Весеннее

   Ночь ушла, оставив на немытом блюдце неба надкушенный пряник луны. Осыпавшаяся с него белая глазурь звёзд таяла в жидком, по сту раз женатом чае предрассветных сумерек, но, спустя немного времени, солнце осветило всё, что так давно истосковалось по его ласке и смахнуло прилипший к губам лепесток луны.

   Нечёсаная, спутанная ветром шевелюра леса окрасилась в весёлый рыжий цвет. Ручьи запускали кораблики, делая их изо всего, что неосторожно оказывалось чересчур близко к долгим промоинам истекающих снежным соком сугробов. В струях искрящейся, обжигающей взгляд лавы, из-за отражённого в них солнца, ветер неосторожно играл корабликами и часто топил их. Это, впрочем, не имело никакого значения, ибо на воду могло быть спущено что и где угодно, потому как она умышленно не признавала берегов. Ослеплённая полднем, наугад, наощупь, вода познавала каждый камешек на дороге, шероховатость щёк небритых с осени пригорков, вмёрзшие в слякоть следы и слежавшийся под настом гербарий прошлогодних трав. При этом, и то было очевидно столь, вода несла на своём лице ту ясную, нежную, извиняющую всё улыбку, которая обезоруживала любое недовольство.

  Трудновыносимое сияние весеннего дня принуждало считаться с собой и иметь его в виду от этих самых пор. Равновесие меж ним и ночью было нарушено, а усугубляясь всё боле, рассчитывая на равные во всём права, день отыгрывал понемногу у зорь, упираясь прохладным лбом в двери заката, плечом к плечу с ветром, или занавешивал туманом окно рассвета, дабы спутать, сбить с толку ночь.

Ночь ушла, оставив на немытом блюдце неба надкушенный пряник луны. Знать не слишком была голодна...