Новый роман Звезда первые две главы. Тема о добре

Пролог. Живой и мертвый.

Лоб мужика был прорезан тремя неровными линиями морщин, словно трещины на потемневшем от времени пне. Вся остальная  кожа его лица напомнила мне  почему-то пожухлый осенний лист.

-Да вставай ты, братан!  Разлегся, понимаешь. Поднимайся уже!

Лицо мужика отодвинулось вглубь  темного пространства и стало похоже на щербатую  круглую луну, которая так сводит с ума  психически нестабильных личностей и бродячих собак.

Ничего остального  нельзя было разглядеть, только  эта  сутулая фигура, словно подсвеченная невидимыми софитами. И темнота. Абсолютная мгла

Руки! Мои руки! Запястья целые и невредимые. Никаких порезов. Никакой ванной с теплой, стремительно краснеющей водой… И.. только эта  чернота, только два человека, я и странный мужик  светятся во тьме, как светлячки, словно сами по себе.

-Я где? Я что, умер? Ты кто?

Мужик снова развернулся ко мне. Справа на его груди  мускул под полосатой майкой-алкашкой задергался   в конвульсиях.
 
-Не ссы ты!  Если бы умер, то был бы сейчас у чертей на разогреве. Меня Серегой называй. Чаю хочешь?

Худые, покрытые старыми бледными татуировками, пальцы мужика держали стакан  с валившим из нее густым паром. А здесь что, где-то чайник имеется?

-Возьми вот. Сахар там взболтай со дна.

Его вторая рука протягивала как будто ниоткуда взявшуюся эмалированную кружку, со слегка отбитой на дужке краской. Такая  была, наверно,  в каждом доме бабки с дедом, когда приезжаешь к  ним на каникулы из города. Я машинально взял предложенный чай. Серега сел метрах в полутора. Сел в прямо смысле ни на что.

-А я где вообще? Что это за место?

-Тут, мил человек, справочной нет, но я думаю, что  мы в предбаннике. Ну, на том свете. А рая или ада, хрен разберешь. По идее ада. Я-то явно святостью в жизни не блистал, мне билетов в рай не положено.

Серега пошарил рукой на груди.

- И крестика нет.

Он осторожно отхлебнул из кружки. Чай  был явно горячим

-Я тут давно, по ощущениям - вечность, а может и минуту только. Меня деревом придавило на лесоповале. Ну, как придавило. Думаю, что так было. Как раз валили его, вроде вбок, а  я на корке льда поскользнулся, прям под ствол. А дальше здесь глаза открыл. Может я  в коме, но не чувствую, что сдох бобик. А с тобой чего сделалось? Звать как хоть?

-Д-д-д- дима. Ты, Серега, подожди. Какой предбанник? Я же вот, чувствую тепло от кружки. И что, на том свете чайник можно на плиту поставить? Ты чего  за ересь несешь то?

Серега сделал еще глоток чая и задумчиво стал меня разглядывать.

-Ух-х-х. Ладно, пошутил я. Пить надо меньше на отдыхе. Ты в санатории, на море, а это просто пещера такая солевая, чтобы кости лечить. Вон посмотри сзади тебя. Глянь!

Я обернулся и увидел  метрах в десяти неровный прямоугольник выхода, откуда ослепительно отсвечивал раскаленный на солнце песок. Марево горизонта, где сходилось море с небом и «барашки»  накатывающих на берег волн.

- Ты, милый, все забыл? Как мы пили чачу вчера на берегу, а ты угощал меня виноградом «дамский пальчик»…

Я снова обернулся, но вместо Сереги стояла Аня… Аня!

-Аня, ты откуда здесь?

-Я тебя заметила еще на Сухумском вокзале. Вот так встреча получилась, да?! Одним поездом ехали. В один город отдыхать.  Сколько уже лет прошло? Три года, как окончили Пед. Пять лет, как расстались, и я переехала в Волгоград. И вот, такое совпадение. Ты, что  ничего не помнишь?

Аня подошла вплотную, провела пальчиком по  своим чуть припухлым губам. Я снова  почувствовал ее запах. Аня. Моя первая любовь…

- Такой сладкий виноград был. У меня голова кружилась, от воспоминаний, от твоего дыхания,  от твоих рук, так жарко было в одежде и…  Да ну, на хрен такие игры!

Анина фигура смазалась и превратилась в сутулого мужика Серегу. Тот пару раз ударил себя по щекам.

-Ну его на хрен, я даже желание почувствовал, мокрым стал там внизу. ****ь!  Пидарские штучки. Сам виноват. Всякая херь в голову лезет.

Я отошел на пару шагов. Обернулся, вместо выхода из грота – снова чернота

-Где Аня, ты как это делаешь? Ты что,  гипнотизёр?

-Ага, Акопян Амаяк, блин

Серега устало сел на черноту.

- Мысль здесь материальна. Вот что. Захотел, подумал посильнее, как  будто тужишься , и раз, оно уже есть. А сейчас чертовщина была  какая-то точно. Думал тебя подначить, и вдруг бабой стал. Сиськи чувствовал, соски набухли. Чтоб тебя… Вот чай здесь легко получается сделать, а остальное как попало…

Он почесал пальцы босых ног друг об друга.

-Так что это не этот свет, а тот. Видишь, не райских облаков, не сковородок с грешниками. Предбанник это. Как у нас карцер в колонии. Окон нет, кровати нет…Тут правда и стен, и пола, и потолка тоже не имеется.  Так что, когда сдохнем по настоящему, узнаем куда дальше…Может и к черту в пасть.

Он прищурился, вглядываясь в меня.

-А тебе, кстати, и боятся нечего, Димон. Ты и так мертвым был. Два раза умереть не получится.

-В смысле мертвый? Ничего не мертвый. Я живой. Я…

-Да, знаю я вашу братию.

Серега, постукивал по кружке пальцами с бледными татуированными буквами на каждом. «Сочи». Сочи было выбито у него на пальцах.

- Все ровно у тебя по жизни. Родился, учился, в институт пошел. Экзамены сдавал. Влюбился на первом курсе. Та баба, что тебя бросила, отвадила  влюбляться снова. Боялся. Не хотел обжигаться. Так спокойнее «жить». В школу потом пошел работать. Учителем.  Зарплату получал - на книжку клал. Не высовывался. Стабильности хотел? Чтобы все ровно? Вот и мертвым стал так. А потом, уже мертвый, взял лезвие «Восход», да полоснул по рукам. Так ведь, Димон?

Откуда он  это знает? Почему я злюсь на него? С каждым его словом. Что ему до этого? Я просто хотел нормально жить…

- И при чем тут мертвый? Нормальный я. Нормальную жизнь хотел. Мертвые в могилах лежат, дядя!

-Вот именно, Димон. Мертвые лежат, у них эмоций нет. Все им ровно. Двигаться не надо. Делать лишнее не надо.  Ответственности  никакой. Стабильность - это та же смерть. Ничего не происходит. «Оставьте в покое меня. Дайте отдохнуть». Смотришь по сторонам, идут мертвецы по улицам- глаза пустые. «Как дела? Что нового?» Да ничего, нормально. Ничего нового. «Что делал месяц назад? Сам не знаю. «Чем год назад жил?» Да так же все было. Нормально, бл*.
А я жизнь хотел узнавать. Чтобы мне не хрен с горы в телевизоре рассказывал, а сам смотрел. Чтобы  быть самому там, где пальмы растут.  Я того иностранца только для этого чуть пристукнул. Доллары надо было, чтобы шмот местный взять, как границу перейду. Чтобы свалить из страны зомбаков к живым людям. А они меня на восемь лет лес валить отправили. Деревья ведь и то живее этих трупов ходячих. Заставляли делать мертвым живое. Твари…

Я не знал, что сказать. Серега долго всматривался в свои пальцы, потом чертыхнулся.

-Не могу сигарету сделать. Вот никак не получается. Курить хочу…Ты же на север хотел поехать? Романтика, новые люди, все дела? Был же шанс живым остаться?

-Откуда ты знае…

-Да не знаю я откуда! Знаю просто, и все! И что вены резал себе, знаю, поэтому  ты здесь.

Он подошел на пару шагов  ближе и снова присел на пустоту.

-Я тебе так скажу. Резал - значит жить хотел снова, и хорошо, что не убил себя, может откачают и сможешь живым стать.

Он снова всматривался в свои пальцы и внезапно замер.

-Ох, ёбтыть! А ну стой!

Он навел ладони на меня

-Видишь, руки прозрачные стали?! Да? Видишь?

Он судорожно стал осматривать себя.

-Весь прозрачный стал. Кончаюсь я, Димон!

-С чего ты взял, может это…   Я не знаю, может это ты так сам себе сделал? Ну, подумал так.

Серега с тоской водил взглядом по своему телу. Когда рука опустилась на колено, я увидел, что он говорил правду. Рука просвечивала.

-Я деда одного  до тебя встречал. Он третий раз здесь. Как в это место попадаешь, то вспоминаешь, коли бывал раньше.  Старик тот говорил, что если оживляют, то сразу испаришься, а если таешь, то кончился, значит там, в миру. Душа отходит.

Серега вдруг подскочил  и вцепился мне в руки.

-Димон, там в Сочи мать  моя живет! Евсеева фамилия, Наталья. Димон, ты к ней заедь, скажи, что я деньги спрятал, пусть возьмет себе. Димон!

Он сжал мои запястья так сильно, что мне стало больно. Как будто кто-то полостнул по ним лезвием ножа.

-Димон! Димон, найди ее там, Димон. Натальей зовут. Евсеева фамилия! Деньги я спрятал в…

-Евсеева! Евсеева! Зови врача! Тут тот суицидник  вчерашний  весь корчится. Давай быстрее!

Тьма ослепла от яркого света.  Бежевый потолок, штукатурка. Тетка в белом халате прижимала меня и кричала куда – то в сторону:
- Наташка, где ты, давай врача скорее!


Глава вторая.Дух Мирен.



-Натшка! Евсеева!

«А-а-арле-е-е-е-к-и-но-о-о-о-жжжжжжв»
Сережкин палец дрогнул от неожиданности, и игла проигрывателя «Юность» скользнула по пластинке, оставляя новую глубокую царапину.
Фигура матери застыла в проеме двери комнаты в коммуналке. Сережка физически ощутил ее нависшее молчание и будущую неминуемую расплату.
«Блин!»

-Я тебе сказала, бл*дь, не лезь к пластинкам!

«Заметила, блин, заметила». Серегин взгляд скользнул по углам комнаты, но кроме подстолья письменного стола с потрескавшейся лакировкой, спасения не было.

-Натшка, кстрюлю свою забери с плиты!

Голос соседки тети Нади немного запинался на гласных всегда, когда она выпивала. А выпивала она почти всегда.

-Забрай, говрю свою кастрюлю, не одна здесь жвешь!

-Щас!

Мать, выходя из комнаты обернулась:
-Ты у меня щас получишь, выбл*док. Не вздумай удрать!


Из кухни коммунальной квартиры, где жил вместе с матерью Сережка, раздавались приглушенные голоса, сложно  было что-то разобрать, кроме невнятного баса дяди Славы, безногого инвалида лет шестидесяти.
 
Он Сережке постоянно рассказывал в красках, как потерял ногу, подрывая гранатой немецкий танк на войне, но всем было известно, что ногу дяде Славе отрезали, после ночевки в канаве в невменяемом алкогольном состоянии четыре года назад на новогодние праздники.

Сережка побежал к окну и спрятался за шторой, скукожившись в позе эмбриона. Бесполезно. Она  все равно найдет.

Скрип дверных петель. Приближающиеся шаги матери. Тело инстинктивно сжалось еще сильнее. Запах пыльной ткани штор почти перестал чувствоваться. Полотно  мазнуло по лицу Сережке, в нос вместе с прохладным воздухом ударил аромат жареного с луком сала.

-Что спрятался!? А? Я тебе говорила не трогать пластинки? Говорила!?

Рука матери дернула Сережку за запястье, но тот крепко держался за батарею, не давая телу оторваться.

-Иди сюда, выбл*док!

В голосе матери прозвучала хрипотца, которая ничего хорошего не предвещала.

- И-ы-ы-ы-ы-ы-х!

Мать пыталась оторвать  от батареи руку Сережки, больно царапая стриженными ногтями кожу.

- Вцепился как клещ, думаешь, это поможет тебе? Ах ты сволочь! Весь в породу отца! Такой же подлец растет. Ножницы на прошлой неделе кто потерял?  Где я теперь новые куплю? Ты знаешь, что ножницы – дефицит? Знаешь? А пластинка гедеэровская, знаешь, сколько стоит? Знаешь?!

-Я не брал ножницы! Не брал я!

-А кто взял!? А кто еще мог взять, а? Я у всех соседей спросила! Кроме тебя некому, выродок! Как же мне все осточертело! Учиться не хочешь, только шляешься по улице, вместо того, чтобы уроки делать. Надо тебя сдать в детский дом. Там ты поймешь, как хорошо, когда есть мать. Там тебя быстро научат!

-Я не брал! Это дядя Слава, наверное, взял, газету под махорку резать.

Мать остановилась на секунду, чтобы набрать в грудь воздуха.
-Ах, ты на старика-алкаша все спихиваешь? Как отец твой. «Это не я». Вырастешь таким же ублюдком. Ну, подожди у меня. Где ремень?

Шаги отдалились в сторону двери, где весела на старых крючках одежда.

-Сейчас, ты сученок поймешь, как врать матери! Ты посмотри, а! Не брал он!

Звякнула пряжка. Внутри Сережки поднялась паника. Рука разжала полутеплую батарею, а ноги понесли тело к письменному столу.

Мальчик юркнул  в пустоту под столешницей и задвинул себя старым, с порванной на углах обивкой, стулом, на котором было так неудобно сидеть и делать дурацкие уроки.

-А ну вылезай!

Слезы полились по щекам, а нижняя губа стала дрожать так сильно, что слова стали похожи на плевки пацанов во дворе, которым Сережка всегда завидовал. Он так ловко плеваться не умел.

-Мама не надо. Я не буду больше!

-Вылезай, выродок!

Стул словно ожил и стал брыкаться в Сережку ножками, словно дикий «мустанг», стремясь ускакать вдаль диких прерий. Пацан вцепился в него  из всех сил
-Вылезай, сученок, я сказала! Вот же падла, какая! Получи! Ненавижу!

Пряжка ремня обожгла руку.

-Отпусти стул, я сказала!

«Мустанг» наконец вырвался на свободу. И «змея» отцовского ремня сделала стремительный бросок к Сережке.

-Вот тебе за ножницы, подлец! Вот тебе за пластинку! Я сколько раз тебе говорила, а?

«Змея» вошла во вкус, оставляя красные полосы на руках, которыми Сережка пытался закрыться от нее.

-Мама, я больше не буду. Не надо, мама!
Слезы текли рекой, наползая со щек на губы, оставляя солоноватый привкус, толи моря, на котором Сережка никогда не был, но очень  бы хотел, толи вкус крови, которой этот маленький мальчик еще увидит в своей жизни много

«Беги»

С каждым ударом ремня. С каждым укусом-ожогом толстой кожаной змеи, голос внутри Сережки повторял все отчетливее:
«Беги!»

Ноги подбросили маленькое худое тело вперед.
Как сквозь туман Сережка видел свои исполосованные красными следами от ремня руки, срывающие с вешалки маленький ватник.

«Валенки!»

Вторая рука схватила их с низкой скамейки возле двери.

-А ну стой, я сказала! Стой, сучонок!

Коридор подсветил тусклой лампой входную дверь и стал неравномерными рыками ее приближать.

-Вернись! Куда побежал?

Голос матери вяз в усиливающемся гуле в ушах. Правый бок зацепил прислоненный к стене облезлый костыль дяди Славы, и он свалился на пол, отсекая боль и ужас, царивший сзади.

-Ст-о-ой, го-о-ворю!

Окрик матери растягивался, как будто кто-то пальцем пытался остановить вращение пластинки в проигрывателе.
«Беги!»

И морозный воздух вечернего двора обжег Сережкино горло.


Метров через десять он свалился в сугроб, натянул на облепленные снегом ноги валенки, и бежал в темноте, не разбирая дороги, пока не уткнулся в высокий черный  деревянный забор.

Сердце бешено колотилось, кровь стучала в висках. Было жарко, пот под ватником растекался по телу, пощипывая в тех местах, где Сережку безжалостно «ужалила» пряжка отцовского ремня.

Тень дерева, спокойная серая, полуразмытая, от единственного далекого фонаря, вдруг ожила, потемнела и стала черной «лапой» шарить по дороге, словно пытаясь наощупь достать кого-то в темноте
.
Ореол фар, две маленькие синие крутящиеся лампочки на крыше, делали выехавший из-за поворота уазик воплощением сатанинского козлища, собравшегося на дискотеку со своей светомузыкой

«Менты, вот черт! Меня видать ищут».

Сережка второпях вскочил, озираясь. Улица была черной, глухой, немой и длинной, под стать высоким заборам по обе стороны дороги. Спрятаться было негде, от слова совсем

«Сейчас заберут, потом в школу напишут, и,  как пить дать выгонят после этого»

В отчаянии он толкнул плечом ближайшую калитку, которая оказалась незапертой.
«Ой, бл*!»
Нога попала в пустое припорошенное снегом ведро. Серега повалился вбок, с грохотом опрокидывая грабли и лопаты, которые стояли возле стены серого одноэтажного дома.

Дверь отворилась, спустя мгновения вспыхнула  желтая лампочка над порогом.
- Кого  тут черт принес?!

Невысокая полноватая тетка вглядывалась в  то место, где застыл, лежа в сугробе, поджав ноги в мокрых валенках, Сережка.

-Тетенька, я нечаянно. Я случайно, ей богу. Я уйду сейчас.

-Чего чертыхаешься, Нюра?

Вслед за мужским голосом из открытой двери появилась фигура его обладателя в странной одежде, как будто кафтан, только с юбкой.

«А, это же поп! Меня в поповский дом занесло!?»

Мужчина подошел поближе и наклонился на лежавшим Сережкой. Над его бородой, прямо по щеке, от уха до верхней губы проходил глубокий шрам.

-Ты откуда такой прибежал? Неужто из дома сбежал, малец?

Сережка неловко встал. Последние, устоявшие, прислоненные к стене вилы, чиркнули по ней  черенком и свалились в общую кучу.

-Не сбежал. Я гулял. Извините пожалуйста, дяденька, щас соберу все. Можно я пойду тогда?

Мальчик кинулся подбирать из снега черенки, неловко прислоняя их к стене.

-Гуляешь, значит без шапки, варежек, налегке в декабре ночью. Как же их называют-то, которые раздетыми бегают по зиме? А, Нюрка?

-Моржи, прости меня Господи. Этих людей, как животных кличут. Чертовщина, ясно дело.

Тетка, по-видимому, поповская жена, подошла и стала подбирать черенки вместе с Сережкой

 - О, как! Ты значит морж полуночный. Бросай черенки. И ты, Нюра бросай. Завтра с утра соберем.
Мужчина протянул руку.

-Как звать-то?

-Сережка

-А меня - отец Леонид.

Рукопожатие было крепкое. Свою руку мужик не спешил отпускать, повернул Сережкину ладонь к свету, рассматривая кровившие, вздувшиеся полосы на его коже.

-Раз Господь тебя привел сюда, пойдем, чая на дорожку горячего попьешь.

Тетка недоуменно посмотрела на мужа.
-Леня, так… ведь он пацан малой… Его же к родителям надо…

Мужик бросил короткий взгляд на жену, и тихо, но очень властно сказал:
- Чайник иди поставь. Господь велел заботиться о путниках, хоть малых, хоть старых. Иди!

Наконец он выпустил Сережкину руку, повернулся и пошел на крыльцо. Полы рясы сметали неровности свежевыпавшего снега.

-Пойдем, полчаса погреешься. Никто тебя не будет никуда выдавать. Не бойся.

Только сейчас Сережка заметил, что замерз. Нижняя челюсть непроизвольно отстукивала ритм чечетки, которую «старшаки» иногда отплясывали во дворе для Светки, самой красивой восьмикласницы в школе, пытаясь ее впечатлить
«А варианты какие? К матери не вернусь. А замерзнуть сейчас раз-два и готово. На вокзал не пустят, еще и ментов вызовут»

-Пойдем. Еще бублики есть к чаю. Вчера брал в магазине. Мягкие.


Сережка протиснулся мимо попа, придерживающего входную дверь, и шагнул в темный предбанник. Сразу стало тепло, ноги норовили подкоситься от навалившейся усталости.

-Сюда вот, направо. Скидывай валенки.
 
Он повернулся на икону в углу комнаты  в полутьме, что-то пробормотал и  перекрестился
-Проходи сюда, вон на стул присядь. Нюра, еще носки сухие мои принеси пацану, а его на батарею поклади вместе с валенками, вон следы у него мокрые от самого порога.

Большой подсвечник испускал сладкий запах толстых горевших  свечей. Пламя от движений отца Леонида трепетало, отбрасывая полутени на лики святых в углу, отчего они казались почти живыми. Стол, потертая на углах клеенка в клетку, старая толстенная книга на темном, почти не видимом в полутьме комоде.

-Вот и баранки, Сергей, угощайся, чем Господь послал, а чай сейчас будет. Ты крещеный, кстати?
Голос попа вывел из ступора мальчика. Он встрепенулся.

-А? Нет, наверное. Я не знаю. Мамка ничего не говорила…крестика у меня нет. Она вообще не верующая, так-то…

Мужчина слегка улыбнулся.
-Ну, ничего-ничего, все к Господу придем, и верующие, и члены партии.

Вернулась жена попа и протянула пару толстых вязаных носков из овечьей шерсти.
-Давай, горемычный, свои снимай, сушить положу, а эти одень.
Во второй руке она держала чайник с дымящимся паром носиком.
-Леня, поставь доску на стол, а то клеенку прожжет…

Отец Леонид подвинул кружку с налитой заваркой и стал заливать ее кипятком.
-Мать тебя пряжкой ремня побила?

Сережка потянулся было за баранкой, но в изумлении остановился, насупился, спрятал руки под стол.

-Как узнал, хочешь спросить? Это вряд ли с чем спутаешь. В армии насмотрелся. И на своих руках и на чужих, от рук своих.

Поп задумчиво посмотрел на свои ладони, с неожиданно длинными как у пианиста, но чуть узловатыми пальцами.

-Расскажи, как тебя угораздило, так мамку разозлить?

Сережка сначала молчал, потом слова стали капать один за другим, как слезы, скатывались сначала к реснице, отчаянно цепляясь за нее, но потом, под весом своей прозрачной обиды срывались вниз, с тихим звуком падали в чашку, растворяясь в сладкой ароматной горячей воде.
Отец Леонид тихо слушал мальчика, ладонями обхватив теплую белую кружку с нарисованными на ней красными маками.

-Не держи на мать зла, Сергей. Нельзя винить человека, ибо только дьявол способен такое совершить.

-Дьявол? Откуда он у мамы? Он же в аду живет!

Сережка живо представил, огромного темно-красного черта, которым стращала еще давно его бабушка, мать  отца. Странно, отца он почти не помнил, а бабушку очень ясно себе представлял, даже сейчас, спустя много лет после ее смерти. Как будто только вчера она доставала ему каждый день конфету, за то, что он рассказывал ей свои хорошие дела, случившиеся и свершенные за прошедший день.

-Дьявол, Сережа. Он самый. И живет он не в аду, а в душе каждого раба божьего, ибо создал Господь человека, и святым и грешным одновременно. И часть любви господней в нем, и часть искушения лукавого. Есть люди дьяволом облюбленные, злющие, если беспомощные, как старые бабки,  есть лютые, если силой или властью владеют. А есть добрые да тихие, только и в них дьявол прячется.

Отец Леонид помолчал минуту-другую, словно бы решаясь на что-то, потом продолжил:
- Я когда в армии служил уже второй год, в увольнительную однажды пошел. Часть наша была в городке на Урале. Бузулук называется, ты, наверное, не слыхал про такой. Суббота была, сентябрь теплый такой. Я на рынок пошел, думал прибарахлиться чуток, да махорки хорошей припасти сослуживцам. Ходил по рядам, сапоги начищены, пряжка ремня на солнце блестит. Того парня я не сразу заметил. Видно, что приезжий был, одет хорошо, шляпа, пальто и взгляд такой, свысока будто смотрит. На ногу наступил он мне. Думаю случайно это вышло. Всего-то…

Поп замолчал, потом словно выдавил:

-Вот так ходишь по свету, Сережа. Планы строишь, думки гоняешь в голове. А тут на ногу наступил незнакомцу и жизнь твоя под откос идет.

-Почему вы так говорите? Почему под откос?

-Потому, что сказал я ему, чтобы извинился. Он мне в ответ грубо, мол не буду я перед каждым салагой извинятся.
«Ты кого салагой назвал? Еще  плюнул на сапоги начищенные, ах ты урод!»
Дальше как будто не я был, а кто-то другой схватил того человека, ударил в плечо. Он в ответ. Да еще кричал, что не знаю, мол, я  с кем связался, что сгнию теперь на губе.
И поднялся, как будто изнутри, откуда-то  снизу, во мне дикий гнев. Сжались кулаки, сердце заколотилось.
Но не слышал я  тихий голос Господа: «Остынь, остановись!». Гораздо громче Дьявол мне в уши кричал, что спуску такому давать нельзя, что наказать надо, чтобы знал франт столичный, как на простого солдата бочку катить. А тот тоже, в ответку меня толкнул. Дальше не помню я уже сам, что было. На суде свидетели говорили, что схватил я у мясника топор, да ударил того несчастного несколько раз.

Отец Леонид вздохнул, повернулся к иконам и быстрой, едва понятной скороговоркой прошептал:
-Владыко Господи Иисусе Христе, сокровища благих, даруй мне покаяние всецелое и сердце любо трудное во взыскание твое, даруй мне благодать Твою…

Поп перевел глаза на Сережку, и смотрел так смиренно, что пацан бы никогда не подумал, что все рассказанное святым отцом хоть малейшая правда.

- Так меня Дьявол мой же в штрафбат отправил, а человека того горемычного инвалидом сделал навсегда.

Пламя свечи задергалось, как живое, словно пытаясь вырваться, соскочить со своего «креста-фитиля».

-Лукавство Дьявола в том, что он будто бы ты сам. Будто он, то есть ты - справедливость и правда, будто он, то есть ты- честь и закон. И власть его наполняет тебя такой силой, будто горы свернуть можешь. И проявляется он в тебе в желании пнуть со зла, разбить, ударить, накричать, проклясть. И кричит он в тебе, что ты ради правды и блага других, а не себя все это делаешь.
Только нельзя его слушать, нельзя спорить с ним, ибо Сатана хитер.
 Всегда найдет такие слова, что кажутся верными, такие доводы, что кажутся справедливыми. И сделать тебе так велит, что кажется правильным. Только потом уже он  уйдет снова вглубь души, а тебе только и остается - каяться перед Господом, что не внял его голосу, что поддался слабости и искушению власти вершить суд над людьми.
Сережка вглядывался в лицо отца Леонида, несмотря на разбойничий по виду шрам, светлое, полное воли и благородства.

-Дядя Леонид, так ведь получается он сейчас там, внутри? Дьявол. В вас? И во мне? И в маме? И что теперь делать, если он проснется и начнет говорить?

Отец Леонид, достал ложечкой разбухший в кипятке лимон, убрал пальцами пару крупных чаинок с него.
-Молиться, мой хороший. Господу нашему Иисусу. Умеешь, Сережа?

-Мамка говорит, у меня память плохая. Я плохо запоминаю слова. А молитвы ведь учить надо? Они такие длинные, а я ошибаться боюсь, бог же накажет тогда?

Священник встал, взял свой массивный стул, поставил справа от Серёжки и сел рядом
-Господь милостивый не карает, люди всегда сами себе это делают, но почему то на Бога ссылаются. Я тебя научу простой молитве. Даже не молитве, а песне к Господу. Когда услышишь в себе или ком-то голос лукавого, в мыслях или в словах, намерениях, пой её. Тогда душа отрывается от цепких лап Сатаны и воспаряет ввысь, ближе к божественному проявлению. Эту песню завещал людям преподобный Серафим. Пропеть нужно только два слова: Дух Мирен. Поешь как будто-то по слогам. Хочешь попробовать?

Серёжка кивнул в ответ.

- Тогда повторяй за мной и смотри на лик Господа, вон в углу, на иконе.
- Ду-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у…

Отец Леонид тянул гласную очень долго, казалось, что запасы воздуха в его лёгких просто бесконечные.
- У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у
Слабый Сережкин голос влился в эту волну.
- У-у-у-у-у-у-у-у-у-х-х

Дальше лёгкие зацепились за следующий слог и потянули сознание Серёжки ещё выше.
- М-и-и-и-и-и-и-и-и-и
Иисус на иконе то проявлялся, то почти пропадал в колебавшемся свете свечи.
-Р-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е…
Внутри Серёжки настало такое спокойствие, умиротворение, что плохие события вечера в родительском доме словно перестали существовать.
-Нннннннннннннн....


Картинка прошлого стала таять в голове, проясняя сознание.
Сергей понял, что перестал слышать голоса сокамерников, их фыркание, едва различимое за шумом воды, их матерки от эмоционального удовольствия, положенной раз в неделю помывки.

Он убрал рукой следы мыла с лица и повернулся в сторону входа.
Дрюн стоял в метрах в трех от него. И больше никого  вокруг не было. Ни души. Словно все испарились в мгновение ока
.
Дрюн, здоровенный туповатый детина, был по сути местным палачем у паханов. Они его посылали пригрозить, побить и даже убить неугодного, и самим руки не марать. В администрации колонии все знали, но закрывали на это глаза.

-Хуле раззявил зенки, падла?
 
В руке Дрюна была зажата заточка сантиметров 5-7, не меньше.
 
-Кончать тебя пришёл. Сам знаешь, кому дорогу перешёл.
 
Как в замедленной съёмке Сергей видел, как побелели сжатые на заточке пальцы. Как расширились ноздри, чтобы вдохнуть побольше кислорода перед рывком. Как заволакивались чем-то мутным глаза его будущего убийцы.

-Помолиться дай минуту
Словно какой-то голос сказал его губами эти слова.

-Что?
Дрюн явно чуть сбился, волна звериной жестокости споткнулась о прозвучавшие звуки.

-Помолиться прошу.

Бугай несколько секунд молча смотрел в глаза Сергею

"Почему мне не страшно?"
«Потому что Господь на твоей стороне", голосом отца Леонида прозвучал ответ.

-Ладно, минуту давай. Молись.

Сергей закрыл глаза. Пальцы с синими татуированными буквами расслабились и вытянулись. Получилось слово "С. О Ч. И."

Легкие втянули в себя воздух и вернули в пространство первые звуки:
-Д-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у....