Давид и море. Зомби блюз

Не было счастья у Дэвида Грина.
Днём на него лаяли собаки, по ночам кусали насекомые.
Летнее солнце вставало и садилось.
Зимнее билось о лёд и гасло.
Море плескалось вдали, но счастья не было.

Тёплыми вечерами Дэвид Грин ходил к морю, садился на тёплый песок, закуривал и думал.
Он думал о жизни, которая ещё совсем недавно казалась ему бесконечной.

Он разглядывал звёзды и рыб, что валялись в солёных лужах после шторма.
Наблюдал за желатиновыми медузами, протекающими сквозь песок, рождающими зловоние.
Смотрел на песчаные башни с полосатыми флажками и на чаек с крыльями, чёрными от мазута.

Облака, пропитанные норвежской нефтью, плыли в небе.
Чайки падали в море.

Грин смотрел на облака и чаек и не понимал, почему так бестолково проживает свою жизнь.

Метнув окурок в ползущий на горизонте танкер, он поднимался, отряхивал парусиновые брюки, брал какую-нибудь рыбу — пожирнее — и шёл в прибрежное кафе, где играла одна и та же музыка.

С музыкантами Дэвид Грин был знаком давно и не замечал, как все они стали стариками, а их музыка — соответствующей.

"A caballo vamos pal monte
A caballo vamos pal monte
A caballo vamos pal monte
A caballo vamos pal monte..."

Впрочем, вероятно, причина была в том, что и в молодости их репертуар не сильно отличался от нынешнего.

В их песнях всегда была дорога — петляющая посередине двух океанов, в страну облаков и ветра.
По обе стороны дороги и навстречу друг другу всегда плелись какие-то клячи, гружёные прошлогодним туманом и прелой листвой.

Глаза музыкантов были обесцвечены то ли этим туманом, то ли табачным дымом, то ли растраченными иллюзиями.
Слова их песен — каждое по отдельности и все вместе — напоминали движение серых прибрежных волн с их негромким шелестом.

Дэвид Грин раскладывал на столике широкую, как скатерть, газету, разглаживал её шершавой ладонью и заказывал сладкий чуррос в сахарной пудре.
Он окунал хрустящий чуррос в чашку горячего шоколада и начинал присматриваться к рыбакам, которые приходили в кафе утолить жажду.

Уставшие после тяжёлой работы, рыбаки приходили сюда выпить огненного рома с ямайским кофе и отправиться на поиски женщин, которые (благо неподалёку) торговали собой, сигарами и бенгальской ганджой.
Торговали оптом, в розницу, а иногда даже с помощью бартерных операций.

По мнению Кривого Хулио, их сутенёра, женщины торговали неумело, неэнергично и крайне невыгодно.
Но делать было нечего.

Других женщин не было.

Все уехали — и теперь с успехом трудились по другую сторону моря, на неприемлемых для Хулио условиях.

Изучив новости вчерашней газеты и утрамбовав огрызок чурроса в дно чашки, подобно окурку сигары в пепельницу, Дэвид Грин начинал присматриваться к бутылочке ячменного пива за соседним столиком.

Он смотрел на бутылку, покрытую мелким холодным потом, и думал:
почему за напиток, содержащий 95 процентов воды, хмеля и консервантов, он должен платить такие деньги?

Грин выпивал пиво с пятью процентами счастья на дне бутылки и более внимательно присматривался к женщинам, лениво торгующимся с рыбаками.
В его глазах появлялась улыбка.

Он забывал о том, как быстро проходит жизнь...