Кинцуги моего детства. Жалость

Это было музыкальное занятие в детском саду. Мы сидели под портретом Ленина на деревянных стульчиках, расписанных под хохлому. Стулья были выставлены полукругом по нарисованным на линолеуме ромашкам. Наша группа пятилеток разучивала песню про бабушку, которая заболела и потому все ненакормленные, немытые и грустные. Как по мне — абсолютно нереальная ситуация. Моя бабушка, несмотря на полтора метра роста, производила настолько несокрушимое впечатление, что представить её заболевшей у меня не хватало фантазии.
 
Вдруг одна из девочек зарыдала. Все перестали петь и уставились на нее, а музыкальный работник – элегантная дама с кучкой – участливо спросила: «Что случилось?». «Бабушку жалко», - еле выдавила из себя девочка. И все засмеялись. Я тоже, хотя мне было не смешно и странно. Я совсем не понимала эту жалость, но знала, что стыдно так показывать свои чувства. И мы, «стая волчат», зло смеялись, чтобы не оказаться на её месте. Расчувствоваться до рыдания – как унизительно. Девочку отправили в группу, а мы хором весело допевали : «Заболела бабушка-вот беда. А куда без бабушки? Никуда!»
 
Меня накрыло уже в десять лет. В гостях у двоюродной сестры я обнаружила «Хижину дяди Тома». Книжка про «пожалеть негров», как мне говорили. Однако, меня как-то оставляли довольно равнодушной все злоключения раба Тома и его семьи, пока я не дочитала до смерти маленькой дочери плантатора. На мелодраматичной сцене, где умирающая девочка отрезает свои белокурые локоны и раздает их своим домашним, я в буквальном смысле залилась слезами и ничего не смогла с собой поделать. Счастье, что я была одна, но такое бесконечное обилие слез меня чудовищно смутило. Я раз за разом пыталась штурмовать страницы этой части в надежде, что когда-то слезы закончатся, но бесполезно. Я все равно плакала. Оставался только один способ – прекратить читать, так что я так и не узнала, как старый негр Том получил свободу. Но в моей памяти эта «Хижина…» осталась самой подлой книгой детства, так ясно мне показать, что со мной что-то не так. Плакать над книгой – какой бред!
 
И долгие годы, я старательно избегала и убегала от ситуаций, когда произведения искусства выводили меня на неподконтрольное слезное безумие. Я достигла определенных успехов в бронтозавривании, чтобы иронизировать над своей чувствительностью и таить глубокую обиду на несправедливость к себе. Меня, конечно, все равно вышибало на слезы то на фильме про войну, вроде «Аты-баты, шли солдаты», то на «Белом пароходе» Айтматова, то, вообще, на какой-нибудь картине на выставке и всякий раз я вспоминала эту историю про «бабушку жалко». Что же меня так цепляло? Ответ оказался прост – я дико завидовала этой девочке. У неё уже тогда была смелость быть слабой в своей чувствительности. Мне же понадобились десятилетия, чтобы позволить себе это прожить.