Школьные годы чудесные

   Десятый класс. Первое сентября. Яркий солнечный день. Школа выстроена в каре, в центре – педагоги, перед ними, как тигра в клетке, ходит туда-сюда новоиспеченный директор школы, похожий на гриб масленок, с приятной фамилией Чебаника, и довольно связно говорит об уме, чести, совести, эпохе, советской власти, которая дала молдавским детям, в том числе и ему, ету, в общем, ВОЗМОЖНОСТЬ, и, етот, как ево, ага - ШАНС!

  Мы, десятый «бэ», стоим прямо перед оратором, и нам скучно. И немножко нервозно. Как-никак, последний класс… Наши девицы надели двухлетней давности форму, белые банты, фартуки и гольфы. Очень смешно. В комбинации с косметикой и шпильками – ну ооочень смешно. И – приятно глазу. Форма на них вдруг стала со всех сторон мини, туговата, и даже немного потрескивает.

   Девок мы для эстетики выперли вперед, а сами торчим сзади. Тоже приятно глазу. Бугаи. Минимальный рост – метр 83 см. Гривы. Клеши. Кримплен. Прыщи и пушок на щеках – давно пройденное, рожи БРИТЫЕ. Дети солнечного Юга. Уже где-то с годик живем полноценной и всесторонней жизнью. Единственное отличие от людей – школьники, ну и - своих детей нет. Вроде бы. Стоим, морщимся, ведем светскую беседу. Беседа – извините, без купюр.

- Задрали. Скока можно! Они, еще, вроде бы, уроки сегодня затеяли…
- Во трындит, а? Б…., назначили на нашу голову… Лысиной зайчики пускает… Как насчет - устроить наш ответ Чембер… Чебанике? Первоклашек научим пролетарские кукиши рисовать, за день всю школу изгадят…
- (зевая) Можно. Но – лучше шаблоны раздать. Чтоб близко к оригиналу. И - главного назначить. Вон тот, рыжий, сгодится. Чувствую, тот еще хрен. (философски, прищурившись) Смена растет, однако…
- (вполголоса) Юрка, а давай Милку в профиль, гхм, обозреем? Милк,  а Милк, а повернись налево и посмотри вооон на верхушечку вооон той березки… Да нет, не так, ВСЯ повернись…
- (в ответ) Дурак! И вы все идиоты!
- Ммммм… Каково? Как спаренный зенитный пулемет… Юрка, на себе не  показывай… Слушай, а что с ними со всеми за лето стало? Одно неловкое движение, и форма может лопнуть нах…
- Хватит. Душа горит. Через час – у Скрипы во дворе, в беседке. Рупь с носа, вино возьмем на точке, там же. Скрипа (меломан, и немножко – местный авторитет) обещал поставить третий Лед Зеппелин.
- Как поставить? Куда?
- Колонки на балкон выставит, мало не покажется… Макизя, а ты где такие джины нарыл? Неужели «маде ин УСА»? (Макизя проворно поворачивается задницей, на правом кармане желтым по синему вышито – Sam Sheel & Co, все – гагага!!!).
- Ладно, а где такую мотню страшную взял? Сантиметров сорок!
- (Макизя, гордо) Не мотню, а зиппер! И не сорок, а сорок два! Чтобы телу свободно было… Для вентиляции…
- Ты, кстати, до центнера дотянул?
- (Макизя, грустно) Все никак не получается… Девяносто восемь кэгэ… Все лето одно сало жрал, по шестнадцать часов сплю – и никак…
- Гыгыгы… Оххохохо… (Макизя засучивает рукав, и показывает свежий розовый рубец, задирает рубаху, на боку – еще один) Макизя, а это еще что?
- А ничо… Я, гхм, неделю назад… Повесился.
- Чего?!?!?!

   Далее – рассказ Макизи. Рассказчик – вылитый Карлсон из мультфильма, нос картошкой, патлы во все стороны, брюхо, подтяжки, раздолбай, художник, пьянь, единственный в своем роде. Ну вот:

- Сидим дома. Пьем. Скрипа, Цыпа, я. Взяли двенадцать литров. Душевно. Я даже всплакнул – от жизни задрипанной, и говорю им – все,  надоело, повешусь. Главное – родичей, гадов, уем. Особенно мать… А они мне – не вопрос, вешайся. Но… Идея! Может, кхе, повесисся, но – жив останесся? Это как? В общем, помните, у меня в прихожей, крюк от люстры? Раздели, поставили на табуретку, из веревки сделали такую хитровыстраданную сбрую – под мышками. Подцепили. Сверху рубашку, и свили фальшивую петельку вокруг шеи. С узлом! Еще выпили и ушли. Дверь захлопнули.

   Стою. Б… В клетчатой рубашке «апаш» и семейных трусах. Пьяный в сисю. Стою. Два часа стоял!!! (Мы лежим. У девок течет косметика. Прижимают к лицам платочки – типа, растроганы торжественной речью директора). И вот!!! Слышу – кто-то в замке ключом ширяет. Я – табуретку отпихнул, язык высунул, слюну пустил. Как водится. (Мы уже не можем. Но – мы просто не знали, что впереди). Повис. Болтаюсь. Смотрю – не мать дверь открывает, а старый!!! А я его обижать  не  хотел!!! То есть хотел, но не очень!!! Висю, в смысле - вишу, и кричу – папа, не  обращай  внимания! Я  понарошку!!! (Мы уже не живы).

   Старый,  естессно, глаза  вылупил, не  моргает, к стенке  прислонился. А  я  ему – я  ття  не  хотел  пугать,  я  маму  хотел!!! И, как  щас  помню, я ему… уффф. Я ему улыбнулся!!! Б... , …, !!!!  Не надо было улыбаться. Ужас. Он от стены отлепился, и – мою клюшку взял. У меня там клюшка хоккейная стояла в углу. Всамделишная!!! (Тут уже преподы, видя нас, не выдержали, и заорали – прекратите безобразие!!!). И этот старый …., …..!!!!!, не снимая меня с веревки, начинает меня моей же клюшкой охаживать! С размаху!!! Мама дорогая… Мне защищаться нечем, я руки-ноги вперед вытянул, весь  растопырился, и  кричу  ему – не  надо! Караул!

   Он  меня  лупит, а я поворачиваюсь  к нему то левым боком, то правым!!!! Как курица на вертеле!!! (Аут. Держимся друг за друга. Плачем.). Сломал об меня клюшку, плюнул, хлопнул дверью и ушел!!! (Макизя глубоко вздыхает, сейчас еще что-то будет, кажется, уже некуда, ан нет). И я еще час, как сука, висел, уродовался, никак сорваться не мог!!! Сраная  веревка!!! Крепкая  оказалась!!!

   Вот тут уже был катарсис, визг завучей, Чебаники, любимых учителей, которых все равно никто не слушал, потому что не мог…

   Правда, хорошо?