de omnibus dubitandum 101. 382

ЧАСТЬ СТО ПЕРВАЯ (1872-1874)

ГЛАВА 101.382. ШИББОЛЕТ…

    Неужели все с ним происходящее и все уже происшедшее исчерпывается тем, что светская дама подталкивает его в «общество», а давний приятель, оттертый в сторону, наблюдает, с какой силой его туда втягивает? Когда эта светская дама позволила Игнатьеву — максимум того, что она ему позволила — купить пару перчаток, поставленные ею тут же условия, запрет на приобретение галстуков и любых других предметов, пока она сама не найдет времени пройтись с ним по Александрийскому пассажу, прозвучали — для чувствительных ушей — вызовом несправедливым обвинениям. Мадам ВЕчера принадлежала к тем дамам, которые умели без вульгарных ужимок назначить свидание в Александрийском пассаже.

    Взыскательность при выборе перчаток означала — все для тех же чувствительных ушей — скорее всего, нечто такое, что Николай Павлович назвал бы старанием удержать от явного фанфаронства. Однако его не отпускало сознание, что в глазах их спутника его новая знакомая выступает этаким иезуитом в юбке, вербовщицей Католической Церкви. Католическая же Церковь — в глазах лорда Солсбери — этот враг номер один, чудище с выпученными глазами и длинными, дрожащими, загребущими щупальцами — как раз и была обществом, источником распространения всяческих шибболетов [Шибболет, шибболет (ивр., «колос» или «течение») — библейское выражение, в переносном смысле обозначающее характерную речевую особенность, по которой можно опознать группу людей (в частности, этническую), своеобразный «речевой пароль», который неосознанно выдаёт человека, для которого язык — неродной] разделения людей по типам и группам, порочными честерскими Рядами, источавшими зловоние феодализма, — словом, Европой.

    Однако, прежде чем они, проголодавшись, повернули назад, произошел эпизод, который на многое проливал свет. Уже с четверть часа Роберт Артур подчеркнуто молчал и держался особняком, когда же его сотоварищи, опершись на балюстраду, охранявшую Ряды с торца, не менее трех минут созерцали на редкость кривую и беспорядочно застроенную улочку, что-то в их интересе к ней — что именно, Игнатьев так и не разобрался — переполнило чашу его терпения.

    «Он считает нас снобами, светскими лоботрясами, мерзкими эгоистами», — подумал Николай Павлович, который на удивление быстро, всего за два дня, обрел привычку легко и решительно суммировать ряд смутных наблюдений. Впрочем, между некоторыми его заключениями и отчаянным броском в противоположную сторону, который вдруг произвел лорд Солсбери, имелась, видимо, прямая связь. Он исчез с ошеломляющей внезапностью, и Игнатьев с мадам ВЕчера поначалу решили, что, увидев мелькнувшего знакомого, он бросился за ним следом. Однако они тут же убедились, что его мгновенно поглотила открытая дверь ювелирного магазина, за сверкающими витринами которого он скрылся из виду. Бегство лорда Солсбери носило характер демонстрации, и его двум спутникам ничего не оставалось, как сделать испуганные лица. Но мадам ВЕчера рассмеялась.

    — Что это с ним? — спросила она.

    — Как вам сказать, — отвечал Игнатьев. — Он не может этого вынести.

    — Чего этого?

    — Всего. Азии.

    — Но причем тут ювелирная лавка? Что она ему даст?

    Николай Павлович, видимо, и сам пытался уяснить себе это, стараясь, не меняя позиции, проникнуть взглядом в просветы между рядами карманных часов и гирляндами тесно свисавших драгоценных побрякушек.

    — Сейчас увидите.

    — Этого я как раз и боюсь: а вдруг он купит что-нибудь. Боюсь, это будет что-нибудь несусветное.

    Игнатьев мысленно оценивал такую возможность:

    — Он способен купить что угодно.

    — В таком случае, не лучше ли нам последовать за ним? Как вы думаете?

    — Никоим образом. Мы не можем. Мы оцепенели. Мы обмениваемся долгим испуганным взглядом и дрожим у всех на виду. Дело в том, что мы «осознали». Он отстаивает свободу.

    — Вот как? — она рассмеялась. — Но зачем же такой ценой? А я-то собиралась показать ему кое-что куда дешевле.

    — О нет, — продолжал Николай Павлович, теперь уже откровенно веселясь. — Не говорите так: свобода из ваших рук дорогого стоит. — И, словно оправдываясь, добавил: — Разве я не пользуюсь ею сейчас? По-моему, да.

    — Вы хотите сказать, оставаясь здесь, со мной?

    — Именно, и ведя с вами подобные разговоры. Вас я знаю всего несколько часов, а его — всю жизнь. Вольность, с которой я обсуждаю его с вами, вряд ли заслуживает доброго слова. — При этой мысли он на мгновение умолк. — Скорее уж это низость с моей стороны.

    — Нет, она заслуживает доброго слова! — воскликнула мадам ВЕчера, ставя на этом точку. — Послушали бы вы, — добавила она, — как вольно я себе позволю — а уж я себе это позволю — говорить с лордом Солсбери.

    Игнатьев помедлил.

    — Говорить обо мне? О, это не одно и то же. Вот если бы Роберт Артур отплатил мне тем же — безжалостно разобрал меня по косточкам. Только он ни за что не станет этого делать, — произнес Николай Павлович с грустной уверенностью.

    — Не станет разбирать меня по косточкам. — Решительность его суждений начинала подавлять ее. — И слова обо мне не скажет. Никогда.

    Она согласилась, воздав его утверждениям должное, но тут же ее разум, ее неуемная ирония решительно им воспротивились.

    — Конечно, не скажет. Неужели вы считаете, что все люди способны рассуждать обо всем, способны разбирать всё по косточкам? Среди них совсем немного таких, как вы и я. Ваш Роберт Артур будет молчать, потому что он, туповат.

    Ну и ну! Ее слова вызвали в нем волну скепсиса, и этот скепсис частично разрушал все то, во что он годами верил.

    — Роберт Артур туповат?

    — По сравнению с вами.

    По-прежнему не отрывая глаз от витрины, Игнатьев секунду-другую молчал.

    — Он добился такого успеха в жизни, какой мне и не снился.

    — Вы хотите сказать, сумел нажить деньги!

    — Да, он умеет делать деньги, насколько мне известно. А я, даром, что гну спину, ничего не смог нажить. Я — законченный по всем статьям неудачник.

    Он вдруг испугался, как бы она не спросила его, не означает ли такое признание, что у него нет ни гроша, и был рад, что ошибся: ведь он не знал, в какую сторону это бы ее повело. Но она, напротив, встретила его заявление одобрительно.

    — И, слава Богу, что так. Потому-то вы мне и нравитесь. Нынче стыдно быть чем-то иным. Оглянитесь вокруг — взгляните на тех, кто преуспевает. Неужели, по правде говоря, вам хочется быть в их числе? Взгляните, наконец, на меня, — продолжала она.

    Он поднял на нее глаза, взгляды их на мгновение встретились:

    — Да, вы тоже не из их числа.

    — Достоинства, которые вы во мне нашли, ясно говорят, что я не из практических людей. Если бы вы знали, — вздохнула она, — о чем я мечтала в юности! Мы с вами одного поля ягода и потому сошлись: оба потерпели фиаско.

    Он посмотрел на нее с доброй улыбкой, но покачал головой.

    — Это не меняет того факта, что вы дорогого стоите. И мне уж порядком обошлись!.. он не закончил.

    — Обошлась? Во что же?

    — Я заплатил своим прошлым — рассчитался сразу оптом. Впрочем, это не имеет значения, — рассмеялся Игнатьев. — Я готов выложить все до последнего пенни.
Но тут, их взглядам предстал выходивший из магазина лорд Солсбери, и ее внимание переключилось на него.

    — Надеюсь, он не выложил там все до последнего пенни, — сказала она, — хотя убеждена, потратил большие деньги, и сделал это ради вас.

    — О нет — отнюдь!

    — Значит, ради меня?

    — В столь же малой степени.

    Роберт Артур был уже близко, и Николай Павлович вполне мог прочесть кое-что на лице своего старого знакомого, хотя тот, казалось, никого и ничего не замечая, едва ли не намеренно смотрел в пространство.

    — Значит, ради себя?

    — Ни ради кого. Ни ради чего. Ради свободы.

    — Причем тут свобода?

    Игнатьев уклонился от прямого ответа.

    — Чтобы быть не хуже нас с вами. Но другим.

    Она успела окинуть проницательным взглядом физиономию их спутника и, умея схватывать на лету, сразу все уловила:

    — Другим — да! Только лучше!

    Лорд Солсбери выглядел уже не просто мрачно, а почти величественно. Он не сказал им ни слова, не удостоил объяснением своего отсутствия, и, хотя, несомненно, сделал из ряда вон выходящую покупку, в каком роде, им так и не довелось узнать. Он лишь прошелся грозным взором по гребням щипцовых крыш.

    — Это называется — священный гнев, — позднее обронил Игнатьев, и с тех пор — удобства ради, они, стали пользоваться выражением «священный гнев» как термином, обозначая им периодические эскапады своего сурового друга. Правда, тот же Игнатьев, в конце концов, пришел к выводу, что они и в самом деле возвышают лорда Солсбери. Но к тому времени мадам ВЕчера окончательно убедилась, что выше Игнатьева ей быть не хочется.