Собеседники

00-33. Пора спать. Только что ушёл товарищ. Говорили о книгах. Олег принёс целую сумку поэзии, десятки крохотных потёртых типографских брикетов, один любезнее другого. «На, – сказал, – отец собирал. У меня ремонт, сам понимаешь – ситуация». Вывалил книги на стол и, пока я готовил на кухне ужин, переложил их на подоконник. «Да-а, – подумал я, возвращаясь в комнату и глядя на раритетные поэтические сборники, наспех набросанные друг на друга, – развалины ума впечатляют!»

– Ну что, садимся? – перебил мои мысли Олег.
– А то! – улыбнулся я, подавая ужин.

Несколько холостяцких бутербродов и банка «раритетной» (раритет на раритет!) кабачковой икры оказались весьма кстати! Ведь кроме книг и литровой бутылки испанского коньяка «Торэс» в сумке Олега не нашлось даже ломтика чёрствого хлеба.
Мы пили молча и смотрели то в чёрный проём окна, то на заваленный книгами подоконник. Не хотелось жевать, стучать ложкой о края банки, накладывая икру, и разглядывать себя изнутри (хорошо пошла!). Подоконник, как магнит, притягивал наше внимание. С каждой выпитой рюмкой чередование книжных корешков всё более не походило на простой перечень предметов, а из-под изношенных временем обложек мы всё отчётливее слышали человеческие голоса, казалось бы, застывшие навсегда в этих неприметных с виду полиграфических крохах. Я подошёл к окну и извлёк из кипы хрупкую величиной с ладонь книжицу. Бедняжка под весом собратьев могла бы и задохнуться!

– Николай Старшинов, поэтический сборник «Друзьям», издательство «Молодая гвардия», 1951 год.

Над землёй шумит
ветер вешний.
Небу синему нет конца.
На ветвистой ветке – скворечня,
и на ней сидят два скворца…

– 1951 год! – рассмеялся Олег. –  Нас ещё нет, а два скворца уже есть! И огромное синее небо…
В ответ я подумал о себе: пройдут годы, помянет ли будущий пра-пра-правнук мои нынешние песни сердца? Услышит ли их так, как мы сейчас слышим прошлое?

Прилетай, прилетай моя заветная!
По чужим ветрам да на чужой земле
Если выпало летать, так лучше б вместе нам,
Когда двое нас, тогда и всё вдвойне…

Вряд ли! Для этого нужен свободный вечер, хороший друг, ворох литературы и литр коньяка «Торэс» десятилетней выдержки! Слишком много необходимого, чтобы желаемое оказалось достаточным.

Олег вновь прерывает мои мысли:
– Лев Кондырев, сборник стихов «Жар-птица», 1947 год.

Пастушеский бич
Высекает зарницы
Из кромки речного тумана.
И стадо,
Плотину пройдя, золотится
По склону
Росистой поляны…

– Ну как?
– Да, красиво.
– Хм, красиво – крутяк!
Я с ним согласен. Очень красиво, будто сказано обо мне. На то она и красота, чтобы вживаться повсюду. Не допив «Торэс», мы подсаживаемся к подоконнику и продолжаем удивлять друг друга.
–  Боря, глянь, да тут и Сурков есть!

По станице тополя
Гнутся на ветру.
По станице топали
Кони поутру…

– Каково!
– Не он ли написал: «Бьётся в тесной печурке огонь»? – напрягаю я память.
– Ну да. – Олег находит в сборнике это стихотворение. – Ого! Подписано: «1941 год, ноябрь, под Москвой». Писать о любви перед смертью – это же…
Не подобрав нужное слово, друг затихает. Я смотрю на обложку: «Советский писатель», 1947 год. Написано в сорок первом, издано в сорок седьмом…

…Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.

Читаю и улыбаюсь. Хм, я всегда пел: «От твоей негасимой любви». От «моей», пожалуй, будет покруче. Выходит, перед любовью даже смерть немеет!

Мы бережно возвращаем книги на подоконник, будто с каждой из них прощаемся за руку. Поправляем, выравниваем корешки. Хвалёный испанский «Торэс» притаился на дальнем конце стола, и нет над нами его хмельной власти. Смешно и обидно – зачем было тратить деньги! Впрочем, такой светлой «обидки» я не припомню.
00-34. Товарищ простился и ушёл. Пора спать.

– Спокойной ночи, друзья! – говорю я, вживаясь в огромное недовысказанное чужое счастье.