Каверна. Часть вторая. Глава 6

6

Двадцатого марта наша палата разъехалась. Утром Залимхана повезли на операцию. Паша собирался на вечернем автобусе ехать в Ивановскую область. Он собрал большую сумку на колесиках и ходил по палате, присматриваясь к мелочам. Давал распоряжения насчет завещаемых кому-то вещей. Мне он оставлял электроплитку, электрочайник и много всякой утвари.

- Держи, пригодиться, - протянул упаковку циклосерина. – Дорогое лекарство, тебе по любому назначат.

Зашла Елена Вадимовна и сказала, чтобы я собирал вещи и переходил в терапевтический корпус. Появилось место, вернее, состоялся обмен, сегодня должны были перевести парня на операцию. Паша помог мне перенести сумки и под вечер уехал на автовокзал.

Меня приняли во вторую терапию и поселили в шестиместную палату. В терапии было веселее, чем в хирургии. Так как в хирургии все настроены на операцию, а операция дело серьезное, и тем, кому кроме неё ничего не осталось, было не до шуток, и они покорно ждали своего часа. Тут же были в основном первичники или те больные, диагноз которых еще поддавался лечению. Здесь было много молодежи, и сама атмосфера терапии вселяла надежду на выздоровление.

Пока я сидел на кушетке в коридоре и дожидался врача, по отделению бродила статная женщина. За ней волочился высокий худощавый парень с темной львиной гривой, как Лев Бонифаций из советского мультфильма. По комплекции и бледности я понял, это наш клиент – чахоточный персонаж молодого прогрессивного поколения, которого мама оторвала от компьютера. А по комплекции мамы – такая оторвет кого угодно. Глядя на ужасную гриву, которой будто только что мели пол, подумалось, что весь туберкулез у него сидит в этой шевелюре.

Они потыкались в разные кабинеты и удалились.

После формального приема у лечащего врача я начал располагаться в палате. Где, кроме прочих, были два дагестанца, которые жарили курдюк так, что чадило по всему отделению. Не выдерживая специфичного запаха, прибегала старшая медсестра и, прошмонав тумбочки, возмущенно потерев темное пятно на линолеуме, отбирала электроплитку.

- Это уже третья плитка, - проговорил, удручено Тяга, провожая глазами медсестру.

Тяга был здесь долгожитель. Его форма туберкулеза представляла научный интерес для института. Поэтому Тягу не выписывали, закрывали глаза на его проделки и только периодически отдергивали, как шаловливого ребенка.

Я хотел, было, его обрадовать – сказать, что у меня есть плитка, но не стал. Потому что тоже не был сторонником жарить курдюк в палате.

Тяга познакомил меня с большинством обитателей второй терапии, среди которых были заведены частые посиделки и даже танцы. Если кто-то выписывался или уезжал в санаторий, было принято устраивать проводы, где позволялся, нелегально, разумеется, коньяк или вино. Иногда такие банкеты заканчивались на утро скандалами. Все доносилось до врачей недовольной оппозицией, какая бывает в подобных учреждениях, и в неё входят как сами больные, так и дежурившие медсестры. Больные доносили по причине личной неприязни в коллективе, а медсестры из-за того, что не налили и им. Но в большинстве случаев все списывалось на виновника торжества - в чью честь собирался банкет, примерно так же, как обвиняемые грузят вину на убитого подельника, и на этом инцидент бывал исчерпан.

Через несколько дней я попал на прием к профессору Соколовой Галине Борисовне.

Почему-то вылетело из головы, как, узнав, что я еду в Москву, в институт на улице Достоевского, Людмила Мухадиновна сказала:
- Там работает Галина Борисовна Соколова. Со-ко-ло-ва, - записала она на бумажке и протянула мне. – Передавай ей привет! Она профессор, очень хороший специалист и просто хороший человек. Не забудь, Галина Борисовна.   

И только сейчас, уткнувшись носом в бронзовую табличку: «Профессор Соколова Галина Борисовна» я вспомнил про слова Людмилы Мухадиновны. Может быть, я пропустил эту информацию мимо ушей, потому что не ждал от Мухадиновны ничего хорошего. Что могла подсказать эта маразматичная старуха? «Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Но тут это правило не сработало.

Постучавшись, я зашел в кабинет.

- Здравствуйте, Галина Борисовна!

Передо мной стояла невысокая пожилая женщина с живыми глазами. Белый халат казался ей великоватым и говорил о том, что она по привычке носила размер своей молодости. 

- Проходите, присаживайтесь, - пригласила она и посмотрела на меня глазами бабушки, которой впервые показывают внука.

Кабинет был похож на антикварную лавку, стены увешаны сертификатами, лицензиями, картинами, фотографиями. На столах и в шкафу с витриной было множество разных сувениров – от морских раковин, до декоративных шкатулок и статуэток - подарки коллег по работе и благодарных пациентов.

- Галина Борисовна, я приехал из Нальчика. Людмила Мухадиновна передавала вам привет!
- Да!.. - обрадовалась она. – Хорошо! Я раньше часто бывала у вас. Мы ездили по районам, лечили… Тогда медикаментов не было. Ваша больница только строилась, все было разбросанно. Но какие были люди! Как нас принимали! Сейчас уже не то, - махнула она рукой и покривила лицо. – Не хочу говорить…
- Да, Галина Борисовна, сейчас совсем не то, - согласился я. – Поэтому я к вам и приехал.
- Принеси-ка свои снимки и историю болезни, - сказала Галина Борисовна. – Там, в железном шкафу при входе в кабинет, найди.

Я принес конверт.

Галина Борисовна присела за стол, усадила меня напротив и принялась листать историю болезни. Сощурилась, достала из кармана очки, тряхнула ими, чтоб дужки открылись, и посадила на нос.

- Так, тебя перевели к нам из хирургии. Посмотрим, что нам здесь написали? Показана операция, но нужно подготовить. Каверна хроническая тонкостенная, шесть сантиметров в диаметре. Поражение бронха по ходу оттока. В левом легком конгломерат очагов. Покажи последние снимки, - указала она на конверт.

Я порылся в конверте, достал несколько снимков. Она посмотрела на свет, отложила их в сторону.

- Понятно, динамики нет. Мокрота отхаркивается?
- Да, по утрам. Непостоянно, а так, периодически.
- Анализ на устойчивость делали?
- Делали.
- Что-то я не нахожу, - пошелестела она страницами. – А, вот, - разгладила мятый вклеенный листок.

Поправила очки на носу и перечислила препараты, к которым моя палочка выработала устойчивость. Это были практически все препараты первого ряда.

Далее Галина Борисовна сделала назначение, расписала режим приема таблеток и ингаляций.

Ей было под восемьдесят лет, но она не утратила ясности ума и четкой концентрации в работе. К каждому больному она относилась, как к своему ребенку, сопереживала и вникала в проблемы. Работала всю жизнь с самыми разными формами туберкулеза и никогда не носила маски. И вообще, такого масочного режима, какой придумал Заур Каральбиевич, тут не было и в помине.

Галина Борисовна сотрудничала с разными фармацевтическими компаниями, представителей которых часто можно было встретить в её кабинете. В частности, один загадочный индус в очках, одетый по-европейски, мелькал в терапии по этому поводу. Фармацевты снабжали Галину Борисовну медикаментами, в том числе и экспериментальными, и она помогала всем. Когда заканчивались препараты, чтобы не прерывать курса лечения, к ней приходили даже с хирургии. Короче говоря, это была мировая старушка, её поколение выиграло войну. И на ней сейчас держалась терапия института.

Галина Борисовна проводила меня из кабинета с тем, что будет меня вести, готовить, и я буду держать её в курсе дел. Хотя формально моим лечащим врачом была Нелли Николаевна - простая женщина, больше походившая на няньку.

Была еще заведующая отделением с большой буквы – Марина Николаевна. Глядя на цветущую внешность, дородную фигуру, умение подать себя, зарождалось сомнение в существование туберкулеза вообще. Впечатление от неё можно было сравнить с впечатлением, полученным от контакта с ребенком, когда сама мысль о болезни и страдании невозможна.

Видимо, заведующие должны быть такие: сочетать не только целительную, но и хозяйственную деятельность. Способность организовать лечение, распределив приоритеты по возможностям больных, в действительности важнее, чем профессионализм и энтузиазм.

И вполне естественно, что я попал в поле деятельности Галины Борисовны. Марина Николаевна увлекалась лично только перспективными больными. На меня она посматривала как-то издали и с опаской.

- Что она тебе сказала? – спросила Марина Николаевна, когда я вышел от Галины Борисовны.
- Назначение сделала, - протянул я ей историю болезни.
- Так, значит… - посмотрела Марина Николаевна назначение. - Будешь принимать четыре препарата. Пока у нас есть препараты, - посмотрела она на Нелли Николаевну, смотревшую в монитор компьютера и отозвавшуюся кивком головы. - А вообще, трудновато с препаратами.
- Циклосерин у меня есть, - успокоил я её. – Упаковка.
- Упаковка? Очень хорошо! – обрадовалась она неожиданно. - Нелли Николавна, циклосерин у него свой, – повернулась ко мне. - Сколько там капсул?
- Сто.
- Сто капсул. На месяц. Хорошо! Будешь принимать по три капсулы в сутки. Между десятью и одиннадцатью часами вечера. Голову ему проверяли, Нелли Николавна?
- Нет, - отвлеклась та от компьютера.
- Проверить голову и, если все в порядке, пусть принимает циклосерин. Серьезных сотрясений, травм, контузий не было?
- Нет, вроде…
- Ладно, проверим, посмотрим. Еще будешь получать ПАСК. По сколько?.. - уткнулась она в бумаги. - Сколько весишь?
- Семьдесят.
- Не больше?
- Нет.
- Ладно, по десять грамм будешь принимать. Будешь делать ингаляции. Чем знаешь?
- Диоксидином.
- Как делать, Галина Борисовна объяснила?
- Да.
- Все, пока иди. Да, ты не куришь? Не пьешь?.. Да нет, - ответила она себе, - не похож на хулигана. Ладно, иди, - довольная собой проводила меня Марина Николаевна.    
 
Позвонила Ира. После очередной слезной тирады она вдруг сказала, что ответила согласием на предложение соседа, Азамата выйти замуж.

- Ведь мне тоже надо устраивать жизнь, - хлюпала она носом.
- Выходи, конечно, - поддержал я.
- Только я сказала: «После твоей операции».
- Ты не привязывай это ко мне. При чем тут я? Если решила выходить, выходи.
- Я так хочу, - послышался тон самопожертвования. – Когда я буду знать, что операция прошла удачно, что у тебя все в порядке, только тогда…
- Ну, как хочешь.

Я знал, что переубеждать бессмысленно, тем более по телефону. Пусть успокоиться, а там посмотрим.