Последняя радость

                Старая  деревня  давно  померкла и  онемела: ни  грубого,  делового говора мужиков, ни бабьего, суетливого  гула,  ни   звонкого   смеха детей,  ни лая  собак, ни  беготни домашней живности, ни  громких вскриков петухов.  Только щебет птиц в гробовой тишине, да шуршание ветра в высокой, заполонившей всё  траве.   Деревенские  старики повымерли,   молодежь давно  разъехалась в поисках лучшей жизни  по большим городам,  да   по заграничным весям,  а покинутые дома  с каждым годом темнели  ликом  и  все ниже    клонили  свои грустные,  обветшавшие головы  к земле.   Земля же  все гуще и гуще зарастала  крепким, непролазным, высоким   бурьяном.  Лишь несколько домов, а вернее  всего  четыре,  ещё дышали жизнью.  Дышали на ладан.  В трех  покосившихся домах  доживали свой век  три  таких же ветхих, как их дома, старушки,  которым  было уже хорошо  за восемьдесят, а в  четвертом  жил дед  Матфей,  девяносто двух лет отроду.   Для всех  четверых     было огромным  благом, что  они могли ходить "на своих ногах".    Иначе, почитай, последняя беда...   Друг ко  другу старушки и старик захаживали нечасто, разве в случае крайней необходимости,  поскольку жили в разных концах деревни,  а старческая немощь все нарастала.  Торговая лавка приезжала  в деревню   раз в месяц,  но и там  старожилы  не встречались:  водитель (он же продавец)  привозил старикам пенсию,  разносил продукты и заказанные лекарства  по домам, одновременно записывая в блокнот, что нужно  привести в  следующий раз.
Вот так,  бывшая большая, веселая, трудолюбивая  и шумная деревня,  завершала своё существование.
            На дворе  шла вторая  половина апреля и уже чувствительно  пригревало солнышко, лед на реке прошел, большая вода начала спадать,  зазеленела молодая травка. В маленькое окошко дома деда Матфея навязчиво заглядывало по утрам веселое, весеннее солнце.  Сегодня дед  Матфей   проснулся, по обычаю, рано но на улицу ещё не выходил.  Взглянул на часы,  кряхтя, натянул одежду,   затопил печь, потом надел валенки с галошами, накинул на себя замызганный ватник и,  скрипнув дверью, не торопясь,  вышел на крыльцо.   В лицо  пахнуло чистой  апрельской свежестью,  а   радушное  солнце  и  яркое,  синее небо на мгновение  ослепили   неверные, стариковские глаза.  Дед  Матфей  слегка  прищурился, глубоко вздохнул и сделав несколько шагов,  осторожно  присел на  ещё холодную ступеньку крыльца.

    Он  ждал.   Ждал с нетерпением  и с волнением  вот уже несколько дней.  Ради этой  встречи он, превозмогая слабость и неохоту, упорно, день за днем, вставал,  одевался и  с потаенной  надеждой  выходил   на крыльцо.  Нет, он ждал  не  приезда торговой машины с продуктами и  с лекарствами, не пенсию и не редко заглядывающего  в деревню  врача. Не ждал он   уже  и взрослых своих детей, почти позабывших в суете городских дел и  в семейных заботах об одиноком старике, не желавшем покидать родную деревню.  Поседевшие дети радели о  подрастающих потомках, а беззаботные, городские  внуки и правнуки были  вовсе редкими гостями в  покосившемся доме старика-прародителя. Дед  Матфей ждал не их, понимая, что  жизнь детей полна  бытовых забот, а для внуков и правнуков она ещё только начинается и полна впечатлений, желаний и  красочных открытий. Молодость есть молодость. Ей часто не до стариков...  Спасибо, что время от времени навещают. Ведь, он сам отказался от городской жизни. Сегодня дед Матфей  ждал свое тихое  утешение,  свою ежегодную радость, свою, возможно, последнюю встречу с теми, кто скрашивал  его одинокую жизнь.   По  его подсчетам, по его внутреннему ощущению и  по его многолетним  наблюдением  это должно было произойти если не сегодня, то непременно завтра.
И дед  Матфей  не  ошибся, предчувствие его не обмануло -  ждать сегодня ему пришлось совсем  недолго.   В утренней  тишине   раздался шум мощных  крыльев и на крышу соседнего, одинокого дома, у  старого, большого   гнездовья,  мягко  опустились две красивые длинноногие птицы, два больших  белых аиста.   Сердце деда   Матфея забилось сильнее,  он  облегченно вздохнул, а  в  красноватых от напряжения  глазах   заблестели  радостные слёзы. "Прилетели, милые, прилетели, голубчики, - прошептал дед, - ну здравствуйте, родные, здравствуйте!  Как же я  вам рад, милые вы  мои...  Как рад! Ещё поживем. Ещё увидим ваших стройных птенцов".  Он улыбнулся птицам, уселся поудобнее и стал наблюдать.   Теперь он был  не один.  А ещё он знал,  что завтра будет как раз один из тех немногочисленных  случаев, из тех редких дней,  когда он  обязательно  отправится в три других дома, чтобы поделиться  долгожданной радостью...