Вишнёвый сад. Попытка услышать. Из цикла Возвращая
«Вишнёвый сад» – уже в самом названии заявлена ключевая и болевая точка пьесы. То, что держит всю её мелодическую основу в строгом сопряжении. Внутренний камертон, не позволяющий сбиться на фальшь. Камертон, чей странный и протяжный гул, схожий со звуком оборванной струны, в финале возвестит гибель этого хрупкого и призрачного мира. Конец непутёвым судьбам, несбывшимся надеждам…
Горькая пьеса. Печальная пьеса.
Так почему же сам автор упорно называет её комедией? Почему раздражается и негодует, что в «Вишнёвом саде» видят драму? «Слезливую драму»? – «Немирович и Алексеев в моей пьесе видят положительно не то, что я написал...» (Из письма О.Л Книпер от 10 апреля 1904 года.)
Сначала восстаёшь против чеховского определения – часто бывает, что автор не сознаёт ни направленности, ни глубины собственного произведения.
Какая может быть комедия?
Но проходит недоумение и внезапно, – многие любители живописи знают этот фокус с проявляющимся персонажем, когда ты в упор не видишь чего-то на полотне, пока не перенастроится взгляд, – внезапно ты словно прозреваешь.
До тебя наконец-то доходит, что само слово «комедия» здесь не имеет отношения ни к чему-то лёгкому, развлекающему и веселящему, ни к сатире, вскрывающей недостатки общества. Здесь комедия проявляется в форме гротеска. Гротеска, позволяющего острее ощутить трагичность происходящего.
Гротеска, приоткрывающего двойственную наполненность пьесы, её амбивалентность.
Думается мне, напрасно Чехов предъявлял претензии Станиславскому.
Для Станиславского родным мироощущением в творчестве был Модерн. И увидеть в пьесе он мог лишь то, что было созвучно его душе. А Чехов шёл на какой-то острой изломанной грани, которую точнее всего мог выразить театр абсурда. Вернее, некий симбиоз абсурда и модерна. Но театр абсурда ещё только вызревал где-то в глубинах символизма.
Трагичность через гротеск, комедия как одна из вершин трагического мироощущения, не нашла приёмов раскрытия. И актёры не знали бы, как такое играть. И зритель остался бы в недоумении, потому что не был готов к восприятию такой театральной условности.
Но, может, и в самом деле, попытка увести «Вишнёвый сад» в сторону комедии, даже если это гротескная комедия, не иное, чем натягивание ежа на глобус? Общий настрой пьесы не позволял комиковать, принижая образы героев, низводить, разоблачать. Это было бы более чем неуместно. Это гляделось бы грубой профанацией.
Пронзительная, почти призрачная красота уходящего мира, изломанная, полная света, любви и ощущения безысходности, сконцентрированная в образе Любови (и само имя знАчимо!) Андреевны Раневской, вытеснила вчистую абсурд и гротеск последней чеховской пьесы.
Стремительно пошла канонизация героини.
Да и вообще сам Антон Павлович попал под раздачу нимбов, стал неким образцом совестливости и интеллигентности. И, где только возможно, запихивалась под лавку издевательская физиономия Чехонте. Чтобы и уши не торчали.
Так как же совместить несовместимое? Как свести оба начала этой пьесы не пожертвовав ни болевым и светлым, ни жёстким и беспощадным? Немалое мастерство, немалый такт и дерзость мышления нужны для этого.
Для справки: – «Чайка» (1896 г.) тоже заявлена комедией, Своеобразное отношение было у Чехова к этому понятию.
«Дядя Ваня» (1897) назван сценами из деревенской жизни, но «Леший», из которого он вырос, закономерно объявлен комедией и смерть Войницкого этому не помешала.
И лишь «Иванов» (1888г) и «Три сестры» (1901г.)определены автором как драмы.
* * *
Начинается пьеса как бы ещё «за кадром», до пролога с Лопахиным и Дуняшей. Начинается со всеобщей взвинченности и нервного ожидания. Словно вертится где-то рулетка и надо изловчиться, сделать последнюю ставку и спасти, вернуть проигранное, всё ушедшее вернуть.
Пьеса достаточна коротка, вроде неторопливо всё в ней движется, а стоит обернуться – и приходит осознание, что всё промчалось стремительно и неумолимо, словно жизнь человеческая.
И не всё успеваешь разглядеть, не всё успеваешь понять. Но что-то длится потом, возвращаясь, звучит внутри, словно та оборванная струна из финала.
* * *
Не хочешь этому верить, но всё равно замечаешь, насколько одиноки внутренне и чужды друг другу герои пьесы. Несмотря на искреннюю и болезненную взаимную любовь.
* * *
Внезапно герои пьесы увиделись фигурами карточной колоды. Не Таро, обычной – игровой или пасьянсной.
Новенькой с фабричной матовой рубашкой, дающей ощущение задников старого театра.
Или потрёпанной, которой вечерами играют от скуки в подкидного.
Тема карточной колоды появляется с Шарлоттой и бесконечными фокусами, когда карты появляются и исчезают, вылетают гирляндой…
Итак – игра, нет, не серьёзная – в дурака на копейки или щелбаны. А,в итоге, проигрывается мир, именуемый «Вишнёвым садом».
Расклад пасьянса как вечерняя церемония.Пасьянса, в который заглядывают, пытаясь увидеть Грядущее.
Проигранная партия. Несошедшийся пасьянс.
И разлетевшийся карточный домик.
Свидетельство о публикации №222082801618