Игорёк

Игорёк

Курва , сейчас я потряс головою, я задыхался. И сердце мое имело грустный факт -  выскочить.

Курва, я на войне, под Вознесенском.  Благодатный край. 

Я этот город тридцать раз проезжал за последние двадцать лет. На отдых , в Крым, в командировку, останавливался. Заходил в кафешки. Веселился. По полной. Не скрою , имел скоротечную интрижку. Бродил по рынку.  Знаю город. Разговаривал , общался с местными жителями. Добрые. Хорошие люди.


Я с обозом.
Жара. Ползем пешком.
Я отстаю. Мне плохо. На плечах ПКМ. Плечо нескончаемо гудит. Я стер ляжки от жары и пота и иду широко расставив ноги.
Волосы подмышками скатались с потом , пылью. И трут тело кислыми шариками.
Я хочу пить. На небе нет ни тучки. Август.
Гражданских на улице никого.

Какой-то выскочил из-за дерева хлопчик, говорит мне, на улице тут санчасть, зайдите, таблеток от давления дадут.
Вы на моего татку похожи, у мамки фотокарточку видел.  Она сказала , что мой татка обязательно должен быть на этой  войне.

А морда у меня красная-красная.
Стучу в двери с облезлым красным крестом. Открывают. Внутри  длинное помещение , стол с едою. И все сидят, вместе, раненые в бинтах, медсестры и врачи. Лица невесёлые. И налито у всех. Война. За здравие. За победу. За погибших.

Я на беларусском сказал приветствие.
И попросил помощи.
А в ответ - на украинском, типа, что он там говорит, ничего не понятно. Дайте ему кружку воды и пусть ****ует назад к своему лукашеску.
Воды дали.
Я пригубливаю и начинаю жадно глотать, пью, захлёбываюсь, не понимаю, горло обжигает, а это вискарь , вискарь! Холодный, со льдом.
Стакан большой, трехсотграммовый.
И чуствую, как я поплыл и все на меня смотрят и улыбаются.  Потолок качнулся.

Я открыл глаза.
Я лежал на большой кровати в палате. Высочезные потолки.
Корпус старой больницы. Запах старой больницы. невыветриваемая смесь карболки, лизола, мочи и застарелого говна. Вы знаете, что это за запах?
Это запах одиноких стариков. Это запах смерти в выжженной августовским солнцем степи.

Одинокая муха билась в лампу. Падала. Жужжала на полу,  но медленно и уверенно поднималась и снова и снова атаковала старую лампу с выцвевшим абажуром. И так раз за разом.

Окна были занавешены битыми молью одеялами, миллион раз стиранными, которые ещё наверное видели отряды батько Махно. Тусклый свет лампы. Блекло-желтый.  Ночь ли, день ли?
Нестерпимо болел затылок и бок.
Я пошевелился и почувствовал, что левая рука в браслете и прикована к никелирванной спинке старой кровати.

Я не понимал кто я . Я не помнил кто я. Откуда.  Только одна мысль жгла мой пустой мозг. Где мой пулемет.  Мой ПКМ, где он , родной?
И если я смогу подняться,   а я поднимусь! Я задам этому негодяю по полной. Тому , кто забрал мой пулемет.  Если он не смажет мой пулемет. Ему кирдык.

Ведь я - солдат.
А солдаты должны идти  воевть. И умирать.
За Родину. За страну .
И за того лопоухого хлопчика.
Который направил меня в санчасть...

Мне вернули пулемет.
- бульбаш, это война. Воюй. Не обижайся. Ты когда в сознание пришел на своем лопотал, вроде все понятно и ... не совсем понятно.
А что приковали к кровати,  уж не обессудь, ты в беспамятстве все убежать норовил, никто удержать тебя не мог. Пулемет свой требовал.
И враг, бульба, у нас  - один.

- А где малой, ушастый, который меня к вам , в санчасть привел?
- а, Ушастик, Игорёк, это Веры, старшей медсестры сын.
Когда в вашу колонну попал снаряд, из ваших мало кто уцелел. Это Игорёк нашел тебя, лежащего на краю воронки с развороченный боком, без признаков жизни. Привел санитаров.

Игорёк и Вера два дня назад погибли, извини.

Я стоял у разбитой пятиэтажки, куда попала ракета. В разрушенной квартире, на полу я нашел фотографию ушастого малого.
И свою.
Двое ушастых.
С подписями.
Одинаковыми:
Мой Игорёк.

Пулемет давил на плечо.

Память возвращалась.