Дзэн

О некоторых концепциях Стругацких

А Дикобраз - он и есть Дикобраз. Стоял он там на терраске на коленях, кричал до хрипоты: брата-де хочу вернуть единственного, жизнь свою вспоминал, все тщился сделаться добрее. Но он не был добрым, и выстраданные желания у него были Дикобразовы: власть, деньги, роскошь... Вот вернулся он к себе в апартаменты, нашел там вместо брата еще один мешок с золотом и понял, что жить больше незачем, что он - дрянь, мерзость, дерьмо... Не-ет, туда нам ходить нельзя.

АБС

***

— Вот, например, ты пишешь: «коллективное бессознательное». А ты знаешь, что это такое?
— На уровне коллективного бессознательного, — ответил он.
— А ты не боишься, что найдется кто-то, кто знает отчетливо?
— Я этого не боюсь. Потому не боюсь, что все, кто отчетливо знает, что такое «коллективное бессознательное», давно торгуют сигаретами у метро. В той или иной форме, я хочу сказать.

ПВО

***

— Скажите, Шелестов, или молодой орел, как вас еще зовут, — спросил я, — правда ли, что создать эпос нового века сможет только тот, кто окончательно позабудет прошлое, растопчет его, откажется от груза европейской и восточной культуры? Думаете ли вы, что с грузом этих критериев, поначалу свирепых, как Левиафан, а сейчас гибких, как эластик, — что с их грузом нельзя ни понять, ни выразить нового мира, нельзя увидеть систему в том, что мы, старики, полагаем хаосом? Верно ли, что надо забыть Афины и Спарту, Фивы и Сиракузы, Гая Фокса и Дизраэли, — чтобы увидеть будущий мир с его непостижимыми героями? Верно ли, наконец, что в наши дни дословно сбывается библейское пророчество о зерне, которое не воскреснет, если не умрет?
Он всего лишь торопливо кивнул, но в одном этом кивке было больше понимания, трагедии и стоической готовности к ней, чем во всей напыщенной декламации отца нашего Шекспира.

ДЛБ

***

Основной целью дзэн является проникновение в истинную природу ума.

Исследователи учения, практиковавшие дзэнскую медитацию, указывают, что сутью учения является «невыразимое», которое невозможно объяснить теоретически или изучить как священную доктрину.

Бодхидхарма определил дзэн как «непосредственный переход к пробуждённому сознанию, минуя традицию и священные тексты».

Шестой патриарх Хуэйнэн в одном из своих высказываний определил дзэн как «прозрение в познании своей собственной природы».

Он непосредственно перед вами в это мгновение, я передаю его вам во всей полноте. Для умного человека одного слова достаточно, чтобы направить его к истине, но даже в этом случае может вкрасться ошибка. Это возможно тогда, когда истина эта выражена посредством пера и бумаги, либо облечена в форму софизма; в этих случаях она ещё дальше ускользает от нас. Великая истина Дзэна живёт в каждом. Загляните внутрь и ищите её там, не прибегая к чьей-либо помощи.

Для учения свойственен отказ от общепринятых норм морали.
Д. Т. Судзуки отмечает: «Дзэн неизбежно оказывается сродни искусству, но не морали» и указывает на возможность отсутствия этического элемента в дзэн, отмечая, например, что в традиции дзэн любой день считается «добрым днём», независимо от того, солнечный это день или дождливый, удачный или неудачный, без всякой моральной оценки.
Профессор философии С. С. Хоружий также указывал на то, что этическая часть в дзэн «урезана едва ли не полностью».
О. А. Доманов указывал, что важную этическую роль в учении выполняет сатори, которое «избавляет человека от зла» и приводит его к естественности, которая является в дзэн идеалом нравственности.
В некоторой степени отказываясь от обычной этики, дзэнские последователи тем не менее стремятся выразить своё понимание этики через сострадание ко всем живым существам, видение красоты в самых обычных вещах, отсутствие стремления к излишнему накопительству, следование своему долгу, соблюдение общего порядка и отсутствие беспокойства по поводу появляющихся страданий и приближающейся смерти.

Этика в учении прямо связана с эстетикой, которая играет ведущую роль в японском дзэн. Японские ритуалы, в которых присутствует этическое и в большей степени эстетическое начало, являются не просто специально организованным обрядом, а скорее эстетическим процессом, требующим от участника ритуала совершенного и осознанного исполнения.

***

… Вот интересно — они играют в карты. На что? На канарейку! Они играют в карты на единственное святое, что у них ещё существует. Ведь не на деньги они играют. Деньги им не нужны. Деньги будут употреблены опять на убийство или что-то подобное. Понимаете? Они играют на себя. Это очень странная штука — американская дуэль, называемая в Америке русской дуэлью. В шапку кладут две бумажки, кто вытянет не ту — должен застрелиться, вместо того чтобы стреляться на дуэли. Дуэль эта с одной стороны мазохизм и эксбиционизм. С другой — откровение.

В том и высота пьесы, что происходит высокая степень саморазоблачения героев.

… Потому что наступил такой момент, когда герои что-то поняли (я не берусь объяснить словами что), это не смерть, это хуже смерти, то, что с ними происходит. Это обретение истины и есть катарсис, когда перехватывает дыхание от прекрасного, что с ними случилось в результате всей этой мерзости.

… В этой пьесе есть нечто такое, чего я не знаю ни в одной знакомой мне пьесе, написанной за последние десятилетия, может, после Теннеси Уильямса. Эта правда уходит в какие-то более глубокие и болезненные сферы, чем правда Вампилова, я не говорю про Петрушевскую. Эта пьеса открывает нечто новое в истории драматургии, например то, что иначе, чем матом, она написана быть не может. Суть в том, что Волохов ушел ещё глубже в тот страшный колодец, который без дна. Мы все страшились, что он без дна, но оказалось, что дно там все-таки есть, дно это и показывает автор.

… И герои Волохова раскаиваются с такой саможестокостью, что становится страшно. В этом и фокус пьесы «Игра в жмурики», поэтому от неё и нельзя оторваться. Читая её, невольно узнаешь себя. Пусть ты не педераст и не убийца, но ты стоишь пред неизбежностью раскаяния. Раскаяние — единственное, что нам остается… Этой мощью раскаяния мне и кажется пьеса Волохова явлением выдающимся.

ЮЭ