует в строительстве, так как повсеместно в этой отрасли не хватало рабочих рук. Свердловцы, несмотря на лидерство, понимали, что в реалиях Советского Союза любой серьезный социальный проект имеет шанс на развитие, если начнет реализовываться в главных центрах, поэтому передали «нейтроновцам» весь первоначальный набор документов, которые у них уже прошли апробирование. Так мы и расстались, договорившись «дружить семьями» и вместе двигать МЖК в столице. А уже через неделю состоялось эпохальное, как оказалось, событие: мы созвонились с несколькими комсомольскими организациями нашего района и встретились с их представителями в Доме культуры завода цветных металлов. Всего набралось 12 человек, прямо как на тайной вечере. Мы рассказали о поездке к «атомщикам» и об идее создать молодежный жилой комплекс в нашем районе. Предложение было встречено «на ура», и уже через несколько дней мы группой отправились в райком комсомола. Следует отметить, что наш район имел очень неплохую комсомольскую организацию, которая имела вес в Москве, а бывший секретарь как раз возглавил столичный комитет. Райкомовцы обещали проговорить наше предложение в партийных и советских органах, да и с Московским городским комитетом (МГК) ВЛКСМ связаться.
Так стартовал проект, который наложил свой отпечаток на мою судьбу, и на время стал своеобразной параллельной жизнью, в которой все было новым и пробивалось на свет в борьбе, давало ощущение постоянного драйва, формировало активную жизненную позицию. Позже я часто ловил себя на том, что мой традиционный мир, работа, жизненный уклад шли своим чередом, но как только я погрузился в этот новый проект, время как будто ускорилось, а вместе с ним – мысли, дела, решения, даже прохождение бумаг. Очень быстро сформировался список заинтересованных предприятий и организаций, число которых перевалило за полсотни. Мы с самого начала задали высокую планку проекту, постепенно он оформился как основной столичный МЖК и самый крупный в СССР. В него вошли все основные строительные главки и проектные институты, промышленные гиганты – ЗИЛ, АЗЛК, подшипниковые заводы, мощный оборонный сегмент из более десятка НИИ и КБ, а также менее крупные и неожиданные дольщики в лице телецентра Останкино, Центрального банка и даже театра Ленком. Был найден подходящий участок с планируемым микрорайоном, так что молодежный жилой комплекс «Каширский» попал во всевозможные планы развития территории на юге столицы. А дальше – больше: уже через год оформились управляющие структуры комплекса: Оргкомитет, штаб стройки, а на московском уровне – штаб МЖК при МГК ВЛКСМ. Завершением подготовительной работы стал выход постановлений Исполкома Моссовета и районного исполкома о создании молодежного жилого комплекса.
Я принимал участие практически во всех этапах становления нашего комплекса, стал руководителем штаба МЖК в родном институте, а потом и руководителем направления в Оргкомитете по организации социалистического соревнования за право быть участником движения. В конце концов, нам удалось формализовать объемы трудовой отработки, которую необходимо было выполнить для получения квартиры. С этого момента началась совсем другая жизнь, в которой после работы я направлялся либо в Оргкомитет, либо на субботник, ведь чем больше часов ты отрабатывал, тем больше получал баллов и приближался к мечте каждого участника – собственной квартире. Принципиальным вопросом в движении была реализация концепции «социальной справедливости», которая выражалась в отборе тех, кто в дальнейшем получал возможность отработать трудовую программу для получения жилья в соответствии с нормами. Мы изначально договорились о едином социалистическом соревновании, которое на первом этапе проводилось между организациями – участниками и внутри предприятий. После этого победители проходили так называемые депутатские комиссии, где районные представители власти определяли, могут ли эти отобранные претендовать на квартиры, исходя из норм жилищного законодательства. Всего же утвержденные кандидаты должны были отработать около 2000 часов на работах по созданию МЖК в рамках единой методики социалистического соревнования.
Такова была программа моей второй жизни на ближайшие три года. Нам выделили помещение на первом этаже одного из построенных в районе домов, который и стал штабом молодежного жилого комплекса. Чтобы понять, как это выглядело, можно пересмотреть старые фильмы про революцию, Ленина и Смольный. В каждой комнате сидели различные структуры Оргкомитета, по коридорам ходили люди с чайниками и купленными батонами хлеба, представители разных организаций пытались подписать какие-то бумаги, отметить наряды на работу на субботниках (для не знающих или забывших, что это такое, напомню – была такая форма труда в свободное от основной работы время). Весь этот людской муравейник роился до позднего вечера, а уж заседания Оргкомитета из руководителей штабов предприятий – участников практически всегда заканчивались за полночь. В силу специфики нашего НИИ: наличия грамотных программистов и самой мощной электронно-вычислительной машины марки «Эльбрус», я решил заняться сложной задачей – разработкой методики ведения социалистического соревнования, перевода на машинные расчеты, учета достижений соревнующихся, подсчета баллов и формирования списков результатов. Как раз подоспела командировка в Астрахань, и вот лежа на верхней полке купе, я за сутки набросал алгоритм оценки всевозможных видов социально-трудовой активности «эмжековцев» от труда на стройке до выходов на охрану мероприятий по линии комсомола и районных властей. Появились формулы подсчета зачетных баллов, они проходили жесткие обсуждения на всех уровнях движения, так что мне пришлось утверждать программу соцсоревнования раза четыре на Оргкомитетах и дважды – на общей конференции делегатов предприятий. Зато после окончательного внедрения, наша методика прогремела на уровне ЦК ВЛКСМ, на базе которого мы даже проводили семинары для представителей различных МЖК нашей необъятной страны и знакомили всех желающих с нашими наработками. Вообще, по мере развития проекта молодежного жилого комплекса, после того, как нам удалось в кратчайшие сроки разработать и утвердить на самых высоких уровнях вплоть до Совета Министров СССР различные документы, возникло ощущение, что мы можем своротить горы, ну а микрорайон-то построим непременно. Большие сложности возникли с отработкой трудовой программы, ведь остановиться в научном развитии даже на год было для многих из нас неприемлемо (тем более это было невозможно для работников нашего министерства или Центрального банка). Был найден идеальный выход: на базе сотрудников нашего института были сформированы творческие коллективы, которые трудились над конкретными разработками для строительного комплекса – от прикладных программ для автоматизации документооборота строительных трестов до создания установки детонационного бурения. Деньги за разработки направлялись на развитие социальных служб будущего комплекса (на них в дальнейшем закупалось дополнительное медицинское и школьное оборудование). Ну а более половины из необходимых для отработки трудовой программы часов набирались за счет субботников и двух – трех месяцев бесплатного вкалывания на строительстве микрорайона в счет личных отпусков. Такие же требования распространялись на руководителей подразделений Оргкомитета, обеспечивавших продвижение проекта. Честно говоря, только прекрасная молодость и вера в свои силы и мозги позволяла выдерживать функционирование в двух ипостасях: науке и МЖК. Хронический недосып был постоянным сопровождением ударной трехлетки, а командировку куда-нибудь на испытания я воспринимал с благодарностью, как возможность отдохнуть и перевести дух.
Летом следующего года произошло событие, которое мы все ожидали и приближали, как могли: прошла символическая «закладка первого камня МЖК «Каширский». В принципе земляные работы уже шли еще с весны, но именно с этого момента наши надежды переросли в уверенность, что жилье мы построим. Был большой праздник с делегациями от всех предприятий – участников, руководителями всех уровней от предприятий до Московского комитета КПСС. Больших начальников больше всего удивила наша установка детонационного бурения, которая за секунды углубилась в грунт метра на два. Тут у руководителей стройкомплекса столицы разыгрался аппетит: мол, давай, молодежь, нам глубину больше, а диаметр – под сваи, пришлось их перевозбуждение охладить - партийными директивами управлять законами физики не получается, но над поставленными вопросами мы обещали подумать. Далее стройка продвигалась ударными темпами, тем более что всю потребность в «чернорабочих» мы закрывали за счет отработки субботников. Ну а Оргкомитет МЖК окончательно переродился в большую руководящую структуру, только вот работали там не безразличные чиновники, а мотивированные и творческие молодые ребята, готовые «своротить горы».
В нашем НИИ руководство, которое еще недавно настороженно наблюдало за бурной деятельностью «комсомольцев», довольно быстро успокоилось, осознав, что им особо ничего не грозит. Потом, когда в райкоме партии стали хвалить передовые инициативы молодежи и призвали их поддерживать, мы впервые ощутили интерес к своей деятельности, который вылился в разработку необходимых документов и приказов. Когда же подтвердилось, что в рамках движения сотрудники института смогут получить несколько десятков квартир, нас даже зауважали. Правда, и тут возникли некоторые сложности, связанные с ломкой сложившейся практики выделения жилья «втёмную», или по распоряжению руководства. Начальники не учли, что борьба за создание МЖК выковала из нас настоящих «чиновников», «натаскавшихся» в вопросах законодательства и трудовых отношений. Как только мы начали привлекать желающих участвовать в движении, я первым делом взял в месткоме списки очередников нашего института и лично обратился к каждому. В результате кто-то согласился, а большинство подсмеивалось, мол, мы тут десятилетиями в очереди стоим без толку, а эти дурачки собрались вкалывать на субботниках непонятно за что, а потом им даже спасибо не скажут, да и квартир не дадут. Я не собирался «рвать тельняшку» и агитировать сомневающихся, а спокойно все это выслушивал и под расписку фиксировал отказ. В конце концов, где-то пятая часть очередников влилась в наше движение, и не прогадала. Как только на горизонте замаячили реальные квартиры, бывшие сомневающиеся и смеющиеся вдруг ощутили себя обделенными, ну и пошли в профком и партком письма трудящихся с требованиями «поделить все по-честному, справедливому». В какой-то момент мне позвонили из приемной директора и попросили зайти к Белоносову. Я гадал, о чем может пойти речь – о работе и последних испытаниях, или о конверсионных разработках, но директор сразу довольно раздраженно повернул разговор в другую сторону.
– Что у вас там в этом МЖК творится: заслуженным работникам, к тому же, очередникам, отказываете в получении квартир, а даете их вообще непонятно кому. Мой личный шофер проработал двадцать лет, в очереди стоит восемь лет, так что давай, решай вопрос, включай его в списки, потом отчитаешься.
– Я не могу, он же у нас не участвовал ни в движении, ни в субботниках, ни в соцсоревновании.
– Хватит мне рассказывать про эту чепуху, включай его, а мы от института рекомендации дадим, ну и району что-нибудь пообещаем, например, путевки в наши пансионаты на море.
– Но ведь он отказался от участия сам, у меня даже подпись его личная есть.
– Да ерунда все это: отказался, потом согласился, в общем, нужно сделать, я обещал помочь.
Тут я понял, что человек реально не понимает, что нельзя просто так взять и включить кого-то в движение, а самое главное – он и не хочет слышать и понимать, а по привычке пытается дать команду на выполнение. Так что пришлось использовать другие, более весомые аргументы.
Я уже давно убедился, что демонстрирующие свою «крутизну» руководители даже больших и известных организаций, выглядят совсем по-другому, общаясь даже с не очень высокими по рангу чиновниками министерств, партийных или советских органов – мало ли где они могут помочь, а, главное, навредить. Вот в эту слабую точку я и решил бить.
– Я-то могу чего угодно пытаться сделать, но вы же знаете, Иван Степанович, проект создания МЖК теперь перешел под контроль райкома партии и районного исполкома. Все данные мы уже давно отправляем наверх, и по участникам, и по их отработке трудовой программы. Организации, не попавшие в движение, итак завидуют, что нам выделено много квартир, скандал получится. Хотя, авторитет у вас большой, только если вы лично «пробьете» этот вопрос (это был решающий аргумент, ведь грозный в своей вотчине начальник, тем не менее, очень любит, чтобы внешние вопросы решались чужими усилиями, а отстаивать в исполкоме райсовета пусть даже и личного шофера – не «барское» дело).
Возникла пауза, так что я просто физически чувствовал, как Белоносов прикидывает для себя все «за» и «против» личного вмешательства в решение вопроса. Тем не менее, зная от министерских ребят некоторые нюансы характера и способов продвижения по карьерной лестнице нашего директора, я сильно сомневался в том, что он захочет отстаивать своего протеже. Так и оказалось: Иван Степанович попытался изобразить строгость, но голос его звучал почти примирительно.
– Ладно, в конце концов, он сам виноват, что не захотел, дождется следующего выделения квартир. Но вы тоже там у меня не очень, бардак там у вас какой-то, надо парторгу сказать, чтоб присматривал за этим кооперативом, или что вы там делаете.
Я решил воспользоваться моментом, чтобы окончательно сгладить остроту проблемы.
– Иван Степанович, на самом деле у нас больше двадцати человек из числа очередников смогут получить квартиры, мы по всем показателям – лучшие в районе, да и на отработку обязательной трудовой программы многих наших людей не отвлекут, ведь мы для строителей всякие научно-технические разработки делаем, а это реальная конверсия – вы же знаете. Даже в стройкомитете Москвы удивляются нашим результатам (уж это должно было понравиться).
– С конверсией, это вы молодцы, помогайте и внедряйте. Пусть Аристарх Андреевич мне отчет даст, я его в министерстве покажу, пусть знают, что мы линию партии делом поддерживаем.
Я уж было хотел совсем обнаглеть и попросить отметить наши коллективы, но Белоносов начал набирать кому-то по красному телефону, а мне кивнул, мол, всё, давай, занимайся делом. А мне, собственно, только это и было нужно: вопрос закрыт, другие жалобщики тоже в дальнейшем получат отказ, а справедливость восторжествовала. Больше проблем внутреннего характера, связанных с движением по созданию комплекса в нашем институте не было. Вместе с профкомом были разработаны и утверждены необходимые документы, списки участников попали в коллективный договор института и были переданы в исполком. А красавец – жилой комплекс был выстроен рекордными темпами, и уже через полтора года после начала строительства мы начали выдавать ордера на квартиры. Наша система соцсоревнования работала достаточно четко, что позволило реализовать основной принцип справедливости: чем выше было твое место, тем больший выбор квартир у тебя был. Это был серьезный стимул, так что народ ходил на субботники, как на работу и проявлял активность во всех аспектах жизни движения. Наши разработки для стройкомплекса столицы были признаны выполненными и перспективными, часть их прошла внедрение в реальное производство, а деньги – более ста тысяч рублей, что было весьма приличной суммой – поступили на счет МЖК и направлены на закупку дополнительного оборудования для школы и поликлиники. Когда около восьмидесяти семей нашего института получили квартиры, я испытал настоящее чувство гордости за то, что мы сделали нашим коллективом. Правда, некоторое время пришлось прятаться от счастливых новоселов: все звали зайти в гости и «обмыть» знаменательное событие, а это могло быть опасным для здоровья с учетом количества построенного жилья. В дальнейшем мне много раз задавали вопрос о том, как нам в рамках жесткой советской системы власти удалось создать крупнейший в СССР молодежный жилой комплекс. И каждый раз я говорил на это: «Просто мы не знали, что это невозможно было сделать».
Новые времена: тупики и перспективы
Конец 80-х для оборонки стал моментом истины. А как могло быть иначе, если с одной стороны появились новые прорывные разработки и технологии, заказчики по-прежнему формировали новые заказы, а с другой – финансирование работ «усыхало», появились малые предприятия и кооперативы, через которые руководители очень быстро научились прогонять бюджетные средства и себя не забывать. Страна пыталась торговать всем, чем можно, шальные деньги стали формировать отряды «новых русских», а ученые и инженеры, напротив, получали свои деньги с перебоями. Наиболее отчаянные и предприимчивые стали уходить в свободное кооперативное плавание, кое-где образовался дефицит технических специалистов. Появилась новая мода на выборы руководителей, что в условиях командной системы, сложившейся в оборонных отраслях, в первую очередь, привело к снижению дисциплины. После сдачи «Куплета», работы по распространению наших конструкторских решений в другие разработки как-то сразу забуксовали. То есть мы еще что-то рассчитывали, проектировали, испытывали, но все это было перепевом прежних результатов. Химики так и не дали нам составы повышенной эффективности, хотя лабораторные испытания вполне очевидно показывали направления совершенствования. То же относится и к материаловедам, новые комбинированные сплавы так и не были доработаны, кое-где руководство оборонных предприятий просто распродало по дешевке запасы редких материалов через кооперативы. Перевод науки на псевдохозрасчет привел к тому, что некоторые организации – смежники из других министерств стали отказываться от дальнейших совместных разработок, надеясь, что сами смогут разработать наш узел на основании ранее проведенных исследований или данных отчетов о проведении испытаний. Заказчики стали проводить что-то типа конкурсов, где выбор исполнителя зависел не от компетентности и накопленного опыта в данном направлении науки, а от пробивных способностей руководителей. Дошло до смешного, когда заказ на совершенствование семейства наших узлов передали в НИИ атомной промышленности только из-за того, что они заявили о хорошей экспериментальной базе и пообещали провести у себя дополнительные серии испытаний за те же деньги. Кончилось все это предсказуемо: после попытки просто перенести наши разработки в новые условия и массово-габаритные характеристики, новые макеты снизили эффективность в полтора раза, заказчики были в шоке, а атомщики написали нам слезное письмо с просьбой исправить ситуацию, выделив финансирование и включив в состав соисполнителей по теме. Разбирался с ними Олег Гром и сумел выправить ситуацию, по крайней мере, требования заказчика с трудом, но выполнили. Данный случай, впрочем, никого не научил, и в последующем история стала повторяться. Практически свернул свои работы с нами ЦНИИСМ: свою часть работы мы выполнили, рабочие варианты узлов прошли все стадии испытаний, а остальное зависело от общего решения о необходимости такого класса изделий, а его-то как раз и не было. Всесильная военно-промышленная комиссия ЦК КПСС шарахалась от вводных, получаемых от высшего партийного руководства, Госплан пытался выполнить социальные обещания болтуна генсека и соответственно сокращал финансирование оборонного комплекса. Вновь началась чехарда со слияниями министерств, предприятия и организации передавались во вновь создаваемые структуры, а годами отлаженные связи разрывались. И все это происходило на фоне крушения позиций компартии и формирования новых органов государственного управления.
Своеобразным стартом нового времени для меня стало событие, казалось бы, не связанное с научной работой, но, тем не менее, знаковое. Объявленный Горбачевым «социализм с человеческим лицом», повернулся-таки и к «оборонке». Неожиданно по линии министерства пришла информация о возможности поехать в турпоездку за рубеж. Несмотря на распространенный в советском обществе тезис «курица – не птица, Болгария – не заграница», для министерств оборонного комплекса существовало жесткое правило: сотрудники НИИ и КБ за границу не выезжали, кроме особых случаев. К ним относились профильные выезды на выставки, конференции, проводимые под жестким контролем КГБ, либо командировки в страны, где использовалась разработанная военная техника, с целью оценки эксплуатационных характеристик и определения путей устранения недостатков, а также повышения эффективности. В последнем случае на время поездок сотрудникам нашего НИИ присваивались военные звания, чтобы они не выделялись среди офицеров. Так руководителю направления полагались генеральские звезды, начальникам отделов и лабораторий – полковничьи, а инженерам и научным сотрудникам – капитанские и майорские. Но теперь где-то наверху все же было принято решение о поощрении сотрудников за хорошую работу и общественную деятельность туристическими путевками «за бугор», хотя негласно пришли разъяснения, что начальники и ведущие научные сотрудники могут не волноваться – их не пропустят, как возможных носителей секретной информации. Так что молодые сотрудники, которые по замыслу особистов еще не доросли до владения важными знаниями, вдруг получили преимущество. Отбор проводили по профсоюзной и комсомольской линии, а утверждали в парткоме, так что учитывали всё. В результате в число избранных попал Чик Чирик уже в статусе второго секретаря парткома, сотрудник отдела кадров, руководитель молодежного творческого коллектива, ответственный за работу с молодыми специалистами комитета комсомола, ну и я за работу по созданию молодежного жилого комплекса. После отправки наших характеристик в министерство на рассмотрение прошло больше месяца, и, наконец, сообщили, что поездка будет в Болгарию в начале сентября. Потом мы заполняли несколько анкет, писали автобиографию, проходили согласования в различных кабинетах, а в завершении пути – были приглашены на собеседование, где неулыбчивые ребята из Комитета навязчиво предупреждали нас о подстерегающих опасностях и провокациях. Мы поменяли по пятьсот рублей на пятьсот пятьдесят болгарских левов, а кроме того закупили «стандартный набор выезжающего советского туриста»: по банке черной и красной икры, бутылку водки и банку растворимого кофе. Как донесли знающие люди, этот набор можно было продать либо за местную валюту, либо за доллары, которые можно было отоварить в болгарских магазинах для иностранцев. Ехать до курорта «Слынчев бряг» предстояло на поезде двое суток, так что в дорогу набрали еще и спиртного с консервами и прочим сухим пайком. По дороге познакомились с представителями другого оборонного министерства, которые тоже впервые готовились вкусить запретные плоды заграницы. В отличие от нас, вполне компетентных, пусть и молодых сотрудников, смежники на всякий случай сформировали свой контингент по принципу «лишь бы никто ничего не знал», так что их группа состояла из работников бухгалтерии, снабженцев, нескольких лаборанток, техников и даже тружеников пищеблока.
«Солнечный берег» поразил нас своим размахом: несколько километров пляжей и куча гостиниц, разделенных на две категории: для жителей соцлагеря и туристов из западных стран. Мы разместились в комнатах по два человека в стандартном отеле коридорного типа рядом с какими-то поляками, которые большую часть времени занимались приторговыванием женским бельем и носились туда-сюда с сумками. Уже потом мы узнали, что даже болгары презирали этих «социалистических друзей», которые прибывали к ним в битком набитых поездах, торговали всем, что продавалось, покупали у цыган дешевое золото из Турции и старались вывезти его к себе, проявляя чудеса изобретательности, из-за чего таможни пришлось даже оборудовать гинекологическими кабинетами досмотра. К русским отношение было нормальным, так как наш народ привозил с собой всякий дефицит, а потом с удовольствием тратил вырученные и обмененные деньги на дешевый коньяк «Плиска» и «Солнечный берег», местные вина и «шмотки». С момента приезда наш доблестный Чик почему-то решил заявить себя в качестве неформального лидера нашей группы и объекта подражания. Для начала он демонстративно водрузил на тумбочку портрет своего маленького сына, намекая на приверженность к семейные ценностям, потом прилично «надрался», провозгласил «полный расслабон», который в его понимании заключался в прогулках по набережной в спортивных трусах и босиком и распевании песен ансамбля «Битлз», которые он знал отрывками. Закончилось для него это действо полной «отключкой» и тяжелым утренним «бодуном». Потом очень быстро он начал активно «окучивать» в нашей группе одну из бухгалтерш из смежного НИИ, рассказывал ей, что является чрезвычайно перспективным представителем номенклатуры, и даже прикреплен к системе распределения спецталонов на продукты и дефицит. Девушка, своим слегка удлиненным лицом напоминавшая мне собаку породы колли, млела от внимания такого кадра, а Чик совсем разошелся: покупал ей подарки, дорогое вино в ресторанах, так что к концу поездки обнаружил, что потратил практически все обмененные левы, предназначенные на подарки жене и сыну, чья фотография уже давно не стояла на тумбочке. С трудом он уговорил молодого парня – лаборанта с испытательного полигона министерства продать ему немного болгарских денег, на которые купил несколько дешевеньких вещиц, я так понял для сохранения семейных ценностей. Ну а жившего с ним в одной комнате несчастного представителя наших кадров он совсем достал постоянными просьбами «погулять где-нибудь» во время свиданий со своей кралей. В общем, Чик веселил меня своим напыщенным идиотизмом все время поездки.
После отдыха на побережье, нас провезли по городам Болгарии, каких-то эксцессов не было, тем более что мы сразу вычислили прикрепленного к тургруппе штатного «наблюдателя» от органов: он единственный записался на абсолютно все экскурсии, которые предлагали. Соответственно с ним все старались вообще не пересекаться и не общаться. Возвращались мы из Софии, получив заряд впечатлений от «ненашей» жизни, прикупив кое-чего для семьи и коньячка для себя. В институте после поездки всё-таки разразился скандал: Чик не нашел ничего лучше, как принести фотографии из Болгарии в лабораторию, где работала его жена. Все смотрели, а представитель номенклатуры давал небрежные комментарии, но вдруг какая-то язвительная бабёнка, изобразив наивность, спросила: «А что это за дамочка везде с вами рядом, Эдуард Романович?». Повисла тяжелая пауза, Чик покраснел и постарался свернуть разговор, его жена метала молнии глазами, видимо вспомнила о привезенных откровенно дешевеньких подарках. Потом был семейный конфликт, Чик даже собирался развестись, но ему намекнули на вредность такого решения для карьеры, так что пришлось «перспективному» кадру зализывать болгарские раны и каяться. Остальные же мужики из группы потом при встрече часто смеялись, вспоминая незадачливого номенклатурного героя – любовника и его бухгалтерскую Дульсинею. После нашей первой поездки последовали еще несколько туров для сотрудников в Болгарию и Румынию, так что «железный занавес» стал для нас потихоньку приподниматься.
Выборы
Вот и задули с запада «ветры свободы», которые пустил в нашу страну неутомимый сокрушитель тоталитаризма Горбачев, причем никто не хотел различить в них ни запахов американских гетто, ни вони безработных кварталов стран «третьего мира». Наоборот, чем меньше становилось товаров и продуктов, тем больше блаженных рисовало себе красивые миражи и обсуждало их на всех углах. Дабы поддерживать этот самообман рождались различные прожекты, например «проведение первых демократических выборов» в Верховный Совет СССР, который в текущем моменте рассматривался как некий противовес всесильности Коммунистической партии.
Как-то после очередной «конверсионной» командировки, Быков позвал меня попить пивка, ну и заодно поговорить о наших делах. Будучи человеком очень активным, Сергей Викторович в рамках начавшихся внутрипартийных дискуссий стал видимо задавать слишком много вопросов, так что коммунистические вожди нашего институтского «разлива» с радостью спровадили его руководителем одной из окружных комиссий по выборам в Верховный Совет. К этому времени мы уже заселились в квартиры молодежного жилого комплекса и достаточно активно занимались развитием самоуправления на районном уровне, кроме того успешно продвигали научно-технические разработки в нашем НИИ, а взрывная разделка в рамках «конверсии» уже претендовала на отдельное существование в рамках проектов помощи народному хозяйству. Так что новый успешный социальный опыт у нас был, и после второй кружечки, Викторович предложил мне поучаствовать в выборах в Верховный Совет страны. Мол, грех пропустить такое мероприятие и не постараться заявить о себе. И был в этих разговорах Быков весьма убедителен, ну а мне, переполненному идеями о реальном самоуправлении, набравшемуся опыта в деле организации народных масс, разработке всяких документов и отстаивании своих взглядов в жестких условиях «эмжековских» собраний и дискуссий, показалось интересным выйти на новый уровень социальной активности, причем сразу самый высокий. Сергей Викторович взялся «провентилировать» вопрос участия в выборах на районном уровне и в руководстве института, ну а мне предстояло проговорить инициативу со своими соратниками по МЖК с точки зрения возможной будущей поддержки. К этому времени Оргкомитет комплекса переродился в новую форму Добровольного общества жителей со своими руководящими структурами, в которые я вошел уже как полноправный абориген.
Ситуация с выборами оказалась следующей: как это часто было с инициативами Генсека, изначально в массы был брошен лозунг о «демократических и свободных выборах», который совсем перекосил сознание низового партийного аппарата: с одной стороны, обеспечения руководящей роли партии в новом составе Верховного Совета никто не отменял, с другой – КПСС стремительно теряла и моральный и реальный вес в обществе, так что появление новых и нежелательных кандидатов в депутаты на протестных настроениях, было вполне возможно. Когда стало понятно, что в каждом округе может появиться несколько десятков претендентов, решили ограничить сам процесс выдвижения, указав, что кандидатов могут выдвигать только зарегистрированные партии, профсоюзы и коллективы предприятий и организаций. На местах же напуганные парткомы стали давить на советские органы, которые под страхом увольнения старались отклонить как можно больше «несистемных» и «неодобренных сверху» выдвиженцев. Кроме того, было придумано промежуточное сито: окружное выборное собрание, которое должно состоять из представителей организаций и предприятий, выдвинувших или поддержавших кандидатов в депутаты. Стоит ли говорить, что одобренные райкомом партии генерал-лейтенант армии и директор крупного НИИ и регистрацию прошли спокойно, и на десятках встреч отметились. Мою же кандидатуру долго «мурыжили», не зная, может ли выдвигать своего кандидата объединение жителей молодежного комплекса, так что пришлось для верности получить официальное выдвижение от коллектива школы нашего микрорайона. Все эти коллизии привели к тому, что официально в райисполкоме меня зарегистрировали в последний день предвыборной кампании, так что я не смог получить поддержку даже коллектива своего института. Таким образом, на окружном собрании среди голосующих у меня была поддержка всего десяти представителей нашей школы из примерно семисот делегатов. Состав кандидатов в депутаты был пестрым: помимо уже указанных, в собрании участвовали: выдвинутый строительным кооперативом директор (а как же – веяние времени), известный цирковой артист, который проживал в нашем районе и только начал практиковать свою методику лечения позвоночника, «штатный» советский выдвиженец и на то время местный депутат, работавший слесарем на орденоносном заводе, а также самый опасный для власти – неформальный лидер и борец за экологию из самого крупного и неблагополучного микрорайона, примыкавшего к нефтеперерабатывающему заводу, с харизматичной фамилией Бойцов. Последний весьма удачно оседлал модную тему защиты окружающей среды и сумел получить поддержку нескольких организаций у себя в Коротеево, а пришедшая на собрание группа его поддержки была самой возбужденной и крикливой. Окружное выборное собрание проходило в районном Доме культуры и резко контрастировало с привычными форумами. Мы – кандидаты – сидели на сцене за столом, на первом ряду и в проходах места заняли колясочники и другие травмированные и больные люди, которые только что не молились на своего гуру – циркового артиста. Боевые представители Коротеева заполнили галерку, а в середине зала сидели направленные райкомом группы поддержки правильных кандидатов. Мои представители школы просто растворились в этом заполненном до отказа зале, так что пришлось бороться на поле соперников.
Само мероприятие состояло из нескольких частей: выступления кандидатов, ответов на вопросы из зала, принятия решения о количестве участников выборов и голосования за понравившихся, из которых по большинству набранных голосов отбираются участники выборов. Я оказался между циркачом и депутатом – слесарем, а выступал по жребию тоже в середине действа. Каждый выбрал свою манеру общения с народом: генерал с директором и мой «штатный» сосед читали отпечатанные речи, столь хорошо знакомые нам по всяческим официальным мероприятиям, кооператор косноязычно и натужно поведал про беды нарождающихся частных предприятий, но народной благосклонности не снискал, Бойцов обрушился на власти, не заботящиеся о здоровье жителей, под одобрительные выкрики своей клиентуры, а цирковой артист под столь же громкие аплодисменты пообещал поднять на ноги всю страну в прямом и переносном смысле слова. Я говорил без бумажки и коснулся тех аспектов, в которых успел хорошо разобраться: развитии новых форм социальных проектов, самоуправления жителей, конверсии оборонки и внедрения научных результатов в народное хозяйство. Более интересным был этап ответов на вопросы, среди которых попадались и весьма острые. Официальные кандидаты отвечали в соответствии с линией партии – скучно и ссылаясь на выданные в райисполкоме шпаргалки по состоянию дел в районе. Кооператора вопросами забили окончательно, называя «жуликом» и «капиталистом». Бойцов вместо ответов под одобрительный гул сторонников бросал собравшимся лозунги очищения Москвы и борьбы с грязными предприятиями. Заслуженный слесарь с трудом улавливал смысл вопросов в присланных записках, и мне пришлось разъяснять ему, что значит «инфраструктура района». Циркач – целитель также с большим трудом отбивал наскоки людей из зала, а отвечал еще хуже, так как оказался очень косноязычным. Но, видимо по подсказке советников, которые его уже тогда сопровождали, выбрал очень интересную тактику поведения: любой непонятный вопрос начал называть «провокационным» и «заданным с целью дискредитации», при этом присутствующая группа поддержки на колясках и без начинала громко кричать о давлении на их протеже. После выступлений и ответов решался очень важный вопрос: сколько кандидатов будут участвовать в выборах. На нескольких аналогичных мероприятиях в других районах Москвы были приняты революционные решения о том, чтобы все кандидаты участвовали в выборах независимо от места, занятого на собрании. Здесь же сторонники продвигаемых райкомом генерала и директора НИИ составляли практически половину зала, а к ним неожиданно добавились люди из группы поддержки артиста цирка, которые надеялись, что он обойдет записных лидеров. Так что большинством было принято решение выбрать только двух кандидатов на одно место депутата, хотя и разрешалось голосовать за несколько кандидатур. Ну а когда огласили результаты голосования, оказалось, что выдвиженцы райкома опередили и циркача и Бойцова, следом за которыми расположился я, набрав почти двести голосов, что можно было считать успехом с учетом того, что количество членов моей группы поддержки было в двадцать раз меньше. В целом все действо закончилось глубоко за полночь, благо до дома мне было всего пятнадцать минут пешком. Я шел по ночной зимней Москве и думал, что опыт создания МЖК не прошел даром, а участие в выборах воспринималось как интересный факт будущей жизни, в которой должно быть место и научно-исследовательским и социальным экспериментам. При этом неудачи тоже становятся очередными ступеньками самореализации, закаляющими и заставляющими думать и внутренне мобилизовываться.
Утром в институте мы с Быковым обсудили ход собрания и решили, что наша авантюра оказалась вполне удачной с точки зрения заявления о себе и нашем молодежном комплексе. Возможно, это событие неожиданно ускорило еще один застарелый процесс. Дело было в том, что как достаточно активный человек и член комитета комсомола института, я несколько лет стоял в своеобразном списке на вступление в ряды КПСС, а последние года два – вообще возглавлял его. Сохраняя незыблемым замшелый постулат о руководящей роли пролетариата, «ум, честь и совесть нашей эпохи» только представителей рабочих профессий принимала в свои ряды без ограничения, а вот для «гнилой интеллигенции» создавалась очередь. Кроме того, если ты не попадал в партию за время пребывания в комсомоле, возможность стать коммунистом вообще сходила на нет. Так что я пребывал в пресловутом списке практически с момента прихода в наш НИИ. Вокруг этой очереди постоянно закручивались интриги, каждое подразделение старалось продвинуть в партию «своего» сотрудника, используя связи в руководстве, парткоме, месткоме и прочих структурах. Иногда заключались соглашения об уступке очередности на каких-то условиях, своеобразные размены, о которых кандидаты на получение заветной анкеты райкома могли даже не знать. Я же, даже находясь на первом месте в списке, сторонился закулисных игрищ, времени на все и так не хватало. Был даже совсем забавный момент, когда я из-за болезни не пришел на работу в пятницу, а в понедельник узнал, что (вот ведь какая жалость), именно в мое отсутствие вдруг срочно пришел запрос из райкома, и пришлось дать им другую кандидатуру для вступления в партию, которую просто протащил замсекретаря партбюро направления. На мой вопрос, о том, что можно было бы мне и позвонить ради такого случая, он только забегал глазками и начал мямлить что-то о том, что уж в следующий раз обязательно сделает все, чтобы я прошел (знал ведь, хорек, что следующий шанс мог случиться и через год, и через два). В насыщенной жизни последнего периода, в котором наука, конверсия и МЖК практически не оставляли времени на всякие иные заботы, я уже стал забывать об околопартийных интригах, тем более, что КПСС стремительно теряла свой авторитет и разваливалась изнутри рвущимися к власти функционерами. Пока мы создавали МЖК, партия внимательно приглядывала за выбивающейся из привычного хода жизни инициативой, а вот теперь по внутренней традиции видимо решила внести элементы управления слишком самостоятельным движением. А сделать это было проще всего через конкретного человека, крепко скрутив его узами так называемой «партийной дисциплины». Видимо поэтому, сразу после участия в выборах, меня вдруг срочно вызвали в партком института и фальшиво – торжественно поздравили с решением рекомендовать мою кандидатуру на вступление в ряды партии. Я изобразил радость и направился в райком КПСС, где получил кучу бумаг и наставлений по процедуре. Целый месяц я участвовал во всяких собраниях и заседаниях, рассказывал о себе и отвечал на вопросы, получал рекомендации, делал выписки, строчил заявления и ожидал в коридорах необходимые согласования и подписи. Завершало же этот процесс мероприятие, называемое нами «комиссией старых большевиков», где кандидат в члены партии подвергался «просвечиванию» на предмет знания истории КПСС и правильного понимания «текущего момента». Это было непростое упражнение с учетом того, что ветераны и сами не могли понять директив, которые привносил в партстроительство неутомимый болтун Горбачев. В общем, после всех этих приключений, я стал кандидатом в члены КПСС, чтобы через год, пройдя новую практически такую же процедуру, влиться в партийные ряды полноправным членом.
Примерно в то же время при райкоме комсомола сформировалась очень активная группа молодежи из различных предприятий и организаций района. В какой-то момент мы решили назвать это неформальное объединение «Созидание», намекая, что в нем должны создаваться и реализовываться различные проекты и инициативы, начиная от ветеранских афганских клубов до массового участия в выборах всех уровней. Я с радостью влился в эту группу, тем более что мой опыт оказался очень востребован.
Уже через год стартовали новые выборы в советы сразу трех уровней. На республиканских мы решили поддержать Бойцова, который к тому времени стал признанным лидером Коротеева, так что создавать в районе внутреннюю конкуренцию было ни к чему. Я же решил участвовать в выборах в новый состав Моссовета по округу, который примыкал к нашему молодежному комплексу. За прошедший год в жизни страны многое поменялось: прошла знаменитая партконференция с выступлением – покаянием Ельцина, кругом и на всех уровнях проходили дискуссии (бесконечные и бестолковые), повылезали из всех щелей «кухонные борцы с властью», объявили себя демократами и «будущим» страны. Опасаясь народного недовольства, люду подбросили объект для ненависти – Сталина сотоварищи, а для приманки – «социализм с человеческим лицом», приправленный ранее не печатавшимися книгами и открывшимися музыкальными границами. Откуда-то появились националистические объединения типа «Памяти», призывавшие восстановить монархию и очистить матушку – Русь от иноверцев. На этом фоне сформировался список кандидатов в депутаты Моссовета в моем округе: возглавил его второй секретарь горкома КПСС, далее шел директор стекольного завода, военный пенсионер – активист клуба ветеранов, доктор – анестезиолог из соседнего района, водительница трамвая – депутат райсовета нескольких созывов (аналог слесаря – депутата из моего прошлого опыта), ну и я. Окружные собрания в этом случае не предусматривались, так что до выборов дошли все, однако открылись интересные моменты. Второй секретарь МГК не особо утруждал себя агитацией и встречами с народом, за него трудились видимо специально выдвинутые отставной военный и тетушка – депутат, которые агитировали не за себя, а за видного партийца. Как-то я случайно узнал, что неутомимые активисты собрали большой зал районной школы из представителей коммунистов местных предприятий и пенсионеров. Грех было не воспользоваться такой возможностью поучаствовать в мероприятии. Приехал на него и второй секретарь, как положено на черной «Волге». Надо было видеть, как вытянулись лица организаторов, когда я вышел на сцену и тоже попросил возможность выступить перед уважаемым собранием. Штатная «депутатша» попыталась выгнать меня с позором, сославшись на то, что это собрание членов партии, но я (вот и пригодилась новая «корочка») указал на свое полное право участвовать в мероприятии, а к тому же, в соответствии с законом о выборах, могу агитировать за себя перед собраниями жителей. При этом я обратился прямо к тому, ради кого все это организовывалось, поставив его в неудобное положение: либо согласиться с моим присутствием, либо нарушить партийные и советские законы. Партбосс дал отмашку своим клевретам успокоиться, митинг прошел нормально, я выступил и ответил на вопросы хоть и без аплодисментов, зато почувствовал интерес зала и определенную симпатию. После собрания меня окружили весьма агрессивные тетки пенсионерки, которые попытались пристыдить «зарвавшегося юнца», посмевшего выступить оппонентом такому высокопоставленному коммунисту, но я быстро их укоротил, рассказав о своем вкладе в социальную жизнь района, и пригласив посмотреть, какой красавец – комплекс мы построили. Еще интереснее прошла официальная встреча выдвиженцев с жителями района. Второй секретарь не стал в нем участвовать, сославшись на дела государственной важности, директора местного стекольного завода просто уничтожили жители из-за того, что его предприятие уже давно отравляет им воздух, а вот приехавший доктор удивил. Он производил впечатление неадекватного человека (может – из-за доступа к сильнодействующим веществам?), а тут вообще объявил себя жертвой партийного заговора, намекая, что все остальные имеют отношение к КПСС. Далее он устроил целое представление, объявив, что власти собираются построить 30 (!) атомных станций вокруг Москвы, и он уже физически пострадал на митингах против этих планов, потом съехал на экологию, борьбу с привилегиями и засилием коммунистов, призвал на защиту притесняемого Ельцина и нарождающейся группы демократов. Надо отдать должное, психопатические личности умеют «заводить» народ, тем более, когда он сам готов обманываться. Я выступал после него и попытался донести до присутствовавших, что строительство такого количества АЭС – это абсурд, а закрыть все предприятия для улучшения экологии конечно можно, но где тогда работать москвичам. По реакции зала, я впервые ощутил, что люди готовы голосовать за кого угодно, лишь бы против партии и властей. Предвыборные расклады нашли свое отражение и в наглядной агитации: я на деньги, выделяемые кандидатам, заказал листовки в институтской типографии, ну и сам их расклеивал со своими друзьями, зато все подъезды и почтовые ящики были обклеены и завалены агитматериалами партбосса и, как ни странно, анестезиолога, причем у последнего ярко выделялись лозунги «Долой» и красовались надписи: «Демократическая Россия поддерживает борца с режимом» с факсимиле лидеров этой фракции в Верховном Совете.
В день выборов я находился на участках голосования. Неугомонная группа поддержки второго секретаря МГК, наблюдавшая за ходом голосования продолжала верить во всемогущество партии и уверяла меня, что их протеже выиграет и поставит нас на место. Но по мере поступления результатов подсчета бюллетеней стало понятно, что никто не набирает больше половины, а представитель демократов и я опережаем функционера. Так все и завершилось, потом был назначен второй тур голосования через две недели. Весь этот период обрадованные демократы заваливали жителей округа агитками «Демократической России», а у меня и плакатов не осталось, да и средств на дополнительное изготовление не было предусмотрено. Райком после конфуза партийного босса вообще потерял интерес к нашему округу (а вот выговор за провал видимо получил), так что протестные настроения возобладали и я проиграл четыре процента во втором туре голосования. Зато члены нашей молодежной группы «Созидание» получили более десятка мандатов депутатов райсовета, один – Моссовета, а Бойцов прошел в Верховный совет РСФСР. Так завершилась еще одна весьма интересная и поучительная страничка моей жизни, и можно было сосредоточиться на науке и производственной деятельности, однако страна уже пошла вразнос, а распад привычного образа жизни становился все более необратимым. На предприятиях и организациях вспыхивали дискуссии, где-то начались собрания по выбору руководителей, что для оборонки имело негативные последствия, так как выбирали не самых сильных организаторов или ученых, а наиболее лояльных к коллективу. В результате новые «генеральные» не имели авторитета ни у сотрудников, ни у чиновников профильных министерств. Партийные комитеты теряли авторитет, постоянные противоречивые указания «сверху» привели к тому, что секретари первичных организаций вообще потеряли ориентиры своей деятельности, а многие мгновенно «перекрасились», и, по сути, работали на разрушение сложившейся структуры управления. В этой ситуации оживились советские органы, исполком райсовета стал во многих вопросах даже круче райкома партии. Пользуясь моментом, мы через наших новых депутатов из объединения «Созидание» пролоббировали создание Комитета по делам молодежи в составе исполкома. Именно в него переместился центр политической и социальной активности различных неформальных объединений.
Исход
«Оборонка» входила в 90-е тяжело, инициированные изнутри процессы распада государственной машины нарастали, ложные лозунги будоражили людей, складывалось ощущение какого-то массового самоубийства. Началась кадровая лихорадка в руководстве: знаменитый министр, получивший в свое время проблемную отрасль и выведший ее в мировые лидеры по многим перспективным разработкам, проявил отсутствие гибкости и на заседании ЦК КПСС прямо заявил болтливому генсеку, что проводимые им реформы и конверсия губят оборонный комплекс. Традиции жесткой управленческой вертикали, прошедшие закалку в «горячих» и «холодной» войнах, начали отвергаться, а навязывание производства товаров народного потребления предприятиям ВПК оказалось неэффективно по экономическим критериям. Обидчивый «лучший друг немцев», считавший себя специалистом во всем, воспринял критику, как подрыв авторитета, а партийные чинуши дружно накинулись на чиновника «старой формации, не понимающего сути перестройки». Так на место человека – гиганта мысли и дела пришел вполне послушный директор завода с Урала, привыкший «давать и выдавать». На руке нового министра красовалась наколка «Боря», что свидетельствовало о непростом жизненном пути, но насколько этот факт являлся аргументом для занятия столь высокой должности – вопрос. Потом Горбачев отомстил непокорному ВПК в чисто чиновничьем стиле: отправил в течение короткого времени нескольких наиболее авторитетных руководителей на пенсию, урезал финансирование (конечно же, под благовидным предлогом дополнительных вливаний в «социалку»), объявил о возможном слиянии ряда оборонных отраслей. Чиновники всех уровней переполошились и стали усердствовать в «проведении линии партии» с повышенным энтузиазмом.
Мы практически сразу почувствовали изменение курса: работы по совершенствованию первого изделия нового класса были свернуты, а все наши предложения – отложены в дальний ящик. Главному конструктору намекнули, чтобы радовался Госпремии, а дальше вопрос только в объемах выпуска. Работы по совместной теме с ЦНИИСМ были практически свернуты, хотя найденные решения могли дать новую жизнь испытанным, но устаревшим ракетам. По инерции мы еще проводили модельные эксперименты, написали несколько статей, получили свидетельства на изобретения. Защита докторской диссертации Виктором Михайловичем прошла гладко, даже наши яростные оппоненты из отдела эффективности были вполне мирными. Я тоже стал прописывать элементы своей будущей кандидатской, тем более что практически все мои статьи хорошо укладывались в нее, как отдельные главы. Общественно – политическая активность позволила установить различные связи на районном и городском уровне. Неожиданно большое количество квартир, которые получили сотрудники нашего НИИ, тоже было отмечено: меня срочно ввели в состав профкома института ответственным за жилищную работу, надеясь на связи с депутатской комиссией и районным исполкомом. В этой многовекторности продолжение научной карьеры уже не выглядело единственным и перспективным путем в будущее, особенно с учетом того, что в семейном плане мы с Анечкой тоже выдали «ударную пятилетку», достигнув почетного, но затратного и беспокойного статуса «многодетной семьи».
Новые формы хозяйствования активно внедрялись в нашу жизнь: вокруг райкома комсомола и нашего МЖК как грибы росли кооперативы, внедренческие центры и малые предприятия, которые на посредничестве зарабатывали неплохие деньги, превышавшие наши институтские оклады. Получалась парадоксальная ситуация: чем меньше выделялось средств по основной работе, тем больше можно было получить на стороне, просто проведя ряд работ через «новые субъекты экономики». Первыми из института начали уходить комсомольцы, которые пришли на работу недавно, либо те, кто не имел особых научных перспектив. Им по большому счету нечего было терять, а вот выловить кое-что в мутной реке перемен казалось возможным. В сложном положении оказались молодые специалисты, которые только что защитились, либо, как и я, активно доделывали свои диссертации. На окончание и оформление работ, их рассылку и сбор отзывов, проведение предварительных обсуждений необходимо где-то полтора года, но ситуация с финансированием стремительно ухудшалась, начинались перебои с зарплатой, так что каждый оказался перед выбором: как выживать, на что содержать семьи, и на какое направление выруливать в будущем.
В этих условиях руководители предприятий и организаций вели себя по-разному. Наш основной партнер – КБ «Монолит» умудрился оформить на себя право на заключение прямых контрактов с зарубежными партнерами и стал поддерживать свою деятельность, продавая за границу все, что можно. Кто-то организовал при своих конторах множество малых предприятий и прогонял через них договора на выполнение различных работ, а производственные мощности использовал для выпуска товаров народного потребления или оказания услуг. Наш Белоносов, даром что членкор Академии наук, не нашел ничего умнее, чем использовать территорию института под складское хранение товаров и продуктов. Вся эта деятельность шла через фирму его сына, ну а в качестве рабочих рук подключались ребята, руководимые всепроникающим Кошубой. Потом были попытки производить бытовую химию и парфюмерию, а также собирать компьютерные приставки, но они провалились из-за плохого управления, высоких накладных расходов, и элементарной жадности директора. От безысходности в нашем доблестном НИИ резко упала дисциплина, и расцвело пьянство. В принципе и раньше народ «потреблял» довольно много и часто, но меру и место все знали. Теперь же это происходило совсем по-другому: в 11 часов начинали продавать спиртное, а к обеду значительная часть мужиков была уже «в хлам». Я не ханжа, и пьяный инженер особо ничем не отличается от сапожника, но когда беспросветным алкогольным саморазрушением начинают заниматься кандидаты и доктора наук, начальники ведущих лабораторий и отделов, лауреаты госпремий и ведущие конструкторы, мыслью и талантом которых обеспечивалась обороноспособность страны, это действительно страшное зрелище.
У меня было несколько разговоров с Монаховым, он убеждал доделать кандидатскую, нажимая на то, что у нашего направления есть перспективы внедрения разработок в новые носители, обещал подключить знакомых из Академии наук для рецензирования. Но события в стране закручивались по такому сценарию, что становилось понятно: системное разрушение оборонного комплекса продолжится. В какой-то мере мне было проще, ведь значительную часть времени в последнее время я занимался работами в разных проектах молодежного жилого комплекса, районных и городских властей. Участие в выборах позволило приобрести определенный авторитет и связи, и, может быть, поэтому мне предложили стать заместителем руководителя комитета по делам молодежи райисполкома. Уровень предложенной зарплаты был выше, чем в НИИ, а кроме того открывались возможности реализации нескольких интересных идей в социальной сфере и бизнесе. Я понимал, что это будет разрыв с отраслью и наукой, и, скорее всего, навсегда, так что принимал решение тяжело, взвешивая аргументы «за» и «против». Потом были разговоры с Виктором Михайловичем и Аристархом, но что они могли сказать, когда и сами не знали, что будет с нашей тематикой. То, что я уходил в органы советской власти, в определенной степени помогло довольно быстро оформить все документы. Заканчивался девяностый год и начинался девяносто первый, который окончательно перекроил жизнь страны. Но еще долго, как символ оставленной и, возможно, лучшей части моей жизни, я вспоминал архив института и свой большой чемодан с рабочими тетрадями внутри. Там в концентрированном виде хранились мысли, труды, успехи и неудачи и мои, и моих соратников – все то, что мы честно отдавали своей стране и «ее величеству науке».
Послесловие
Наука сделала нас богами раньше, чем мы научились быть людьми.
Жан Ростан
Все-таки интернет – заразная вещь. После работы и ужина так и тянет нажать кнопку, щелкнуть раз, два, и вот уже информационная разноцветная шелуха закручивается вокруг тебя, меняя картинки и тексты. Глаз привычно выхватывает из потока заголовки: «Война в Сирии…», «ИГИЛ…», ВКС России…», «Уничтожение боевиков…». И вдруг одна картинка будто остановила калейдоскопную круговерть: на ней в окружении песчано-безжизненного ландшафта, окруженный какими-то веревками и тряпками лежал и отражался солнечными зайчиками некий предмет алюминиево-серебристый и до боли знакомый. Да, это был он – первый в мире боеприпас подобного класса, отмеченный государственной премией и ставший неотъемлемым субъектом моей научной молодости. Текст с броским переводным заголовком: «Русские применили запрещенное оружие» сообщал агрессивно и по-журналистски поверхностно, что самолеты России атаковали исламские группировки неизвестным оружием, которое уничтожает бронетехнику. Судя по ссылкам, сообщение проделало длинный путь по СМИ Штатов, Японии и Европы, обрастая комментариями о несоразмерной агрессии русских воздушно-космических сил. Тут же нашлось и арабское видео очень плохого качества, в котором разглядывался силуэт танка, над которым вдруг возникали разрывы, после чего он сам взлетал на воздух под отчаянные вопли исламистов. По ссылкам я нашел еще несколько фотографий, которые не оставили сомнений: не прошло и несколько десятков лет, как я увидел в действии наш боевой элемент.
И тут же меня накрыло: «Боевая часть хищно посверкивала…». Под горло подкатил комок, а память выхватывала из прошлого все новые и новые сюжеты: вот Монахов, невысокий и по-домашнему кругленький в полигонном теплом брезентовом комплекте и сапогах с овчиной внутри вышагивает с трубкой холодного прицеливания, вот Гром, проверяющий качество заливки нового состава в полунатурные макеты, вот Витька, приматывющий изолентой заряд в бронебашне, и пошла, пошла череда других моих соратников, вызывающе молодых, полных энтузиазма и еще не подозревающих, что уже скоро страна просто выбросит их в водоворот от крушения громадной империи, раскраиваемой родства и себя не помнящими людьми, требующими «хлеба и зрелищ», а также некую придуманную «свободу», муляж которой они получат, но при этом потеряют уважение к себе и окружающим, а также уверенность в завтрашнем дне. А тогда эти люди из моей памяти просто делали свое дело, упрямо и тяжело, подвергаясь вполне реальным опасностям, чтобы спустя почти три десятка лет их труд, талант, мысли материализовались в яростный и бессильный вопль наших врагов. Это было СЛУЖЕНИЕ своей Родине, без пафосных заявлений, политических лозунгов, требований благ и наград. Они до последнего надеялись, что и страна будет выполнять свои обязанности честно, тем более, что особых затрат от нее не требовалось – только уважение к квалификации, образованию и нелегкому труду. А потом они уходили – молча и безнадежно – из науки, работы и даже жизни, спиваясь, опускаясь, но продолжая верить фразе главного героя фильма «Девять дней одного года»: «Мысль остановить нельзя». И понадобилась почти четверть века безвременья, чтобы мы осознали, сколько было утрачено.
Я пошел на кухню, достал бутылку водки и два стакана, налил в них до половины, один накрыл по традиции куском черного хлеба, а второй опрокинул не закусывая и даже не чувствуя обжигающую волну, которая только обострила воспоминания, и не сдержала навернувшиеся слезы, благо домашних не было. Странное чувство гордости и горечи одновременно заполнило меня полностью, а в голове рефреном звучал прорвавшийся сквозь годы голос Монахова, повторяющий: «Ты да я – один п/я».
Москва 2017 г.
;
Оглавление
Технилище
Предисловие или Мужество, Воля, Труд,
Упорство……………………………………………….......... 4
Объекты Школы. Технилище монументальное или Могила, Вырытая Трудами Ученых……………………................... 8 Технилище экспериментальное или Мать Вашу,
Технологии Учите…………………………………….......... 15 Общаги или Место Выживания в Тяжелых
Условиях………………………………………………..........19
Субъекты Школы……………………………………………32
Серёги или Моих Воспоминаний Тихий Уголок...32 «Фигура» или Математика Верховодит, Талант
Уходит…………………………………………………..........38
Самородок или Моментов Возмужания Тяжелые
Уроки…………………………………………………………40
Потомок Чингиз-хана или Меняем Всяких –
Тупых и Умных………………………………………………44
Роман Иванович или Магия Возникшей Тяги к
Учебе…………………………………………………………47
«ВундерЛев» или Мастерская Высоколобых
Технических Умов……………………………………..........52
Боб или Москва Верит Талантливым и Умелым…55 Фантаст или Мысль, Ворвавшаяся в Туманность
Увлечения……………………………………………………60
«Ариец» или Мужчины Высшего Товарного
Уровня…………………………………………………..........62
Никитин или Миссия Выполнима: Трагедия или
Преподы или Мы Вас Тут Угробим………………70 Материя Школы. Традиции и обычаи или
Мемориал Вековых Традиций и Устоев…………………..78
Комсомол или Можно Все Только Ударникам……………81 Черчение или Мазохизм как Высшая
Трансформация Усидчивости………………………88 Практики или Мучения Высоких Технических
Умов…………………………………………………….........91
Стройотряды или Мощным Войдешь, Тощим
Уйдешь…………………………………………………........97
Картошки или Мама, Вышли «Трешку» –
Умираю…………………………………………………......105
Джинсы или Модный и Великий Трущийся
Уравнитель…………………………………………………112
Питие мое или Мало Выпьешь – Трудно Учиться…116 Музыка или Мелодии, Взрастившие Технических
Умельцев…………………………………………………...121 Объективность романтическая или Мыслей
Вожделеющих Трудно Устоять………………………128 Спорт или Можно Вылететь от (без) Тренировок
Упорных……………………………………………………134 Кафедра или Мастерская Выдумывания
Тактических Устройств………………………………… 139 Ты слышишь, как грохочут сапоги…или Мыслей
Военных Труды и Утехи………………………………145 Диплом или Маленький Выхлоп Титанических
Усилий………………………………………………….......152
Заключение. Думы легкие или Мать Восьми
Технических Университетов…………………………...157 Думы нелегкие или Могущество Восстановят
Только Умные………………………………………….......162
Приложение………………………………………..............165 Гимн МВТУ (на мотив известной песни
Городницкого «Атланты держат небо»)…………………166
И еще один гимн – кафедры М-6 (версия для печати): (на мотив «Артиллеристы, Сталин дал
приказ…)……………………………………………….......167
Кафедра КИС
Вместо предисловия………………………………………168
Пролог. Август. Юбилей…………………………………169
Начало октября. Подмосковье……………………………184
Декабрь. Перед зачетной неделей………………………...192
Июль. Жара………………………………………………...207
Перед Новым Годом………………………………………222
Весна. И этим всё сказано…………………………………235
И снова полевой сентябрь…………………………………251
Конфликт…………………………………………………...268
Новые горизонты…………………………………..............278
До свидания, alma mater……………………………295 Краткий словарь сокращений и подзабытых
терминов……………………………………………………303
Ты да я – один п/я
Пролог……………………………………………………...306
Часть первая. Начало………………………………………313
«Восьмерка» и её обитатели………………………………313
Бронебашня………………………………………………...335
Колхоз………………………………………………………342
Полигон. Румяново………………………………………...352
Неукротимая………………………………………………..357
Баллистическая трасса. Горлово…………………………..363
Часть вторая. Становление………………………...............368
План – график………………………………………………368
Новосибирск. Академгородок……………………………..375
Полигон. Краснолесье……………………………..............384
Межведомственное совещание……………………………389
Конференция. Пенза……………………………………….394
Натурные испытания. Румяново…………………………..399
Хвостовск – город контрастов…………………………….405
Перестройка………………………………………...............412
Любовь…………………………………………………….. 426
Динамический стенд. Горлово……………………………442
Полетные испытания. Румяново…………………………..447
И все-таки мы – первые……………………………………454
Часть третья. Ветры перемен……………………...............456
Конверсия…………………………………………..............456
МЖК, или параллельный мир…………………………….481
Новые времена: тупики и перспективы…………………..492
Выборы……………………………………………………...499
Исход………………………………………………………..511
Послесловие………………………………………………...516
Мотив Вячеслав
ТЫ ДА Я – ОДИН П/Я
Подписано в печать 06.10.2021 г.
Объем 30,3 уч.-изд. л. Формат 60х84/16. Бумага офсетная.
Тираж 100 экз. Заказ №6186.
Отпечатано «Новый формат» (ИП Колмогоров И.А.). 656049, г. Барнаул, пр-т Социалистический, 85, тел.: (3852) 36-82-51, 8-800-700-1583, nf-kniga@yandex.ru,
сайт: типография-новый-формат.рф
© Copyright: Вячеслав Мотив, 2022
Свидетельство о публикации №222082400670
Свидетельство о публикации №222082400670
Рецензии