Смерть Америки

– Америка умер!
– Как?
– Скоропостижно!
 «Витька Крёкшин, по прозвищу Америка, мой одноклассник, товарищ и друг, умер!» – это не укладывалось в голове.
– Завтра похороны. Придёшь? – словно после простуды, сопел в трубку Валерка Огородников, тоже одноклассник.
– Куда приходить?
– Железнодорожная больница знаешь, где? Сворачиваешь во двор и прямиком к зданию городской ритуальной службы, там, в 10 часов состоится отпевание. Не опаздывай!   
Минуты три я неподвижно стоял у окна, словно меня ударило током, и я пытался понять – откуда.
Представить Витьку в гробу не получалось.

Мы дружили с Америкой со школы.
Любимчик учителей, Витька слыл большим выдумщиком, а я был, как бы сподвижником его выдумок. Я доверял ему, он доверял мне. Мы делились самыми сокровенными идеями, что могли прийти в наши дурные головы.
Так, например, в отличие от одноклассников, во время сбора металлолома тащивших в школу тяжеленные чугунные батареи, сетки кроватей и дырявые вёдра с консервными банками, мы с Витькой, ближе к вечеру, как самые настоящие мальчиши-плохиши, приходили на школьный двор и, со знанием дела, выбирали изделия из алюминия и меди. Алюминий принимали по 12 копеек за килограмм, медь – по 18. Искорёженный примус или алюминиевая кастрюля были для нас подарком судьбы. С утра пораньше, стараясь не светиться перед соседями, мы тащили мешок с добычей знакомому старьёвщику.
С регулярностью раз в месяц, он сам появлялся в нашем дворе, бодро ведя под уздцы гнедую кобылу, тащившую телегу, заваленную всяким хламом.
– Берём утиль, берём тряпьё и всё ненужное старьё! – громко, с хрипотцой, кричал он, хотя принимал, в основном, макулатуру, старые матрасы, дырявые одеяла и лом цветных металлов.
Ребятня, словно по команде, кидалась к сараям, где у каждого лежали заранее припасённые половики, изъеденные молью бабкины шубы, валенки, кипы газет и журналов. Хитрые глазки дяди Пети светились фонариками, когда кто-нибудь притаскивал худой самовар. С девчонками утильщик рассчитывался  свистульками, пупсиками, шариками на резинке, переводными картинками. С мальчишками — игрушечными пистолетиками и пачками пистонов, которыми, как оружейный склад, был набит его волшебный сундучок. Пугая лошадь, ребятня тут же открывала пальбу из всех видов пластмассового оружия. А мы с Витькой хотели денег.
Небольшого росточка, пропахший сигаретами, дядя Петя, напоминающий некрасовского дядюшку Якова, жил на соседней улице в обшитом рейкой доме, огороженном высоким забором. На калитке табличка: «Осторожно! Злая собака». Чтобы попасть во двор, нужно было нажать круглую кнопку звонка. Мы нажимали и, сглотнув от волнения слюну, вслушивались в приближающиеся к калитке шаги.
– Опять пришли, мазурики! – не выпуская изо рта папиросу, приветствовал нас дядя Петя. – Чего на этот раз скоммуниздили?
Подвесив на безмене принесённый примус и керогаз, дядя Петя, не спрашивая наших фамилий, которые давно знал, записывал в синюю записную книжечку, кто, что сдал и какую сумму получил.
Как-то взрослые парни притащили ему два молочных бидона, которые свистнули с территории молокозавода. Воришек вычислили, к дяде Пете нагрянули с обыском, а он в лицо подозреваемых помнит, а фамилий не знает. С той поры он всех сдатчиков сначала заносит обломком карандаша в блокнот, а уже потом с неохотой достаёт из брючного кармана кошелёк. И великое горе было нам, если старьёвщик, разводя руками, говорил, что деньги кончились.
– Конец месяца, заходите на следующей неделе, – сочувствующе утешал нас дядя Петя. – Заодно ещё чего-нибудь надыбаете!
Мы с Витькой топтались на месте, словно забывшие обратную дорогу. В надежде разжалобить старьёвщика, мы рассказывали, какой интересный фильм идёт в клубе, но мы его теперь вряд ли увидим, и дядя Петя уходил в дом, выносил нам по гривеннику.
– Позаимствовал у жены, – придумывал он. – Из уважения к искусству.
Мы с Витькой так любили кино, что в шестом классе завели тетрадки, куда записывали названия увиденных кинофильмов и соревновались, у кого их больше.
Кино было смыслом нашей жизни – иной раз мы умудрялись посмотреть сразу два фильма: с одиннадцати часов в кинотеатре «Октябрь», а с семнадцати – в клубе имени Горького.
Смотрели всё, что предлагал кинопрокат. Французскую комедию «Разиня» с Луи де Фюнесом и Бурвилем любили так же, как нашу «Бриллиантовую руку» с Никулиным, Папановым и Мироновым.
В седьмом классе Витька вычитал в журнале «Советский экран», что в Москве есть кинотеатр «Круговая кинопанорама», где фильмы идут не на обычном экране, а сразу со всех сторон, и загорелся желанием там побывать.
– Давай съездим! – предложил он, ни секунды не сомневаясь, что я соглашусь.
– Всем классом? – переспросил я.
– Вдвоём! Ты и я.
– Вдвоём в Москву?
– Что такого? До Москвы всего четыре часа езды. Утром сядем на поезд, а вечером вернёмся домой.
– А если не успеем? – сопротивлялся я, боясь, что родители не отпустят меня с Витькой в Москву.
– Успеем! Вот план! – Витька достал тетрадный листок с нарисованными кружочками станций Московского метрополитена. – Смотри! Приезжаем на Ярославский вокзал, спускаемся на станцию «Комсомольская», едем по кольцевой до станции «Проспект Мира». Там делаем пересадку и катим до «ВДНХ». Поднимаемся – и прямо в «Круговую кинопанораму».
– А если кинотеатр закрыт на ремонт?
– Ты ещё скажи, что вдруг атомная война начнётся, или Земля со своей орбиты сойдёт! Всё нормально будет! – убеждал Витька. – Может, ещё в Мавзолее Ленина успеем побывать. Ты был в Мавзолее?
– Нет.
– И я не был. 
– Так туда без паспорта не пустят!
– Пустят! Я по телеку видел очередь в Мавзолей.

Столица страны для нас началась с высокой платформы Ярославского вокзала, по которой гремели тележками носильщики, а люди наперегонки неслись в метро.
Подхваченные толпой, мы спустились в подземный переход и растерялись, не зная, куда идти дальше.
Витька достал свой план – и мы решительно направились к стеклянным дверям под буквой «М».
Горсть пятикопеечных монет была предусмотрительно наменяна ещё дома.
Посмотрели, куда их опускать, и, освоив турникет, довольные, покатили вниз по лестнице-чудеснице.
На станцию «ВДНХ» мы уже поднимались в радужном настроении, словно катались на метро всю жизнь, но вместо «Круговой кинопанорамы» нас понесло к павильону «Космос». Было бы очень обидно не увидеть скафандры космонавтов и не побывать внутри стоящего перед павильоном авиалайнера Ту-154.
В итоге, переполненные впечатлениями, мы вспомнили о главной цели поездки, когда  часы показывали половину второго. Стали спрашивать, где тут «Круговая кинопанорама» находится, но никто не знал. В конце концов, милиционер подсказал, что кинотеатр расположен возле южного входа ВДНХ. Где бегом, где быстрым шагом, взопревшие от жары, мы добрались до него. Купили билеты на фильм-путешествие «Лето в Чехословакии» и прошмыгнули в зал.
Зрители, среди которых мы отметили группу китайцев и семью африканцев с маленьким кучерявым малышом, стояли в центре зала. Погас свет, и на нас со всех сторон обрушилась незнакомая жизнь Чехословацкой Социалистической Республики с её златоглавой столицей Прагой.  Это было чудо, мы с Витькой, как будто сами побывали за границей.
До поезда оставалось четыре часа.
Витька, с пиратской сноровкой, достал свой сложенный вчетверо план, и мы уверенно покатили на станцию «Площадь Маркса». Москва нас уже не пугала, мы в ней освоились и уверенно шли к Красной площади.
Увы, к нашему огорчению, Мавзолей Ленина оказался закрыт, но зато мы посмотрели смену почётного караула и были в полном восторге от чётких, слаженных движений кремлёвских курсантов.
По дороге на вокзал я купил в подземном переходе набор открыток «Москва – столица СССР», а Витька зачем-то набрал целую кипу иностранных газет и журналов, чем очень удивил бабушку-киоскёршу.
– Мне, пожалуйста, «Морнинг Стар», «Юманите», «Унита», «Руде Право», «Трибуна Люду», –  словно какой-нибудь дипломат, всматриваясь в названия зарубежных изданий, чеканил он. – Всех по одному экземпляру.
– На фига они тебе? – не удержался я.
– Надо.  Это «Юманите» – газета французских коммунистов, – пояснял он, когда мы ехали в поезде домой. – Смотри, какая тонкая бумага, словно пергамент! Знаешь, как переводится слово «юманите»?
– Понятия не имею.
– Юманите, значит, человечество! «Унита» – газета итальянских коммунистов, означает «Единство». «Морнинг Стар» – английская, «Утренняя звезда».
Честно говоря, мне запомнились только карикатуры в польском сатирическом журнале «Шпильки», всё остальное я бы без сожаления сдал в макулатуру. Но Витька трясся над ними, как над прижизненными изданиями Пушкина.
Зная об увлечениях племянника, живущий в Ленинграде дядя прислал ему на день рождения журнал «Америка». Яркий, красочный журнал на русском языке был наполнен цветными фотографиями американских автомобилей!
Мальчишки в классе, рассматривая диковинку, которую Витька не выпускал из рук, от зависти скрипели зубами. Валерка Огородников даже предлагал поменяться на кляссер с почтовыми марками разных стран. Витька не согласился.
Он так проникся любовью к журналу, а через него и к далекой, неведомой Америке, что, возвращаясь из школы, напевал услышанную по «Голосу Америки» песенку:

От берега до берега,
В душе моей одна,
Прекрасная Америка –
Великая страна!

С тех пор он перестал быть Витькой Крёкшиным, навсегда став Америкой.

После школы наши пути разошлись.
Не хочу, да и не буду додумывать подробностей Витькиной жизни, потому как пересекались мы редко, разве что на встречах одноклассников, а года четыре назад столкнулись в троллейбусе.
Крёкшин пополнел, обрюзг, взгляд стал, как у пенсионера с маленькой пенсией. Хотя до пенсии ему, как и мне, ещё трубить и трубить.
Меня не узнал.
Рядом освободилось место, и я его окликнул:
– Америка, садись! В ногах правды нет!
Он вздрогнул, уставился на меня, как на привидение, потом сел рядом, пожал руку:
– Здорово, Саня! Не признал – богатым будешь!
Перекинулись общими фразами ни о чём, через две остановки он вышел.

Я не любитель ходить по похоронам, но как не проводить в последний путь школьного приятеля?
По дороге к железнодорожной больнице я купил четыре красных гвоздички.
Свернул в больничный двор, смотрю, Валерка Огородников чешет тоже с четырьмя гвоздичками.
Заглянули в ритуальный зал – никого.
– Валер, ты ничего не напутал?
– Сказали, в десять, – пожал плечами одноклассник.
К дверям подкатил похоронный «ПАЗИК». Двое крепких парней вытащили гроб, занесли в зал, сняли крышку.
Мы с Валеркой подошли положить гвоздики – и вздрогнули: вместо круглолицего здоровяка Америки в гробу лежал высохший старик с ввалившимися глазами.
– Валер, может, не здесь отпевание?
– Надо у кого-нибудь спросить, – заметив вошедшего в зал священника, оживился Огородников. – Извините, святой отец, у нас в десять часов отпевание школьного приятеля... А тут старика какого-то привезли...
– Как покойного зовут?
– Америка, – сорвалось у Валерки, но он тут же поправился. – Виктор Крёкшин.
– Это он и есть, – разжигая кадило, ответил батюшка.
Тут и родственники Крёкшина подошли.
Витькину жену я сразу узнал, значит, всё правильно: в гробу Америка!

Ночью мне снилась Москва, Витька Крёкшин и самолет Ту-154.
Говорят, что умершие снятся к переменам в жизни или перемене погоды.
Буду ждать и того, и другого.