Бюро не ошибается

Ошибки быть не могло, ведь всем известно, что Специальное следственное бюро никогда не ошибается. Да и как оно может, когда на кону стоят человеческие жизни? Однако, так уж получилось, что одним непогожим утром, засмотревшись на уличных голубей, дерущихся на его загаженном окне, рядовой служащий Гюнтер Рахстайн промахнулся по клавише печатной машинки, прибавив к известной фамилии «Майэр» экзотическое «ЛЬ». Своего коварного промаха господин Рахстайн так и не заметил, положив кипу документов на стол своего начальника в назначенный срок, откуда они были разосланы в филиалы бюро по всей стране, находившиеся в каждом крупном и мелком городе.
Вилли Майэль как раз чистил зубы, когда в его дверь постучали. Слегка озадаченный столь ранним визитом, заставшим его еще засветло, он попросил нежданных гостей подождать: «Минуточку!», и, поспешно вытерев рот, направился к двери, по пути накидывая на худые плечи подтяжки брюк, выглаженных накануне вечером его молодой супругой фрау Майэль, которая продолжала тихо посапывать в постели, запутавшись в россыпи вьющихся черных волос.
Вилли отворил дверь, обнаружив на пороге двух приличного вида господинов, поинтересовавшихся у него с подчеркнутою вежливостью, не он ли является хозяином дома. Один из них был крайне высокий: под два метра ростом, чрезвычайно угрюмый и, как могло показаться по его влажно блестящим глазам – даже меланхоличный, бесконечно вращающий в длинных руках свою слегка помятую шляпу; второй же человек ростом был не более полутора метра – толстенький и улыбающийся, излучающий дружелюбие и врожденную уверенность в себе, не взирая на свою бросающуюся в глаза курносость.
Стоило только Вилли ответить свое неуверенное: «Да», как вежливые гости набросились на него с кулаками, повалили на пол и выволокли по ступеням под растерянные крики его супруги, бежавшей за ними следом до самой машины в своей распахнутой ночной сорочке, не скрывавшей ровным счетом ничего.
Поглядев несколько мгновений на фрау Майэль, явственно дрожавшую под дуновениями влажного октябрьского ветра, маленький улыбчивый господин, не ответив ни на один из ее истеричных вопросов, приказал водителю ехать, и автомобиль покатился неторопливо по истерзанной ухабами дороге среди нестройных серых домиков в два, а то и три этажа, плотно жавшихся друг к дружке, словно перепуганные овцы.
Уже через два с половиной часа Вилли Майэля доставили к грозного вида зданию Секретного департамента, окруженного чуть менее зловещими постройками поменьше, ни в одной из которых случайный человек с улицы не мог оказаться без веской на то причины. Не говоря ему ни слова и совершенно не реагируя ни на какие его попытки оправдаться, упомянутые господа провели Вилли Майэля по бесконечным инстанциям в однотипных, неотличимых друг от друга коридорах, мрачно подсвеченных натужным морганием флуоресцентных ламп – коридорах, которые словно специально были выстроены таким образом, чтобы сбить с толку любого вошедшего и заранее лишить его всяких бесплодных мыслей о побеге.
На каждой из многочисленных остановок с Вилли происходило нечто – порою странное, порою даже сбивавшее с толку: так, например, после фотографирования напротив бетонной стены, его завели в другое помещение, где толстенькая женщина-жандарм, все время ласково улыбавшаяся ему ненакрашенным лицом, очень вежливо попросила его снять штаны, после чего встала на колени и слегка влажной на ощупь тряпкой принялась упорно вытирать его пах и узкую колею между ягодицами. Тряпка вскоре отправилась в длинную стеклянную банку с плотно закрывающейся крышкой и, как он успел заметить, когда его уже выводили, была положена на полку, заваленную подобными сосудами, получив свой собственный серийный номер.
Как и прежде, ни один из встречавшихся ему людей так и не ответил ни на один его вопрос, притворяясь как будто, что Вилли и вовсе не существует, но при этом всегда находил время, чтобы перекинуться парой добрых слов с его конвоирами и даже поинтересоваться тем, как обстоят дела у их домочадцев.
Так, например, пожилой незнакомец с широкими руками, по каждой из которых можно было изучать строение человеческих мускулов, очень вежливо спросил высоченного мужчину в котелке, не чувствует себя ли фрау Штерн немного лучше после недавней операции на желудке.
Господин Штерн лишь пожал плечами все с тем же меланхолично-удрученным видом и пробормотал неуверенно: «Время покажет», на что человек ответил ему, чтобы Йенс «не вешал нос», потому что «все наверняка обойдется: надо просто не терять веры».
В конце концов Вилли Майэль оказался в крохотной комнате на жутко неудобном стуле, на спинку которого ему даже не позволяли опереться, требуя от него сидеть прямо и били по ногам каждый раз, когда он хоть немного горбился или же в порыве жарких оправданий брался горячо жестикулировать – руками, на которых ему было приказано сидеть. Йенс явно не получал от происходившего никакого удовольствия: выглядел крайне отстраненным и действовал, как показалось Вилли, словно хорошо вышколенный осел, плетущийся давно заученной горною тропою – строго по инструкциям.
Пухлый человечек в кальсонах, сбросивший с себя и темный плащ, и коричневый свитер, расстегнувший даже рубашку в своей горячности – напротив, выглядел крайне увлеченным «делом», как он сам его называл, и как будто даже специально замахивался порою дубиною лишь для того, чтобы Вилли снова попятился, и у него появился повод как следует дать ему по ногам.
- Отвечай, ты, маленькая шваль! – то и дело кричал он, хотя Вилли был, как минимум, на целую голову выше него самого и в иных обстоятельствах – услышав нечто подобное на улице в свой адрес, уже наверняка разъяснял бы обнаглевшему прохожему, почему нельзя обзывать подобными словами незнакомых ему людей. – Ты – крошечный гнойник! Мелкий империалистический червь! Какой еще червь?! Обрубок! Обрубок червя! Недоросток! Отвечай!..
- Отвечайте, - вторил ему господин Штерн все тем же отстраненно-слезливым голосом. – Чем быстрее вы ответите, тем быстрее пойдете домой. Бумаги уже приготовили: зачем вы сами себя мучаете? Только скажите, и все закончится...
- Но ведь я сказал, что не знаю никакого Эриха Ферри!
- Лжешь, маленькая мразь! – завизжал снова его коротенький палач, влепив Вилли очередной сокрушительный удар по бедру. – Как ты мог проработать с ним в одной конторе шесть лет и так и не узнать его имя?!
- Все верно. Зачем вы врете? Это очевидно. Вы - очень плохой лжец...
- Я не вру!
- Отвечай! Кто передал тебе документы?! Кто должен был провести вас через границу?! Сколько ты заплатили за паспорт своей младшей дочери?!..
- Но у меня нет дочери: ни младшей, ни старшей...
- Лжешь, маленькая шваль!
- Зачем вы лжете? – спрашивал чисто механически долговязый господин Штерн, словно перечисляя в магазинчике длинный список овощей, за которыми его отправила супруга. – Скажите правду. Вы не оставляете нам выбора. Вы нарушили закон. Мы действуем в ваших же интересах. Вы ведь сами знаете, что заслуживаете наказание...
- У меня нет никакой дочери...
- Ты еще скажи, что у тебя сына нет, низкорослый ублюдок!
- Но у меня его нет! – кричал уже сам Вилли Майэль, схватившись за волосы, совершенно измученный всей абсурдностью предъявленных ему обвинений – лишь для того, чтобы получить еще один удар.
Такой разговор по душам без существенных изменений продолжался у них на протяжении шести часов, после чего оба господина вышли из комнаты, оставив Вилли наедине со своим колотящимся сердцем.
«Что я сделал? – думал он в растерянности. – Я ничего не сделал. Я – никто. Это, должно быть, ошибка! Ошибка!!!»
Он так и закричал, не сдержав уже слез, когда железная дверь снова отворилась.
- Бюро не ошибается, - все так же механически ответил господин Штерн.
- Думаешь, ты такой крепкий?! Мы и не таких дылд раскалывали!..
- Но у меня нет никаких детей! Я женился всего две недели назад!..
- Может, тебя еще и не Вилли Майэль зовут?!
- Нет! То есть да! Меня так зовут! Но я знать не знаю никакого Эриха! У нас в котельне нет ни одного человека с таким именем...
- Что ты тут несешь?! Какая котельня?! Ты работаешь в конструкторском бюро: строишь... Что он строит? – человечек поднял со стола грязную папку и принялся шумно переворачивать листки. – Так: занимается созданием чертежей – наверняка секретных! – для... городских бордюров...
- Какие чертежи?! Я с трудом школу закончил. Спросите моего отца!..
Господин Штерн вдруг насупился еще сильнее, чем обычно, наклонился к своему напарнику, прошептав что-то неразборчивое ему на ухо.
- Но ведь бюро не ошибается.
- Ну, а если все-таки, Франц...
- Ты это оставь. Его колоть надо: у него на рожице его поганой все написано – вся вина написана. Ты понимаешь, что совершил госизмену?! – заорал Франц, снова обернув к Вилли свои налитые кровью глазки.
Господин Штерн вновь наклонился к нему, и уже через несколько мгновений они оба ушли, затворив за собою на замок скрипучую дверь.
Двухметровый вернулся с виноватою улыбкой примерно через два часа, словно официант, протянув Вилли полный стакан воды.
«Боюсь, произошло трагическое недоразумение», - сказал он печально-отрешенно, после чего приставил стакан к его разбитым губам, позволив напиться, и слегка намочил даже белое полотенце, чтобы задержанный мог вытереть им свое окровавленное лицо. Уже это заставило Вилли видеть в нем не столько безликого государственного служащего господина Штерна, но сочувствующего гражданина Йенса – человека, самого достойного сочувствия, у которого умирала жена.
«Опечатка в документе, - пояснил Йенс. – Однако, к счастью, все встало на свои места. Скоро вы поедите домой к вашей супруге...»
Услышав это, Вилли уже не выдержал и разрыдался окончательно, словно пятилетний ребенок, свалившись в ноги своему пленителю.
Еще через час, растянувшийся на целую вечность, его вновь повели коридорами, где каждый встречный снова притворялся, что его, Вилли, и вовсе не существует на свете, впрочем, всякий раз находя время, чтобы перекинуться с его уже одиноким конвоиром парой теплых словечек. Вскоре Вилли вывели в узкий дворик, где их ждала прежняя машина, за рулем которой сидел уже известный ему курносый господин, который подкатил к ним с визгом тормозов и рявкнул сквозь приоткрытое окно: «Что вы там делали?! Живо садитесь!»
Они вновь покатились по ухабистым дорогам, и Вилли снова сказали зажать голову между коленями и никуда не выглядывать. Они ехали долго – бесконечно долго, пока автомобиль вновь не остановился, и уже упомянутый человечек, обернувшись с переднего сидения, не приказал ему выметаться вон.
- Простите, но куда мы приехали? – тихо спросил Вилли, оглянувшись на вечерний лес: мрачные стволы деревьев стояли вокруг него плотным оцеплением, словно вражеская армия, готовая в любой момент броситься в атаку.
- Молчать! – рявкнул Франц.
- Пройдемте, будьте добры, - сказал Йенс и повел его к поляне, где вздымались холмики свежей земли, не успевшие еще зарасти травой.
Франц принес лопату и бросил ее Вилли.
- Копай! – приказал он, прикуривая.
- Но ведь вы обещали, что я поеду домой...
- Конечно, поедите, - ответил Йенс. – Только нам очень нужна ваша помощь: вот поможете нам, и мы вас сразу домой отвезем, к вашей супруге. Она у вас, сказать честно, очень красивая...
- Да, - ответил Вилли не без гордости. – Я ее долго добивался: почти что два года.
- Ну вот. А тут работы всего на час. Берите лопату и начинайте копать...
Вилли взял лопату и начал копать – одними руками, потому что после недавнего затянувшегося разговора у него совершенно не гнулись ноги, и их приходилось слегка даже подволакивать за собой.
Земля оказалась сухой и твердой, иногда попадались корни. Труднее всего было снять верхний слой, но Вилли вырос на ферме: он привык к тяжелой работе, так что куча рядом быстро росла.
- Скоро вы уже поедите к вашей супруге, - сказал Йенс, остановив его. – Ну-ка, попробуйте прилечь.
Вилли лег на холодную влажную землю почти свободно, только его длинные ноги все равно выглядывали из ямы, загибаясь полукольцом.
- Пусть еще копает, - сказал Франц, продолжая курить.
И Вилли снова взялся за лопату. Дело пошло еще лучше: он весь вспотел и спросил даже своих надсмотрщиком, можно ли снять рубашку, потому что его одежда сделалась совсем мокрой от сырости и липла к телу, мешая работать. Но Франц был занят выпусканием белых колец из своего безбородого рта, а Йенс снова безраздельно затерялся в собственных мыслях, сделавшись безразлично-меланхоличным. Поэтому Вилли решил не раздеваться, ведь все и так подходило к концу.
- Готово, - сказал он почти что с гордостью.
- Будьте добры, отдайте лопату, - сказал Йенс.
Заметив, что Вилли вновь начал беспокоиться, он добавил с печальной улыбкой: «Мы потом подадим вам веревку, чтобы вы смогли выбраться...»
- Смотрите, я и так могу...
- Оставайся в яме! – заорал Франц.
Вилли мысленно обозвал себя дураком за то, что вообще вздумал хвастаться, что может сам себя вытянуть на руках, и расстроил тем самых строгого господина с сигаретой.
- Ну все: будем заканчивать, - объявил Франц, выбросив окурок.
Когда высокий конвоир сказал: «Извините, но домой вы не поедите...», сердце Вилли провалилось на самое дно.
- Но вы говорили... – пробормотал он.
- Я вас обманул: чтобы вы так сильно не волновались: это вредно, как говорят – и для вас, и для нас. Лучше все по-человечески сделать. Без драмы...
Франц уже доставал пистолет.
«Извините, - сказал напоследок господин Штерн. – Бюро не ошибается...»
Вилли снова поглядел на свежие могилы: бюро ошибалось. Перед тем, как умереть, он понял: в каждом холмике лежало, как минимум, по одной ошибке.