Драматургия Чехова. Из цикла Возвращаясь к Чехову

    В этих строчках не стоит искать претензии на некое теоретическое исследование. Это просто мои мысли по поводу. Клочковатые. Незавершённые. Иногда банальные. Иногда еретические.

                * * *
    Чехов – писатель, порой невыносимо, беспросветно тяжёлый, выматывающий душу и оставляющий там незатихающую боль. Драматург, отказавшийся от того, что принято называть катарсисом.
Беспомощный всхлип героев в финале пьесы, их потерянность перед грядущим, смирение перед  бессмысленностью и пустотой, уж точно к катарсису не ведёт.
А ведь, казалось бы, – все эти раневские, заречные, прозоровы и тузенбахи насквозь пронизаны светом, и в горечи их томящей живёт надежда, что когда-нибудь, в невозможном далеке, что-то изменится и люди научатся быть счастливыми. Когда-нибудь. Не при их жизни.

    Чехов – автор беспощадный. Он не плачет над горестями тех, кого вывел на сцену, не умиляется их хрупкости и ранимости. Его инструмент –  скальпель хирурга.

                * * *
    По официозным перечням, признающим канонизированных в классики писателей прогрессивными и придерживающимися истиной конфессии в искусстве, то-есть реализма (что это на самом деле, кроме чиновников, не знает никто) – Чехов – один из столпов русского реализма!!! О, «глубокоуважаемый шкаф»! Разве может быть неправ утверждённый и прошедший инстанции учебник?
    Чеховский реализм настолько искажён кривыми зеркалами, настолько пронизан горечью сарказма, настолько близок жёсткому гротеску позднего Гойи!.. Он не желает быть впихнутым в рамки классической бытовой драмы.
Здесь задействована идеальная логика внутри парадокса. Непременная гофманиада, использование клоунады во всей её трагической неуместности.
Чеховские пьесы щемяще прозрачны, полны недосказанности, и, в то же время, они абсолютно безжалостны.

                * * *
    Герои чеховских пьес кажутся обнажены до предельной хрупкости, до содранной кожи. И, в то же время, они закрыты наглухо, они живут где-то внутри своей скорлупы. Поэтому каждый говорит не столько со своим собеседником, сколько с кем-то внутренним. Они ощущают незащищённость и неустойчивость мира, в котором живут, мира, стоящего на грани времён.

                * * *
    Что это – болезнь, порождённая переломным, предгрозовым временем? Отчего в чеховских пьесах у женщин, особенно юных и восторженных – какая-то болезненная, на грани религиозного служения, жажда принести себя в жертву?
    Отчего у молодых ещё мужчин – ощущение бездарности и ненужности своей жизни? Ощущение привычного существования как сизифовой ноши и ухода как единственного осмысленного действия?
Несоответствие реалий, в которых не столько живёшь, сколько прозябаешь, прежним мечтам. Полнейшее, опустошающее разочарование.
Бессмысленность того, что ты делаешь, ненужность тебя и твоей судьбы. – Считал себя личностью, уважал себя, стремился к чему-то и осознал, что ты – ничто. – Вот основная мысль, владеющая многими героями чеховских пьес. Это открытие помогло мне понять что же произошло со столь чуждым мне Ивановым.
Суть даже не в том, что он надсадился на этой взваленной на себя прорве, суть в том, что внезапно оказалось, что всё в нём мертво.

                * * *
    «Вишнёвый сад» оканчивается стуком топора, вслед за звуком лопнувшей рояльной струны. Словно отсылка к тому, что порвалась связь времён. . «Дядя Ваня» – монотонным заговариванием боли, очень похожим по смыслу на поминальную молитву.
    И, рефреном, звучат фразы, вроде бы странные, похожие на крик отчаяния, на плач озёрной чайки о в чём-то светлом и несбыточном: «В Москву, в Москву!..», «Мы отдохнём, мы отдохнём!..».
   Часто используется повторение слов – словно герои не верят в то, что они хоть что-нибудь значат и пытаются себя убедить. Словно произносят одно, а ощущают совсем другое.