Висталь Том 1

 Повесть бытия

Пролог

       «Фантазия - Великая Паллада человеческого духа,
                и главная ценность его жизни…»

На самом отдалённом железнодорожном ответвлении, где кончалась Транссибирская магистраль, где всё вокруг казалось безлюдным, необжитым и убогим…, стоял старый, побеленный розоватой известью, двухэтажный дом. Его окна, с оборотной стороны фасада, открывали великолепный вид на залив, и вся его нехитрая архитектура, вызывала чувство ностальгии, по безвозвратно ушедшему прошлому. Той ностальгии, которую испытывает всякая утончённая душа, при встрече со всем историческим, отдалённым, и забытым…
         В этом доме, несмотря на его ветхость, и общую неустроенность, текла всё та же жизнь. И эта жизнь, в своей сути, ничем не отличалась от жизни, протекающей, где-нибудь в Санкт–Петербурге, или Риме, сейчас, или где-нибудь в Мадриде, или Париже в прошлом веке. Люди в этом доме, радовались тем же вещам, огорчались, когда им не везло, плакали такими же слезами, и смеялись, таким же заливистым смехом. И дворовые собаки нисколько не отличались, от собак других городов, как и иных времён. Они также лаяли, и так же выпрашивали у прохожих съестного, смотря своими грустными, многозначительными глазами. Ведь, на самом деле жизнь, где, и когда бы она ни протекала, в сути своей, мало отличается, и несёт в себе, всё те же радости и страдания, всё те же восторги, и разочарования. И все наши иллюзии, на этот счёт, так и останутся иллюзиями...
         Но наша противоречивая душа, наша мятежная парадоксальная сущность, убеждаясь, хоть в тысячный раз, что жизнь всюду одинакова, тем не менее, не перестаёт верить, что где-то там, сейчас, и когда-то в прошлом, она была совершенно иной, и что обязательно станет иной, в будущем. Такова наша природа. Мы живём мечтами другой жизни, живём иллюзорными грёзами о прошлом, и такими же иллюзорными надеждами о будущем. Всё настоящее, ежесекундное, мы воспринимаем, как нечто необходимое, и потому в некотором смысле, навязанное. К тому же, мы плохо его чувствуем, мы никогда не успеваем за ним, ибо оно летит, слишком быстро. Я даже подозреваю, что мы ещё не обладаем «органом», который мог бы с достаточной степенью очевидности фиксировать настоящее, и оно является нам, лишь как фантом, лишь как форма противоречия, лишь как неосязаемая и неопределённая линия разграничения электромагнитных полей нашего восприятия действительности. Нечто вроде «горизонта событий», которого нет в действительности, но который, на самом деле, несёт в себе всю существенность жизни.
        Это «настоящее», рисуемое нашим разумом, как нечто продолжительное, на самом деле, не имеет никакой продолжительности, и, следовательно, никакой собственной объективности. Оно есть, суть неосязаемое поле разделения, некая граница, линия сопротивления, между бескрайними монадами прошлого, и будущего. Монадами, целиком и полностью создаваемыми нашим рассудком. Наш ноумен, - эта бестелесная, в своей сути, субстанция, создаёт некую «точку разряжённого поля», в которой, на самом деле, нет ни времени, ни пространства.
         Настоящее, – не существует, как данность… И в то же самое время, для нашего реального разумения, для нас, существующих только в этом «разряженном поле», также не существует ни прошлого, ни будущего. Ибо прошлое, открывается для нас, лишь как постоянно растворяющаяся дымка, - как образ, остающийся всегда за жизненным горизонтом, - там, где нет никакого существования. И всё его бытие, лежит лишь в трансцендентальных сферах нашей памяти, в виде отпечатков, - неких следов на влажной почве нашего собственного бытия…
         Будущее же, существует лишь как грёза, как астральное «экзобытие», всегда остающееся за противоположным горизонтом, и расправляющее свои крылья пред лицом, будто заглядывающего вперёд, сознания. А точнее сказать, нашему сознанию лишь представляется, что оно заглядывает вперёд. На самом же деле, оно смотрит лишь в свои внутренние пенаты, в свой внутренний иллюзорный мир действительности, для которого в реальности, нет никакого истинного прототипа. И на самом деле, будущее никогда не приходит к нам, оно всегда - там, за пределами… И отражаясь в зеркалах нашего, поднимающегося ввысь разума, лишь представляется реальным.
         Мы убеждены, что будущее - трансформируется в настоящее. Но на самом деле, оно лишь проходит через «разряженное поле», через «чёрную дыру» нашего ноумена, и тут же превращается в прошлое. И мы порой чувствуем, что «настоящая жизнь», как бы это ни казалось парадоксальным, представляется нам, за пределами нашей реальности, за границами здесь и сейчас. Периферия – во всяких сферах нашего созерцания, и осмысления, всегда явнее и реальнее, чем центр. Ибо мы не в состоянии ощущать этот центр, в какой области нашего мировоззрения, или осмысления, он бы не находился. Наш ноумен, казалось бы, способен прочувствовать и осмыслить всю широту внешнего мира, но только, не самого себя. Ибо, здесь нет материальности, нет бытия, - лишь «чёрная дыра сознания» с его «горизонтом событий», который может быть определён нами, лишь косвенно, ли по признакам своего влияния.
          Ну да, хватит отвлечённых рассуждений. Город, где стоял этот дом, и где текла обыденная жизнь, был небольшим. С десяток железнодорожных станций, один аэропорт, один железнодорожный вокзал, и много автомобилей. И эти автомобили, очень часто создавали пробки. А надо сказать, что город этот, имел рельеф, далёкий от равнинного, что вызывало дополнительные проблемы, в особенности зимой, когда, ко всему прочему, дороги этого города, местами превращались в каток. И город этот, начинал «кашлять» и недомогать. Ведь город — это живой организм, а дороги, - это его артерии. И как в любом живом организме, если артерии всё время забиваются, город начинает болеть. Все его «органы» и «клетки», начинают испытывать дискомфорт. Ведь, тем самым, они не получают достаточного количества «кислорода», и «пищи». Затормаживается динамика, и метаболизм этого «мегаорганизма», замедляясь, испытывает нечто вроде стагнации.
          И не смотря, на все эти неудобные особенности, город этот, был – Великолепен! Он будто располагался над пропастью, в конце земного диска. Словно огромный Лев, он лежал, свесив лапы, над мировым каньоном, - каньоном без дна, и лениво потряхивал своей гривой. Он завораживал своими красотами всякого, кто впервые оказывался здесь. И при всей своей неустроенности, отсутствии какой бы то ни было симметрии, в общей архитектуре, он околдовывал своей неповторимой атмосферой края земли, и каким-то романтическим очарованием. Большая отдалённость от центров цивилизации, придавала ему, некое чувство самостоятельности, абстрагированности от всего остального мира, и даже от той Великой страны, в границах которой он находился. Здесь, как ни в каком ином городе, чувствовалась свобода. Она чувствовалась во всём, включая и саму общую архитектуру, в которой трудно было найти академический порядок.
          И вот однажды, в совершенно стандартный для этих мест осенний день, когда заходящее солнце озаряло лучами серебристые волны залива, насыщая всё вокруг яркими красками, присущими только заходящему солнцу, (как будто бы солнце, в последние минуты своего пребывания, делало последний мощный выдох), на побережье появился молодой человек, не совсем обычного вида. Не то чтобы, он разительно отличался, от подавляющего большинства горожан, но некоторые детали его внешнего убранства, выдавали его принадлежность, к какому-то другому обществу. Не то чтобы, совсем чужеродному, но мягко говоря, с несколько иными традициями. Но никому и в голову не пришло бы заподозрить его в том, что ему, как личности, вообще были чужды какие-либо традиции. Не то чтобы сам он, не имел совершенно никаких привычек, но эти привычки были, мягко говоря, необычными. И одна из них, представляла собой его главное в жизни амплуа, а сказать конкретнее, стремление подвергать анализу самые, казалось бы, незыблемые традиции присущие обществу вообще, кланам в этом обществе, и личностям, в частности. Ему была известна одна банальная, и в то же время, парадоксальная мысль, касающаяся жизни, и принадлежащей этой жизни, сакральной причине большинства страданий человека.
           Ведь именно привычки, а точнее сказать, угроза нарушения этих привычек, пугает человека более всего на свете. Человек боится сильнее, не своей смерти, но нарушения его привычных образов жизни, запечатлённых в коре его головного мозга, в виде идеальных форм представлений об этой жизни. Он привыкает к спокойному размеренному бытию, и нарушение этого спокойствия, вызывает у него панику. Он привыкает к своему окружению, к родственникам и друзьям, и смерть кого-нибудь из них, создаёт в его голове беду, которую, как ему часто кажется, он не в состоянии пережить. Человек привыкает к свободе, и лишение таковой, вызывает у него желание закончить жизнь суицидом. Он привыкает к несвободе, и вдруг обретая таковую, и не зная, что с ней делать, прыгает в каньон. Привычка, - всегда следующий рядом с человеком, друг, и в то же время, самый коварный враг.... И эта банальная, и в то же время парадоксальная мысль, если попытаться сформулировать её в одной фразе, могла бы прозвучать так: Если хочешь испытывать как можно меньше страданий в жизни, постарайся ни к чему не привыкать… Хотя сделать это - крайне сложно. А в обыденной жизни социума, - почти невозможно. Ну, да не будем забегать вперёд. Вернёмся к странному молодому человеку.
           Его белая, с длинными и широкими рукавами, рубаха, вроде той, что предпочитали конкистадоры семнадцатого века, сапоги с длинными не по погоде голенищами, узкие штаны, подпоясанные ремнём с необыкновенно громадной пряжкой…. Всё это, плохо сочеталось с совершенно лысой головой, вызывая впечатление, что голова была чем-то отдельным от всего остального. Всю эту картину сгладила бы большая широкополая шляпа. По крайней мере, с первого взгляда, человека можно было бы причислить к оригиналу, нарядившемуся в пирата семнадцатого века. Но шляпы не было ни на голове, ни в руках, и поэтому он выглядел, подозрительно...
          Звали молодого человека, Висталем. Он многое повидал, и многое испытал на своём веку. Он достиг больших высот, и глубочайших низин мира. Он развил способности собственного разума настолько, что их возможности можно было причислить к экстраординарным, или провидческим. Но на самом деле, они были всего лишь, транс реальны. Диапазон его созерцания был невероятно широк. Широк настолько, что казалось, он мог объять не только этот, копошащийся разнообразными тварями, «Чертог Вселенной», но и саму Вселенную. Казалось, что для него, вообще не было пределов. Но на самом деле, пределы конечно были. Ибо беспредельна только пустота, а бесконечными возможностями обладает только хаос. Сущностное же, с его обязательным порядком, всегда имеет свои пределы. Ибо всякий порядок, тем и отличается от хаоса, что должен необходимо обладать границами. И наша жизнь, определяя собственные наделы, несёт свою неповторимую константу, - своё, упорядоченное собственными парадигмами, «тело», возникающее и самоопределяющееся на безвременных, и без пространственных полях абсолютной возможности хаоса.
          То, насколько широк, или узок диапазон возможностей обычного человека, сам человек - не знает. Этот диапазон, лишь суть потенциал латентных возможностей, у отдельно взятых, и лишь сравниваемых личностей. И этот потенциал, порой несопоставим настолько, что в одном случае, возникает впечатление анахронизма, в другом - впечатление сверхчеловеческих, или даже божественных возможностей. Различие этих способностей и возможностей, для наглядности, можно сравнить, к примеру, со способностями в управлении автомобилем, с одной стороны, гонщиком формулы-1, с другой - обыкновенным водителем, из провинциального городка. Или другим сравнением, например, поставив рядом гения, и среднего обывателя, и попытаться сопоставить и понять ту бездну, которая их разделяет…
         Итак, несмотря на кажущуюся молодость, жил Висталь на белом свете, уже довольно давно. В нём горел тот огонь, который придаёт внешности свежесть, не смотря на подёрнутое морщинами лицо…, разуму - остроту, не смотря на ворох бренного опыта…, а душе уверенность и игривость, граничащую с азартом, как правило, присущему лишь юнцам, да и то далеко не всем... Этот огонь называют Богом, или Любовью... На основании некоторых умозаключений, для которых, и то, и другое, в своём самом сакральном смысле, есть одно и тоже. Ибо как первое, так и второе, содержит в себе всю полноту жизни, всю широту мироздания, и отличается лишь тем, в каком именно зеркале нашей «призмы-души» отражаются эти, наитончайшие производные нашей чувственной осознанности. Во всяком случае, и то, и другое, не доступно нашему рефлексивно-практическому, или рационально-аналитическому осмыслению. Как только лишь, Идеальному, в его запредельных, символических метафорах.
            Но с лёгкой руки поверхностных, грубых в своих помыслах обывателей, этими понятиями нарекают теперь, слишком многое, подчас не имеющее отношение к той волшебной сути, которую несут в себе, эти сверх широкие, метафизические идеи природы, и жизни. Попадая в руки толпы, всё Великое и сверхценное, неминуемо опошляется. Дай ценное понятие в руки пошляку, и он непременно его извратит, и превратит в обыденную низменность. Ведь он, не осознавая того, всё и вся, так, или иначе, подгоняет под собственное лекало. И всё сверхвысокое, всё изысканное и возвышенное, не вписывающееся и не укладывающееся в его «прокрустово ложе», само собой превращается в пошлый обыденный хлам. И в конце концов, становиться чем-то чуждым, ненужным, а порой и даже вредным.
          Способность ценить что-либо, всегда пропорциональна способности глубоко и тонко чувствовать внешний мир, - пропорциональна духовному развитию человека. И эта «дорогостоящая способность» духа, достигается длительным трудом предков. Духовным трудом, спровоцированным изначально, необходимостью к выживанию, но впоследствии, созревшего до совершенства, что, осознавая теперь, свои возможности, обрело неутолимое желание познать, как можно тоньше и глубинней этот мир.
           И всякая пошлость, на самом деле, есть лишь вопрос слабости этого духа, его самых сакральных монад. И соответствующего слабого желания, слабого стремления к познанию. Одна, и та же вещь, одно, и то же явление мира, как и одно, и то же произведение искусства, для одного будет представляться - простым, не несущим в себе ничего достойного, объектом. Лишь частью скарба мирового обихода. Для другого, же Великим совершенством. Так простой «подорожник», цветущий у дороги, для совершенного в своих чувствованиях созерцателя, будет являться метафорой сверх поэтического вдохновения!
           Если же абстрагироваться от линейности взгляда на становление, на развитие, как на необходимый вектор из прошлого, - в будущее…, если несколько отойти от привычного нам вектора совершенствования, - от простого к сложному, и посмотреть с несколько иного угла зрения, то можно сказать, что, для такого созерцателя, всё это становиться возможным, только благодаря обратному движению, некоему пути назад, - к детским чувствованиям внешнего мироздания. К тем тончайшим, изысканнейшим и сверхострым впечатлениям, которыми обладает только детский разум, только детская душа. Тот, кто способен вспомнить, и пробудить в себе, эти уснувшие за долгую бренную жизнь, «ганглии душеного чувствования», тот приобретает вновь, эту «дорогостоящую способность».

Священник, Учёный, и Мудрец
 
Итак, сначала. Ранним осенним утром, когда одноцветность зелёной краски природы, превращается в разноцветные красно-жёлтые тона, и сама природа становится меланхоличной, задумчивой и романтичной, Висталь шёл по алее, с шумящими листвой, тополями. Подойдя к дому, побеленному розоватой известью, он зашёл в подъезд. Найдя квартиру номер шесть, он постучался.
           Кого там чёрт принёс! Услышал он хриплый голос хозяйки. Поморщившись, от такого непочтения, он произнёс: Могу я увидеть отца Святослава?
           Он на обедне, ответил тот же голос. Найдёшь его в церквушке, что на Маяке. И тут, он почувствовал в себе перемену. Голос хозяйки вдруг заскрипел, словно несмазанная дверь, всё вокруг потихоньку начало замедляться, стены вдруг стали колыхаться как студень. Началось! - промелькнуло в голове... Он стал медленно разворачиваться, словно огромный танкер в море.

Утро ворвалось в комнату лучами по южному, яркого солнца. Очнувшись, и почувствовав себя, и своё мышление, он сразу начал оценивать внешний мир. Все его привычные параметры, вроде бы пришли в норму. Внутри его, как будто бы ничего не беспокоило. И потянувшись от души, он встал с постели. Это была одна из тех гостиниц, которые встречаются только в провинциях, и присвоение которой, на полном серьёзе, хоть какого-то звёздного статуса, даже пол звёздочки, могло вызвать лишь саркастическую улыбку. И потому поселенцы, часто придавали ей статус пяти крестиков. Что означало отсутствие всех возможных условий сервиса.
      Да. Как неприятно подумал он, когда образное восприятие мира, острота и концентрированность, вдруг оборачивается полной пустотой, во вполне пока бодрствующем сознании. Ощущение себя амёбой, существующей только в поле примитивной действительности. Такое чувство, что сначала у тебя вынули разум, оставив лишь рассудок, воспринимающий с помощью органов чувств окружающую действительность, и только затем выключили сам рассудок, словно выдернув из розетки его агрегаты.
         Это был тот же город, но неделей позже. Такие «короткие отстранённости» утомляли его больше, чем «отстраненности на века». Его разум ещё не успел восстановиться, и не имел того просветления, какое он испытывал прежде, возвращаясь в действительность достаточно отдохнувшим, подобно человеку, возвращающемуся в этот мир, ребёнком.
         Выходя из гостиницы, и размышляя над этим, он вдруг понял, что, выполняя механические действия, погружённый в свои размышления, в какой-то момент, вдруг ощущаешь новую реальность. Будто бы, опять проснулся, вышел в более бодрствующую стадию своего сна. Сон - во сне, или более ясное бодрствование - в бодрствовании… Такое ощущение, будто бы сначала вышел в море, из преисподней земли, а затем вынырнул из моря в воздушную атмосферу планеты...
         Где критерии сна, и бодрствования? - Критерии, не относительные друг друга, но действительные? Сколько раз в день, мы засыпаем и просыпаемся, не фиксируя того, в своём сознании… Сколько раз в день, мы переходим из мира внутреннего, в мир внешний, совершенно не замечая этого… А сколько раз за свою жизнь, мы умираем, и рождаемся вновь, приходим в совершенно другой мир, также, не замечая, и не осознавая того… Какой из миров был истинным, какой из них был наиболее реальным, наиболее достоверным – Главным миром?
         Придя в полное взаимодействие с внешней действительностью, и ощутив, наконец, внутренний контроль, Висталь направился к церквушке. Его душа уравновесилась, и сомнения ушли, сами собой. Ибо ему, как никому другому было известно, что только взаимодействие, и соотношение всех твоих чувств и мыслей, слияние их, в некую гармоничную общую функцию, в некий целокупный слаженный «оргакинез бытия», где всё и вся соразмерно и взаимозависимо, где всякая мелочь и мимолётность, соотносится со всякой общностью и долговечностью, где каждое отдельное чувство, подтверждает собой все остальные, а все вместе, подтверждают отдельное, - позволяет полагать, что пред тобой, - истинная реальность. И что только чувство самообладания, и контролируемого бытия, даёт ощущение истинности действительной реальности, в которой главной мерой, выступает соотношение и уравновешивание, - с одной стороны, общей фатальной зависимости природы…, и с другой, - собственной свободы, и иллюзии произвола. И всё это, называют расхожим словосочетанием - Великая жизнь.
        Подойдя к небольшой часовне, которая не отличалась напыщенной красотой куполов, а сказать точнее, она ими просто не обладала, Висталь шагнул по направлению к этому скромному храму.
        Что-то отвращало, его от этих «бастионов веры», сердце не пускало в себя, этих хрестоматийных наветов. В этих религиозных бастионах, к какой бы конфессии они не принадлежали, пахнет сильнее подобострастием и страхом, чем ладаном благоговения и любви...
        Войдя в него, он, толи у прихожанки, толи у служительницы, - старушки, с повязанным старорусским манером платком, спросил; Где ему можно увидеть отца Святослава? Старушка, указав на священника, стоящего поодаль, продолжила свои хлопоты.
       Отец Святослав? Спросил он, подойдя к скромно одетому в чёрный балдахин, старцу. Да, ответил он, и, повернувшись к Висталю, одарил его светлой улыбкой, поддёрнутого морщинами лица. Висталь почувствовал облегчение, подобное тому, какое чувствует всякий больной, лишь только встретившись с доктором медицины. Не уделите ли мне, несколько минут вашего времени, я приехал издалека.
       Я уделю время всякому, кто нуждается в этом, сын мой, независимо от того, живёт ли он по соседству, или приехал с другого края земли-матушки, независимо от рода занятий, и вероисповедания. Что беспокоит тебя?
       Позвольте начать без всяких предисловий, святой отец? Я давно живу на этом свете и многое познал. Моя юность проходила в любви и радостях, печалях и грёзах, - в общем, ничего особенного. Мне очень близко то мироощущение, которым обладает большинство людей, каждый из которых, родился и вырос в этом мире. Где всё и вся становится действительным, лишь тогда, когда обретает свою предметность, со своими чёткими границами и параметрами. Где всякая самая идеальная, самая тонкая субстанция, почти бестелесная сущность, чтобы обрести важность для нашего сердца, должна непременно стать системой. Где всякая мысль, чтобы иметь должное к себе отношение, непременно должна прикрепиться, к какой-либо сложившейся и устоявшейся философеме, либо сама облачиться в доктрину. Где всякое мнение, чтобы стать по-настоящему весомым, должно непременно обернуться в красочный, вышитый золотом балдахин, словно невидимка в халат. И где даже самая эфемерная, и по природе своей, бесформенная астральная субстанция, чтобы найти своё место в этом мире, должна непременно приобрести определённую форму, найти своё воплощение, и стать ощущаемой всеми рецепторами человеческого органоида. И в конце концов, должна обрести экзистенциальную власть над ним.
        В данный момент, я имею в виду исторически устоявшуюся парадигму, что в этом мире, всякая Вера, должна принадлежать какой-нибудь доктрине, вероучению, или конфессии. Но, как только Вера обретает эту доктрину, она растворяется в этой системе, превращаясь лишь в атрибут, - некий рудимент сознания, отдаваясь на волю самой системности, и тем самым, теряя свою искомую первородность. Она, - становиться рабом этой системы. 
        Что может быть более дорогостоящим, что может давать большее удовлетворение человеку, как не то чувство - себя свободным, как не та гордость за свою силу и самодостаточность, которая позволяет ощущать себя, настоящим человеком?! Не подобострастным и преклоненным, с раболепием и самопринижением смотрящим в этот мир, не перекладывающим свою ответственность на некое «сверхсущество», - но возвышенным, и повелевающим собой, своей жизнью, своими поступками и мыслями, и несущим гордо своё знамя!
        Но в силу популярности различных религиозных конфессий на земле, я подозреваю, что человек, в массе своей, не боится, и не отвергает рабство, но напротив, - стремится к нему. И как всякий «заключённый», в пределах своего лагеря, в силу само убеждения и привычки, может вполне чувствовать себя, относительно свободно, так всякий из паствы, - всякий, кто когда-либо причислил себя к определённому религиозному учению, или к определённой конфессии, может вполне чувствовать себя свободно и комфортно, в рамках этой выбранной доктрины.
        Я осознал, во всей неопровержимой реальности, что человек, не осознавая того, боится более всего на свете, именно свободы! Ибо, в глубине своего подсознания чувствует, - как она, на самом деле, опасна для него...
        Я слышу, и понимаю тебя, сын мой. Но отвечу на это, так: Во-первых, всякая свобода, действительно негативна, ибо в своей гипертрофированности, подразумевает под собой, квинтэссенцию хаоса… Во-вторых, подсознательно, человек всегда чувствует, что свобода – словно наркотик, попробовав который однажды, никогда не забудешь, и будешь всю жизнь стремиться к нему, обречённый увеличивать постоянно дозы... В-третьих, свобода – словно то «яблоко с древа познания», откусив от которого, уже невозможно вернутся назад, на луга беспечного неведения, а значит, того вида счастья, которое несёт в себе всякое неведение, и всякое беспечное существование… В-четвёртых, свобода – словно та сладость, которая, если употреблять её в больших количествах каждый день, неминуемо вызывает, что-то вроде «диабета», и, в конце концов, убивает.
      Я, конечно же понимаю, отче, что отвергать одно, не значит утверждать противоположное, и истина, - никогда не сидела на одном из стульев. Как Мисологос, (отвергатель всякой веры), так и Ортодокс, (одержимый верой), есть суть - проповедники монотеизма. И я прекрасно осознаю, что в этом смысле, ими движут два вида заблуждения, которые стоят друг друга. Будучи приверженцами одного вида заблуждения, они убеждены, что всё зависит от бога и проведения, и они лишь рабы, или плывущие по течению рыбы...
       Будучи приверженцами другого вида, они убеждены, что всё зависит только от них самих, что они сами строят свою жизнь, а значит, и ответственность за эту жизнь, целиком и полностью лежит на них самих. Каждый выбирает для себя, тот вид заблуждения, который ближе ему по духу. А значит, каждый выбирает, присущий только ему вид свободы, и вид счастья...
       Эти разноплановые понятия, и их взаимоотношения, где-то коррелируются с выбором человеком образа своего пути, в социальной системе. Где ты, либо подчинённый, и удовлетворяешься своим видом свободы, либо начальник, удовлетворяющийся своим, но убеждённый, что только этот вид свободы – действителен. И оба они убеждены, что иных путей в социуме, - не существует. Но на самом деле, они оба зависимы, и только виды зависимости, и соответствующий каждому вид свободы, отличает их стремления, и их заблуждения.
       Но существуют личности, что отвергают оба эти вида свободы, и выбирают для себя, третий вид, - путь философа… И они знают ту метаморфозу жизни, которая определяет всякое наше отношение, не только к свободе и несвободе, но и к боли и наслаждению, страданию и благоденствию... Метаморфозу, которая предопределяет все наши аффекты, и несёт в себе, фатальную невозможность обретения истинной свободы, и настоящего благоденствия, для всех живых тварей на земле. Ведь сам мир есть суть система. И он, так устроен, и так устроена наша жизнь, что страдание и благоденствие, строго зависимы друг от друга, и всегда находятся в паритетном соотношении, и никак иначе. Что, чем больше человек обретает внешней свободы, тем меньше у него остаётся, внутренней. Чем больше он обретает внутренней свободы, - тем тягостнее для него, становятся самые незначительные попирания внешней свободы.
       Сын мой, почти все человеческие заблуждения, вырастают из одного корня. - Человек постоянно ищет лекарство против страдания, от своего внутреннего противоречия. Лекарство против страха… Он пытается найти согласие внутри себя, и обрести покой, не осознавая, что именно это противоречие, и этот страх, позволяет ему жить, и существовать в бытие. И что, на самом деле, покой, как таковой, исключён из нашей действительности, и имеет свои пенаты только за пределами жизни. Здесь может быть только относительное успокоение, да и то, на очень кроткое время. Некий штиль относительно бури, при котором, всякое море начинает скучать, и мечтать о новой буре. Но попадая вновь в бурю, - в эти бушующие волны мироздания, тут же снова стремится успокоиться. Волна - определяет всё и вся, в этом мироздании.
          А может быть, отче, именно знание, не даёт человеку проснуться, и понять себя? Человек познавший, - говорит: Я проник в самые глубины мироздания, я осознал сам мир, но это лишь усугубило моё состояние, я чувствую себя больным… Я не нашёл истинны, и полагаю, что на этом пути, её, - просто нет… Меня не радует более ничего, во мне лишь, скрежеща зубами, сталкиваются «чудовища знания»! Кто способен усмирить их? Я не знаю... Но чувствую в глубине души, что это сможет сделать Вера, - Истинная Вера! Как я жажду окунуться в это чистое озеро! Как я хочу обрести единение с миром! Не покаяния, не молитв, не выполнения правил религиозных традиций, но Веры в непоколебимость сущего, животворящим лучом струящейся из меня! Веры в сам мир, в его благость и божественность! А главное, в существование истинных целей, - целей не сулящих, и обманывающих, - но действительных…
          Я понимаю тебя, сын мой. Тот, кого ты называешь «познавший», устал от непрекращающихся боёв. Его душа, словно поле нескончаемой битвы. Его внутренний стержень «изгрызен гарпиями знания», подточен «крысами разочарований», и он жаждет обновления! Ты спрашиваешь, как ему обрести Веру? Он может искать её, всю свою жизнь, и не найдя, так и сгинуть в бездне безвременья… Вера всегда приходит сама. Никакими духовными усилиями обрести её, - невозможно! Она есть - само проведение! Чем больше ты желаешь её, тем дальше она от тебя… Ибо настоящая Вера не приемлет никакого интереса, она в стороне от всякого меркантильного помысла, каким возвышенным он бы, не представлялся… 
          Я вижу чужеземец, ты запутался в своих бесконечных скитаниях, как в полях и лесах грубой реальности, так и в полях и лесах своего тонкого разумения, - в сферах метафизического бытия. Ты заблудился, и в своём беспокойстве, ищешь выход. Загляни в своё сердце…, так я говорю всем страждущим... В большинстве своём, люди не знают, чего они хотят, на самом деле. Они запутаны в разноячеечных сетях пропаганды, и протекционизма, увязли в липкой патоке чужих мнений, и строят свою жизнь, основываясь на авторитетных доводах разноплановых таблоидов цивилизации. Загляни по-настоящему в своё сердце, и ты обязательно найдёшь там ответы, на терзающие тебя вопросы…
          Что касается твоего первого вопроса, а именно религиозной дисциплины, или конфессии, сын мой, скажу следующее: Религиозная дисциплина, - это уютная, гостеприимная Таверна, на берегу океана, между песчаной пустыней, и пустыней моря… Здесь находят приют большинство странников. Здесь звучит Великая музыка духа! И как гармоничная, выверенная симфония, созданная гением, своей полифонией порабощает нас, завораживая наше сознание, так религиозная дисциплина, воздействует своей полифонией, на всякие, открытые к гармонии, жаждущие совершенства, души.
         Но рабство ли это? И если сказать да, то человек хочет быть рабом гармонии, рабом красоты, и добра. Также, как он жаждет быть рабом всевозможных искусств вообще, несущих в себе туже полифонию, - музыку изобразительного творчества, литературы, скульптуры, или даже архитектуры, которая, как известно, есть суть воплощённая в камне музыка. Формы Искусства, в своей общей совокупности, незримо выстраивают и гармонизируют всю нашу жизнь. Эта музыкальность наиболее явственно проявляется в гениальных произведениях мастеров слова, - писателей и поэтов, появляющихся на нашей бренной земле, примерно раз в столетие.
         И та же музыкальность воплощена в древних фолиантах, запечатлевших в слове, всю палитру душ древних людей, которыми мы восхищаемся, как эксклюзивными, «штучными» олицетворениями истории. К примеру, Библии, Талмуда, или Корана. Но не только, и не столько… И чем здесь, как не своей гармоничной музыкальной последовательностью, слаженностью и проникновенной полифонией, воплощённой в литературном слоге, опирающейся прежде всего, на притчевую фонетику, можно объяснить ту завораживающую доминанту, веками порабощающую многочисленные поколения людей, настраивающую их души, на свою гармонию, свою мелодику? И чем ещё можно объяснить, ту причину Величия, присущую всем «Великим книгам?».
         Я рад, что пришёл к тебе отче... По крайней мере, ты вновь наполнил мои жилы, хоть какой-то надеждой. Ведь, на самом деле, надежду даёт не победа, или поражение, как это кажется большинству, но само противоречие, разжигающее страсть к преодолению. Насколько хватит её, - это уже другой вопрос. Но я не разочарован, отче... Ибо, для сильного духа, высота Выси, так же важна, как и глубина Низин… Тем более, что у каждого здесь, свои низины, и свои выси… И то, что для возвышенного духа является низинами, для среднего обывателя, явиться обетованным местом. И то, что для возвышенного духа, является высотой, для него, есть лишь - суть призрак...
 
Висталь вышел из этого скромного храма, не удовлетворённый, но одухотворённый... Он ясно осознавал, ту действительно Великую силу веры, которая не имела, почти ничего общего с церковью, и которая могла бы дать даже полному атеисту, некое ощущение вдохновенного трепета, перед собственным желанием преодоления, - возвышения, над всякими выстроенными искусственно, горами. Сила, которая способна устоять, пред чем угодно! Ибо в сущности своей, независимая ни от чего, и не нуждающаяся ни в чём... Освятив долину человеческого сознания, и являясь единовластным царём этой долины, Вера, - единственно существующая истина, не нуждающаяся, ни в поддержке, ни в доказательствах. Ибо её суть, вне разумности, как таковой...
        Висталь шёл по залитой солнцем алее, ловя щеками лёгкие дуновения ветра. По пыльной дороге невдалеке, мчались автомобили, нарушая патриархальную тишину природы. Жизнь города, с его суетливым мельтешением, убивает всякие тонкие, не терпящие суеты, мысли. И фантазия, от соприкосновения с этой реальностью, впадает в какой-то анабиоз. Реальность нашего городского бытия, способна заморозить не только фантазию, но и вообще всякий душевный потенциал, с его Терпсихорой - воображением. Привести всякий дух к «импотенции», к невозможности душевного оплодотворения, и последующего продуцирования, сведя на нет всякую возможность рождения новых «детей искусства духа». Она превращает все твои ощущения в периферийные, не представляющие важность, жёлтые лепестки подсолнуха. Твоё сознание, прихватив душу под мышку, стремится к своим «важным делам». Нет! Ты даже на секунду не в силах остановится!
       Покинув полуостров «Эгершельд», Висталь пошёл к главной улице города, названной в честь первого корвета, посетившего этот порт, «Светланской».  Повернув в самом центре налево, он продолжил свой путь по Океанскому проспекту, и, поднявшись по, не очень крутому склону, вышел к Покровскому парку. Пройдя по алее в парке, он очутился на небольшом пятачке, справа от центра, которого, стоял памятник Петру, и Февронии Муромским. Чья любовь снискала себе память, в поколениях. И пусть это была абсолютно обычная любовь, для Русского человека, но в силу мифотизации, и предании их жизни необычных качеств, они стали народными персонажами, и образцами, для страждущих душ. Хотя, если кто-либо заглянет в действительную историю их любви, то узнает немало неприглядных фактов, что присущи всяким бракам древности, как, впрочем, и современности. Мы рафинируем жизнь, превращая в мифы отдельные её истории. Нам так нужны сказки… Но жизнь далека от сказки, и всё, что в ней происходит, на всех уровнях бытия, как правило, неоднозначно, и всегда, – суть наша интерпретация.            
        Гористый ландшафт, и море, со всех сторон окружающее этот город, как я отмечал выше, придавали его облику оттенки романтизма, и чувство какой-то свободы, коей обделены материковые города. И люди, живущие здесь, будто бы на краю цивилизации, отличались от людей, живущих в глубине материка. Вообще, романтика как таковая, привносится не столько красивыми пейзажами, перспективами с гористыми склонами, сколько отдельными маленькими уютными уголками, где природа и цивилизация сливаются в гармоничную картину бытия, вызывая к жизни, тончайшие флюиды счастья, зарождающиеся искорками в пылающей желанием, гармоничной душе. Словно мимолётные органоиды, чья продолжительность жизни подобна вылетевшему из костра огоньку, эти, еле уловимые флюиды, воспаряют над бренностью бытия. И именно эти скоротечные, бестелесные органоиды, представляют главную ценность нашей жизни. Тот, кто способен оценить по-настоящему, эти скоротечные «бабочки душевного переживания», может считать себя счастливым человеком, и быть уверенным, что проживёт жизнь не зря.
        Оказавшись, волей случая, в таком уютном уголке, из глубин подсознания всплывают забытые встречи с людьми, с которыми ты имел счастье встречаться. В такие минуты, вскрываются, словно соты, запечатанные и залитые воском времени, «сосуды былых впечатлений». И эти забытые мгновения, выливаются наружу, переливаясь и сверкая в лучах солнца, словно настоявшееся игристое вино. И как всякое настоявшееся вино, превращает жизнь в искрящиеся радостями чувства, так и этот великолепный «ностальгический напиток», превращает твой мир - в блистающее красками обетованное место!  В такие моменты, душа либо поёт, либо плачет... И плач этот, доставляет радости не меньше, чем само пение...
         Человек любит похожих на себя, и в то же время, других людей. Людей, со звучащей в унисон, мелодией «душевной панфлейты», способной резонировать с его собственной мелодией, и в то же время, представляющей некую новизну, способную дополнить, и усилить всю его внутреннюю полифонию. Такие встречи вызывают настоящий душевный резонанс, и привносят впечатления, поражающие своей совершенностью, глубиной и высотой, гармоничностью, и мощью эмоциональных всплесков. Любовь к этим людям, и ностальгия по ним, сладость счастья, и терпкость тоски, превращающие в своём сочетании, «благородный напиток» наполняющий твою душу, в нечто полноценное, живое и полномерное, создают мир душевного равновесия и покоя, где самые тонкие, прозрачные и невесомые органоиды, доминируют в своей ценности, над всеми реальными, явными благами бытия…
          Сами по себе, красивейшие горы, живописнейшие водопады, щемящие душу, ущелья мира, всё это – ничто, без водопадов, пейзажей, гор, рек и ущелий, морей, и пустынь твоей собственной души. И всякий раз, когда ты рассматриваешь красивейший пейзаж, прекрасную долину, или уютный уголок, не осознавая того, ты созерцаешь свою собственную душу. Ты строишь, ты рисуешь внешний мир, всю его архитектонику в своём воображении, в соответствии с тонкостью и сложностью собственной душевной организации. В этом пейзаже, отражается вся палитра твоих собственных высот, - мир твоей души, с его горами, водопадами, и озёрами, где ты купаешь своё воображение, и наслаждаешься музыкой своего внутреннего оркестра, своей собственной душевной гармонией, сливающейся со всем окружающим миром, в божественную симфонию, приводящую в экстаз твой дух, и утверждающую, и убеждающую, в непоколебимой истинности всего твоего мировоззрения, и в настоящей действительности твоего бытия.
          С этими мыслями в голове, Висталь не заметил, как оказался возле здания, в котором располагалось одно из высших учебных заведений. Он решил, что обязательно навестит в этом городе, одного из Величайших учёных настоящего времени. Который, как все Великие учёные, был не заметен в жужжащих научных кругах света, жил скромно, без всякого пафоса. Он не стремился к регалиям, и потому редко получал их. Все его стремления были направлены не к внешнему признанию, лишь косвенно подтверждающего его правоту, но к признанию в его собственных умозаключениях, в которых он находил всю полноту подтверждений, для своих твёрдых и непоколебимых убеждений.
           Иннокентий Ефремович служил ректором, и был человеком приветливым, в меру разговорчивым, в меру строгим, и слыл законченным жизнелюбом. Его уважали все студенты, и студентки, за его безвредный характер, и всегда учтивый тон. А также, за его, почти болезненное чувство справедливости. Он не терпел, и самых незначительных проявлений несправедливости. И это говорило в первую очередь, о скрытой силе его духа. Ведь только сильный духом человек, находя в справедливости настоящую ценность, не взирая ни на что, стремится отстоять эту справедливость, даже в ущерб собственным интересам, а порой и собственной жизни.
           Подойдя к парадной, Висталь окинул взором двух курящих на крыльце, и смеющихся после каждого сказанного слова, студенток. Открыв большую дубовую дверь, он вошёл в холл. Поднимаясь по старинной лестнице с балюстрадой, он думал о том, какое Великое счастье быть молодым и радоваться каждой минуте. Ведь для того, чтобы смеяться после каждого сказанного слова, надо обладать безмерным счастьем. Куда же девается с возрастом, это счастье ощущений, эта наивная жизнерадостность? Да... На протяжении всей своей жизни мы, теряя нечто от беззаботного счастья, приобретаем нечто от мудрости… Но кому нужна эта мудрость, если она не приносит никакого удовлетворения своему обладателю, если она не привносит, но забирает последние крохи этого счастья?
           Но в том то и дело, что счастье – самое неоднозначное существо на земле. Оно не имеет своего тела, оно не имеет строгих, определённых для всех и каждого, критериев. Для одного счастье, - в пребывании, погружённом в религиозную эйфорию; Для другого, - в скитаниях по ледяным пещерам познания; Для третьего, - где-то за пределами всего мироздания, - в горах, наедине со своей Великой мудростью.... Мерить, соизмерять, и спорить о счастье, такое же неблагодарное занятие, как спорить о том, что наиболее близко к истине, схоластическая уверенность в спекулятивных и рационально-аналитических формах познания, или уверенность в идеальных полях трансцендентального и метафизического опыта? То есть, попросту говоря, что первостепенно, - наука, или религия, доказательная подтверждённость, или вера?
          Войдя на третий этаж, и пройдя по длинному коридору, Висталь постучался в двустворчатую дверь.
          Войдите! Звонким голосом ответила секретарь. Висталь открыл дверь, и пройдя несколько шагов, слегка поклонившись, произнёс: Я хотел бы поговорить с Иннокентием Ефремовичем. Подождите, у него сейчас проректор, но это ненадолго, присядьте. Висталь, подойдя к окну, сложив руки и опустив подбородок, задумался. За окном, природа, с какой-то патриархальной безмятежностью, безмолвная, и безучастная ко всему, чем был занят человек, отмеряла своё, недоступное нашему осмыслению, время. Такое впечатление, что это был какой-то отдельный мир, и фатальная размеренность этого бытия, не будет потревожена никогда, и ничем.
           Наконец дверь распахнулась, и из кабинета ректора вышел слегка полноватый человек. Висталь шагнул в кабинет.
           Чем могу быть полезен? Харизматика этого человека, не оставляла и капли сомнения, в его учёной принадлежности.
           Уважаемый Иннокентий Ефремович, с почтением обратился Висталь к этому пожилому, но благодаря сверкающим глазам, выглядящему несколько моложе своих лет, человеку. В этих глазах светилась любовь, уверенность в истинности своего призвания, и убеждённость в том, что именно вокруг того, чем он занимается, крутится весь мир. Такая же уверенность читалась в глазах священника, с которым Висталь общался ранее. Человек, чем бы он не занимался, всегда антропоцентричен, и, как правило полагает, что именно его занятие, несёт в себе главенствующие мотивы, и является основным для социума, в котором он живёт, - в частности, и для человечества, - в целом.
          Прежде, я хочу попросить прощения за то, что отнимаю у вас ваше драгоценное время. Не примите за нелепость, но я хотел бы прояснить для себя, несколько вопросов относительно учёности вообще, и прикладных наук, в частности. Я прибыл издалека, и, зная, что вы пользуетесь большим уважением в этом городе, как учёной публики, так и людей далёких от грёз и исканий науки, решил навестить именно вас. Не сочтите за хамство, и пусть вас не смущает некоторое невежество с моей стороны, по общепринятым лекалам научного знания, ведь я не имею классического академического образования. Но, поверьте на слово, моё самообразование достойно всякого классического, а в чём-то, и превосходит образованность бесспорных адептов науки различного направления. Я всегда считал самообразование ценнее и достойнее, чем насильственная образованность, пусть даже в таких общепризнанных столпах образованности, как Оксфорд, Гарвард, или Кембридж. Ведь даже в этих институтах, при всём отвержении в них снобизма, наука, всё же сводится к общим схоластическим правилам и параграфам, и имеет общую для всех и каждого, дисциплину, положенную на выверенную и закреплённую доктрину полезности и вредности, как основных колоссов современного академического образования. И при всей важности этого академического образования, и тех неоспоримых знаний, что привносятся на этих кафедрах в твою голову, знание интуитивное, всегда оставалось для меня, наиважнейшей формой познания. Ведь именно на этом фундаментальном познании, с древнейших времён, держится действительно глубокое осмысление мироздания, и самой жизни. В институтах и университетах, можно много узнать, но нельзя ничего познать... И, если вам не претит общение с таким неучем как я, прошу выслушать меня.
          Самообразование, молодой человек, так же насильственно, с той лишь разницей, что это насилие исходит от самого искателя знаний. Он не ищет «кнута и пряника» вовне, он не перекладывает ответственность за собственное совершенствование, на авторитетные головы преподавателей, он проявляет инициативу, и является сам для себя, - и учеником, и преподавателем. И по большому счёту, образованность вообще, как и всякое совершенствование, не может обойтись без насилия. Такова природа нашего разума, как и нашего тела. Ну да, я к вашим услугам, считайте, что вы заинтересовали меня.
           Прошу прощения Иннокентий Ефремович, за мой юношеский максимализм, и глупую наивность, но я должен задать этот вопрос. Как вы считаете, может ли быть такая полнота знания, может ли существовать такая его всеобъемлемость, которая могла бы окончательно удовлетворить разум, в его стремлении постичь этот мир? Может ли вообще, существовать такое знание, на ниве учёного авторитетного сословия, которое охватывало бы собой, все стороны мироздания, и тем самым, было бы абсолютно законченным и всеобъемлющим?
           Иннокентий Ефремович, стоя до этого неподвижно, шагнул в сторону. Он никак не мог понять, что настораживало его в этом человеке, ведь он был в меру приветлив, в меру обходителен, и в меру нагл и самоуверен. Но что-то всё же смущало Иннокентия Ефремовича, в этом незвано ворвавшемся в его кабинет, собеседнике. Только потом, когда молодой человек покинет его кабинет, он поймёт, что причина всему, с одной стороны, сочетание его странного вида одежды, с его совершенно лысой головой. С другой стороны, - несоответствие его пропитанных юношеским максимализмом речей, и умудренного, по видимому колоссальным опытом сознания, светящегося из его глаз лучезарным светом.
          Вы спрашиваете можно ли достичь того, к чему мы все стремимся, и может ли быть удовлетворён наш разум, на ниве рационально-аналитического познания мира? Ведь если мы не в состоянии, ни при каких условиях, на этом поприще открыть мир до конца, зачем стремится к этому? Так ли я вас понял, молодой человек?
         Да. Простите за такой изощрённый нигилизм, но для чего, вся эта возня, если она никогда не удовлетворит человека? Зачем стремится к тому, что никогда не будет совершено? Если ради самого процесса, который создаёт иллюзию становления и совершенствования, то это, - так же спорно. Все ваши открытия, и изобретения, приносящие мимолётные удовлетворения, все построения, о которых ваш разум забывает, как только они оказываются законченными, - всё лишь забавы детей, играющихся в песочнице, и воображающих, что все их замки реальны, что они представляют важность, и имеют сами по себе, ценность. Вы, в своём стремлении облегчить жизнь человеку, всё и вся усложняете, и тем самым, делаете его жизнь труднее...  Вы гордитесь прогрессом, который убивает не только природу вообще, но и внутреннюю природу человека, делая его зависимым, слабым, и не приспособленным, делая его всё более лукавым пред самим собой, мелким, и всё более не цельным, и не самодостаточным... Вы обманываете его надежды на будущее благоденствие, которого, ему недостричь на этом пути, никогда... Вы кичитесь своей цивилизацией, вы словно дети в своей «песочнице», радуетесь её постройкам, её свершениям, и достижениям… - вы, боготворите её! Но она, тем временем, необратимо опошляя и опрощая всех вас, ведёт человечество, к неминуемой пропасти! К сожалению, вам уже не уйти с этого пути… а ведь именно цивилизация, на самом деле, предвестие, и будущая причина гибели всего человечества, как и всей окружающей живой природы.
          Странная у вас манера… Вы так говорите, молодой человек, словно вы сторонний наблюдатель. Словно к вам, всё это, не имеет отношения. Простите, за такой риторический вопрос, но пусть вы не академический учёный, но ведь вы часть этого общества, не так ли? Я постараюсь ответить, молодой человек, на ваш пафосный спич.
           Всё дело в том, что мы не вольны выбирать для себя сами, векторы наших желаний, и удовлетворений. Нам лишь кажется, что мы что-то выбираем, но на самом деле, ни я, ни слесарь по ремонту теплотрасс, не волен выбрать для себя, форму собственного удовлетворения. Он будет довольствоваться, и стремится всегда к тому, что заложено в него природой, - с одной стороны, и в соответствии с волей случая, предоставившего ему его окружение, - с другой. Его занятие всегда необходимо соответствует заложенной в него силе желания, или слабости воли, а главное, всегда соответствует его иллюзорным в своей сути, представлениям. Каждый существует, и выстраивает собственную жизнь, в соответствии со своими фантазиями. Ведь именно на фантазии, строится всякое будущее, как отдельно взятого человека, так и всей нашей цивилизации. А пути фантазии, очевидно, имеют бесконечно возможные направления. Но каждый такой путь, выбранный однажды человеком, он считает правильным, и даже - единственно возможным!
            И вот что ещё, я хотел бы сказать на этот счёт. Человечество в целом, всегда будет играть теми «игрушками», какие лежат на этом пути, и будет удовлетворяться только ими. «Игрушки» - всегда соответствуют способностям удовлетворяться, а никак не наоборот. Как будто бы дай тебе «игрушку», не соответствующую твоим способностям, и ты найдёшь в ней нечто забавное… Нет, так не было никогда, и не будет никогда впредь! А весь прогресс, со всеми его многочисленными формами, построениями, изобретениями, и даже искусствами, лишь разные формы «игрушек», удовлетворяющие различные формы разумения, и воззрения человека.
           Что же касается трудностей жизни, сами по себе, они, как и всё в этой жизни, не имеют своей собственной критичной константы. Они всегда и всюду, - сугубо относительны. Человек, проведший длительное время на войне, ко всем житейским неприятностям мирного быта, будет относиться, как к мелким, и не заслуживающим внимания. Но для человека расслабленного, проведшего свою жизнь в «оранжерейных условиях», такие житейские неприятности вполне могут послужить поводом, даже для суицида. 
           И именно поэтому, а вовсе не для развлечения, как полагают, следуя своим сакральным инстинктам, нынешний человек создаёт себе дополнительные трудности сам. Он уже давным-давно научился изобретать для себя искусственные препятствия, сложности, и проблемы, по всем возможным фронтам, даже порой, не осознавая того. И точно также, когда, скучая без войны, он организует всевозможные «состязания малой крови», так и в отсутствии естественных, достойных его потенциалу, препятствий, он строит лабиринты всевозможного плана, и характера, для последующего преодоления, на радость своей воле. Он хочет чувствовать себя победителем, а не привязанной к телеге коровой, или бредущим за морковкой, ослом...
            Иннокентий Ефремович, я чувствую, что уже начинаю утомлять вас, но, в конце концов, здесь всплывает главный вопрос: Стал ли человек счастливее, благодаря научно-техническому прогрессу? Если бы вы имели возможность пообщаться, и проникнуть в души людей средних эпох, вы бы ужаснулись, насколько несчастнее ныне, стал человек, в сравнении с теми, живущими меж огней и бурь, людьми. Изнеженный, расслабленный росток, корчится от боли при каждом прикосновении. - Он погибает, от лёгкого ветерка... Человек, не нагруженный настоящими трудностями, в отсутствии постоянного напряжения физических, и духовных сил, - расслабляется, и страдает от таких злоключений, на которые человек древности, - не обратил бы никакого внимания…
            Вот и получается, что, чем дальше заходит прогресс научно-технического становления, тем более регрессирует сам человек. Становиться всё более несостоятельным, как его тело, так и его дух. Его природа - ослабевает, его силы мельчают... И чем более вы стараетесь облегчить человеку жизнь, тем тягостнее, она становиться для него. Чем безопаснее, вы стараетесь сделать эту жизнь, тем опаснее становятся для человека, все ее, не имеющие ранее, никого значения, угрозы. Вывод напрашивается сам: Чем меньше трудностей, опасностей, и неприятностей, тем интенсивнее и больнее хлещет, каждая из оставшихся… Закон сохранения энергии, проецируется на всё, что, так, или иначе, относиться к нашему бытию, и нашей действительности. Вы скажете – парадокс? Но, на самом деле, здесь нет ничего парадоксального…
           Куда могла бы привести человечество, эта «Великая лестница научно-технического прогресса»? Куда может привести эта, выложенная, выверенная, и закреплённая дорога познания рационально-аналитического бастиона? Может ли человек надеяться, что, когда он окончательно заблудится, в этом выстраиваемом им же лабиринте, ему кто-нибудь протянет «Нить Ариадны»? Скорее всего, вы никогда об этом не задумываетесь. Вы просто уверены в праведности, и целесообразности однажды выбранного, вымощенного подтверждениями и доказательствами, пути.
           Вера, в научном мире, на самом деле, является более важным аспектом, чем это может показаться на первый взгляд поверхностного обывателя. Ведь, эта ваша уверенность в научно-технический прогресс, и его благость, мало чем отличается от всякой теологической веры в богов, и даже более непоколебима, чем последняя. Но идеальное познание, на котором зиждиться вера в богов, с его метафизическими постулатами и практиками, вы относите к эфемерным умозрениям, не имеющим ничего общего с реальностью. А свою веру в научно-технический прогресс, такую же по сути веру, с той лишь разницей, что она основывается на платформах объективной реальности, по сути, такой же иллюзорной, вы ставите во главу угла, и поклоняетесь ей, - самозабвенно! Спросите любого учёного, во что он верит? И вы не услышите ничего, что бы противоречило выше сказанному. 
           Откуда в вас такая уверенность в истинности дороги, по которой следует весь научный мир? Нарисуйте мне хоть одну настоящую цель прогрессивного становления, кроме постоянного облегчения жизни, (которая, как выясняется, не совсем состоятельна), чтобы эта цель могла, хотя бы гипотетически, привести человека к действительному благоденствию. Вы вгоняете человека в зависимость от продуктов цивилизации, превращая его, тем самым, в раба этих продуктов. Вы давно катитесь снежным комком по инерции, ускоряя свою цивилизационную машину. И полагаете, что всё это приведёт человечество к счастью благоденствия, к благоухающей садами Нирване, в которой не останется никаких бедствий, не будет страдания? Или вы всё же, пытаетесь заменить одно страдание, на другое, более непредсказуемое, и жестокое? Ведь абсолютное благоденствие, (если представить себе такое), на самом деле, явится аналогом Ада, - лишь противоположным его полюсом… Но вы забываете при этом, что наша природная стезя, это равновесие между полюсами, но никак не сами полюса.
          Да и, собственно на основании чего человек полагает себя, и свою нынешнюю жизнь, – Великой? На чём базируются все его критерии, относительно этого величия? Не на собственном ли заблуждении, имеющем корни в порочном безапелляционном доминировании своего эгоцентризма, строится вся его вера в истинность научно-технического прогресса, в правильности которого, просто не должно быть никаких сомнений.
           Ну знаете ли, уважаемый, так можно зайти очень далеко, и подойти к отрицанию вообще всего, - к нигилизму, в его самой последней гипертрофии! Человек не обязан отчитываться, даже перед своей собственной совестью... Он Велик сам для себя, и ему не нужны более никакие подтверждения со стороны. Он, как превозносит себя, так и опускает... И пред собой, по большому счёту, всегда честен. Ведь он не может поступать иначе, он всегда поступает лишь - по необходимости… Все мы, просто выполняем свой долг...
           Простите Иннокентий Ефремович, но если даже Великие учёные, только выполняют свой долг, тогда где же искать свободных людей?
           Я полагаю, что только на Олимпе… Ибо абсолютно свободный человек, - это Бог. Но, по поводу научно-технического прогресса, цели которого вы ограничили лишь облегчением жизни, я скажу следующее: Прежде всего, научно-технический прогресс призван обеспечить выживаемость человеческого вида, обеспечить ему защиту, от произвола внешней природы. Да, в какой-то мере, подчинить природу, сделать её собственным вассалом. В том числе, и собственную внутреннюю природу. Ведь мораль, как бы это не казалось абсурдным и неверным, следует за научно-техническим прогрессом по пятам, и видоизменяет человеческую внутреннюю природную сущность. Хотя, тезис о том, что человек пытается подчинить природу, и сделать её своим вассалом, - не совсем корректен. Ибо природа, сама по себе, вовсе не представляет собой некую постороннюю личность, которую заковывают в кандалы, и заставляют следовать по дорогам, определённым какой-то отдельной от неё, доминирующей личностью. Человек и есть сама природа, и он несёт в себе, всю её лейтмотивную существенность. И как бы мы не относились к научно-техническому прогрессу, он есть необходимое следствие, продиктованное внутренней человеческой генетической агрегатностью, - его природой, являющейся неотъемлемой частью, всей глобальной природы. Научно-технический прогресс, есть та естественная, необходимая последовательность мирового макропроцесса, олицетворённого в человеке, и следующего от заложенных природой, начал глубинных составляющих человеческого органоида, которые предполагает природа, для всякого живого организма, в его эволюционном становлении. Человек видоизменяется, и научно-технический прогресс, является одной из сторон этого видоизменения.
           Вы полагаете, молодой человек, что в природе вещей, может быть что-либо ошибочное? Что природа, в какой области мироздания, она не имела бы своего проявления, своего развития, - способна ошибаться? Как это по-человечески антропоморфно! Вы делите целокупную мировую природу, на внешнюю, и внутреннюю, и полагаете, что внешняя природа нашей действительности, абсолютно выверена и целесообразна, и не может ошибаться, но допускаете, что она подвержена ошибочным заблуждениям внутри нас, - в своих тонких, самых организованных проявлениях? -Проявлениях, к которым, я с полным основанием отношу человеческое мышление, как трансцендентно-идеального, так и рационально-аналитического свойства, порождающего научно-технический прогресс, в частности.
          Вы говорите о «генетической человеческой агрегативности», уважаемый Иннокентий Ефремович, но наука и сюда протягивает свои «щупальца», и уже ступила на путь изменения даже генотипа! Один единственный учёный, способен перевернуть всю выверенную миллионами лет, генетику, и тем самым создать на земле монстров, которые в будущем, уведут всю нашу цивилизацию в преисподнюю!
          Да, я убеждён, что природа вполне способна ошибаться, и тому существует множество подтверждений. Я вижу, как человек стараясь обеспечить себе будущее, на самом деле убивает его, укорачивая, всеми своими силами. Делает сам себя слабее, а весь окружающий мир - пошлее. Кто знает, может быть та, пресловутая «программа самоуничтожения», заложенная в его глубинной природе, в первую очередь, проявляется именно в стремлении к достижениям научно-технического прогресса? Ибо, у меня нет никаких сомнений, что этот путь, неминуемо приведёт его, к масштабной катастрофе, которая сотрёт с лица земли человечество! Скажу больше, забегая вперёд, что такое, скорее всего уже происходило, и не раз…
           И здесь, - нет альтернатив! Такой исход ясно виден всякому, кто способен на мало-мальски перспективное созерцание, и чуть более дальновидное мышление. И я озабочен этим, несмотря на то, что точно знаю, что по большому счёту, на белом свете не бывает путей, ведущих к благоденствию. И какой путь не выбрал бы человек, (если предположить на мгновение, что ему это дано), он неминуемо приведёт к одной из пропастей, фатально окружающих наше бытие. В метафорическом смысле, все мы находимся на той плоской земле, которая, в представлении древних людей, покоилась на слонах. И по какому пути, мы бы не следовали, конец - всюду будет один. И я чувствую, что вы, не меньше меня это понимаете... Всякий путь, как бы он не был выверен, для всякого идущего по нему, кончается обязательно пропастью. Так устроен мир, и с этим ничего поделать нельзя. Ибо на этом свете умирает всё и вся, и всё и вся, - когда-нибудь заканчивается… И наши дороги, какими бы длинными на старте они не казались, – не исключения. Этот путь невозможно, ни растянуть, ни укоротить, можно лишь замедлить, или ускорить свой шаг. И человек, отдавшись на волю научно-технического прогресса, ускоряет его, и это, - очевидно.
            Выходит, уважаемый, что для надежды, на этом свете - нет обетованного берега?
           Надежда всегда остаётся… И берега её, скрыты в самых сакральных местах нашего бытия. Они гнездятся в самых глубинных уголках самой нашей сущности. Оттуда, из самых потаённых уголков нашего сердца, исходит сине-зелёный луч надежды. На глубоко подсознательном уровне, наша сущность точно знает, что никогда не уходит навсегда. И прежде всего, надежда здесь - в вечном возвращении. Когда кончается путь, обязательно должен начинаться новый. Но это уже, из области трансцендентальной метафизики.
            Прошу прощения Иннокентий Ефремович, за свой, местами несколько надменный и требовательный тон, и, хотя наш разговор только начался, я всё же вынужден отклонятся… Мне, до убытия, необходимо посетить одного мудрого старца, и я боюсь не застать его. С этими словами, он крепко пожал руку профессора, и быстрым шагом направился к выходу.
            Иннокентий Ефремович ещё долго стоял у окна, размышляя над нежданным гостем, и его пронизывающей мир, нигилистической по форме, футуристической по содержанию, и где-то действительно, по детски наивной, философией. Этот странный гость, уже не выйдет у него из головы, до конца его дней. Каждый раз, когда он будет сталкиваться с продуктами прогресса, он неосознанно будет задумываться, смотря на всё это, с новой искривлённостью своего сердца. В старости, осознав с расстояния всё то, что произошло тогда в его кабинете, он поймёт, что именно тогда, в университете, его, некогда прямая дорога, начала менять свою прямолинейность, и в последующем, заводила его в такие дремучие леса, и в такие пустыни, о существовании которых, он прежде и не подозревал.

Висталь вышел из университета, и шум города, вернул в бренную реальность, его безмерную душу. Он снова, словно вынырнул из очередного глубокого водоёма, в кричащую чайками, поверхностную действительность. И перепрыгнув через парапет, направился к главной улице города.  Он знал, что на окраине этого города живёт известный мудрец, чья мудрость, сопоставима с мудростью библейского Иова. Он зашагал по залитым Солнцем узким тротуарам, взяв курс на север, решив пройти через весь город пешком. Нет, он уже не испытывал тягостных мук мыслителя, стремящегося к недосягаемой истине, не страдал от пошлости, недалёкости, и низости людей, он любил их такими, какие они есть, и не обвинял их ни в чём. Ибо знал, что по большому счёту, от них, от их мифического в своей сути, произвола, на самом деле, мало что зависит. Он лишь хотел ясности собственного взора, и собственного разумения. Он жаждал высшего удовлетворения собственной природы, - удовлетворения самых возвышенных душевных потребностей, для которых в этом мире, было так мало возможностей. И чем реже такая возможность брезжила на горизонте его воззрения, тем сильнее становились его стремления. Хотя, он хорошо понимал, что искать твёрдую, незыблемую надежду, в этой безнадёжной жизни, такое же неблагодарное занятие, как искать здесь, абсолютную истину. Но мы, всё же, не оставляем попыток в этом направлении, и веками стремимся как к одной, так и к другой. И почти никогда не осознаём, что найди одну, и вторая, - не заставит себя ждать. Ибо это «сиамские близнецы», - они не ходят по-отдельности.
           Погружённый в свои раздумья, Висталь не заметил, как прошагал почти две трети пути, и вышел на прямую широкую дорогу, которая в конце города, переходила в трассу, уходящую в глубь этой Великой страны. Свернув на перекрёстке, на второстепенную дорогу, и пройдя несколько кварталов, он очутился в, так называемом «частном секторе». Это была настоящая деревня, с колодцами и садами, банями и чердачными дверками. Висталь подошёл к ветхому забору, за которым виднелся небольшой домик, с покосившейся крышей, и заглянул за него. Мудрец жил, как и положено мудрецу, в полном одиночестве, не считая пса, которого очень любил. Пёс мирно зевал в конуре, отгоняя мух, периодическим потряхиванием головой. Есть кто дома...? Произнёс громко Висталь. Пёс вяло, и молча вышел из своего убежища, искоса поглядывая на непрошеного гостя, почёсывая задней лапой за ухом. За обшарпанными дверьми, послышался стук. На крылечке показался старик с седой, абсолютно белой бородой, торчащей по бокам. Что хотел, мил человек? Проговорил, с хрипотцой в голосе, хозяин.
            Здравствуйте, Корнелий Варфоломеевич! Я приехал издалека, и сегодня уезжаю. Мне бы хотелось поговорить с самым мудрым человеком в округе. Могу ли я войти, я не займу у вас много времени?
            Старик улыбнулся, и, опустив голову, застенчиво произнёс; Самый мудрый, говоришь? Это всё равно, что самый сильный... Всегда отыщется тот, кто непременно окажется сильнее. В природе нет, ни самых сильных, ни самых мудрых, молодой человек, всё это игры впечатлений, и всё, и всегда на этом свете, лишь – по отношению. Но входите, коль уж пришли, я поставлю самовар. Висталь шагнул за околицу, совершенно забыв про пса, который зевая, смотрел на непрошеного гостя, лёжа возле будки, и казалось, не обращал никакого внимания на пришельца.
            Как величать вас, и откуда вы прибыли? Я никогда не видел такой одежды. Вы не похожи на истерзанного скитаниями странника. Ваше лицо светло, на нём не видны следы воздействия ветра и солнца.
            И, тем не менее, уважаемый Корнелей Варфоломеевич, трудно отыскать на этом свете, более странствующую натуру. Зовут меня, Висталь. Я не могу сказать определенно, откуда я прибыл, и тем белее не скажу точно, куда уйду. Я также волен, и не волен в своей судьбе, как и всякий человек, и точно также подвластен дуновению ветра проведения, и его величества эмира, - великого случая, коему подвластно всё живое на земле. И даже Херувимы, не свободны от его произвола. О себе, я мог бы говорить бесконечно. Но я пришёл не для того, чтобы поведать вам свою судьбу, или узнать вашу. У меня иная задача. Я лишь хотел прояснить для себя несколько вопросов, касающихся тончайших областей человеческого мышления. А у кого, как не у мудреца, я мог бы справить эту свою надобность. Я многое повидал на белом свете, многое осознал, но никогда и нигде не встречал бескорыстную мудрость, - мудрость, что была бы вне всякого интереса, что была бы хоть чуть-чуть не искривлена этим интересом, - корыстью, пусть и высшего порядка. И там, где отсутствовал интерес рационального разума, всегда находил себе место, интерес идеального, в его стигматах возвышенного тщеславия, и гордости. Скажите уважаемый, есть ли на белом свете совершенно бескорыстная мудрость, или мы только наряжаем всё и вся, в бескорыстие, придавая благочестивый, благородный политес, своим возвышенным субстанциям духа?
             Ты умён, не по годам… И твой разум, выливаясь из двух разных источников, сливается в бурный поток, заставляющий шевелится, даже сросшиеся камни! Ты мог бы спровоцировать к мысли, не только пчёл, или муравьёв, но даже эти древние камни! Да… Ты абсолютно прав. Мудрость – самое «тщеславное чудовище», когда-либо сотворённое всевышним! Её тщеславию, завидуют даже Боги! Ибо благодаря ней, люди в своих мудрствованиях, часто поднимаются даже над Богами! Тщеславие мудрости, способно превратить все остальные тщеславия, - в рудименты. Ты спрашиваешь меня, может ли быть мудрость - бескорыстна? Бескорыстная мудрость – это всё равно, что бескорыстное желание. Но дело в том, что подчас, её корысть настолько возвышенна и тонка, что не замечаема, даже мудрецами. Знаешь ли ты странник, чего ты на самом деле ищешь, когда ищешь бескорыстную мудрость? На самом деле, ты ищешь полную свободу. Ты устал от зависимости, от проникновения метастаз моральности, и всяческого, бесконечно разнообразного заблуждения, во все уголки мира, и твоя душа жаждет этой свободы. Она утомлена тем, что нигде, и никогда не встречала этой свободы, - настоящей свободы. Свободы без исключений, - свободы, которая бы не тащила на себе, горб заблуждений и моральных предрассудков.
           Но если я могу тебе советовать, спрашиваю потому, что вижу своим внутренним взором, что скорее мне, впору просить у тебя совета. Но всё же, прими один. Найди для себя и своей мудрости, самую возвышенную корысть, ибо твоя тонкая душа, будет испытывать страдания, от грубой заинтересованности, присущей большинству людей, как, впрочем, и многим мудрецам. Теперь я угадываю, твою истерзанную душу. По всей видимости, на твою долю выпало немало. Но сколько ещё предстоит, не знают даже Боги! Отдохни где-нибудь, под кроной тенистого дерева, и твоя мудрость снова будет ласкать твой трепещущий разум.
           Скажи старик, что даёт человеку его мудрость? Знаем ли мы её? Если с хитростью всё более-менее ясно и просто, то с мудростью, мы заходим подчас, в такие тёмные леса, и такие дебри, где не мудрено и заблудиться... Я знаю, что Мудрость, в большинстве случаев, даёт силу. Но часто и забирает у человека эту силу, иссушая его волю. Иногда, даже возникают мысли, что жизнь, и мудрость - пьют из одного озера, и чем больше одна выпивает, тем меньше остаётся другой…
          Старик помолчал, и лукаво улыбнувшись, заговорил так: Есть у меня одна маленькая история, точнее сказать притча. Быль, или не быль, я уж и сам не знаю. Память одного человека, почти такая же несостоятельная субстанция, как память человечества. Здесь, со временем, всякая быль обретает очертания мифа, а всякая небылица - превращается в исторический факт. Таких примеров не мало. И по большому счёту, какая разница - быль, или не быль, важен лишь смысл, и та гармония, что свойственна всякой притче. И та мораль, присущая всякой настоящей истории, призванная усовершенствовать гармонию нашего духа, а значит, и бытия, уже имеет свою ценность, не зависимо от правды исторических событий. По большому счёту, вся наша большая история – сплошной вымысел. Во всякой были, былью является, – лишь «скелет» этой истории, который не видим за покровом «кожи», сотканной из аффектов историков, и философов, пишущих её, и утверждающих в фолиантах, все её события. Они, словно катят торбу в гору, набитую доверху «вещами-событиями». Постоянно меняющаяся местность, и меняющиеся толкатели торбы, привносят в её движение, свою динамику. Они, сменяя уходящих на отдых толкателей, постоянно теряя из неё, на ухабистых перевалах, и докладывая вещи, превращают содержимое повозки, в нечто такое же динамичное, как сама телега. И история превращается, в нечто антимонолитное, нечто далёкое, от начальной архаичной истинности. Как всякий организм, со временем трансформируясь, изменяется до неузнаваемости, так история меняет все свои очертания, переодеваясь без конца, в новые «одежды-толкования». В конце концов, её «живое тело», со временем превращается в прах, а «скелет» превращается в песок. И на этом песке, вырастает «Верблюжья колючка», или «Кактус», из которого, умелые руки изготовят нечто завораживающе интересное, нечто небывалое, - к примеру «Текилу», так пьянящую нашу душу.
            Так вот, эта история имела место в одной горной деревушке в древности, в центральной части нынешнего Китая. На окраине поселения, жил человек средних лет. В деревне, он слыл безумцем. Звали его Лао цзы. (Старый младенец). Он редко работал, и мог часами напролёт гонять голубей, присвистывая и прикрикивая в след, кружащей в небе стаи. И вот однажды, в эту глухую деревню забрёл знаменитый мудрец. Его знал весь средний Китай, и почитали его, во всех селениях, куда он, волей случая, заходил. Звали его Мо цзы. (Юный мудрец). В те времена, слово «мудрость» произносили без стеснения. Ибо тогда, мудрости - не стыдились, но гордились ею.
             Зайдя к старосте, он спросил: Есть ли в деревне мудрые люди, с кем он мог бы утолить жажду общения. На что староста ответил, что мудрецов нет, но есть один безумец, он живёт на краю деревни. Ты узнаешь его дом, по возвышающейся голубятне. Что ж, ответил мудрец, коль нет мудрецов, пообщаюсь с безумцем. Опыт, - не маловажная вещь в нашей жизни. А чураться безумцев, большая расточительность, с улыбкой на лице, закончил старик. И спросив направление, отправился на край деревни. Подойдя к дому с высокой голубятней, он застал сидящего на крыше безумца, при своём привычном занятии.
            Здравствуй безумец! Крикнул Мо цзы... Здравствуй мудрец, ответил Лао цзы.... Как ты узнал, что я мудрец, спросил Мо цзы. Весь твой внешний вид говорит об этом... Каждая деталь твоей внешности, кричит, и только слепой не прочитает на твоём челе, печать мудрости… Зайди в дом, я угощу тебя крепким чаем. Я сам собираю его в горах, и уверен, тебе понравится... Мо цзы, в некотором недоумении и тревоге от услышанного, вошёл в дом. Убранство дома было, до предела просто. Мо цзы бывал во дворцах и лачугах, но здесь всё отдавало, какой-то вечной простотой.
          Ты верно, устал, и хотел бы отдохнуть? Дальний путь утомляет, но отдохновение от него, тем сладостнее...
          Налив чашку крепкого зелёного чая гостю, а затем себе, Лао цзы спросил; что привело тебя сюда? Я скитаюсь по свету, в поисках истины, ищу самого Великого мудреца, чтобы насладиться мёдом его речей.
          Ты верно, либо ещё не наполнил нектаром своих запасников, если ищешь благостные поля цветников, либо ещё не созрел, если ищешь чужой мёд мудрости. Так дитя ищет молоко матери... Ведь зрелый мудрец, уже не ищет мёда мудрости среди людей, его не привлекает мёд чужих ульев, он наслаждается мёдом собственных. Ибо только этот мёд, способен утолить голод созревшего мудреца... Чужая мудрость - недостаточно сладка для него... Она, словно чужая кровь, не может составлять для него, ценности. Созревший мудрец лишь ищет нектар, чтобы изготовить из него собственный мёд. Если мудрец ищет не нектар полей, но мёд чужих ульев, он, либо ещё не созрел, либо не созреет никогда. Его разум привык питаться готовым мёдом, его собственная «ферментная железа мудрости» - атрофирована. Такой мудрец уже не в силах перерабатывать пыльцу, превращая её, в свой собственный неповторимый напиток. Он будет, всю жизнь собирать из чужих ульев готовый мёд, и питаться им. Но существуют и такие мудрецы, я их называю «мудрецами-торговцами», которые собрав чужой мёд, разбавляют его, либо концентрируют, и затем пытаются продавать его на рынке, выдавая за свой собственный, и часто - не безуспешно. Такова судьба многих мудрецов больших городов.
          Как всякое дитя, необходимо вовремя отрывать от материнской груди, иначе ему никогда не научиться питаться мясом, так всякий мудрец, должен уйти в свои собственные горы, где сможет изготавливать свой собственный мёд.
          Но где же, как не на чужих пасеках, черпать пищу для собственной мудрости? Где, как ни в таких же мудрецах, находить крупинки золота, чтобы выливать свои слитки?
          Мудрец, не обижайся на меня, я никогда не видел высшего света, и не знаю деликатности. Но ты ещё не мудрец, ты - ремесленник. Ты мастер, выплавляющий слитки, который всегда смотрит по сторонам, на таких же ремесленников, и оценивает собственные изделия, сравнивая их с чужими. Здесь скрыта сакральная суть Гения. Истинный мудрец, – это вытекающая произвольно река. Для неё не существует иных русел, кроме своего русла, и уж тем более, не существует правильных, и неправильных русел. Ты мог бы стать такой рекой, если бы не увлёкся публичным признанием, конъюнктурой, и сам бы не делал из своей мудрости, ремесла. Когда на мудрость надевают седло и узду, она превращается в рабочую лошадь. Когда же к ней ещё и цепляют плуг, или борону, она превращается в мерно бредущего по полю, мерина.
          Я в недоумении! Я думал, что найду здесь безумца, а нашёл мудрейшего из всех, кого встречал на своём пути! Что ты делаешь в этой глуши? С такой мудростью, ты мог бы стать приближённым к императору!
         Ты ничего не понял, мудрец. Мне не нужно признание, я не нуждаюсь в нём. Я живу, питаясь собственным мёдом, - медом, изготовленным моим разумом. Он и так достаточно сладостен для меня, чтобы добавлять к нему приправы в виде почестей. И мне этого вполне достаточно. Моё тщеславие неприхотливо. Оно утоляет свою жажду из той реки, которая бурными потоками вытекает из моей души. Её воды холодны и прозрачны, в ней множество золотых карпов. Но главное, она не иссекаема, и никогда не пересыхает. Ей даже не нужны дополнительные родники и притоки.
         В твоей же реке, видны мели. Она засохнет, если ты не найдёшь очередной родничок. Твоя душа зачахнет с голода, если ты не отыщешь улей с мёдом. Иди же, и ищи... Но я не советовал бы тебе искать его там, где много шума. На рынках, редко встречается настоящий мёд...
          Мо цзы вышел из дома, слегка ошеломлённым, и в полном молчании побрёл между лачуг. Он получил, нечто вроде лёгкой контузии, - с ним ещё, не случалось такого. В нём, всё перевернулось вверх дном. Так брошенный в реку камень, способен изменить русло реки..., так мимолётная встреча, способна изменить всю жизнь…  Раньше, когда он встречался с каким-нибудь мудрецом, он мог часами наслаждаться беседой. Но теперь, встретив безумца, он был, словно убит наповал! Какой бестолковой, низменной казалась ему, его жизнь. У него словно открылись глаза, и он увидел свет, о котором и не подозревал. Глаза его резало этим светом, и он плакал словно ребёнок. Его душа, вместо того, чтобы, как обычно после беседы с мудрецом, наполниться, - опустошалась. В ней появилось нечто, вроде «маленькой чёрной дыры», которая стала захватывать окружающее пространство. Он, так явно почувствовал эту внутреннюю пустоту, и вместе с тем, какое-то обострение внешней действительности, что чуть не потерял сознание, от этого нахлынувшего контраста. Его корабль, так величественно и мерно плывший до сих пор, вдруг потерял остойчивость! В его горле, сначала запершило, а затем загорело огнём! Истинная мудрость, для большинства людей, словно расплавленное железо, - здесь нужна лужёная глотка…
           Выйдя на дорогу, он зашагал прочь из этой деревни, в полной уверенности, что обязательно вернётся сюда.
           Вот такая история, Висталь. И вот, что я ещё бы добавил. На самом деле, всякой мудрости свойственно заблуждение. Но заблуждаться, не значит ошибаться. Какой бы не казалась абсолютной мудрость, она всегда есть суть заблуждение. Для нашего разума, не доступна настоящая истина. И потому, всякая наша истина, какой бы она не казалась монолитной и основательной, являет собой олицетворённое воображение, - фантазию. Фантазию, укоренившуюся, и обосновавшуюся на троне истинности, и облагораживающую, всю нашу реальную действительность.
           Благодарю тебя, старец. Я действительно встретил, по-настоящему мудрого человека. И тем благодарен судьбе. Я согласен с тобой старик. Какие дороги мне предстоят, какие лишения, горести, и радости суждены, - только богу известно… Но я всегда буду помнить наш разговор. 
           Висталь обнял старика, и вышел за околицу. Пройдя несколько десятков метров, он оказался на лесной тропинке, уходящей в лесную чащу. Он долго думал над словами людей, с которыми волей судьбы, ему довелось встретиться, и поговорить в последнее время. Кто из них знал истину, чьё поле воззрения, и чьё понимание мира наиболее близко к настоящей истине? Какая плоскость нашего умозрения, отвечает всем изгибам мироздания? Кто, на самом деле, способен осветить весь мир?
           Идя по живописной лесной тропинке, через некоторое время, он оказался у моря. Небо над ним, потемнело. С юга надвигалась гроза. Шум моря, и завывание ветра, придавали его одиночеству, какую-то щемящую тоску, и вместе с тем, какую-то необъяснимую ностальгическую негу, замешанную на гордости, на чувстве собственной духовной силы. В нём не было ни подавленности, ни восторга. Он чувствовал реальность, как её могут чувствовать только дети… Поднявшийся ветер, раздувал его широкую белую рубаху, и он брёл по пустынному берегу, навстречу грозе...
 
Начало пути

Карфаген

В 271 году до нашей эры, на берегу Средиземного моря появился человек, не совсем привычного вида. Он был одет несколько несоответственно той эпохе, но не вызывал особого удивления у окружающих. На этих обетованных берегах, испокон веков собиралась настолько разношерстная публика, что пестрота и всевозможная разноцветность обликов, примелькалась, и не вызывала ни у кого ни восторга, ни удивления. Очнувшись от векового анабиоза, и ощутив в полной мере внешний мир, он неспешно поднялся с чистого, чрезвычайно однородного песка. Зачерпнув в ладонь, и медленно высыпая, он подумал: Песок, – метафора бытия... Каждая песчинка этого мира, похожа на остальные, и в то же время, неповторимо индивидуальна. Каждый день бытия, похож на предыдущие дни, и не бывает ни одного абсолютно повторяющегося…
           Не обращая внимания на палящее Солнце, он пошёл по берегу моря. Он и не думал прикрывать свою совершенно лысую голову. Его организм за время жизни, испытывал такие природные катаклизмы, что теперь он не обращал ни малейшего внимания, на всякого рода мелкие неприятности. Так человек, побывавший однажды в аду, смотрит на все житейские невзгоды с умилением, словно на слабые погодные ухудшения. Проливной дождь, тайфун, срывающий крыши домов, сорокаградусный мороз, или пятидесятиградусная жара, - всякая жизненная неприятность становится столь незначительной для испытавшего все круги ада, что он без всякого содрогания и разочарования проходит сквозь них, лишь слегка покашливая.
         Пристально вглядываясь вдаль и рассматривая приближающиеся с каждым шагом, строения древнего города, он чувствовал, как нарастала его восторженность. Эти неописуемо величественные стены, могли привести к благоговению даже Богов!  Пред его взором, во всей своей красе возвышался Великий город, чьё имя будет увековечено в мифах и легендах будущего!
         Воздух вокруг, был несколько непривычен. Он содержал какие-то непонятные оттенки запахов, приносимые с моря. Всякое утончённое обоняние, как и утончённый разум, с его более расширенным, чем у обычного человека обзором действительности, приносят, наряду с изысканными впечатлениями приятного свойства, широкий диапазон неприятных ощущений. Помимо этих запахов, в этом знойном эфире витало предчувствие чего-то глобального, чего-то исторически важного. Эти ощущения невозможно описать, их можно лишь почувствовать тончайшими лепестками души. С неумолимой фатальностью подступало то время, когда напряжение противостоящих сил, взорвёт слаженный механизм размеренной жизни, и противоборство Рима, и Карфагена, наконец выльется в три Великие «Пунические войны».
         Надо отметить, что все континенты, где в те достопамятные времена проживали люди, и расцветали цивилизации, были охвачены постоянным противостоянием. Сама жизнь тогда, не мыслилась без войны, это была её неотъемлемая часть, и даже её кровь и плоть. Для древних было совершенно непонятно, как можно жить, - и не воевать. Они знали, что в мирном существовании, нет никакой пользы. Они подспудно чувствовали, что мирная жизнь - расслабляет, размягчает тело и разум, и тем самым, делает его обладателя, уязвимым. Точнее сказать, - не они знали, но знали их инстинкты. В глубине подсознания древних людей, бил ещё тот «родничок», который не давал высохнуть озеру неосмысленного познания. «Родничок», который в более поздние времена, был завален «камнями разумной полезности», замазан «глиной рассудительного разумения», и почти высох. Это именно тот сакральный и неиссякаемый «родничок интуитивного знания», который впоследствии, превращается в «реку идеального осмысления». «Родничок», струящийся из самой преисподней сердца, - из глубин душевного лабиринта всякого совершенного существа. «Родничок», с совершенно чистой, почти невидимой водой, которую нельзя ни потрогать, ни попробовать на вкус, нельзя осмыслить, разложить и понять, ни с помощью инструментов рационально-аналитического мышления, ни каких-либо иных.
          Эти древние люди, ещё достаточно ясно, и в полной мере, осознавали, что чем продолжительнее мирная жизнь, - тем слабее их сущность, тем уязвимее их дух... И помимо прочего, они, где-то в глубине своего сердца, не осознанно чувствовали, что чем дольше не происходит конфликтов, чем продолжительнее мир, - тем ужаснее и разрушительнее будет катаклизм. Они знали, что без принесения жертв, боги могут разозлится, и навести на людей такое проклятие, от которого они не смогут оправится.
          Если же осмысливать это теологическое умозаключение, в чисто физическом контексте, станет очевидным следующее: Человеку суждено существовать в постоянном напряжении. А всякое нарастающее напряжение, ищет своего выхода, и в конце концов, находит его. И что «напряжение потенциалов», не имея выхода, растёт в геометрической прогрессии, всегда угрожая чрезвычайно катастрофическим разрешением. Древние люди чувствовали это. Их внутренняя сила, порождаемая столкновениями бурлящих страстей, давила на их чресла, на их руки и разум, заставляя поступать адекватно этому внутреннему напряжению. Природа – неумолима.
          Так земля-матушка, разрешается грандиозными землетрясениями после длительного спокойствия. Её тектонические плиты, после продолжительного напряжения разверзаются колоссальными потрясениями. Природа всюду одна, и напряжение тектонических плит также, как и длительное напряжение нервов и нравов, грозит адекватными последствиями. Всякая буря, сметающая всё на своём пути, обязательно имела длительное напряжение, накопление сил, называемое нами покоем. Покоем, которого на самом деле, в природе - не существует. За неимением возможности наблюдать воочию это накопление, мы относим его к стагнации, к некоему анабиозу сил. Но река никогда не останавливается, и всякая естественная, или искусственно выстроенная «платина», не в состоянии остановить её, она лишь собирает её энергию, грозя всему вокруг, неминуемым разрешением своей нарастающей мощи. И какой бы не была эта «платина», она – обречена. Река, это такая же метафора для всех возможных сторон и плоскостей нашей жизни. И здесь не существует альтернатив и исключений.
          Нет, не кровопролития самого по себе, жаждала душа древних людей, но разрешения внутреннего напряжения, которое необходимо нарастало, соразмерно длительности обыденного относительного спокойствия. Мы, современные люди, даже представить себе не можем, какие страсти бушевали в крови древнего человека. Наши теперешние страсти просто спят, в сравнении с теми бушующими штормами, бушевавшими в душевных морях этих воинов. Воинов, - по своей крови и своей сути...
         Но, что на самом деле, изменилось ныне? Прекратились ли противостояния и войны? Нет. Война на земле - не прекращалась, ни на минуту! Изменилось лишь отношение к войне. Мужчина, этот некогда оплот воинственности, этот авангард всякой цивилизации, стал постепенно сублимироваться, и превращаться в женоподобное инфантильное существо. Его отношение к жизни, и прежде всего к себе в этой жизни, неумолимо деградирует. Его, подчас уже трудно отличить от женщины, пусть пока не внешне (хотя, и внешность в крупных городах, так же догоняет), но морально и умственно. Он теперь судит обо всём, какими-то женскими категориями. Он, в угоду общего мнения, повсеместно отстаивает интересы успокоенности и сохранения, присущие женскому началу. И это грозит деградацией всего человечества. Ибо сказано, когда «Инь» и «Янь» сольются в единый клубок, Мир цивилизации - начнёт десятичный отчёт своего конца...

Войдя в город через главные ворота, Висталь направился прямиком к рынку. Туда, где кипела жизнь города, и на небольшой площади собирались все «ингредиенты», этого исторического, варящегося котла.
      Да, это был Он. Висталь был одним из тех Херувимов, которые обладают способностью прошивать века, как прошивают сапожной иглой, толстый переплёт книги, чтобы сшить странички летописи, в единый фолиант судьбы… И это его свойство имело неопределённое качество, и непредсказуемое направление. И пусть он не имел возможности контролировать своё движение по лабиринтам судьбы, но, как правило, всегда знал, где и когда находится. Векторность его бытия, как векторность рождения и смерти всякого простого смертного, не выходила за рамки обычного, обязательного, и необходимого, и, сохраняя в себе всю хронологическую последовательность исторического течения, контролировалась, как у всякого простого человека, лишь проведением. Он словно засыпал на несколько столетий, и просыпался уже в другую эпоху, и в другом месте земного шара. Его сон был похож на обычный, так называемый медленный сон человека, (без сновидений), и поэтому представлялся ему, лишь мигом.
        И во всём этом, его природа повторяла модальность жизни всякого простого смертного. С той лишь разницей, что он помнил всё. Все свои прежние пробуждения. Обычный человек, умирая, и воплощаясь через триллионы и триллионы лет в том же облике, на той же планете, и в то же время, не помнит своих прежних жизней. И эти триллионы, и триллионы лет космических трансформаций, пролетают для него, мигом. Висталь же, олицетворял собой некую аномалию природы, он всегда знал и помнил все свои возвращения, и всегда знал, в каком он времени, и на каких берегах очутился.
       Пройдя несколько кварталов, и обогнув величественный храм с характерным рядом колоннады, он ступил на рыночную площадь. Шум бойкой торговли глушил. Человек мог говорить с рядом стоящим собеседником, в полный голос, не боясь, что его, кто ни будь услышит. Висталь прошёл сквозь ряды, и остановился возле лавки, с разложенными трофеями, клинками, копьями, и щитами, принесёнными с полей, где ещё недавно проходили бои. Подойдя к прилавку, он взял в руки меч, и, покрутив его в разные стороны, о чём-то напряжённо задумался. По его виду можно было понять, что он пытается что-то вспомнить, или на чём-то сосредоточиться. На самом деле глядя на меч, он смотрел в историю одного, относительно мелкого локального сражения, но олицетворяющего собой, весь исторический конфликт, сопровождающий становление человека, и вообще, мировое становление в целом.
          Дело в том, что Висталь, помимо всего прочего, в силу своего происхождения, обладал многими качествами и способностями, не привычными для простого человека. И одной из этих способностей, была та, что позволяла ему видеть и читать по предметам, их историю. И для его взора, на лезвии этого клинка, читалась не только история его конкретного жизненного пути, и выпавших испытаний, но и вся историческая летопись, отчасти отраженная в фолиантах, картинах, и иных носителях культурного наследия человечества. Именно отчасти, ибо нашей скудной памятью, со всеми её инструментариями, и способами к фиксированию, удаётся запечатлеть лишь мельчайшую толику того громадного, необъятного пласта исторического бытия, который, в своём истинном объёме, лишь подозревается нашим разумом, как очевидно-возможный.
         Висталь читал по этому клинку. Ему, как одному, из немногих на земле, было дано охватывать и запечатлевать всю недостающую часть исторического поля. Часть, которая никак и нигде не была отражена, ни хронологически - во временных летописях и фолиантах, ни наглядно, - в пространственных воплощениях изобразительных искусств. Перед ним открывалась неизведанная долина человеческой судьбы, её тёмная сторона. - Та, что скрыта от памяти разума, но читается памятью инстинкта, всегда оставаясь для воззрений нашего разума, недоступным берегом Атлантиды, поражающей его, своей мистикой и недосказанностью.
          Великая долина общей истории, где для разума людей, существуют лишь «огромные деревья», видимые издалека, и «яркие костры», обжигающие тело сознания. Долина, где самое лучшее и важное, как правило, остаётся незамеченным, либо потерянным и забытым. Где нарекается Великим всегда лишь то, что способно поразить своей мощью, и грандиозными формами. Долина, где в силу какого-то непреодолимого атавизма, всё ещё побеждает грубейший и сильнейший, но никак не тонкий и изысканный… В этой исторической долине, для памяти людей, существуют лишь горы, царапающие небосклон, реки, разрывающие своим мощным потоком скалы, и молнии, вспарывающие своим разрядом землю! И им нет никакого дела, что в этой же долине растут цветы, благоухая и маня к себе, пчёл изысканности… Что здесь «стрижи гармонии», щебеча, разрезают воздух, показывая чудеса координации движения… Что здесь, в самых потаённых лесах, совы, - эти символы всякой мудрости, неслышно парят над лугами, неся в себе всё совершенство, и всё великолепие исторической природы.
          Что знает человек, о тех тонкостях истории? Что он, в состоянии помнить? Хочет ли он запоминать то, что не хлещет его по чреслам, что не пугает, и не терзает его душу? Воля толпы - груба и не отёсана, она признаёт только грубые, возбуждающие её низменные инстинкты, фолианты. Как бы эти инстинкты не превозносились пропагандой общественности, как бы не морализовались, и не приписывались к возвышенному и изысканному, для личности, обладающей истинно возвышенным тонким разумом, они остаются атавистически-низменными, грубыми, и недоразвитыми. Всякая изысканная тонкая душа, выдаёт себя именно тем, как она относится, ко всему изысканному и тонкому. Для такой личности, важным остаётся только его тонкое воззрение, и его независимое мнение. Это качество, издревле называлось благородством. Ибо, какими бы не обносились визитками одобрения, или порицания, те, или иные явления жизни, к какому из полюсов не причислялись бы они толпой, к полюсу добра, или зла, их истинная ценность для благородного сердца, всегда остаётся за пределами одобрения, или порицания толпы, вне всякого рода общественных оценок, с их обязательными атрибутами социального интереса.
          Висталь долго не мог оторваться от этого клинка, стоя, словно заворожённый собственным видением, пока его не окликнул торговец, вернув в реальность. Что ты там рассматриваешь, путник? Висталь опустил меч, и пристально посмотрел на торговца. В его глазах блеснул огонь Прометея, и у торговца что-то холодное зашевелилось внутри, подкатив к самому горлу. Чужеземец! Заговорил он хриплым голосом, ты, верно, пришёл с Севера, судя по твоей одежде. Нет ли у тебя чего-нибудь, что могло бы заинтересовать моих земляков? Я бы мог обменять этот меч, коль он тебе так понравился...
           Нет, торговец, я не могу обременять себя вещами, даже такими изысканными как у тебя, ответил сухо Висталь. И, положив меч в кучу таких же металлических осколков истории, продолжил свой путь.
          Проходя мимо грандиозного, по меркам не только древнего мира, но и меркам всех последующих столетий, храма, Висталь вдруг вспомнил, как стоял на арене Амфитеатра в Риме. Этого памятника человеческим слабостям, и человеческой же доблести, и бесстрашию. Памятника великому презрению к смерти, и контрастирующей с ним, могучей любви к жизни, - к её самым ярким проявлениям. Здесь, его воспалённому воображению открывалась уже вся трагедия человеческого рода, и его же величия, как неотъемлемых частей целого. Ибо, как гордость не существует без преодоления, так и величие не существует без трагедии... Так всякая большая война, с присущими ей, болью и разорением, - ввергает в отчаяние, но по окончании, даёт невероятный подъём жизненности, вскрывая все забитые родники души, срывая все наросты и "оголяя вкусовые рецепторы духа"! Что ещё, как не война, могло бы давать человечеству такое всепобеждающее стремление к жизни? И необходимость войны, нисколько не умаляется необходимостью отдохновения после битвы. Как сон необходим человеку, чтобы полноценно бодрствовать, так благоденствие мира, необходимо, чтобы полноценно воевать. И наоборот: Для того, чтобы оценить всю прелесть сна, необходимо полноценно бодрствовать. Для того, чтобы оценить всю прелесть благоденствия мира, - необходим большой катаклизм. - Это закон жизни. В случае устранения одного из этих полюсов, жизнь - прекратится. Как бы человек не мечтал, каким бы не рисовал в своей фантазии, благоденствия, оно - невозможно без войны, как не возможен восход солнца, без заката, как совершенно немыслимо бытие, и его благоухание, без катаклизмов природы.
           То, как относились к войне, и миру в те времена, на берегах, по ту и другую сторону Средиземного моря, говорит о ещё не задавленных в этих головах, "ганглиями рациональной разумности", - "инстинктивных ганглий". Люди не отвергали войну, как нечто атавистическое. Их разум был совершенно уверен в необходимости войны, в её божественном утверждении. Причисление войны к дьявольскому, начнётся гораздо позже, с обмелением человеческого духа, с засыпанием страстей, с расслаблением инстинктов, и как следствие, с распространением новых «религиозных полимеров».
           Стоя теперь, пред величественным храмом, в Карфагене, Висталь вдруг снова пережил то чувство, которое испытывал уже, когда-то прежде, будучи в Риме. Он не мог понять, почему стоя пред этим великолепным, и не имеющим отношения к войне и битвам, сооружением, его мысли собираются в туже мозаику, которая была спровоцирована духом амфитеатра. Для него, это было загадкой. Тогда в Риме, выйдя на середину арены амфитеатра, он остановился, и на минуту задумавшись, вдруг увидел ясно картину сражения. Несколько Львов, кружились вокруг трёх бойцов, вооруженных короткими мечами, и лёгкими щитами. Львы прохаживались вокруг людей, не решаясь напасть. Бойцы стояли наготове, вытянув несколько вперёд, свои мечи. Вдруг один из львов, устав от напряжения кинулся на них, открыв широко свою пасть! Боец, стоявший ближе всего к нему, пригнувшись, и сделав шаг вперёд, вытянул щит. Но Лев, всей своей массой обрушился на него, сбив с ног. Далее, началась непонятная возня, в которой каждый хотел остаться в живых. Боец, изловчившись, сумел всё же, вспороть льву живот. Хлынула кровь. Лев обмяк, и повалился на бок. Толпа взревела! Казалось, шквалу этому, не будет конца! Боец, ещё не чувствуя боли, но ощущая немоту от повреждений, попытался подняться на ноги. Его рваные раны зияли на теле, приводя толпу к неистовому восторгу!
           Будущим поколениям, никогда не понять подобных радостей жизни. Им сложно осмыслить, как можно получать удовольствие, от этих картин, будучи нормальным человеком? Сострадание, для людей того периода, было полной нелепостью. Их дух, ещё не был так нежен и уязвим, они не боялись жестокости. Какое к чёрту сострадание, когда самое ценное на земле, -  доблесть, отвага, и храбрость! О какой жалости может идти речь, если для истинно процветающего духа, самое важное, это вера в свои силы! Что есть любовь - без доблести? Что есть человеческое достоинство - без храбрости? Что есть честь, - без презрения к смерти? Так полагали древние... И эта простота, освещала всю их жизнь, делая её поистине счастливой. Им ещё была неведома изощрённость человеческого разума, в лабиринтах которого плутает современный человек, путаясь в липких перекрытиях собственной разумности. Им ещё была неведома та «догматическая истина», которая придёт позже, покрыв мир социума «филаментами-метастазами», словно заражёнными плесенью, лесами. И в этих лесах, появятся и разовьются новые небывалые «чудовища». Эти рождённые и выращенные во влажной тропической среде «чудовища метафизических лесов сознания», атрофируют и деградируют все взлелеянные древними, ценности. На их смену придёт кротость, рассудительность, и сопутствующие им, - хитрость и изворотливость пресмыкающегося. И «Гедонистический страх», расцветёт бурным цветом, закрепившись своими корнями, в самых глубоких пещерах человеческого духа! Обволакивающий страх, который станет доминировать над всеми инстинктами воли, и превратит человека в раба, подспудно руководствующегося, в большинстве своих поступков, только этим страхом, его модифицированными и завуалированными консолями. Он будет без конца смазывать «гноящиеся раны своего сомнения, и нерешительности», этим же «ядовитым растением», что ещё более будет усугублять его духовное здоровье.
          Всё это, вырастет и расцветёт на почве совершенно иных душевных плагинов, и превратившись со временем, в полноправные инстинкты, потребует своей власти. Мораль, зародившаяся когда-то в древности, и обещающая настоящее возвышение, и величие духа, изгибаясь под палящим солнцем архаического сомнения, под гнётом страха, и недоверия, из потенциального колоса, превратится постепенно, в «лиану». Нечто извивающееся и приспосабливающееся к обстоятельствам. Обретя тем самым, гибкость, но потеряв в основательности, фундаментальности, и жёсткости собственного тела.

Школа

В своих глубоких раздумьях Висталь брёл между домами, и не сразу заметил, как очутился возле Школы. Обойдя вокруг, он вошёл внутрь. Вся грандиозность этого сооружения открылась ему только изнутри. Эти стены, украшенные фресками и барельефами, будили чувства, и навевали ещё более глубокие мысли. Для путника, заходящего в незнакомый город, вся его архитектоническая ментальность открывается только тогда, когда он начинает смотреть на всё происходящее, изнутри. Традиции, характер каждого города, так же неповторим и уникален, как характер отдельного человека. Но заметить это можно, лишь проникнувшись глубиной его сакрального духа. Так всякая реальность, открываясь изнутри, вдруг становится чем-то иным, чем-то не похожим на поверхностные оценки стороннего наблюдателя. Лучами знания освещаются его потаённые уголки, и скрытые комнаты. Подвалы и чердаки, - это те места, которые могут рассказать больше об обитателях жилища, чем весь бытовой домашний скарб. И это относится, как к отдельной личности, так и к миру, со всей его архитектоникой, со всем его действительным жилищем. И, наверное, поэтому, мудрецы всех веков, всегда стремились открыть для себя, эти «подвалы» и «чердаки», заглянуть за кулисы всякой личности, за кулисы города, или государства, как и за кулисы всего мироздания.   
          Всякая школа, каким направлением бы не обладала в своём общем политесе, на самом деле, даёт лишь поверхностные знания. Это знания очевидностей. Выложенные на тысячи рядов последовательные умозаключения, сплетённые в плагины, свёрнутые в рулоны, и уложенные в складницы.  Эти знания, по большому счёту, не имеют ценности, - они мертвы. Самыми ценными знаниями, по праву можно считать те знания, которые потенциально заложены в глубинах разума каждой отдельной личности, каждого стремящегося к знанию ученика, в его уникальных «подвалах» и «чердаках». Там, в глубине тёмных пещер, словно сверкающие золотом древние раритеты, блестят истинные знания. Их надо лишь достать, - вытащить на свет. И всякая школа, должна заниматься именно этим. И по-настоящему талантливый глубокомысленный учитель, всегда занимается только этим. Ведь он знает, что все знания мира, собранные в библиотеки, стоят одного единственного прозрения, одного единственного гениального созерцательного разумения, способного опрокинуть ниц, самый монолитный выкладываемый веками из «раствора–воззрений» и «кирпичей-умозаключений», исторический замок архаического знания.
       О… Великая бескрайность судьбы! Что могло бы ещё на этом свете, порадовать искушённую душу Висталя, что могло бы удовлетворить его?! Где, в каких уголках его широчайшей души, он мог бы отыскаться тот раритет, тот камень преткновения, который породил бы Великое желание, жаждущее своего удовлетворения! Как мучительно жаждало его огромное сердце, найти в мире что-то новое, непохожее, что-то по-настоящему эксклюзивное и ценное! Как он хотел найти нечто, что дало бы настоящую надежду, что убедило бы его, что мир – разнообразен… Но как бы он далеко не заходил, он всегда находил лишь повторяющиеся формы, и повторяющиеся сюжеты, отличающиеся друг от друга, лишь последовательностью выкладываемых звуков, и переложенных с места на место, красок и оттенков. Словно тасуемая колода одних и тех же карт, мир обманывает нас, своей разнообразностью, он обольщает нас новизной предлагаемых игр, и обстоятельств. Висталь находил во всём лишь тавтологию, и плагиат природных явлений, и всё больше убеждался в скудности фантазии Создателя. Всё повторялось из века в век, принося его душе, лишь разочарование...
          Даже Любовь, этот величайший лейтмотив всякой жизненности во все века, в подавляющем своём большинстве, представлял собой вялый, еле пробивающийся сквозь почву бренной обыденности, росток. Росток, который хоть всегда и обещал вырасти в «Колос», но тем не менее, всегда неуверенно пошатываясь на ветру, и еле удерживая своё «слабое тело», в конце концов, засыхал, уступая натиску целесообразности, рационализму, и корысти. Или, попав под лёгкий шторм судьбы, ломался, и, пригнув свои лепестки к земле, продолжал быть, как еле теплящееся существо. И только редчайшее исключение этого явления, случающееся раз в столетие в виде грандиозного столпа самоотречения и самопожертвования, возвышающегося над всем и вся, зажигало в душах людей, надежду. Надежду на то, что в мире этом, со всеми её тяготами и преодолениями, всё же существует нечто по-настоящему достойное этой жизни. - Нечто, ради чего действительно стоит жить! Словно ярко горящая звезда в непроглядной тьме, эта случайность, способная указать хоть какой-то путь, хоть какую-то цель человеку, вспыхивала и гасла, ввергая мир снова во мглу.
           Продолжая разглядывать окружающее его убранство, Висталь заметил фигуру в углу, стоящую рядом с небольшим столиком. Не спеша, он подошёл к человеку, одетому, как подобает учителю, и попросив прощения за вторжение, представился.
           Тимон из Флиунта, ответил учитель, и с интересом посмотрел на Висталя. Скажите, уважаемый учитель, много ли учеников вы воспитали в этом чудесном заведении, и многие ли из них в последствии, проявили свои знания на практике, дав вам возможность гордится своей работой? Ведь воспитанный ученик для учителя, это всё равно, что совершенное изваяние для скульптора, полноценная картина для художника, или созданное безупречное музыкальное произведение для композитора, не так ли? Вы правы, уважаемый Висталь. Нечто схожее с чувствами художника я испытываю, когда мой ученик добивается признания, или даже превосходит своего учителя знаниями и совершенством риторики.
            Да, подумал про себя Висталь, благодаря «Греческому симпозиону», оказывающему огромное влияние на всё средиземноморье, риторика в этом мире, ценилась гораздо больше, чем все остальные искусства. Только выверенное риторическое мастерство, в то незапамятное время, имело ту силу, которая способна была завладевать умами, и обеспечивать уважение народов, как собственно, и позволяло властвовать над ними. И только в поздние века, риторика потеряет львиную долю свей власти, отдав её печатному слову. Ибо всё высказываемое вербально, со временем, обросло «плесенью пошлого интереса», и «мхом лживости», и стало загнивать на корню. И хотя власть слова не сдала окончательно своих позиций, но вера в сказанное, утратила своё величие, передав книгам и фолиантам, весь пантеон мыслительных впечатлений.
           Вы меня слушаете, уважаемый? Да, я весь внимании, уважаемый Тимон. Конечно тщеславие, которое является здесь главной мотивирующей предпосылкой, хоть и нарекается чем-то низменным, на самом деле, являет собой основной мотив, не столько для художника, или музыканта, сколько для тех, кто оценивает поступки и желания, кто морализует всё и вся, в своих умозаключениях, - для того, кто собственно и выводит эти константы. Тщеславие учителя более благородно, чем тщеславие война, царя, или даже бога! Да простят мне моё уничижение и богохульство, и возвеличивание собственного ремесла. Мы создаём будущее, - действительное будущее!
            Но, уважаемый Тимон, не склонны ли вы преувеличивать здесь свои заслуги? И не является ли ваше ремесло, некими «ножницами и бумагой», неким лекалом, по большей части приводящим лишь к порядку сознания, и являющимся для свободных умов, клеткой, и «прокрустовым ложем», - одновременно? И не потому ли, из ваших школ так редко выходят по-настоящему умудрённые личности? Ведь человек, по большому счёту, учится всегда сам, и имеет лишь те знания, которыми уже располагает. Он лишь достаёт их, из собственных сакральных лабазов, и ничего нового, кроме упорядочивания, не в состоянии получить из самой прогрессивной школы. Всякая дисциплина, преподаваемая в школе, даёт лишь определённое направление для созерцания, и порядок устоявшегося упорядоченного мёртвого знания. А настоящее знание, приобретает здесь лишь тот, кто способен преодолеть это заточение, и выйдя в открытый океан, отыскать свои собственные «блаженные острова».
            Вы не по годам мудры, мне трудно угнаться за вашими метафорами. Я чувствую в вас, зачатки Великого учителя, уважаемый Висталь. Но вы не учитываете того, что человеческий разум, в подавляющем большинстве своём, настроен на спячку, и он засыпает всякий раз, как только его перестают тормошить. И даже если ему удаётся выйти в этот открытый океан, и волей случая попасть в штиль, он также заснёт, на покачивающих его лодку, волнах. И школа, на самом деле, призвана прежде всего, тормошить его ленивое тело, и заставлять шевелится все его, засыпающие члены. Всякая школа лишь будит спящие разумы, и меняет свойственный человеку паритет сна, перед бодрствованием, на преобладание бодрствования. Человеческий разум - самая ленивая, самая тщеславная, самодурная, обуреваемая гордыней царственного апломба, особа, заставить шевелится которую, так же сложно, как избалованного принца. Приучить разум, проснувшегося на заре человека работать, и выдавать на-гора продукты, - не простая задача! И эта задача прежде всего, возлагается ныне на учителя. Ибо прежде, в более ранние века, этим занималась сама природа, что внешними жёсткими обстоятельствами, заставляла человека, желающего выжить, шевелить своими мозгами. Будить человеческий мозг, и заставлять его выполнять, казалось бы, непосильную работу, чтобы затем все его житейские трудности, казались ему, мелкими и разрешались очень быстро, - вот, по истине, благородное дело... Человек, научившийся в школе решать сложные задачи, способен на многое в своём бытии. Но вы правы насчёт тех знаний, коими уже должен обладать ученик, и ничего нового, ему не познать. И те редкие личности, способные, как вы выразились, преодолеть клетку, и выти в открытое море, есть суть Гении. Для них вообще нет никаких иных преград, кроме собственных, и им не навредит никакое упорядочивание, или академическая зацикленность на устоявшихся затвердевших истинах, этого академического знания, преподаваемая в школах. Скорее наоборот, это-то и подстегнёт их горячехолодные головы, и позволит в своём противостоянии, набраться тех сил, которые в будущем, позволят им выйти за пределы, отчерченные хрестоматийными кордонами классического знания.
      Я благодарю тебя, за содержательную беседу, но вынужден покинуть эти величественные стены. Кто знает, может быть поставленный мною так вопрос, и в тебе разбудил нечто глубоко спящее. Ведь заслуга поставленных правильно глубоких вопросов, - не переоценима, в достижении настоящих знаний. Вопрос - это жизнь, ответ - это смерть. И по большому счёту, всякое удовлетворённое любопытство, всякий ответ на вопрос, всякое законченное объяснённое знание, есть суть умерщвление, отрубание головы, и замуровывание трупа в склепе. Но все мы стремимся именно к этой экзекуции, так как всякий вопрос, требующий своего ответа, пугает нас, терзает и заставляет страдать, ища того «палача», или «гильотину», что отрубит ему голову, тем самым успокоив наше сердце. Всякий вопрос – это, прежде всего, враг для нашего сердца. Но мы любим его, этого заклятого врага, и стремимся к нему, чтобы, повоевав с ним, почувствовать, пусть на мгновение, собственную силу.
        Прощай Тимон из Флиунта. Проведение - не предсказуемо… Может когда и встретимся, на этой бренной земле…
        Выйдя из стен, этого храма знания, и пройдя по бревенчатому мосту, Висталь ступил на площадь, где отдельными островками, стоял люд, разговаривая о своём, обсуждая и жестикулируя руками. Да, пожалуй, только благодаря способности к речи, человек стал человеком. Люди стали по-настоящему близки друг другу, только с появлением возможности вербально общаться. Ведь только вовремя этого общения, человек смог настраивать свою душу, на тонкие волны соплеменника, и ловить его тонкие душевные колебания. И благодаря именно речи, человек научился сопереживать. И пусть в этом было, и остаётся много минусов, но все эти минусы, с лихвой перекрываются одним огромным плюсом. Человек стал частью гораздо большего, мощного, и более «функционального животного», так называемого "социума".

Преступник
 
Пройдя через всю площадь, Висталь обогнул отдельно стоящее здание, и вышел на прямую, уходящую вдаль, улицу. Людей здесь было мало, и он зашагал быстрым шагом по этому узкому пространству между домами. Вдруг из переулка, навстречу ему, выскочил небольшого роста человек, и приблизившись к Висталю вплотную, полушепотом-полукриком, проговорил: Помогите!
           Висталь, резким движением впихнул его, в приоткрытую дверь, волей случая оказавшуюся возле него. И встав возле двери, услышал шум приближающейся толпы. Подбежав к нему, один из них, запыхавшись, крикнул: Видел ли ты здесь человека, и показав рукой чуть выше пояса, вот такого роста, в рваной одежде? Висталь ухмыльнувшись, сверкнул своими изумрудными глазами. Толпа пробежала мимо него, чуть не сбив с ног. Висталь, оглядевшись по сторонам, открыл дверь, и вытащил маленького человека. Посмотрев внимательно на него, Висталь громко рассмеялся... Такого ещё не было! Я спас самого скверного человека, - преступника, каких свет не видел!
            Да, пожалуй, ты прав, с металлом в голосе произнёс маленький человек. Но как ты узнал меня? У меня на лице ничего не написано. Ты ошибаешься... У человека всегда всё написано на лице. Другое дело, не знать, и не понимать этих иероглифов. У всего, что растёт на земле бренной, есть свой язык. И чем древнее он, тем непонятнее, для современников. Ибо его простота, не видима изощрёнными умами. В лабиринте, чем он сложнее, пропадает всякая музыка, и даже для эха, здесь не остаётся места... Как мог бы ты понимать, эти зашифрованные в стигматы знаки на лицах, если не понимаешь даже более позднего, более молодого, а значит близкого языка. К примеру, математики, зашифрованной в простые формулы? Свой, неповторимый шифр, отражающийся на всяком челе, имеет как добродетель, так и преисподняя… И переплетаясь между собой, эти два языка, ещё более усложняют для обывателя, всякое понимание. И, на самом деле, гармония духа, как таковая, определяется не отсутствием в душе флюидов преисподней, но паритетом сил, - балансом противоречия. И чем эти силы архаического мира, наиболее равны, чем равнозначнее их речь в единой душе, тем гармоничнее сама личность. Только наивный ребёнок полагает, что гармония заключается, лишь в добродетели. Всякий красивый и прочный ковёр, должен иметь противоположно направленные нити, в своём теле. Иначе его прочность, и его красота, – глубоко сомнительны… Вот тебя, гармоничным, - не назовёшь. В ковре твоей души, нити добродетели сгнили. Ты словно напуганный таракан, мечешься по свету. Тебе никогда не найти покоя, ибо для твоей души теперь, всякий покой, будет означать тюрьму.
            Но я встречал преступников, которые в корне отличались от тебя. Ведь преступность, как и всякое, подчёркиваю, всякое явление на земле, - не однозначна. Да, существует подлая, низменная преступность, известная всем и идентифицируемая каждым, кто способен чувствовать и рассуждать. Но также существует и возвышенная, и даже Великая преступность! И именно эта преступность, освещает весь наш мир, продвигая нашу жизнь на верхние ступени бытия. Хотя верхние они, или нижние, это лишь условность… Ведь в самой природе - нет ни низа, ни верха. И то, что мы теперь считаем верхом, может очень легко и быстро превратиться в низ. И только пошлое, и возвышенное, в силу своей относительности друг от друга, всегда находят свой низ, и верх в нашей душе...
            Ты учёный? С изумление спросил маленький человек. Для тебя, - да. Но моя учёность, рядом с учёностью преступника Галилея, или преступников Коперника, Птолемея, или, к примеру, Сократа, выглядела бы наивностью ребёнка. Но дело всё в том, что никакой учёностью, на самом деле, не заканчивается разумность, как таковая. Мои идеальные воззрения глубже, чем у самого большого учёного на земле. Ибо они естественны, их горные ключи прозрачны и чисты, они никогда не испытывали внешнего насилия, и потому совершенны, и гармоничны. Во всякой учёности чувствуется надлом, ведь учёность - продукт насилия над собой и над миром. Среди учёной публики, я чаще встречал личности, словно с переломанными, и неправильно сросшимися конечностями. Личности, похожие больше на инвалидов, чем на гармонично сложенные натуры, светящиеся простой, естественной гениальностью…
            Я заболтался с тобой уважаемый преступник, с иронией сказал Висталь. Познакомь меня, со своими друзьями. Я устал читать по лицам одно и тоже, хотелось бы найти в этой «библиотеке», какой-нибудь редкий фолиант, не важно, благородного, или пошлого содержания, лишь бы он был из ряда вон выходящий. Обыденность, отражающаяся на лицах большинства людей, удручает меня. Ибо, даже на лицах сильных мира сего, редко встретишь отпечаток Великого, отмеченного, как стигматами ада, так и увинченного венком рая…
           Пойдём со мной, и ты увидишь, что в моей душе немало благородного, и я умею быть возвышенным, и благочестивым. И они пошли по направлению на юго-запад. Туда, где располагались лачуги бедного люда. На свете никогда не было городов без трущоб, каким бы богатым город не был. Бедность располагает к пошлости и низменности, но она не гарантирует эту пошлость и низменность. Во всякой горсти шлака, может оказаться великолепный алмаз...
          Нет, не меланхолия и скука, но любопытство гнало Висталя туда, - в преисподнюю человеческого социума. Он был исследователем в крови своей. И эта его страсть, не была отягощена какими-либо обязательствами, моральными догмами, или нуждой. Его свобода давно стала обыденностью для него самого, он к ней привык, и попросту, не замечал. И это, также было одним из тех свойств, которые отличали его, от всего остального мира, так, или иначе закованного в кандалы предубеждений, заблуждений, и штампов. Чувство собственной свободы, не вызывала более у него ни восторга, ни даже умиления. Ведь то, что становиться обыденным, в конце концов, перестаёшь чувствовать и замечать. А свободу как таковую, вне сравнения, вообще невозможно чувствовать, она отрицательна по своей природе, и не имеет ни своего собственного тела, ни своего ландшафта. И для того, чтобы по-настоящему узнать и почувствовать свободу, необходимо требуются какие-нибудь кандалы. Только в отношении к несвободе, свобода имеет свою субстанциональность, и свою настоящую ценность. Человек, рождённый свободным, и не знающий никогда кандалов, не знает и свободы, он просто не может её чувствовать и распознавать, а тем более определять, как нечто существенное, и ценное. Ибо ценить по-настоящему, можно только то, что приобретено, или завоёвано…
            Подойдя к ветхим постройкам из тонкой глины, перемешанной с галькой, Висталь спросил своего спутника: Скажи преступник, знал ли ты когда-нибудь мудреца по имени Стаххил? Он жил где-то в окрестностях вашего города. Когда-то, когда он был ещё ребенком, его привезли сюда из Спарты. Кто же не знает мудрейшего Стаххила?! Он, как и прежде, живёт на юго-западе, в пещерах. И хотя я, и мои соплеменники, теперь редко слышим о нём, но в былые времена, он был нашим герольдом, и нашей надеждой...
            Да…, преступник, всё это вполне закономерно. С годами, даже мудрость становиться чем-то насильственным. Она засыхает в сухой каменистой почве, где уже редко падают капли дождя благоденствия, и слёз ностальгии, где нужда съедает все тонкие уязвимые побеги душевного поля. Не орошаемая росой любви возвышенного сердца, она становится чахлой, прозрачной и жалкой. Мало кто сохраняет к старости Любовь в своём Сердце. А мудрость, как никто и ничто иное, требует любви к себе, ухода и внимания. Это редкое растение, должно культивироваться в нашем быту, как ни какое другое. Но именно о нём почему-то, всегда забывают, полагая, что оно не нуждается в уходе. В глубине души, большинство «людского планктона», вообще считают, что это сорняк. А бывает и так, что мудрость, уходящая за горизонты, раздувается от собственного пресыщения, и изживает сама себя, превращаясь в такую же иллюзию, как и всё, что, так или иначе, принадлежит этому миру.
           Войдя в одну из лачуг, преступник, указав на сидящих за столом таких же как он сам, бродяг, сказал: Познакомься с моими братьями по крови и духу. Я люблю их, и моя Любовь нисколько не меньше той Любви, которую мог бы испытывать богатый вельможа, или царь к своему окружению. Хотя вельможам и царям Любовь достаётся редко. Они слишком увлечены важными делами, под гнётом которых редко расцветает что-то Великолепное и Возвышенное… Ведь для всякого сердца, самым важным на свете всегда остаётся то, что заполняет наибольший его объём. У правителей этот объём вытесняется многими ненужными сердцу, вещами. Их сердца, часто изливаясь кровью, вынуждены проводить время в мучительных посылах выбора. Где правильным будет лишь тот, что приносит облегчение их сердцу. Но они, как правило, делают иной выбор. Над их головами всегда нависает «дамоклов меч ответственности и долга». Долг – самое вредное для всякой жизни, - самое ядовитое растение! На нашей земле рабов гораздо больше, чем мы полагаем, и даже можем себе представить! Моё же сердце, свободно от всяких больших грузных вещей.
           Садись, мил человек, услышал Висталь из угла. У тебя на лице печать благородства, её трудно не заметить. Что привело благородного человека, в эти трущобы? Сюда редко захаживают господа, мы видим лишь солдат...
          Висталь присел на старый потрёпанный тюфяк, и огляделся. Всё здесь было пропитано какой-то архаической естественностью. И даже пороки, висящие голубым туманом в воздухе, здесь представали в каком-то новом свете. Они уже не казались чем-то безобразным и страшным. Естественность, способна сгладить всякое, на первый взгляд ужасное явление. Ведь всё ужасное, пошлое, и отвратительное, существует только в контрасте с прекрасным, возвышенным, и Великолепным. Когда такой контраст отсутствует, глаз начинает потихоньку привыкать. Наше разумение, отстранённо следующее по пути привычного, однажды выстроенного курса, всякое возникающее перед глазами явление, дифференцирует, оправдывая естественным ходом вещей. Природа неумолима в своей дифференциации, как в малом, так и в большом.
            Как вы сами относитесь к собственной жизни, спросил Висталь. В тягость она вам, или напротив, вы считаете её единственно правильной?
            Не мы устанавливаем правила игры. И наша жизнь такова, какой её хотят видеть Боги. Если бы Богам была не угодна такая жизнь, она бы никогда не существовала. В каждой стороне жизни, не зависимо от её положения, есть свой смысл. Точнее сказать, человек находит во всякой стороне жизни свой смысл. Человек, всегда и во всём стремиться к лучшему, но в большинстве случаев, он не знает, что на самом деле для него, есть - лучшее. Да, в своих наивных фантазиях, каждый из нас мечтал бы получить права правителя. Но не каждый готов нести крест, и переносить тяготы ответственности, необходимо сопряжённые с этим крестом. Все мы, в глубине своего сердца, смотрим на всё это, слишком наивно однобоко. Мечты – не имеют ничего общего с реальностью. И тот крест тягот, и лишений душевного равновесия, и покоя, который необходимо сопровождает права и привилегии господ, не видим нашему взору, ибо его поле - глубины духа. Дай завтра, любому из нас все привилегии какого-нибудь правителя, и идущие всегда рядом с этими привилегиями, особые тяготы и лишения духа, - раздавят его! Не готовый к особой работе, дух, тут же надорвётся, и станет мечтать лишь о том, чтобы его оставили в покое, и вернули как можно быстрее домой. Он будет думать лишь о том, как быстрее вернутся в своё лоно, - к привычным его сердцу, тяготам и радостям, - к бедной, но такой беззаботной жизни...
              Но с другой стороны, загони какого-нибудь правителя в наши условия существования, и он будет раздавлен ещё быстрее. И даже не потому, что наши условия будут противоречить его привычкам, (человек, в конце концов, привыкает ко всему), но в первую очередь потому, что его выросшая на иных полях, - на полях с перспективами глобального созерцания, душа, будет посажена в клетку. И она, потеряв эту свободу, эту широту, будет изнывать от боли заточения. Она потеряет свою власть, которой привыкла удовлетворяться. Она останется без воздуха, которым дышала всю свою жизнь. Она останется без всего того, что привыкла ценить, и чем удовлетворятся...   
              Висталь поднял руку, и, прервав собеседника, произнёс: Но чего, как не удовлетворение властью, жаждет и ваша душа, когда вы идёте на преступление? Сначала, большинство из вас ступает на эту дорогу от нужды, чтобы выжить. Но когда нужда перестаёт давить, вы так же хотите власти, пусть и мелкой, но всё же власти над обстоятельствами, власти над размеренно текущей последовательностью, своего бренного бытия. Ведь если бы вас толкала на это, только лишь нужда и голод, то вы нашли бы себе иное занятие. К примеру, пахаря, или скотовода. Но в этих занятиях нет удовлетворения властью. И ваше мелкое тщеславие, в своих иллюзиях, гонит вас на путь пошлого преступления. Каждое тщеславие, в соразмерности своей мелкости, или величия, существует всё же, на одном поле. В сути своей, это ваше тщеславие, нисколько не отличается от тщеславия правителя. Оно отличается лишь масштабом притязаний. Как, впрочем, и всякий правитель, такой же преступник, как и каждый из вас. Но его преступная жизнь, в силу собственного возвеличивания, и масштабности поступков, превращается в общем мировоззрении людей, в нечто возвышенно Великое, а подчас, и Гениальное! Там, где шагает Слон, там все остальные движения, - не замечаемы… И то, что при каждом своём шаге, этот Слон давит тысячу мелких букашек, и разоряет муравейники, не имеет большого значения. Ведь его поступь слишком велика, и это величие даёт ему сам Бог.
          Вопрос: Кто живёт более счастливой жизнью? Или так: Кто более несчастлив в своей доле, - правитель, или нищий? - Только на первый взгляд кажется риторическим. При всей очевидности ответа, для стремящегося везде и всюду к достатку, человек чувствует себя несчастным, вне зависимости от условий существования. Как и счастье испытывает далеко не каждый богач, или правитель. Но не один правитель не согласиться поменять свои несчастья, на счастье нищего. Человеческая душа так устроена, что она привыкает, как к тяготам и лишениям, так и к благосостоянию. Но быстрее всего, она привыкает к радости повелевания...
           Осознанность своего положения, как всякая осознанность, также дифференциально-латентна, как всякий аффект воли. Нашей душе не дан, ни абсолютный рай, ни абсолютный ад. Всё лишь - по отношению. И человек, получивший чашку чая, и миску риса, после долгого скитания по пустыне, гораздо счастливее, чем богатый наместник, поедающий ежедневно фазанов, и запивающий их молодым вином. Состоятельный и знатный человек, счастлив своей долей, по большому счёту, лишь видя рядом стенания и нищету. Они ему постоянно напоминают о том, что он счастливый. Без этого постоянного напоминания, он быстро об этом забывает. Ибо для желудка, не знающего голода, всякая пища со временем, становиться чем-то вроде вдыхаемого воздуха, от которого наше тело давно перестало получать удовлетворение. И, конечно же, если все, кто поблизости с ним, вдруг станут богаче его, он будет чувствовать себя глубоко несчастным человеком. Ибо сам достаток, не позитивен и не негативен, он не приносит ни удовлетворения, ни разочарования. Только наше отношение, наше рефлектирующее на этот счёт, сознание, в своих глубоко иллюзорных апперцепциях и дефинициях, строит внутри себя эти отношения и оценки.
           Мы многого в твоих речах, Висталь, не понимаем... Но чувствуем, что из твоих уст льётся истина, словно из-под горы Великой, сладостный источник. И она завораживает своей прозрачностью, и совершенством…
           Вас завораживает музыка моих речей... И пусть не всё дано вам осознать из сказанного мной, но всё ж, прозрение вы некоторое получили… Подобным действием на разумы людские, обладает всякая Великая поэзия! В ней много не понятно, для разумности обыденной, но музыка величественного и гармоничного слова, что быть должна присуща всякой поэзии, будит в душах тёмных, и не очень, все потаённые уснувшие рецепторы, тончайших лепестков сознания... И даже если в душе доминируют самые низы, - страстей грубейших камни заполняют, всё её пространство, их обливая живительной своею влагой, поэзия, вдруг оживляет, и заставляет двигаться, плясать в тон музыки рядов... И на камнях на этих, вдруг расцветают маки! И души страждущие, покалеченные нищетой, и души, деформированные переизбытком и богатством, находят в тонких флюидах поэтических, и всякой музыки божественной, - отдохновение, что возвращает тягу к жизни, к её возвышенным ступеням... Она уводит первого, - от тягот и страданий нищеты; Второго, - от скуки бренной, и страдания пресыщением, в свои Великие наделы. - В свои пенаты, где сам Бог играет на «Великом инструменте идеала», и мир вокруг весь, поддаётся самонастроению, гармонии и совершенству...
           Воцарилась тишина. И Висталь выдержав паузу, с улыбкой разряжающей иронии, обратился к преступнику, приведшему его сюда. Я получил то, что искал. Надеюсь и отдал соразмерно... Мне пора. И не дожидаясь, когда все присутствующие выйдут из оцепенения, пожал всем руки и вышел.
           Он действительно получал какую-то благость души, соприкасаясь с так называемыми, низами общества. Но эта благость отличалась от той, которую он испытывал, хотя и очень редко, при общении с высшим светом на земле. Нет, это не было тем низменным человеческим чувством, которое испытывает всякий, кто чувствует свою возвышенность лишь тогда, когда общается с теми, кто ниже и проще по природе, и тем более по статусу. И не было присуще ему, то противоположное состояние, которое испытывает человек от чувства собственного возвышения, когда ему волей случая, удаётся пообщаться с настоящими возвышенными кудесниками судьбы, Гениальными художниками, философами, или просто, с настоящими царями от жизни. Того чувства, которое испытывает пошлая натура, когда в её глубинах просыпается, свойственная её природе, «мимикрия». И она вдруг чувствует себя такой же, какой видит своё случайное окружение. Мимикрия, которую человек унаследовал от животного мира, и которая лишь трансформировалась, перейдя на трансцендентальные поля собственного бытия, - в область фантазии.
           Висталю не было присуще, ни первое, ни второе. Он испытывал нечто сродни чувству исследователя, соприкасающегося, как с архаизмами, так и с фолиантами совершенства. Любопытство, возведённое в ранг жизненной необходимости, - вот что давало ему удовлетворение. Не обладай он этим свойством, и его жизнь превратилась бы в перманентную бренную скуку, всегда граничащую с экзальтированным нигилизмом.

Пороки

Солнце уже почти спряталось за горизонтом, когда Висталь вышел из города. Прохлада ночи надвигалась на землю. День земли заканчивался, переводя всё земное в сумрак. В это время обостряются слух, и зрение, и можно увидеть то, что не дано увидеть днём, при ярком солнце, и не дано услышать в шуме бодрствующей суетящейся жизни. И благодаря этому естественному обострению, у всякого путника разыгрывается воображение.
           Так, когда-то давно, зародился и расцвёл аналитический разум у ночных животных. Вслушиваясь в ночную тишину, и вглядываясь в сумрак, их разум получал толчок к развитию новых, не существующих «ганглий сознания». Воображение, и анализ, были порождены этим сумраком и тишиной. Далёкие предки человека, будучи по большей части ночными животным, воспитали в своём разуме, возможность к продуцированию флюидов фантазии. И за счёт этого, человек имеет ныне ту Великую пантемиду своей жизни, рядом с которой, все остальные - уступают в своей важности, и для которой все иные обетованные берега, служат лишь архаическим основанием, для консолей своей фантазии, уходящих своими стапелями, за все мыслимые горизонты...
             Но с меняющимся образом жизни людей, с отданием в своём мышлении, прерогативы рационально-практическому воззрению, эти древние «ганглии» в их разумах, не только не развиваются, но вполне могут превращаться в рудименты, и даже как правило, превращаются в них.
              На земле, со временем, становиться всё меньше тишины и темноты. И для фантазии, становится всё меньше полей и возможностей к своему развитию. Мало того, при постоянном ярком свете, зрачки сужаются, и глаза постепенно становятся маленькими, способными на различение лишь узкого, ограниченного мира. Диапазон воспринимаемой действительности – умаляется. От постоянного шума, ушная мембрана грубеет и перестаёт воспринимать тонкие колебания. Всё изысканное - остаётся незамеченным, всё тонкое еле уловимое, - остаётся за кулисами.
              Такова природа градации, и деградации человеческой души. Она вынуждена защищаться от интенсивных внешних воздействий, и слишком сильных переживаний, и необходимо грубеть, и сворачиваться, словно уж на лужайке. И наоборот, всегда распускает свои «ганглии-щупальца», и обостряет свои «рецепторы», при ослаблении этих воздействий, и переживаний.
             В меняющейся среде обитания, образующейся в результате увеличения численности человека, и под натиском научно-технического прогресса, человеческий разум трансформируется, и когда-нибудь, станет чем-то совершенно иным. В нём неминуемо превратятся в рудименты одни «рецепторы», и их место займут другие. Расширят и укрепят свои возможности, свою власть одни «ганглии сознания», и схлопнутся иные. Атрофируются и засохнут невостребованные потенциалы, и зародятся и разовьются новые. Этот процесс - необходим, и фатален...
             Висталь шёл погружённый в свои раздумья, по нагретой за день каменистой почве. Редкие кустарники, тёмными пятнами возникали по краям дороги. Взошла луна, - это таинственное солнечное зеркало, а с ней появились и слабые тени. Он размышлял, и это размышление имело непредсказуемый характер, оно могло завести его разумение куда угодно. Так путник, не имея конкретной цели своего пути, как правило, заходит в такие места, о которых не мог подозревать в своих самых сказочных фантазиях!
             В полном мраке, теней - не бывает. Что мог бы представлять собой этот полный мрак? Что могло бы представлять собой абсолютное зло? Только нечто не действительное, - то, что можно было бы отнести, лишь к полной пустоте. Что мог бы представлять собой абсолютный свет? Где не было бы цветов, не было бы даже оттенков? Что могло бы представлять собой абсолютное добро? Также, - абсолютную пустоту… Лишь всякого рода «смесям», синтетическим субстанциям на земле, уготовано и обеспечено существование. Впрочем, как и на небе, - в метафизических трансцендентальных областях мироздания.
             С каждым шагом, Висталь чувствовал, что все рецепторы его духа и разума обостряются. Его воображение разыгралось настолько, что он уже не мог отделить достоверно реальность, от игр своей фантазии. Всё смешалось в его голове. Вдруг Висталь услышал шорох, и различил невдалеке фигуру. Приглядевшись, он увидел, что фигур было две. Одна чрезмерно большая, другая, - чрезмерно маленькая. Подойдя ближе, он услышал, что они увлечённо спорили между собой, но спорили шепотом.
             Простите, что перебиваю ваш спор, уважаемые, но на пустынной дороге, встретившиеся путники непременно должны поговорить. Здравствуйте! Меня зовут Висталь. Кто вы, и что делаете на этой забытой дороге, да ещё ночью? Мы, - человеческие пороки.  И спорим мы о том, кто из нас более вреден, а кто напротив, более полезен. Это – «Порок чрезмерности», а я «Порок недомерности». И я пытаюсь доказать моему спутнику, что «недомерность» - полезнее «чрезмерности». Но он ничего и слышать не хочет, убеждая меня в том, что только «чрезмерность» даёт всякому его величие, и его совершенство. Как и убивает его, говорю я в ответ. Доминанта меры – есть страховка жизни. К примеру, узурпация власти даже в любви, ведёт к разрушению, и последующему коллапсу всей жизни! Философия червяка! В ответ прорычал тот, что был чрезмерно большим.
           Простите за вторжение в ваш разговор, но вам, по-видимому, неведомо такое явление, как синтез противоречий. Разойдись вы сейчас в разные стороны, и никто из вас не будет уже ни чрезмерным, ни недомерным. Ничто выдающееся, не существует без своего противоречия. Только вместе, вы представляете нечто сущностное, некую метафору объективности. Как и идущие вслед за вами, добродетели, одна из которых большая, другая, - маленькая. И оглянувшись, они действительно увидели две фигуры, идущие вслед, и так же спорящие на ходу. Сейчас они подойдут поближе, и вы уже будете в унисон спорить с ними, забыв о своих противоречиях. Но стоит вам остаться опять один на один друг с другом, и вы вновь приметесь за старое.
           Тем временем добродетели подошли ближе, и стало слышно, как та, что побольше, говорила той, что поменьше, о её несостоятельности, инфантильности и мелочности, о её повседневности и незаметности. На что та, что поменьше, отвечала; Ты обуреваема гордыней, из-за собственной чрезмерности, ты часто превращаешься во зло! Мир же, держится на маленьких добродетелях. Слишком большие добродетели, необходимо покрываются маленькими пороками. Ведь большая собака, привлекает и кормит большее количество вшей и других паразитов!
           Тут возмутился больший из пороков, которого, по-видимому, задело такое непочтенное отношение к его спутнику. Кто кого привлекает и кормит, - большой вопрос! Никакая добродетель, вообще не имела бы места на белом свете, не имей своего места в жизни, мелкие пороки. Вы растёте из них, как растут полипы на благостной почве, - как растёт и расцветает лотос на болоте... Вы – последствия, а не причины, поэтому следуете всегда за нами, - сзади нас. Но люди смотрят на всё сзади, поэтому уверенны, что это вы находитесь впереди...
           Я чувствую, сказал Висталь, что зарождается большая битва, и этой битве, не будет ни конца, ни края. Вам суждено до скончания веков делить мир, но победа не светит никому из вас. Я вынужден откланяться, уважаемые, мне надо спешить, и я не расположен выслушивать этот бесконечный спор до конца. Оставляю вас...
           И он пошёл по направлению к, ещё видневшимся отчерченным силуэтам гор, за которыми уже укрылось солнце, и сумрак становился всё гуще, с каждой минутой. Что предвещало ему это, вдруг возникшее видение? Какие пророчества были скрыты, за этой метафорой фантасмагорического явления, Висталь не знал. Но он относился ко всему в этом мире, с неким умалением важности, с должной мерой отстранённости и иронии. Его никогда не пугала, и не приводила к мнительности, вдруг возникшая странная случайность, или нечто от сна, в бодрствующей голове. - То, что случилось несколько минут назад. К жизни, даже к таким её проявлениям, надо относиться проще, и не накручивать лишнего на то, что существует лишь в твоей голове…
 
Стаххил

Отшельник Стаххил, действительно жил в пещере, неподалёку от дороги, ведущей вглубь африканского континента. Растительность здесь, была не густой, и Висталю не пришлось пробивать себе дорогу. Он обошёл сопку, и поднявшись по, относительно крутому склону, увидел свет, мерцающий из входа в пещеру. Подойдя, он громко крикнул приветствие, добавив, что пришёл с миром, чтобы предупредить обитателя пещеры. В ответ он услышал приглашение войти. Огромный плоский валун, располагавшийся посреди просторной пещеры, судя по всему, выполнял роль стола. В углу пещеры валялось какое-то тряпьё, по-видимому, являясь ложем. Я прошу прощения, что нарушаю твоё уединение, и приношу тем самым хаос, в твою размеренную жизнь, уважаемый Стаххил…
         Тот молча помахал из стороны в сторону рукой, тем самым прерывая начавшийся спич Висталя. Бренность размеренного бытия, без приключений, без каждодневных путешествий, или работы, приносящей с собой отдохновение от этой бренности, - вот что, на самом деле, ближе всего к этому хаосу. Ибо ближе всего к той пустоте, в которой гибнет всё живое, как и всё действительное. Кто ты, и что привело тебя в мои пенаты?
         Я скиталец, - путешественник по своей судьбе и призванию, меня зовут Висталем. И пришёл я к тебе только для того, чтобы поговорить, и понять в этой жизни нечто новое, - то, что не видел, не слышал, и не понимал до сих пор. Общение, есть одно из величайших достижений, и вместе с тем, одно из самых неутолимых потребностей человека. И тот, кто лишает себя в удовлетворении этой потребности, обрекает себя на моральную и психофизическую смерть.
        Ты конечно намекаешь на меня, и выбранный мною образ жизни, Висталь? Но я не лишаю себя общения, я лишь стараюсь огораживать себя, от пошлого, ненужного, и разлагающего мою душу, общения. А попросту сказать, болтовни. Подходить избирательно в выборе общения, также важно, как подходить избирательно в выборе пищи. И здесь, как и в выборе пищи, необходимо включать всё своё обоняние. На этом свете, всё имеет свой запах. В одном случае, такое общение бьёт в нос потным запахом суетливого, ищущего своей пошлой выгоды, шакала… В другом, всё наполняется запахом свежесорванного с грядки огурца… Палитра же этих запахов, - бесконечно разнообразна. И следует полагаться, только на своё собственное обоняние, и на реакцию души, в отторжении, или принятии.
           К примеру, общение с тобой, вызывает у меня лишь расположение и желание распробовать. Хотя, я не могу идентифицировать этот запах, и причислить его к уже известным мне. Что-то нейтральное, с оттенками запаха дикой сакуры, приносящегося прохладным ветром. Но я должен сказать прямо, ты не похож на путешественника. Я не вижу, и не чувствую причин обвинять тебя во лжи, ибо ложь, особенно чувствуемая мною всегда, не находит в тебе места, но весь твой облик противоречит тому, что ты говоришь, и я пока записываю это в загадки... 
           Скажи, Стаххил, а не есть ли полная изоляция от социума, отшельничество вдали от людей, признаком чего-то вроде «несварения желудка»? Не слабость ли, этого «психофизического желудка», является той причиной, по которой человек удаляется в пещеры, и живёт там, в полном одиночестве?
           Не всё так однозначно, Висталь. Стремление к отшельничеству и одиночеству, столь же разно мотивированно, и имеет порой, настолько отдалённые друг от друга причины, что вызывают желание идентифицировать их, как нечто разнополое, и даже разнобережное. Точно также, как и стремление к владычеству. Тщеславие здесь, пожалуй, общая и основная страсть, выступающая мотивом, как к владычеству, так и к отшельничеству. Главным мотивом, как здесь, так и там, является обретение власти, как нечто более практическое, почти эмпирически осязаемое чувство. В первом случае власти над собой, и обстоятельствами…, во втором - над людьми и случайностями.... И то, и другое, есть суть иллюзия… Но ради этой иллюзии, возведённой в ранг непоколебимой истинности, одни заточают себя в тюрьму полного отшельничества, где не только миг жизни перестаёт существовать, но день, месяц, и даже год превращается в пустоту, в бренную колесницу времени, не ощущаемую, и не приносящую более никакого удовлетворения. Другие, на пути к достижению власти над судьбами мира, бросают себя в огонь порока, сжигающего все ресурсы души, в омут бренной суеты, за которой миг бытия, и сама жизнь, - также теряется, и превращается в лишь иной вид этой бренности, в которой всякое достижение цели, лишь ещё одна ступень, в бесконечной лестнице страстных желаний, - лестницы, ведущей в преисподнюю!
            Душа развращается этой властью, как в первом, так и во втором случае. Ибо с этой властью, приходит тот вид свободы, который словно наркотик, начинает затягивать в себя, и разрушать все плагины, на которых словно на консолях располагается душа, и благодаря которым, её творческое начало имеет свою надежду. В экзальтированной свободе - дух слабеет, его озёра мельчают, и на поверхности всё чаще проступают язвы суши, угрожая полной деградацией и распадом...
           Да, человек не может существовать, без стремления к одному из видов власти. Но всякое своё стремление, он должен контролировать, и подходить ко всяким своим желаниям, - дифференцированно, и с мерой доступного ограничения, как в положительную, с его точки зрения, так и в отрицательную стороны.
           Я, уважаемый Висталь, не являюсь ортодоксальным отшельником. Я лишь отстранённый путник, в котором все жизненные силы, только расцветают от этого отстранения, но не засыхают. Если я почувствую усталость и признаки деградации в своём духе, тут же приму меры для исцеления. Каждый человек на земле, является лучшим врачом для себя самого. Необходимо лишь очень чутко и внимательно прислушиваться, не только к жестам своего тела, но и к флюидам своего духа.
          Всякое недомогание тела, должно иметь свою продолжительность, и заканчиваться выздоровлением. Всякая меланхолия, должна иметь определённую протяжённость, и заканчиваться в свой срок. Человек слишком углубился в свои рассудительные умозаключения, он слишком большое значение придаёт рационально-аналитическим постулатам своего сознания, и мало уделяет внимания интуитивным. Они теперь, кажутся ему чем-то обманывающим, чем-то недостаточно достоверным. Но стоит ему обратиться к ним вновь, и ощутить их настоящую силу, и он теряет дар речи от восторга, и пускается в противоположность, превращаясь в одержимого гуру интуитивного сознания, и идёт по миру проповедником истины. Так, из своей собственной противоположности, рождаются большинство проповедников, и так становятся даже богами на земле!
           Я благодарю тебя, за содержательную беседу, уважаемый Стаххил. Но мне пора. Скоро утро, я должен попасть на корабль, отплывающий на восходе в Египет. Мне предстоит пройти по караванным путям Средиземного моря. Спасибо и тебе Висталь, в беседе с тобой я познал в себе многое, что и не подозревал. Ты разбудил потаённые, спящие флюиды в глубине моего сердца, и теперь я вижу новое направление в собственном развитии, а значит, застрахован на ближайшее время, от скуки. Они пожали друг другу руки, и Висталь двинулся по направлению к восходящему за морем, солнцу.
       
Египет

Будучи на корабле, Висталь представлял себе, своё самое ближайшее будущее, и в этом будущем, словно в зеркале, отражалось прошлое. Сквозь дымку серо-голубого тумана, озаряемая лучами активного солнца, перед взором Висталя возникала, поражающая своей красотой, долина. - «Долина царей», в те далёкие времена, представляла собой цветущий зеленью, сад. Только через несколько столетий, это место превратиться в пустыню, где, о существовании человека, будут говорить, а точнее, провозглашать во всеуслышание, только Великие Пирамиды!
         Всего за пятьсот лет было построено восемнадцать больших пирамид. Родоначальник строительства этих Великих колоссов, фараон Сноффру, был самым ярым поклонником вечности. Его желание покорить смерть, не давала ему покоя при жизни. Он заразил этим всех последующих царей. = «Человек трепещет перед временем, а время трепещет перед пирамидами». = И пусть это изречение в своей самоуверенности и апломбе, часто вызывает лишь ироничную улыбку, но, когда ты стоишь перед геометрическим воплощением земли, и идеалистическим воплощением солнца, то есть стоишь перед самой большой из пирамид, - «Пирамидой Хеопса», ты понимаешь, что в этом изречении действительно что-то есть. Эта Величественная гробница строилась более двадцати трёх лет, и была закончена в две тысячи пятисотом году до нашей эры. Но люди до сих пор не могут понять, и вряд ли когда-нибудь осознают до конца, - как это было возможно! Да и гробница это, или что-нибудь ещё, всё громче поднимаются споры в учёном мире.
          Древний Египет, не был похож ни на один уголок земного шара того времени. Та серьёзность, с какой люди этой страны, относились к смерти, объясняла многое в их жизни. А так-как, в те далёкие времена Фараон для них, был не просто наместником Бога на земле, но был воплощённым Богом, то самые величественные храмы на этом куске земли, строились для них, и во имя них.
           С тех пор здесь многое изменилось. И сами пирамиды, в те далёкие времена были несколько иными. Их великолепие и фантастическая непостижимость - поражала до глубины души всякого, кто лицом к лицу сталкивался с этими величайшими памятниками тщеславию, величию, и стремлению к вечности.
           Висталь, с непоколебимым самообладанием шагнул на выжженную солнцем, «Землю Великих». Что ждало его в этой стране? Чего ещё не видел и не слышал он, на этом свете? Его сердце ровно билось в груди, и он шёл по направлению к отрывающемуся от земли, и плавающему словно мираж, городу. Надежда, горящая в его груди, никогда не угасала. Она лишь изредка ослабевала на какое-то время, и затем разгоралась вновь. В глубине своего сердца Висталь знал, что только благодаря этому тлеющему огню, его существование имеет хоть какой-то смысл.
           Надо отметить, что Висталь, при всей его причастности, к наивысшему из возможных сословий живых существ, почти к духам, тем не менее, обладал всеми качествами присущими обычной человеческой душе. Ему были свойственны, как тоска, так и радостное беспечное состояние…. Как любовь, в самых её высших проявлениях, так и ненависть... Как меланхоличность, так и восторженность... Хотя последнее, гораздо реже, в силу того, что он уже давно жил на свете, и как всякий «старец», пусть и моложавого вида, притупил душевные «ганглии-рецепторы» отвечающие за это, пожалуй, лучшее чувство данное одухотворённому существу, - чувство восторженности…
          Висталь шёл по обетованной земле и думал, попадётся ли ещё когда-нибудь на его пути, нечто, что привело бы его в неистовый восторг? Такой душевный восторг, который он испытал некогда на заре своей юности. В те давние времена в садах Эдема, на берегах «Золотой реки», он встретил первую и единственную Любовь своей жизни! Её звали Свистилла. Она была дочерью «Парагоня» и «Поветрии», и самым необузданным и совершенным созданием Вселенной! С рождением, она впитала в себя, всё великолепие мира! Всё же, несовершенство этого мира, досталось её брату Бедаллу, что вечно угрюмо сидел на камне, и бросал ракушки в медленно текущие воды «Золотой реки». Реки, которая олицетворяла собой всю бренность «нашего мира», и была метафорой нашему медленно текущему бытию.
          Весь земной миропорядок отражался в этом всеобъемлющем и безвременном зеркале, которое древние назвали Эдемом. А так-как, абсолютно прямых зеркал не бывает, то всё отражалось в нём, в несколько искажённом виде. И это искажение, для всякого, кто в него смотрел, имело отклонение, либо в сторону идеала, либо противоположную, - сторону абсурда. Мир, каким бы он не был, реальным, или мифическим, не существует без «зеркал-носителей» этого мира. Всякий носитель нашего «действительного мира», суть - зеркало с определённой неповторимой кривизной. И всякий спор в этом мире, есть спор «зеркал» с различной кривизной отражения.
         В Эдеме же, были собраны в коллекцию всевозможные формы «кривых зеркал». Они представляли собой поле «зеркального сада», по которому протянулась анфилада стоящих напротив друг друга, и отражающих бесконечно друг друга, зеркальных самородков, не один из которых, не был похож на другого, но в отражениях, все они смешивались в бесконечную вереницу повторений, и даже Всевышний не мог разобрать где кто, и где чьё отражение. И только Свистилла, словно невозможное воплощение мира, словно парадокс, - абсурд самой действительности, сияла в своём идеале, озаряя весь Эдем. Казалось, она не имела в себе совершенно никакого отклонения, - само совершенство! Казалось, она была единственным идеально прямым зеркалом во всём мире! Но это впечатление было обманчиво… И даже Висталь это понял, не сразу. Только набравшись мудрости в своих бесконечных скитаниях, он со всей ясностью осознал, что «зеркало» не имеющее абсолютно никакой кривизны, не имеет и своего собственного характера. Такое «зеркало» должно быть совершенно нейтральным, не видимым, и не ощущаемым. Оно, словно чистая «абсолютная правда», словно окончательная истина, - вне действительности, и вне мира... Это обстоятельство поначалу очень огорчило его. Но впоследствии, он постепенно привыкал к этой истине, и она даже начала приносить ему удовлетворение.
        Висталь брёл по пустыне в своих раздумьях, и только надежда на встречу с ней снова, с его единственной любовью во всей Вселенной, придавала ему сил в нескончаемых странствиях. Как для всякого путника, который ещё не потерял надежду, этот последний бастион для всякого стремления, и всякого желания существовать, горел нетленной звездой в его глубоком и безмерном сердце…
         Подойдя к главным воротам города, Висталь вошёл. Его как будто никто не заметил. Это, не был главный город Египта, но всё же, был он не маленьким. По его узким улочкам, взад и вперёд проезжали колесницы, с единственным наездником, и пеший люд, то и дело отпрянывал в стороны. Висталь сразу направился к центру города, где вероятнее всего, и находились главные святыни этого «мегаполиса». Лучи палящего солнца пекли его совершенно лысую голову, и он впервые решил намотать на неё чалму, став тем самым, похожим на местных жителей.
          Не удивительно, что эти люди, с лёгкой руки Эхнатона, - первого, кто попытался монополизировать религию, так поклоняются богу солнца "Атону", подумал Висталь с иронией. Кстати по поводу Эхнатона. Каких только попыток вычеркнуть из скрижалей истории, не встречал Висталь на своём долгом пути. Но самым показательным и ярким из этих примеров, он отмечал именно Эхнатона, предпоследнего фараона из восемнадцатой династии. После его смерти, жрецы пытались не оставить ни единого упоминания о нём. Но как известно: Чем сильнее стремление к забвению, тем ярче разгорается звезда героя. … Ещё не один, кого пытались придать забвению, не остался на отвалах истории. Вспомните хотя бы Герострата. И пусть новая провозглашённая Эхнатоном столица "Амарна" была стёрта с лица земли, вернувшись в "Фивы", но он сам навсегда остался в памяти потомков. И последний из Эхнатонов, Тутанхамон, который умер в юном возрасте, впоследствии, затмил своей известностью всех фараонов вместе взятых. И только благодаря случаю и стечению обстоятельств, а главное, своей не разграбленной гробнице. Его Величество «Случай», играет в истории не последнюю роль, но, пожалуй, даже главную.

Приговорённый

Войдя на небольшую площадь, и увидев скопление людей, он подошёл к человеку пожилого вида, стоящего поодаль, и спросил его на арабском: Что случилось, почему так много людей? На что тот, помотав головой и выдержав паузу, ответил: Сегодня казнят «Пресветлого», и люди пришли посмотреть, не сломается ли клинок у палача, что казнит невинного, богами отмеченного. Кто такой этот «Пресветлый», и чем он заслужил такую немилость властей? И почему клинок должен сломаться?
         Он дарил нам просветление. Он давал людям надежду! Он учил нас, и наших детей мудрости и гордости. Он лечил нас, от тяжких болезней, и давал силы бороться с душевной немощью. А теперь его ведут на казнь. О боги! О Великий и всемогущий Ра! Где твои глаза! Почему ты не испепелишь палача и его клинок?! Я не дам и горстки песка за то, что этот город останется на земле, если казнят этого человека! Но что я говорю, вдруг осёкся старец. Ты, верно, обладаешь какой-то неведомой силой, раз заставил меня открыться тебе, чужеземец?!
          Ты ошибаешься старик. Просто в душе твоей накипело, и ты готов был выплеснуть свою обиду, и свою ярость на кого угодно, лишь бы тебя внимательно слушали. Не бойся старик, я не из болтливых, и не стану рассказывать о твоём настроении никому. Хотя, судя по всему, большинство этого города придерживается такого же мнения, и начни я расспрашивать, каждый разразиться проклятиями.
           Всё в руках Богов! И наклонив голову в знак почтения, и одарив старика улыбкой, Висталь направился на северо-восток, - туда, где должны были находиться пенаты правителя. Он снова впал в свои раздумья. Они приносили ему какое-то странное наслаждение, перемешанное с ностальгической болью, словно кровь с молоком. В такие моменты в его душе зарождались и умирали коротко живущие ангелы, что вызывали в его глубинах, чувства смеси гордости и романтики, такие приятные, и в тоже время, разочаровывающие своей мимолётностью.
          Если посмотреть в историю непредвзятым, открытым взором, то со всей ясностью откроется некая закономерность, которую можно сформулировать в такое изречение: «Всякое деяние наказуемо, неважно - доброе, или злое…» С каждого будет спрошено за его намерения, какими бы они не были. Всё выдающееся, всегда стоит одной ногой на добре, другой на зле. Никто ещё не поднимался в горы, имея лишь одну конечность. Только два противоположенных крыла, позволяют взмывать птице в небо. Только две руки, позволяют держать «коромысло судьбы».  Дьявол существует только благодаря Богу, но существовал бы Бог без Дьявола? Безусловно, они родились в один день. Но кто из них родился первым? Ведь даже братья-близнецы рождаются по очереди. К чему этот вопрос? Дело в том, что тот из близнецов, кто рождается первым, как правило, задаёт тон. Сам факт рождения первым, говорит о его относительной энергичности. Но рождённый вторым, как правило, - повелевает. Ибо, идя по жизни на минуту позже, оценивает все движения первого. Из этого размышления можно сделать некий вывод. Из двух «близнецов», рождённых матерью природой, именно Дьявол был рожден первым. Ведь все движения Дьявола оценивает Бог. Дьявол же, всегда на шаг впереди.
           С точки зрения религиозного человека все, что бы ни происходило на свете, должно происходить с благословения Бога. (Иначе в чём его сила?) И какие бы нелепости, с человеческой точки зрения, не являлись на свет, и как бы мы к этому не относились, как бы ни называли и не обозначали их, относя к добру или злу, всё и всегда было таковым, и будет таковым. И всегда будет оцениваться, и обозначаться только с точки зрения человеческого заинтересованного, ограниченного заданным вектором осознанности, разума. Ведь всякий вопрос оценки и обозначения, как всякий набор красок для палитры критериев, и данный диапазон оттенков, -  вопрос лишь его утончённости и усложнённости, либо грубости и ограниченности. Вопрос, с одной стороны, относительно широкой, с другой - узкой умозрительности. То есть, по сути, всякая оценка и следующее за ней умозаключение, вопрос лишь противопоставленности углов зрения, - диапазонов и фокусов, различных по глубине, широте и обобщённому полю обзорности воззрений. И на основании всего этого, вопросы Дьявольского и Божественного, при всём своём абсолютном и однозначном конвенте для обывателя, в его непререкаемом отношении к добру и злу, имеют лишь моральную, то есть относительную основу. Мораль, как бы того не хотелось, не может быть однозначной и абсолютной по своей природе. Она не имеет к истине - никакого отношения, она даже не касается истины в своей догматике, хотя беспрестанно претендует на неё.
         Природа, и в этом не должно быть ни у кого сомнений, в своей сакральности – аморальна. И если сама природа в сути своей, - аморальна, то и Бог должен быть аморален. Ведь будь иначе, то пусть не мы, но хотя бы Бог должен был бы обладать на этом пути, истинной в конечной инстанции. И именно это ставится как постулат, во главу угла всех религий мира. Но на самом деле люди лишь мечтают об этом. Кто им может запретить мечтать? Ведь мечта, это единственная ипостась для их душевного благоговения, и для всякой надежды, вообще.
         Мораль, при всей своей амбициозности на общую истинность, на самом деле, в своих векторах и постулатах, всегда с пиететом по отношению к одному явлению мира, но в ущерб другому. Она всегда лишь вопрос умозрительной иллюзорной конъюнктурности, в её тонких возвышенных проявлениях, и никогда в своём Абсолюте. Произвол человеческой воли на земле, произвол его оценок – неоспорим! И только случайности, умело подведённые под обстоятельства, и введённые тем самым, в ранг закономерности, слабо противоречат этому незыблемому положению вещей. Замечаемые нашим разумом повторяющиеся случайности, выделяемые и затем выстраиваемые им же, в музыкальную гармоничную полифонию, вписываемую в законченную мозаику с уже устоявшимися закономерностями, также превращаются в закономерность, вставшую в один ряд.
           Он смотрит на пейзаж, и сам превращает его в музыку… Он смотрит на воплощённый на полотне миг действительности, и сам превращает его в апофеоз искусства... Он изучает умозаключение, и превращает его в истину, соответствующую тому, к какому полюсу его ощущений ближе полифония этого умозаключения… То есть, либо радует его, либо огорчает. Других истин у человечества - не существует. И в этом нет ничего удивительного. Человеческий разум склонен ещё к более утончённым обструкциям, и способен, ещё не на такие фокусы.

Наместник

Висталь слишком увлёкся своими немыми рассуждениями, и не заметил, как оказался у самого дворца. Это сооружение было одним из самых величественных зданий, когда-либо построенных на этих обетованных берегах. То, как в древности относились к архитектуре, говорит в первую очередь о том, как люди того времени относились к своей жизни. Стремление к абстрагированию, к величию и непохожести, желание обладать силой не только на поле боя, но и в искусстве, давало всем слоям населения, непоколебимую веру в Великое, - в его действительное неоспоримое существование.
           Унификация, усреднение и универсализация всех предметов быта, неминуемо накладывает свой отпечаток, на душевное состояние каждого человека, вне зависимости от его принадлежности. Непроизвольно, душа человека, также поддаётся унификации, универсализации, и усреднению. Так Человек - мельчает. Он становится всё более похож на соседа, всё более равен ему. В его душе всякая вера в Величие, становится рудиментом. А без веры в Великое, в его действительное существование, человек становится слабым. Откуда ему черпать свои силы, если для него не остаётся ничего поистине Великого на земле?
          Висталь подошёл к изящным воротам, украшенным золотым орнаментом. Он обладал непереоценимым даром убеждения, граничащего с гипнозом, и для него, не составляло особого труда проникнуть в святая-святых любого дворца, или храма, как бы он не охранялся. Да что там говорить о дворцах, и храмах света, если он без труда проникал во всякий храм души человеческой, который подчас охраняется так, что никаким дворцам и не грезилось!
         Пройдя по узкой галерее, с анфиладой с одного края, за которой открывался великолепный сад, с множеством экзотических деревьев и гуляющими по лужайкам между фонтанами, диковинными птицами, Висталь вошёл в большую комнату, посреди которой стоял величественно украшенный золотом, трон. Зал был пуст. И какая-то ностальгическая волна пробежала по душевным струнам Висталя. Он подумал о фатальности и бренности мира. Всё в этом зале словно застыло во времени, и только прохладный ветерок, гуляющий по коридорам, выдавал его течение.
          Висталь часто встречался как с мудрецами, так и с сильными мира сего. В своих бесконечных скитаниях он, казалось, обнимал весь социум, от нищих бездомных и голодных, до всякого рода вельмож и царей. И с каждым, он разговаривал на его языке. О! Какая скука его одолевала порой! Ведь он всюду видел одно и то же! -Человеческий быт, между двумя полюсами. С одной стороны, борьба за существование на грани. С другой - чрезмерность и перенасыщенность. За этими полюсами пропасти. А между ними, - человеческие судьбы, в своих бесконечных градациях соразмерности и относительности.
           Он услышал шум, и повернулся к одной из дверей. В зал вошли слуги с огромными веерами в руках, когда Висталь стоял посреди зала в глубокой задумчивости. За ними следом вошёл Архитип, наместник фараона в этом городе. Вбежавшие следом солдаты, немедленно окружили Висталя, образовав живое кольцо. Кто ты, и как ты проник в мои владения чужеземец?! Прокричал наместник «Богочеловека».
            Меня зовут Висталем. Я странник, и пришёл к тебе с миром. У меня нет никаких целей кроме одной. Я хотел бы спросить тебя, в чём провинился пред тобой и царями земными, тот человек, которого собираются казнить сегодня на центральной площади?
            Ты, верно, лишён разума, либо чрезмерно смел, что в сущности одно и то же, коль задаёшь мне подобные вопросы! Но судя по твоему внешнему виду и манерам, ты благородных кровей. И хотя меня несколько насторожило твоё поведение, но, всё же, откровенно говоря, больше заинтересовало. И я, прежде чем решить твою судьбу, пожалуй, уделю тебе некоторое время. Но должен предупредить, что как бы ни сложилась наша беседа, я, скорее всего казню тебя. Человек, о котором ты говоришь, на протяжении довольно длительного времени вносил сумятицу в размеренную жизнь нашего города. Он посмел провозгласить нового Бога на земле! Он попытался создать новую веру! Блаженный! Его речи отравляли разум простых людей! Что может ждать такого человека? Что ещё, кроме прилюдной казни как изменника, может быть результатом такого поведения? Он получит то, к чему сам стремился. Ему нет прощения, как нет прощения войну, повернувшему своё оружие против собственного войска!
         Скажи Архитип, а не возносишь ли ты его учения на пьедестал, тем, что подвергаешь его казни? Ведь встреча сильной ненависти и сильной любви в душах людей, способна произвести взрыв, который сметёт всё на своём пути! Не рискуешь ли ты из искры раздуть пламя? Не провоцируешь ли ты казнью этой, повсеместный пожар? Ведь люди теперь не забудут его речей никогда. Они станут передавать их, из уст в уста.
           Довольно! Я слишком долго слушаю тебя чужеземец! Ты, верно, торопишься разделить с ним его участь!
           Мне понятен твой гнев, Архитип. Ведь этот человек проявил неслыханную дерзость. Он вышел за рамки общепринятых моральных ценностей. Ведь провозглашая новые ценности, старые, неминуемо попираются, - это закон жизни. И ты, подсознательно чувствуешь угрозу. Но что может сделать какой-то жалкий человечишка, против устоявшейся инертной машины Великого Египетского общественного строя? Я, кажется, понимаю твою настороженность, ведь ты подсознательно чувствуешь, что так считает лишь наш скудный рационально-практический разум. А историческая реальность показывает, бывает так, что иногда, действительно может. Слово одного единственного человека, если оно гармонично, и тем сильно своей субстанциальной сущностью, имеет, подчас, грандиозную силу! Мы склонны не придавать особого значения словам, но они, подобно фотонам солнца проникают во все уголки человеческого сознания, завязывая на глубинах его, зародыши «новой жизни». При достаточной гармоничности, они невероятно живучи и способны приживаться и развиваться, почти в любых условиях! Слово – проекция мысли. А мысль – материальна, даже сверхматериальна! Её великая «агрессивность» точит всякий камень, и способна подточить всякий фундамент. И в первую очередь фундамент Веры. Разрушить старые бастионы! Её великая «прогрессивность» способна построить на обломках невиданные, фантастические строения!
          Ты говоришь непонятными словами, чужеземец! Я пока не понял, умалишённый предо мной, бунтовщик, или прорицатель. Этот человек, о котором ты говоришь, вышел за рамки дозволенного, он нарушил покой, нарушил мир в головах людей. Его речи уводят на тропинки, ведущие в царство Аида!
          Нет Архитип, его речи открывают глаза, открывают новые горизонты, новые пространства человеческого разума. Такие люди как он, потомки той рыбы, которая первой вылезла на сушу, попирая опасность и ломая всякие устои. Эта первая рыба, конечно же, погибла, такова была её участь. Но не будь этой рыбы, и не было бы никого на суше, - ни людей, ни животных. Всё, что способно ломать привычные нормы сознания, только на первый взгляд чудовищно. Но в сущности, появление всего нового всегда сопровождается катаклизмами и болью. И в разуме, в его трансцендентных областях, существуют болезненные рождения новых пространств осознанности.
          Ты называешь его преступником? И ты тысячу раз прав... Он - настоящий преступник! Но что было бы с цивилизацией, не порождай она преступников?     Довольно! Я более не желаю слушать эти бредни!
          Да, Архитип, всё, что несвоевременно, всегда будет считаться бреднями, как и всегда будут считаться пошлыми, все запоздалые воззрения. Прости меня, за мою дерзость, я не должен был приходить сюда, и тем более учить тебя. Ведь ты в рамках своего времени, и собственной природы. И то, что я здесь наговорил, для тебя, действительно должно быть непонятно.
          Как зовут тебя чужеземец?
          Висталем.. Я пришёл из таких далёких мест, которых не знают ни в твоих поместьях, ни в твоей стране. Но ты Висталь, действительно рассуждаешь о вещах, которые не даны для понимания, и не находят в выбранном тобой ключе, никакого смысла. Мало того, ты мыслишь слишком однобоко. И если ты посмотришь на всё это с другой стороны, то не сможешь отрицать, что вся наша жизнь, всё что нам по-настоящему дорого, всё что сохраняет нашу природу и нас самих, обязано именно порядку. Порядок - обеспечивает саму жизнь и всякое существование, как здесь и сейчас, так в загробном мире в царстве Осириса. И тот, кто покушается на порядок, тем самым, покушается на саму жизнь, на её нетленные вечные законы. Он прогрызает червоточины в монолитных пластах нашего устоявшегося бытия, ослабевая их, и нарушая устойчивость общей конструкции мироздания. Он – суть паразит на теле упорядоченной системы мира. Ведь если он не верит в устоявшийся порядок, он не верит в богов! А это путь к хаосу, где жизнь неминуемо обречена на гибель. На консолях порядка держалось всегда, и будет держаться всё и вся впредь в этом бренном мире. И тот, кто посягает на порядок, именем богов, должен быть упразднен...
          Да, с этим особо не поспоришь. Но всё же, всякий выстроенный человеком порядок, всякая, даже сверх совершенная созданная человеком конструкция, со временем изживает сама себя, её «балки» и консоли ржавеют, её перекрытия прогибаются, она становится дряхлой и неустойчивой, и ещё более грозит обрушить всю систему мироздания. Так всякий порядок, всякая конструкция, когда-либо построенная человеческим разумом, нуждается в обновлении, - в реконструкции. Но жрецы устоявшегося порядка, не желают и слышать ничего об этом. Они догматики и стоики, они хранители всего истлевшего, и изжившего. Они - музейщики мирового культа. Для них всё новое хуже пламенной гиены! Они боятся разрушения своего ветхого дома, боятся остаться под палящим солнцем безнадёжности. В этом, как мне кажется, таится одна из причин возникновения не только Пирамид, но и всего того, что создаётся человеком в угоду вечности, что так стремится к этой Вечности.
          Архитип, сидел в задумчивости. Он словно впал в кому. Не один мускул не шевелился на его выбеленном лице. Вогнав всех присутствующих в какое-то сверхъестественное оцепенение, Висталь незаметно покинул дворец и направился в пустыню. Чтобы в одиночестве поразмышлять о жизни, бренности, пошлости, и величии. Он шёл в сторону Гизы, чтобы воочию, а не в собственных грёзах, соприкоснутся с величайшими когда-либо созданными творениями человека. Чтобы наяву почувствовать ту черту, тот горизонт событий, отделяющий жизнь от смерти, бытие от небытия, бренную действительность - от волшебных пенатов запределья. Здесь, в «Великой долине царей», вероятность такой возможности, была как нигде более, реальна.

Пирамида воззрения

Пирамиды, сверкающие своими золотыми вершинами, возвышались на горизонте. Висталь шёл к ним, и на протяжении всего пути, ни разу не обернулся. Он вообще не любил оглядываться назад, только изредка, в его памяти всплывали фигуры и явления давно минувших дней. Такие чудесно-волшебные, представляющиеся в его ностальгирующем воображении, лучшими временами его жизни. Он упивался этими воспоминаниями, и никак не мог ими насытиться, словно тот пустынный бродяга, натолкнувшийся на оазис с колодцем, упивается живительной влагой, и никак не может напиться...
          Проведя в пустыне почти весь день, Висталь наконец-то, подошёл почти вплотную, к одной из главных пирамид этого Великого бастиона человеческого стремления к вечности. Те чувства, которые шквалом нахлынули на его тонкую, и вместе с тем, монолитную душу, были такими разноплановыми, и такими разно полярными, что он никак не мог привести их к порядку, к которому действительно, подтверждая слова Архитипа, так стремился его разум и всё его существо. Здесь, в этих сакральных местах, на самом деле веяло какой-то недосягаемой вечностью. Это было невероятно, но разум Висталя словно стал перерождаться, все его «ганглии», будто бы зашевелились одновременно, и вся полнота Вселенной, вдруг возникла пред его взором! Он вдруг почувствовал, как вся эта необъятность, словно втиснулась в его маленькую голову! Все эпохи, вехи, и времена – каким-то образом целокупировались, в этой микроскопической коробке…
           Это было, одновременно невероятно чудесно, пугающе, и в то же время, вполне закономерно. Ведь в сакральном смысле, в каждом разуме хранится вся информация не только о земле, всех её трансформациях и исторических коллизиях, но и вся информация о самой Вселенной! И если эта информация станет когда-нибудь доступна, во всей своей полноте рационально-аналитическому сознанию, если это состояние материи сознания, когда-нибудь возникнет, произойдёт тот самый «трансцендентный большой взрыв», или большой коллапс, (с какой стороны смотреть), с которого всё началось, и которым всё заканчивается. Жизнь не терпит собственной полноты. Её стезя - действительно ограничение, и порядок. Познай жизнь, свою собственную полноту, и это станет её последним познанием...
            Стоя перед пирамидой, погружённый в своё внутреннее экзальтированное созерцание, Висталь не заметил, как с южной стороны, к нему приблизился верблюд, управляемый человеком, с закутанным наглухо лицом. Бедуины, - эти странники пустынь, олицетворяли собой сверх возможности человека, в его стремлении преодолевать, и обращать себе на пользу, казалось бы, невозможные условия существования. 
             Подойдя на расстояние слышимости голоса, бедуин, откинув часть платка с лица, крикнул на неслышимом ранее Висталем, диалекте, слова приветствия. Висталь выкрикнул на том же диалекте, ответное приветствие. Бедуин, услышав родную речь от явного чужеземца, ловко спрыгнул с верблюда, и, подойдя к Висталю, пристально заглянул ему в глаза. Висталь увидел лицо, побитое песком, и истерзанное палящим солнцем. Даже наглухо повязанный платок вокруг головы, не спасал его, от этих перманентных катаклизмов местной природы.
           Что ты здесь делаешь странник, и где ты научился так говорить на нашем языке, который, даже наши соседи плохо знают?
           Я говорю на многих языках уважаемый, и способен воспроизвести немало диалектов на этой земле.
           Ты смотришь на великие постройки нашего царства, и как всякий пришелец, восторжен этими творениями, что, скорее всего, никогда не будут превзойдены. Местные привыкли к ним, и они уже не поражают их воображения. Здесь недалеко, милях в пятнадцати стоит моё жилище. Я принимаю там, знаменитого гостя, чьи познания в науках, вызывают не меньший восторг расположенного к познанию духа, чем стоящие пред тобой колоссы многолетнего труда. Сдаётся мне, ты тоже из таких людей. Не желаешь ли присоединиться к нашему кругу, и пообщаться на возвышенные темы? Я приглашаю тебя в свой дом, и надеюсь, что ты не откажешься. В этом месяце Аллах дал мне слишком много, и я, как всякий, кто получает неожиданный дар небес, боюсь возмездия. Ибо, на этом свете, за всё приходится платить, и за подарки судьбы - в первую очередь. Но любопытство превосходит мой страх, и я приглашаю тебя на чай.
           Отказаться, значит проявить неучтивость, а я крайне учтив, ответил Висталь. И они, усевшись на верблюда, медленным шагом направились в пустыню.
           Великое Бытие, и не менее Великая пустота, словно слились здесь в единое инертное Царство. Каждый бархан, который они преодолевали, олицетворял собой волну самой действительности. Его чередование, и сочетание со следующими барханами, представлялось Висталю метафорой мироздания. Здесь всё казалось простым, чётким и равномерным. Песок и небо, разделённые горизонтом, словно мир и небытие, разделённые «горизонтом событий», воплощали собой эту мировую черту, в которой не было никакой существенности, и вместе с тем, она несла собой единственную архитектоническую причинность действительности, - её Великого существования… 
             За очередным барханом, возникло нечто, вроде небольшого оазиса, посреди которого, стояла одинокая юрта. Рядом стоял привязанный к ней, Дромадер. Спрыгнув со своего бактриана, Висталь вместе со своим спутником вошёл в этот пустынный дом. Напротив очага, на коврике, сидел человек по виду благородного рода. Они пристально посмотрели в глаза, и молча поприветствовали друг друга, человек - кивком головы, Висталь неглубоким поклоном. Присев напротив, на такой же небольшой коврик, Висталь заговорил первым. Ваш друг застал меня за лицезрением и созерцанием Великой пирамиды, стоя пред которой, расширяется не только сознание, но и душа. Такие архитектурные фолианты, способны привести в восторг самого закоренелого скептика!
              Я более восторгаюсь необычными людьми, как невероятными воплощениями самой природы. Архитектоника душевного агрегата – самое совершенное творение во всём мироздании! И пред действительно совершенным её олицетворением, идеально гармоничным душевным воплощением, можно стоять всю жизнь, и поражаться бесконечно долго… Меня зовут Мухаммед Аль – Хорезми. Я прибыл из Хивы, и направляюсь в Индию.
              Моё почтение, я Висталь. У меня нет определённых целей, и то место, откуда я прибыл, давно затерялось за горизонтами событий. Само проведение ведёт меня. Я нередко задумываюсь об этом, и чем чаще я думаю, тем туманнее и недосягаемее становится суть этого проведения. Кто сводит меня с выдающими людьми, на полях пространственно-временного эфира, я не знаю. Но где-то в глубинах моего подсознания, теплится догадка, такая маленькая и уязвимая. И она говорит мне, что меня ведёт по этим лугам и полям, моя внутренняя душевная гармония, её индивидуальный неповторимый характер, в котором некий компас, непоколебимо указывает мне направление. Направление, фатальное и необходимое, для моего личного будущего. Хотя мой разум и абсолютно убеждён в обратном. В том, что всякая моя встреча случайна, или, по крайней мере, имеет провидческие причины божественного, - произвола сверх существа заоблачного мира.
              Я знаю тебя, Мохаммед Аль Хорезми. И хотя я далеко не пророк, но скажу тебе, что тебе суждено создать нечто, что определит всю будущность человечества. Ты станешь родоначальником новой цивилизации, в которой всё будет подчиняться рационально-аналитической парадигме мировоззрения, черпающей свою истинность, в математических законах основоположных тобой, и твоими последователями. Ты повернёшь мир к рационально-аналитическим пенатам осмысления мироздания. И это даст большое преимущество человеку, и откроет грандиозные перспективы, но сведёт почти на нет, идеальные формы познания, превратив их повсеместно в рудименты, лишь оставив небольшие оазисы, на задворках глобальной цивилизации. Мир будет упорядочиваться на лад твоего алгоритма, и уже ничто не сможет остановить его победоносного движения. Цивилизация станет, по преимуществу рационально-техногенной. И даже такой Великий учёный Востока как Ибн Аль-Хайсам останется в тени, в силу того, что он всегда оставался больше практиком, чем идеологом. Хотя, скорее в силу опалы, от тогдашнего халифа Египта Ал-Хакима, после которой Аль-Хайсаму пришлось притворяться сумасшедшим, чтобы сохранить свою жизнь.
             Ты загадочна личность, уважаемый Висталь. Тебе известны такие подробности, о которых не знает даже плотно занимающийся этими вопросами востока, человек. Ты, порой, выражаешься непонятными словами. И даже для меня, учёного человека, твоя речь является громом среди ясного неба! Ты Великий колдун, или провидец?
            Не то, и не другое, уважаемый Мохаммед... Я лишь знаю несколько больше, чем позволено знать самому учёному человеку на земле, в силу того, что мне доступны некоторые возможности, расскажи я о которых, скорее всего, это вызовет у вас лишь улыбку, и вы сочтёте меня безумцем.
             Я должен сознаться уважаемый Висталь, что такая мысль уже промелькнула в моей голове, когда я только начал слушать тебя. Но так-как я знаю, как часто люди нарекают безумцами гениев, то я отбросил эти мысли, и попытался понять тебя. И вот, что я понял. В твоей речи, пусть не явно, но всё же звучит некое огорчение на этот счёт. Я имею в виду векторность развития будущего человека. Скажи почему?
             Уважаемый Мохаммед, подведение мира под рационально-аналитические основоположения, под лекала математики, приведение его к порядку алгоритма, это загон его в клетки, - клетки разума, с его линейными логическими постулатами и догмами. Лишение мира произвола тем, что всюду находишь закономерности, последовательности, и причинно-следственные необходимости. Математика противоречит свободному миру тем, что она приводит всё и вся, к своему порядку, такому желанному, лишь для архаически боящегося всякого произвола, человеческого разума.
           Но математика даёт другой вид свободы, уважаемый Висталь. Она даёт возможность просчитать не только любую конструкцию, но и будущее. Математика даёт свободу нашей человеческой воле, в её стремлении постичь мир.
           На самом деле, уважаемый Мохаммед, главными мотивами здесь являются не стремления постичь мир, но завладеть им, поработить и сделать своим вассалом. Это вернее…
           Можно подумать, уважаемый Висталь, что со всеми иными направлениями познания, дело обстоит иначе. Всякое познание порабощает определённую плоскость мира. И всякое такое познание, приводя себя к трону, и надев на голову корону, объявляет себя главенствующей стороной всякого познания, для всего «двора», где царствует его царь, – «царь в голове». И где все остальные виды познания - лишь придворные. И именно ими, соблюдается общий порядок для познания.
            Другое дело сам порядок, у каждого вида познания свой, как и свои перспективы. И побеждает здесь, как и всюду – сильнейший, становясь «царём в голове». А сильнейший, да будет известно, значит наиболее слаженный, гармоничный, а значит – безупречно упорядоченный. И всякая система ценностей, которыми определяется наше будущее, как и будущее человечества, зиждется только на принятии, или непринятии определённой гармонии, в определённой плоскости созерцания, или умопостижения.
            Никакие иные мотивы, не оказывают здесь большого влияния. И в этом смысле, у математики, конечно же мало конкурентов. Хотя, если смотреть без всякого пиетета и без предвзятости, то становится ясно, что никакая математика никогда не превратит идеальное мышление, с его интуицией, в рудимент. Слишком не равны силы. Ибо интуиция идеального мышления, несравненно древнее всех форм рационально-аналитического осмысления и построения. И я никогда не поверю, что этим последним формам познания, суждено когда-нибудь одержать полную победу. Да, собственно, и в самой математике, на самом деле немало идеального, и чисто интуитивного. И при всём своём пафосе, она не чурается собственных идеальных форм созерцания, а даже, наоборот, при всяком удобном случае, обращается к интуиции, для расширения собственных наделов, как и решения неподдающихся вопросов.
             Мир ещё никогда не погружался в такую беспросветную и нескончаемую войну, уважаемый Мохаммед, как ту, что возникла, и стала набирать обороты с появлением и развитием физико-математического воззрения в мир. Здесь, до того смирные, и покладистые адепты теологического бастиона, почувствовав угрозу, превратились в воинов, и даже тиранов! Сколько крови пролито на этих полях, и сколько ещё прольётся, не знают даже боги!
             Что тебя так огорчает, уважаемый Висталь. Человек самое воинственное животное на земле. И всё это, вполне закономерно. Вопрос здесь лишь в плоскости осмысления и оценки. На самом деле не идеи, возникающие в наших головах, заставляют отстаивать свои замки и бастионы, но сакрально воинственный дух человека, находит эти идеи, лишь как повод для войны, лишь как флаг для возвышенной причины, для прикрытия своих жаждущих крови, инстинктов. И какая идея бы не возникала, она обязательно найдёт своё противоречие, - иначе, и быть не может...   
           Да, уважаемый Мохаммед, физико-математическое направление разумения, возникло не случайно. Человек, наравне со стремлениями к теологическим воззрениям, всегда хотел конкретики. И пусть в физико-математическом направлении разумения, также нет абсолютной конкретики, но всё же, здесь, в сравнении с иными плоскостями осмысленности, витает дух истинности, хотя и истинности надуманной рационально-аналитическими сферами познания, где иллюзия, также определяет всю диаграмму познаваемого. Но если на секунду представить себе ситуацию, при которой человек выбрал бы для себя главными направлениями развития, идеальные формы познания, то он, скорее всего, через какие-нибудь пятьсот, или тысячу лет, сравнялся бы с богами! Он мог бы подняться на такие вершины, до которых не доходили даже боги!
           Но дело в том, что, в этом случае, он стал бы, чрезвычайно уязвим. И скорее всего, в этом таится сакральная причина его выбора. Страх пред природой, и её действительностью, заставляет человека относиться к своей жизни, с львиной долей алгебраической реальности. И всякие антирассуждения по этому поводу, вызывают у него, лишь чувство наивности, и некоей инфантильности слабовидящего ребёнка. Ибо шансы на выживание, такого, погруженного в идеальные формы познания, человека, представляются ничтожными. Но и здесь, существует своё противоречие. И я глубоко убеждён, что именно научно-технический прогресс, построенный целиком и полностью на рационально-аналитических формах воззрения, и берущий свои начала, как раз из физико-математических зачатков сознания, погубят этот мир, - мир цивилизации человека. Всякая змея, достигнув своего совершенства, съедает сама себя. И на Востоке, это знают не по наслышке.
           В твоих словах есть гармония, уважаемый Висталь, и потому они вызывают впечатление истинности. Нам не дано знать куда, на самом деле, приведёт нас то, или иное познание, то, или иное стремление, ибо мир, как закономерен и фатален, так и случаен в своей сакральной глубине. И ты, я чувствую, знаешь это не меньше меня.
           Они умолкли. В своих беседах, они не заметили, как стемнело. И помолчав несколько минут, Висталь почувствовал какое-то щемящее одиночество. Он сидел в пустыне, в этом шатре, где на десятки миль, не было никакой цивилизации, и его сознание, было словно поле битвы, на котором воевало с переменным успехом, войско под одним флагом, с войском под другим. Он никак не мог отдать предпочтение, ни одной из сторон своего двойственного сознания. И если ему, Висталю, было так тяжело определится, каково было простому человеку, обывателю, со слабой во всех отношениях, нервной системой.
           Он поблагодарил своего собеседника, и, пожав руку бедуину, приведшему его сюда, вышел из юрты. Вслед за ним выбежал бедуин и закричал; Куда ты на ночь глядя, оставайся, переночуй! А утром двинешься по своим делам. Нет, гостеприимный хозяин, я не боюсь ночи, так как не вижу в ней, ничего таинственного. Прощай, мне нужно идти. И похлопав его по плечу, он пошёл медленным шагом, и вскоре растворился в темноте.

Эллада

 Осознание собственного величия, превосходства, чувство собственной значимости, и презрение к окружающей обыденности, с её пошлыми стремлениями и желаниями – вот то, что толкало, и толкает поныне, всех поэтов, писателей, и философов, на стезю творческого продуцирования, на развитие собственных внутренних потенциалов. Но в тоже время, всякий творческий человек, создаёт своё искусство, по большей части неосознанно, немотивированно, и не предвзято, в самом широком смысле слова. Предание всему этому возвышенных мотивов, словно серебреная оправа для камня, камня твоей возвышенной осознанности, изготовлялась всегда и всюду, постфактум. Как, впрочем, для любых иных «камней осознанности», политического, социального, или военного обрамления, в виде сверкающих серебром, по сути, малоценных, но таких необходимых для придания всем своим действиям, благородных мотивов.
           Внешний мир, настолько же изыскан, прекрасен, и загадочен, насколько изысканна, прекрасна, и загадочна твоя душа. Векторы устремлённости в запредельные долины, и пещеры собственного духа, определяют всю палитру красок всей твоей жизни. И вся широта, глубина, и многогранность мира, отражается в гранях того, ограняемого мастером, алмаза собственной души, вне которого, не существует никакого собственного спектра, здесь всё и вся сливается в белый свет, и мир становится лишь светлым, или тёмным, без всяких цветов, и оттенков.
          Эллада древности, словно «Кимберлитовая трубка», была и остаётся поныне, Великим рудником неповторимых «алмазов духа», как и непревзойдённой «граненой мастерской», из которой вышли и распространились по свету, «бриллианты высшего достоинства». Если бы я взялся сейчас перечислять их по именам, то это заняло бы не одну страницу. На устах, как известно, только самые конъюнктурные. Но не столько в силу их явного превосходства, перед остальными, ибо жизнь указывает часто нам, на обратное, но в первую очередь в силу того Великого случая, что определяет выход на поверхность этого твёрдого, из всех минералов.
            Висталь, как обычно, знал где и когда находится. Он сидел на отдельно стоящей лавке, на берегу Коринфского залива, невдалеке от самого города Коринф. Яркое солнце, отражаясь от песка, вызывало чувство, что ты находишься в финской сухой бане. И лишь лёгкий ветерок, время от времени дующий с моря, и словно парус, раздувающий широкую белую рубаху Висталя, приносил мимолётную негу отдохновения.
            Я попал в те места, где для того, чтобы найти мудреца, достаточно посчитать до десяти, или пятнадцати, и ты наверняка встретишь того, кто непременно порадует своим самобытным стилем умствования, и непревзойдённым ораторством. Эллинская школа, как известно, являлась основополагающей, на этом разноликом поприще, в первую очередь в силу того, что ораторское искусство ценилось здесь, даже более чем искусство пения, изобразительного искусства, или скульптуры, и уступало лишь боевым искусствам.
           Выйдя на извилистую, уходящую вверх дорожку, в конце которой словно мираж, волнующийся в воздухе, виднелся древний архитектурный шедевр каменного зодчества, Висталь медленным шагом стал подниматься по пологому склону широкого берега. 
          Жизнь, в смешении всего банально-плотского, с возвышенным и тонким, всего фатально-обыденного, с чувственно-экзальтированным, всего отвращающего, с манящим, представляла собой парадоксальную монаду действительности, в которой, словно в смеси щёлочи, и кислоты, бурлила и поднималась паром над котлом, - разумность, во всех своих ипостасях.
           Наша разумность, - лишь суть реакция от химических реакций физики нашего тела, и трансцендентальных фатумов реактивов душевного стола, на котором разбросаны, словно колбы, всевозможные жидкости эмпирических, рациональных, и идеальных ингредиентов. Мы, словно тот учёный, что стоит возле этого стола, и колдует над новыми невиданными соединениями, рискуя соединить несоединимое, и тем самым, взорвать свой разум, а следом и весь мир.
           На заре человеческого познания, «реактивов» подобного плана, было не так много, и их агрессивность была относительно низка, насколько низка энергия первых взрывчатых веществ, созданных когда-то в Китае. К примеру, Диалектика, с её слабо текущей размеренной реакцией. Здесь ещё царила умеренность духа, на фоне неумеренности плоти того времени. Всё, что позволялось плотскому, не позволялось духовному. И эта сдержанность, ещё долгие века будет проявлять себя, во всех областях философии, и науки, и дойдёт в средние века, до прямого столкновения, до кровопролитнейшей из всех войн на земле! Схоластика, модернизм, и прочее, словно подливаемое в костёр масло, распалят этот костёр до небес! Так дух человеческий, жаждая своей свободы, дойдёт до пика, и, восстав, сорвёт крыши с домов архаической истории, перевернув всё и вся вверх дном, и станет строить свой новый город. «Демократия духа», подняв свой флаг над замками, и наделами архаики средневекового мироздания, провозгласит своё владычество, превратив цивилизацию в бушующее месиво химических реагентов духа! Бывшая плотская война инстинктов, с мечами и копьями, переродится в трансцендентальную войну разумов, с перьями, и этическими мортирами рассудка. И на плечи лягут эполеты совести, и презрения ко всему надуманно низменному и пошлому, всему недостойному, и презренному…
            Но вырос ли в действительности, человек с тех самых времён, стал ли он, в самом деле лучше, благороднее, и возвышеннее? Не есть ли это, самое коварное, и самое фатальное заблуждение человечества? Стала ли технократия тем форпостом, и той авансценой, в которой человеку дана настоящая, истинная дорога к совершенству, - истинная дорога к счастью?
            Человек должен был развиваться, и все пути, что были открыты пред ним, на заре, так или иначе, привели бы его именно сюда, в силу характерных свойств, присущих ему, по его рождению. Его становление фатально необходимо, как становление всякого существа на земле, и предопределение, как неисправимый контекст этого становления, непреодолим, и не изменен, ни при каких условиях. Наша цивилизация именно такова, какова должна быть, при всех своих характерных свойствах. И всякая наша фантазия на этот счёт, всякое наше «как должно быть», остаётся лишь фантазией трансцендентального разума.
          Окрик человека, стоящего возле ворот города, привёл Висталя к реальности. В своих раздумьях, он не заметил, как оказался возле самого порога древнего мегаполиса. Приветствую вас, ответил Висталь, и подойдя ближе, прижав руку к груди, слегка поклонился.
          На тебе странная одежда, путник, но черты твоего лица, говорят о твоём знатном происхождении. Кто ты, и откуда здесь взялся?
           Не придавай значения моему внешнему виду, и не бойся меня, я не принесу с собой зла. В моём облике, слита, и олицетворяется, вся человеческая история. И увидеть здесь, что-либо, различить отдельные исторические моменты, не под силу самым проницательным людям. В вашем городе много учёных людей, я хотел бы просто пообщаться с некоторыми из них.
          Проходи путник, ты не вызываешь впечатления бродяги, или шпиона. И поклонившись ещё раз, Висталь прошёл в приоткрытые ворота.
          Солнце клонилось к закату, и Висталь решил без промедления найти для себя ночлег. Пройдя по узкой улочке, и повернув на более широкую дорогу, он заметил вдалеке, гончарную мастерскую. Вокруг рядами стояли амфоры различной формы, и окраски. Гончар, с его ремеслом, есть воплощённая метафора жизни и действительности. Создание из бесформенной, инертной, и нейтральной глины, формы, радующие глаз, создание функционального, гармоничного предмета, есть суть создания нашим разумом, - самой действительности, на гончарном круге бытия…
          Подойдя ближе, он различил под широким навесом, дверь, в которую громко постучался. На пороге появился человек, с окладистой бородой, в серой тунике. Что тебе нужно, с некоторым изумлением оглядывая пришельца, спросил хозяин.
          Вы, должно быть, сам мастер?
          Да, вы правы, я и есть мастер.
          Простите меня за наглость, но я хотел бы попросить у вас ночлега, так как, только что пришёл в ваш город, и боюсь, пока буду искать ночлежку, стемнеет.
          Заходи, и прикрой дверь, я собираюсь ужинать, разделишь со мною трапезу. Вот уже девять лет, как я живу один. Жена умерла, а сыновья уехали на восток, в поисках лучших мест. Что привело тебя в наш Великий город?
           Я стремлюсь, пожалуй, только к одному, найти настоящего собеседника, и утолить пылающий жаждой, огонь, что горит в моём сердце. Более всего на свете, я ценю рождение «детей-мыслей», которое возможно, только в сношении двух умных голов. Знаешь ли ты человека в своём городе, разбирающегося в философии? Более разбирающегося в философии, чем я, тебе трудно будет найти, говорю это без капли хвастовства. Разве что, прибывший недавно из Элеи, Зенон Элейский, ученик Парменида, и Ксенофана Колофонского. Его речи настолько красивы, и последовательны, что создаётся впечатление абсолютной гармонии, и в истинности его мыслей, усомнится только умалишённый. Своей полифонией, он превращает собственное умосозерцание всякого собеседника, - в фарс, он разоблачает его убеждённость, и приводит всякий диалог, только к своей мелодике.
            Я знаю этого человека, и знаком с его убеждениями. Он родил то, что впоследствии, назовут широким понятием Диалектика, - самой противоречивой формой философствования. Весь Греческий Симпозион заразится этой неизлечимой болезнью, и на Эллинской земле, не останется ни единого островка, в котором не преподавали бы эту школу. И при всей неоспоримой заслуге диалектического направления, при всех его завоеваниях и победах, она всё же, остаётся чем-то, что не очень заслуживает доверия. Словно пред тобой мастер фокуса, - иллюзионист, обладающий в силу своих каждодневных тренировок, таким мастерством, что работает почти без ошибок, и способен вызвать порою, чувство волшебства! Такова и Диалектика. У остро чувствующего мыслителя, она вызывает лишь раздражение. И ты абсолютно прав, по поводу превращения в фарс умозаключения собеседника. Ибо спорить с ней, всё равно, что спорить с самой природой, на её же счёт… Здесь нельзя выиграть, ибо, в любом случае, вынужден играть всегда, только на её поле.
            Вся ваша Диалектика, построена на игре разума, с самим собой. Так на шахматной доске происходят баталии, бесконечно возможных комбинаций, так всякое искусство, выходя за рамки собственного архаического политеса, находит для себя, бесконечно возможные конструкции и формы, и вступает в ту сферу, где полная неудержимая ничем, свобода, превращает, в конце концов, в хаос это искусство. И тем самым уничтожает главные консоли созерцания, в которых именно ограниченность выступает тем основанием, порядок которого, определяет суть и существенную модель всякого творческого продуцирования. Да, бесспорно. Не развивающееся искусство - мертво, но ничем не ограниченное - пусто…
             Рассудок, завладевающий сознанием, и подминающий под себя, всё идеально-созерцательное, и сакрально-глубинное, неминуемо превращает мир - в «логическое царство», в котором риторика, очевидная обоснованность, вылившаяся впоследствии, в эту самую Диалектику, делает всю нашу действительность последовательно-закономерной, и математически выверенной, а значит, - простой. И всё это, льстит нашему рассудку, и вызывает ложное чувство власти над миром, и жизнью. Ибо власть эта - иллюзорна, и, по сути, отрицательна. Ведь она расслабляет, а порой и рудементирует все иные «ганглии» нашего сознания, и тем самым монотезирует мир, и действительность, превращая его в плоскость, с одинаково направленными векторами.
            Но, ты не забывай Висталь, что рациональная философия, только начала своё поступательное движение, она находится пока, в колыбели, и требовать от неё зрелости - смешно. Всякая пантемида, на заре своей юности, всегда наивна, и недалёка. И «Греческий Симпозион» - не исключение, он только строится, и во что выстроиться, не знает никто. Формы философской мысли действительно безграничны. И можно сказать, что, сколько людей, встающих на путь философствования, столько и форм философствования. Каждый человек мыслит в строго необходимой для него, концепции, которая зависит, как от его сакрального глубинного устройства, так и от того влияния, которое имело место для него, с детства, и юности. Куда были направлены его векторы мышления, туда и смотрит мыслитель, на протяжении всей своей жизни. И только редчайшие единицы, разворачивают свои воззрения в моменты собственного созревания, и выбирают иной путь для своего мышления. Такова, по сути, Гениальность. Здесь ничего, ни добавить, ни убавить…
             Что же касается игры разума, то во всяком мышлении, или полемике, какого плана она бы не была, диалектического, или идеального, рационально-аналитического ли, или художественно-созерцательного, - всё и вся можно причислить к игре, лишь с различными формами внутреннего противостояния, но правила, (как правило), - одни и те же. Противостояние – консенсус – умиротворение, и далее всё сначала. И Диалектика, лишь наиболее простым языком, наиболее наглядно представляет эту повсеместную парадигму. И как раз, в силу своей простоты, как и своей полифонии, доходящей до предельных вершин, опровергающих, в конце концов, самих себя, она воплощает наиболее рафинированную концепцию мышления. Концепцию, в которой слово превалирует над идеальным образом мыслей, и переводит всю многогранную палитру мира, на плоскость скрижалей, отнимая у мироздания его объёмность, и многогранность, но давая осознанность, и понимание...
           Человек, более всего на свете, желает владеть этим миром. И что, как не осознание его, что, как не понимание всех его движений, и соразмерностей, слияний, и расчленений, его закономерностей и условностей, - приводит человека к этому алтарю, на котором разложена, словно жертвенное животное, действительность, и человек, в состоянии делать с ним, что ему угодно. Безусловно, это его желание - главная утопия, и ему, как бы он далеко не заходил в своём познании, как бы не мудрствовал, и не приводил все свои «ганглии сознания» к вершинной согласованности, в которой выплавляется, словно в горниле серебро, Истина, ему не разложить на этом алтаре мир, и не стать для него, настоящим патологоанатомом. Он всегда, лишь будет мнить себя таковым, играя в эти игры разумения, и лишь в этих играх, находить для себя, удовлетворение… 
            Пора спать. Я постелю тебе возле печи. Утро вечера мудренее... Эта поговорка не раз подтверждала себя, на протяжении всей жизни Висталя. Образ мыслей вечера, действительно отличается от утреннего, в котором свежесть, и относительная чистота памяти, позволяет наиболее трезво смотреть на мир.

Зенон Элейский

Висталь не спал, он лишь дремал. И встав рано утром, не стал будить гончара, положил на скамейку две монетки, в благодарность за приют, и отправился в путь. Его Великая интуиция подсказала, куда следует идти. И выйдя на небольшую площадь, он прямиком направился к богатому дому, что стоял в ряду похожих домов, но отличался внешней отделкой, и художественными добавлениями, кричащими о творческой натуре хозяина.
          Подойдя к дому, он постучался. И подождав немного, толкнул дверь. Она была заперта, но через секунду отворилась. На Висталя смотрел молодой араб. Что вам угодно, с некоторым акцентом, сказал он.
         Могу я встретиться с вашим гостем, Зеноном Элейским?
         Я должен доложить хозяину. И прикрыв дверь, удалился. Через несколько минут, дверь распахнулась, и тот же араб предложил войти. Присядьте вон там, под оливковым деревом, хозяин сейчас выйдет. И проводив Висталя, исчез в доме. Висталь как всегда, впал в свои раздумья, и не заметил, сколько времени прошло. Открылась дверь в доме, и на пороге появились двое, невероятно похожих друг на друга, человека. Висталь конечно сразу понял кто из них Зенон Элейский, но, не подав вида, поклонился, и, обратившись к хозяину дома, высказал набор эпитетов, принятых в это историческое время, при подобной встрече. Вы хотели видеть Зенона Элейского, прошу, он перед вами.
          Моё почтение, меня зовут Висталем. Я путник, ищущий настоящих мудрецов по всему свету. Мне приходилось бывать во всех уголках земли, от Азии, до самых западных преторий, и всюду я имел честь говорить с мудрейшими людьми. И смею полагать, что именно поэтому, буду для вас не менее полезным собеседником, чем вы для меня. Ибо в этом мире, не существует чистого воздействия, как только взаимодействие. И всякий, кто ищет мудрости у собеседника, волей-неволей, сам даёт ему нечто подобное.
         Соглашусь с тобой Висталь. Но можешь ли ты, невзирая на свой Великий опыт, быть уверенным в собственной мудрости? Ведь мудрость не самодостаточна, и познаётся, лишь в сравнении. И всякая кажущаяся абсолютной мудрость, встречая на своём пути, более искушённую, становится архаизмом, изжившим себя, и уходит на задний план. Я встречал много мудрецов страдающих абсолютной истинностью, и многих мне удалось излечить. Но никто из них, не был достаточно мудр, чтобы самому оспорить в собственной душе, свою же мудрость. Ибо, это то же самое, что оспорить собственную веру. У человека, под которым перевернулась лодка, и он остался один на один с океаном, шансов, не много. И если поблизости не окажется острова, он обречён. Так разочарованный в собственной убеждённости, теряет под собой почву, и становится слабым, и уязвимым. Но со временем, окрепнув в своей мудрости - против мудрости, он становится способным бежать по волнам, и никакая беда, уже не может его напугать.
         Скажи, Зенон, а ты сам-то дорос до такого вот совершенства? Имеешь ли ты в действительности, такие стержни в своём духе, для которых не страшна никакая коррозия сомнений, и которые ушли своими корнями настолько глубоко, что их не сломит никакой шторм, необходимо возникающий в любой стихии, и прежде всего в стихии разумения.
         Временами мне кажется, что да. Но на самом деле, я так же слаб, как слаба всякая тварь на этой земле, и мне также не чужды разочарования и сомнения. И может быть, именно мне, прежде всего. Ибо только ищущий беспрестанно истину, подвержен самому жесточайшему сомнению на земле! И я осознаю, что именно это сомнение ведёт нас вперёд, и именно это сомнение приведёт всех нас к разрушению всех стержней и консолей, и неминуемому уничтожению. Вера - сохраняет, сомнение – уничтожает... Но такова судьба человека.
          Мудрость, против мудрости, уважаемый Зенон, уводит нас в бесконечную анфиладу противоречия. Ибо дальше, вполне может иметь место мудрость против мудрости против мудрости, и так далее. Если играть в эти игры, можно заиграться настолько, что и само разумение превратится в нечто безграничное, бесформенное, а значит, пустое. Всё, что хочет существовать на этой бренной земле, должно иметь собственные границы. Здесь необходимо должна быть попрана свобода. В противном случае, всё и вся раствориться в безвременье, и безпространственности. Ограниченность, есть залог действительного существования. И стремление к безудержной неограниченной ничем свободе, есть стремление к ничему, - к пустоте и забвению. Только на горизонте между полями свободы, и ограничения, может существовать сущее... Только в противоречии существует познаваемое... Только на грани бытия, и небытия, мир имеет свою реальность…
         Ты не по годам умён, уважаемый Висталь. Но ведь не станешь же ты спорить, что именно критический взгляд на свои умозаключения, порождает наиболее правдивую осмысленность? Что именно сомнение диктует разумности, все ограничения и порядки, в которых должно пребывать сознание, если хочет подойти, насколько возможно ближе, к истине.
          В нашем разуме существуют, условно говоря, две формы разумности. И для каждой из них, есть своя форма истинности. И необходимо их всегда разделять, что многим, редко удаётся. В их разуме всё смешано, и истинность, присущая одной форме разумности, часто орудует на поле другой, будучи здесь – нелегитимной. Я имею в виду, в одном случае, форму разумности, где рассудительность, логика, и их дитя – диалектика, находят свои олицетворения, и свои пути. И противоположном, где угадывание, ежесекундное схватывание момента, озарение, с освящением всех комнат и углов мироздания, что даёт впечатление вдохновенного прозрения, и чувства касания чего-то запредельного.
          Человек находит для себя, наиболее приемлемую форму разумения, и следует ей по жизни, каждым своим днём укрепляя этот путь, выкладывая его камнями, и обеспечивая дренажем. В конце концов, он создаёт новое философское воззрение, и становится уважаемым мудрецом. И если, этот его путь, кажется обывателям наиболее ровным, и ухоженным, наиболее гармоничным, глубоким, и уходящим за горизонт, они следуют вслед за ним, становясь его учениками. Так рождаются проповедники истины. И затем его ученики, уже сами расширяют эту дорогу, создавая на обочинах всевозможную «инфраструктуру». И вот уже, этот путь, превращается в некое связующее все тропинки и перекрёстки воззрений, связывая порой, даже различные народы, с их толкованиями. - «Шёлковые пути» разумности.
           К сожалению, мне надо идти, я благодарю вас, за ёмкую беседу, уважаемый Зенон. И Висталь, прижав руку к груди, и поклонившись отдельно хозяину дома, и Зенону, вышел на улицу, и направился к восточным воротам.
 
Япония

«Камикадзе», «Божественный ветер», - тайфун, потопивший монгольские корабли у побережья острова Такасима, и спасший Японию, от монгольского нашествия. В первый раз в 1274 году около 900 кораблей, во второй в 1281году около 4000 кораблей! Утонуло 100 000 воинов! И Хан Хубилай, решив, что Японию охраняют Боги, более не предпринимал попыток захватить эту обетованную землю.
             В более поздние времена «Камикадзе» будут называть воинов, добровольно жертвующих собой, ради своей родины, ради интересов государства, расположенного на Японских островах. А ещё позднее, в силу расширения своих границ всякого понятия, «Камикадзе» будут называть всякого, кто жертвует собой ради идеи. Что, на самом деле, служило тем лейтмотивом, заставляющим людей отдавать свои жизни, самое дорогое что у них есть, ради мечты лучшей жизни, для их соплеменников? Возвышенный дух самурая, который был когда-то внедрён в разум моральными аспектами становящегося политеса японского общества, нравственные законы, завладевшие умами, и ставшие инстинктами, или глубокие инстинкты социума, вышедшие за свои пределы, и нашедшие свои плагины, на полях разумного основания этого духа? Никто никогда не скажет, чем на самом деле руководствуется «Камикадзе», в своём стремлении пожертвовать собой, ради своего мира, ради, по большому счёту надуманных, и по сути мифических целей. Ибо, в моменты такого самопожертвования, при всей очевидности доминирования разумных консолей, в паритете разума и инстинкта, на земле поступают также, и не имеющие такого разумения, твари. К примеру муравьи, в моменты опасности для своего социума, гасят пламя своими телами, дабы спасти муравейник. А это, очевидно, сила - именно инстинкта.
         Задумайтесь, сколько раз за день, в разуме вашем, вы сталкиваетесь, как с хаосом пустоты, так с возвышающими вашу душу, гармонично сформированными действительностью, мыслями. Впоследствии, в результате собственного становления и выстраивающимися в алгоритмы воззрения, умозаключениями, ваши мысли, словно из хаоса зыбучих песков, постепенно формируются в «архиструктурные астральные шедевры», - в «живые гармоничные сути трансцендентального мира», где бок о бок живут нимфы запредельного бытия, сверхтонкие и сверх агрессивные создания жизни – ваши фантазии.
          Это проявление в вашем разуме, есть некое спроецированное на ваше сознание, общемировое олицетворение борьбы глобальной действительности, с глобальной пустотой. Так остро ощущаемое вашим разумом, оно есть изначальное дуалистическое противоборство сакральных монад мира. Вам не дано, ни осознать, ни почувствовать хаос пустоты. Но вам также не дано ощутить сакральных плагинов самой действительности. И только благодаря этой, ощущаемой каждую минуту, борьбе, и поднимающейся при этом на поверхность пене, вы, в самой глубине своего сердца, лишь подразумеваете о существовании этого хаоса пустоты, и противостоящей ему, идеальной упорядоченной действительности. Ибо, как сама действительность в своей истинной сути, так и хаос пустоты, вам - неведом, у вас нет для этого органов чувств, нет сенсоров, нет «ганглий сознания» которые могли бы непосредственно ощутить, как пустоту, так и сакральную монаду этой действительности, - её идеальную существенность. Вы ощущаете лишь собственные продукты, гармоничные мыслительные конструкции, - их продуцирующие разумом возникновения, становления, и развития. И только постоянный шум в ушах, непреодолимое чувство страха, и ощущение безостановочной вечной битвы, - борьбы на всех уровнях воспринимаемого вами в дуалистическом полимере мироздания, говорит вам о существовании того хаоса, как некоего противоположного полюса идеальной действительности, синтез которых, является фундаментом всемирному бытию.
           Висталь, выйдя из, никак не ощущаемого небытия, ощутил всю полноту действительности. Он лежал на берегу океана головой к суше. Его ноги периодически омывала приливная волна, с характерным звуком перекатывая гальку. Было впечатление, что он, будучи на корабле, потерпел крушение в шторм, и его, в бессознательном состоянии выбросило на берег. Может так оно и было, на самом деле, кто знает. Кто может поручиться за достоверность собственной памяти.
           Он, как это по большей части бывало, знал, где он находится. Это были острова древней Японии. Время провозглашения и утверждения морального кодекса самураев – «бусидо», и кровопролитных сражений между "Сёгунами". Эта страна имеет свой неповторимый характер. Этот характер, в силу ли изолированности островов, или особой природы, оказавшей влияние на ментальность его жителей, настолько отличался от характеров всего остального мира древности, что человек того времени, волей случая попавший на эти обетованные берега, мог испытывать чувство инопланетного пребывания в окружении гуманоидов, лишь отдалённо приверженных обычному человеческому образу жизни.
           Висталь по опыту знал, что где-то рядом, должен был находиться населённый пункт. Он бывал во всех пустынях земли, как песчаных, так и океанических, и снежных, но ещё никогда, после отстранённости, не оказывался в бескрайней пустыне, где на сотни километров, не было ни одной человеческой души. В его голове вертелось одно название: Город «Эдо» – древний культурный центр Японии. Интуиция подсказала ему направление, в котором ему следовало двигаться. Он встал, стряхнул с себя водоросли, и двинулся по направлению к большой скале, нависающей над морем. Под её уступом виднелся небольшой проход.

Парагонь

Преодолев расстояние с полмили, он прошёл под сводами скалы, и за ней, его взору открылся широкий берег, покрытый мелким песком. У леса, метрах в ста от берега, стояли рыбацкие домики, а на берегу располагались несколько небольших лодок. Даже рыбаки, в сути своей одинаковые во всём остальном мире, здесь отличались своим бытом. Всё у них было разложено по полкам в таком порядке, словно ты имел дело не с рыбаками, а находился в хирургическом кабинете двадцать первого столетия. И вся размеренная жизнь этих людей, проходила в строго регламентированном порядке, за редкими исключениями. Эти, и ряд других черт Японца, будут развиваться в последующем, и обеспечат ему выживание в моменты кризисов, и невероятное процветание в моменты благоприятных стечений обстоятельств.
            Подойдя к домику, Висталь увидел человека, растягивающего бредень. Добрый день! Крикнул он издалека, чтобы ни напугать рыбака. День добрый, ответил старик, и жестом пригласил в дом. Мы всегда рады гостям, откуда они бы не прибыли. Ты, как видно, издалека, но твой японский - безупречен. Мои внуки никогда не видели лиц Европейцев, и ты можешь напугать их. Хотя и взрослые люди, прожив на этих островах по тридцать лет, так же не встречали людей с другого берега. Я же, в молодости встречался с одним. Его лик был невероятно безупречен и красив, - красив до ужаса! Его черты лица, и фигура были абсолютно совершенны, и уже этим вызывали недоверие и опаску. Ибо абсолютное совершенство, в каком виде бы оно нам не представлялось, действует на нас почти также, как и всё «безобразное», - пугающе… Ибо порождает сомнение, и наталкивает на мысль, о принадлежности его, к какому-то иному миру. Ведь, в нашем мире, абсолютное совершенство -невозможно, и поэтому претит самой жизненности. Мы должны находить во всём какой-нибудь изъян, тогда это становится родным, чем-то близким нашему духу. Помимо всего прочего, того человека, которого я встретил здесь много лет назад, трудно было отнести к какому-либо полу, и это ещё больше вызывало недоверие. Вот и твои черты лица, как будто бы также безупречны. Но у меня твой облик вызывает скорее расположение. Что привело тебя сюда?
           Я странник, ищущий на земле то, что когда-то потеряли Боги. Я прошёл почти по всем континентам, я прошил время, но так и не встретил на земле истинной цели, - цели, ради которой можно было бы пожертвовать всем. Я иду по краю земли, по берегу моря жизни, и переворачиваю встречающиеся на моём пути камни, ища под ними то, что наконец успокоит мою душу. Но каждый раз цель, обнаруженная мною под очередным камнем, убегала подобно крабу в море, и тонула в безграничном океане судьбы, будучи слишком маленькой для моего стремления, с его безграничной чашей проведения.
          Ты ищешь чего-то запредельного, а между тем, всё самое дорогое и поистине ценное для человека - в простом и повседневном. Самое ценное не прячется под камнями, оно всегда снаружи. Проблема в том, что то, что снаружи, для твоего взора очень быстро превращается в мелкость и пошлость, и уже не интересует тебя.
          Так они беседовали в ветхой лачуге, увлечённые разговором и своими мыслями, и не заметили, как вдруг с севера подул холодный ветер, небо потемнело, и на море появились белые барашки. Воздух наполнился каким-то сверх густым озоном, и всё вокруг стало отдавать синевой. Старик, мельком оглядевшись, остановился на полуслове, и вдруг заволновался. Нечто подобное я уже когда-то давно видел. Висталь вышел из домика и, посмотрев по сторонам, увидел вдалеке чернеющую фигуру.
           По пустынному берегу, закутанный в чёрное покрывало, к рыбацким домикам шёл человек. Где-то рядом прогремел гром, надвигалась гроза. Необычное поведение природы, подумал Висталь, что-то давненько не видел я такую быструю смену погоды. Висталь отвернулся от фигуры на секунду, и когда повернулся к ней вновь, обнаружил, что фигура приблизилась за эту секунду, мили на полторы, оказавшись почти в ста метрах от домика. Да, пожалуй, это Он, в этом нет никаких сомнений. Старик стоял сзади и бурчал что-то невнятное, Висталь лишь разобрал несколько слов, что это тот самый человек, которого он встретил сорок лет назад на этом берегу. Что он помнит эту встречу, словно это было вчера, и его губы тряслись от страха. Он сам не понимал, чего он боится. Он ещё не мог осознать того, что этот таинственный человек, за сорок лет совсем не изменился. Кто ты? Спросил Висталь, с металлом в голосе.
       Ты сделал вид, что не узнал меня. А между тем, встречались прежде часто мы. Я Парогонь. Ты что, забыл меня? Ты вычеркнул меня из собственного бытия, и тем расслабившись, спокойно бдишь в своих скитаниях по свету. Тебя приручило благоденствие, отсутствие больших и малых катаклизмов, в праздной и беспечной жизни, что ведёшь последнее ты время. Так я пришёл напомнить о себе…
      Да, я узнал тебя великий враг всего мирского, соперник доброму и повелитель скверны, ты вновь пришёл на землю, чтобы провозгласить здесь собственное ремесло?
      Да. Я Демон предзнаменования, по сути, демон зла. Но я отсюда никогда не уходил, и сделал больше я для жизни, чем вместе взятое всё ваше Херувимово племя! Пока на поле мира, Вы невмешательством постились, я миром правил, и на этом поприще, как видно невооруженным глазом, преуспел немало. Вы добротой своей всегда кичились, но если бы не я, то жизни вовсе бы не существовало! Кто заставляет, всё живое быть на свете, стремиться и преодолевать, стегая плетью страха, и провоцируя секунду каждую к борьбе? Кто цели всем даёт, и общим положением дел, здесь каждого идущего по жизни убеждает, что может лишь на собственные силы он вести расчёт? Лишь деградированный, ослабевший и наивный разум, поручит пальму жизни, - доброте, и всем её вассалам! На зле, словно на монолитном нерушимом и незыблемом фундаменте, мир весь стоит… И если зло, как таковое, когда-нибудь, кому-нибудь удастся истребить, истреблена тем будет здесь, сама природа! И мир весь следом, неминуемо провалится с уступа, - в бездну преисподней...
          Попробуйте задуматься вы глубже. Ведь если вдруг удастся здесь изъять, те, самые явные, и простые формы зла, как, к примеру, поедание особей одних, - другими, на всех бесчисленных уступах миробытия, и жизнь сама от голода и разочарования, от тлеющей таски, и жалости к себе самой – погибнет! Ведь это же один из коррелятов жизни! И по совместительству, очевидно, олицетворение зла… Попробуй запретить, вот этому полу глухому старику, охотится на живность разную, ловить своими сетями в заливе рыбу, которую они затем со всей семьёй, с таким блаженством поедают. Попробуй не давать быку источник силы, - красивый нежный клевер, что так радует эстету глаз, и запахом дурманит разум всякому поэту.
          Я называю инфантильностью ту доброту, что вы так искренне провозглашаете в миру! Но дело даже и не в этом, но в том, что люди часто называют добротой то, что к добру уж вовсе не имеет никакого отношения. Что здесь от Дьявола, а что от Бога? И где здесь Истина, не разберут уж даже Боги! - Что говорить о смертном человеке? Нет Истины на матушке земле, ни в безусловном, нет и в спорном...
          С тобой готов я всё же спорить. Своими тонкими невидимыми нитями добра, мы держим мир в том равновесии, что позволяет жизни развиваться...
         Ты не соперник мне, и спора между нами быть не может, - ты знаешь. Ибо лишь человек в иллюзиях своих купаясь, полагает, что в мире борется добро со злом. Но мы то, с тобой знаем, что борется всегда зло - с другим злом, а люди инкрустируют одного из них, сверкающим камнями возвышенного, и наделяют ореолом благородства, и определяют с лёгкостью из слабоумия, к добру, со своей плоской инфантильной точки зрения, и чаще заинтересованно столь глубоко, по сути, меркантильно и корыстно…
           Мои соперники, такие же как я, они все также демоны от зла. У каждого из нас, своё воззрение на мир, и положение вещей. Мы боремся друг с другом. Добру же чистому, я быть врагом - не полномочен. Нам, по большому счёту, нечего делить, ведь наши вотчины на разных континентах, - мы полюса, меж нами спорных нет земель, и интересы наши, на бескрайнем теле бытия, не пересекаются по жизни никогда… И только слабые, недальновидные людишки полагают, что мы, - Демоны предзнаменования, с добром воюем. По меньшей мере, это было бы смешно. Всё это, - человеческой иллюзии продукт. Как зло могло бы воевать, не чувствуя к себе достойного сопротивления?
         Добро же, в гипертрофированной чистоте своей, не должно даже отражать удары, что говорить о нанесении вреда. Ведь стоит только раз ему вред нанести кому угодно, неважно под каким предлогом, под флагом благородного покрова, иль опираясь на костыль справедливости, и оно тут же во зло перевоплощается, - ряд, пополняя наш. Мотивы же, природе вовсе здесь не интересны, она лишь знает действие, - мотив придуман человеком для оправдания, иль поругания встречающихся действий, и мотивов. Как ещё глуп сам человек в своём рациональном, и как мелок в идеальном! Природа смотрит на те игры, - с умилением…
          Ты ищешь цель? Ты сам не знаешь, что желаешь ты найти. Для тебя цель жизни - так мала, что ты её, всерьёз не ценишь, и даже полно - не воспринимаешь. Ты хочешь для неё найти венец, как нечто более величественное, и ценное по-настоящему, в твоём инфанта-представлении. Но что величественнее может быть, и что важнее, пред самой той благодатной жизнью, что в колыбели собственной, действительность качает? И хотя я, в отличие от тебя, не расположен спорить, но всё же выскажу тебе всё то, что я по этому вопросу мыслю.
          Скажи божественный Висталь, что стоило б тебе услугу оказать любимому тобою человеку, и сделать так, чтобы друзьями люди были на земле, и не искали постоянно, войны друг с другом. Ведь у человека, и без того достаточно врагов. Но никогда ты не пойдёшь на это. Ведь в глубине сакральной сердца своего, ты также знаешь, что борьба безостановочная эта, важна здесь также, как нескончаемое противостояние солнца и земли, как их непримиримое противоборство, что в синтезе своём, поистине Великом, здесь на земле рождает жизнь саму. И в сокровенной своей сути, в глубинах разумения своего, что так безмолвно спрятано на дне котла души, ты всё ж подозреваешь о той необходимости, и невозможности для упразднения здесь, всё обнимающей войны. Ведь ты способен, как и я, смотреть достаточно глубоко, и в глубине сакральной, ока, познанием своим, не уступаешь мне. Но ты, захваченный мотивом страстным счастья, стараешься остаться преданным своей дороге, и не желаешь замечать, не только очевидных мировых вещей, но и глубин своего собственного духа. И смотришь ты намеренно, в другую сторону. Поля твои, словно наделы великого духовного воззрения, и созерцания мысли, здесь пашутся, и сеяться другим зерном, и ты, на самом деле, мало хочешь знать, о тех сакральных и незыблемых истоках жизни. Но и тебе, не отвернутся от исторических скрижалей, что фактами богаты чрезмерно, противостояния и борьбы…
         Человек, совершенно не желая осознать того, всегда здесь ищет для себя достойного врага, в сакральном смысле точно также, как ищет всюду для себя, достойного по жизни друга. Ведь в собственных глубинах подсознания, он чувствует, что в первую очередь, он учится у своего врага, и только лишь потом у своего сердечного по жизни друга.
          Но неужели вечно человеку воевать?! И он не вправе здесь достигнуть благоденствия? Всему конец необходимо наступает. И всякая глобальная война, как всякая локальная, должна свой здесь найти конец.
         Да. Ты безмерно прав. Всему, что на земле растёт, своё отчерчено по жизни время. Войне, победе, жизни, - смерти… И многим предначертано, другими поедание, иль истребление врагами племя всякого, что ослабеет в беспрерывных на земле, боях. Но благоденствие, о коем ты мечтаешь, словно дитя, что романтизмом переполненной души, - не существует в этом бренном мире. И не мечтай! Мир этот - должен кончиться плачевно… Трагедия - его не сбрасываемый крест. Концам, не суждено быть благостными, ни в мелком, ни в глобальном. Что же касается судьбы здесь, человека, - он сам себя убьёт, и механизм уже запущен, тебе известно это… Его развитие, здесь выбрало не ту дорогу, и он уже подходит к тупику, коллапс - не за горами…. Он обречён на смерть, и самое коварное забвение. И дело даже не в пути, что выбрал он себе, он лишь его чуть более коротким сделал. Но даже если б он и выбрал для себя иную нитку столбовой дороги, он лишь продлил бы несколько свой путь, и вышел всё равно, к обрыву пропасти, что ждёт его всегда за горизонтом. Он словно бык, что на закладе. И он обрёк себя на это в тот момент, когда родился. Ибо то, что появилось, - исчезнуть здесь должно необходимо. И эта истина банальная до слёз, в своей фатальности во веки вечном - неизменна.… Здесь исключений нет. И нет его для бытия, и для всего действительного мира! Который был рождён в сношении «порочном», Солнца и Земли. Нет даже для Вселенной всей надежды, и суждено ей также растворится, - погибнуть на закате своих лет, уйти в небытие, и стать навечно пустотой – своею изначальной формой...
         Читатель! Обращаюсь я сейчас к тебе. Чувствуешь ли, как ты, вдруг проявлять здесь стал, всё больший интерес, как только я, - наместник зла, на сцене появился? Как только я, то тут, то там, вдруг возникаю в горизонте, маятник твоего интереса всегда отклоняется ко мне, - нет, не к Божественному Херувиму. Немного знаю я тебя, читатель… Вы, люди, в большинстве своём, в своих намерениях по жизни бытовых, - так одинаковы. И это вполне закономерно, ведь каждый из вас - суть колыбель единого «пантеоорганизма». Вам большей частью, скучен Херувим, с его белыми, шёлковыми, и благоухающими крыльями. Вас больше заинтересуют, пронизанные жёсткостью, чернеющие крылья, с большими острыми когтями на концах!
           Вы полагаете, что среди вас, есть совершенства, и есть ничтожества, есть благородство, и есть подлость, есть сила возвышенности, и слабость порока… Но в ваших суждениях относительно самих себя, нет и капли объективности, вы не бываете честны перед самим собой. Вы считаете одного, грубым пошлым негодяем, а другого интеллигентным возвышенным господином. На самом деле, как правило, один лишь машет дубиной, и тяжёлым мечом, и строит свою жизнь просто, однозначно и пошло, а другой, - заточив эту дубину поострее, пишет, усложняет, и модифицирует всё на свой лад, и орудует своим пером, словно тонкой шпагой. И считает себя, на этом только основании, возвышенным и совершенным. Вы, в большинстве своём, так одинаково пошлы в своих намерениях, в своих стремлениях, и верах. Вы утверждаете, что верите, - что вы готовы защищать эту свою веру! Но на самом деле, вы, - каждый из вас, готов защищать лишь поверхностные пошлые воззрения, и в большинстве своём, даже не свои. Вы называете Верой то, что в сути своей, является лишь плагиатом, - мульти тиражированным убеждением доминирующей касты, ну а по сути, конъюнктурой стадного инстинкта. И даже истинно верующие среди вас, в душе своей, имеют лишь «прочные замки» внедрённых и закрепившихся убеждений, а по большому счёту, недоразумений и заблуждений, и не более того. И хотя эти «замки» возвышаются над всеобщим хламом плоских и никчёмных мыслей обывателей из черни, они лишь суть более слаженные, выверенные, и тем крепкие, но всё же – заблуждения... Их флигеля, выходя в астрал над облаками, паря как будто бы над «помойкой общих мнений», имеют всё ж таки, один с «помойкой» той, фундамент.
           Скажи Божественный Висталь, ты сам-то веришь, что добро, как таковое, могло бы благоденствовать, или хотя бы существовать без зла, и всех его наделов и пенатов?
          Твои воззрения и положения на мир, известны, Парагонь. Ведь всякий видит в мире то, что хочет в нём увидеть. Ибо плоскость мира всегда такова, какую точку зрения ты примешь, откуда будешь ты смотреть на эту плоскость, и перспектива все, здесь будет соответствовать тому. И жизни вкус, зависит от ингредиентов, что замешаешь сам ты, в своём рассудочном котле. – Здесь повар каждый сам себе, всю жизнь готовит для себя похлёбку… И истинной картины мира, - просто нет, как нет на свете блюда, что было бы лекалом, образцом, и абсолютный вкус имело, для каждого, и в каждом находило своего гурмана. И всякая Картина мира, необходимо нуждается в авторе, - в художнике, с его неповторимым фокусом воззрения, и осмысления. И мир действительный, здесь подразумевает всей своей культурой, - замысел художественный. Да, только лишь - подразумевает.
           Я много видел на своём веку людей, поистине высоких, в них доброта была без всякой червоточины, и лицемерия не видел я, во взгляде их. Ты знаешь, я способен видеть за десятком покрывал... И тот из них, кто «огненной гиены» грудь пронзал своим копьём, спасая сотни жизней, и тот, кто дряхлое, изжившее, гнилое, что угнетает всё рождённое в бою, что заставляет с содроганием и жалостью смотреть на мир, - сметал не дрогнувшей рукой, с полей и вотчин жизни, - того, что ты, как и всякий обыватель мира вслед за тобой, так склонен относить ко злу, что должно быть, по мнению истреблено.
            Да…, ты способен более чем я, внимание толпы к себе подчас привлечь, и всё же без меня, твои поля наскучат быстро. Весь твой надменный рафинированный слог, конечно, вызывает уважение. В нём истина сквозит, но видно истина, как, впрочем, и конечно ложь, на свете не одна, не абсолютна, и не однозначна…
            Я бы просил вас об одном, Божественный Висталь, всё ваше «племя доброты», чтоб вы не лгали людям о сущности действительной, построенного Богом Мира. Что, дескать, Мир на добром весь стоит, и доброта в нём, непременно победит... Ведь все вы знаете, что в Мире, в конце концов, бесспорно, победит «Вселенский хаос». Что за пределом жизни нет ни Ада, ни, тем более и Рая. Что есть лишь пустота, забвение и безмятежность…
            Но как тогда, прикажешь жить ты человеку? Как мог бы он существовать, и век свой коротать, без собственных иллюзии, - без капельки надежды? Где б черпал силы он? Ведь «хаос» высосал бы из него до капельки последней, душу, - в мгновении ока! Его, - иллюзия одна лишь держит в этом мире...
           Ты правду дай ему осмыслить, он достоин знать её! А уж потом посмотрим, что с ним будет. Вспомни, когда встречались мы с тобой последний раз в джунглях Амазонии, в «Тенотчеслане», на окраине «Тиотиоакана», и нашим собеседником был Пакаль, - царь «Полемке», великий правитель Майя, ты убеждал тогда его, в разумности и доброте. Но он не понимал тебя. Ему казалось, что ты бредишь! Как можно относиться с снисхождением и толерантностью к врагам, что жаждут истребить тебя? Мир не живёт твоею добротой, в нём есть лишь относительность все проявляющейся силы. Есть зло одно, и зло сильнее, есть слаженность и гармоничность, и есть бессвязность и хаотичность…. Есть пошлость, есть возвышенность, есть грубое невежество, и тонкость духа... Ты правду дай ему осмыслить! Не напускай тумана благодати, не опрощай, не умиляй оскала жизни, цветами радостей сих мимолётных! Ведь радость вянет словно лютик, что сорван «доброю» рукою. Когда б на свете было всё и вся по жизни справедливо, и если б жизнь была всегда и всюду благодатна, то век её, был краток словно искра…
           Ты между словом проронил, то самое неоднозначное понятие людское, то, что имеет меж людей действительную силу. Являясь призраком, -несуществующим пороком жизни, надуманным костром вселенной, но чувствуемым остро всякой тварью, что обладает разумом своим. Несправедливость, - вот что будто бы несёт в себе, и порождает всякое на свете зло. Она, словно туманом сизым обволакивает разум, погружённый в болота собственных амбиций. И тот туман, сублимируясь в энергию и накапливаясь в жилах человеческих, как электричества статического суть, дойдя до кризиса, должно в эфир разряд свой дать. И только кризис этот, от пика собственного отдалённость, или приближенность к сему, определяет поведение человека.
          Чем больше и мощнее «гравитация земли», тем более энергии она накопит. Или, подобно тучам, что собираются на небосклоне мощною темнеющей грозой, дойдя до кризиса, разверзнутся, и молниями гнева будут бить, куда придётся. Так Души человеческие, что копят зла несправедливости заряд, в своих «аккумуляторах», сливаются частенько в плазму, и разряд такого целокупного конгломерата, ужасной катастрофой угрожает… И, кажется, ничто на свете не способно разряжать те души, что скопили, тот разрушительный «положительный заряд». Ну, может, разве что, в какой-то степени, религия способна здесь помочь? Но и она, на самом деле, лишь паллиативными возможностями здесь, располагает, и только вглубь разряды эти загоняет, и страшный разрешения катаклизм, на время лишь отодвигает...
          Но ведь, несправедливость, как таковая, на самом деле, есть заблуждение людское. Она - лишь относительность, лишь мнение субъекта, что думает, что знает будто, как на свете быть должно. И полагает, нет - убеждён, что возмездие ждёт здесь каждого за злодеяния, как и награда ждёт, за добродетель каждого, кто жертвует собой, иль просто, на эгоизм свой наступает. И только в человеческих оценках, построенных на интересе явном, иль латентном, в своих иллюзиях на то, как быть должно, столкнувшись с жёсткою реальностью житейской, несправедливой часто, жизнь всю называют. Необходимую, по сути, фатальную - по всей динамике своей, и объективно безупречную, во всех своих деталях… И это столкновение иллюзии людской, со всей реальностью движений жизни, в своём глубинном естестве, есть - символ, олицетворяющий противоречия тончайших и агрессивных форм материй разумения, с укоренившимися в том же разуме людском, инертными и устоявшимися стеблями воззрений, что с веками стали фундаментальными, как ствол величественного, и векового древа. То есть, по сути, столкновение тонких сил, флюидов высшего сознания, с такими же материями, но окостенелыми, окаменелыми, и огрубевшими, и ставшими – неопровержимыми, а по сути лишь – закоренелыми...
             Ведь всякое воззрение человеческое в мир, есть воплощённое противостояние фундаментальных укоренившихся в сознании иллюзий, и ставших истинами наречёнными, - с тончайшими в сознании флюидами, всего новейшего и агрессивного, всего, что, зародившись жить хотит, - всего того, что называют часто нереальным, - фантазии, с её интуитивными продуктами воззрений. И в этом, - вся незыблемость реальности феноменального воспринимаемого мира. И в этом - истинность его, всё в силу той же, покрытой древности корой, и вырастившей за века в себе, «стальной сердечник», действительности неопровержимой. И всё мифаподобие того, что только что, возникло, что тонко и уязвимо, всё то, что топчется реальности действительной, железным сапогом… Что отвергается легко, ломается, или относится к нестоящей фантазии житейской, и причисляется к тому, что вовсе не имеет права на существование…
          Здесь зло рождается неумолимо, то - суть природного кормила...  Несправедливость есть фантом, - но в то же время, - самая реальная реальность! Она под сводом тучи собирает, и лейтмотивом здесь, для всяческих конфликтов выступает... 
           Но обыватель, что оценить берётся всё и вся, имея лишь апломб и наглость, так склонен смешивать на свете всё и вся, и всяческую низменность, и пошлость, с поверхностной руки своей, к злу причисляет. Равняя всё и вся по мере интереса своего; и заблуждения, и неизбежное движение, и зло во имя жизни, с похотью подонка, стремления великого, и низменного толка, давая лишь поверхностно оценки, (что есть - суть разум), от корней, до самой его, снеженной верхушки, приравнивает, не взирая на мотивы, что спрятаны за ширмой умозаключений.
           Вот, например, «Зло истинное», - зло во имя высших институтов воли, к подлости и меркантильности, ведь отношения вовсе не имеет? Здесь тоже отношение, какое испокон имеет Тигр, к подлому шакалу. Так можно заходить в такие дебри, так далеко, где всё становится – равно! И паука, со смазанными ядом хелицерами, приравнивать к орлу, что в небе гордо и уверенно парит, высматривая жертву, и обрекая пресмыкающееся всякое, на гибель, во имя собственного гордого паренья над полями…
          Ты дай им истину увидеть, не нагоняй тумана на их, и без того уставший дух, а уж потом посмотрим, что со всеми с ними будет. Ты разбуди их, сделай душу их живее, и может быть, проснувшись, часть из них погибнет, от безысходности и скорби безнадёги. Но только так возможно - истинности царство! И только так, здесь чистое добро возможно, без примесей обмана пошлых интересов, завуалированных благородной краской ложных замков.
         Тебе легко так рассуждать, ведь это дети не твои, и дух порочный твой, судьбою их, на самом деле не болит...
         Что знаешь ты о том! Как дух способен, истязать своего собственного господина! Ты боль не знаешь истинную, - лишь его фантом! Коли была б тебе известна, хоть крошка той великой боли, что мне пришлось на свете испытать, не говорил бы ты, с такой надменною гримасой, не рассуждал бы о своих и человеческих стенаниях!
           Ну да хватит! Мы переходим уж, на личности, и уже спорить начинаем о том, в чём спора быть не может... У каждого из нас, свои истоки и пенаты истины, и, правда здесь у каждого - своя, её оспорить или утвердить, здесь не под силу никаким арбитрам! И уж тем более, и нам с тобой, договориться до консенсуса любого, - не дано. Я здесь лишь для того, чтобы кристаллы правды собственной, от патоки очистив, «ковёр» соткать из нитей зла, и добродетели, и инкрустировать кристаллами своей жестокой правды, и расстелить перед людьми, его блестящий палантин…. Всё для того, чтобы они могли, его вблизи весь рассмотреть, оценить, и навсегда запомнить. И может быть, когда соткать по копии его, и в каждом доме положить, чтоб пятки каждый заходящий, обжигал, о тот «горячий холод», что веет от «ковра» того, - его жестокого, но истинной пропитанного, ворса.
           Я вижу, Парагонь, ты также в глубине своей, обманываешь сам себя, в своих же сокровенных целях. Ты также здесь наивен, как был наивен Бог, когда надумал создавать людей, для целей собственных, и полагал, что будут они вечность всю послушны, не станут делать глупостей, не будут ошибаться, и будут радовать отца, до самой его смерти. Ты также полон иллюзорных представлений, как бог, и наивен также, как смертный всякий! Какую истину ты хочешь, так поведать миру? Кому нужна она? Да даже если будет она, трижды очевидна, её не примет человек, и убежит от боли, что жало её острое, ему здесь будет причинять. Ты застели «коврами истины» хоть все дома, и человек наденет на ноги бахилы! Ты также, не имеешь представление о человеке, как не имел его и Бог!
          Но я не стану переубеждать тебя, ты можешь заниматься своим делом. Мне же пора, я слишком задержался здесь. Прощай, Великий Парагонь… Прощай Висталь... Встретимся, быть может, в «Благоухающих полях»? Не вправе отказать тебе, на этом свете всё решает случай, Парагонь...
           И, посадив на лавку, оглохшего окончательно старика, онемевшего, и белого как снег, Висталь, повернувшись к Парагоню, сделал непонятный жест, известный только ему и собеседнику, и молча, зашагал по песчаному берегу. Его широкую белую рубаху раздувал ветер. Его возбуждённый разум, метал молнии мыслей, которые сталкиваясь в его голове, вызывали бурю, которая поглощала собой, все тонкие переживания его сердца...

Храм

Пройдя несколько миль, он увидел распадок с пологим ущельем, выходящим на относительную равнину острова. Свернув на северо-запад, Висталь пошел ускоренным шагом по плоскогорью, преодолевая небольшие сопки, смотря вдаль, и постепенно приводя свою душу, к равновесию.  Последнее время, ему было суждено часто испытывать подобные душевные катаклизмы. И эти спонтанные стрессы, приводя весь организм к возмущению, будили все уснувшие рецепторы духа и тела, взывая к бодрствованию, все «спящие ганглии» его сознания. Физиология всякого духа такова, что если мощному стрессу, словно мощному урагану, не удалось разрушить, так сказать, критической массы души и тела, то возрождение, давало небывалый всплеск сил, невероятное чувство жизни, в котором все ощущения обновлялись, и сами собой появлялись новые чувства. И сам мир, вслед за этим, становился в разы шире, разноцветнее, и разнообразнее…
         Терракотовые крыши, появившиеся вдалеке над густым лесом, своей неповторимой архитектурой, также провоцировали в душе Висталя небывалые ранее ощущения. Это сложно описать, ибо имеет в себе столь тонкое чувство, столь мимолётное и бестелесное, а главное несравнимое ни с чем, что не позволяет грубым инструментам логоса, и вербальным механизмам, запечатлевать и воспроизводить их. Ведь для того, чтобы что-то описать и понять, мы можем прибегать только к сравнению с уже существующим в нашем разуме, и понятым, - с тем, что осмыслено многими, и несёт собой некий устоявшийся критерий, в виде некоего эталона-понятия. Так мы определяем, к примеру, цвета. Розовый, фиолетовый, голубой и т. д. Только в сравнении с определённым цветком, или другим, уже определённым созерцательным эквивалентом нашего сознания. У самого цвета - нет и быть не может своего собственного критерия. Так нет своего собственного критерия, ни у одного нашего понятия. Только в сравнении, отвержении, или причислении одного к другому, в чистой относительности, мы судим обо всех вещах в этом мире.
        Чувства, которые испытывал в эту минуту Висталь, были похожи на те, что когда-то в детстве благоухающей негой проносились по его молодой и нежной душевной организации. Чувство чего-то родного, с привкусом возвышенной лёгкой эйфории, трепета душевных лепестков, колыхающихся на лёгком ветерке трансцендентных дуновений сердца. Эта безмятежность когда-то выстроенного домика, сливалась в единую метафору стоического бытия, с окружающей инертностью природы, и щемящее чувство ностальгической неги, отдалённо походившей на оргазм, но более тонкое, более незаметное, и не фиксируемое никакими органами чувств сознания, словно великим божественным эфиром, лишь на долю секунды затрагивало, поднимало и отпускало, возвращая в реальность бытия, его душу. И эта реальность, контрастируя с только что испытанным, уже вызывала совершенно противоположные ощущения. Они были похожи на чувства заключённого, или каторжника, с обжигающей реальностью и фатальностью обречения и несвободы, словно окатывающей разум холодной водой, и приводило душу к лёгкому оцепенению.
          Висталь поднялся по пологому склону, и пред ним открылась ещё более живописная картина. Древний Храм из целого ансамбля домиков и строений, между которыми проходили чисто подметённые дорожки, и украшенные цветами, лужайки. Новой, ещё более мощной волной, на его сердце нахлынули ностальгические воспоминания прошлого, и будущего, сливающиеся благодаря этой картине, в какой-то синтез душевного благородства, и возвышенной гордости своего совершенного доброго сердца. Так ощущение собственных способностей к возвышенному чувству, к благородному созерцанию, не тронутому никакими меркантильными, или иными пошлыми низменными флюидами, даёт чувство собственной силы, некоей власти над миром, над всякими возможными обстоятельствами, которые, будь они трижды сильны и непреодолимы, не способны сломить твоё Великое твёрдое сердце…
          Из домика, что возвышался чуть более остальных, вышел монах. Он нёс в руках плоскую широкую чашу. На его челе читалась печать мудрого равновесия. Казалось, такого человека не способна вывести из себя, никакая житейская коллизия. Он олицетворял собой некое божество на земле. Так, проникнутый духом самого возвышенного сознания, человек сам становится чем-то божественным. Заметив Висталя, монах изменил свой курс, и направился прямо к нему.
          Здравствуйте, почтенный! Крикнул Висталь монаху, когда тот подошёл ближе. Могу я немного передохнуть в вашей обители. Я путник, и следую в город «Эдо». Хочу прикоснуться к культурным традициям вашего народа. В жизни нет ничего интереснее, чем познание новой незнакомой культуры. От соприкосновения различных культурных течений, рождается ещё более новая, небывалая «роза». Только различные культуры способны оплодотворять друг друга, и порождать нечто ещё более совершенное. Так различные, а особенно непримиримые стихии мироздания, к примеру, огня и воды, порождают нечто божественное, - жизнь.
          Проходи путник. Можешь сесть на той веранде, я принесу тебе немного рыбы, и чашку риса. И он указал на живописнейший уголок, вызывающий желание остаться здесь навсегда. Дух этой обители равновесия, проявлялся здесь во всём. Каждая мелочь убранства, красноречиво говорила о характере здешних обывателей.
           Через несколько минут монах пришёл с тарелкой, на которой размещались две небольшие деревянные пиалы. В одной был рис, во второй же, нечто радующее своей простотой, очевидно приготовленная особым способом рыба.
            Меня зовут Висталем. Почтеннейший, судя по всему, вас здесь живёт, не так много. Скажите, испытываете ли вы скуку вдали от цивилизации?
            Меня зовут Эйхаро Сайтаку. Ты можешь называть меня Эйхаро Сан. Скука, как правило рождается в развращённой душе. Она - дитя отдохновения от предшествующих чрезмерных раздражений. Наш разум и дух, не знает скуки, ибо никогда не знал излишеств в развлечениях, и не искушён изобилиями внешнего благополучия. Если человеку скучно наедине с собой, то он пуст как бамбук. И ощущая эту пустоту, такой человек каждую минуту жаждет наполнить ее, чем попало, лишь бы не чувствовать эту угнетающую пустотой, таску.
            А как же присущее, как правило всякому мудрецу, чувство одиночества и бренности бытия, от которого явно, или подспудно, бегут все человеческие души? Ведь у каждого умудрённого человека бывают минуты, когда он чувствует себя одиноким, или даже потерянным.
            Конечно, каждый из нас чувствует одиночество. Но оно не вызывает страдания, как у людей, привязанных к цивилизации. Ведь, по большому счёту, человек страдает не от одиночества, как такового, ибо одиночество, на самом деле его судьба, но от одиночества в толпе, среди безликих, проходящих и снующих словно фантомы, людей. Он ощущает это одиночество, не находя своего отражения, в этих тусклых мутных зеркалах. И только иногда, что бывает крайне редко, а у большинства - никогда, столкнувшись с чистым зеркалом, он воспламеняется надеждой, но через некоторое время испытывает разочарование, ибо замечает, что это стоящее пред ним чистое зеркало – невинно кривое. Зеркало, чтобы отражать вашу душу чисто и не искривлено, должно быть абсолютно нейтральным, оно не должно иметь собственного интереса, - ни грубо меркантильной, ни иной тонкой заинтересованности. А среди людей это положение - почти невозможное явление. Чистые, не искривлённые зеркала, можно найти только в горах, в пустыне, или лесу. Здесь человек становится словно сам мир - чистым и бездонным. А мир становиться словно человек – одухотворённым. С каждой каплей дождя, падающей с терракотового навеса, я ощущаю, как мимолётность жизни, так и вечность бытия...
          Вот сейчас, в общении с тобой, я чувствую какой-то взрыв просветления. Будто бы открылись все запечатанные соты моего «улья-сознания», и мёд хлынул из них, затапливая мир, и превращая всё вокруг в ясное поле созерцания! Это просветление возможно только тогда, когда встречаются родственные души, - души с примерно одинаковой и равной по звучанию, палитрой сакральной музыкальной гармонии. Какими-то невидимыми флюидами, эта внутренняя симфония духа передаётся собеседнику, и он, резонируя в ответ, становится сверх своего обычного состояния, иронично-остроумным, глубоким, и проницательным.
          Знаешь Эйхаро Сан, моя душевная гармония создаётся большим оркестром, и потому диапазон её звучания способен охватывать все возможные октавы. Я способен настраиваться, и настраивать собеседника на мелодичность, которой он в глубине своего сердца, сам обладает, но о которой, даже не подозревает. Всё это так тонко, и так не заметно для нашего разума, уважаемый Висталь, так недоступно для его осмысления, что вызывает впечатление собственной мифичности. Как правило, к мифам причисляют всё, что не способен осмыслить человек со средними возможностями, либо зацикленный на разумных рационально-аналитических конструкциях собственного мышления. Ибо законодателем на земле, к какой области не относилось бы законотворчество, принадлежит среднему человеку. Ибо закон, как таковой, есть суть канон для всех, а значит не обеспечивает интересы каждого.
           Да, почтенный Эйхаро Сан, настоящее ощущение и понимание мира принадлежит «интуитивному синтетическому сердцу», обладающему чувствованием, тончайшими ворсинками души и разума, сущностей эфирных пространств и полей бытия. Здесь совершенно невозможно ничего осмыслить «грубыми ганглиями» рационально-аналитического сознания. И для того, чтобы эти «ворсинки» стали функционировать на теле твоей души, необходимо ухаживать и лелеять, взращивать и удобрять этот Сад. Он нуждается в покое, он не терпит суеты. Там, где человек строит «железобетонные джунгли цивилизации», там, где он озабочен наращиванием своего богатства, и поглощён целиком своим ремеслом, там негде расти такому «Саду». Там «ворсинки тонких ощущений» - сглаживаются, превращая поверхность души, в гладкий брезент, очень практичный и функциональный, но с которого скатываются всякие капли, и даже капли фантазии, несущие в себе, самый живой субстрат бытия. То, что можно отнести к единственно произвольному, по-настоящему живому, в этом механическом в своей сути, мире.
           Глубины твоего разума и твоего сердца - по истине бездонны, уважаемый Висталь. И теперь я понимаю причину просветления в себе, и причины остроты созерцания и осмысления, которое я почувствовал в первые минуты разговора с тобой. Ты словно оплодотворил мою душу. Сосуд моей души наполнился собственными соками. И этот водоём стал чистым и прозрачным. Я обнаружил на дне переливающиеся красками и бликами света, самоцветы. Я нашёл нечто новое в своём сердце, нечто сродни кладу. Подобные открытия приводят в трепет весь организм, от самых его низов, до вершин, покрытых снегами. Но такое происходит не часто. Для кого-то раз в жизни, а кому-то не суждено испытать ничего подобного за всю его жизнь. Так рождаются Герои и Гении, и так становятся Великими!
          Благодарю тебя Эйхаро Сан, за пищу для тела, и за живительную влагу для души. Я должен покинуть вашу славную обитель.
          Ты направляешься в Эдо? У меня там есть братья по крови, и братья по духу. Ты мог бы остановиться у любого из них. Тебя примут как почтенного гостя.
           Прими мою благодарность, и прости меня. Я не знаю, куда меня забросит судьба. И если я приму твоё предложение, то обяжу себя, и буду вынужден следовать намеченному пути. Это лишит меня свободы, которой я так дорожу.
           Вряд ли кто-то мог понять тебя лучше, чем я. Ступай, и пусть твоя дорога будет чистой и благословенной.
           И обняв монаха по-отечески, Висталь направился дальше, на северо-запад. Великолепные пейзажи открывались ему, за каждой преодолённой сопкой. Далёкие величественные горы, долины, покрытые густым лесом, с текущими в ущельях реками. Не тронутая цивилизацией природа, - что может быть благодатнее и возвышеннее в этом мире?! Он чувствовал вдохновение. В такие минуты жизнь становится чем-то по-настоящему Великим и желанным. Только этот полёт даёт эйфорию надежды, наполняет дух и тело невероятной силой, наделяя невидимыми крыльями, и придаёт всему вокруг, какое-то великолепие и целомудренность. Так рождаются Херувимы, и так в их душах возникает и становится «Сверхмир». И в эту Великую минуту вдохновения, в душе Висталя родилась песня, и каким-то непостижимым откровением сложилась в гармоничную мозаику звуков и слов.

В далёких уголках востока, в мерном царстве бытия…
В великой неге Безмятежности, природа и земля…
Средь древних скал, в долинах рек, монахи жизнь свою ведут…
Страстей порочных отвергая, косы мудрости плетут…

Здесь предпочтут практичным целям, всё величие красоты…
Здесь мало кажущейся важной, бесконечной суеты….
Здесь человек как мир бездонный, мир же - словно человек….
Здесь век - минута, а минута, - словно бесконечный век…

Здесь дышит разумом и счастьем, всё безмолвие тишины….
И представляется безумием и несчастьем, - крик толпы….
Здесь с терракотовых навесов, капли меряют дождя….
 Как мимолётность нашей жизни, так и вечность бытия….

Рисует кистью дух незримый, образ тайны и судьбы …
Глубин Душевных направляет, жест божественной руки….
Путь бесконечных лабиринтов, словно карты полотно…
И мироздания полноту, лишь только здесь объять дано…

Лежит нетленным фолиантом, словно кодекс бытия…
Свод в переплёте совершенном, дух к гармонии ведя…
Всех нот возможных сочетаний, как в симфонии Богов…
В палитре полной безупречности, законченность стихов…

Текущих струями по венам, бурных рек твоей души…
В озёра чистые впадают с гор, все помыслы твои…
С бездонных кратеров, скорбь дымом, растворится в облаках…
И даже смерть всесильная, здесь остаётся в дураках…

                Растревожен, словно улей, город древний…
                Нет согласия под крышей всей Вселенной …
                Утонула правда, в хаосе жужжаний…
                Захлебнулась, в бренном омуте блужданий…

                Своей гордостью великой, наслаждаясь…
                Своим дьявольским тщеславием упиваясь…
                Выплавляет, словно слитки, дни и ночи…
                Всё скуднее, меньше весом, и короче…

                По лекалам жизнь построив, на планете…
                В свои схемы всё загнав, на белом свете…
                К своей пользе, всё и вся здесь, примеряет…
                По земле, как Царь разумности, шагает….

         Листая страницы великой божественной книги…
         На каждой, глубокого смысла соль, находя…
         На душу надев древнейших законов, вериги…
         За всю одержимость и страсть поколений, платя…

Синто

Преодолев очередную сопку, Висталь увидел невдалеке каменную стену. Она тонула в зарослях, и была видна только её часть, и башня. Подобную картину, он как-то видел на полотне мастера в Китае. Выполненная в восточном стиле, она навевала философские мысли о бытии и жизни. Родство Китая, и Японии, их общие древние корни, подтверждаются стилями живописи, и вообще всем культурным наследием. Образ жизни, щепетильное отношение к мелочам, вдохновенное почитание всяческих ритуалов, свойственны и тем, и другим народам. Их характеры, - безусловно близки. Говоря метафорически, они словно волк, и собака, при всём своём родстве, самые непримиримые враги. Они, словно одинаково заряженные частицы, будут отталкиваться друг от друга, не признавая своего родства, пока не сольются со всем миром, в едином конгломерате. Такова судьба всех родственных, но обретших свой путь, народов.
          Подойдя ближе, Висталь рассмотрел всю грандиозность возникшего пред его взором, сооружения. Это была стена города, с многочисленными сторожевыми башнями. Ворота находились также под неусыпной охраной. Но Висталю, как я упоминал выше, не составляло особого труда преодолеть любые преграды, и убедить всякую охрану в том, что его следует непременно пропустить.
         Преодолев ворота, Висталь вошёл в город. Он знал точно, что был здесь впервые, но ему казалось, что он когда-то давно жил здесь. Всё представлялось таким родным, таким благорасположенным, что сердце его, на секунду погрузилось в какую-то негу. Редко, в эти тёмные века, можно было встретить на земле подобные уголки. Где бы ни ступала его нога, всюду он испытывал чувство враждебности. Наэлектризованным полем напряжённости был окутан мир человека, в эти времена. Смесь запаха крови, вражды, и мести витал по всей земле, охватывая своей атмосферой всё вокруг, и проникая во все уголки планеты. Но, он же, и придавал всему миру чувство настоящей живости, отсутствия затхлости и застойности спящего водоёма, присущего более поздним векам, где в своём благосостоянии мир, расслаблялся, и бурные горные реки жизни, постепенно превращались в стоячие болота, безопасные и уютные, но с обязательным сероводородным запахом «гниющего добра» и пресыщения.
          Подойдя к Синтоистскому храму, Висталь остановился возле святилища, и на минуту задумался. «Философия синто», для которой в большинстве вещей на земле, в том числе неодухотворённых, с европейской точки зрения, предметах, есть своя духовная сущность «Ками» (;), была чем-то вроде восточной интерпретации язычества, но в тоже время, несла в себе неповторимые, и не встречающиеся нигде более, теологические контрасты. Здесь было всё, что так присуще вообще, древнему духу, и в то же время, было нечто, что олицетворяло собой, только Японское мировоззрение. Как оценивать, где искать истоки этого, поистине Великого сочетания в Японской душе, необыкновенной одухотворённости, и невероятной жестокости? Жестокости, прежде всего, к самому себе. Он вновь вспомнил о том повсеместном и необходимом синтезе природного естества, в котором, в каком-то невероятном сочетании находились холод и жара, лёд и пламя, кровь и молоко... Чем сильнее расходились эти полюса, в человеческой душе, тем сильнее, цельнее, и гармоничнее становилась его сердце. И этот парадокс, присущий, кстати сказать, всему живому, был - безупречен, и олицетворял собой неоспоримую монаду всего сущего. И как ни в ком другом, именно в Японце, это великое начало всего сущего, находило своё наиболее явное олицетворение, придавая этому древнему духу, чувство собственной исключительности.
        Благородный Японец живёт своей гордостью. Она есть нечто самое ценное для него. Так его человеческий дух находит своё удовлетворение на самых возвышенных уступах собственного мировоззрения.
         Полюбовавшись внешней безупречной отделкой храма, Висталь не стал заходить внутрь, а обогнув его с западной стороны, направился к центру города. Дух этого древнего мегаполиса сквозил во всём, и возбуждал разум к проникновению. Я хочу познать эту культуру, я хочу слиться с ней и завладеть её тайнами, кричало всё его естество! Владеть. – Один из самых древних мотивов человеческого сознания. Он проявляется во всём, что так или иначе, связано с жизнью и бытием. Этот мотив латентно укрыт во всех достижениях человеческого духа и разума. Самые низменные желания, как и самые возвышенные, в корне своём, питаются соками именно этого архаического мотива.
         Его раздумья прервал громкий крик, доносившийся из архитектурно-аскетического домика. На пороге появился молодой человек, с Катаной у левого бедра, и кинжалом за поясом. Оглядевшись по сторонам, он сделал несколько шагов, и, достав из-за пояса кинжал, сел на колени напротив дома. Посидев так в молчании, несколько минут, он резким движением вытянул пред собой кинжал, и, вонзив его себе в живот, и резким движением вскрыл своё чрево. Кровь хлынула на землю, и человек, заваливаясь набок, рухнул. Из дома выскочила женщина, и с криками подбежала к нему. Навалившись на тело, она горько заплакала.
         Став впервые свидетелем это древнего ритуала, Висталь впал в лёгкое оцепенение. Вся реальность происходящего, с непреодолимой необходимостью и безвозвратностью, окружила его разум. Время замедлилось настолько, что его фатальное движение казалось, перестало быть чем-то идеально равномерным. Секунда уже не была той секундой, что прежде…
         Какая «ганглия сознания» могла так разрастись в разуме Японца, чтобы поставить его отношение к жизни, на такой уровень? Честь, совесть, благородство и презрение к смерти, такие, казалось бы, неоспоримые моральные аспекты души, ради которых человек должен жить и погибать. Чувствовать себя способным преодолевать собственные низменные порывы, чувствовать гордость собственного величия! Так животное становится человеком, и так человек становится царём природы, прежде всего, своей собственной природы. Так дух выходит в астральные области бытия, и начинает повелевать всеми предлагаемыми жизнью, обстоятельствами. Так человек, до того бесправный и слабый, начинает по-настоящему владеть этой жизнью, жизнью собственной и чужой.
         Во всём этом, разум находит свой апофеоз, свою квинтэссенцию и свою самую возвышенную власть. Какой ещё мотив для разума, мог бы быть самым главенствующим? Нет, не стремление к выживанию является главным и подавляющим инстинктом человеческой воли. Но стремление к власти, к удовлетворению собственного произвола, является главенствующей монадой человеческого существа. Животное, поднявшееся над собственными инстинктами настолько, что стало способно сначала к самобичеванию, затем к само линчеванию, и в конце концов, к самоуничтожению. Неужели это и есть конечная цель развития человеческого разума? Неужели он действительно стремится к собственной ликвидации?
          Висталь, преодолев свой случайный ступор, двинулся по ранее выбранному направлению. Он шёл по улицам этого древнего города, и его разумом постепенно завладевала мысль о том, что счастье человека настолько же не однозначно, и также не предсказуемо, как всякое стечение обстоятельств, на этой бренной земле. И если одни находят его в благоденствии и богатстве, то другие в воли, - сильной независимой воли, и в своих душевных возможностях для переживаний.
           Он вдруг вспомнил историю, однажды услышанную им в прошлые посещения этой загадочной и прекрасной страны. Это была история одного Самурая, волей случая, ставшего Ронином. Его преданность своему хозяину не вызывала сомнений даже у недоброжелателей. Но когда судьба его хозяина, по случайности оборвалась, он, пред угрозой стать предметом насмешек и унижений, не стал выполнять древний обряд, и не ушёл вслед за своим хозяином в «страну не гаснущих вулканов». Ибо у него с детства была мечта стать Великим писателем, и вознести до небес в скрижалях, своего Великого хозяина. И вот, когда его мечта повисла на волоске, он сделал единственно правильный выбор, и не стал делать себе «Сэппуку», и не ушёл к другому хозяину. Подумав, прежде всего о том, что его хозяин первым приветствовал бы, его непопулярное решение.
         На свете не было, нет, и никогда не будет ничего однозначного. И всякий поступок всегда несёт в себе, обе стороны морали. И какая из сторон побеждает в его многострадальном сердце, определяет его поведение. Что, на самом деле представляет собой «хороший», и «плохой» человек? Только доминирование сильных сторон его сердца над слабыми, либо наоборот. Ведь всякое зло, на самом деле, является проекцией слабости, а всякое добро – силы. И здесь все правила, и законы социума в котором он живёт, ровным счётом не имеют никакого значения. В каждом человеке, без исключения, где бы он ни проживал, есть как определённое количество «роялей в кустах», так и определённое количество «скелетов в шкафу». Но дело в том, что его статус в обществе, не определяется этими соотношениями, но напротив, определяется чем-то иным, чем-то обобщённо риторическим, чем-то иллюзорным и обманывающим, а именно - показными и фальшивыми домыслами и постулатами, что главенствуют во всяком обществе, в виде закреплённых законов и моральных устоев. А по сути, должен определяться, только соотношением этих внутренних сложившихся паритетов, в которых его личная совесть, так или иначе, всегда следует именно этим соотношением внутреннего контекста его души, и всегда правильно и независимо выводит свой вердикт. И надо отметить, что тонкость и изысканность душевного пантеона, стоит здесь особым бастионом, и определяет все его стремления, чаяния, и запросы.
            Аскетическое убранство быта среднего Японца этого времени, говорило об отношении этих людей к мелочам, и о тонкостях их духа, способного к переживаниям, недоступным для иного социума. Эти люди находили важность там, где иные, просто проходили мимо, не замечая и не останавливаясь. Трепетное отношение к мелочам быта, говорит и о таком же трепетном отношении к мелочам житейским. И как настоящий художник, при создании своего произведения, определяется отношением к деталям, так и по-настоящему возвышенный человек, создающий свою жизнь, определяется именно отношением к житейским мелочам. Нет, не упорядочиванию своей жизни, не уподоблению немецкому конформизму, но более внимательному взгляду, более глубокому и концентрированному. Не поверхностному пробеганию водомерки по глади жизненного озера, но размеренному плытию в лодке, и вглядыванию, через прозрачную воду, в дно озера, в суть вещей, перебирания в пальцах мгновений, более тщательному пережёвыванию собственных тонких ощущений, завязывания узелков на бренной глади время течения, в безостановочном движении «Колеса Иксиона».
           Средний Японец, как известно, видит чуть больше оттенков в цветах спектра, чем средний Европеец. И я не удивлюсь, если узнаю, что он слышит больше отголосков в музыке. Но его тонкость в мироощущении, нисколько не умаляет его природной жёсткости, и грубости в поведении, когда требуется защищать свои интересы перед чужеземцами, или соплеменниками. Такой жестокости по отношению к соплеменникам, впрочем, как и по отношению к себе самому, не знала ни Европа, ни даже Азия. И это, как раз подтверждается тем, что «Сэппуку», как явление, возникло именно здесь. Конечно, самоубийства были и остаются, распространёнными по всей земле. Но самоубийство самоубийству - рознь. Во всех остальных уголках земного шара, самоубийства происходили из слабости, и только здесь из силы…
           Пройдя по главным улицам этого великолепного города, Висталь вышел на окраину, и уже собирался покинуть его, но вдруг почувствовал, как время начало замедлятся. А это значит, что все его внутренние процессы начали ускоряться. Ведь именно на этой разнице основывается сама скорость течения времени. Время не имеет собственных параметров, как только лишь в отношении субъекта и объекта. И вся внешняя стабильность время течения, на самом деле есть олицетворение ощущаемого и оцениваемого контраста внутреннего стабильного движения всех обменов и трансформаций субъекта, созерцающего и оценивающего внешнюю природу бытия, в которой существует свои формы стабильного движения, свои обмены и трансформации. Только разность скоростей эмпирики объекта, и секреторных механизмов субъекта, создаёт и определяет само время течение. Висталь почувствовал лёгкую эйфорию. Он был готов пройти сквозь наслоения веков, и его сердце стало уравновешенным и спокойным.

Китай

На востоке Евразии, из-за величественных гор, вызывающих у всякого глубоко чувствующего созерцателя, блаженную негу единения с миром, поднимался оранжевый диск солнца, заливая своими лучами, живописнейшую долину Великой реки «Хуанхэ». Нетронутая цивилизацией природа, кишела разными тварями, совершенно невероятных форм и расцветок. Всё вокруг щебетало, пестрело, копошилось в фатальном бульоне явления действительности. Висталь, очнувшись от дремоты, ощутил весь контраст этой действительности. Всю безмолвную инертность мира, в лоне которого, словно в огромном котле, кипела безостановочная жизнь природы.
           Он, как всегда, знал где находится, но на этот раз, не вполне. Ибо, не догадывался, - когда. То есть он знал, что, то был древний Китай, но конкретная эпоха, время бытия этой обетованной земли, на этот раз, ему было не известно. Позже он поймёт, что очутился в смутное, и самое жестокое время Великой империи «Цинь». Время революционных переворотов и преобразований, рождающих новые политические формации, на этой многострадальной части суши. Время грандиозных, по своим масштабам строек, в частности «Великой китайской стены», как и не менее величественных захоронений с мавзолеями, превышающими своими масштабами, даже Египетские Пирамиды!
          Во главе всего этого, как всегда, стояло чрезмерное желание одного единственного человека. Первый император Китая, Цинь Ши Хуан Ди, был величайшим императором всех времён, и тираном, каких не видел свет, ни до него, ни после. Он кровью, и невероятной жестокостью объединил основные племена, населявшие эти бескрайние просторы.
           Шёл 210 год до нашей эры. Висталь, стряхнув с себя пыль веков, и выйдя из лачуги крестьянина Цао Чжоу, огляделся по сторонам. Резкий запах непонятного качества, ударил ему в нос. Да…! Если бы люди поздних веков знали, какие запахи окружали людей древности! Здесь нечего делать утончённому обонянию также, как нечего делать изнеженному духу. Казалось, эти запахи могли свалить с ног буйвола, а невероятный натиск житейских коллизий, мог превратить самый сильный организм, в увядающее растение, и самую сильную личность - в инфантильного растерянного подростка.
           Подойдя к колодцу, он обоими руками зачерпнул из кадки воды, и с наслаждение умылся. Что ждёт меня здесь? Найду ли я что-либо новое, невиданное в этом мире? Я чувствую, что пребывание моё здесь и сейчас, будет особенно нелёгким. Эта цивилизация одна из самых необычных, здесь можно обнаружить немало метаморфоз.

Лодочник

В задумчивости, Висталь прошёл через небольшой дворик, и, преодолев невысокую изгородь, тронулся по направлению к восходящему Солнцу. Чтобы попасть в ближайший крупный населённый пункт, ему было необходимо преодолеть реку, и расстояние в несколько десятков миль. Подойдя к берегу реки, он увидел невдалеке лодку, с сидящим в ней человеком, и быстрым шагом направился к нему.
         Как зовут тебя, лодочник? Спросил он человека на чистом мандаринском диалекте. Хуанхэ, ответил старик. Я сын этой реки. Как и все мои предки были детьми её. Это обетованное место, не один век служило нам домом, и мы были счастливы, с грустью на последнем слове, проговорил старик. На твоём челе печать уныния и печали, что беспокоит тебя старик?
         С самых древнейших времён, мы живём на берегах этой Великой реки, ловим рыбу в её мутных водах, и охотимся на всякую живность. Никогда, ни я, ни мои предки, не касались политики, и были счастливы. Но теперь всё изменилось. Теперь все мы стали частью большого государства, и это испортило нам жизнь. Государство делает человека своим рабом. Оно держит его точно также, как человек держит свою скотину. С одной стороны, защищает его от чужих волков, и не даёт драться внутри с «родными волками», с другой, - лишает свободы, загоняя в резервации разнообразной формации, и стрижет, словно с баранов шерсть.
        Но что привело тебя сюда, чужеземец? Что ищешь ты в этих богом забытых краях? Если благоденствия, то ты глубоко ошибся, придя сюда. Благоденствия здесь тебе не найти.
        Я ищу не благоденствия, но осмысления. Ты прав старик, государство никогда не станет чтить интересы своих граждан выше своих собственных интересов. Как бы это не подносилось, и как бы не вуалировалось. Интересы государства, и интересы отдельного гражданина, не могут быть согласными. Их желания, и стремления всегда вразрез друг другу, они, по определению не должны следовать одними направлениями. И согласовать их, всё равно, что согласовать стремления инстинкта, и разума в одной отдельной личности. Здесь возможен лишь паритет. Мечты о справедливом к каждому человеку, государстве, так и останутся мечтами. Такого государства не бывает, оно просто невозможно по своей природе. И если даже, гипотетически, представить себе такое государство, становится очевидным, что оно не просуществует долго. Все грёзы о благостном государстве, в котором превыше всего будут почитаться интересы отдельной личности, всегда будут оставаться лишь грёзами отдельных личностей.
           Когда мы рассуждаем о благах государства, и находим в нём некую заботу, мы всегда лишь уговариваем себя, не замечать некоторые важные детали, некоторые вещи, противоречащие этой заботе. Человек в глубине сердца своего, всегда и всюду тянется к мифам, словно к тарелке с кашей.
          Ты говоришь мудрёными словами, я плохо понимаю тебя. Если тебе надо попасть на другой берег, я готов за небольшую плату переправить тебя туда. Но предупреждаю сразу, ты не найдёшь там ничего, что успокоит твою душу. И усадив Висталя на корму, он оттолкнул лодку от берега.
           Скажи старик, где ты черпаешь причины для собственной гордости? Чем ты кормишь своё тщеславие?
           У моей гордости, и моего тщеславия очень маленький желудок. Ему достаточно нескольких «зёрен риса», чтобы утолить свой голод. У меня двое сыновей, и три дочери. Когда я думаю об этом, моя гордость раздувается, словно пузырь! Когда мне удаётся поймать целую корзину рыбы, я приношу её в свой дом, и моё тщеславие ликует, словно я царь, захвативший все соседние государства! Глубина и высота счастья, не зависит от масштаба положения, она зависит от соразмерности, и способности к удовлетворению тем имеющимся, что даёт тебе судьба. Душу, больную лихорадкой богатства и власти, никогда не удовлетворит всё богатство мира! Ибо её боль всегда пытаются лечить тем, что делает её, ещё более больной. Это, то же самое, что тушить костёр хвойной смолой. Счастье, всегда находится в простых вещах, и довольствуется им только тот, кто не развращён в своём сердце. Чьё созерцание не угнетено, и не забито патокой лживой корысти и тщеславия. Чья душа не отравлена страхом перед бесполезностью собственного существования. Люди падки на богатство, часто из чистого страха. Страха не иметь хлеба и крова над головой, или страха потерять почёт и уважение, страха впасть в немилость пред своей же собственной гордыней. Страхов - бесчисленное множество... И каждый из них, словно хищник в лесу, подстерегает и ловит добычу по своим зубам.
           Вот мы и доплыли. Я никогда так быстро не переплывал реки. Такое чувство, что время сжалось словно губка, и теперь снова приняло своё обычное состояние. Как зовут тебя, путник? От тебя веет какой-то необъяснимой благостью.
           Меня зовут Висталем. Ты, верно, ещё услышишь обо мне. Всего доброго тебе и твоей семье. Я не желаю тебе счастья, потому что вижу, что ты и так счастлив. И даже государственная машина, что огорчает тебя своей наваливающейся мощью, не сможет его у тебя отнять. Человек, чья душа удовлетворяется «мёдом» из собственных ульев, и не нуждается в плодах цивилизации и во внешнем комфорте, будет счастлива в любых условиях. Я прощаюсь с тобой, ибо мы вряд ли когда-нибудь ещё встретимся. И махнув рукой, Висталь зашагал вдоль реки вверх по течению. Пустынность её берегов, приводила его душу в состояние какой-то щемящей, и в тоже время приятной грусти. Некая разновидность боли, причиняющая больше приятной неги, чем страдания, билась в его глубинах. Нечто подобное возникает в сердце, воспламенённом юношеской любовью. Когда страдание этой любовью, вызывает в душе какое-то благоговение и гордость, и человек наравне с этой болью, чувствует в себе всю мощь этой великой Паллады духа!

Сломленный

Висталь не знал, кого ему суждено было встретить на своём пути. Но знал твёрдо, что, как всегда и всюду, встретит море злосчастья, в котором будет тонуть, маленький парусник счастья… Мир не меняется в своей сути, меняются лишь картинки для наблюдателя.
           Следуя по направлению юга-востока, Висталь шёл весь день, и устав, решил прилечь под большое дерево. Нет, он не спал. Ведь его настоящий сон представлял собой несколько иную формацию, и приходил гораздо реже, чем у обычных людей, но длился целую вечность. Он лежал под деревом и размышлял. У него в памяти всплывали картины прошлого и будущего, словно и не было никакого фатального определённого течения времени. Он охватывал своим взором, всё глобальное становление природы и человека. И всё время приходил в своей душе, к одной истине. К той парадоксальной истине, что разрывала его сознание. Эта истина словно наваждение, словно заноза вонзалась в его воспалённый разум. Он вдруг, на какую-то секунду, осознал всю бесцельность жизни, бесполезность всего мирового становления. Он вдруг, со всей ясностью понял, что и становления-то, как такового, по большому счёту, никакого нет! Всё заворачивается в клубок, периодически возвращаясь, и начиная всё сначала. О Боги! Зачем вам нужен этот клубок?!
          За свою короткую жизнь, если твой разум выходит своими векторами за пошлую обыденность, ты стремишься найти как можно больше истин, но в конце концов понимаешь, что все эти истины, лишь суть отражения в разных зеркалах познания, одной и той же общей для всего и вся истины. А ты, в своём заблудившемся разуме, с таким наслаждением пережёвываешь эти раздробленные истины, словно листья коки, дурманя свой мозг иллюзией некоего нового осознания. Ты пытаешься вывести из этих раздробленных истин общий алгоритм, и вдруг понимаешь, что возвращаешься к той истине, что была изначальной матерью для всех этих "детей". Ты ходишь по лабиринту, выстроенному твоим же разумом! И за его пределами - нет, и никогда не было ничего сущностного, ничего действительно реального...
          Эти глубочайшие размышления Висталя, прервал гром. Надвигалась гроза. Он поднялся, опёршись на могучий ствол, и зашагал к повороту реки, за которым виднелась крыша большого дома, покрытая терракотовыми пластинами. Он знал, что ему не составит труда проникнуть в этот дом, и убедить его жителей, в своём благо намерении.
          Подойдя ближе, Висталь остановился. Он заметил некоторую странность в архитектуре дома, не соответствующую общепринятым архитектурным правилам времени и местонахождения этого строения.  Дело в том, что, хотя крыша и была терракотовой, стены были выстроены скорее в европейском стиле, они были из камня, не покрытого штукатуркой. Подойдя к большим воротам из толстенного бамбука, Висталь постучался. Услышав окрик откуда-то сверху, он поднял голову и увидел человека, всем своим видом говорящего, что он воин.
          Я хотел бы видеть хозяина, полу криком выдохнул Висталь. Что тебе надо, спросил воин, и, оглядевшись, исчез за воротами. Через минуту ворота открылись, и воин, с недоверием посмотрев Висталю в глаза, повторил свой вопрос. Но оглядев Висталя с ног до головы, смягчил свой нрав, и, пробурчав неразборчиво фразу, из которой Висталь понял только одно слово – Европеец. Он жестом показал следовать за ним. Подойдя к резным дверям, воин громко крикнул вглубь дома, что к ним прибыл какой-то странный чужеземец. И не дожидаясь ответа, жестом показал Висталю, что он может войти. Висталь громко крикнул приветствие, которое прозвучало как «ни хао». В ответ, из глубины дома, услышал ответное приветствие. Висталь шагнул в дом.
          Внутри, всё было украшено богатыми шёлковыми покрывалами разнообразных ярких расцветок. Посреди большой комнаты, лежал огромных размеров ковёр, вокруг которого располагались подушки. В углу, возле террариума с большим крокодилом, стоял средних лет китаец, в расписном халате, и зачёсанными назад волосами, переходящими в небольшую косичку. Он, не обращая внимания на гостя, внимательно смотрел, как крокодил расправляется с курицей.
         Прошу прощения за то, что нарушаю ваше уединение… Я путник, и проходя мимо вашего дома, не мог не зайти. Не сочтите за наглость, но в чём причина вашего отшельничества? Судя по убранству дома, Вы человек не бедный, хотя колорит вашего жилища, несколько удивляет. Где ты научился говорить без акцента по-мандарински? Судя по твоему внешнему виду, ты варвар, из глубоко тёмной Европы...
          Я говорю на многих языках. Мои многочисленные скитания по миру, позволили мне изучить не только языки, но и нравы многих народов. Так в чём же причина твоего игнорирования благ цивилизации?
          Ты говоришь, благ? Но что стоят все блага этой цивилизации в сравнении с покоем уединения, в слиянии с девственной природой? Что стоят все блага цивилизации, в сравнении с одной единственной возможностью просыпаться утром, под пение птиц? Да и сами по себе блага, о которых ты говоришь, были и будут всегда глубоко сомнительны. Я давно живу здесь, вдали от передряг, войн, и распрей. Когда-то, под моим командованием было более десяти тысяч воинов. И я не знал поражений на полях сражений. Но оказалось, что побеждать на этих полях гораздо легче, чем побеждать на полях своей собственной души. Я десятки раз одерживал победы в многочисленных баталиях, но не смог одержать победы в одном единственном сражении внутри себя, на поле душевного катаклизма. Что стоят страдания всего мира, перед страданием одной единственной души?!
         Ты, верно, испытал глубокое потрясение… И в твоих высказываниях, хоть они и продиктованы невероятной болью, и не имеют в себе должной объективности, но всё же, в них просматривается зерно истинны. Ведь все страдания мира, отражаются в твоей душе, словно в зеркале, и без этого отражения - не существуют. Ты проносишь все эти страдания, через свою душу, и она тяжелеет, наполняясь камнями скорби.
          Ты очень глубоко понимаешь меня путник… Позволь мне рассказать тебе свою историю. Я никогда, и ни с кем не говорил об этом, и во мне выросло квакающее и кричащее выпями, болото. Которое разрастается и захватывает всё новые, и новые пространства моей души. Я уже не в силах бороться с этим. Так слушай же, как человек превращается в скорпиона, убивающего самого себя! Как воин, превращается в непредсказуемое чудовище, рвущее от безысходности, когтями собственные вены!
          Не каждому судьба даёт возможность, отдать свою жизнь, за нечто действительно ценное. Не каждому выпадает шанс закончить свою жизнь, как подобает настоящему человеку, в момент борьбы за нечто возвышенное! Далеко не каждому выпадает случай в жизни, когда стечение обстоятельств, даёт ту возможность, ради которой стоило прожить всю жизнь. Я говорю о той редкой возможности, для настоящего человека, стать, и остаться в памяти потомков, - настоящим героем…
          Но даже, не это важно, но то, что именно смерть за возвышенное, смерть вовремя, и во имя собственной чести, или Великой любви, смерть настоящего сильного духа за Великую цель, является тем философским камнем, о котором многие говорят, но практически никто не понимает о чём речь. И даже тем, кому выпадает такой редкий случай, редко пользуют его, и в силу ли страха, излишней разумности рассудительного мозга, или ещё каких-либо причин, пропускают свою главную возможность, сделать свою жизнь действительно чем-то ценным, и по-настоящему благородным, - чем-то достойным человека. Ибо только то, за что ты поменял, или продал свою жизнь, на самом деле определяет её истинную ценность... Настоящий возвышенный дух, в глубине своего сердца знает, что жизнь, пока она не зачахла, и не одряхлела всеми своими чреслами, необходимо поменять на нечто, по-настоящему ценное и возвышенное, за свою любовь, или честь, - за Великую цель!   
          Так вот, моя история может показаться кому-то пошлой, но на самом деле, её глубинные мотивы и сакральные плагины, составляют главные пенаты нашей жизни. Ведь то, что называют выбором, в действительности несёт в себе крайнюю степень возможного совершенства духа. Человек всегда сам строит свою судьбу, и все обстоятельства его жизни, являются лишь прикладными, и не оказывают того влияния на его судьбу, которое им приписывают.

История

Когда мне было тридцать лет, в наш лагерь, на окраине большого города, прибыл император. В его свите, помимо многочисленной охраны, было много обслуги, как мужчин, так и женщин. Уже тогда, я имел обыкновение записывать свои мысли в скрижали, в силу своего образования, и по мере своих способностей. И вот, как-то сидя поодаль от своих воинов, на камне, я записывал свои размышления, полностью погрузившись в мысли, и не замечая ничего вокруг. Вдруг, я услышал тихий шепот почти у самого уха, и через секунду, вернулся в реальность. Я не заметил, как ко мне подошла одна из дочерей императорского повара. Я не знал, как зовут это совершенное создание, но сразу осознал, что она сама подошла ко мне, и что вокруг не было никого. Я словно дикий зверь, оцепеневший телом и душой, стоял как вкопанный, пред этой совершенной красотой! Уже двадцать лет, я не испытывал ни смущения, ни тем более страха. И хотя моё состояние, на тот момент, не было страхом, но что-то близкое к этому чувству, поработило всё моё сознание. Я не помню, о чём мы с ней говорили, какой-то сизый туман окутал мой разум… Это, скорее всего, были несколько ничего не значащих фраз. Она так же исчезла, как и появилась, вбежав на небольшой холм.
           Я должен признаться, что никогда никого не любил до тридцати лет, и даже не представлял себе, что это такое. Но в этот день, для моей души распахнулась новая потаённая дверь, за которой открывался живописнейший сад. Это был настоящий удар! За много лет, я впервые почувствовал себя ребёнком. Я как будто только что родился! Казалось, мои, до того закрытые глаза, вдруг открылись. Мои, спящие долгие годы в глубине сердца чувства, вдруг проснулись, и я увидел мир в новом, сверкающем свете! Этот свет делал всё вокруг, оранжево голубым... До того чёрно-белая обыденность, засияла разноцветными красками. Но этот же свет, затмевал мой разум, и я также чувствовал это. Я испугался собственного состояния. Я не спал трое суток. Сердце моё, готово было выскочить из груди, и мысли с огромной скоростью проносились в моей голове, не давая успокоится ни на минуту...
          На третий день, я набрался смелости, и пошёл в лагерь императора, в надежде отыскать мою возлюбленную. И подойдя к лагерю, я тут же увидел её, и вновь застыл как соленой столб. Она стояла возле кухни, и будто ждала меня, смотря вдаль, и широко улыбаясь своей лучезарной улыбкой.
          Как зовут тебя? Оправившись от шока, проговорил я.
          Линь Ю, ответила она, и, смущаясь, наклонила голову… Я набрался нахальства, и позвал её прогуляться. И повёл туда, где было поменьше людей. Она, смеясь, и кокетничая, рассказывала мне о своём отце, и своих братьях, а я, затаив дыхание, слушал журчание ручья, льющегося из её горлышка. Убей меня, не помню смысла её слов!
          С тех пор мы часто встречались на закате Солнца. Я уже хотел пойти к её отцу, чтобы серьёзно поговорить. Но в один недобрый день, придя к своему другу, я вдруг узнал, что повар оказался изменником, и по законам светлейшего, казни подвергался не только он сам, но и вся его семья. У них не было выбора. Либо принять легкую смерть, либо, мучительную и долгую, если вдруг вздумают убежать. Моё сердце обливалось кровью, когда я думал об этом. Я готов был пожертвовать всем, что есть у меня, и, конечно же жизнью! Но, что я мог сделать, кому предложить свою жизнь, в обмен на её? Я понимал, что всё это бессмысленно… Я никогда не был трусом, и считал себя сильным человеком. Но в эти часы, я почувствовал, что ослаб настолько, что мог бы быть сражённым десятилетним юнцом. Безысходность подтачивала моё тело и мою душу. Выкрасть свою любимую, мелькало в голове! Но в ту же секунду я понимал, что рискую тем, что в случае ареста, её казнят самой изощрённой казнью.
          Вы, Европейцы, даже не представляете себе, до каких пределов может доходить фантазия на востоке, в стремлении причинить боль. Наши пытки настолько изощрены, что одна мысль о них, вызывает у многих тошноту…
          Я был воином самого могущественного войска. У меня всё ещё находилось в подчинении десять тысяч солдат. Но я ничего не мог сделать. Я столько раз рисковал на поле боя, а здесь рискнуть, не посмел… Один раз, надо было рискнуть всем, и я не смог этого сделать. Червь противоречия выгрыз мою душу. С тех пор я впервые почувствовал себя ничтожным, мелким человечком. – Червяком, на теле неизбежности.
          Через три дня, на рассвете, всех казнили. Я заболел неизлечимой болезнью. Болезнью недоверия к самому себе, и к миру. Недоверия - к самой жизни! Я написал прошение на увольнение, и, оставив своё войско, отправился на север.
         Я полагал, что вылечусь здесь, в уединение, но моя болезнь с годами, только расширила свои поля. На теле моей души, не осталось ни одного живого места. Какой-то мудрец сказал, что время всё лечит. Но видимо, и в этом есть исключения. Моя болезнь только прогрессирует.
         Висталь внимательно слушал, перебирая в руках, лучи веера. Его светлый ум, беспрестанно рисовал картины возможных событий, и все они, так, или иначе заканчивались плохо. Всё, и всегда заканчивается плохо… Мы лишь тешим себя, иллюзией хорошего конца. Но, на самом деле, хороший, благостный конец, это, по самой природе, - нонсенс… Конец не может быть хорошим, по определению.
         Я знаю, что пройдёт ещё несколько лет, и раны на теле его души, всё же затянутся, ибо время действительно лечит. Но его душа, навсегда покроется коростами, защищаясь от подобных катаклизмов. Она станет грубой, словно кора дерева, и не восприимчивой к тонким флюидам чувств жизненности. Сакральная природа тела, и души - практически одинакова. Вопрос здесь, лишь в тонкости, и грубости, сложности, и простоте механизмов, которые оцениваются всегда, лишь по - отношению. И, как для действительности, более важным остаётся всегда не то, что есть эта действительность сама по себе, но то, что мы думаем о ней, как оцениваем её, так для нашего бытия, более важным остаются не поступки, но то, как мы смотрим на них, как их осознаём, и оцениваем...
           Всё, что я хотел бы сказать тебе в успокоение, так это то, что душа твоя по рождению, тонка и возвышена. А такие души, травмируются очень глубоко. И чтобы раны зажили, необходимо более длительное время. Ты сильный, и я знаю, что ты справишься, и с этим. Случай разбудил твоё сердце, но он же, запер его в темницы. Для спящего сердца, всякое затворничество легко. Ибо в силу своего глубокого сна, оно не в состоянии оценивать реальность, по её действительному достоинству, и потому не испытывает страдания. Но пробудившееся ото сна сердце, в навязанном обстоятельствами внутреннем затворничестве, испытывает колоссальные муки!
          Я оставляю тебе единственное, что даёт возможность жить, - надежду. И вот что ещё я хочу сказать тебе. Говорю это только потому, что знаю, что поймёшь и оценишь по достоинству то, что откроет для тебя, моя речь.
          Настоящая любовь, это та любовь, которая не требует ни обладания объектом любви, ни признания, ни восхищения, ни поклонения. Она не знает ни похоти, ни целомудрия. Она свободна от стремлений того, и другого... Такая любовь, крайне редкое явление среди людей, ибо это - Любовь Ангелов. Человек, влюбившись, стремится непременно обладать предметом своей любви, ощутить её руками и губами, он жаждет удовлетворения. Ему недостаточно просто любить, чувствовать счастье обладания самой любовью, счастье испытывать само чувство! Ему непременно нужны более грубые подтверждения внешнего плана, более надёжные доказательства обладания, более ощутимые, а главное, - более фундаментальные атрибуты этого обладания. И пусть они уступают в ценности - всему истинно достойному в любви, всему мимолётному и тонкому, всему сакральному, а значит только твоему, и более ничьему, тому, что невозможно ни украсть, ни отнять, - но зато, они имеют более достоверную определённость, более осязаемую объективность.
          Так человек, превращает всё самое тонкое, и сакральное принадлежащее этому миру, всё самое мимолётное и эфемерное, самое истинно ценное, - в нечто грубое, ощущаемое более низменными сенсорами его существа... Так свою веру, он облачает в мантии религии, воплощает её, в атрибуты достоверности грубого мира… Так свою надежду, эту тонкую, одну из наиболее уязвимых, самых живых сущностей природы бытия, закрепляет в конструкциях цивилизации, обещающих будущность потомкам, будущность действительности этого мироздания… И так свою любовь, её возникающее в пространстве, нежное, астральное, порхающее, словно мотылёк, тело, в реальные объекты вожделения… Ищет для неё, удовлетворения, не понимая, что, тем самым, ищет для неё неминуемой гибели. Ибо всякое удовлетворение - есть олицетворение смерти, в тонких астральных областях мироздания, в сакральных полях душевного равновесия. И если эти объекты, по каким-либо причинам, не даются ему в руки, проходят мимо, или исчезают в пределах безвременья, он страдает, он готов погибнуть от отчаяния! Совершенно не осознавая, что его любовь никуда не делась, ибо не может никуда деться, пока не удовлетворена, пока её тонкие крылья не приколоты иглами удовлетворения, к доске душевной кафедры, словно мотылька в гербарии...
         Так его, всё ещё животная сущность, требуя своего грубого удовлетворения, терзает его возвышенную тонкую душу. И в своих душевных переживаниях, он продолжает следовать вымощенной дорогой собственного невежества, отдаваясь грубым формам случайности и проведения внешнего мира, и бросая себя, свою тонкую сакральную субстанцию, на растерзание «древним чудовищам» своего архаического существа...
         Судьба отняла у тебя возможность когда-нибудь удовлетворить свою любовь, и тем самым убить её. И этим оставила её, навеки вечные в живых! И пока твоё сердце бьётся, эта любовь будет жить в твоём сердце…
         С этими словами, Висталь пожал ему руку, и хотел выйти во двор. Но тот, словно очнувшись, вдруг засуетился. Возьми что-нибудь с собой в дорогу от меня. Ты благодарный слушатель, и редкий собеседник. И сегодня ты сделал для меня больше, чем мог бы сделать близкий друг! Ибо тот, кто говорит, отдаёт свою скорбь, кто слушает, - вбирает её в себя... Но ты ещё и лекарь духа, каких я не встречал! Положите ему рисовых лепёшек, и вяленой рыбы! Крикнул он во двор…
          Подойдя к огромным воротам, Висталь подумал; Мы ищем самое важное в жизни, и никогда не находим его. Нам только кажется, что мы знаем, что есть на самом деле, главное, и важное для нас. Но действительно "важное" приходит само в твоё сердце, в тот день и в тот час, когда ты его не ждёшь. Оно захватывает всё твоё тело, и весь разум, всё твоё существо единовременно и, взгромоздившись на тебя, словно на коня, этот «лицемерный тиран-всадник» управляет тобой, подшпоривая в бока, и разрывая твои губы своими уделами…
          Идя по густому лесу, и рассматривая разнообразных птиц на деревьях, и разноцветных ящериц в траве, Висталь испытывал чувство таски, по ушедшему детству, и юности. В его памяти всплывали отдельные фрагменты прошлого, и все они, переливались чудесными красками, по его чувственной тонкой душе. Нет, он не жалел ни о чём, и не испытывал желания вернуть всё назад, он лишь хотел и впредь наслаждаться тончайшими всплесками своего душевного чистого озера, любоваться переливающимися на солнце брызгами ностальгии, и всплывающими в этих брызгах, радугами романтики...
          Выйдя на пойму реки, Висталь оглянулся. Он сделал то, что не делал никогда. Он посмотрел назад, на утопающий в тумане дом, и его сердце, его большое благородное сердце, - защемило… Он вспомнил о своей любви. Он вспомнил Свистиллу, и те незабываемые утра, проводимые с ней у "Золотой реки". Счастье, окружив себя всевозможными атрибутами радости, живёт полнокровно лишь в юности, и с годами, уступает место мудрости, которая способна дать лишь умиротворение.

Стена

Висталь шёл вдоль этой жёлтой реки, погружённый в свои раздумья, и по его широкой душе проносились ураганы, сменяющиеся полными затишьями. Он не знал, что здесь было мучительнее, а что приносило настоящую негу... Скорее всего, для его тонкой организации, было важно только одно, -насколько его внутреннее переживание соответствовало его понятию тонкого и возвышенного, его пониманию и оценке того, что поистине благородно, а что лишь очередная прихоть какого-нибудь низменного инстинкта, который нарядившись в благородные одежды, пытается его провести.
         Человек, даже не представляет, как, на самом деле часто, его внутренние стремления, пытаются обмануть его разум. А в сущности, одна часть разума, пытается провести другую, чтобы получить власть над текущим моментом его воли. Но, в самой глубине своего сердца, он жаждал лишь какой-нибудь малой мечты. Ибо без мечты, всякое существование - совершенно бессмысленно...
         Пройдя через плоскогорье, он двинулся по направлению к центру культуры древнего мира. Городу, где впервые возникло многое из того, чем будут пользоваться поколения, не только этой Великой страны, но и большинства стран мира. Эти древние изобретения войдут в обиход народов, как неотъемлемая часть их жизни. И они не будут уже представлять своего быта, без этих вещей. Что стоит первый железный меч, созданный китайцами, (европейцы изготовили меч только через 1300 лет!), бумага, порох, фарфор… и многое другое.
         Он знал, что ещё не был достроен самый величественный мавзолей всех времён, и терракотовое войско, поражающее своими масштабами, и невероятной изысканностью, и тонкостью художественного замысла, противоречащего этой масштабности, ещё не было выставлено в «Великой долине». Но слух о первом императоре Китая, превзошедшего своей жестокостью всех правителей древности, который помимо всего прочего, хотел живьём похоронить "Конфуцианство", уже обогнул землю, и с удвоенной силой вернулся назад.
         Поднявшись на гору, Висталь остановился. Перед ним открылась незабываемая картина. По возвышенностям соседних гор, уходящей за горизонт извивающейся змеёй, распласталась «Великая стена». В душе Висталя, словно начали открываться огромные исторические ворота. Они угрюмо заскрипели своими древними навесами, и распахнулись, открыв пред его разумом, необъятную долину его внутренней, сложной организации. Вся историческая хронологическая последовательность событий, словно островами из океана обыденности, стала выходить впечатлениями на поверхность. Он словно бы помнил, и знал всё, что когда-либо происходило на этом отрезке суши, и что когда-нибудь, произойдёт. И он отмечал в своём сердце, наиболее важные с его точки зрения, факты. Эти факты, словно листами с иллюстрациями, вывешивались на доску кафедры его воззрения, и складывались затем, в закономерную последовательную картину исторического поликинеза. 
          Первая стена превышала своими масштабами, даже достижения древнего Египта. Она протянулась от Ху Шианя, до Линтао (около пяти тысяч километров). Её высота составляла шесть метров, и построили её, всего за десять лет! Известь, глина, и рисовая мука – ингредиенты раствора, скрепляющего кирпичную кладку. Тысячи и тысячи трудящихся работников, умирающих каждый час, и закапываемых тут же. Нескончаемым потоком каменщики, плотники, землекопы, носильщики, и рубщики, прибывали каждый день, к этой Великой стройке, и съедались этой «ненасытной змеёй»…
          Цинь Ши Хуан Ди, первый император Китая, в 221г. До н. э. начал строить свою стену. В строительстве, по тем временам, участвовало три с половиной миллиона человек! Около миллиона из которых, погибло при этом строительстве.
          В 209 г д. н. э. Цинь Ши Хуан Ди умер, и в 206 году пришел к власти Чао Дзу, император династии «Хань». Новую стену начнут строить только в четырнадцатом веке, в 1368 году династией «Мин». А в1644 году, придут к власти Маньчжуры…
          Бесконечные битвы культур, в которых, как правило, в конце концов побеждают варвары. И это - закономерно… Чем изысканнее и тоньше становится культура социума, тем менее в этом социуме, потребностей к захвату, к разрушению чужого, к истреблению чужеродной формы культурного цветения. Хитрость, подлость, изощрённость в методах, сверх агрессивность разрушающего колоса, присущие варварам, доминируют над слаженностью, и упорядоченностью высококультурного общества. Варвары сильны своими желаниями, в них горит огонь ненависти ко всему чужеродному, и всему, по отношению к ним, возвышенному, всему не по их лекалам слаженному, ко всему самодостаточному, и счастливому… Варвары, это нечто становящееся, нечто только, только образующееся, - «юность клана», только ещё обещающего вырасти, в самостоятельную личность, - в крепкий и самобытный социум...
           И они – не терпеливы, как всё становящееся, и молодое... Их горячая кровь заставляет искать приключений, их неугомонный дух - жаждет выхода энергии, они желают всё и сейчас, - немедленно! И все эти качества присущи, как отдельной человеческой личности, так и социуму, как «клановому организму», которому присущи все те же болезни, все те же, психоэмоциональные и инстинктивно-разумные нравственные катаклизмы, и трансформации.
           Возрастание, и созревание социума, его становление и формирование, его взросление, с необходимым затиханием внутренних штормов, успокоением бушующих инстинктов и эмоций, с трансформацией аффектов в нечто слаженно-гармоничное, образует, в конце концов, самодостаточный, сильный, уравновешенный по всем сторонам, социум.      
         Очнувшись от своего углубления в века, Висталь, оглядевшись по сторонам, решил подойти ближе. На этом участке было не так много башен, как и солдат охранявших стену, не было видно. Пробравшись через заросли и подойдя к стене вплотную, он услышал лёгкий свист. Приглядевшись, невдалеке увидел человека, сидевшего на парапете стены, свесившего вниз ноги, и насвистывающего какую-то мелодию.
          Увидев Висталя, он замолчал и с удивлением начал рассматривать невиданное чудо! Было понятно, что он никогда в жизни не встречал Европейца. Эй! Каменщик, вывел из оцепенения его, Висталь. Чему ты, так удивлён? Я не похож на человека? Ты не знал, что люди на свете бывают разные, и отличаются порой, сильнее, чем волк от собаки?
           Откуда ты взялся, чужеземец? На этих землях никогда не было людей похожих на тебя... Но ты так хорошо говоришь на мандаринском… Могу ли я чем-то помочь тебе, ты наверно кого-нибудь ищешь?
          Вы занимаетесь строительством стены?
          Да. Мы уже одиннадцатый год занимаемся этим… И наши дети, и внуки, будут заниматься тем же. Наш Великий император обеспечил нас работой, а значит и хлебом на долгие годы.
          Скажи, а если я сейчас перелезу через эту стену, то окажусь в другом мире, или всё же мир останется тот же? Конечно тот же, с ухмылкой ответил каменщик. Ведь мир всегда един. Скажи каменщик, как ты думаешь, спасали ли когда-нибудь кого-нибудь высокие стены?
          Конечно… Иначе, зачем всё это, для чего наш император, этот Великий мудрец, затеял всю эту стройку?
          О… Это не простой вопрос. И Висталь на минуту задумался. Страх, и иллюзорная обманчивая надёжность, - вот два столпа, две консоли человеческого духа, на которых держится весь свет. Ведь, на самом деле, чем больше заборы, тем большее количество грабителей, они привлекают. Самые грандиозные и неприступные замки, всегда захватывались чаще, чем маленькие и мало заметные, не вызывающие стремления соседей, к преодолению, захвату, и порабощению… Великая хитрость природы, - быть незаметным. Мимикрия тела и духа, вот то, что является наиболее надёжным прикрытием, и является обеспечительной мерой, для всякого существа, сильного, или слабого… Но разросшийся до невероятных размеров организм, уже не в силах пользоваться этой мудростью природы, и вынужден искать для себя, иные обеспечительные формы.
          Всякая стена строится для защиты, так полагает строитель её. Но тот, кто взирает на неё снаружи, всегда знает, что всякая стена построена только для того, чтобы её преодолевать. Точно так же, мы строим стены в самом себе, в своей, необъятных полей, душе. Где всякие выстроенные заборы, определяют наделы различных душевных вотчин. Сложность нашей душевной организации, разнообразие сторон её ментальности, необходимо заставляет нас строить эти заборы, и выставлять караулы. Ведь всякая существенность, эмпирическая, или душевная, есть лишь отчерченная границами феном`ена форма, и составляет свою существенность, только благодаря этим, глубоко произвольным в своей сути, границам. И каждая определённая целостная личность, как и каждая вотчина душевного поля этой личности, отчерченная и обозначенная таким образом, всегда защищает замки своих родовых поместий...
          Покажи мне своё строение, каменщик! Прокричал Висталь... Держи верёвку, и, бросив моток вниз, он стал с любопытством смотреть, как Висталь ловко, без всякого напряжения поднимается по отвесу. Взобравшись на самый верх, Висталь огляделся по сторонам, и вдруг заметил на другой стороне от стены, невдалеке небольшое озеро, заросшее по краям бамбуком, на дальнем берегу которого, виднелась хижина, с характерной крышей. Кто там живёт? Спросил Висталь у своего нового знакомого. Там живёт поэт. Я пытался общаться с ним пару раз, мимоходом, но он не особо разговорчив, и всё, что мы сказали друг другу, это пару ничего не значащих фраз. Как мне туда пробраться? Бери конец верёвки, и спускайся на другую сторону. - Нет ничего проще…
         Висталь быстрыми движениями схватил верёвку, перебросил её на другую сторону, и, ни взирая на удивление каменщика, у которого от этих ловких движений в глазах светился восторг, в мгновении ока очутился на земле, на другой стороне стены. 
        Как же мне везёт на философов и поэтов, в своих скитаниях по свету, подумал он. Наверно это закономерно. Идя по жизни, ты неосознанно стремишься к определённому кругу людей, и естественным образом, они попадаются на твоём пути. Интуиция твоей внутренней сакральной природы, ведёт тебя по жизни, и всякая судьба в этом смысле, необходимо фатальна. Человек всегда имеет ту судьбу, какова начертана на скрижалях его существа, какова природа сакральных мотивов глубин его духа. И только поэтому, мы не в силах выбирать себе судьбу. Она запечатлена в каждой клетке нашего организма, и ведёт нас неизменными тропами, по полям мироздания...

Поэт

Пробравшись сквозь заросли, Висталь издали заметил возле хижины человека, занятого своими хлопотами. Он растягивал сеть, толи для сушки, толи готовил её к использованию. И вот что ещё, подумал Висталь. Ему часто попадались именно рыбаки. В силу ли того, что он бродил в определённых местах, или потому, что ему была сродни, само это ремесло. Ведь он также, как всякий рыбак, ловил рыбку в мутной воде. И в глубине своего сердца, мечтал выловить «глубинного сома» наибольших размеров. Метафорическое воплощение, которого, он находил во всякого рода закономерностях. Кои, если достать, и положить на разделочный стол, вскрывают истину своего фатального постоянства, и превращаются лишь в пищу, для страждущего философа.
          Жилище поэта всегда скромно. Ведь он живёт своими внутренними категориями. Для него важными есть, и остаются только его возвышенные переживания. Всё внешнее, комфорт, приносящий иным душам удовлетворение, для него является чем-то слабо ценным. Он всегда чувствует, со стороны внешнего обихода, и бытовой устроенности - некую навязчивость, лишающую его свободы, - того вида свободы, которым он дорожит, и который для большинства, является непонятным, и потому малоценным...
           Прости, что нарушаю твоё уединение. Меня зовут Висталь. Я слышал, что твоё призвание - поэзия, я немного разбираюсь в этом, могу ли я занять несколько минут твоего времени?
           Проходи путник, будь как дома. И он указал на табурет, стоящий возле хижины, рядом с которым, в качестве стола, стоял спил огромного дерева. Я могу угостить тебя супом из налима, пойманного мной утром. И он налил в деревянную чеплашку, и поставив рядом с Висталем.
          Что привело тебя сюда, Европейского человека?
          Я скитаюсь по свету, не из собственной охоты, меня ведёт проведение. Всех нас, так или иначе, ведёт это проведение... Скажи, хозяин, считаешь ли ты поэзию, чем-то действительно важным на белом свете, или ты занимаешься ею, походя, от скуки, чтобы лишь развлечь свой разум?
          Поэзия, как мне кажется, даёт мне самую достойную цель жизни. Без неё, всё было бы пусто, слишком просто, и малоценно... Я возвожу прозаические явления реальности бытия, в метафору поэзии, и тем самым, придаю окружающей действительности, и своей жизни, настоящую ценность. Ту ценность, что невозможно почерпнуть из бренной суеты, которая обеспечивает лишь выживание, но не даёт достойных целей, для удовлетворения стремящейся ввысь души, и ищущего за пределами этой бренности, разума. И мой разум, задаётся здесь вечным вопросом: Выживания - для чего? И только поэзия способна ответить на этот вопрос, пусть и в недостаточной для достоверности этой реальности, мере. Ибо, сама достаточная мера на этом пути, для нас всегда - не доступна. Её заоблачная звезда, всегда светит в дали, и недосягаема, и недоступна, даже самым тончайшим монадам нашей души. Но всё же, только поэзия несёт в себе возможное удовлетворение нашего духа, перед несостоятельностью, и общей бесцельностью бренного жития.   
          Стихотворение - есть производная, некая вынутая на свет, и запечатлённая в образе, сущность бестелесной фантазии. А фантазия - есть наиболее живое существо этого мира, самая из возможных живых проявлений этой действительности. Что ещё может быть важнее, для живого существа, если не эта Великая возможность человеческого духа?! 
         Но, что может быть важнее самого выживания? Ведь только в живом организме возможна фантазия. И если не уделять должного внимания простым инструментам жизни, обеспечивающим это выживание, фантазии - негде будет гнездиться… Ведь она умрёт вместе с телом, как только человек, беспечно относящийся к собственной безопасности, - безопасности, в самом широком смысле слова, допустит смерть этого тела?
         С этим трудно спорить, ибо это действительно верно... Но тело без поэзии, и вовсе не живёт, оно лишь существует… И его ценность без вершин поэзии, равно ценности жизни червяка. Кто дорожит этой жизнью? Кому могла бы быть дорога такая жизнь, кроме слепой природы этого червяка? И даже сам этот червяк, в сакральных основах его жизни, не дорожит ею. Вся ценность жизни - в золотом блеске поэзии! Здесь нет альтернатив... И всякая иная ценность - лишь надуманна, лишь производная иллюзорных воззрений поверхностных, зацикленных лишь на своём выживании, существ.
        Ты говоришь, иллюзорных воззрений? Но не является ли вершиной иллюзорности, именно твоя поэзии? Ведь в ней нет ничего, кроме сплетений иллюзии? Не скрывается ли здесь подмена одной иллюзии, на другую, наиболее возвышенную, наиболее тонкую и организованную, с точки зрения поэта, а значит наиболее агрессивную, подавляющую все остальные виды иллюзии, относительно грубого порядка мира?
          Может быть. Но к чему стремится человек, то и является самой достойной его, цели. Я чувствую себя возвышенным существом, и уже это одно, приводит меня к удовлетворению. Сакральные основы тщеславия, столь разнообразны, и столь не поддающиеся порой, никакой синхронизации и сравнению, что вызывают впечатление единственно существующих консолей нашего духа. Ведь как далеко, к примеру, тщеславие военачальника, или правителя, от тщеславия учёного, или метафизика. Как несопоставимы мотивы и удовлетворения философа, - и политического деятеля. Каждый строит свой мир, и находит в нём, наиболее подходящие мотивы для себя, для собственного величия. Всякая деятельность человека, создаёт вокруг себя религию. И в этой религии, находят своё место, как низменные мотивы, так и возвышенные, как пошлость и презрение, так и величие, и почитание... Переплетаясь, они образуют некий «ковёр организации», на полотне которого, всегда танцует «полураздетая дева тщеславия духа»! Но самые красивые, самые совершенные «девы тщеславия», танцуют только на полотне совершенных переплетений философии, и поэзии…
         «Гурманами духа» называю я таких устремляющихся ввысь, одухотворённых личностей. Питание простой едой, конечно полезно для всякого желудка, но возвышенный дух ищет разносолов. Невзирая на то, что рискует получить здесь несварение желудка или вспучивание кишечника. Скука и непроглядная тьма бренной жизни - убивает такого гурмана ещё быстрее.
          Мне суждено было встретить на своём пути, множество поэтов, но я не встречал ни одного, кто мог бы с такой ясностью говорить о своём ремесле. Объяснять поэзию - самое неблагодарное занятие...
          Я не объясняю поэзию, я лишь пытаюсь приоткрыть завесу, и рассмотреть коллизии, спрятанные под балдахином бренной реальности бытия. А по большому счёту, лишь насколько возможно, попытаться понять собственные мотивы, на этом поприще.
         Прости мудрец, я должен идти. Моя воля заставляет меня следовать своим путём, и не задерживаться даже в таких оазисах. Благодарю тебя, за содержательную беседу, я не забуду о ней, и когда-нибудь приведу этот разговор, к стоическим последовательностям, начертав на скрижалях мысли, что витают над поверхностью бренной природы земли. Эти, и подобные им мысли, создают некий астральный мир сверхтонкого бытия, что парит над облаками, в сферах метафизического мира действительности! Будь здоров, мудрец. И пожав руку поэту, Висталь пошёл медленным шагом по тропинке, уходящей в заросли первобытного леса.

Тюрьма

Город, в который стремился Висталь, носил имя «Саньян», и был первой столицей объединённого Китая. Он располагался в необъятной долине, и был великолепен, и настолько широк для тех времён, что вызывал впечатление сверх цивилизации! Здесь всё было слажено, в какую-то непонятную для стороннего наблюдателя, гармонию. Висталь шёл по его улицам, и заворожённо озирался по сторонам, выдавая свою чужеродность, не только внешним видом, но и поведением. И это, не могло не иметь своих последствий. Всякая чужеродность, для доброжелательного в целом, китайца того времени, выступала как некая зараза, проникающая из тёмных варварских подвалов Европы, или иных «варварских склепов мироздания».
       Пройдя через несколько перекрёстков, с проезжающими двухколёсными монотелегами, он увидел, как навстречу ему быстрыми шагами идут солдаты, не отрывая от него, глаз. Это был патруль. И Висталь решил впервые сделать глупость. Он резко развернулся, и побежал, расталкивая местных жителей. Патруль, с криками рванулся в погоню. Висталь словно летел над этими узкими улочками, лишь касаясь земли. В его груди билось большое бесстрашное сердце, и он чувствовал какую-то невероятную негу вдохновения! Нечто подобно, наверное, ощущают птицы, в момент разгона и взмывания в небо. Он словно уходил в трансцендентные сферы бытия, и вся сутолока, и возня человеческого быта, становилась такой нелепой и глупой, такой низменной, и не заслуживающей никакого интереса. Широкий, плоский предмет, откуда ни возьмись, оказавшийся на его пути, вернул его на землю, как в переносном, так и в прямом смысле. Это была лопата, выскочившая из-за угла, как чёрт из табакерки. Висталь упал, и на несколько секунд потерял сознание. Патруль, в мановении ока оказался рядом, и подхватив Висталя под мышки, громко переговариваясь, поволок в обратном направлении.
         Висталь смеялся в душе, над своим положением. Он никогда не оказывался в ситуации, когда его, словно простого бродягу, или даже преступника, хватают на улице, и волокут в тюрьму. Это были новые неповторимые ощущения. Он почувствовал всю слабость, и безнадёжность человеческого существа, пред произволом случая. Машина всякого государства, не оставляет ни единого шанса для личности, и ни о какой свободе внутри государства, не может идти речи. При всей презумпции невиновности, декларируемой большинством государств, на самом деле, ты должен всегда доказывать свою невиновность, как только у этого государства возник лишь маленький повод усомнится в твоей благонамеренности, и лишь заподозрить тебе, в чём-то неправомерном, с его точки зрения.
         Кто ты, и что делаешь в нашем городе? Прозвучал первый же вопрос начальника поста, как только пред ним предстал Висталь, окружённый пятью солдатами.
        Я путешественник, и лишь волей случая попал в ваш город. Видит бог, у меня нет никаких дел здесь, и я не намерен задерживаться, и на рассвете будущего дня, хотел бы покинуть этот «гостеприимный очаг», с иронией на губах, проговорил Висталь.
        Я, обычно не верю таким как ты, но у тебя нет акцента, присущего каждому из варваров.
        Акцент — это признак косности слуха, и вербальных возможностей, и от этой косности, я избавился ещё в детстве.
        Я должен доложить о тебе начальнику, посидишь пока в клетке. И он жестом показал солдатам, вывести задержанного. Висталя впихнули в клетку из бамбука, в которой сидело ещё два заключённых китайца.
        Здравствуйте, бедолаги, произнёс он войдя. И видя угнетённое состояние своих случайных коллег, сразу начал со спича. В заключении - нет ничего плохого, кроме того, что оно лишает нас привычек, устоявшегося в наших головах, образа жизни. И если ты не раб такого образа, если твои привычки не сидят на твоей спине, и не управляют всем твоим существом, словно погонщики баранами, то всякая подобная неприятность, становится лишь новым опытом, и никак не нарушает твоего внутреннего спокойствия, и твёрдости духа.
         Удовлетворение можно получать от всего, что преподносит тебе судьба, важно лишь настроить свою трепещущую душу, на позитив, и не позволять ядовитым змеям, живущим в твоём разуме, отравлять твою душу, и приносить боль и страдание. Твоё ложное мышление, представляющее и полагающее, что могло быть иначе, огорчающее и вводящее всё твоё существо, в болезнь сожаления, жалости к себе и страха, в постоянное апеллирование к угнетающей своей безысходностью и фатальностью, судьбе – самое разрушительное, не конструктивное и глупое занятие на свете! Заключённые китайцы переглянулись, и подойдя поближе, почти хором начали говорить одинаково бессвязные высказывания.
         Висталь лишь разобрал несколько слов, одно из которых прозвучало особенно чётко: «Жу-цзяо». Конфуций? Вам знаком этот Великий человек? О нём говорит весь центральный Китай, и северо-восток, уже довольно спокойно проговорил один из них. Мы его ученики, и проповедовали его учение, а нас за это арестовали, и посадили в эту клетку. И неизвестно, что ждёт теперь нас. Хотя сам Конфуций, жил не гонимый властями, в безмятежности и достатке, добавил второй. «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку…» Заметил Висталь. Это изречение как нельзя кстати подходит, для всякого отношения государства, и его народа. Так что вы вынесли, из учения этого философа?
         Это разговор долгого времени. Но если попытаться всё же, сказать одной фразой; Будь честен прежде всего, пред собой, держи в узде свои страсти, и не давай полной свободы своим мыслям».
         Да. Коллеги. Эти, и многие другие простые его мысли, и высказывания, приземляли его, и не давали мумифицировать его личность, не давали превратить его в идола. Но в то же время, делали его самым уважаемым человеком, именно человеком настоящим, близким ко всякому, и лучшим для всякого. Если бы Конфуций остался лишь учеником Лао-цзы, он никогда не стал бы по настоящему великим! Но если бы он, или его ученики, создали вокруг него миф, он стал бы богом, подобно Принцу Сиддхартхе. Но он остался меж небом и землёй, и в этом заслуга не только его самого, но и его учеников.
      К сожалению, я должен идти, хотя мы конечно не договорили. Меня гонит проведение, для которого не существует преград. И, под онемевшие взоры своих случайных коллег, он, подозвав охранника, шепнул ему что-то на ухо. Тот, без промедления открыл дверь клетки, и выпустил Висталя. Выйдя на улицу, он зашагал через весь город, с намерением к закату, покинуть это обетованное место.

Индия

Принц Сиддхартха из Капилавасту, (Гаутаме), - будущий Будда, покинул дворец предков и, прожил аскетом много лет в отшельничестве. Всю свою последующую жизнь, он скитался по долинам Индии, проповедуя своё учение. - Так становятся Богами... После смерти, за его прах боролись восемь царей. И глава династии Маури, царь Ошока распорядился изготовить 84 тысячи больших и малых ступ по всей Индии, для размещения в каждой из них крупинки праха Будды.
         Город Санче, в который Висталь вошёл через восточные ворота, был великолепен! Его неповторимая архитектура вызывала восторг у всякого посещающего, и придавала ему образ божественного оазиса на земле. Обойдя окрестности, Висталь посетил главную ступу с прахом Будды, что располагалась в этом сакральном городе. Шива, - Бог разрушения, стал стражником и защитником Будды после его смерти. Его изображение красовалось перед входом. Ворота в главную ступу в Санче, были оформлены в соответствии с традициями того времени. Восточные ворота, символизирующие рождение Будды, с изображением дерева с символами трилистника, и колесом закона. Западные, символизирующие о реинкарнации, где изображён Будда, идущий по реке, кишащей крокодилами. Южные, с изображением дерева, символом просвещения. И Северные ворота, символизирующие смерть Будды, с изображением небесной лестницы, для посещения Буддой, своей матери.
          Впоследствии, после смерти царя Ошоки, Буддизм сменится на Индуизм, более простое и понятное религиозное течение. Индия распадётся на мелкие княжества, воюющие друг с другом.
          Посетив священное для всех индийцев место, Висталь направился на центральную площадь, где в этот день проходил праздник просвещения. Чем отличаются Цари, от Богов в мире человеческого бытия? В первую очередь тем, что у каждого из них своё поле, своя вотчина. Цари живут и правят в области социальной действительности, в критериях и оценках реальной парадигмы сознания. Боги же, живут и правят в совершенно иной плоскости бытия, в области идеальных полей осознанности. В мире слишком тонком, и уже потому отвергаемом реальной действительностью. Но и то, и другое имеет в сущности своей, одну причину, и зиждется на одной и той же платформе. Определение и противопоставление «высокого» и «низкого», «тонкого и грубого» - оценка, постулат, закон... Стремления человеческой души, всех её плоскостей восприятия, к возвышенному, - стремление в облака! Человек никогда не сможет отказаться ни от Царей, ни от Богов. Ибо они живут, прежде всего, в его голове, а потом уже во внешней реальной действительности. Они - суть его осмысленности самого мироздания. Удали их, и вся его действительность - развалится, как карточный домик...
            Пройдя по забитой людьми площади, в центре которой, окружённые со всех сторон, артисты, показывали чудеса покорения огня, Висталь подошёл к стоящему у закрытой лавки, старику. Он ещё не осознавал до конца, почему его так тянет к воплощённой мудрости, которая, казалось, была присуща всякому прожившему на этом свете, более полувека. Он плохо переносил общение с юнцами. Ведь сектора восприятия мира, всё более расходятся у разных поколений. Векторы их воззрения, и мышления, уходят в разные стороны, и всё сложнее находить точки соприкосновения, как в одной области, так и в другой. И хотя при всей их мудрости, старики часто ведут себя, как дети, но это был особый случай. Висталь сразу почувствовал в этом старике, нечто необычное. В его жилах текла кровь принца Ситхартхи.
           Это положение вещей несколько удивило Висталя. Он знал, как на самом деле, неисповедимы пути господни, и как часто кровь Великих предков встречается в обычных людях, особо не утруждающих себя глубинными созерцаниями, и ведущих обычный образ жизни. Но эта кровь когда-нибудь, всё же даёт о себе знать. Через поколение, или через несколько поколений, в обычных людях вдруг просыпается либо дракон, либо ангел, либо и то, и другое вместе… И та гармония, когда-то заложенная в кровь предками, начинает сочиться через мантию усредненного бытия. Человек, вдруг ни с того ни сего, начинает чувствовать в себе некие силы, способные на преломление, на разрушение границ, на построение нового замка осознанности. – Он начинает творить, возвышаясь над средним, ровным человеком, постепенно превращая себя в острог мудрости, и запредельного знания! Он начинает настраивать всё вокруг себя, на новую полифонию. Он создаёт новый, небывалый мир, в котором его полифония доминирует и завораживает всех, кто способен слышать и видеть, - всех, кто расположен к этому новому миру! - Так становятся просвещёнными...
           Подойдя ближе, Висталь обратился к старику на «Хинди», стараясь перекричать шум, который волнами, словно на берегу океана, нахлынув, отступал по всей площади. Здравствуйте почтенный!
          Да благословят тебя Боги! С лучезарной улыбкой на лице, ответил старик. В этих глазах, Висталь не находил той усталости и озабоченности, какую читал прежде, в глазах стариков других земель, на иных континентах. Эти глаза светились, словно у юнца, ещё не познавшего на своём веку, больших страданий, лишений, и разочарований… Хотя само лицо, говорило о том, что этому человеку пришлось пережить немало. И этот контраст вызывал впечатление силы, некоего душевного стержня, несгибаемого никакими житейскими коллизиями.
          И таких людей было особенно много именно в Индии. Это связано со многими факторами. Климата, географического положения, питания, сложившегося за века образа жизни, и отношения к этой жизни, а главное, необычное отношения к смерти. Это было связано прежде всего, с культурными традициями, где свобода и несвобода воспринимались и трактовались в несколько ином ключе, чем это было принято традициями других континентов. Никто не достигал таких глубин созерцания, каких с лёгкостью достигали Индийские мудрецы. И даже «кастовость» Индийского общества, так претящая всякому Европейцу, в глубинном осмыслении, выявляла особенный характер этих людей. Они знали, и знают ныне, что всякое смешение, поругание иерархии, в какой области оно бы не происходило, убивает ценность личности, как таковую.
          Скажи почтенный, как звать тебя? Меня зовут Митарха.
          Я вижу в вашем городе уважаемый Митарха, немало счастливых людей. Но не наблюдаю достоверных причин этого счастья. Здесь не видно богатства и изобилия, напротив, не сочти за неуважение, но убогость домов и скудность благ цивилизации. Откуда же столько счастливых лиц?
          Чтобы быть счастливым, нужно совсем не то, что подавляющее большинство людей полагают об этом. Приучи свой разум к тому, чтобы за весь прожитый тобой день, в твоей голове не было ни одной скверной или угнетающей мысли. При всей кажущейся простоте, на самом деле, это сделать очень непросто, потребуются года тренировок и медитаций. Это главная цель Йоги, нашей дисциплины, которую Европейцы на самом деле, не знают. Я даже подозреваю, что Европейцам вообще не дано никогда познать глубинных целей Йоги. Для их практического в целом, разума, эти глубины находятся вне их по - преимуществу рационального мировоззрения, вне их мира. Они лишь чувствуют своими инстинктами, что здесь что-то есть, и пристращаются к этому, постигая лишь поверхность этого глубочайшего моря. И потому, для них, сакральные глубины этого явления, почти невозможное бытие...
          Но если ты не характерный Европеец, можешь и попробовать достичь такого просветления, которое доступно нам. Потребуется много времени и терпения. Но когда ты достигнешь наиболее приближённых результатов, и когда твой разум начнёт привыкать к этому положению, ты почувствуешь невероятную лёгкость, и эйфория полёта будет сопровождать тебя большую часть времени. Кто познал это, для того весь суетливый мир цивилизованного человека, станет анахронизмом, - чем-то, что необходимо искоренить так же, как было искоренено и упразднено то многое, что связывало нас с нашими далёкими предками.
        Скажи Митарха, так значит мудрость, способна не только делать человека несчастным, но и осчастливливать его? И весь вопрос лишь в направлении разумения мудрейшего, русла реки мудрости, текущей медленно в душах людей, и перекатывающей камни познания.
        Если мудрость делает человека несчастным, значит это не мудрость, но её суррогат. Так алмаз, отличается от графита, так настоящая любовь, отличается от пошлого секса... Для того, чтобы распознать истинную мудрость, необходимо прислушаться, прежде всего, к своему сердцу. Разум лишь отражает его сияние, лишь приводит к своему порядку. На постулатах разума, счастья - не построишь… Ибо здесь, всё и вся убивается определённостью, загоняется в клетки, всё и вся пришпиливается к гербарию, словно мотылёк. Здесь нет, и быть не может никакой свободы. Свободно - лишь Сердце...
       Но как человеку выбрать правильный путь, путь к своему Сердцу? Как не ошибиться? Ведь рядом со всяким алмазом, как правило, лежит его брат – графит, и у того, и у другого - схожая структура. Как распознать, что в этом мире, - действительно ценно, а что лишь выдаёт себя за ценность? Послушай, песню, чужеземец:

Светла и безупречна, мудрости долина
Здесь безмятежностью напитан, каждый колосок
На древе вековом, гнездо разумность свила
Здесь каждый будет непременно одинок…

Толпа с лужёным горлом, попытается напрасно
Мелодию разумности, в долине заглушить
Рубахи рвать на теле, и сплеча рубить всё страстно
От безысходности в крови всё утопить…!

О как бы мудрости, – клыков, когтей, и злости
Ей б армию, под флагами, разумности собрать
Что б раздробить у подлой, глупости все кости
И власть её, всю повсеместную забрать…

Но армия и мудрость – словно с разных континентов
Несовместимы, - не дано им вместе сплачивать ряды
Ей чужда агрессивность, и мятежность оппонента
                Она родник! – И антипод всей суеты…!

О мудрость одинокая, красы великолепной
Тебе нет дела, до возни мятежных душ
Царица мира, в искушении безответна
Тебе всегда лишь нужен только один муж…

Покой, - с ним слившись, в неге сладострастной
Родишь детей великих, и распустишь по степям
Разгонят сумрак светом, мудрости житейской
Рассядутся как птицы, по мирским ветвям…

В саду, где дети мудрости, и разума покоя
На каждой веточке, как соловьи сидят
Их песнь в гармонии, с журчанием прибоя
Природы истинность с тобою породнят...

Великая бескрайность, воли откровенной
Глубин душевных, гармоничности красот
Бездонность образов, идеи вдохновенной
И чистой мысли беспосадочный полёт!..

Как темно в головах! Как темно подчас становится и в моей голове! Как хочется ясности ума, того мимолётного прозрения духа, что некогда освятила мою душу! Во мне тогда слились в единый поток, «три реки». - Вдохновение души…, чистый, прозрачный, словно слеза, рассудок…, и холодное, безмятежное разумение идеального познания... Это был отрыв, - выход за пределы, в астральные поля созерцания и мышления! Весь мир, словно лежал на моей ладони, - такой ясный и простой! Он казался целым, и осмысленным, - он казался абсолютно понятным… В нём, на какое-то мгновение, не осталось ни одного потаённого уголка. Его, словно озарило божественным светом! Такое, почти невероятное совпадение, случается раз в жизни, и далеко не у каждого.
        Человеческий разум всё время хочет заснуть, его необходимо постоянно тормошить. Он всё время стремится экономить энергию, его сковывает страх израсходовать всё до капли, и остаться без пищи. Он был и остаётся, - животным… Заставить его работать в полную силу, - не простая задача. Его начинают будить с самого младенчества, и продолжают, на протяжении всей жизни. Что, как не желание разбудить его, и заставить работать хотя бы в пол силы, заложено во всяком учебном процессе. Школа, на самом деле, даёт не столько знания, сколько будит спящие мозги, выводя их, в поля для работы. Мозг кричит: Мне этого не нужно! То, что вы пытаетесь в меня вдолбить, никогда не пригодится в жизни! Он протестует, и намеренно засыпает, в самый разгар страды…
         Воля, с годами окрепнув, берёт на себя роль угнетателя, и продолжает хлестать своей «плёткой» до самых седин, заставляя делать разум то, от чего его тошнит, от чего он испытывает постоянную боль. Но воля, научившись получать от этого процесса удовлетворение, уже редко отказывается от своей миссии. И, в конце концов, приучает мозги получать от этой пытки, своё великое удовлетворение!
        Всякое становление невозможно без угнетения, без боли. Ведь именно в преодолении заложен сакральный смысл всего нашего бытия. И как наше тело способно привыкать к боли, и даже воспринимать её, как удовольствие, так наш разум и наша душа, давно привыкла к той боли, которую доставляет бытие, каждый миг пребывания в реальной действительности. Мы живём в постоянной боли, и уже почти не замечаем этого. Боль просыпания на рассвете, и боль усталости к закату...  Боль движения, и боль от обострения чувств в покое… Боль напряжения, и боль расслабления… Боль скуки, и боль возбуждения... Боль от света, жары, и холода, боль пищеварения, соития, дефекации… Боль восхождения и снисхождения, взлёта и падения, боль разочарования, и боль впечатления, боль ностальгии, боль любви, и ненависти, боль плача, и боль смеха… Боль мысли, проходящей стрелой по разуму, и вспарывающей его тело... Одна боль сменяет другую, меняется полюс, но боль - всегда остаётся здесь...
         Наше тело, и наша душа, в процессе своего пребывания необходимо должны нести ущерб. В иной качественной модальности, их бытие – невозможно! Мы живём, это значит - Мы несём ущерб. Мы отдаём, ломаем, сжигаем, растрачиваем своё содержимое, - мы горим! Непрекращающаяся война вовне, и внутри нас, это то, что обеспечивает нам бытие, это то, что и есть само по себе, бытие!
        Да и чем, по-настоящему горд человек, чем он по-настоящему счастлив, как не своими преодолениями, победами, которые невозможны без боли.
        Но человек, по большей своей части, на самом деле стремится к противоположному, уважаемый Митарха. Он желает покоя, благоденствия, справедливости, и умиротворения...
        Откуда нам знать, чего на самом деле хочет человек? Он сам не знает этого. Когда он устаёт от одного, он хочет другого. Устав и от этого, жаждет третьего. Его душа – не угомона и ненасытна, ибо ей не суждено достичь своих целей, и удовлетворить все свои желания. Она суть - вечная мятежность. Ибо не содержит в себе ничего, кроме этой мятежности. Всякий Скит для неё, лишь смена, лишь перемена бытия, - иллюзорная и обманчивая...
        Мир таков, каким ты его созерцаешь, каким ты сам его создаёшь, уважаемый Митарха. Эта избитая фраза несёт в себе наиглубочайший смысл. На самом деле в мире, нет истинных абсолютных форм и образов. Мы строим эти формы, и эти образы в своём разуме и своём сердце. Причём, каждый из нас, является самобытным, неповторимым архитектором, - зодчим своего неповторимого мира! И как радуемся мы, когда находим кого-то, кто способен по-настоящему понять и оценить то, что создаём и освящаем мы. И это вполне закономерно. Ведь такое случается крайне редко, и вполне может быть приравнено к чуду! Люди не слышат, и не видят друг друга, они не способны чувствовать чужеродные миры. Невежество, и грубость чувств, присущи человеческому существу также, как неспособность различать оттенки цвета, и тонкие переливы музыки природы. Но стоит ли винить их в этом? Они страдают на протяжении веков, и им не до тонкостей и изысков. Их душа груба не потому, что они не желают тонкостей и изысканностей, но потому, что в атмосфере насилия и жестокости, в среде холодных ветров, голода и неустроенности, всякая душа необходимо грубеет, - ей необходимо выживать... О какой тонкой восприимчивости, здесь может идти речь?
       Я не виню человека за его грубость, но я виню его, за его слабость. По всем законам природы, человек, под напором обозначенных тобой обстоятельств, должен становится сильнее. Но происходит нечто обратное. Он становится грубым и слабым. Я не знаю, чем объяснить это. Но я знаю наверняка, что сила человека во внутренней гармонии. Нет, не в успокоении страстей, не в сглаживании ландшафта его внутренней природы, но в уравновешивании равновеликих векторов природного противостояния, которые, человек заинтересованно, и глубоко корыстно, обозначает добром и злом, и привязывает к этим полюсам собственного внутреннего бытия, и самооценки, все свои и чужие порывы и стремления, все желания и удовлетворения, все мотивы и помыслы… И он слишком плосок, и однозначен в этих своих определениях, слишком поспешен и невнимателен, в этих архаических оценках. 
       Сила, - в равновеликих противостояниях! Но когда одна из противостоящих сил, подавляет другую, то сама неминуемо начинает чахнуть. - Такова природа сущего, и всего жизненного. Человек пытается убить, подавить в себе всё «злое», и тем самым, лишает возможности развиваться и крепнуть всему «доброму».
       Посмотри внимательнее, во что превращается этот человек. С ослаблением в себе, всего «истинно злого», в нём угасает «истинно доброе», и он заменяет это «доброе», суррогатами. Так происходит - перерождение… Он начинает причислять к «доброму» то, что на самом деле, относится к размягчённой податливости, он причисляет к «доброму» невмешательство и отстранённость, не имение твёрдых принципов, - все то, что не наносит ущерба. Он стал относить к «доброму», всё слабое и не заметное, всё скрывающееся за камнями, не трогающее, и не возникающее, - всё то, что начинает бурным цветом расцветать в его душе сорняками, на выхолощенной почве, где некогда росли величественные стволы совершенства, сильные и независимые…
       То же, можно сказать и о честности, как явлении высшего проявления духа. Ведь дело всё в том, что теперь, и поныне, честность честности – рознь. Это понятие в наших оценках, также неоднозначно, как добро и зло. Ибо существует честность из силы духа, и честность из слабости. Один поступает честно потому, что иначе поступать не может, так-так его душевная организация настолько возвышенная и гармоничная, что поступи он единожды нечетно, и его сильный своей внутренней гармонией, дух, разрушится, превратив своего носителя в слабого, и подлого плута. Что обречёт его жизнь, на неминуемое уничтожение. Но другой, поступает также честно, из слабости, - из страха быть пойманным на обмане. И дай ему гарантию, что его обман никогда не обнаружат, он с лёгкостью будет лгать и плутовать. Но мы, и ту, и другую честность, - относим к возвышенному. Справедливо ли это? И я ответил бы самому себе, что нет, - но отвечу, что да. Ведь чем, по сути, страх первого, отличается от второго? Только возвышенной ступенькой оценки мотивов, и всё. Но всякая оценка мотивов, есть субъективность, и не имеет в себе абсолютной истинности.
        Твои речи – завораживают... Это сродни музыкальной симфонии, в которой слаженность переливов, и высота звука, - вторит гармонии самого мира! Достопочтенный Митарха, мог бы ты показать мне всё то лучшее, чем гордятся жители твоего города?
        Наша гордость, это обнаруженный далёкими предками, чистый источник радости, и благоденствия. Это вечная «печь», для выпечки хлеба, питающего дух человека, на протяжении всей его жизни... Он наслаждается этим хлебом, не зависимо от возраста, касты, и достатка. Я покажу её тебе, и ты, если не обделён проникновенностью и фантазией, поймёшь всю сакральную природу нашего духа. Наши Великие предки открыли дорогу к настоящему счастью, они точно знали, где живёт эта Великая Афродита мироздания!
       Пойдём к моему скромному жилищу, будь моим гостем. И они направились по длинной узкой улочке на запад. Солнце клонилось к закату, и тени становились уродливо длинными. Навстречу им, то и дело попадались люди в чалмах, с набитыми за плечами мешками. Что они несли в этих мешках? Скорее всего, каждый нёс свой нехитрый скарб, - все, что имел в этой жизни. Но был ли он тем несчастлив, что имел так мало? Нет. Он имел свою свободу, и дорожил и удовлетворялся тем, что дала ему, только его судьба. На этой обетованной земле люди как нигде более, знали, чем больше у человека личных вещей, чем многочисленнее его имущество, тем не свободнее становится его сердце. Но становится ли несчастным человек, обладающий большим имуществом, или богатством? Так же, - нет. Ибо его счастье, хоть и отличается от счастья свободного и беспечного нищего, но всё же, имеет свои пенаты. Он счастлив своим тщеславием, и свободой иного рода. Для него мало закрытых дверей. Нищий, - свободен от своих внутренних кандалов, богач - от внешних. Быку, не ведомо счастье тигра, но он не знает ни лишений, ни терзаний тигра… Каждый имеет ту свободу, которую имеет.
        Но люди, плавая в своих иллюзиях, стремятся к обеим свободам - одновременно. А это, всё равно, что находится одномоментно, на противоположных полюсах. Быть одновременно и быком, и тигром? «Стоять одной ногой на танке, другой на бабочке порхать…» Такое возможно только в одном случае, если разорвать себя на две части, и всё же, остаться единой личностью. Бывает ли такое? Возможно ли такое?
       Далее, они шли молча. И Висталь погруженный в свои размышления, не заметил, что давно идёт впереди своего спутника, будто знает дорогу. И он подумал, так чистая, не затуманенная рассудком интуиция, способна безошибочно вести человека по выбранному пути. Интуитивный разум менее ошибочен, - но он тонок и уязвим. Рассудок, своей грубой природой, как правило, ломает его тонкие стебельки. И с надменной уверенностью в своих расчётах, в своих рациональных убеждениях, приводит человека не на те дороги, к которым его душа по-настоящему расположена.
        Подойдя к небольшому домику, выложенному из глины и навоза, Митарха жестом пригласил Висталя внутрь. Убранство этого дома говорило о полном пренебрежении к удобствам, порядку, и, что греха таить, чистоте. Здесь, по-видимому, никто ни обращал внимание на комфорт, и не придавал хоть какой-то ценности вещам.
       Присядь Висталь, я поведаю тебе за чашкой чая, всю глубинную суть нашего мировоззрения. И он сел на такой же пуфик, напротив, принеся небольшой чайник, и налив густого чая в пиалу из глины.
       Мы живём одним единственным мигом бытия, нам не интересна следующая минута, пока она не наступила. Что она принесёт, не может знать никто. И мы, со всей присущей нашему духу глубокой фатальностью, принимаем её, и благословляем, в какую окраску она, не была бы выкрашена. Жить одним мигом, значит жить действительной жизнью, - жизнью без иллюзий, и мифических надежд, без разочарований, которые действительно портят, и огорчают жизнь. Ибо такие надежды, крайне редко воплощаются в том виде, в котором их рисовал воспалённый и одурманенный наркотиками фантазии, рассудок. Не предвосхищай события, и бог даст тебе ровно столько, сколько требуется, и сколько ты заслуживаешь. А главное, столько, сколько ты, на самом деле, способен нести… Так гласит наш главный древний постулат.
       Да. Ты, безусловно прав мудрый Митарха. Человечество, по большей части, заражено той болезнью, что угнетает и истребляет людей больше, чем какая-либо иная болезнь. И для людей, нет на свете мучительнее этой болезни, которую можно обозначить, как удрученные от несбывшихся надежд. Этот «вирус» грозит всякому сильному духу, – угнетающим разочарованием, которое заражает, как тонкое и слабое, так и могучее древо, угнетающей гусеницей безнадёжности к миру в целом, и к жизни в частности. Человечество часто печётся о физическом здоровье, но мало уделяет сил и времени здоровью психическому. А ведь именно психическое здоровье являет собой тот фундамент, тот колос, что сохраняет собой, всю постройку замка, с его стенами, башнями, и флигелями, со всеми его физическими крепостями. Тонкие психофизические субстанциональности организма, словно невидимые консоли астрального мира, обеспечивают устойчивость, и несгибаемость тела и духа. Они, словно «космологические условности», обеспечивают будущность для всякого Великого пути! Ибо гнездятся в тончайших основаниях его существа, в генетических пещерах его передающейся по наследству, природы.
       И только, перелетающие с ветки на ветку «Райские птицы откровения, и глубокого проникновенного созерцания», такие разноцветные, игривые и беспечные, поедая этих «жирных гусениц», облегчают каждому древу, его бытие. Но только если этих «гусениц», напитавших яда ненависти и соков презрения и всепоглощающей злобы, не стало слишком много, если они не расплодились так, что «райским птицам» стало не под силу переваривать их количество. Такое древо, подобно всякому древу, потерявшему большую часть своих тонких лепестков, обречено на погибель.
      Усталость человеческого духа, истощение его душевных ресурсов, ослабляет иммунную систему, как физического плана, так и тонкого, психического. Моральные трансформации, уродование конечностей души, и полное перерождение, некогда чистого, сверкающего в лучах солнца, озера души, в нечто кишащее мерзкими тварями, вонючее болото. Вот к чему, в конце концов приводит простое разочарование от несбывшихся надежд, от угнетающего своими несчастьями, и случайными напастями произвола жизненных коллизий, несоответствие реальности жизни, и наложенных на эту реальность, надежд и предвосхищений.
       «Не предвосхищай, и не надейся на благосклонность мира, окружающего тебя». Сохрани надежду только на своё сердце, на свой несгибаемый дух, и его Великое созерцание! А также, на обретённые благодаря этому созерцанию, покой и счастье души. Только в твоей бескрайней душе, находится тот рай, о котором лживые языки вещают по всему свету, как об обетованном месте благосостояния, и достатка на небе. На самом же деле там, куда зовут тебя, всякого рода религиозные жрецы, под каждым столом изобилия, скрывается самый ядовитый червь – пресыщение… Такой рай, очень быстро превращается в ад! Ведь на самом деле, настоящий ад для человека, не там, где пытки, кровь и истязания, но там, где царствует – Великое пресыщение! Где воздух настолько разряжён, что задыхается и погибает всякая надежда... И то противоречие, которое каждый мог бы обнаружить в моих речах, является именно тем философским камнем, который определяет бытие для всего сущего, на этой Великой эклиптике действительности…
       Ты говоришь, как Великий мудрец! На своём веку, я встречал немало мудрецов, но то, что говоришь ты, не похоже ни на одну величественную песню созерцания… Тебе в будущем, суждено стать богом!
       Нет, уважаемый Митарха. Мне, также, как всякому смертному, суждено стать ничем, - пустотой. Нам всем уготован один путь, - возвращение в лоно сакральной природы. Мы все, продукты её нарушения. И когда-нибудь природа приходит к своей полной гармонии, где уже нет стремления, нет желания, ибо уже не существует никакого нарушения…
      Ты говоришь о «Нирване»?
      В каком-то смысле, да. И хотя Нирвана, что провозглашается вами, есть суть некий суррогат того состояния, но она наиболее приближена к нему. Как говорится, «за неимением лучшего, - по преимуществу». И только вашему народу, как наиболее глубокому в своих созерцаниях, дано понятие этой «Нирваны». Для иных народов такое состояние - немыслимо. Они ассоциируют его с простым сном. И иное экзотерическое его толкование, - отвергают, как нечто невозможное... Ибо в большинстве своём, то, что человек не в состоянии ощутить и потрогать, а тем более осмыслить, и понять, он считает надуманным, фантасмагорическим, и бесполезным. Метасозерцание выходящее за всякие горизонты, для средне мыслящего, не является чем-то действительным. Он посмеивается над всем этим, приговаривая: Что тебе даёт эта фантазия? Зачем тебе это? Ведь в этом. - нет никакого удовлетворения… Но вызывает этим, ответную улыбку созерцателя, который снисходительно отвечает: «Она даёт мне то, что тебе никогда не попробовать на вкус. Это блюдо слишком изысканно, его вкус слишком тонок, и его запах, - не доступен для твоего обоняния. Ты слишком груб для него…» Так животному, стоящему на относительно низкой ступени развития, не даны радости прогресса, не даны удовлетворения научно-технической эволюцией сознания, не доступны утончённые стремления совершенного созерцательного духа.
       Где гнездится, на самом деле, истинная суть бытия, в грубых реальных явлениях мира, или в тонких эфемерных, еле уловимых флюидах твоего сознания, и твоего духа?! Каждому – своё… Это, бесспорно. Но что являет самую важную, самую значительную часть природы нашего бытия? Я полагаю, что именно то, что принадлежит самому изысканному, что произрастает только там, где живут боги! В заоблачных сферах, на недоступных простому, грубому духу, берегах, - там, где парят над лугами феи сверх чувственности, где «гномы золотодобытчики» копают на самых глубинах, и где «великаны мудрости» мерно шагают по долинам, ничем не тревожимые, спокойные и целомудренные… - В сказочных странах запределья, где человек способен почувствовать по-настоящему, своё собственное дыхание! Где он может выкопать клад мудрости, и положить его на весы своей жизни. Где он может поймать за хвост, и обуздать «жар-птицу собственного духа»! Только здесь, человек способен встать пред настоящей кафедрой жизни, и научится всему тому, что даст ему истинное счастье...
       Прощай, мудрый Митарха… Я должен следовать дальше. Меня ждут случайности. А точнее сказать, закономерности, облачённые в случайность. Мы только лишь грезим произволом, и свободой. На самом же деле, предначертан каждый миг нашего бытия, и нашей жизни. И только те запредельные мудрствования, что так ласкают наш разум, и нашу душу, несут в себе нечто по истине свободное! Ибо обладают крыльями вдохновения, и воплощаются в эту, единственно свободную птицу нашего духа!
       Земли Индии, для всего запада, всегда были и остаются ныне, недосягаемыми берегами. Они веками оставались недоступной мечтой, но не столько в смысле олицетворения богатства и счастья, сколько запредельным, чуждым миром, в котором люди живут совершенно иной жизнью, руководствуются совершенно непонятными мотивами.
        Но что, в действительности, находили всегда путешественники, на этих обетованных берегах? Они находили всегда лишь то, что искали. Материальные ресурсы, и то, что можно было с выгодой для себя, поменять в тёмной Европе. Они никогда не могли привезти из этой земли, нечто действительно ценное, - то, что невозможно взять в руки, невозможно погрузить на корабль, и сложить в трюмы, невозможно приобрести купеческим способом, и затем продать. - То, что действительно способно принести счастье всякому, кто приобретает это, иным, не купеческим, но моральным, а точнее сказать идеологическим способом, в лучшем смысле этого слова. Но именно здесь таится камень преткновения. Ибо то, в чём не видишь ценности, - то не является важным для тебя. Оценить по-настоящему дух Индии, понять его, привести все свои помыслы, к воротам этого духа, - вот что должно было быть действительной целью всякого чужеземца ступающего на эти берега… Но для этого, надо стать почти Индийцем, чьи стремления имеют совершенно иные векторы, и даже религия которого, имеет совершенно иную модальность, совершенно иные планы, и исторические олицетворения. Для западного человека, понять вечное возвращение буддизма, его мульти теологию, и мульти культуру, - всё равно, что понять язык певчих птиц, или осмыслить в рационально-аналитических постулатах, метафору спиритуализма.
       Висталь шёл по городам и долинам этой древней цивилизации, и в его сердце расправляла свои крылья, Великая надежда на человека, на его будущее! Ибо, это будущее определяется не цивилизационным изобилием, не упорядоченностью социума совершенным государством, но способностью человека к возвышенным, глубоким переживаниям, познанием своего психофизического пантеона, выбором для своего совершенства, настоящих путей, и следование наиболее выверенным истинным ценностям…
       В очередной раз Висталь уходил в небытие, и каждый раз, вместе с надеждой, его тело и его душа испытывали чувство безысходности, и необходимости смерти. Вечная жизнь - подразумевает вечное умирание. Такова природа бытия и небытия. Их противоречие обеспечивает существование, - всякое существование…
       
Прогулка с неизвестным художником

На темнеющем небосклоне горела яркая звезда. Она, так явно выдавалась среди других звёзд, что Висталю на мгновение показалось, будто в небе она единственная, а вокруг лишь пустота. Так происходит во всех плоскостях воззрения в мир, подумал он. Словно «Вифлеемская звезда», загоревшаяся над каким-нибудь исторически важным событием, или какой-нибудь неординарной вещью, а может быть Великой личностью, своим ярким свечением, отдаляет в тень всё остальное.
           Склонность к пьедестальности нашего воззрения, является, как ограниченностью, так и углублённостью. И каждая из этих направленностей, является самостоятельной, и естественной составляющей этой общей наклонности. Человек стремится к одному Богу на земле, и на небе, к одной единой для всех, божественной личности. Он стремится найти, и водрузить на пьедестал, наиглавнейшую моральную константу. Он всегда расположен больше, к одному главе государства, чем к парламенту, к одному главному, самому Великому поэту, к главному философу и т. д. Он стремится к главной линии своей жизни, как к главной стержневой монаде собственного сознания. И его точка зрения, потому и точка, что является пиком, неким «пчелиным жалом» на теле его сознания. Он хочет непременно главной вещи на земле.
           Но, при всём этом, его минимализм, нисколько не слабее, его же максимализма. Ведь каждое из явлений его осознанности, всегда достойно собственной противоположности. Между этими противоположностями, словно между двумя огнями, между полюсами действительности, - мириады живых столкновений, рассыпающих искры в разные стороны. В своей относительной гармоничной уравновешенности, это поле, наиболее привлекательно для человеческой сущности. По крайней мере, так полагают, и в том убеждены, сами сущности. Они ещё не знают, что эти противоположности, равно, как и всякие противоположности и антогонии в мире, вытекают из их собственного нутра. Что эти непримиримости, лишь отражение их внутренних зеркал, расположенных в виде призмы, и отражающие всевозможные стороны бескрайнего мироздания.
          Висталь лежал на прохладной траве, и перед его взором, распластавшись своей сферой, от горизонта до горизонта, висело, словно купол, прозрачно голубое небо. Я оказался здесь случайно, и вместе с тем, фатально закономерно. Моё появление здесь, и сейчас, что бы это могло значить? Что вообще, могло бы означать появление здесь, и сейчас, в безграничном пространстве, и бесконечном времени? Как? Из каких условий, могли бы возникнуть здесь, и сейчас - человечество, цивилизация, Мир?! Как, бескрайнее пространство космоса, и бесконечное время, существуй они, в осознаваемой нами, константе, могли позволить себе, - определённую точку? Вообще, какую бы то ни было определённость, в своих абсолютно безграничных, сакрально неопределённых, и фатально нейтральных просторах?
          Кто мыслит достаточно глубоко, для того, уже не существует ни времени, ни пространства, самих по себе, а значит, и соответствующих им, абсолютных критериев. Кто мыслит достаточно глубоко, для того, не существует ни стояния, ни движения, ни стагнации, ни трансформации, и даже сама существенность, с её незыблемым форпостом, материей, - пропадает, растворяясь в этой архаической, и нейтральной по своей сути, пустоте. Ты проваливаешься в эту пустоту, словно в гравитационную воронку «Чёрной дыры»! Здесь уже нет места, даже Богу! Но кто, как не сам Бог, отталкивает наш разум от таких глубин, тем самым, спасая его? Природа, давая разуму подобные «игрушки», бьёт по рукам, если видит, что игра зашла слишком далеко. Ведь она - Мать, она знает, как это опасно для её детей. И наше поле игрищ, ограничивается «песочницей действительности», «бассейном иллюзорной реальности», и её ограниченным «макрокинезом» пространственно-временного континуума. Но и в этих, ограниченных действительностью, пределах, для нашего разума - нет дна. И природа, из глубин своего чрева, не слышимым голосом интуиции, вещает: Опасайтесь нырять слишком глубоко! Во-первых, здесь необходимо настоящее желание, - а кто знает свои истинные желания? Во-вторых, необходима подготовка, и великое душевное здоровье. А главное, Вы должны понимать, что не найдёте там ничего, что принесёт вам пользу, и тем более счастье. То счастье, за которым вы все, так, или иначе, бежите. Чем глубже опускаешься на глубину познания, тем меньше «кислорода жизненности», - иллюзии, - этого пантеона жизни, и основания всякой реальной действительности!
          Висталь поднялся с земли, и отряхнулся. Он, как обычно знал, где и когда находится. Ведь он не был бесконечным пространством, и временем, он был самой действительностью, - её континуумом, воплощённым в гармоничную форму существа. И его интуиция работала в полную силу, давая всё то ценное, что могло дать вообще, какое-либо сознание. Оглядевшись по сторонам, он подумал: Это Великое, для всего человечества, время! - «Эпоха возрождения», так её назовут позже. Он предчувствовал нечто необычное, для себя. А может быть, то, давно забытое им, что было так похоже, на счастье. Восторг и радость, от столкновения с Великим, - по-настоящему Великим! Мир людей, не часто баловал его этим, но всё же, бывало и такое, когда-то на заре его юности. Теперь же Висталь, вполне отдавал себе отчёт в том, что его зрелость, почти не позволяет прорастать в его душе, «семенам восторга и радости», - этим нежным цветам юности. Ведь он, хоть и во многом отличался от людей, но был в сути своей, схож с ними. Он представлял собой некоего сверхчеловека, для которого стало возможным помнить все свои воплощения, прерываемые безвременным, и без пространственным небытием.
          Висталь подошёл к стоящему рядом колодцу, этому метафорическому олицетворению всякого познания. Опустил ведро на дно, и, зачерпнув воды, быстрыми движениями поднял наверх. Испив через край ведра, он двинулся в направлении севера. Он всегда знал куда идти, ведь его интуиция, была почти сверх интуицией, и он почти никогда не напрягался в этом смысле. Ночь была тихой, безветренной. Звуки ночных животных, птиц и насекомых, оттеняли эту архаическую ночную тишину, давая своими голосами, почувствовать её. Ибо тишина, сама по себе, не может быть услышана, как не может быть воспринята пустота, не будь в ней действительности, со всей её существенностью ограниченных в пространстве, объектов.
          На горизонте, освещённый закатившимся солнцем, вырисовывался силуэт далёких гор. И эта, открывшаяся перед его взором, реальность, была настолько волшебной, во всех своих сочетаниях, что Висталь подумал; в каких глубинах и в каком запределье, я мог бы найти подобное воплощение абсолютной гармонии? Только умалишённый, либо слепой, и глухой, усомнился бы теперь, в божественном происхождении природы! И эта внутренняя уверенность, была настолько тверда и незыблема, что вызывала на бой, все иные инстинкты, как по отдельности, так и все вместе.
          Город, на окраину которого вышел Висталь к рассвету, был невелик, относительно существовавших в эту эпоху, мегаполисов. Но этот город, был культурной Меккой Европы того времени. Здесь жило и творило столько художников, поэтов, и музыкантов, что даже у богов могло появиться чувство, всеобщего просветления, вступления человечества - в эпоху благоденствия! Могло показаться, что ещё немного, и всё человечество станет настолько культурным, и просвещенным, что не останется пошлости, и грязи на земле, не останется вакханалии разнузданности черни, и вот-вот, придёт конец её повсеместной неистребимой власти… Так наш разум, воодушевлённый прекрасным, и опьянённый всем возвышенным, становиться склонным к сентиментальности, к чудесам и утопиям, в собственных умозаключениях.
          Висталь вошёл в город, и сразу направился на корабельную набережную, чтобы воочию полюбоваться кораблями, с бесчисленным количеством парусов. А также насладится общим видом, этого выдающегося города. Ведь он был, кроме всего прочего, примечателен своими архитектурными шедеврами, которые располагались вдоль набережной, соперничая друг с другом в изысканности, изощрённости, и гармонии, а также, в неповторимом гротеске.
          Весь этот пейзаж, отдалённо напоминал набережную другого города, который был дорог Висталю, и это положение, ещё сильнее заставляло биться его сердце. Влияние архитектуры разных городов того времени, оказывало друг на друга явное, или скрытое влияние. Красота заразительна не меньше, чем пошлость, и её способность распространять своё благоухающее наследие, также непреодолимо, как способность пошлости распространять свои эпителии в глубине, и свои вездесущие поры, на поверхности.      
          Пройдя несколько миль, Висталь очутился возле большого и красивейшего фонтана. В центре этого грандиозного сооружения, слепленные в единый ансамбль, сияя золотом, красовались фигуры девушек и парней в неоднозначных загадочных позах. Вода, стекающая бурными потоками по ним, придавала телам парней большую мощь, а девушкам ещё более ослепительную изысканную утончённость, и красоту.
          Возле фонтана, не смотря на ранний час, было уже достаточно много людей. Пары, медленно обходящие это грандиозное сооружение, и любующиеся переливающими в лучах утреннего солнца, брызгами. Пожилые джентльмены, в высоких шляпах, по моде того времени, придающие их виду большую значимость. И дети, бегающие вокруг, и бросающие в фонтан камешки, вызывали чувство беззаботности, и игривости, контрастирующей общей бренности размеренного бытия. Почему людям, так нравится эта поднимающаяся вверх, и затем низвергающаяся вниз вода, подумал Висталь? В чём здесь глубинные причины? Но, с какой стати, я всегда и во всём должен искать непременно глубину? Что? Простых вещей на земле - нет?! Простых вещей нет, для того, кто сам не прост. И его внутренняя сложность проецируется на всё, что он видит, слышит, и постигает. Кто прост сам, тот смотрит на мир поверхностно, для того в нём, нет сложных, и глубоких вещей. Ведь сложность и глубина, на самом деле, не во вне, но внутри. Мир всегда таков, каково «зеркало», смотрящее на него, и в него. Мир, сам по себе, не обладает ни глубиной, ни поверхностью. Я уже размышлял не раз об этом.
         Что может быть сложного, в простом фонтане? Какова его сакраментальная суть? Фонтан – суть постоянное, гармоничное, размеренное движение. - Это река, в замкнутом в кольцо, локальном виде. Всякий фонтан, в каком-то смысле, символизирует собой движение крови в нашей кровеносной системе. Где река, так же замкнута в некое кольцо. И где именно это кольцо, даёт возможность жить нашему телу, нашей душе, и разуму.
         Кто знает, скольких поэтов, художников, и философов, вдохновили эти поднимающиеся, и низвергающиеся струи. Здесь зашифровано олицетворение самой жизни, и даже её апофеоза - вечности! Ибо, здесь воплощается, то самое постоянное возвращение, на котором зиждется, одна из двух форм, присущих мирозданию вечностей.
         Поодаль от фонтана, возле самого моря, Висталя привлекла замеченная периферийным зрением, странного вида, фигура. Человек был одет, не по погоде, в длинное пальто, и широкополую шляпу. Висталь знал толк, в символах, преподносимых ему проведением, на протяжении всей его жизни, и никогда, по крайней мере, так ему казалось, не упускал из виду, ни одного такого символа. Контраст, выпадение из общей динамики окружающего течения жизни, нарушение общей гармонии музыкальной полифонии внешнего мироздания, тут же замечалось им, и он концентрировал своё внимании, на предмете этой дисгармонии.
         Висталь, решил подойти, к этой, выпадающей из общего контекста, фигуре. Человек стоял спиной к нему, смотрел куда-то вдаль морского пейзажа, и не двигался. Из-под полей шляпы, виднелась длинная курительная трубка. Висталь не сразу узнал этого человека. Его болезненный цвет лица, рыжеватая щетина, и тусклые глаза, говорили слишком красноречиво, о его внутреннем состоянии. Лишь вглядевшись в эти глаза, Висталь узнал в нём «Великого голландца», так будут называть его в будущем. Пока же, он создавал впечатление «клошара» на улицах Парижа, или любого другого города.
          Моё почтение, произнёс Висталь. Добрый день, ответил будущий метр. Состояние, этого Великого в будущем, человека, ныне, по всех фронтам, было плачевным, и это отражалось во всём его облике. Он черпал силы для жизни, только в собственном искусстве. Непризнанность его искусства в социуме, хоть и огорчало, но всё же, не убивало в нём стремления к глубинам собственной души. Человек не может жить, без радостей, и поэтому, даже в самых гнетущих условиях, он всегда находит для себя, пусть маленькие крупинки, но всё же радости-отдохновения.
          Моё имя Висталь. Я прибыл издалека, и мне бы хотелось лучше узнать эту страну, и в частности, этот город. Я понимаю, что это выглядит, как бестактность, но всё же, я просил бы вас показать мне, хотя бы несколько достопримечательностей вашего города.
          Я бы рад вам помочь, оборвал спич Висталя, будущий метр, но у меня нет ни времени, ни желания на это. Всё, что я мог бы для вас сделать, это составить вам компанию, в каком-нибудь заведении, где можно промочить горло. Буду рад и этому, с показной грустью, проговорил Висталь. И они пошли вдоль набережной, периодически выдавая фразы, ничего не значащие, о погоде, и о политике. Подойдя к ближайшему ресторану, Висталь учтиво повёл рукой. Они вошли внутрь, и оглядевшись сели за один из столиков. Ресторан был не шикарным, но вполне приличным.
          Скажите Винсент, часто ли вы встречали на своём жизненном пути, по-настоящему разумных людей?
          Откуда вы знаете моё имя, я, как будто, не представлялся? Поверьте, это не последнее, и не самое большое удивление, какое я мог бы предоставить вам. Не зацикливайтесь на мелочах.
          Я сразу понял, что вы неспроста подошли ко мне. Вы, знаете меня? Да, пожалуй, я знаю вас. Но не спрашивайте откуда. Иначе своим рассказом, я непременно сведу вас с ума.
          Я не боюсь. Я давно сам сошёл с ума, вместе со всем миром. Моя душа больна, и нет на земле лекарства, которое могло бы вылечить меня, и избавить от страданий, как только одно, самое радикальное. Но я не спешу его употребить. Пока, на это, у меня хватает сил.
          Но не будем отвлекаться. Я спросил вас, уважаемый Винсент, много ли людей вы встречали, которые бы действительно отличались разумностью. Уважаемый Висталь, не хотелось бы вас разочаровывать, но по-настоящему разумных людей - не бывает. И в этом можно легко убедиться, пристальнее вглядевшись в эталоны разумности нашего социума. У каждого, я повторяю, у каждого, вы найдёте отклонения. Здоровье — это такой же миф, как всякий идеал. - Это то, что в природе - не существует… Вопрос здесь лишь в том, как сам человек оценивает собственные отклонения. Один, благодаря только им, этим своим отклонениям, безмерно счастлив, другой же, - непередаваемо несчастлив, его терзают такие муки, которым место в аду! Одному, его отклонения помогают, другому, напротив, - мешают. Один видит в них вершину соблазна, другой - яму на пути. Один благодаря собственным отклонениям Велик, другой же ничтожен… Уверенность же, в абсолютную разумность, такая же форма отклонения, способная развиться в определенного вида болезнь.
            Вспомните Сократа, этого Великого пророка разумности. Он довёл собственную разумность, до полного отрицания, и эта форма болезни, убила его! Нет, не общество убило его, как полагают, но собственная гидра сознания, превратившаяся в доминанту разумности, съела его надежду изнутри! Ибо разумность, со своей устремлённостью к истинности, поедает иллюзии, эти главные плагины жизненности! Она ими питается, словно тутовый шелкопряд листьями шелковицы, и в конце концов, убивает само древо, - древо жизненности, для которой иллюзии, есть суть такие же необходимые для существования, листья… И именно иллюзии, - это причины, консоли, и платформы, для всякой надежды… Человеческая душа, со съеденными «листьями-иллюзиями», - засыхает, словно стебель тутового древа.
           Вы, уважаемый Висталь, как и большинство людей, вероятно считаете разумным заниматься политикой, в частности, и государственной деятельностью, в общем? Но взгляните же чёрт возьми, не предвзятым, светлым взором на то, чем заняты эти уважаемые господа политики! На что они тратят свою жизнь, своё драгоценное время?! Вы называете это разумным? Рациональная форма существования, ещё не говорит о разумности! Сделаться быком на пашне, или пастухом для стада, конечно же, полезно для общества. Но разумно ли для человека, заниматься всю свою жизнь тем, чтобы удовлетворять, всё разрастающуюся «ганглию тщеславия» в своём мозгу, зная, что никогда не удовлетворишь её потребностей. Этой «ганглии», надо постоянно бить по шапке, а они подкармливают, и ублажают её... Разумно ли следовать конъюнктуре, и общественному мнению, и заниматься тем, что без конца налаживать связи, и делать жизнь лучше, тем более, что какие бы усилия не предпринимал, она не становится лучше, но лишь всё ухудшается. Где здесь разумность? А разумно ли всю свою жизнь заниматься заработком всё большего и большего количества денег, имея лишь одну цель, - сами деньги? Всякий желудок, имеет свойство растягиваться, но и всякий желудок, когда-нибудь лопается. Разумно ли залазить на весь день в шахту, и рубить там уголь, не видя белого света?
          Да, но человеку необходим уголь…
          Да оставьте! Человек веками жил без угля. Он сам создаёт себе проблемы, и затем, как ему кажется, «разумно» решает их. Это его жизнь, но разумна ли она в действительности? Где критерии этой разумности, где вообще, какие-либо критерии для истинной оценки?
          Построить свой дом, и провести всю жизнь в его стенах, в чинном спокойствии, будучи абсолютно уверенным, что ты свободен, для кого-то будет вполне разумным. Но для другого, это будет совершенно не разумным жизненным путём. Выстроить для себя собственную тюрьму, и наслаждаться заточением? Это метафора, она отражает не столько конкретное построение дома, сколько всевозможные построения самого разума, внутри собственного мировоззрения. Наш разум склонен строить дома и заборы, на собственных полях разумения. Но он, также склонен, затем преодолевать их, либо разрушать. И всё зависит от того, какова склонность доминирует в данном субъекте, в данный момент времени. А это уже вопрос отклонения.
         На самом деле, разумность, то, что мы обозначаем этим термином, – самая неопределённая вещь в нашем сознании. Мы все, чувствуем её, знаем где её наделы, но никогда не осознаем, что именно растёт на этой почве. Скажи Висталь, а много ли мы обнаруживаем разумности, когда настраиваем свой фокус воззрения на рациональное восприятие, к примеру, в отношении полового акта? Мы его стыдимся, в первую очередь из-за полной неразумности, и неадекватности во время самого процесса. Даже наше представление акта, уже вызывает смесь восторженного возбуждения, и стыда, как воплощения проявлений инстинкта, и разумности, - их противостояния, и сопротивления. Но сколько счастья в нём самом!
          Наш разум, очень часто против счастья выступает, что нам инстинкты преподносят, подспудно видя в нём разнузданность, грозящую, как будто бы, растлением личности. И в то же время, этот разум, собственную парадигму счастья нам навязывает, - холодного и предсказуемого, разумного, по разным весям, поведения. Ведь для него, счастье инстинктов - пошло, и попросту опасно!
         Да и вообще, много ли разумности, с точки зрения рефлексии, во всяком инстинкте? Но когда на первый план, со своим победоносным флагом инстинкт выступает, всем и вся повелевая, для человека становится смешным, и неразумным, следовать рационально-аналитическим побуждениям. Ведь твой инстинкт, также отношение своё высказывает, к рациональной парадигме поведения, к разумной форме всяческой оценки.
         С какой же стороны, на самом деле, правда? Где здесь гнездится истинное адекватное мировоззрения? Я уверен уважаемый Висталь, что правда, на самом деле, как с обеих, из непримиримых вражеских сторон, так и ни с одной из них… Весь мир, и наша жизнь, словно пародия на этот мир, не может втиснута быть, ни в одну из рамок. И не владеет истиной на этом свете, ни идеальный разум, ни уж тем более, рациональный. Даже великий Кант, и его чисто рациональная схематичная разумность, при всей своей категоричности, и обстоятельности, вызывает недоверие, и недоумение у человека, с преобладанием иной плоскости воззрения. Плоскости, где математические постулаты, кажутся бессмысленными играми рационального сознания, удовлетворяющего свои растущие потребности в схемах, и совершенно не удовлетворяют главных, с точки зрения идеалиста, потребностей. Схематичность здесь выглядит как явное отклонение, очень вредное для жизни. Ведь стремление уложить всё и вся на полки, привести в порядок, прерогатива рационального воззрения, и она необходимо противоречит идеальной картине мира. И вся эта серьёзность, вызывает у меня в частности, как у представителя, по большей части, идеального воззрения, улыбку.
          Но дело в том, что, и с той, и с другой стороны, человек, вставая на один из путей воззрения, впадает в некий транс, и становится маниакально уверенным только в своей правоте, готовый воевать за неё, до последней капли крови. И этот транс, сопутствует нам повсюду, во всём, где присутствует воззрение, или созерцание. Как только, мы начинаем с серьёзностью заниматься каким-либо делом, мы неминуемо попадаем под гипноз этого дела. Оно кажется нам. - единственно важным, мы абсолютно уверены в разумности этого дела, его полной общей адекватности жизни, и миру, и олицетворением наиболее долженствующей прерогативы, для деятельности всякого разумения.
         Поэт, или бард – уверен, что занимается единственно важным делом на земле. И знает точно, что заниматься, к примеру, политикой, дело, - не достойное трате драгоценного времени. Я надеюсь, не надо говорить, как политик, в глубине своей души, относиться к тому, чем занят бард, или поэт. А равно и художник, и философ? Если только всё это, ему также не близко, и он, попросту, не завидует. А к своей занятости политикой, относится, как к необходимости, в силу привычки, и страха потерять нечто уже приобретённое.
        Скажите Винсент, а почему вы ставите под вопрос, собственное душевное здоровье?
       Я не ставлю ничего под вопрос. Я знаю, что в моей душе идёт постоянная непримиримая война. Которая, с одной стороны, отнимает силы, а с другой - их даёт. Но для разумности человеческой, война здесь всякая, выступает, как нарушение, как неразумное явление. Но так уж, устроена природа всякого существа. Солнцу, к примеру, его внутреннее противодействие сакральных монад материальной природы, как придаёт силу, так и отнимает её. И это продолжительное напряжение, всё освящает светом и теплом… Всякий организм, в сути своей, есть свеча, - некое подобие солнцу. И эта метафора применима ко всякому «живому организму», от клопа, до солнца, как и далее клопа, и далее солнца... Тот, кто хочет остановить локальную войну, в рамках его собственного бытия, на самом деле, желает остановить всякую войну, а значит остановить всякую жизнь… Но слава миру, этого не дано, даже богам! Если же говорить в узком смысле, моего душевного равновесия, ибо война - войне рознь, то я никогда не знал душевного покоя, но всегда подозревал, о его возможности, глядя на умиротворённые спокойные лица, и слыша их диалоги, полные равновесия. Кто влил в меня такие бурные реагенты? Во мне бушует постоянный шторм, - стихия! Она способна разрушить стены всякой разумности!
         Но поверьте моему опыту Винсент, только вот такая внутренняя война, способна порождать нечто Великое, и поистине Гениальное! На спокойном море, крайне редки большие водовороты, оно более расположено, к болотному умиротворению. Да, но и от всякого рода кораблекрушений, в таком море, наша сущность, более застрахована.
        Я не знаю, о какой гениальности вы говорите, но я встречал достаточно много талантливейших людей, у которых душа была умиротворена и спокойна. Здесь не было и намёка на бурю, и всё их искусство, отдавало этим спокойствием и умиротворением, выявляя тончайшие черты миросозерцания. Эти произведения были удивительно гармоничны...
        Но Винсент, скука убивает всякое искусство, не правда ли? Штиль на глади моря – не интересны…
        Если скуку, противопоставлять праздности, то я за эту скуку. Нет, поверьте, я не ленивый человек, но очень трудно заставить себя что-либо делать, если нет внешней отдачи, если твои произведения не находят должного отклика, а значит, не находят людей, чьи души родственны моим личностным частотам, моим душевным переливам.
        Это, конечно же, атавизм в моей душе, заставляет меня искать родственные души. Инстинкт стадности просыпается всякий раз, и требует признания соплеменников. Трудно без этого признания, убеждать себя самого в том, что ты делаешь нечто достойное. Ведь всякие оценки себя самого, всегда заинтересованы, и не могут быть объективны. И это обстоятельство выматывает всякого творца, оно словно червь, подтачивает здание уверенности. Что делал бы бог, если бы люди, не восхищались его творением?! Человеку-творцу – необходимо признание… В противном случае, силы его творческого потенциала, иссякают, как высыхает озеро, без бьющих изнутри родников. Эти родники, должны непременно провоцироваться проливными дождями извне, пусть даже с громом, и молниями!
          Конечно, всякий творец – индивидуальность. И многим озёрам, не позволяет высыхать любовь, эта, его собственная полноводная река, впадающая в него, и питающая своими светлыми водами, его душу. Для такого художника, нет необходимости в родниках, и дождях. Хотя они, также и ему не помешают… Но как бы я мог повернуть русла собственных рек, как мог бы заставить свою душу любить? Это невозможно! И поэтому, моя душа обречена...
         Человек, в большинстве своём, относится к произведениям искусства, как к чему-то, что можно и нужно потреблять, чем можно утолять свой голод. Они ищут в искусстве нечто, чем можно удовлетвориться. Их душа, в моменты созерцания произведений, старается ощутить своими «вкусовыми рецепторами», нечто заведомо вкусное, нечто полезное физиологически, что добавит сил, напитает надежду, и обеспечит последующее существование. Она настроена, не на продуцирование собственной тончайшей энергии вовне, но на поглощение этой энергии, из предлагаемых источников. Она ищет по привычке питания, она жаждет насыщения, и, если вдруг, не получает такового, отрынивает, убеждая себя, что это нечто несъедобное, нечто не перевариваемое, и не усваиваемое. Она, даже в своём возвышенном и тонком, живёт собственными атавизмами и анахронизмами… Её главные животные инстинкты, диктуют разуму модель пристрастий, и сохраняют мотивы всего его поведения.
        Знаешь, Винсент, как бы ни старалась «тщеславная бездарность» остаться в истории, её век - недолог. Обманывать человечество долгое время – невозможно... Часто, самые Великие художники, и философы, остаются в тени при жизни, и начинают светиться ярчайшей звездой, после смерти. И тебе, прости за слова, похожие на лесть, одному из самых самобытных и Величайших художников и философов, уготовано последнее. Тебе не заработать больших денег своим трудом, и не заслужить безусловной славы при жизни. Но тебе суждено стать классиком, ибо всё, что может служить этому, в тебе - в переизбытке… Но не тебе, Винсент, никому либо другому, не дано понять, и зажечь именно ту искру, которая разориться, в последствии, в повсеместный огонь. Сила проведения – непредсказуема, и неумолима! Ты отпускаешь своё творчество в мир, ты отдаёшь свои произведения публике, и она распоряжается ими так, как считает нужным. При всей неоспоримой силе всего Великого, всего совершенного, и сверх гармоничного, конъюнктура, всё же, сильнее. Ибо - это кровь и плоть социума…
          Кто ты?! Видел я и пророков...! Ты провоцируешь меня? Ты не похож на человека, придающего большое значение деньгам, и конъюнктуре. Ты думаешь, я не знаю, как создаются кумиры? И что вообще значит, в жизни социума конъюнктура? Поверь мне, только чрезмерно тщеславный до отупения человек, у которого от жадности ко всем проявлениям жизни, слипаются извилины в голове, мечтает стать классиком. Кто хочет, чтобы его произведениями интересовались, как настоящим искусством, не желает, чтобы его превращали в кумира, и тем более, в разменную монету, или валютный материал. То, что ценит публика, - не стоит ломаного гроша! В бездонном море конъюнктуры, может утонуть, всё что угодно! И пусть в это море, часто попадают действительно настоящие произведения искусства, и их несёт этот бурный поток, смешивая со всякого рода пошлостью и обыденностью, но всё же настоящее, всегда останется настоящим... И когда-нибудь, какой-нибудь «золотоискатель», откопает на берегу этого моря, «золотую чашу», и отчистив её от песка и ила, будет пить из неё, чистую воду собственного вдохновения...!
        Поэтому, я люблю человека, но не люблю публики... Отдельно взятый человек, это необъятный Космос! Но публика, - это стая чаек, над помойкой... Они безумны в своём необузданном стремлении вырвать для себя, самый лакомый кусок из этой помойки. Они клюют друг друга, и называют это, вполне разумным?! Они рвут друг другу глотки, в борьбе за превосходство, словно за существование. Их аппетиты растут в геометрической прогрессии! А ведь, для существования, и вполне счастливой жизни, на самом деле, надо так мало...
         Куда девается их разумность?! Создаётся впечатление, что для них разумность, есть та же конъюнктура. Они приобщают к собственному интересу, даже правду, справедливость, - истину, в конце концов! Здесь всякая нравственность, и всякая разумность растворяются в рассоле страстей и конъюнктуры, словно в «Царской водке»!
        Мудрость человека, стоящего напротив, – первая причина для зависти у всякой чёрной души, но повод к благоговению, у возвышенной… Никогда не ждите от пошлой, подлой души, расположения к вам, восторга, основанного на вашей сияющей мудрости. Ведь пошлая душа, во-первых, не в состоянии по-настоящему что-либо ценить, ибо, для того, чтобы что-то ценить, необходимо самому обладать чем-то подобным. А во-вторых; где-то в глубине своего сердца, такая душа чувствует свою низменность, что она не понимает чего-то по-настоящему Великого, что не может взять в руки, и положить себе в карман чего-то, что может давать истинное счастье, не доступное его подлому, низменному чреву. И не понимая этого, напрочь отвергает всё по-настоящему Возвышенное, всякую мудрость, и всякое благородство, - обвиняя их в обмане, и подтасовке. И часто, даже чувствуя угрозу для себя, во всякой глубокой благородной мысли.
       То, что мудрость, не являет собой привилегию, но напротив, представляет собой нечто вроде самого большого дерева в лесу, у которого большие шансы получить удар молнией, это понимает всякий, кто когда-либо чувствовал в себе этот живой росток. И в отличие от «лиан», это древо, не способно приспосабливаться, и приноровляться, прогибаться, под напором ветров-обстоятельств.
     Ты знаешь Винсент, я как-то слышал от одного мудреца историю. Не знаю почему, но она пришла мне только что в голову. Я расскажу, если тебе интересно….
     Ты первый человек, который за последние три года, сумел разговорить меня. Мне будет интересно, не сомневайся…
     История эта, произошла в степях нынешней Монголии. (Когда-то Монголия представляла собой Великое царство, о нём говорили, почти во всём цивилизованном мире. Но часто царства, словно звёзды, сжигая весь свой водород, превращаются в «Белого карлика»).
       История мудреца 
       Жил в степи человек, средних лет. Он был пастухом, и с утра до вечера пас лошадей. Сердце его было большим, щедрым, и благородным. Он не знал точно, откуда у него, у пастуха, такое отношение к жизни. Но он чувствовал, что в его жилах течёт не простая кровь, что-то глубокое из древности, какой-то ветер величия прорывался наружу, какой-то родник, старался пробиться и напоить собственными глубинами, чистой водой благородства, росток его души, стремящийся к возвышенному, и угнетаемый страстями, от примесей других кровей. С трудом он пробивался наружу, обещая разрастись развесистым древом, - дубом благородства и чести… И пастух, изо всех сил старался поддерживать его, отгоняя отравляющие и угнетающие его рост, волны пороков, также доставшихся ему, от его предков, и порой захлёстывающих, всю его волю. Другое дело, благородство, чаще всего смешивают со страхом, и банальной трусостью, путая эти возвышенные категории, с низменными. Ведь для того, чтобы поступать подло, необходимо иметь смелость, и это действительно так. Но чтобы поступать благородно, подчас, необходимо обладать не просто смелостью, но одержимостью. Хотя к моей истории, всё это, имеет отдалённое отношение. 
         Так вот, однажды заехал к ним, один знатный по своему статусу, вельможа. Он занимал пост среднего чиновника. У этого вельможи, также, как у пастуха было намешано всяких кровей, и его душа постоянно изнывала от постоянной войны внутри, от столкновения разнонаправленных порывов. И после каждого благородного поступка, его душу подтачивал червь сомнения. Его хитрость, захлёстывая своей волной его благородство, спрашивала: а что я имею от этого благородного поступка, кроме ущерба? И, так-как, его воля в целом, была изнеженной, ослабленной оранжерейным пребыванием, то при всяком столкновении внутри, его мудрости - с хитростью, благородства - с подлостью, он, стараясь уйти от мучительного выбора, всегда занимал сторону победителя в собственной душе, не в силах сопротивляться агрессивной крови предков. И этот червь, уже в полной мере развился в этой благостной среде, питаясь сомнением, и подстёгиваемый бренной обыденностью, и её, щемящей душу, неудовлетворённой реальностью. И так, всё благородное в его душе, постепенно превращалось в рудимент.
        Благородное сердце очень уязвимо, и без поддержки сильной воли, очень быстро трансформируется, в нечто квазиблагородное. И это изменение, эту подмену, может заметить только тот, кто сам обладает благородным сердцем. Ибо чувство тонкости, не принадлежит к грубым натурам, не потому, что они из вредности отвергают эту тонкость, но потому, что они не способны её замечать, и поэтому, она для них - просто не существует. И все разговоры о тонкости и величии, они воспринимают как фарс, и не более того.
        Что есть, на самом деле, мудрость? И чем она отличается от хитрости? Мудрость - дальновиднее, она объемлет отдалённое, часто не осознанно. Она потому и благородна, что смотрит на мир шире, дальше и объёмнее. Её границы расширены, она с презрением относиться к мелочам ежесекундного интереса. Так воззрение человека вообще, отличается от воззрения животного. Мудрость возвышена, её стезя – вершины. И её мало интересует возня в ущельях жизни. Но, как раз в силу этого, она инертна. Её основательность не позволяет лавировать, ползать змеёй, по ухабам судьбы. Она уверенна, что способна сама строить судьбу, и поэтому, презирает приспособленчество. «Жизнь – в моей власти…», говорит она. Хитрость же - близорука, и потому противоречит мудрости. Она говорит: Жизнь создана не нами, и наша задача пройти по ней, с меньшим ущербом, проползти между её камнями. Мудрость настолько благородна, что со снисхождением относится даже к лежащей рядом, презренной низменности. Но я, несколько отвлёкся.
        Проезжая мимо юрт, этот вельможа решил согреться у костра, и выпить чего-нибудь горячего. Здесь можно поживиться, если я окажусь хитрее хозяев, подумал вельможа. Он подъехал к одной из юрт, и крикнул хозяина. Навстречу ему вышла миловидная девушка, с крынкой в руках. Напоите чаем путника? Спросил вельможа. Девушка, оглядев дорогую сбрую, приветливо улыбнулась, и указав на вход, молча поклонилась. Вельможа вошёл внутрь. Убранство юрты было не богатым. Несколько шкур на полу, незамысловатая посуда, и очаг посредине, в котором тлели угли от вчерашних дров. Где же хозяин, спросил вельможа? Мы с братом живём вдвоём. Он должен вот-вот приехать, он пасёт лошадей в степи. Девушка была невероятно красива, и у вельможи закружилась голова. Его либидо засвербело, он с алчностью посмотрел на девушку. За юртой послышалось ржание лошади. А вот и он. И Девушка выскочила из юрты. Войдя, пастух сразу почувствовал этого человека. Все рецепторы его сенсорики, выдав каждый свой вердикт, слились в одну реку, дав юноше общую интуитивную оценку. Его чувствительность была настолько развита, что, лишь по одному жесту, он мог сказать многое о человеке. Но его благородное сердце, не позволяло думать о человеке плохо.
        Присев у очага, гость начал издалека. Вы живёте вдвоём с сестрой, спросил он. Да. Наши родители погибли во время набегов Джунгаров. Что привело вас сюда, спросил пастух гостя. Я хотел бы приобрести у вас несколько лошадей. Мой караван застрял в степи, и одиннадцать лошадей умерли. Мне нужны лучшие кони, но я сейчас ограничен в средствах. Если вы согласитесь отдать мне четырёх лучших, я готов оплатить сейчас, лишь половину их цены. Обещаю, что по приезде, отправлю гонца с остальными деньгами. Если хотите я напишу вам долговое обязательство. Мало того, я мог бы рассказать всем своим друзьям, которые имеют большой вес в нашем ханстве, какие у вас хорошие породистые лошади.
         Каждое благородное сердце, расположено видеть во всём, собственное отражение, и не желает замечать никакого подвоха. Благородный по-настоящему человек, не знает подлости, точнее сказать, не желает её признавать. Он знает, что подлость глупа, и что только полный идиот может поступать подло. Как и всякий, по его мнению, благородный голос, резонируя с его личной глубиной, распаляет его душу, и размягчает сердце. И он, зная, что поступает опрометчиво, тем не менее, не может поступать иначе.
         Не нужно никаких долговых расписок, я вижу, что вы благородный человек, и доверяю вам. Я конечно отдам вам лучших лошадей, за пол цены, и подарю самого лучшего коня, но хотел бы просить вас, не рассказывать обо мне никому из своих друзей. Я живу спокойной размеренной жизнью, и не продаю своих лошадей. Готов сделать лишь для вас исключение. Сейчас я поеду, и выберу для вас лошадей. А вы можете отдохнуть и поесть с дороги, чувствуйте себя как дома. И пастух вышел из юрты.
         Через несколько минут, вошла сестра с торбой воды, наливая в казан, она низко склонилась над гостем, и в этот момент, вельможа, не совладав со своей похотью, схватил девушку, и повалил на шкуры. Она громко закричала, так громко, что у вельможи заложило уши! Но он, как одержимый, начал рвать на ней одежду. Этот крик почувствовал, уже далеко умчавшийся пастух. Он не мог его услышать простым ухом, этот крик услышало его сердце… И он, развернув лошадь, поскакал обратно. Когда он забежал в юрту, сердце его переполнилось ненавистью. Он выхватил нож, и в порыве ярости вонзил его вельможе прямо в сердце!
        В одну минуту, их размеренная счастливая жизнь, оборвалась... Словно весь мир - перевернулся! Жизнь разделилась на две части – до, и после. И пастуху показалось, что он летит в пропасть. Так порыв гнева сметает всё, словно взрыв! Всё благородное, мудрое, и рассудительное, всё, что выкладывалось годами в, казалось нерушимую пирамиду, в одночасье превращается в прах, в одержимой гневом, душе! Всё и вся, в одну минуту летит в тартарары!
         Мудрости, для собственной жизни, необходимо спокойное море. Её природная хрупкость, не терпит бури инстинктивных взрывов. Впрочем, как и благородство, почти не встречается в голодных краях, оно не выживает, на скудных злаковых полях, ослабленных тлёй.  Его «тело» ещё уязвимее, чем у мудрости. На таких полях, выживает только хитрость, которой пастух - физически не обладал. Теперь пастуху грозила публичная мучительная казнь. В те времена, казни были изощрёнными настолько, что иногда казалось, что их придумывает сам дьявол.
        Настоящая сила заключается не в реакции, но в обдуманном холодном ответе на раздражение, либо причинённый ущерб. Каждый разумный человек это знает, или хотя бы подозревает, но почти никто об этом не успевает задуматься, в момент кризиса, ибо эмоциональный разум, в силу своей древности и архаичности, и значит, доминанте и власти, захватывает и стопирует разум, возбуждая немедленные реакции, приводящие в подавляющем большинстве случаев, к разносу всех секреторий организма, и неминуемому ошибочному, или, как минимум, чрезмерному деянию.
        Когда всё успокоилось, и сердце пастуха охладело, а разум пришёл в равновесие, он подозвал сестру и спросил, что будем делать. Сестра, покосившись на труп, сказала, поступим мудро. Как стемнеет, вывезем его на кладбище, и закопаем. Но пастух, сморщившись, ответил: Я знаю, что иначе поступить не мог. Но я никогда не прощу себе, если поступлю подло, даже к скверному при жизни, покойнику. Брат мой, взмолилась девушка! Послушай мудрую сестру! Сделаем как я сказала, и никто не узнает.
       То, что ты предлагаешь, совсем не мудро, сказал пастух. Ведь всякое преступление становиться таковым, только тогда, когда его пытаются скрыть. Во всяком поступке, каким бы он не был, на самом деле, нет ни хорошего, ни плохого. Только оценка делает его таковым. Если мы спрячем труп, мы признаем, в первую очередь для самих себя, что поступили преступно, и никогда никому не докажем обратное. Ибо наше сердце будет отягощено ложью. Да и всякое чистое сердце, всё равно обречено на гибель, если в него попадёт кусок грязи. Ты говоришь это сгоряча любимая сестра, ты женщина, и хоть твоё сердце чисто, но дух твой слаб. Мы не станем прятать труп, но поступим открыто и честно.
      Так женская мудрость, в большинстве случаев, отличается от мужской. То, что глупо с точки зрения женского разума, имеет свою мудрость, с точки зрения мужского. Но глупость мужчины, в его гипертрофированном благородстве, стоило многим мужчинам, снесённой головы.
      Что давали пастуху, его мудрость, и его благородство? Были ли они тщеславными, или заинтересованными в своей глубине, но они давали ему возможность, как обезопасить себя, так и толкали к пропасти. Благородное сердце, не позволяет менять своё поведение, в зависимости от обстоятельств. Но твёрдость духа, в одной ситуации, спасает, в другой, - губит. Там, где требуется гибкость натуры, там твёрдый благородный дуб – обречён. Но с другой стороны, всякое благородное возвышенное сердце знает, что, хотя бесхребетная тварь, приспособленная выживать между камнями, и имеет некое своё жизненное превосходство, но для хождения по горам, требуется крепкий скелет. Там, где необходимо перепрыгнуть ущелье, и не упасть в соседнее ущелье, где требуется средний прыжок, там, где скорость и ширина шага имеет значение, там хитрость, - имеет превосходство перед мудростью. Но там, где требуется орлиный глаз, и твёрдая рука проведения, где нужны крепкие длинные ноги, и холодная голова, где требуется объёмный, выходящий за рамки обыденности, взор разумения, там мудрость даст фору тысячи хитростям!
    Тому, кому доступно чувство тщеславия мудрости, и величия благородства, удовлетворение которого, только на первый взгляд кажется бестолковым, знакомо чувство возвышенной эйфории сознания. Полёт, соизмеримый с полётом вдохновения, - нега ощущения собственной душевной силы, чувство победы над обстоятельствами, дающее уверенность в себе, и любовь к жизни!
    Но вот в чём, здесь таится опасность. Всякая мудрость, если её не удерживать в рамках собственных возможностей, в конце концов, разворачивает копья против самой себя. Как и всякое благородство, совершенствуясь, начинает противоречить сама себе, и переворачивает собственный корабль духа, вверх дном. Нам кажется, что мы сами для себя выбираем ценности, и можем, если только захотим, противится внутреннему голосу, и вправе назначать для себя ценности, которые будут преобладать в нашем разуме, отодвигая все остальные ценности, включая даже, ценность самой жизни на задний план. Те ценности, что заложены нам предками, и, как нам кажется, мы в силах развивать, вскармливая одни, и оставляя на произвол судьбы другие, на самом деле, живут в нас своей жизнью, развиваясь, либо погибая, не зависимо от нашей воли.
      Что давали пастуху, его мудрость и его благородство? - Вопрос, который может задавать только хитрость, живущая в том же сердце. Насколько корыстна была в сути своей, его мудрость? Обманывала ли она сама себя? - Вопрос, который задаёт сама себе, мудрость.
     Этот пастух всегда обходил стороной общение с «сильными мира сего», чья хитрость, в силу специфики их жизни, всегда превосходит мудрость. Ведь всякое такое общение, только для глупца сулит золотые горы, и собственное возвеличивание. Мудрый правитель, - такая редкость, что вызывает восхищение в веках, превращая такого правителя, в умах людей, в Гения! Гениальных правителей, в истории было так мало, что их имена на слуху у всех потомков.
     И это был бы конец истории, ведь пастух и его сестра, в такой ситуации, были обречены. Но рассказываемая история, на то и история, что должна иметь непривычный конец, из ряда вон выходящий, то есть. - почти сказочный. Дело в том, что в это время, правителем был тот самый Гений. И до него дошла эта история, во всех подробностях, что, также чудная случайность. И этот правитель, узнав все подробности, освободил пастуха от преследования, и мало того, прислал пастуху, трёх породистых лошадей, из своей собственной конюшни.
       Но эта маленькая история, лишь случайный эпизод, показывающий, что справедливость в жизни, победа благородства и мудрости, хоть и крайне редкое явление, но всё же случается. Чаще же, именно хитрость остаётся с барышами. Ведь она, в силу своих способностей, всегда стремиться к ним. Мудрость же, получает чаще ту награду, к которой в глубине своей, стремится и жаждет более всего остального. «Валюту», которая для хитрости, не представляет никакой ценности. И которая для мудрости, является самой «сверхликвидной», ибо не может быть обменена, куплена, или продана, как и потеряна, или украдена.
      Хочу добавить лишь следующее. Иллюзии, - побеждающие мудрость, - несут разочарование. Но мудрость и благородство, летящие на крыльях иллюзии, несут возвышенной душе, счастье успокоения и гармонии. Мудрость же, разворачивающая копья против самой себя, несёт разрушение души. Надо научиться удерживать собственную мудрость, как и собственное благородство в узде, словно самых породистых, а значит самых независимых лошадей, иначе они понесут вразнос, и неминуемо унесут в пропасть.
       Если хитрость, в конце концов, обхитрит сама себя, то мудрость, если её не удерживать в узде - убьёт сама себя. И эта опасность тем сильнее, чем больше людей живёт вокруг тебя. По-настоящему мудрые благородные люди живут, как правило, в одиночестве, их никто не знает, они не создают шума. Словно родник, спрятанный в лесной чаще под ветками вековых деревьев и лопухами, журчащий сам себе на ухо, и утоляющий собственную жажду.
     Мудрый человек – всегда благороден. Тем он отличается от хитрого человека. И пусть хитрецу кажется, что у него весь мир в кармане, но на самом деле, только мудрец по-настоящему обладает миром. Какое ему дело до хитросплетений и возни, ради куска этого мира. И в этом его тонкость, и вся его расчётливость. Подчас, встречается мудрость, чья заинтересованность настолько тонка и настолько высока, что за облаками, не замечаема и рядом стоящими наимудрейшими личностями. Каждый отмеряет для себя, как аршин мудрости, так и аршин благородства, соразмерно с потребностями в чистом воздухе агрегата его души. Но, чистый воздух, способен отравить своим озоном недостаточно возвышенную душу, быстрее, чем поднимающийся с поверхности болот, сероводород. Если бы человек мог чётко осознавать, насколько глубока его душа, и насколько благородно его сердце, то он стал бы счастливейшим существом на земле! Но это невозможно! И в первую очередь именно для мудрого человека. Ибо его душа - бездонный колодец. А когда нет дна, можно легко провалиться в эту бездонность. Да, бывает и такое. Когда человек не знает меры в собственной мудрости, он легко проваливается в собственную бездну.
       Ты очень точно угадал мои мысли, тонко почувствовал моё настроение, ты и впрямь, необычный человек, Висталь. Я в первый раз встречаю такого собеседника. Скажи, увидимся ли мы когда-нибудь ещё? «Пути господни - неисповедимы». И Висталь вдруг осознал, что это высказывание особенно подходит, к его собственной жизни. Оно прозвучало словно насмешка из-за облаков, и его передёрнуло.
       Когда-нибудь, когда наступит следующий «день мира», может через три или пять «дней», число не имеет значение для вечности, но каждый из нас обязательно встречается снова. Две песчинки Великой пустыни, однажды встретившись и разлетевшись в разные стороны, обязательно когда-нибудь встречаются вновь. Людям сложно это осознать, и понять, но душа их в своём самом сокровенном, живёт именно этой надеждой. Всё повторяется, и всё возвращается, в этом повторяющемся, и неповторимом мире. Наш мир, словно катящееся по Великой бескрайней пустыне, колесо. Каждая точка его обода, обернувшись вокруг оси, снова и снова ступает на обетованную землю. Но сама телега - уезжает в бесконечность, и никогда не вернётся. И в этом противоречии мира - вся его суть. И в этом непримиримом противоречии, купается вся наша жизнь, и наше бытие. Мы возвращаемся как спицы колеса, сделав свой круг, но повозка катится в безвозвратную даль.
       Прощай Винсент. Подобные встречи наполняют нашу жизнь смыслом, и нашу душу надеждой. Ведь в копошащейся, словно в муравейнике толпе, - свой, отличный от индивидуальности, смысл. Он, этот смысл, чужд индивидуальности, и непонятен. Как, впрочем, и толпе непонятен смысл этой индивидуальности. Толпа – безлика и безличностна. Она сливается в одну бесформенную бегущую массу, словно стадо зебр, рисунок индивидуальных полосок каждой из которых, не повторяется, но в бегущих по прерии, они сливаются, в безликое полосчатое пятно...
      Висталь вышел на улицу, и яркое полуденное солнце, на секунду ослепило его. Он шёл по живописному проспекту, чувствовуя свои силы, и это эйфорическое состояние, ощущения собственной мощи, опьяняло его сильнее вина, и было самым желанным состоянием. Ведь он был Херувимом, и сила мысли и духа, дающая непоколебимую уверенность, была для него главным приоритетом его жизни.

Салон де Кро

Как, некоторые места нашей планеты, становятся романтическими? Делают ли их таковыми, местные жители, или может быть приезжие, поражённые пейзажами, архитектурой, и их неповторимыми сочетаниями, воспевают эту красоту. И руководствуясь своими возвышенными чувствами, воспевают все эти пейзажи, и архитектурные постройки, в глазах публики. С годами, на основе этих укореняющихся впечатлений, появляются всевозможные мифы. И вот уже, никому ранее не известное место на земле, превращается в нечто необычное, особенное, и романтическое.
          Но чаще всего, такие места появляются благодаря тому, что в этих садах, казалось бы, случайным образом, возникает, и расцветает совершенно «небывалый цветок», некая могучая и прекрасная, а главное, необычная личность. Эта личность впоследствии, делает место своего пребывания, чрезвычайно романтическим, как и небывало великолепным!
         Люди начинают устраивать паломничество в такие места, стараясь ухватить своей душой, ту прелесть и исключительность места, ставшего причиной возникновения этого «цветка». Человеческий разум склонен наделять великими чертами, и придавать мифический образ тому, что однажды, в силу ли обстоятельств, либо имманентного состояния его сакральной природы, привело его душу, к этому лучезарному созерцательному ощущению…
         Восторг, порождает большое количество волн, и некоторые из них, превращаются в цунами, смывающие старые архаические постройки. На их месте вырастают новые, как правило, более высокие, и крепкие строения. На пустынных, высохших землях, появляются новые моря, в которых зарождаются и развиваются новые «метафизические животные», некоторые из которых, со временем, становятся «китами». Так формируются и развиваются религии, и не только. Философемы, и просто коллективные целокупные воззрения, имеют ту же природу. Трудно найти более романтическое и более мифологизированное место на земле, чем «Великий город», и его окрестности. Город, где родились и выросли, по крайней мере, три таких «метафизических чудовища», = «три кита», на которых, теперь стоит религиозный мир половины нашей планеты. Так, или иначе, но мир всегда стоял на каких-нибудь «трёх китах».
        Только благодаря романтизации, и последующей мифотизации, такое «метафизическое чудовище», становится крайне живучим существом. Эти «великолепные организмы», пасущиеся в сакральных полях нашей одухотворённой разумности, рождаются и развиваются в лабиринтах «идеального мира», в тонких слоях атмосферы коллективного разума, - там, где жизнь и смерть, имеют совершенно отличные от грубых реалий, критерии. Там иная продолжительность минуты, там иной круг, иные расстояния. И как всякое «животное», когда его становится слишком много, оно начинает разрушать окружающую его среду, подавляя всю остальную «фауну», живущую в этих же, обетованных полях. И «эти сакральные поля», со всей «флорой» и «фауной» сверхтонких, и сверх организованных существ, может быть, более реальны, чем это кажется эмпирическому, физико-действительному разумению. 
       Висталь, как обычно это бывало с ним, ещё не открыв глаза, уже знал, где, и когда он находится. В этом, не оставляли сомнения его мысли, которые разрядами молний, проходили через его разум. Это была Франция, конец «эпохи возрождения», год 1555, от Рождества Христова. Висталь находился в окрестностях Салона де Кро. В эти жестокие времена войн и потрясений, эпидемий и разрушений, культура и искусство, словно птица Феникс на пожарище, расцветало Великими явлениями, и неповторимыми олицетворениями! Словно самая прекрасная клумба, разбитая на развалинах, с разнообразными прекрасными цветами.
        Вообще, социальные потрясения и войны, как и всякого рода повсеместные природные катаклизмы, свидетельствуют о том, что здесь должно зародится и сформироваться нечто замечательное, - нечто, что в будущем, должно дать гармоничные плоды величия и совершенства. Так зарождалась и формировалась когда-то, наша земля, и так зарождается, и формируется всё Великое на её поверхности... Без вакханалии природы, без потрясений и передряг, будящих все засыпающие производные и потенциально продуктивные силы, не появляется и не формируется ничего по-настоящему стоящего в этом мире…
        Войдя в город, Висталь уже знал, с кем он хочет встретиться здесь, в первую очередь. Великий чародей, и кудесник Мишель де Нотр-дам, называвший себя Нострадамусом на греческий манер. (Надо отметить, что Греческая культура имела огромное влияние на французов того времени, и не только на них, и не только в то время). Созданные Нострадамусом 1000 катренов, собранные в центурии - 36000 слов, запечатлели в себе всю будущность, вплоть до 3797 года, так называемого «года апокалипсиса». Можно как угодно относиться ко всему этому, но невозможно отрицать, что это было настоящее произведение искусства, оказавшее своё Великое влияние на умы последующих поколений.
       Висталь шёл по узким улочкам, и думал. Почему такая личность, как Нострадамус, не превратилась впоследствии, в очередного Бога на земле? Только ли потому, что он, по существу, жил далеко не святой жизнью, не был мучеником, и не инкрустирован мифами, но напротив часто пользовался привилегиями при жизни, а потому, не был закутан в балдахин идеализма, романтизма, и великого страдания. Или может быть потому, что ему не хватило настоящего чуда за спиной? А может быть потому, что время, в которое он жил и творил, уже съело последние плоды старого метафизического романтизма, и требовало новых плодов, а вместе с ними и больше мяса, и крови. Время, где страсть к грубым воплощениям, повсеместно и неумолимо подавляла страсть к изыскам, и отвлекала народное мировоззрение, от всего святого, чудесного, и возвышенного. И любовь, и ненависть всего «возвышенного», под гнётом любви и ненависти «грубого порядка», на время стали чахлыми, и рудиментировав, утратили свою волю.
       Да, именно тогда начал расцветать «рационализм», во всём. Он пустил свои метастазы повсюду, где организм ослабел, и не мог сопротивляться грубому натиску. Само чудо, попало под гнёт «рационального станка». Этот «станок» начал требовать, чтобы всякое чудо положили прежде, на его «прокрустово ложе», а точнее сказать на его «патологоанатомический стол».  И та тайна, - та настоящая тайна, теряя свои позиции, отступала в область недосягаемости, для всего чувственного. Её почти не осталось в обыденной жизни. Точнее сказать, тайна осталась, но взгляд на неё стал иным, тем самым, превратив и её саму, в нечто иное. Перед её ликом, уже не было того трепета, того преклонения, и на неё стали смотреть, лишь как на развлечение, превратив всю её великую серьёзность, в посмешище. Каждый стал считать, что имеет право залазить в её «внутренности», копаться там, и выносить свой собственный вердикт, относительно её банальности, и мнимой чудесности. Теперь тайна, теряла свою божественную неприкасаемость, на неё даже стали охотится, словно на дичь. Вот когда, на самом деле, начал зарождаться постмодернизм, вылившийся впоследствии, в повсеместную охоту на ведьм, и заражающий людей, нигилизм.
         Мишель де Нотр-дам был не плохим доктором своего времени. Он один из, и без того немногих врачей того времени, не бежал от чумы, но вступал с ней в смертельную схватку. Осознавать всю опасность, и всё же идти на неё, - Великое дело героического сердца! Основная часть смельчаков того времени, к которым можно отнести и Мишеля де Нотр-дама, были таковыми, благодаря тому, что в момент опасности, отключали часть своего мозга, которая отвечала за страх, и которая только усугубляла сопротивление организма, угнетала иммунную систему, и тем самым, ещё сильнее усиливала опасность заражения. Они, абстрагировавшись, были более вооружены пред этой опасностью. Их инстинкты, слившись в некий синтез с разумением, срабатывали безукоризненно. Не думая о ней, они действительно были несколько дальше от её губительной силы. Тот, кто знает, как на самом деле, далёк мимолётный героизм, реакция, - от действительной самоотверженности истинного мужества, тот ставит все проявления этой реакции, в разряд чего-то слабо ценного. Но то, чем обладали эти смельчаки, было чем-то противоположным, чем-то более могучим, чем простая реакция почувствовавшего запах гари, паука, ибо, было на самом деле, чем-то осознанным. Такое мужество сердца, проявляется именно в такие эпохи и такие времена, когда требуется длительное напряжение сил, когда каждодневная опасность будит инстинкты выживания, и заставляет бежать от опасности, но разум вступая в схватку с собственными инстинктами, не даёт сделать ни шагу назад.
          Мишель де Нотр-дам, в свою бытность, имел множество успешных направлений деятельности, но благодаря своим центуриям, и их тайне, в истории остался только, как «Великий пророк». Хотя в сравнении с иными своими направлениями, и настоящими подвигами, это казалось, было лишь игрой, некоей забавой тщеславного сердечка. Но благодаря тому вниманию публики к тайне запредельного знания, благодаря тому трепету перед всем необъяснимым, все его настоящие подвиги ушли в тень, и в последствии, остались почти в забвении.
          Достаточно единожды привести в действительный восторг, хотя бы одного единственного человека, (если этот человек король, или королева), и затем поддерживать его тлеющее «существо», уже с помощью его, или её возможностей, и человечество, настроившись на эту волну, получив эту «дозу радиации», передавая эту «лучевую болезнь», из поколения в поколение, будет долго нести на вытянутых руках полати с «радиоактивным трупом» на них. Кто знает, кто измерял время распада подобного «радиоактивного вещества»? Сколько веков ему суждено «фонить», заражая здоровые разумы потомков? И это касается всех, подобно возникающих, и распространяющих своё влияние на человеческие умы, «фолиантов судьбы». Что же касается непосредственно случая с Мишелем де Нотр-дамом, здесь время распада обозначил сам Магистр, определив конечную точку, то есть время апокалипсиса.
          В 1520 году, в возрасте 16 лет, Мишель де Нотр-дам отправился в город Авиньен, на учёбу. Но эпидемия чумы, не дала ему закончить заведение, и он занялся самообразованием. И именно это обстоятельство, послужило развитию в нём совершенно нового, небывалого до сих пор, сознания. Ведь только самообразование, может создать и воспитать Гения. Безусловно, он многое почерпнул у своего учителя, учёного того времени Юлиуса Скалигера, с которым он случайно встретился, в 1553году, путешествуя. Случай, - как много значит он в нашей жизни! Подчас кажется, что именно ему подвластно всё, на этой земле! И мы уповаем на него, как собственно, надеемся на всякое чудо.
          К тому времени Нострадамус увлёкся символизмом, и развил это направление своего разума, до невиданных высот. Неопределённость и недосказанность, присущие всякому символизму, - метафора, играющая на полях словесности, словно солнечный зайчик, - завораживает всякого глубокого созерцателя, прикоснувшегося к ней. Эта создаваемая экзометафора, приведённая и возведённая в великое искусство, породило в умах людей, невероятные метаморфозы! Человеческая фантазия, возбуждаемая таким образом, сама способна на Великие чудеса! Это был один из самых смелых экспериментов с человеческим сознанием. Подобных экспериментов в будущем, на земле будет множество, как с катастрофическими последствиями, так и с благостно великими. Но этот, первый, из вошедших в анналы истории, как нечто новое, как нечто до того небывалое, а по сути, просто наиболее заметное, выведенное конъюнктурой социума на свет, условно говоря, повешенное на доску для обсуждения, принесённое на рынок человеческого обмена мнениями, останется в этой истории, в виде некоего флага. И пусть в большинстве случаев, то, что человечество вытаскивает на свет, как правило, лишь сильно пахнет, и ярко блестит, но это было - действительным исключением.
         Хотя, если заглянуть глубже, так сказать под балдахин, то становится ясным, что и здесь прозаика реальности, лишь была возведена в поэзию тайны. Человеческому разуму свойственно подгонять события в схемы, созданные на бумаге, и переведённые в сознание. И человек, ещё не одно событие своей жизни, имеющее на самом деле, постороннее отношение, впишет в эти пустые в своей сути, с фигурными краями, клетки, называемые «катренами». И потому Великий талант Мишеля де Нотр-дама, ещё долго не будет разгадан, а может статься, и никогда вовсе. Этот кудесник и маг, умело пользующийся астрологией, словно астролябией времени, своими катренами убеждает человека в том, что мир - фатален, что время само по себе, не течёт словно река, но стоит, как бескрайнее безмятежное озеро. Мы плывём по его поверхности, и нам кажется, что мимо нас, чредой проходят волны. Что река времени течёт вместе с нами, и мы подхваченные этим течением, уносимся вдаль. На самом же деле, ни этих волн, ни течения, - не существует, пока мы не упали в это бездонное, и бесконечное озеро. Мы падаем в эту безмятежность, и волны кругами расходятся от нас. Мы взбудораживаем незыблемую безмятежность глади озера, создавая в нём движение, и плывём к поднимающейся над его поверхностью, цели, но она суть мираж, - лишь отголосок тех кругов на воде, которые мы сами и создаём.   
          Мишель де Нотр -Дам, этот волшебник, пользующийся магией, словно данным богами инструментом, и сливающий в одну пробирку реальность и иллюзию, хотел показать нам, что это озеро имеет берега, и что стоя на одном берегу, можно видеть другой берег. И что, как бы ни плыло человечество, в какую из сторон, этот берег всегда будет перед ним, он - не изменен. Что произвола, как такового, в природе просто - не существует. Что свобода выбора – иллюзия. Что все события - фатальны и запрограммированы. В противном случае, как он мог бы знать их? Что человечество неминуемо и необходимо идёт к своему концу, и что на пути его, нет ни случайностей, ни произвольных поворотов.
        Можно как угодно относиться к предсказаниям Нострадамуса, но одно, бесспорно. Он создал нечто новое, нечто небывалое до сих пор. Его творческий потенциал создал нечто поражающее, нечто из ряда вон выходящее. И хотя до него, было множество пророков, но именно он начал свой эксперимент с человеческим разумом, который не закончится теперь никогда. Его катрены, это новый вид пасьянса, при котором выкладывают события жизни в некое соответствие, и некую законченность. Разум – сын воли, он всегда стремиться к удовлетворению, он всегда хочет находить свои консонансы, как мелкие, незначительные, так и главные. Он не терпит слишком длительный диссонанс, и обязательно, из тысяч событий, подберёт здесь, постфактум, наиболее подходящее к определённому катрену, чтобы, наконец, испытать удовлетворение.
       Угадывание приносит человеческому разуму, его фантазии, если она развита и не ленива, не меньшее наслаждение, чем экстаз либидо тела. Это сродни победе, - всякой победе… Ведь что есть, в сути своей, победа, - всякая победа, как не разрешение диссонанса, как не удовлетворение сознания, после короткого, либо длительного диссонанса? И те «головоломки», созданные Нострадамусом, одни из самых изощрённых видов достижения разумного консонанса, его удовлетворения, на ниве созерцания и познания. А по сути, и в конце концов, удовлетворение его стремления к власти. Их сложность, лишь подстёгивает нашу гордость, - гордость нашего «всемогущего разума»! Но как бы там ни было, всё это, - лишь его игры, за которыми, на самом деле, более нет ничего…
       Кстати сказать, подобными серьёзными «игрушками» для разума, наполнена вся наша жизнь. Во многих фолиантах, оказавших своё влияние на человечество, сквозит эта характерная особенность нашего разумения. Эти фолианты, словно волшебные зеркала, в которых всякий заглядывающий в них, находит своё отражение, и всегда подгоняет события жизни, под эти лекала, что провоцирую наш разум, на всевозможные сопоставления житейских явлений, с контентом этих шедевров творчества. К примеру, Библия, Коран, или Талмуд, с их притчевостью, позволяющей каждый раз угадывать нечто новое, находить «камешки самоцветы», на дне этой глубокой реки. А на самом деле, на дне собственного водоёма, - водоёма своей собственной души. Многие «цари от теологии», найдя на своей глубине, наиболее крупные и красивые камни, затем инкрустируют свой «головной убор», этими «угаданными камнями», и водружаю его, на самое видное место, - себе на голову.
         Да, эти признанные фолианты, Библия, Коран, Талмуд и другие, суть гениальные произведения искусства – Искусства метафизического воплощения… У всякого, читающего эти фолианты, возникает иллюзия, что разум находит истины здесь, почти в каждой строке! Ибо то, что написано притчами, является зеркалом, для жаждущей удовлетворения души. Мало того возникает впечатление, что написанное 2000, или 1500 лет назад, описывает твою теперешнюю жизнь! Восторг! Благоговение! Ты начинаешь любить эти строки, ведь они способствуют удовлетворению твоего разума, - сына твоей воли, жаждущего, в силу своей сакральной природы, только удовлетворения! И что, как не угадывание, как не открытие, является самым желанным для нашего разума, жизненным путём…
         Ну да, хватит экскурсов в историю, и отвлечённых рассуждений. Вернёмся к нашему герою. Пройдя по относительно широкой дороге, Висталь очутился на узкой улочке, между двухэтажными домами. Сделав ещё несколько шагов, он остановился перед дверью, и тихо постучал в неё. Не услышав ни звука, он громко крикнул; Мне нужен доктор Мишель де Нотр-дам! Через минуту дверь открылась, и на пороге появилась миловидная женщина, с большими миндалевидными глазами. Добрый день! Я хотел бы видеть доктора Мишеля де Нотр-дама, он дома?
          Да, он у себя наверху, проходите… Подождите здесь, и она указала на диван, обшитый кожей, с резными спинками. Как о вас доложить?
          Скажите, что пришёл доктор Висталь, мне необходима консультация доктора Нострадамуса…
          Оглядев комнату, Висталь присел на край дивана. В тонко организованной душе Висталя, возникали чувства прошлого, и будущего, сливаясь в некий конгломерат судьбы, и приводя его сознание, к синтетическому апофеозу временного палиндрома. Как похожи люди, во все времена, весь их быт, взаимоотношения, все их желания, и стремления, имеют всегда схожую парадигму. И как, в тоже время, не похожи люди одной эпохи, друг на друга… Компас нашего воззрения, зависимый от «магнитных полей общечеловеческого разума», обречен указывать на север. И только влияние магнитных полей более сильного источника, могут отклонять стрелку этого компаса, на северо-восток, либо северо-запад, а иногда даже, и на юг. Мы смотрим на обобщённый образ, создаваемый нашим разумом, и делаем свои выводы. Но эти выводы, так и останутся только локальными выводами, им никогда не вырасти, и не сложится в бастион абсолютной истинности. Истина, вырастает на другом поле. Это поле находится - в зоне отчуждения. Ибо её атмосфера, не воздух, для размышлений чувствующего разума. Далее, станет понятно, о чём я.
          Послышался звук приближающихся шагов. Простите за невежливость, в силу своих занятий, я знаю всех докторов округи, но о докторе Вистале я никогда не слышал. Только честный, и сильный человек, уверенный в себе, адекватно силе своей мысли, способен на такое, почти хамство, подумал Висталь.
           И это неудивительно, я прибыл издалека, и поэтому вы не могли слышать обо мне, будь вы обычным человеком. Но я всё же, надеялся, что где-то, и когда-то вы всё же слышали обо мне, но не придали тогда, этому значения. Я же, в свою очередь, слышал, что вы человек осмысливающий глубже, и шире других, всю цикличность событий, в которых, астрология, вплетаясь в историю, (или наоборот), порождает в вашем разуме, образы возможного будущего.
          Вы знаете, уважаемый доктор Висталь, я никогда ни с кем не говорю об этом. Но вы почему-то, вызываете у меня нестерпимое желание поговорить именно об этом. Дело в том, что на самом деле, я обычный человек, имеющий семью, дом, и простые желания. Я делаю то, что у меня получается лучше всего. Это занятие даёт мне, помимо возможности кормить свою семью, какое-то глубокое сакральное удовлетворение. Всякий человек, начинает стремиться к непознанному, однажды познав нечто запредельное… Одному, это свойство присуще чуть в большей степени, другому в меньшей. Но так, или иначе, интерес разгорается, как всякий огонь, по мере подкладывания дров. В наш век мистики, астрологии, и тайных обществ, люди стремятся к чудесам, и к тайным знаниям, как никогда «до», так и никогда «после». Я лишь пытаюсь, в меру своих способностей, давать им и то, и другое.
            Ну, когда человек говорит; Никогда «до», - ещё можно понять, хотя, откуда ему знать, как было «до»? Но когда человек настолько самоуверен, что готов говорить; никогда «после», это вызывает, по меньшей мере, изумление…
            Я прочитал ваши центурии. И читая их, в какой-то момент, вдруг подумал: а, собственно, исходя из каких критериев, этот пророк оценивает важность тех, или иных событий? Какие события мирового процесса, заслуживают отражение в скрижалях центурий, а какие не заслуживают? Ведь события исторического целокупного полотна, настолько многочисленны и неоднозначны для разных народов, и разных личностей, что сразу возникают подозрение, на, как минимум протекционизм, в отношении этих, отражённых в скрижалях событий. Я понятно выражаюсь?
             Вполне, доктор Висталь…
             Мало того, влияние события, если только, это не конец света, всегда локально, и для общего мирового бытия, не может составлять очевидной важности. И тем более, не может быть определена отсюда, сзади, она могла бы быть определена только постфактум. Ведь, даже если, и предположить, что человек знает, какие события должны произойти, он не может их оценить по их действительному достоинству, и отобрать из них, наиболее важные. Где же скрыта та избирательность, которая красной нитью проходит через все ваши пророчества? Ведь всякое событие, точно также, как и всякий поступок вырванный из контекста, не может быть оценен априори. Только апостериори, только в соответствии общему контексту исторического момента, событие открывает свою истинную цену, только в связи с той общей мировой динамикой, и положением всех сопричастных событий, и вещей на тот момент. Выдернутое из своего контекста событие, теряет всякую цену, и не имеет никакого смысла, как выдернутая из контекста, фраза. И это наталкивает на пошлую мысль, что эти события были оценены, и втиснуты в пророчество, после самого события. Что смыслы здесь, подогнаны постфактум, и никак иначе. Ибо иначе – не бывает!
          Поймите меня правильно, я не подвергаю сомнению ваши способности, как многие делают сейчас, я лишь анализирую их. Ведь мало того, то, что имеет важность, для одного человека, и одного народа, совершенно не представляет такой важности, для другого, даже в полном своём соответствии, и в контексте своего времени. Эквивалент мировых событий, вещь, совершенно неопределённая, и не определяемая, в силу многих причин, в которые мы сейчас, углубляться не станем. Скорее всего, такой пророк, берёт в обозрение, лишь случайные события, не представляющие важности, априори. Чувствуя подсознательно, что случайности, имеют свойство накладываться, и у них, больше шансов попасть в яблоко, чем у закономерностей. Случайность, не обременена строгой последовательностью. Мало того, возведённая в притчу, она способна мимикрировать, и откидывая все свойственные нелепости, и нескладушки, прорастает в нашем разуме, в определённую закономерность, получая незаконно, - узурпируя все её права…
          Вы закончили свой спич, уважаемый доктор Висталь? Дело в том, и вам, скорее всего, известно не меньше моего, что колесо истории катится по кругу, и постоянно возвращается… Надо лишь определить это возвращение, обозначить его точками, на глобальной системе координат, пусть и начерченной произвольно. А точки возвращения, в виде определённых событий, есть лишь, те же произвольно обозначенные точки, на этом вечном круге.
         К примеру, если земля крутится вокруг солнца, то точка её возврата, произвольно выбирается на этом круге, провозглашая начало, и конец года, для человеческого календаря. Но, на самом деле, земля возвращается в каждой точке, своего вращения вокруг солнца. Мы выбираем события, по их значимости, конечно же, всегда произвольно. И, в сущности, исходим здесь, лишь из того влияния, оказываемого этим событием, на нас лично, и на наше ближайшее окружение. И считаем, это выбранное событие, некоей точкой отсчёта.
         Но если бы не боль, которую нам причинило то, или иное событие, либо восторг, не так важно, то эта точка отсчёта - могла быть иной. Там, где не задета наша воля, наша душа, или разум, - вообще нет никаких событий, они будто бы, и не происходят вовсе. Но как, на самом деле, может ничего не происходить? - Вопрос риторический...
          Вообще, я с вами вынужден согласиться в том, что всё возвращается. И здесь, не надо быть, особо, семи пядей во лбу, чтобы нарисовать некую карту будущих событий, конечно же, не конкретизированных. Ибо, суть одна, а формы всегда разные. Так поступали астрологи, с древнейших времён. Но дело в том, уважаемый доктор Нострадамус, возвращаются только «спицы колеса», но не сама «телега». «Телега» же, уходит в бескрайность судьбы, и неизбежно катится в свою пропасть… И ничто на этом свете, не может её остановить. В переносном смысле, её называют «Колесом Иксиона», но даже боги, здесь – бессильны!
           Человеческий разум, склонен подгонять события, и факты причинившие, как вы говорите, ему боль, в уже выстроенные разумом, схемы. - В алгоритмы, гармонично сформированные, какой-нибудь умной головой. В некое законченное, музыкальное произведение, цепляющее, своей фонетической гармонией, душу, и разум, многих расположенных слушателей. И если что-то, не вписывается в эту схему, он, разум, с лёгкостью отбрасывает эти неудобства, либо впихивает, ломая конечности. «Прокрустово ложе человеческого разумения», - самый беспощадный, и самый фатальный агрегат! Мало того, через «виньетку собственной заинтересованности», наш разум готов обосновать, что угодно.
           Но то, что, без всякого труда, вписывается в эту схему, гармонично вливается, дополняя общую мелодику, человеческий разум лелеет, и боготворит, называя безусловной истиной. И старается расширить, с помощью своей фантазии. Именно, из страсти к гармонии, как к чему-то изначально близкому всякой жизненности, человеческий разум, и проделывает этот хитрый фокус. Он плохо переносит хаос, всякий дисбаланс, - отсутствие порядка в диссонансно-консонансной системе своего чувствования, и разумения.
           Вы, доктор Висталь, говорите поразительные вещи! У меня возникает чувство, что вы учились у самого бога! Но поверьте мне на слово, (что вам ещё остаётся), в моих центуриях, ни в одном из катренов, нет ни капли мошенничества, или простого плутовства, и обмана. Я описываю события так, как вижу в моменты транса, лишь несколько корректируя их, и олицетворяя в виде, более-менее понятных символах. Другое дело, мой взгляд, также индивидуален, заинтересован, и предвзят, а зеркало моей души, имеет обязательную, и неповторимую кривизну, как у всякого смертного. Я вижу исторические события будущего, также, как любой наблюдатель, видит события прошлого. То есть, с определённого места, под определённым углом зрения, и в определённом ракурсе своего собственного интереса.
         Мало того, вам наверняка известно, что два человека, будучи при одном, и том же событии, в одно, и то же время, опишут его, совершенно по-разному. И в том, - нет их вины... Ибо человеческое воззрение, имеет своей основной погрешностью - предвзятость, а главное, локальность, и линейность созерцания, и с этим, ничего поделать нельзя…
          Вы можете убедиться в том, заглянув в исторические скрижали разных историков. События же, будущего, для своего описания, составляют, во много раз большую проблему. Ибо, сложность умозаключений здесь, усиливается априорностью самого факта.
          Я не стану вам описывать те чувства, которые я подчас, испытываю от собственных видений. Но поверьте, они часто захлёстывают мою душу, приводя всё моё существо в трепет, дрожь, и смятение! Я часто не верю собственным видениям! Ибо, в некоторых из них, нет ничего реального, нет ничего того, что как-то бы связывало их, с моим временем, с моим осмыслением возможной действительности. Они напоминают бред сумасшедшего! И если я воплощу их, в скрижалях, без своей корректировки, (так, как вижу), то непременно попаду на костёр. И тот символизм, которым я пользуюсь, является, не столько заманивающим своей тайной, фактором, сколько охранной грамотой, позволяющей безбоязненно издаваться. Ведь трактовка символа, может быть настолько широкой, что обвинить в ереси, здесь не удалось бы, даже самого Сатану!
          Я знаю, что в будущем, будет немало провидцев, но в силу слабого символизма в их пророчествах, они будут выглядеть, слишком однозначно. А значит, слишком плоско, для похотливого к тайнам, разума обывателя. И в силу, опять же, различности взгляда на одно, и тоже событие, к ним часто будут относиться, как к шарлатанам, сжигая на кострах, и топя в каналах, множество несущих эти пророчества, кудесников.
           Люди хотят точных пророчеств, но не хотят, при этом, мириться с различностью взглядов. История никогда не бывает однозначной. Она есть, суть отражение наших предвзятых, заинтересованных взглядов, где слишком многое отметается, и слишком многое перевирается, чтобы говорить о истории, как о чём-то достоверно фактическом.
           Но вы, уважаемый доктор Нострадамус, не занимаетесь историей, вы занимаетесь пророчествами…
           История, уважаемый доктор Висталь, может быть, по обе стороны от «сейчас». И вам, как мне кажется, это известно, не меньше моего. Мир – фатален, в нём нет произвола, и нет случайностей. Всякая случайность – есть закономерность, лишь не обладающая в нашем воззрении, «хвостом причинно-следственных связей», либо обладающая «разорванным таким хвостом». Поначалу я полагал, что все мои видения, лишь плод воспалённой фантазии, пока не столкнулся с коротким видением, которое вскоре, сбылось. Вы наверняка слышали о нём.
          Да, конечно. Это тот случай с королём Генрихом вторым, на поединке с капитаном Макгомери? - Нелепейшая смерть… Его супруга де Пуатье, отговаривала мужа от поединка, но он не послушал мудрое сердце женщины. Мужчины, тем более, если они так сильны, и независимы, крайне редко слушают женщин, а зря. Разум сердца, в сравнении с разумом головы, пусть даже и очень умной, и холодной, всё равно, что взгляд сокола, против взгляда носорога. Нам кажется, что мы, мужчины, знаем и видим дальше, но это заблуждение. Редко кто из мужчин, видит по-настоящему далеко. Основная же часть мужчин, не видят дальше своего носа, и не слышат дальше своего либидо, в самом широком смысле слова. Женщине же, природой дана Великая сила разума инстинкта! И благодаря ей, этой скрытой от мужского взора силе, некоторые женщины способны видеть не только через пласты пространства, но и через пласты времени. Другое дело, многие мужчины, достигшие на этом поприще действительных высот, просто не догадываются, что на самом деле, в их крови, женского больше, чем у большинства их соплеменников. А даже незначительное нарушение этого баланса, приводит к изменению восприятия окружающего мира. Хотя внешне, это может никак не сказываться.
            Так вот. Проведение, как таковое, не определяет ход бытия, но в тоже время, всякое бытие, зависит от выложенных мостов, от протоптанных на нейтральной индифферентной почве пустынь мироздания, тропинок. Всякое бытие, есть лишь метафора нашей осознанности, но эта метафора - суть необходимость, в самой своей сакральной глубине. И то, что существует на самом деле, - существует всегда… А всякая последовательность мира, есть лишь последовательность нашего представления, замешанного на воображении, и контрасте. Мы строим мир в своей голове, и своём сердце. Так почему же, вы не допускаете, что наш разум и наше сердце, в своих самых глубинных кладовых, знает какова возможная перспектива этого мира? Здесь весь вопрос лишь в способности того, или иного сердца, проникать в эти подземные глубинные лабиринты, и вынимать на поверхность то, что укрыто «пеленою майи» … Разум человека, в этом отношении, ещё так слаб, но уже проявляет чудеса своих перспективных способностей. Когда-нибудь, для самого обыденного человеческого сознания, не будет составлять особого труда, читать по страницам проведения, и видеть и чувствовать то, что ныне для него, как будто бы за семью печатями.
          Я вижу, как теперь, вы испугались за саму тайну. - За то, чем человечество живёт, и на основе чего, существует его надежда. Ведь незнание, и надежда на перспективу его разрешения, есть та невидимая, и не чувствуемая никакими органами, субстанция, на которой собственно, держится этот мир. Но хочу вас успокоить… Тайна никуда не денется. Её пенаты, лишь отодвинутся за горизонт существующих событий, как это происходило всегда, на всех уровнях человеческого познания.
          С этими доводами, нельзя не согласиться... Именно неведение, незнание, и главное - забывчивость, свойственная человеческому разуму, позволяет ему существовать, пусть небольшое, в сравнении с его иллюзорными желаниями, но всё же, достаточно продолжительное время. - Забывчивость, как в масштабе одной личности, так и человечества в целом. Если бы человек мог помнить всё, его душа сгорела бы, на костре собственного отчаяния! Но главное, в своих поисках истины, в своих стремлениях в глубины мира, он никогда, - почти никогда не осознаёт, что вывернутое наизнанку тело этого мира, (случись такое), приведёт его к не меньшему отчаянию, способному разрушить все существующие ныне, консоли его духа, и его разума. Но именно на этом пути, он следует к собственной преисподней.
           Мы настолько увлеклись нашей беседой, а между тем, на дворе уже смеркается, скоро ночь. Мне пора, уважаемый доктор Нострадамус. Надеюсь, ещё увидимся. Буду очень рад доктор Висталь... Всегда приятно поговорить с умным человеком, и тем более, приятно общаться с интересующимся не только поверхностью, но и глубиной.
           Висталь пожал руку Нострадамусу, и быстрыми шагами вышел на улицу. Он шёл по темнеющим улицам, и мысли, пробуждённые столкновениями тектонических плит его неугомонной воли, и бьющими в глубину фонтанами, возбуждали его силы, к новым открытиям! Он не знал точно, с кем ещё ему предстоит встретиться, но догадывался, что эти встречи принесут немало, как новых открытий, так и разочарований, его большому сердцу. И гуляя по этому городу, он не заметил, как в очередной раз, провалился в ночь бытия.
   
Самарканд

1384 год от Рождества Христова. Висталь уже бывал здесь, но в поздние века. Сейчас же, он ходил по этому Великому городу, и его поражала самобытная культура живущего здесь народа, как и ни на что не похожая архитектура. Здесь всплывали на поверхность, достаточно сложные чувства. Украшенные изразцами стены и купола, где не оставлен без внимания ни один уголок, ни одна поверхность величиной с монету, включая фундамент, - всё это вызывало чувство восхищения, и вместе с тем, возникало впечатление какой-то излишней вычурности, напыщенности, и лишь показного великолепия, порой граничащего, с чрезмерностью в пошлости.
          Страх пустоты, для всякого зодчего от архитектуры, как и всякого зодчего духа, является тем камнем преткновения, которым определяется собственно, вкус. Все эти шедевры восточного зодчества, выглядели, словно украшенный стразами свитер. Что-то тёплое, родное сквозило во всём этом расписном убранстве. Величественные минареты, шпилями устремляющиеся ввысь, олицетворяли возникающую из ничего красоту, и вызывали впечатление победы, над стихиями мироздания.
           Богатство, - достойное всяких королей, - просто ослепляло! Пугающим контрастом, под этими стенами, взад и вперёд суетился бедный народ, и не обращал никакого внимания, на всё это великолепие. Культура востока всегда была такой, и ещё долго будет оставаться таковой. Здесь, как и в большинстве мест на планете того времени, всегда будет царить чрезмерное излишество, контрастирующее, с самой беспросветной нищетой. Но только здесь нищета, как и прежде, будет относиться к излишествам царей, как к чему-то необходимому, чему-то, чем можно гордиться без зависти, к чему-то, что утверждает величие всей нации, и греет душу всякому чувствующему свою принадлежность к этому величественному бастиону, бродяге.
            Жители востока, это, в большинстве своём, покладистые, не завистливые, и не воинственные люди. И только их, возникающие, время от времени, жаждущие безмерной власти, правители, словно противоречие самой жизни, ломающие горизонты, и вспарывающие, вышитые бязью «мягкие подушки» покоя этой земли, провозглашали свою волю, и волю всего Великого восточного духа, спящего до поры до времени, и проснувшись, бушующим штормом прокатывающегося по ближним и дальним окрестностям.
            В эти памятные дни, создателем, и правителем Самарканда, и всех ближних и дальних окрестностей, был Тимур ибн Тарагай Барлас, Великий Амир Тимурбек Джегадай, рождённый в городе Кеш, в последующем Шахрисябзе, прославленный «Железный хромец». Основатель империи и династии «Тимуридов». У его сына Шахруха, родиться внук, астроном и математик Улукбек, который впоследствии, после смерти Тимура, будет казнён за ересь и колдовство, как многие учёные того времени, не только на Востоке, но и в Европе. Суфийские мудрецы, носители «суфизма» на востоке, и покровительствовавшие Тимуру, покровительствовали и его потомкам. Но после его смерти на 73 году, под городом «Атра», во время похода на Китай в 1405 году, священнослужители стали пристальнее смотреть на всех, кто имел родственное отношение к Тимуру. Так происходит во всех культурах. Как только умирает сильный правитель, его родственникам, и друзьям угрожает реальная опасность. Ведь всегда найдётся либо соратник, набравшийся рядом с правителем силы, и жаждущий власти, либо какой-нибудь завистник, в одеяниях религиозной морали, стремящийся к той же власти, но иного толка. Чаще же, это группа людей, в заговоре которых, виновато чувство несправедливости, и мести. Ведь истинная сила в одном единственном человеке, - такая редкость.
          У Тимура было шестнадцать имён. И все они, впоследствии, будут высечены на его саркофаге в «Буре мире», где будут похоронены и его родственники. Его слава затмит славу величайших полководцев того времени. Он станет одним из немногих символов войны, как таковой.
          Висталь шёл по улицам, этого ослепительного города, в отличном расположении духа. Ему всегда было приятно находиться в этих временах. Временах, когда по большей мере, не хитрость и коварство правили миром, но доблесть, и сила духа. Хотя и те низменные, но глубоко сакральные аффекты душевного агрегатива, имели место всегда, и оказывали своё влияние, на всякую расстановку сил в обществе. Справедливость, по отношению, даже к своим врагам, присущая истинно возвышенному духу, занимало своё место по праву природного доминирования, где обман и коварство, было, хотя и не редкостью, но имело к себе повсюду, однозначное отношение.
          Доблесть и благородное сердце, доминирующее и повелевающее инстинктами выживания, вызывало чувство ностальгии, по безвозвратно ушедшему прошлому. Здесь царила та атмосфера, которой был присущ трепет, пред настоящей величественностью. Ни перед химерами, и пошлыми идолами, но перед истинно Великим! В позднейшие века, люди забудут о настоящей справедливости, и о настоящем Величии, их сердца будут выхолощены, они запутаются в сплетениях собственного разума, где одно, без стеснения станет выдаваться за другое. Зыбкая почва под ногами, заставит людей стать изворотливыми, хитрыми гиенами. Они хотели выжить, в созданном ими же, мире лицемерия, обмана, и маскарада.
          Пройдя, как всегда по рынку, и увидев много диковинного, (восток всегда отличался страстью к необычным вещам), Висталь ступил на главную площадь Самарканда. Она была окружена минаретами, и по ней суетливо двигался разношерстный люд. В какой-то момент, звуки мерно жужжащей толпы нарушил громкий голос с минарета, возвещающий о времени молитвы. Это пение трогает душу всякому путнику. Оно, словно голос самого Бога из глубины веков, разносит благостную весть всем страждущим.
          Обогнув площадь, Висталь очутился прямо перед дворцом Амира Тимура. Как бы мог я попасть к такому правителю, не обладай я великой силой внушения, подумал Висталь. И твёрдым шагом шагнул к роскошным дверям, возле которых, стояла неприступная стража. Висталь сказал несколько слов стражникам, прежде чем они успели раскрыть рот, и беспрепятственно вошёл внутрь. Пройдя по красивейшему саду, с множеством павлинов, и других диковинных птиц, он попал на веранду, с одной стороны которой, протянулась не характерно пустая стена, с другой тянулась длинная балюстрада, украшенная орнаментом. Пройдя по всей длине, он вошёл в огромный зал, сияющий царским убранством. Насыщение золотом, серебром, и драгоценными камнями, было - невероятным! Мало кто из правителей, в эти времена, мог похвастаться подобным. Посреди зала стоял, в человеческий рост стол, из чистого серебра, украшенный камнями самоцветами, разной величины. Поодаль, в конце комнаты, на небольшом возвышении, на подушках полулёжа расположился сам Тимур. Меланхолично оглядывая пустой зал. За его спиной, висели шёлковые драпировки, украшенные жемчугом, и самоцветами. Весь зал был застелен коврами.
          Заметив вошедшего, Тимур чуть приподнялся и громовым голосам прокричал: Кто ты?! Как ты проник сюда?! В ту же секунду, непонятно откуда взявшаяся стража, окружила Висталя со всех сторон, готовая пронзить его дюжиной копий. Подобное, я уже где-то видел, подумал Висталь... Казнить охрану! Крикнул Тимур, и, махнув рукой в сторону Висталя, быстро встал на ноги.
          Я прошу прощения за дерзость, что позволил себе нарушить твой покой, Великий Тимур бек, но уверяю тебя, знакомство со мной, принесёт тебе только пользу…
          Как было отмечено выше, Висталь обладал даром убеждения. Если только он хотел того, то всякий собеседник, кем бы он ни был, после первых же фраз, начинал чувствовать расположение к нему, сопровождающееся приливом сил, и следующим за этим, улучшением общего настроения. Это было схоже с лёгким наркотическим опьянением. Всякая совершенная речь сильного оратора, её безупречная полифония, словно великолепная музыка, имеет подобное свойство. Музыка же слова Висталя, действовала на всех присутствующих, - завораживающе… Висталь, в силу своего происхождения, обладал сверх совершенной речью, переливы которой, олицетворяли собой слияние в общую гармонику, пение птиц, и журчание в унисон рек, с консонансами гор и долин Эдема, и с вступающими в резонанс, с общей полифонией, лёгкими ветрами, и шелестом листьев.
           Хоть, ты и проник в мой дом, словно вор, я прощаю тебя. У тебя странный вид, ты видно издалека. Ты похож на северных людей, из забытых богами долин. Но всё же, ты не из их племени. В твоих глазах нет алчной обречённости, которая светится в глазах всякого северного война. Я вижу в них, что-то иное...
           Я многое повидал на свете, Великий Тимур бек, но огонь любви горящий в моём сердце, не стал с годами тусклее. Его то, ты и увидел в моих глазах. Ведь этот огонь, ни распалить искусственно, ни спрятать, – нельзя. Впрочем, как и затушить насильственно, мало кому удавалось. Великое дело, - сохранить любовь в сердце… Хоть люди и говорят о вечной любви, но, на самом деле, настоящая любовь живёт очень недолго, как всё великое, тонкое, и по-настоящему изысканное, в этом мире...
          Так, что привело тебя сюда, странник? И Тимур присел, на свой трон. И где ты научился, так чисто говорить на нашем языке?  Я знаю многие языки, и на многих говорю чисто. Этот дар, мне достался от моих родителей. А пришёл я сюда для того, чтобы услышать из твоих уст историю, которую ты никому никогда не рассказывал, и которую хранишь в своей душе. Историю, как ты побывал в «запредельном мире посвящённых».
           Как ты узнал! Вскочил Тамерлан, и голос его задрожал. Я никогда и никому, даже не намекал на это! Ты Великий колдун?! Ты можешь читать мысли?
           Нет, Великий Тимур бек, здесь дело не в мыслях. Когда я посещал последний раз обитель твоих предков, мне нашептал об этом, южный ветер. Ты знаешь, что южный ветер, иногда шепчет на ухо такое, что не присниться даже Богам! Вспомни, сколько раз, он и тебе нашептывал, предрекая твоим войнам победы... 
           Я всегда считал, что всё это, не реально, что это лишь отголоски воспалённого разума, которые почти ничем не отличаются от простых галлюцинаций. Я сильно болел после того, как вернулся из «мира посвященных». В такое, невозможно с ходу поверить!
           Но это, Великий Тимур бек, - реальность. И она, в своей сакральной глубине, мало отличается от реальной действительности нашего бренного мира. Расскажи, что ты там видел. А я, в свою очередь, смогу дать тебе ответы на многие вопросы, возникшие в твоей голове, и не дающие покоя.
           Хорошо... Пройдём в сад, там будет удобнее. И они вышли в живописнейший сад, который напомнил Висталю Эдем, только в миниатюре. Здесь не хватало, лишь божественного присутствия, которое ощущается на берегах «Золотой реки». Некоего, серебрящегося и переливающего в эфире волнами, благостного, струящегося из каждой частицы прозрачного воздуха, эмпирического апофеоза иллюзии, как воплощённого в эфире, бытия счастья жизни…
           Может быть, ты действительно дашь мне ответы на терзающие меня вопросы. Я сразу понял, что ты не простой бродяга. Ты напомнил мне одну встречу из моего детства. Человек странного вида, как-то зашёл к нам в аул. Его внешний вид, многие годы стоял у меня перед глазами, но в прошлом году, я начисто забыл его. И только образ необычной встречи, остался неизгладимым пятном в моей памяти. Увидев тебя, этот образ всплыл сам собой в моём разуме, и я снова чётко увидел и, как мне кажется, узнал его, в твоём облике. Это был словно удар молнией! Я конечно же, не подал вида, но внутри меня, всё загорелось, сердце зарделось, и душа словно размякла, от томительной неги прокатившейся волны ностальгии.
          Ну так, слушай чужеземец. Я попал на эти запредельные берега, после ранения. Мой разум, сначала заволокло туманом, который вскоре рассеялся, и я увидел нечто невообразимое. И хотя, всё это походило на сон, но ни в коем случае, это нельзя было отнести ко сну, или простой галлюцинации. Ибо, не было самого пробуждения, которое и определяет, и позволяет осознать, был ли сон, или галлюцинация, только что. Если только, я не сплю с тех времён, и по сию секунду. И у меня не было и тени сомнения в реальности, только что случившегося со мной.
         Я стоял посреди пылающей красками долины, между величественных, покрытых снегами, гор, и моя душа, казалось, растворялась в этом пространстве. Она, словно охватывала всё мироздание! Я видел все дороги, когда-либо проходящие здесь. Будто бы сам бог взял меня за руку, и повёл в свои бескрайние пенаты… Всё человеческое племя, когда-либо жившее на земле, вместилось в этой долине, и копошилось пред моим взором. Какими-то глубинными фибрами, я вдруг со всей ясностью разума, почувствовал своё бессмертие!
          Не знаю, сколько времени прошло, но в какой-то момент, откуда-то сверху, из небес, вдруг зазвучал громоподобный голос. И хотя, вся моя душа трепетала, но я знал, что это не был голос создателя. Он говорил, что только мне позволено встряхнуть, и преобразить мир людей. Я отвечал, что и сам знаю это, но мне не хватает главного, - веры. И тут, я заметил на горизонте, там, где горы целовали небо, появилась ослепляющая своими красками, птица, и, пролетев над долиной, села мне прямо на плечо. Я никогда не видел таких птиц! Она шептала мне прямо в ухо, что теперь, она всегда будет со мной... Только после возвращения, я осознал, что это была, за птица. Она была воплощением добрейшего зла, на земле и в небесах! Одновременно - злом обновления, и добром процветания и совершенства… Она говорила мне, что только из зла, рождается добро. И всякое чистое зло, должно стряхнуть с себя вязкий налёт пошлости, и низменности, и тогда, его великое предзнаменование, воцарится на пьедестале собственного совершенства! Она шептала мне прямо в ухо, что гордость, и презрение, - самые дорогие гости в нашей душе... Что без разрушения, не бывает созидания, и что всё, что когда-либо было разрушено на земле, теперь цветёт совершенным садом творения! Она говорила, что творчество, эта самая божественная субстанция мира, невозможна без гордости, и презрения, и что её Великая вдохновляющая сила, зиждется на обеих консолях нашего мира, как на любви, так и на ненависти... И каждая из этих консолей, отдельно, – невозможна!
         Она шептала мне прямо в ухо, что вдохновляющая сила природного естества, находится совсем не там, где её ищут страждущие. Что познание - это зло, ибо в сути своей, представляет Великую боль, смешанную с Великим страданием… Она шептала мне прямо в ухо, что она посещает не многих, но даже те не многие, пытаются сделать из неё чучело, и как безделицу, поставить на подоконник... И она просила меня, не делать из неё чучело, а оставить в живых, не прогонять, и кормить каждый день. И я пообещал ей тогда, что не сделаю из неё чучело. Что она будет жить у меня на плече, пока я сам жив. Тогда, ты никогда не умрёшь, прошептала она мне прямо в ухо... Ибо, пусть не всякое почитание живёт вечно, но истинное Величие - не умирает никогда…
       Эта птица, и сейчас сидит на моём правом плече, и шепчет мне в ухо, свою песню. Её никто не видит, но все чувствуют её присутствие на моём плече. Знаешь ли ты её, Висталь?
        Да, знаю… Иначе, я никогда не пришёл бы к тебе.
        Скажи, она – наказание, или поощрение, горе, или радость, беда, или счастье?
        Я знаю одно, что если ты не сделал из неё чучело, и не поставил на подоконник, то тебе действительно суждено стать Великим человеком! А главное, ты станешь по-настоящему бессмертным...
        Но почему, в таком случае, большинство людей, не слышат её? Почему не хотят внимать её пропетым шепотом, песням?
        Люди слишком погружены, в свои мелкие радости, и невзгоды. Они недоверчивы, и боятся, что их обманывают. Они не доверяют своим глубоким инстинктам, - глубоким инстинктам своего духа, только потому, что эти голоса, исходят из преисподней их духа… По-настоящему, они хотят лишь одного, прожить свою жизнь без боли, или хотя бы, с меньшей болью. Но рука проведения настигает и их, и треплет их чресла, с ещё большей силой. Так, боясь более всего на свете, быть обманутыми, они, бывают всегда обманутыми. Боятся чего-либо, бесконтрольно, значит концентрировать своё внимание, на этом, и тем самым, привлекать проведение, именно к этим проявлениям...
         И Тимур, и Висталь, вдруг оба замолчали. И это молчание, казалось, тянулось вечность… Скорбью охватило их сердца, почти одновременно. И в таком состоянии, они встретили ночь. Просидев в молчании, всю ночь, они встали на ноги одновременно, как только первый луч солнца пробился в сад.
         Моя история, Висталь, привела нас обоих, к какому-то оцепенению. Я никогда ранее, не сидел на одном месте, и не думал столько времени.
         Мысли, порой заставляют забывать о течении времени, Тимур бек… Я должен идти. Позавтракай со мной, ведь ты ещё не ответил на все мои вопросы. Я ответил на твой главный вопрос, и этого вполне достаточно. Встречу ли я когда-нибудь, тебя снова? Хотя, мне не свойственно задавать такие вопросы.
          Мы обязательно встретимся Тимур бек, но не в этой жизни. Прощай. И Висталь направился к выходу. Солнце Самарканда было настолько ярким даже поутру, что с непривычки, Висталь щурился, и отворачивал голову. Он следовал в пустыню, к безлюдью, и безмятежности... Хотя, эта безмятежность пустыни, только казалась ему безмятежностью, как кажется всякому, кто только что, находился на вершинах мятежности. Лишь контраст определяет всякую оценку, как и всякую ценность.

Венеция

Поэт, чьим голосом были наполнены романтические головы современности, и чьи творения возвели мистику европейской ментальности, на пьедестал литературного творчества, имея звание Лорда, был небогатым человеком. Состояние его семьи, было потрачено, и прокучено до его рождения, и он не мог с этим, ничего поделать. Но его кровь, его аристократическое чувство, толкало его, к берегам возвышенной творческой жизнедеятельности. Джордж Гордон Байрон, при всей своей молодости, обладал тем Великим талантом, благодаря которому мысль, способна на такие изысканные горки, и на такие ландшафтные воззрения, после прочтения которых, всякий человек, начинает сильнее любить жизнь.
         Да, существуют поэты, и писатели, после прочтения которых, человек начинает смотреть на жизнь, каким-то роковым образом. И особенно много таких, в России, в силу некоей, роковой ментальности русских. Но по большому счёту, не важно, любишь ты жизнь, или смотришь на неё роковым взором, лишь бы не быть к ней, равнодушным. Ведь, на самом деле, как любви, без ненависти - не бывает, так и ненависти, без любви, - не может быть... Каждое наше чувство, порождает противоположное, такова диалектика жизни.
        Красота, которой не увидишь более нигде, заставляющая всякую душу, даже самую заскорузлую, раскрываться, и ощущать романтические чувства, придавала этому городу, особенный статус в европейском улье. И не случайно именно здесь возникали, и развивались многие романтики, от искусства. И Байрон, не случайно приехал именно сюда. Ведь вся его поэзия, как и прозаическое творчество, настолько гармонировало с Венецианским колоритом, что казалось, будто он вырос здесь, и оторвать его, от этих мест -невозможно…
        Висталь стоял на мостках, недалеко от капеллы, и смотрел вдаль, на проплывающие гондолы, и мелкие суда. Солнце не давило, как это бывало в странах близких к экватору, и мягким светом освещало, словно плывущий куда-то, город. Висталь обернулся в обратную сторону, и стал наблюдать за тем, как люди прохаживались по площади, перед Капеллой. В этой толпе, он должен различить тот силуэт, ради которого и пришёл сегодня сюда. И через минуту, он его заметил. Байрон шёл к Капелле, пересекая площадь по центру. Висталь, оттолкнувшись от леера, быстрым шагом направился к нему. Молодой человек! Окрикнул, подойдя на расстояние слышимости голоса. Байрон обернулся, и, поискав взглядом, остановился, на улыбающемся лице Висталя. Их одежда, несколько напоминала друг друга. Та же, широкополая белая рубаха, и широкий пояс.
      Я прошу прощения, что нарушаю ваше уединение, и ваши планы, но нам необходимо поговорить, отойдём в сторонку. И не дав Байрону опомниться, он легко подхватил его под руку, и повёл к ближайшей лавочке.
      Беседа, - что может быть важнее для человека, развившего свой разум, до такой степени, при которой он каждое утро требует напряжения, отдачи своих накопившихся за ночь, сил. Он жаждет работы, причём, в не наскучивших полях собственного разумения, но на новых, неведанных наделах, кои открывает для него, достойный собеседник. Что вы думаете об этом? Не имею чести быть с вами знаком. Но скажу вам откровенно, мне не наскучили пока, поля собственного разумения, и я вполне довольствуюсь ими, и не жажду разговора, тем более, с незнакомым человеком.
        Простите, великодушно, Лорд… Позвольте представиться, Доктор Висталь. Я не обладаю учёными степенями, но мой кругозор, узнай вы о нём, уверяю, вас очень удивит. Вы, можете не представляться. Я хорошо знаю вас, по вашему творчеству.
        Так что, собственно, вы хотели услышать от меня.
        Признаюсь, познакомившись с вашими произведениями, я поначалу был поражён вашей фантазией, но затем, я вспомнил о Гомере, Эсхиле, Софокле, Еврипиде, Гесиоде, и др. чья фантазия превосходила все возможные пределы! И тем не менее, именно с вашими произведениями, я познал ту Великую силу творчества, которой не найти, у выше обозначенных гениев. Ваш «Манфред», связан невидимой нитью, с самой обыденной жизнью! И все его страдания, есть суть - страдания человеческие... Здесь мистицизм, в отличие от мифизма, в котором всё связано с божественным пантеоном, лишь дополняет жизнь, лишь украшает её своды и стены, словно в Сикстинской Капелле, украшенной человеком и богом, одновременно протягивающим друг другу, руки. Достигнув вершин знания, Манфред сам становится богом, и способен даже, повелевать мифическими существами, парками и пр. Но ваша ошибка здесь, уважаемый Гордон, заключается в том, что знания, на самом деле, как скажет один из Великих мудрецов, не просто умножают скорбь, но и напротив, усиливают счастье... Весь вопрос лишь в том, кто обладает этим знанием, сильный, или слабый. Ведь знание – это крест, и тот, кто его несёт, должен обладать соответствующей силой. А то, что даёт знание человеку, расширяет его возможности, и это расширение, разумеется, затрагивает все стороны обзорности, включая и скорбные. Но то, что человек начинает видеть и слышать благодаря расширившемуся знанию, даёт ему самые благоуханные, самые запредельные мгновения счастья!
         Я смотрю, доктор Висталь, вы действительно знакомы с некоторыми моими произведениями. Но я, на самом деле, никогда не анализировал то, что писал. Всё это, был полёт моего вдохновения. Ведь я, в первую очередь поэт. А стихи, как известно, почти не поддаются никакому анализу, их можно лишь чувствовать, слышать, или не слышать… И тот, кто пытается это делать, кто ищет здесь иного смысла, чем тот, что несёт в себе метафора, не разложимая никакими «ферментами рассуждения», – смешон! Ибо заходит, со своими инструментами туда, где они - совершенно бесполезны. С таким же успехом, можно было бы проанализировать, и само вдохновение! Тайна метафоры, тайна впечатления, - его тончайших лепестков, на стеблях душевного агрегатива, должна оставаться таковой, иначе сама жизнь потеряет свою привлекательность, и каждый, кто волей судьбы придёт в неё, тут же захочет уйти.
       На самом деле, никаким языком, ни древним, ни современным, невозможно описать, и донести до читателя то, что происходит в моей единственной душе. И мы, лишь пытаемся это сделать, с помощью метафоры, с помощью всевозможных поэтических оборотов, но понимаем, что всё - тщетно… Выходит - лишь малая толика, а доходит, и того меньше...
       Но это, единственная возможность для слова, и все остальные возможности, лежат в областях изобразительного, и музыкального продуцирования. Мы пытаемся словами нарисовать картину, и сочинить симфонию, и когда нам это, более-менее удаётся, мы ликуем словно дети, и получаем то Великое счастье, которое возможно, - лишь в творчестве. Ведь мы осознаём, что это, пожалуй, самое сложное, - нарисовать картину словами, да ещё и создать здесь музыку, чья гармония вплетается в эту нарисованную картину. Тот, кому это удавалось наиболее ясно, навсегда остаётся в анналах истории. Там, где музыка слова, гармонично и законченно вплетена в образ нарисованной этим же, словом картины, образуется нечто - Цельное. А цельное, плохо поддаётся разрушению временем. Оно спаивается, оно срастается, словно высохший бетон, и становится нерушимым.
       Здесь нечего добавить, уважаемый Джордж. Мне было очень приятно пообщаться с вами, но мне пора. Надеюсь, вас не коснётся, своей холодной рукой то разочарование, коим был повержен один из ваших персонажей. Благодарю вас, что уделили мне время. И пожав руку Байрону, Висталь направился через площадь, в центре которой, возвышалась, выложенная из кирпича «симфония».
      
Очнувшись, на том же месте, но на сто лет раньше, Висталь поначалу, не заметил никакой перемены. В то время, за сто лет, мало что менялось. Лишь в двадцатом, и двадцать первом веке, за счёт научно-технического прогресса, иное место, можно было не узнать, через, какие-то двадцать лет. Всё стало меняться настолько быстро, что, родившись в одном городе, и даже одной стране, закончить свою жизнь, можно в том же месте, но уже с другим название города, и даже страны.
       Венеция 1712 года была такой же, как и сто лет спустя. Лишь слабо заметное уменьшение гондол в каналах, что придавало общей обстановке большее спокойствие, говорило Висталю, о возвращении в прошлое. Он давно научился переваривать все возникающие, при таком перевороте, неудобства и препятствия. Его разум был готов, и не к таким метаморфозам. Но зачем он вернулся, на столь непродолжительный срок? Этот вопрос, не давал ему покоя. Ведь подобное случалось с ним, крайне редко. Не потому ли, что здесь и сейчас, жил Величайший из музыкантов на земле, Антонио Вивальди?    Последний разговор с Байроном, закончился именно музыкой, а точнее, её олицетворённым в словах, архитипом. Как бы там ни было, но он точно знал, где мог встретиться с Антонио, и поговорить наедине. Сам разговор ему, конечно, был неизвестен, в противном случае, терялась бы нить непредсказуемости, и всякий интерес, умирал бы вместе с законченной очевидностью, точно также, как умирал бы интерес к жизни, знай человек наперёд, всю свою жизнь, и свой конец.
         Выйдя на мостки, Висталь сел в Гондолу, и указав гондольеру, адрес, удобно расположился на карме. Несколько поворотов, и мостиков, и он прибыл на место. Выйдя, и поблагодарив монетой гондольера, он направился прямиком к двухэтажному особняку с лепниной, что стоял в ряду, примерно таких же зданий. Подойдя к дому, он не громко постучался в дверь. Висталь знал, что не позднее как вчера, Антонио Вивальди встречался с известным немецким композитором Готфридом Штёльцелем, прибывшим на днях в Венецию, и был на некотором эмоциональном подъёме. Дверь отворилась, и на пороге появилась служанка, в белом фартуке.
         Не дожидаясь вопроса, Висталь быстро проговорил: Мне необходимо поговорить с Антонио Вивальди, я доктор Висталь. Подождите пожалуйста в гостиной, я доложу о вас хозяину. И проводив гостя, стала подниматься по крутой лестнице, на второй этаж. Через несколько минут, в холл спустился Вивальди, в красивом халате, и с удивлением, взглянув на Висталя, прокричал своей служанке: принесите, пожалуйста, нам два кофе. Войдя в гостиную, и слегка поклонившись, спросил: Прошу прощения уважаемый доктор Висталь, мы знакомы? Не думаю, достопочтенный Антонио, что вы знакомы со мной, но я, как и большинство публики Европы, и не только, конечно вас знаю, и скажу более того, знаю чуть лучше, чем самый настырный ваш поклонник. Ваша музыка, не имеет ничего общего, с этим временем, и миром, хоть вы и называете её, вполне мирскими именами, как, к примеру «Времена года», «Зима». То, что создаётся вами, будет веками тревожить миллионы душ, поверьте мне, я это знаю наверняка. Но я здесь, не по этому поводу. Мне бы хотелось поговорить с вами, о том редчайшем на земле явлении, коим называют ныне, избитым, и почти опошленным именем, «Вдохновение». Некоторым людям, вроде вас, оно приходит гораздо чаще, чем самым мудрым из мудрецов! Как вы думаете, с чем это связано?
         Я отвечу на этот счёт, уважаемый доктор, в общем-то, банальной фразой. Чем больше, и самоотверженнее трудишься над собой, тем чаще приходит, и тем мощнее приход вдохновения… По моему глубокому убеждению, что бы ни говорили об этом, экзальтированные от восторга обыватели, гениальными не рождаются, но становятся. И только любовь, что закладывается в тебя твоими предками, и только то Великое желание, перед которым не может устоять никакое препятствие, приводит своего обладателя к вершинам, и делает из него, настоящего Гения!
         Другое дело, к этой Великой категории, кого только сегодня не причисляют. Поверьте, уважаемый Антонио, в будущем в этом смысле, дела будут обстоять ещё хуже. Не знаю, что будет в будущем, но сегодняшняя картина, меня удручает. Ну да не будем роптать на судьбу, никто не вправе выбирать для себя время, и никто не в состоянии изменить своей судьбы. И всё что я сделал, всё, чего я добился в своей жизни, я обязан, прежде всего, своему, ничем неистребимому желанию, своей безграничной любви к своему делу, и непоколебимой убеждённости, что именно это ремесло, является самым важным для человека на земле…
          И так полагает всякий увлечённый своей работой, человек. Так должен полагать, если хочет добиться вершин в своём ремесле, неважно, творческого ли характера, научного, или политического. Да, как у всякого человека, у меня были минуты слабости, и даже суицидные мысли, но я, как «Птица Феникс» всегда восставал из пепла, и снова брался за своё «кайло», каждым днём оттачивая его, и расширяя собственные внутренние возможности. Не стану лукавить, этот титанический труд, давал мне столько радости, сколько не испытывал, наверное, ни один царь на земле! И я, в конце концов, стал зависимым от этих радостей, словно наркоман. Я уже не мог обходиться ни дня, без того, чтобы не взять в руки скрипку, или виолончель. И если бы меня лишили, хотя бы на месяц, этого моего пристрастия, я наверно бы умер, от той невыносимой душевной ломки, и таски, что раздавила бы мой череп!
           Но такова судьба всего гениального, уважаемый Антонио... Труд над одним делом, неумолимо приводит организм, к привыканию. А психофизическое, эмоциональное привыкание, куда сильнее любого физического. Ибо затрагивает те области, где всё настолько тонко, и свежерождённо, где ещё не выросли, и не устоялись архаические природные консоли, и всё и вся подвержено столь быстрым, и непоправимым изменениям, что создаётся впечатление, будто здесь, возможно всё что угодно, и что нет никаких границ в конструировании, и формировании новых небывалых вещей. Гений, благодаря своему труду, выходит каждый раз, за собственные пределы, и демонстрирует тем самым, бесконечность, и бескрайность любого совершенствования. Он оставляет позади, всё бренное и инертное, всё пошлое и низкое, - всё слабоживое! И уже потому, вызывает впечатление волшебства, - тайны, в которую ступил Гений, и вход в которую, заказан обывателю. 
          Благодарю вас, уважаемый Антонио, желаю вам и впредь создавать нетленные произведения. Вынужден откланяться, труба зовёт. И попрощавшись с Великим композитором, а затем и со служанкой, Висталь вышел на улицу. Где-то в глубине сердца, он чувствовал, что его поход по, относительно умеренной Европе, вот-вот закончится, и ему предстоит вновь попасть в варварские времена, и на те земли, где царит мятежность, и где всё грубое, и безжалостное, всё сверхагрессивное, и жестокое - правит балом…

 Санкт-Петербург

Создание иного мира взаимоотношений, описание событий, своеобразным языком -  нет, не метафорическим языком, но языком чувственности. Использование в своём описании, самых тонких, и самых сложных, из возможных осмыслений душевного продуцирования, завязанных в клубок взаимоотношений между людьми, и создание проекций меланхолически страстных, воодушевляющих идей, превращающих внутренний мир, в одном случае, в нечто сверх блаженное, нечто справедливое, и сверх гармоничное, в другом - в нечто сверх скорбное, несправедливое, и безнадёжное… И словно проведённое сквозь линзы наших душ, и отражённое в зеркалах нишей «камеры обскура».
          Гений всегда создаёт новый, не существующий до сих пор, мир. И он вплетает этот новый мир, в уже существующую «косу мироздания», нисколько не заботясь о том, что, тем самым, он может перевернуть этот выложенный, и закреплённый, этот устоявшийся миропорядок, и рискует даже, разрушить и уничтожить его!
          Хотя, сие происходит настолько редко, что опасность такого положения дел, не пугает обывателя, но напротив, вызывает в его душе, в преисподних глубинах его сердца, - неподдельный интерес. Созданная и одухотворённая человеческая фигура, созданный вновь, пером гения, характер, проявляющийся, как нечто противостоящее, нечто опасное всему «узаконенному», всему соблазняющему своим спокойствием и уверенностью, бытом, - Величайший пантеон свободы человеческого духа, его индивидуальности, и непогрешимости, во всех его мыслях, и поступках. Ибо, он оправдывается на каждом шагу, и являет собой конгломерат утончённости, и грубости, конгломерат возвышенности, и низменности, - Великий сплав самопожертвования, и эгоизма! То есть, всего того, что называется жизнью, и того, что зовётся человеком.
         Всякая, взятая произвольно, и сформулированная настоящим художником слова, гармоничная личность, всегда включает в себя, весь мир! И только взятые произвольно стороны характера, такой, собранной из осколков осмысления природы человеческого духа, фигуры, являют собой форму познания не только человека, как личности, но и всего мира, всей действительности бытия, и всего космоса. «Взятые произвольно стороны». – В этом тезисе, заложена вся природа нашего общения с внешним миром, вся природа нашего познания, и осмысления, здесь скрыта вся природа искусства. И когда эти, произвольно взятые стороны, в руках художника сочетаются в некий гармоничный слаженный алгоритм, в некий единый образ-органоид, возникает нечто, поистине гениальное!
         Почти такое же гениальное, как и сама действительность, созданная из отдельных сторон наших, разно полярных чувств, и разнонаправленных рефлексий. Действительность, возникающая из независимых категорий разума, и чувственности, и спаянная в некий целокупный альянс - действительность, гармонизированная в некий мотив чувства, и рефлексии, из-под кисти которого, а точнее сказать, из цеха художественной мастерской творческого человеческого духа, выходит нечто феноменальное, нечто божественно необыкновенное, - наша жизнь! И вся её грубость, и тонкость, возвышенность, непроглядная мгла, и свет духовного просветления, создаётся, низводится ниц, и возводится на пьедестал, только Великим гением, - Художником, с большой буквы...
       Таким художником был Фёдор Михайлович. И при всех его слабостях и страстях, при всех его беспорядочных стремлениях, и хаосе душевного равновесия, он стал непревзойдённых ваятелем характеров. Его страдания на протяжении всей жизни, - не они ли были тем локомотивом, тем провокатором и вдохновителем, для написания бессмертных произведений, на самом деле, не праздный вопрос. Художник, не испытывающий на своём веку страданий, не в состоянии, ни создать ничего стоящего в своём ремесле, ни осмыслить ничего по-настоящему глубокого. Праздность, и умиротворение, сытость и беззаботность - не располагают ни к тому, ни к другому. Всё по-настоящему Великое, действительно рождалось, и становилось в муках. Такова судьба всего Великого…
        Да, безусловно, были исключения. И обозревая историю, возвращаясь к этим исключениям, к тем немногим Великим историческим личностям, чьё рождение в благоденствии и достатке, не предвещало ничего по-настоящему стоящего из этих рук, но было в действительности произведено, являло собой действительное чудо парадоксального бытия! И всё же отмечу то, что каждый из них, гонимый инстинктом художника, так или иначе, явно или подспудно, искал для себя жизненных трудностей сам. И обтачивая себя в этих трудностях, превращался постепенно, в блистательный бриллиант среди тусклых камней, гордый и независимый, ни от нужды, ни от этого благосостояния и достатка.
        Висталь застал Достоевского за его привычным, в это время суток, делом. Он играл в рулетку, в казино на Адмиралтейской набережной. Великий разум всегда стремится к игре, во всех её проявлениях, и чурается работы, не приносящей творческого удовлетворения, некоего экстаза преодоления и победы, и сопряжённым с этим, мимолётным чувством власти. Ибо по рождению своему, не имея склонностей к бездарному монотонному труду, всегда испытывает невероятные муки, когда судьба, волей случая, загоняет его в кабалу, и требует от него рабского труда, низменного, и тем унижающего. И обывателю невдомёк то горе, которое испытывает такая личность, от столь привычного, для такого обывателя, каждодневного принудительного труда. 
        Как для всякого царя, смерти подобно лишение его трона, и всех связанных с этим, потерях, так для всякого возвышенного мыслителя, бездарный труд за кусок хлеба, труд ради выживаемости, настолько унизителен, что в случае слишком продолжительного такого порабощения, он готов на последний шаг, невзирая на всю его любовь к жизни.
        Висталь, понаблюдав некоторое время за игрой, присел рядом с Фёдором Михайловичем, и завязал непринуждённую беседу. Он всегда знал с чего начать такой разговор, и безошибочно попадал в цель. Знакомство с посторонним человеком, только кажется простой задачей. Первое впечатление от собеседника, остаётся навсегда, и играет основательную роль в перспективе знакомства, и несёт определяющую константу для всяческих будущих притязаний в таком общении.
        Добрый вечер, Фёдор Михайлович! Достоевский, повернувшись к незнакомцу, пристально, с нескрываемым удивлением посмотрел ему в глаза. Мы знакомы?
       Заочно... Достоевский почувствовал какое-то облегчение в своём сердце. Словно спало напряжение всех его внутренних сил, и благостная нега прокатилась по всему телу. Инстинкт подсказал ему, что он разговаривает с необычным человеком, и что этот разговор, не стоит прерывать, но напротив, необходимо продолжить. Никакой мистики в этом не было. Всякое искреннее участие человека к человеку, всегда замечается глубинными флюидами душевного агрегатива, и всегда безошибочно подсказывает, как к этому стоит относиться. Душа человека настолько чувствительна, что способна заметить самые мелкие, и незначительные нотки фальши, которые словно капли дёгтя в бочке мёда, превращают его, в непригодное лакомство, и вызывают лишь отвращение.
       С кем имею честь?
       Меня зовут Висталем. Я здесь волей случая, и не имею в этом городе, никаких поручений, или обязательств.
       Откуда вы?
       В данный момент, из Европы. Они вместе отошли от рулетки, и присели за столик. Я знаком с вашими произведениями, и, если вы не против, я хотел бы поговорить с вами о них. Обычно, я отвергаю подобные разговоры, но в данном случае, извольте. Не скрою, вы заинтересовали меня, и я готов обсудить с вами несколько ваших вопросов. Но прежде, хотелось бы понять, с кем собственно, я имею дело. Не беспокойтесь, метр, ваша искренность, если вы удостоите меня таковой, никогда не повредит ни вам, ни вашим близким. Я путешественник. Сегодня я здесь, а завтра может статься, отправлюсь в кругосветное плавание, и никогда уже не появлюсь в вашем городе, по крайней мере, в этом веке, с иронией на губах проговорил Висталь.
       Итак, что вас интересует?
       В ваших книгах, вы возводите возвышенные моральные аспекты человеческого поведения на пьедестал. И в первую очередь, даже не само поведение, как лишь необходимое последствие, но мысли, эти скрытые от посторонних глаз, голоса древнего подземного мира человеческого духа, прорывающиеся, словно языки пламени из-под коры головного мозга, и лижущие, и обжигающие выстроенные замки устоявшегося благочестия. Действительно ли вы полагаете, что в моральных выстроенных замках, есть какая-то ценность? И если да, то в чём собственно она заключается? Если отбросить на время, - «Я знаю, что так должно быть, и всё тут». До сих пор во всех моральных постройках, я находил лишь вред для человечества, и не испытывал никакого пиетета, от правил для всех и каждого, - правил, возведённых и закреплённых в непререкаемые законы, и порабощающие всю архитектонику человеческого духа. Ничто так не порабощено на земле, как человеческий дух! И мораль занимает во всём этом, своё доминирующее значение. Не играет ли, и здесь главную роль страх, который зашоривается, удаляется в тень кулис, и с помощью догм и пропаганды, на передний план выдвигается антураж благородства, и возвышенного политеса? Страх – явно низменней всех иных аффектов, и потому, он заменяется сценическими, с благородными колоннадами, декорациями.
        Мораль, срастающаяся с инстинктом, практически превращённая в инстинкт, и уже поэтому, почти неоспорима. Способен ли человек, в действительности чувствовать здесь истину? Возможна ли, в действительности для него, абсолютная правда бытия? Не есть ли всё это, лишь демонстрация правды, некое, лишь воцарение на пьедестал царя, или бога удобного, расположенного, и приносящего, как ему кажется, наименьшее страдание? Не заключена ли во всякой морали, как бы это не казалось обратным, слабость, смешанная с гордыней? Ведь, всякое стремление всё и вся упорядочить, и сделать справедливым, на самом деле, черпает свои постулаты и каноны, прежде всего, в мотивах страха перед непредсказуемостью. Возвышенность, и низменность моральных конгломератов, (именно конгломератов, ибо в каждой моральной основе, всегда лежит подоплёка, - некая противоположность тому, к чему устремлена его крона), есть суть - отношение. И уже потому, не имеет в себе ничего фундаментального, безапелляционного, и тем более, абсолютного.
       Да, уважаемый Висталь. В своих моральных поисках, мы все плаваем в открытом море. Мы ищем свои обетованные берега. Впрочем, как и во всём, к чему стремится человек, так или иначе, присутствует это открытое море. Но чем мог бы гордиться человек, не будь у него морали? Техническими достижениями, наукой, или государственным устройством? - Нет… Ибо здесь нет совершенства, даже на горизонте. Человек, как известно, это - моральное животное. Не технократичное, не учёное, но именно - моральное. Всё, что вне морали, всё лишь суть прикладное, и следуя своим путём, всегда должно опираться на мораль. В противном случае, человек закончит своё пребывание на этой бренной земле, гораздо раньше, чем это ему предначертано богами. И всякий, кто способен глубоко чувствовать, всегда знает, что, на самом деле, в этой жизни является важным, а что второстепенным. Возвышенность и благородство духа, - эти вечные ценности, попираемые ныне, более конкретной низменной полезностью, что нисколько не меняет общего паритета, и той доминанты, на которой зиждется действительный прогресс для человека.
        Да, Фёдор Михайлович, с невероятной болью и невообразимыми страданиями, человек веками прививал себе это плодоносящее растение, - Мораль. И вот оно расцвело, и превратило старый ствол, в рудимент. Но стал ли человек счастливее от этого? Ведь даже, если посмотреть непредвзятым взглядом, на небольшой отрезок человеческой истории, и сравнить, к примеру Греческую культуру и её мораль, имеющую форму, которая ныне не поносится только ленивым, и сравнить с культурой позднего Христианства, в которой всё и вся превратилось во грех, эту «угнетающую гусеницу», на теле душевного древа, где паллиатив кажущегося улучшения природы человека, был возведён в ранг канона, и стал главенствовать, даже над необходимостью…, где червоточины сомнения и страха, словно термиты, подтачивающие основание выстроенного веками душевного замка, превратили в труху всякое убеждение в собственные силы, в собственную независимость, собственную свободу и правду свободной воли… То становится очевидным, некое заблуждение, и выхолащивание консолей духа. Так человек, благодаря именно морали, стал слабым, и уже поэтому, более несчастным. Стал ли он в действительности, более возвышеннее, и благороднее, стал ли он стоять более твёрже, на своей земле? Ясно, что нет. Но напротив, он стал легче договариваться с самим собой, и таить ненависть и жажду мести, готовый в любую минуту, из-подтяжка нанести удар, словно старая больная гиена.
       Он забыл о том, что может, и должен сам строить свой мир, он стал похож на лиану, извивающуюся вокруг векового ствола истории, и приспосабливающуюся к изменениям собственного быта, под скоротечными влияниями конъюнктуры. Он стал скрытнее, и подлее, угнетаемый этой противоестественной моралью. В нём зародилась, и стала расцветать, более утончённая жажда мести. В нём, получили свои приоритеты стадные инстинкты, и стали повелевать и властвовать, во всех областях его права. Он сам, чаще всего, не понимает кому, и за что он хочет мстить. И он мстит, самому себе, стегая себя шомполами покаяния, и мучая свои чресла, рабскими веригами христианской покорности...
       Да, но именно здесь, в этих муках, зарождается то человеческое Величие, не имеющее отношение, ни к каким богам, ни к каким религиям, и политическим конгломеративам, - Величие победы над собой... И та Великая гордость презрения ко всему низменному, и постылому, ко всему грязному, воняющему пошлой выгодой, присущей, как слабоумию, так и слабодушию, даёт ему надежду на будущее.
       Знаете, уважаемый Висталь, я никогда не задумывался, как воспримут мои произведения читатели. Я писал так, как подсказывала мне, моя совесть. И пусть эта совесть сложилась, и окрепла под действием моральных аспектов Христианства, под влиянием общего политеса нескромности духа, ко всему божественному, что так присуще Христианству, но всё же, свою совесть я ценю более всего на свете! Ибо, при всей своей навязчивости, и нескромного отношения к истине, Христианство всё же, единственная из религиозных течений, в которой слилось воедино стремление к правде, и терпимость к неправде, стремление к добру, и непротивление злу, насилие над собственными инстинктами, и прощение этим инстинктам, их воли...
        И хотя, всё моё поведение, и поступки в жизни, говорят об обратном, я знаю точно, что только в ладах с собственной совестью, человек может и должен обрести своё счастье. И пусть я идеалист, в этом своём убеждении, но я всегда буду отстаивать эту точку зрения так же, как обыватель с иным мнением, отстаивает свою. Ибо, она растёт из меня, и вырвать её можно, только с корнями.
       Человек, его душа, - нуждается в боге, как тело в хлебе. Тот, у кого нет никакого бога в душе, у того там, есть лишь пустота. И пусть эта пустота, вопреки распространённому мнению, не всегда занимается дьяволом, но и сама пустота, есть нечто дисгармонирующее, нечто разрушающее, - нечто, не имеющее в себе никакого становления, а значит, цветения, и прогресса к лучшему. Прежде всего, пустота - мертва.
       Вы полагаете, Фёдор Михайлович, что на свете может существовать улучшение? Что в действительности, в природе вещей, существует настоящий, а не надуманный прогресс? Это противоречило бы, самой природе бытия. В этом мире, в его глобальных аспектах, не может существовать ни регресса, ни прогресса. Что же касается человека, то его регресс - очевиден, и только слепой, или наблюдатель с замасленным религиозностью, взглядом, не видят этого. И всякий прогресс придуман им для того, чтобы питать иллюзорную надежду на лучшее будущее. Но на самом деле лучшее будущее - невозможно! Как бы это не огорчало, и не звучало противоестественно. Ибо время течёт не так, как полагают люди. Но наоборот. В их разумах, словно в сетчатке глаза, всё и вся перевёрнуто, и они убеждают сами себя в том, что поступательно двигаются к лучшему будущему. Но это - обман зрения! И кому, как не вам, известно это. Ведь, именно вы внесли в свои скрижали, эту пессимистическую парадигму: Мир - валится в пропасть! Мораль, является лишь противоречием, неким противовесом всеобщему разложению, и дисгармонизации человеческой природы. Всё его эстетство, - стареет, и разрушается, покрываясь морщинами, и выявляя общую подавленность, и немощь. И вся хронологическая последовательность создания вами фолиантов, подтверждает то, что вы лучше других видите, и чувствуете эту фатальность, и всю несостоятельность человека, в противостоянии этой собственной природной стагнации.
         Может быть, уважаемый Висталь. И пусть я много не осмысливаю собственным аналитическим разумом, из того, что сам же пишу, но я никогда не вкладываю в свои произведения всего того, что полагают здесь, критики. Всякий взгляд, и всякая оценка – всегда, глубоко заинтересованы. Всё искривляется в чужих взглядах, а порой и вовсе ломается, и перестраивается на иной лад. Такова судьба, сдаётся мне, всякого произведения искусства. Мы пишем музыку слова, и эта музыка, отражается в каждой голове по-разному, в соответствии с возможностями этой головы, с её полифонической сложностью, и в соответствии с выложенными, и закреплёнными рядами индивидуальной архаической психофизической гармонии. И в первую очередь, именно поэтому истина - у каждого своя. Ибо, каждый индивидуум, несёт в себе своеобразную музыкальную фонетику, со своей неповторимой и неповторяющейся палитрой звуков, и оттенков. И всё, что попадает на эти поля, всё что, так или иначе, касается этой сферы, необходимо ассимилируется и гармонизируется в соответствии с возможностями этого индивидуума, в соответствии с его природной субъективной породой.
         Благодарю вас, Фёдор Михайлович, за содержательную беседу. Должен откланяться.
         Рад, что доставил вам удовлетворение, своей болтовнёй. Будете в Санкт-Петербурге, не примените заглянуть, буду всегда рад вас видеть. Нам есть о чём поговорить.
         Непременно загляну. И пожав руку Гению, Висталь быстрым шагом вышел на улицу. Угрюмые стены архитектурных шедевров Санкт-Петербурга, в сочетании с нависающим сумрачным небом, цвета свинца, вызывали в душе Висталя, какую-то умиротворённую таску. Он ещё долго бродил по этим улицам, и только далеко за полночь, устав наконец, от этой нескончаемой прогулки по вымощенным тротуарам, зашёл в какую-то гостиницу, и улёгшись с размаху на кровать, заснул мертвецким сном.
        Откуда берётся в русском духе, эта глубинная убеждённость в собственной важности, в своей миссионерской принадлежности на земле? Его не сгибаемая ничем воля, проявляется всегда по-особенному, и отличается своей естественностью, и непреднамеренностью. Будто бы он и не задумывается никогда, в своём рефлексивном, о собственном предназначении на земле, но его душа, убеждённая в своей сакральной глубине, в этом, проявляет себя словно ребёнок, непосредственно и чисто, без меркантильных интересов, без пошлых расчётов, необдуманно, но всегда в цель, не разумно, и потому, честно.
        Гипертрофированное чувство справедливости, присущее русскому духу, не позволяет ему боятся... Гипертрофированное чувство собственного достоинства, питающее свои корни из древности, чувство, не позволяющее ему пресмыкаться самому, и угнетать иные народы, - чувство, не возникающее из ниоткуда, но взращенное веками, и сложенное в лабазах каждой русской души.
         Русская цивилизация, возникшая, и ответвлённая от древнего «бастиона «белой бестии», на самом деле, была тем авангардом всего Европейского цивилизационного пантеона, о котором много говорят, и спорят, который опасаются, но на который, в глубине души, уповают все Европейские глубокие мыслители. И не только Европейские. Всё это, - глубоко подсознательно, и чаще, неосознанно…
         «Мелкий народ», как тот «мелкий человек», как правило, малодушен. Его создаёт таким, сама жизнь. Она заставляет его быть ограниченным, духовно и психологически. Она заставляет его приспосабливаться, лгать, притворятся, изгибаться под ударами судьбы, и быть, что называется, «пресмыкающимся».
           Увы, такова судьба, как «мелкого человека», так и «мелкого народа». Широта и глубина души, не берётся сама собой, она возникает на просторах, на открытых бескрайних полях. В маленьком аквариуме, не вырастает «большая рыба». А в тяжёлом небе «Туманного Альбиона», не летают «большие птицы», для этого необходимо небо Тибета.
           Русская душа, развивалась на широких просторах, и на протяжении веков, неизменно расширяла свои внутренние наделы. Такая душа не знает приспособленчества, ибо не ведает тесноты. Её перспективы уходят за горизонт, и она, в большей степени, сама создаёт свою жизнь. В отличии, от разношёрстных душ западного общества, она сильна не внутренним порядком, не предсказуемостью поверхностного ровного ландшафта, но своей Великой широтой, и глубиной, где тонет всё мелочное, всё подобострастное, и ухищрённое, всё выверено-рассудительное, и предвзято-меркантильное...
    
«Туманный Альбион»

Атмосфера «Туманного Альбиона», не располагала к романтическим мыслям, расслабленного в средних широтах, сердца. Всякий человек, думает о романтике, в последнюю очередь. Ведь романтика, как таковая, в том смысле, котором её понимают люди двадцать первого века, являет собой некую вершину чувств, не замороченной собственной выживаемостью, личности. И нет ничего удивительного в том, что это понятие выросло из самой благополучной области нашей планеты, того времени. Из Эллино-Римского политеса, в котором цивилизация достигла тех вершин, при которых всякий гражданин, уже, не особо заботился о хлебе насущном, и вёл, по большей части, досуговый образ жизни, либо военный, то есть, по большому счёту, развлекательный.
       Война, как известно, есть признак переизбытка, перенасыщения материальными, и духовными силами. Чувство романтизма, - есть переизбыток сердечных ресурсов, льющегося через край, потенциала жизни, и по сути, самый экзальтированный оплот счастья. Только имея эту тончайшую эфемерную пантемиду в сердце, человек получает полноценное чувство свободы, смешанное с негой полного удовлетворения этой жизнью.
          Висталь сидел на скамье, возле собора, и думал о том, с кем ему суждено встретиться на этих неприветливых берегах. Он знал, что именно здесь возникла и развилась та Цивилизация, которая, на пике своего развития, поработила полмира, превратив в колонии царства, и государства, в коих жили не столь агрессивные люди, - люди не столь поверхностных взглядов, в своём большинстве, а по большей части глубокие, имеющие на своих глубинах, мир непонятный Англосаксам, - мир чуждый, и требующий, с точки зрения политической элиты британских островов, корректировки. Конечно, в первую очередь, я имею в виду самую Великую, из порабощённых стран, Индию.
          Агрессия не возникает просто так, на пустом месте. Только давление внешнего мира, только те, почти невыносимые условия жизни, с которыми, волей судьбы, столкнулся человек, заставляют сердца становится жестокими, и агрессивными.
           И, в этом смысле, самыми неагрессивными, всегда были Африканцы, по понятным теперь, причинам. И хотя, в отличие от Индокитайской цивилизации, они не отличались глубиной сознания, но именно им было суждено попасть, в первую очередь, под гнёт Великобританской империи. Здесь, ради справедливости, надо отметить, что мера агрессивности, как правило, есть суть мера бдения разума, мера его жизненности, - эквивалент его бодрствующего потенциала. Всякая «полуспящая цивилизация», соответственно, и наименее агрессивна.
          Со временем, бывшие племена Англов, и Саксов, пришедших на эти земли с Германских, и Датских земель, гонимые, не менее агрессивными племенами Востока, почти уничтожив местное население Кельтских Бриттов, (что, кстати сказать, впоследствии сделали их потомки с Индейскими племенами в Северной, и отчасти Южной Америке), и достигнув процветания, и небывалого на земле, достатка, стали необходимо, также расслабляться, и «засыпать». Но инерция веков, ещё долго будет толкать эту «арбу» в гору.
          И при всей общей поверхностности, и «вялости сознания», теперешних аборигенов «Туманного Альбиона», при всей этой среднестатистической массе пошлого, примитивного мышления, присущего всем, живущим под «низким небом», социумам, здесь всегда возникали, и обтачивались «алмазы», самого неординарного сознания, как с гранями рационально-аналитического мышления, так и идеально-трансцендентного.
          В чём же парадокс, такого непредсказуемого явления? В чём причина, такого незакономерного возникновения гениев на этой, не располагающей к гениальности, земле?  Да всё вполне закономерно, и, на самом деле, нет здесь, ничего парадоксального. Оплодотворённые востоком, в силу колониального непосредственного соприкосновения, в силу диффузных проникновений культур Востока, и Запада, в «Туманном Альбионе», стали появляться «дети», белее жизнеспособного менталитета, некоего симбиозного метафизического свойства. В них слились «разумные гены» Запада, и Востока, и появилась новая, небывалая «раса мыслителей». Вот только те, кто на слуху, самые известные, так сказать, - «каратные». Дэвид Юм, Джордж Гордон Байрон, Шекспир, Чарлз Дарвин, граф де Бюффон, Бэкон, Ньютон, Беркли, Локк…
          Встав со скамьи, и потянувшись, Висталь пошёл медленным шагом по вымощенной камнем, мостовой. Было раннее утро, и Эдинбург ещё спал. Лишь только лай собак, доносившийся с параллельной улицы, говорил о присутствии здесь, человека. 
          Сквозь туман, Висталь различил очертания дома, стоящего у самого подножья скалы, на котором возвышался Эдинбургский замок. В этом доме жил Дэвид Юм, прямой потомок Бриттов, тех самых аборигенов, населявших эту землю, до пришествия Англосаксов. Эмпирика Дэвида Юма, выделялась из общего политеса всех его коллег по творчеству, того времени. И была - поистине революционной. В глубине своего сердца, он был настоящим Шотландцем. И его чистый, не замасленный религиозными течениями, взгляд, выводил философию на новый, независимый уровень, где самостоятельность, и самодостаточность глубокого чистого воззрения, пугала всех его соседей, и коллег по цеху.
          Висталь постучал увесистым кольцом по дубовой двери. Отворила её пожилая служанка, в белоснежном колпачке. Что вам угодно? Спросила она. Доброе утро! Я бы хотел поговорить с Дэвидом Юмом. Понимаю, что ещё очень рано, но я приезжий, и у меня мало времени.
          Как вас представить? Доктор Висталь… Она притворила массивную дверь, и через минуту, впустила гостя. Граф, к вашему довольству, встаёт очень рано, он ждёт вас в гостиной… Висталь прошёл по короткому коридору, и очутился в довольно просторной комнате, где одна из стен, была полностью заставлена книгами. Юм сидел в кресле, и опёршись лбом об руку, во что-то пристально вглядывался. Доброе утро, подняв голову, приветствовал гостя. Висталь учтиво подал руку. Что вам угодно, и откуда вы? Служанка мне сказала, что вы приезжий. Да, я только что прибыл из Греции. Дорога меня совсем не утомила, и я хотел бы обсудить с вами несколько вопросов, касающихся вашего творчества. Я сам философ, и вам, надеюсь, будет интересно поговорить со мной. Я весь в внимании...
         Всех ваших предшественников, занимающихся философией, с некоторыми отступлениями, можно отнести к единому, бредущему по прерии каравану. Условно говоря, их умствование, по преимуществу, имеет отклонение к рационально-аналитическому пантеону мысли, черпающий свои начала, в «Греческом симпозионе». И только вам удалось вплести, в «общую косу» философского миропознания Европы, настоящие, достаточно толстые «локоны идеального воззрения». И все, необходимо возникающие погрешности, и заблуждения на этом пути, настолько гармонично вплетаются в эту же «косу», что не меняют, но даже где-то, дополняют общую гармонию. На такое способен, только настоящий художник… Ведь ваша эмпирика, ваше чувственное познавание, есть суть взгляд художника, не так ли?
          Да, вы правы… Если говорить упрощённо, то мы все, каждый из нас в отдельности, рисуем внешний мир, на холсте нашей памяти, «отгрунтованном» опытом наших предков. И причина существования внешнего мира, как собственно, и внутреннего, на который мы бросаем свой взгляд со стороны, лежит только в нашей способности «рисовать», составлять разноцветные кубики, в фигуры, и обобщать все отдельные, рисуемые нашим сознанием, вещи, в нечто целое – реальный действительный мир. Не имей мы этих своих способностей, (кстати сказать, как Великих - с одной стороны, так и пошлых, мелких, и незначительных - с другой), и мира никакого не существовало бы. Признаком, и основанием здесь, служит именно наш психотип, и вся его мультисистемная внутренняя конструкция. Попробуйте представить себе, как выглядел бы наш внешний мир, в глазах стрекозы, с её сетчатой формой зрения. А ведь это, близкие нам родственники, ибо мы существуем, в близких по динамике, измерениях. Но если представить себе, отдалённый, во всех смыслах, от нас органоид, у него будет совершенно иной мир, при всём том, что мы будем существовать с ним, в одном и том же пространстве, и времени.
           Уважаемый Дэвид, как вы, из чувственных идей, смогли вывести настолько законченные, с точки зрения практической реальности, парафразы? Глядя на которые, возникает впечатление вашего знакомства, со всеми историческими личностями? И в чём, собственно, ценность таких парафраз, трактующих мир, исходя из глубин вашего сознания, но так сливающихся в смыслах, с иными мыслителями прошлого?
          Дело в том, что это не парафраза, но индивидуальное впечатление, лишь касающееся своей сферой, иные умозаключения. Ни один, уважающий себя философ, не станет заниматься плагиатом, но возникающие там, и сям пересечения мыслей, наложения, а порой, и парафразирующие высказывания, это лишь случайные лингвистические, этимологические, или просто антропологические погрешности. Изучение человека, его антропологии, и психологии, - вот единственно достойная цель. Ибо здесь, и только здесь рождается весь внешний мир, - вся, так называемая, реальность, и вся её красота, и божественная недосягаемость. Как и вся её фатальность, и целеустремлённость, исходит только отсюда, и нигде, и никогда более, не встречается.
           Насколько я осведомлён, вам приходится без конца воевать со своими коллегами, и конца и края нет, этой битве. Так воевал всю свою жизнь, ваш ровесник Михаил Ломоносов в России. Будучи наделён несгибаемым характером северянина, он до самой смерти, вёл непримиримую войну с подтасовками, с очковтирательством, и раболепием, со всем нечестным, и нечестивым. И давал урок всем, своей непревзойдённой универсальной учёностью, и своего непосредственного ума. Вы родились с ним, в один год, с разницей в несколько месяцев, и это – знаково...
           Да, я знаком с некоторыми его работами, и меня лишь несколько настораживает, тот широкий кругозор его деятельности, от поэзии, до плавления металлов, от космических изысканий, до мозаичных мастерских. Быть одновременно, и художником, и политиком, и ремесленником, и физиком, и учёным-теоретиком, и практикующим химиком, - как это по-Русски…! Мне напоминает это, Петра Первого, с его стремлением объять своими руками, всё и вся в этой жизни. Таким людям, должно быть, так мало отведённой им богом, жизни. Они хотели бы прожить десять, или более того. Но дана только одна, и человек должен исходить, из этого фатального правила. Занимаясь всем сразу, получается, как правило, так, что они распыляются, и рассеивают свой талант, так и не создав в жизни, своего главного строения. И неудовлетворённые, они уходят из жизни, с мыслью, что так и не сделали ничего, по-настоящему Великого!
          Что же касается войны, со своими коллегами, то это необходимо во всех областях жизнедеятельности человека, где он проявляет себя, как независимая, самодостаточная личность. И в этом смысле, к примеру, политика, мало чем отличается от науки. Там, где твой взгляд на жизнь, вынужден сталкиваться с взглядами других, война – необходима. И копья ломаются, и льётся рекой кровь, как на одном поле, так и на другом. Иное дело, в областях научных баталий, это «копья-перья», и ломаются они, пронизывая не тела, но души. И кровь здесь льётся особая, и необычная. Это кровь души, - бесцветная, не по научному определению, как кровь тела, но по факту.
          И тот, кто полагает, что может быть самодостаточной, неординарной личностью, и при этом, почивать на лаврах, - плавает в иллюзиях. Он выдаёт желаемое, за действительное. Кто же, скажите на милость, станет почитать того, кто противоречит каждому твоему слову?
         Я согласен с вами. Но именно таких людей, почитают после смерти, и некоторые из них, остаются в скрижалях истории на века. И в этом нет, ничего противоречивого… Всякий боец, что при жизни вызывает страх, и неудобства, что своей отвагой, порабощает огромные территории, не важно, эмпирического ли плана, или трансцендентального, как правило, становится идолом, после своей смерти. Такова судьба всего Великого…
          Благодарю вас, уважаемый Дэвид, я крайне редко встречаю на своём пути, столь глубоких, и независимых мыслителей. Не отворачивайтесь, ваша скромность достойна вашей мудрости, но я знаю, что говорить на прощание замечания, или дифирамбы, - не важно, лишь бы это было от сердца, лишь бы было непредвзято, и честно.
          Пожав руку Юму, Висталь вышел на улицу. Капал дождь, навевая грусть его сердцу. Повернув на юг, он побрёл по дороге, навстречу своей судьбе. Все потраченные силы, он восполнит, уйдя в своё очередное забвение... Кто-то выбросил в окно, стопку листов бумаги, и их разбросало ветром по всей мостовой. Они кружились над ним, и Висталь думал; вот так, фолиант моей судьбы, порой брошенный по ветру, летает по округе, и каждый лист, неся на себе отдельную страницу моей жизни, подхваченный проведением, уносится в даль, и забывается навеки вечные, не имея возможности никогда, и нигде провозгласить о себе, запечатлеть себя, и стать, чем-то важным...
 
Очнувшись через 60 лет, в графстве Кент, возле города Даун, всё той же, Великобритании, Висталь вышел из небольшого шалаша на опушке, и направился в город. Он знал, что здесь и сейчас, живёт Величайший естествоиспытатель, и натурфилософ всех веков, Чарлз Роберт Дарвин. Найти человека, даже в большом городе, для Висталя не составляло труда, его вело к цели, проведение.
          Город Даун был, мягко говоря, небольшим. Как и большинство городов британских островов того времени, он был покрыт слоем угольной пыли, и улицы представляли собой, грязное месиво, по которым проезжали экипажи карет, и чертили на этой грязи, свои хреоды.
         Выйдя на центральную улицу, Висталь зашагал по направлению к, возвышающейся своими стапелями, церкви, возле которой, он и обнаружил нужный дом. В небольшом палисаднике, покрытым ровной травой, на качающемся кресле, сидел сам метр. Добрый день! Крикнул Висталь через ограду.
        Здравствуйте, отвлёкшись от письма, ответил Дарвин. Меня зовут доктор Висталь. Не уделите ли мне, несколько минут? Вечером я должен покинуть ваш город, и вряд ли когда-нибудь приеду сюда. Я бы хотел пообщаться, так как заочно знаком с вами, по вашим работам.
        Проходите… И Висталь, открыв калитку, прошёл по выложенной дорожке, к дому. Проходите в холл, я сейчас попрошу принести нам чаю. Усевшись возле большого стола, Висталь стал осматривать обстановку. Британский бытовой уклад, был достаточно прост, всё здесь было функционально, без излишков, минимум украшений, и безделушек.
         Так о чём вы хотели со мной поговорить?
         Конечно о главном, с моей точки зрения, вашем труде, «Теории эволюции». Ваша Великая интуиция, дала толчок тому, что в будущем, все концепции мироздания, будут, так или иначе, строится в соответствии с лекалами, выведенными и положенными вами. При всех, вплетённых в вашу концепцию, заблуждениях, при всех отрицаниях, и недовериях, при всех скептических, и даже противоречивых оценках научного сообщества, основные, созданные вами, консоли, так и останутся незыблемыми, ибо их неопровержимая очевидность, будет всегда и всюду всплывать на поверхность, и ломать любые противоречивые утверждения. Да… воистину, созданное однажды, и укрепившееся своими корнями в земле, и своими кронами в небе, - практически невозможно истребить! Однажды образованный, и обоснованный взгляд на мир, создаёт заново этот мир, и строит его, по своим, образованным лекалам. Я к тому, что все открытия научного мира, на самом деле, являются изобретениями. И при всей своей очевидности, относительно внешнего мира, на самом деле, являются продуктами внутреннего, и отношение к внешнему миру, имеют только опосредованное, в связи с устоявшимися в разумах большинства, основаниями, в которых когда-то доказанное, имеет неоспоримую субстанциональность.
           Говоря проще, мир, однажды созданный человеческим разумом, в определённом русле, и определённых конструкциях, далее, будет развиваться именно в этом направлении. Словно в луче прожектора, высвечивающего будущее, в соответствии с заданными однажды, векторами. Всякая научная концепция, не обращая внимания на перманентные опровержения, укрепляется в этом, высвечиваемом секторе, не заступая в тёмные, выходящие за границы луча, пространства. И только настоящему гению, под силу развернуть этот луч, и высветив тёмный мир, дать начало новому мирозданию, в котором всё будет повторяться, до мельчайших деталей. И старый мир, будет низложен, он будет опровергнут, если усилия прикладываемые к этому, будут достаточно сильны. Ведь инерция здесь, почти - непреодолима! И всем будет казаться, что наконец-то открыт истинный мир, что вот теперь, мы достигли его настоящих пенатов!
          И это главное заблуждение нашего разума, ведёт нас вперёд, и заставляет без конца делать открытия, а по сути, изобретать из данного нам материала, нечто новое, нечто невиданное, и с нашей эмоциональной точки зрения, - Великолепное…
          Нам кажется, что мы открываем уже существующий мир, и это льстит нам. Но, на самом деле, взяв за основание какую-нибудь свою, или чужую идею, мы начинаем пристёгивать к ней артефакты, и всевозможные свои находки, как материального, так и рассудочного плана, и, походя, отбрасываем те, что не пристёгиваются.
          О…!  Ка часто мы, не замечая того, кладём наши изыскания, в «прокрустово ложе» этой первоначальной идеи… Так наша идея, обрастает нужными подтверждениями, и доказательствами. Но как бы там ни было, всё это, продукт монотеизма. Ибо, тот подход, которым мы пользуемся, при пристальном рассмотрении, оставляет желать лучшего.
          Да, уважаемый доктор Висталь, вы, безусловно, правы. Наши методы, и научные подходы - несовершенны. Они основаны на архаических свойствах нашего разума, который, с самого своего рождения, и до сей поры, вынужден всегда и во всём, искать, прежде всего, выгоды. Он заточен, во что бы то ни стало на выживаемость. И эти его, сакральные мотивы, - неискоренимы... Нащупав однажды, наименее энергетически затратный путь, он будет следовать ему, получая свою пищу, и не станет даже задумываться, об его навязанной самому себе, истинности. Его убеждённость в правильности выбранного пути, подтверждается, прежде всего, именно наименьшей затратностью, тем более, без конца встречая на пути, столь большое количество ему подтверждений.
          Монотеизм - заложен в нас природой. Впрочем, как и противоположная фолиомультофация. Ведь вы не станете отрицать, что каждый, видит мир по-своему. Это уже банальность... И при всех научных гипотезах, и доказанных открытиях, всякая концепция, необходимо должна иметь определённую форму, иначе она будет воспринята, как хаотический набор фактов. Концепция, должна быть гармонично выверена, и закончена, она должна быть полифонична для разумов, в своей форме, и сути. А это значит, что волей-неволей, она будет представлять собой, некую односторонность. Ибо, сказать обо всём, значит не сказать ни о чём. А это, всё же близко к хаосу, который наш мозг, мягко говоря, плохо воспринимает.
          Ведь даже отделы наук, представляющие, в конечном счете, одно и то же, - действительный мир, несут каждая, свою индивидуальную специфическую одностороннюю полисферу воззрения. И более того, смешивание отдельных наук – недопустимо, ибо грозит разорением, и тем же хаосом. Мало того, даже всякое бытовое убеждение, как и всякое банальное воззрение, имеет «тоннелеобразную перспективу», в которую виден только ограниченный тоннелем, выход.
           Великая сила разума, и его ограниченность в собственных наделах, в своём паритете, обеспечивают ему, существование. Всякое существование есть суть паритет. И эта основополагающая консологема, относиться ко всему, что имеет, что создаёт и развивает в себе, этот мир.
          С этим трудно не согласится, уважаемый Чарлз. Мы все глашатаи и проповедники собственного порядка, и установившейся и укрепившейся в нашем сознании, правомерности. Ведь, мы сами по себе, являемся продуктами порядка самой природы. Не имей мы оного в себе, и превратились бы, в жидкую, дурно пахнущую субстанцию, растёкшуюся по планете, без воли и стремлений, без чувств, и желаний. Можно ли было тогда, нас называть живыми? Не думаю...
         Наш мир, наша внешняя реальность, включающая в себя и реальность нашего тела, всё, что по ту сторону ноумена, что по ту сторону бесконечно уменьшающейся точки паноптикума созерцания, некоей производственной точки нашего разума, - не имеет собственной действительности, как только лишь воплощённые в образы мироздания, от расходящихся в разные стороны лучей воззрения, и осмысления, картины, рисующей на собственном полотне, этот мир, со всеми его параметрами, и движениями, трансформациями, и «временными крыльями прошлого и будущего», и олицетворяющие собой, всю эту волшебную жизнь.
          И ограниченность, всей палитры нашего мира, в его волновых явлениях, предстающая, в наших иллюзорных представлениях, ограниченностью наших возможностей, в его истинной идентификации, и осмысленности, на самом деле, есть ограниченность в его создавании, в его построении, и целокупной форматированности. И если мир, сам по себе, не имеет своей собственной действительности, если он инертен, нейтрален, и индифферентен в себе, то кто ещё, как не мы с нашим разумом, в самом широком смысле слова, создаём его? Ведь только в этом смысле, он может быть бесконечен, и бескрайне широк. Только так, он способен, не иметь собственных пределов. Ибо, эти его пределы, задаём мы, со своим ноуменом, со своим разумом, и своей душой, со своей, бесконечно уменьшающейся точкой паноптикума созерцания.
          И эта метанойя, как единственно возможная консологема, не требующая доказательства, вступает в свою силу, как только сам разум, выходит за рамки собственного ограниченного этим миром, воззрения. Как только он скидывает кандалы той архаической осознанности, что мир, существует сам по себе, и что вся его действительность, лишь познаётся нами. Как только он сам перерождается в нечто отрицательное, где уже не остаётся твёрдых пенатов, не остаётся ничего абсолютно истинного. И где оксюмороном всплывает, вся реальность бытия, и небытия, как чего-то лишь из тебя, существующего, так же, как и весь окружающий мир, лишь как бесконечно уменьшающаяся точка.         
          Я прошу прощения, что отнял у вас столько времени. Не извиняйтесь, я получил не меньшее удовольствие, от общения с вами. Надеюсь, мы прощаемся не навсегда. Пути господни - неисповедимы, уважаемый Чарлз. Всего доброго, вам, и вашим близким. Пожав руку Метру, Висталь вышел за околицу.

Базель

Молодой человек ценит свою жизнь, будущими мотивами, проживший жизнь, – прошлыми. В чём разница? Лишь в том, что прожитая жизнь уже, как будто бы выпита тобой, она вся в твоём горбу, словно в мешке заплечном уложена, и тащишь за собой, весь этот скарб, не в силах сбросить. Для молодой души всё так легко, всё так беспечно, и он летит, как птица над полями, его не давит груз к земле, и он любовью вдохновенной озарён, как солнцем! И для него, ценнее всё, что будет, всё что предвосхищает его разум. Он полон фантазий, и иллюзий самых заоблачных и страстных! Но, он же, полон страхов, ведь он не знает, что, на самом деле, впереди его ждёт. Он с недоверием взирает на жизнь, и от неё, он ждёт подвоха. Но лишь достигнув созревания, в котором ум находит то, что скрыто для молодой души, - мудрости житейской, осознаёт, что всё суета сует, и нет на этом свете ни награды, ни отдохновения. И он в порыве гневном, в расцвете сил, вдруг начинает, молнии гнева своего, метать. Разрушить жаждет всё и вся, - всё сжечь, и на пепелище, свой трон установить, и царствовать над жизнью, сожжённой им. Но вот проходит кризис, и он с тоской озирает жизнь, и начинает всё и вся в ней, упорядочивать, к покою приводя все свои чресла. Так человек жизнь проживает, и так проживает её, Вселенная, и Мир. 
          В чём ценность жизни? Спросил как-то, молодой человек старца. В неоцененности её…, ответил, чуть прищурившись, старик на это… То, что оценено, имеет ценность, только как мешок добра, как нечто, что сменять ты можешь, иль продать по сходной для тебя, цене. И те, кто жизнь оценивают, часто за бесценок продают её. Меняют на блага цивилизации, или закладывают в ломбард, для удовлетворения похоти минутной, что так терзает душу пленника, который сам себя в тюрьму страстей посадил. Ведь страсть та многолика, так неоднозначна, и широка, - как океан, и в ней бесчисленное множество, гадов всевозможных проживает, и очень ещё много здесь, науке неизвестных видов, и подвидов. Психолог тонкий, свой опасный путь ведёт в долину ту, где может встретится под каждым камнем, ядовитая змея, что лишь единожды укусит, и превратит всю твою кровь, в густую смесь. Болезнь – опасна, но она, - единственная данная тебе возможность, для выздоровления. Не заболев однажды остро, ты обречён всю жизнь томится, борясь с хроническим недугом, что бренностью зовут, или усталостью от жизни…
           Базель, был тем городом, который особенно располагает к разумным упражнениям. И Висталь это почувствовал сразу, как только очнулся от своей спячки, и его взбодрившаяся необычно душа, вдруг словно обрела, новые крылья, взамен старым.
           Величайший, из всех мыслителей! - Так скажут о нём, в будущем. Бунтарь, и невежда, так говорят о нём здесь, и сейчас… Революция, на каком поприще она бы не происходила, пугает, и заставляет не принимать всех её движений, всех её формаций, и мотивов, а уж революция разумения, заставляет весь мир противостоять таким носителям смуты, таким разрушителям выстроенных костёлов, и храмов. Бог – умер! Что могло бы быть ещё глупее, и вместе с тем, что могло бы быть возвышеннее этого лозунга, среди успокоившейся, размеренной разумности старой Европы?
           Но не об этом, я хочу говорить с ним. Я хочу поговорить с этим мыслителем, о ценности жизни, так отстаиваемой им. Есть ли действительно в жизни нечто ценное, или вся её ценность сводится к критериям самого существования, к критериям выживания - ради выживания? И в чём ценность самого величия духа, того величия, в коем нет сомнения у всякого ступившего на путь познания. Ведь если вдуматься, все мы, каким бы статусом не обладали, в каких областях цивилизации не вращались, какими бы заоблачными, или глубоководными осмыслениями не апеллировали, все мы, подобны «буриданову ослу», и бежим каждый, за своей «морковкой», не имея никакой возможности, когда-нибудь ухватить её, своими тянущимися губами. В каждом из нас, на самом деле, живёт только иллюзия смысла. Ибо, если мы пытаемся представить себе сам смысл, вдруг обнаруживаем, что его истинный агрегатив, всегда находится вне жизни, за границами этого мира. И даже сама царица жизни, смерть, не может обладать этим смыслом, смерть – прежде всего…
         В этой стране, как нигде в цивилизованном мире, порядку уделяется особое внимание. Каждый немец убеждён, что только в порядке может быть смысл. Что только в выстроенном, и облагороженном последовательностью, доме, возможно счастье жизни. Его более всего на свете, пугает именно хаос. И именно в этом порядке, возникает всё разрушающее его. Так устроен мир. Самый злейший враг, сидит в тебе самом…, самый сильный шторм, возникает из штиля…, всё самое возвышенное, растёт на удобренной навозом, земле… Где ещё мог встретить Висталь подобного мыслителя, как не на этой части суши.
         На, почти безлюдных улицах, под моросящим дождём, он брёл к одноэтажным постройкам окраины. Грусть, навеянная промозглой погодой, приносила, как тяжкое чувство, так и радость романтики. Эти, казалось бы, не совместимые аффекты души, на самом деле, всегда рядом.
          Подойдя к не богатому, но ухоженному домику, Висталь позвонил в колокольчик. На пороге повилять не молодая, но и не старая женщина. Что вам угодно? Крикнула она с порога. Я хотел бы поговорить с доктором Ницше. Женщина сбежала по ступенькам, и отворила калитку. Входите, мы собирались пообедать, вы могли бы разделить с нами, скромную трапезу. Благодарю, я не голоден. Позвольте я подожду доктора на веранде, чтобы не мешать вам, не беспокойтесь, я не тороплюсь. Как вам будет угодно... И проводив гостя на веранду, пошла заниматься своими хлопотами. Висталь уселся на плетёное кресло, и занялся своим обычным делом, то есть раздумьями.
          Через полчаса, на веранде появился джентльмен в скромном, но опрятном костюме. Добрый день, чем могу быть полезен? Я прошу прощения, что нарушаю ваше уединение, знаю, как оно вам дорого, но иного способа разрешить несколько, стоящих предо мной вопросов, я не вижу.
          Ваш вид, мягко говоря, вызывает подозрение, но что только я не видел на своём веку. Так, как вас зовут, и что привело вас ко мне? Меня зовут Висталем. А привело меня сюда, ваше творчество. Я, несколько знаком с некоторыми вашими произведениями. Как, впрочем, и с произведениями некоторых ваших коллег, и оппонентов.  Позвольте я начну без лишних предисловий.
         Надеюсь...
         Так вот, хотел бы с вами обсудить, так отстаиваемую вами, ценность жизни. Ведь весь ваш стиль, риторика, и смысл, в самом сокровенном к жизни, отношением, противится всему «Греческому симпозиону», родоначальником которого, был как известно, Сократ, - Великий отвергатель, и поноситель жизни.
           Да, я согласен, вся философия, как таковая, на заре своей юности, со всей своей надменностью, апломбом, встав на рельсы диалектики, этой дорогостоящей, но всё же, проститутки от философии, (ибо только проститутка может так ненавидеть мир и жизнь, так поносить своих благодетелей), стремилась только к одному, - к борьбе со всем благоухающим, цветущим, и свободным миром древней Греческой культуры. Она возникла, и расцвела, как лишь противоречие, как нечто против мира, - не как созидатель, но как разрушитель. И кровью этой питаясь, и крепнув от «сырого мяса», взрослела, и мудрела, достигнув в своём развитии, вершин, где мир, и жизнь вдруг стали - неуместны. Всю ценность жизнь, вдруг потеряла, в угоду интересам черни от философии. Да, именно черни от философии, и всяких маргиналов от неё же.
         Так вот, вся эта мудрость, что жила и крепла, веками пожирая плоть душ человеческих, созрев, окрепнув, превратилась в бастион, не разрушимый никакими ветрами, и штормами. И должен появится был здесь, сильный, не подобострастный дух, достаточно упругий, цельный, и правдивый. – Правдивый, прежде всего! И я без лишней скромности скажу, что этот дух есть Я, и я хочу разрушить этот бастион, и выстроить здесь новый город - правдивый, светлый, словно сам Эдем! Без червоточин, и угрюмых лживых стен, без жалости, подобострастия, и мелкой злобы, без нечисти жрецов, от бога и науки... Разрушить, и создать – что может быть достойней мужа?
          Так вот в чём цель, в чём смысл, доктор Ницше? В войне, и разрушении, и построении новых стен? И в возведении новых замков, со своими отличными вотчинами? Так вы - мессия новый?! В вас кровь течёт славян, - не даром... Им свойственно, всё разрушать, и строить, чтобы разрушить снова... Так мир славян живёт, и здравствует, в бесконечном этом обновлении.
          Висталь, придите вы в себя, я - не миссия! Я ураган, что сметает трухлявые стены, и замки зодчества от древних, что возводили кривые замки убеждения...  А что касается славян, как вы изволили заметить, - так мир весь наш живёт, славяне - не причём... Они лишь лучше слышат все его шорохи, и звуки, и так ступают по земле, стараясь в унисон с ним петь, и славить всё новое, - всё, что надежду дарит, и даёт им, пусть самое жестокое, но и благое удовлетворение жизнью…
          Вы преступник, доктор Ницше! И отличаетесь от любого иного преступника только тем, что ваше преступление находится на самой высшей планке бытия, но смысл - остаётся всё же тот же. Вы разрушитель правил, и законов. Но убеждены, что созидаете вы тем, что всем своим философствованием, за жизнь стоите? Что вы - поэт великих помыслов, и столь же величавой веры. Вы верите в жизнь, и её наделы, горой стоите за неё, за иллюзорные пенаты, и к совершенству тянете людское племя тем, что провозглашаете, о «Сверх человеке». И совершенству вашему, нет равных, как в созерцаниях, и выложенных, закреплённых разумом, рядов, - уж это точно... Среди коллег, что древних, что, уж тем более, и современных, слывёте вы, простым безумцем…
           И я безмерно рад, и благодарен им, что тем самым, они не смешивают меня, со своим философским пантеоном. И отвергая, меня возводят на вершину, на пьедестал, хотя того, совсем не осознают. Да, я стою за жизнь Великую, - за то, что здесь и сейчас творится, за все её, реальные пенаты, без поношения её, без веры в преисподнюю, и благость рая. Прекрасен мир - здесь и сейчас, и нет его прекраснее, и благостней, на свете, ни за границами его, ни в тех пределах, что рисуют нам художники, от религиозной веры. Я принимаю все его несчастья, злобу, доброту, ничтожность, и величие, скудность, и богатство, как нечто данное, необходимое, и благо-родное...
           Но вы ведь, и сами стремитесь менять его, всю кривизну его, по мере сил, исправить жаждете, - вы сами недовольны им… И может статься, лишь свои физиологические пороки, прикрываете великими суждениями. То есть, поступаете ровно также, как поступал, и поступает всякий здесь философ?
            Всё это правда, и об этом, есть в моих скрижалях… Вы там найдёте, так и болезни моей, сумрачные тени, где недосказанность провозглашает громче явных слов, и где между строк, всегда змея лежит, с наполненным ядом мешком под нёбом. Я сам себя, всю жизнь свою преодолеваю, ибо чувствую, что это самый сильный, и коварный враг на свете! – Все остальные, только дети… И в этом, своём преодолении, я жизнь расширил до таких пределов, что и не снились философам, и мудрецам - всем вместе взятым! И я пришёл к своему богу, - богу Дионису, со всеми слабостями своими, с копьём и со щитом...
        Но дело в том, что ценность жизни – лишь в её оценке. А оценка всякая, какой бы не казалась истинной, и неоспоримой, на самом деле, самое произвольное, глубоко антропоморфное явление, и не несёт в себе ничего по-настоящему достоверного. И мы оцениваем её, точно также, как оцениваем сам мир, - глубоко заинтересованно. Всякая наша категория, в отношении жизни, и мира, есть лишь суть перспектива в числителе, и интерес в знаменателе. Или наоборот. То есть, попросту сказать, то, что мы видим, слышим, и чувствуем в этом мире, есть лишь данная нам, нашей формой пребывания, перспектива бытия, и имей мы иную форму пребывания, Мир был бы, совершенно иным, с иными физическими законами, не говоря уже, о самом мировоззрении, с его ландшафтными, эмпирическими, и трансцендентальными впечатлениями, в самом широком смысле слова.
          А наша жизнь, в абсолютности которой, у нас нет, и быть не может никаких сомнений, на самом деле, есть чистая предвзятость, в том смысле, что в себе самой, не несёт никакой феноменальности, и представляет собой, лишь образец того же перспективного взгляда, но уже, на самих себя. Антропоморфно-фатального взгляда, строго зависящего, от сложившейся формы нашей архаической существенности, от оценок сложившегося, и закрепившегося алгоритма нашей разумности, - формы нашей мыслительной способности, с её правилами, и нарушениями, восторженностями, и отторжениями, в рамках алгоритма общей заинтересованности собственного бытия, и сохранения.
          И во всём этом, нет и доли нигилизма, лишь острый взгляд, твёрдая рука, и принцип. Не преклонять пред самой холодной истиной, колена, но принимать её всецело, и полагаться только на себя, и собственное проницательное созерцание. Нет, не искать здесь, противоречий - ради самих противоречий, но поднимать со дна песок, со скрытыми в нём, фолиантами, и раритетами доисторического мира. Вскрывать нарывы на телах душ человеческих, и выдавливать гной, облегчая бренность их бытия.
           Нет, я не благодетель, скорее практикующий врач, что правду о болезни говорит, и без жалости указывает, на источники страдания, - на настоящие, а не надуманные, и привнесённые в жизнь, человеком слабым, подозрительным и потому, нечестным. Я - чистоплотности защитник, и ваятель новой веры, без затхлых чердаков, и сумрачных подвалов, без страха, и раболепства, и преклонения всему провозглашённому, и пропагандируемому, - всем тем царям, здесь узурпировавшим власть, и закрепивших эту власть, навеки, в догматах, и сложенных, так безупречно квазифилософемах.
           Но сможет ли, выносить обычный человек, такую вот чистоту, и такую правду? Сможет ли он вынести самую рафинированно чистую истину? Вот самый парадоксальный, и неразрешимый вопрос. Ведь скорее всего такая истина, возникни она в его жизни, станет самым токсичным ядом для него! Она, словно огненная гиена, сожжёт его душу, оставив, лишь горстку пепла! Если бы человеку нужна была правда, если бы он действительно дорожил истиной, то он не вёл бы свою жизнь так, как ведёт её ныне. На самом деле, в своей массе, он стремится только к одному - к благоденствию, в самом широком смысле слова, в котором нет места, ни правде, ни истине. И только осознав, что благоденствия, ни для себя, ни для близких ему, здесь не достигнуть никогда, свой взор на истину, и правду направляет.
          Страдание, и нужда, как только его одолевает, он тут же ищет истины пенаты, и за правду стоять готов до конца, ибо стремится жизнь свою, продать здесь подороже, обменять её на самую, по его мнению, достойную цель. Вот и выходит, что мотивом, для истины, и правды служит здесь страдание, нужда, и всяческая скорбь. А благоденствие, как нечто, в глубине своей, лишь отрицательное, на самом деле, к подобному, не располагает. Как сытый, без забот и обязательств человек, на всякое проникновенное познание, смотрит, как на безумие. Так страждущий, страдающий душой, от собственной несостоятельности, находит в истине, и правде - свои блаженные острова, и готов плыть к ним, через океан, с его течениями, и штормами. Конечно, не всё так однозначно, и здесь, как и всюду, есть исключения, которые, как известно, лишь подтверждают правило...
           Спасибо, за Великую науку, доктор... Мне пора. Я отнял у вас, не мало времени, за что прошу простить. Что вы, Господин Висталь, в беседе с вами, я сам узнал столько нового, о чём, и не задумывался никогда. Вы всколыхнули мой безбрежный океан, и его песчаное дно, вскрыло много укрытых фолиантов, что, не случись здесь и сейчас, наша встреча, скорее всего, так и пролежали бы в песке, до самой моей смерти. Кто бы мог поднять в моём сердце бурю, достаточную, чтобы взбаламутить дно на глубине? Мыслитель узнаёт, об истинных своих знаниях, только в моменты собственного вдохновения. И без таких моментов, он также глух, и слеп, он такой же, ничего не знающий, как всякий плоский обыватель этой жизни.
           Благодарю вас, и благословляю… И Висталь, решительным шагом покинул этот уголок Великой мудрости, и такого же, Великого мужества. Ибо, только по-настоящему мужественное сердце, способно опускаться на такие глубины, и подниматься на такие высоты.
           Он шёл по вечерней улице, и мелкий дождь, орошал его лицо. В его глубоком сердце, всё успокаивалось, и упорядочиваясь, находило каждое своё место. Он становился вдохновенно спокоен. И это обстоятельство радовало его. Такое бывало с ним очень редко, и каждый раз, предвещало что-то необыкновенное впереди.
          
Франкфурт-на-Майне

Во всём облике этого города, ещё более явно, царила определённость, и рациональная константа порядка. То, что бросалось в глаза всякому, впервые очутившемуся в пределах этого города, путнику, чрезмерная схоластическая ухоженность домов, и дворов, где всякая мелочь, не имеющая важности с точки зрения азиатского обывателя, находила пристальное внимание местных аборигенов. Так выявляется характер всякой нации. Ведь основные плагины, и векторы национального характера, можно прочитать на явных, и латентных скрижалях повседневного быта.
          Висталь шёл по этому ухоженному городу, и в его голове всплывали противоречивые картины иных цивилизаций, в которых мало уделялось внимание мелочам быта, и почти не уделялось внимание комфорту, а порой и самой чистоте. Но в этих цивилизациях, удивительным образом расцветало нечто иное, нечто более ценное, чем чистота быта, и комфорт, нечто противное всякому порядку, нечто непредсказуемое, и запредельное, для всякого упорядоченного на определённый лад, сознания. Здесь развивалась, и воцарялась иная система ценностей. Ценностей духа, в его совершенствовании, и усложнении, в его проникновенной и всеохватывающей парадигме великолепия, и идеальной жизни запределья, в метафорических областях сознания, для которых, всё реально-выложенное, всё эмпирически упорядоченное, всё просто осознанное, слишком поверхностно, и не заслуживает к себе, полного и окончательного доверия, а значит, и особого внимания.
          Новый, небывалый мир, возникает и расцветает тогда, когда глубина и непредсказуемость востока, проникает в пенаты поверхностного, выложенного, и упорядоченного пантеона запада. Кстати сказать, так зарождалась, и расцветала вся настоящая наука. Идеи прогрессивного, и глубочайшего востока, попадая в благостную среду запада, прорастали небывалыми злаками, и расцвели в последствии, обширными полями, распространяя своё влияние, и на восточные земли, - на своих учителей.
          В это время, завязывается нечто своеобразное, нечто симбиозное и синтетическое, нечто всеохватывающее, и всепроникающее…. Новое небывалое сознание, чьи крылья расправляются по обеим сторонам человеческой осознанности. И воспаряющая, на этих огромных крыльях «птица», взмывает на такие высоты, до которых не достать «однокрылому существу», с его монотеистической осознанностью, какой бы площади, не было его крыло. И пусть эта «птица», смотря в высь, также видит лишь точку в зените, но её крылья закрывают пол неба, отбрасывая свою тень, на все приземлённые бытовые, как и возвышенные, и трансцендентальные вещи.
          Каждый мыслящий человек, к какой области сознания, он бы не относил свои воззрения, находит мотивы для собственного счастья, именно в выкладываемых его сознанием, конструкциях мироздания, отметая все дискредитирующие его картину мира, мотивы, умозаключения, и верования. Так, оставаясь приверженцем, и стоиком своих собственных устоявшихся, и закрепившихся убеждений, он, на протяжении всей своей жизни, сохраняет верность своему собственному взгляду, а значит, сохраняет веру в себя самого, и в своё место в этом мире.
           Для него, самым важным остаётся, не потерять почвы под ногами. И он будет стремится всегда, только к сохранению своих убеждений, и к тому паритету внутреннего согласия, который обеспечивает ему, душевный покой, а значит, насколько возможное, продолжительное существование, и относительное бытовое счастье. Так было, и так будет...
          Артур Шопенгауэр, этот Величайший философ современности, принадлежал к тому клану философов, созерцание, и умозрение которого, можно отнести, как к востоку, с его преимущественно идеальными формами познания, так и к конструктивизму запада, с его явными признаками отвержения божественности мира, и веры в разумную логичность, в которой, музыка выложенных и закреплённых рядов умозрения, и созерцания, сливается в некую симфонию разума, так ласкающую слух, и тем утверждающую истинность всех умозаключений, достигнувшего совершенства своей риторики, философа.
           Эта симфония, величественна, прежде всего тем, что здесь, в невероятном сочетании, сливается запредельная глубина, с одной стороны, и совершенная поверхность - с другой. Великая проницательность, и почти совершенный порядок изложения, создавая, тем самым, всеохватывающий ландшафт музыки разума, в котором сливаются в единую гармонику, низкие, и высокие ноты, диссонансы, и консонансы, в которой трудно найти ущербные стороны, и которая, не вызывает впечатление одномерности, и односторонности, но напротив, приводит все монады твоего разума, к категориям объёмного внутреннего созерцания, к наиболее ясной форме собственной производной разумности, к очевидным, и потому уже, трудно опровержимым критериям собственного умозрения.
          Да, всем этим синтетическим сочетанием, он создаёт гармоничную филосистему, в которую, словно в косу плетены золотые нити истинности. Но готов ли он опровергнуть собственные истины, готов ли он критически взглянуть на собственное совершенство, готов ли он противостоять собственным устоявшимся, и ставшими истинами, заблуждениям, будь они для него, трижды истинными, и без меры любимыми?
         Висталь, погружённый, как всегда, в собственные раздумья, вышел на небольшую площадь, с северной стороны которой, стоял двухэтажный дом. Он подошёл к дверям, и постучался массивной железной рукояткой.
         Через минуту, дверь отворилась, и на пороге появился пожилой человек в сюртуке, и шароварах. Здравствуйте, чем могу быть полезен? Добрый день, доктор, меня зовут Висталем. Я путешественник, оказавшийся волей случая, в вашем городе, и я не простил бы себе, если бы не воспользовался моментом, и не попытался встретится с вами, и поговорить. Такая возможность появляется раз в сто лет, и упустить такой случай, всё равно, что проспать свою жизнь. Меня привело к вам чистое любопытство. Я хотел бы познакомится с вами, и обсудить некоторые моменты вашего творчество, которые известны мне, в той, или иной степени, но которые оказали на меня, неизгладимое впечатление. И хотя, я подозреваю, что не я один питаю такие надежды, но простите за нескромность, я не обычный человек, и вы сможете в этом убедится в дальнейшем нашем разговоре, если только согласитесь уделить мне несколько минут.
           Шопенгауэр, оглядел с ног до головы незнакомца, и в его душе что-то просвистело, словно кто-то выдохнул, и это дыхание окатило его невероятной свежестью, будто ветром с лугов, усеянных разнообразными цветами.
           Я готов, уважаемый Висталь, у меня, как раз есть минут пятьдесят времени. Проходите, и располагайтесь… И он указал на просторную гостиную. Висталь, пройдя через холл, уселся на небольшой диванчик с резными спинками, напротив камина. Доктор Шопенгауэр, пододвинув кресло, сел напротив. Итак, что конкретно вас интересует?
           Я, несколько знаком с вашими работами, в области философии, и пусть это только моё субъективное впечатление, но я хотел бы разрешить несколько вопросов, касающихся того мировоззрения, на котором построено ваше изложение собственных мыслей, - мыслей, прямо скажем, необычных. Но даже не сами мысли, в данный момент, интересуют меня, но та форма умозаключений, которая свойственна вам, и в которую, облачено ваше философское осмысление мироздания. А именно, то явное противоречие рационально-аналитических умозаключений, с их ясностью, и простотой понимания, и глубоко метафоричной основой самого мышления, в котором латентно, все мистические идеи, воплощаются в понятия, для которых нет в эмпирическом мире, ни места, ни существенности, ни формы...
            Вы обвиняете, всякого рода мистиков, в уведении мира, от реальности, и в тоже самое время, сами провозглашаете основы мироздания, в терминах и понятиях запредельного свойства. Означает ли это, что ясность мыслей, их простота, и главное, их красивая последовательность, и музыкальная гармония рядов диссонансо-консонансной парадигмы, в согласованных алгоритмах соответствий слов, и предложений, за которые вы так ратуете, на самом деле, нисколько не важнее, пусть недостаточно ясной формы, свойственной метафоре, и поэтической, а порой и мистической запредельности самого смысла. Ведь основа вашей философемы - «Мир как воля и представление», несёт в себе такую запредельность, для которой нет в реальном мире, в его эмпирике, ни форм, ни свойств, ни олицетворений, - то есть, никакой объективности. О какой же ясности здесь, может идти речь?
            Уважаемый Висталь. Если бы мир был прост настолько, что позволял бы осмысливать себя всецело, без каких-либо допущений, без находящихся за «горизонтом событий», мыслей, он бы давным-давно наскучил людям, и они забросили бы его, в отвал. Я действительно всегда стремился к ясности изложения мыслей, без нагнетания тумана, без ничего не значащих полуфраз, схоластических оборотов, красивых, как кажется некоторым философам моего века, софистических палиндромов. Ведь, даже наиболее тёмное царство мира, наиболее неосвещённые стороны мироздания, можно, и нужно освящать в ясных простых формах языка. Ведь такая ясность, на самом деле, отражает ясность самого мышления. Тёмный разум апеллирует тёмными фразами, размытыми, с поволокой тумана терминами, и понятиями. И человек, не обделённый разумностью, читая такие пасквили, начинает сомневаться в собственной разумности, не осознавая, что всё это, лишь навязываемая игра. И правила игры здесь, определяет именно «тёмный разум», толкая в эти непроглядные дебри всякого, кто ступает в этот лес. И на этих тропинках, даже самый проницательный мыслитель, начинает блудить, словно в лабиринте, не находя выхода. Это составляет опасность, для всякого путника, волей случая, попадающего в лабиринты, такой беспринципной формы осознанности. Ибо, он вполне может заблудится здесь настолько, что уже никогда не выберется из этой тёмной чащи, и сгинет, затерявшись в непроглядной темноте, и завязнув в трясине этого болота.
           Я отдаю себе отчёт в том, что о многих вещах в этом мире, невозможно говорить простым языком, так как, в этом случае, не будет отражаться, во всей своей полноте, смысл твоего умозрения. Тебе, так или иначе, приходится пользоваться специфическими словами, терминами, и понятиями, в которых ясность отходит на второй план, и на сцену выступает сам смысл, пусть сложный, и порой запредельный. Но именно в такие минуты, возбуждается твоё идеальное мышление, в котором именно образ, но не фраза и понятие, начинает править балом. Так рождается, и расцветает новая Вселенная! Так зарождается, и становится новый небывалый мир! Тот, кто никогда не чувствовал подобного, тот, на самом деле, никогда и не жил по-настоящему… 
           Уважаемый доктор, так что, на самом деле, несёт в себе настоящее величие и ценность, - простота, и ясность мышления и разумения, или в противовес ему, поэтическая метафоричность созерцания, воплощающейся в антогонию всему рационально-разумному, и являющаяся для него, тёмным царством?
           На самом деле, только паритет, в котором представлено во всей своей полноте, и мощи, как первое, так и последнее. И только мощь, и соответствие обоих направлений мышления, провоцирует тот «взрыв», что Гением зовётся. Метафора сознания, не в силах здесь создать самостоятельно, нечто новое, нечто небывалое, ибо не имеет своей академической понятной всем, формы. И уж тем более, рациональная разумность, сама по себе, ничего не создаёт. Ведь для того, чтобы родилось «дитя», необходимо оплодотворение противоположных монад, необходимо слияние противоборствующих сил. Условно говоря, необходимо, чтобы «семя мужское» в «матку женскую» попало. Ну а, где здесь женское, и где мужское начало, определитесь сами. Об этом скажет, и покажет само развитие «плода». С каким уклоном в ту, или иную сторону, будет происходить становление, можно судить о том, кто кого, на самом деле, оплодотворил, - рационально-аналитическая разумность, или идеально-метафорическое начало.
          Сама суть мира - в противоречии, в противостоянии враждующих, и в то же время, стремящихся друг к другу, монад этого мира. И всякое величие, когда-либо расцветающее на этой бренной земле, обязано, только этому повсеместному, и вездесущему закону противостояния. И если бы между метафорой, и рациональным, не существовало этого непримиримого противоречия, невозможно было бы рождение целостного, некоего самодостаточного, автономного Гения.
           Но, дело даже не в этом, но прежде всего, в том, что всякое рождённое «дитя», не сохраняй оно в себе самом, в своих глубинах, сакрального противоречия, обречено на деградацию, и неминуемый скорый конец. И что важно понимать, мы сейчас говорим лишь, об одной стороне дуалистической в себе самой, архаической парадигме нашего существа. Мы говорим о том, что для рождения настоящего Гения, необходимо изначальное мощное противоречие, сакральное противостояние самой природы нашего духа. Но давайте не будем забывать, и о важности во всём этом, характера поверхности. Что, для становления, и расцвета такого Гения, необходимо ещё очень важное свойство сугубо эмпирического, волевого основания. Воспитание в себе самом, способности и стремление к труду, - к преодолению, сопряжённого с непоколебимой верой, в собственные идеалы. А это уже, - вотчина поверхности, пенаты которой, так или иначе, обеспечивают выстраивание самой конструкции, закрепление консолей, и колоссов характера.
           Без всего этого, расцвет Гения, стал бы невозможен. И это связано, в первую очередь, с сильной волей человека, врождённой, и закалённой самой жизнью. Прежде всего, жизнью предков. Редкостность всего гениального, имеет своей главной причиной, невероятное стечение всех парабол положительного, и отрицательного, в одной единственной точке. Так сходятся лучи света, образуя лазер, прожигающий, и вспарывающий всё на своём пути! Так сходятся тёплые, и горячие ветры, образуя смерч, сметающий всё и вся! Так сходятся все многочисленные условия на нашей планете, рождая самое гениальное, что может быть в этом мире, - нашу жизнь!
           Что может быть гениальнее, нашей жизни?! И что может быть ещё более гениальнее, чем та квинтэссенция жизни, что воплощается в нашу человеческую разноплановую разумность, которая, всеми своими «ганглиями», пытается осознать окружающий мир, и саму себя, проникнуть в преисподнюю самого бытия, попробовать на вкус, как запредельность, так и «собственный хвост». Выстроить мир, по своему образу и подобию, поработить его, и властвовать так, как не властвовало здесь, ни одно божество!
            Уважаемый доктор, я знаю, как вы относитесь к вашему коллеге, доктору Гегелю, и его философии. Но ведь вы не станете отрицать, что каждый мыслит, и пишет так, как может, и категории его мыслей, всегда соответствуют его природным складам. В том и заключена разнообразность, что всякий мыслитель, имеет право на собственную форму мыслей, и в праве излагать их так, как хочет. 
            Вы абсолютно точно указали, на главную особенность Гегелевской философии. Хотя, называть его словоизлияния, философией, всё равно, что относить картофель, или огурец, к изысканной пище. Гегель, с его диалектикой, - глашатай поверхности, и фокусник, жонглирующий словами, словно эквилибрист в цирке...
            Но, доктор, не являлся, и не является ли он, как раз тем противоречием, наравне с Фихте, благодаря которым, именно ваша философия расцвела, и заняла своё место в саду познания, а не стала подобна многим другим, гербарием на стене?
            Может быть? Но меня мало заботит война с нечестью и, всякого рода невежественными умниками. Хотя, порой и я, не выдержав наглости оппонентов, пускаюсь во все тяжкие, и метаю копья и стрелы, тем самым, унижаясь, вставая на одну ступень с ними.
            Да, уважаемый доктор, распылятся, и тратить своё время, на опровержение чуждой философии, является признаком болезни мозга, симптомами которой, служит нетерпение, и агрессия. Подобная агрессия наблюдается, к примеру, по отношению к низшим существам, в быту, то есть, к братьям нашим меньшим.
           Вы знаете, доктор, мне, волей случая, приходилось общаться со многими выдающимися людьми, и не один из них, не достиг бы своего совершенства, пустись он, в непродуктивную рутину опровержения, и тем самым, став «хвостом» своего оппонента, его тенью, и по сути, его последователем, всегда идущим сзади.
           Но это, вопрос простой. А вот, что касается стремления человека, к выдающимся заслугам, желание достигать статуса, сана, или ещё чего-то, что выделяло бы его из толпы, и наделяло тем самым, исключительностью – что это, как не симптом иной болезни, от которой нет спасения, даже в отшельничестве? Зачем человеку почёт и слава, если, в конце концов, они приносят лишь разочарование, и скорбь? Кто заразил его этим заблуждением, к которому он стремится, не отдавая себе отчёта в том, что тратит все свои силы, на достижение праха, - не нужной иллюзии?
            Все мы пленники собственного эгоизма, замешанного на физиологии нашего либидо. И наша гормональная система, сакральная природа нашего существа, сублимируется в различные ипостаси нашего духа, от самых простых, - любви к противоположному полу, до самых сложных и запредельных, - любви к истине и миру. Воплощаясь в разнообразных наших желаниях, и стремлениях, она не даёт нам покоя, и заставляет, почти необходимо, следовать путём, который обозначен для нас самим, проведением, - то, что называют божественной рукой. Не сопротивляясь, но напротив, будучи убеждёнными, что это только наш выбор, мы следуем дорогами этого проведения.
            Кстати сказать, Любовь, в самом широком смысле, есть клетка, - построенная богами, некая «камера обскура», для человеческого духа. Выход из которой, только в пропасть хаоса, и забвения…
            Благодарю вас доктор, что уделили мне столько времени, я должен распрощается.
            Будете в нашем городе, загляните к старику.
            Непременно… И пожав руку, этому Великому человеку, Висталь вышел на улицу. Город, казалось, спал, и видел сны. Всё вокруг, было таким загадочно умиротворённым. Он шёл, пересекая узкие улочки, и в его сердце зарождалась, какая-то невероятная тоска, непонятно откуда взявшаяся. На самом деле, нашим настроением управляет не внешний мир, не внешние случайные обстоятельства, но внутренний биохимический процесс. И всякая перемена в настроении, есть суть отражение этого процесса, его тонких глубоких уровней, в которых происходят обмены, и преобразования, и порядок которых, порой ломается, отражаясь печалью на нашем лице, и скорбью в нашем сердце.
   
Лхаса (Тибет)

Величайшее заблуждение человека состоит в том, что ему необходимо непременно добиваться в жизни тех высот, которые начертаны на скрижалях социума. Человек оценивает собственное величие, исходя из архаических постулатов этого социума, говорящих ему, что он должен стремится к статусу в обществе, и достигать определённых положений. Его Величайшее заблуждение, что его счастье находится именно здесь. Его вера в то, что он личность, что он ценен, как человек, зиждется на мнении окружающих его людей. Но не осознаёт, что именно на этом, и заканчивается его личность, как таковая. Он должен достигнуть успеха в обществе, он должен вырваться из общей массы, он должен достичь величия на любом, выбранном им, поприще – словно заколдованный, ортодоксальный, одержимый навязанными идеями большинства, убеждённый в правоте этих идей, он бредёт в этом стаде, и расталкивая соплеменников, стремится стать первым, или хотя бы авангардным бараном, в этом стаде.
           Его «Я», существует только по отношению к стаду, только общественное мнение имеет значение, только собственный эгоцентризм, основанный на парадигмах стадного человеческого политеса, а ныне, и постулатах нового, морально-этического пантеона Консьюмеризма, имеет для него, настоящую истинность. Но откуда он черпает «золотой песок» этой убеждённости, как не в рабском, по сути, поклонении общественным парадигмам сознания?
           Консьюмеризм порождает новый вид религии, - религии статуса, и денег. Такой универсальной, и такой всепоглощающей эфемении потребительского стремления, к накоплению материальных ресурсов. Созревший, и взошедший на пьедестал, на олимп человеческого сознательного пантеона, бог (или дьявол, с какого угла смотреть), - бог денег, и всевозможных суррогатных олицетворений этих денег, повелевает нынешним миром. Ни одна иная религия, не способна противостоять этой религии, на ниве порабощения большинства, убеждения его, в своём неопровержимом политесе состоятельности. И человек, словно «заворожённый музыкой, питон…», порабощённый политесом капитала, и его материальной состоятельностью, словно бык на закланье, бредёт к своей иллюзорной мечте, где его ждёт «дамоклов меч» разочарования, пресыщения и скорби.   
           Для настоящего Тибетца, не имеет никакого значения, заслуги человека в обществе. Только Далай-лама, имеет непогрешимый, и обоснованный статус. Но он, не заслужил его, он не стремился к нему, он не раздирал своих ладоней, карабкаясь на вершину социальной пирамиды. И потому, с точки зрения сакраментального Тибетца, он чист. Ибо его сердце, не отягощено страстями, и пороками такого пути. Во всём остальном, чем скромнее человек, чем меньше он озабочен собственным статусом, и возвышением, тем Величественнее его душа, тем благороднее, и тем возвышеннее его сердце, - тем более, он достоин почитания.
         Висталь преодолевал очередной горный хребет, на пути к сакральному городу, когда вдалеке, пред его взором возник буддийский храм. Это величайшее, по своему проникновению, сочетание безжизненных скал, и пустынных долин между ними, с гротеском архитектуры выстроенного ансамбля стен, и терракотовых крыш, под лучезарно голубым пространством сверх высокого неба! Душа трепещет, болит ностальгическими грустями, и в тоже время, испытывает невероятное наслаждение от чувства обнимания веков, от собственного бытия, собственной настоящей жизни, и созерцания чего-то, по-настоящему ценного, и Великого! Она испытывает невероятный катарсис, от зарождения, и продуцирования во вне, собственных плагинов тончайшей чувственности…
          Поднявшись на гору, Висталь присел на огромный валун, чтобы запечатлеть всё то, что проносилось в его сознании молниями и стрелами, искрами и светлячками. Его мысли, слившись в брачном союзе с покоем, порождали райских птиц созерцания, и они выпархивали из-под его надбровных дуг, и разлетались в разные стороны. Ему вспомнилась полузабытая песня его юности, и удивлённый своей памяти, он пропел её, еле слышимым голосом, от начала и до конца, ни разу не запнувшись.

Великий полдень человеческой судьбы
Надлом, и падающий в пропасть вектор
Где бесполезен, и беспомощен корректор
Перед фатальной обречённостью мечты…

Учёный ум - тщеславием алчущий, факир
Коробки с тайнами, как будто, открывает
И самым главным ремеслом своим, 
Серьёзных игр разума, забаву называет…

Адепты лучшего, в признании своём
Что льстят себе, всевластием над миром
С как будто лишь, знакомой только им
Той, наречённой истиной, горнилом…
 К однажды сложенной, по формуле лекала
 Что попадалось на пути, в косу вплетала
 И правду строя, на фундаменте своём
 Разумность заняла свой высший трон

                Гордится стройкой «сложных кораблей»
                Прогрессу жертвуют себя, и всех своих детей
                В зависимость от бастионов тех, впадая
                Но рабства своего, почти не замечая
                С присущей логики рассудка, красотой
                И дисциплины всякой, очевидности, такой родной
                В разумный образ, хаос мира превращает
                Своим порядком, мир нейтральный, наделяет
                Решает быть чему, и чему не быть
                Где зла дракон, а где и добрый лебедь
                И всем вещам, по мере место находя
                В пенаты счастья, будто, человечество ведя…

Великий полдень человеческой судьбы
Надлом, и падающий в пропасть вектор
Где бесполезен, и беспомощен корректор
Перед фатальной обречённостью мечты…

                Будто над миром, тёмной тучей воспаряя
                И души, порохом своим воспламеняя
                Из бездны бытия, порядок свой установил
                Страж вечности, с ним Вельзевул, и Херувим
                На ратный бой мир смертных, вдохновляя
                Под флагами различными, всё кровью поливая
                Через Адептов, медиумов, мудрецов,
                Жрецов, дельцов, архиереев, и простых лжецов
                Богам возвышенным, идеи посвящая
                Свою корысть, - как песнь величия Вещая
                И приучают верить в истину, слетающую с губ
                Стать подданным, и чтить определённый клуб
                И личность свою под ноги, жрецам и мудрецам,
                Адептам, медиумам, архиереям, и простым дельцам
                Бросая, и возвышенностью себе льстя
                Разумность, в дебри сумрачного леса, уводя
                Поверит чёрту, только не себе самой
                И за ту истину, пожертвует и жизнью, и судьбой…

Великий полдень человеческой судьбы
Надлом, и падающий в пропасть вектор
Где бесполезен, и беспомощен корректор
Перед фатальной обречённостью мечты…

               Страна искусства, словно крыша мироздания
               К священной правде, с облаками вожделения
               И с плодовитостью всех страждущих полей
               Обетованным берегом, возвышенных людей
               С плодоносящими деревьями пороков
               Со страстью к Западу, - Великого Востока…
               За горизонтами привычного мышления
               Где не играет роль, феномена явление
               Где феи бескорыстных, сказочных миров
               Не знающих сомнений кандалов
               Возделывают сад простых, и радужных вещей
               Безукоризненных, и запредельно слаженных идей
               Словно различных, по прозрачности, и ценности, камней
               Оправленных, в блестящий истиной, металл,
               Преподнесённых людям вдохновенным, в дар
               Чтоб окольцован был, воззрения каждый перст
               Здесь медиумы гения, несут свой лучший крест…
               И создают прекрасный, небывалый, тонкий мир
               Где управляет, как диктатор, вдохновения Эмир
               И освещая всё невидимым глазами, лунным светом
               С чистейшим помыслом, и благостным заветом
               Монады мысли порождают совершенный стих
               И гармонично безупречный, музыкальный перелив…
               И на вершинах тех, как вдохновенья эмирата
               В лучах, блаженных, от восхода, до заката
               К гармонии, блуждающие мысли, приводил
               Артур, Психолог Фридрих, и Иммануил…
               И брызги вдохновения на холст бросая
               И в образ сказочный, лист чистый превращая
               Сырую глину мнёт, и в камне воплощает «Сплин»
               Санти, Да Винчи, с ним - Буонарроти сын
               По клавишам танцует, виртуоз и чародей
               Непревзойдённый и Великий Амадей…
               И целая плеяда гениев забытых
               Как окон, в мир волшебный, приоткрытых
               О сверх гармонии, по свету возвещая
               Словно создатель новой истины, - Исайя
               Художник, музыкант, философ, и поэт
               Приносит в мир свой лучший, лунный свет…

Великий полдень человеческой судьбы
Надлом, и падающий в пропасть вектор
Где бесполезен, и беспомощен корректор
Перед фатальной обречённостью мечты…

И ты, забыв про всё, устав от беготни
Вдруг воспылаешь жаждой, к вдохновению
Но оглушён, от посторонних мнений, трескотни
Не слышишь ноты собственного пения
Словно листок, плывущий по течению волны
С надеждой ждешь, что и тебя прибьёт порывом
К тем берегам, и в месте бесконечно дивном
Где лотосы цветут, где тишина и сказочный уют
О берегах, что неосознанно всю жизнь мечтал
И в грёзах глубины души, оберегал
Между поверхностью разумности, и дном
Между порядком, и бесформенным, как дымка, идеалом
Висит где в сферах транса, запределья дом
С неиссякаемым, и бьющим в небеса, фонтаном
            С «Граалем», «ящиком Пандоры», «Золотым руном»
            И воплощающейся в лучшем образе, своём
            Империи Великой, с именем «Фантазия»
            Где Патриархом - страх, сомнение - Шут, и Царь – Иллюзия
            Где мысль пьяна, от упоения молодым вином
            Что из орехов приготовлено, загадок
            Шатаясь, падая, и поднимаясь
            Бредет, касаясь стен, построенных отгадок
            Из истин затвердевших, в формы вылитый бетон
            Словно в безвыходном канале лабиринта, сон
            Или, летит стрижом вперёд, и о преграды ударяясь
            Над миром, телом тонким, поднимаясь
            И освещая прозорливым взором, скит
            Натягивает до предела тетиву, и норовит
            Стрелой своей, прорвать нить горизонта
            Что в пантеон безмерной темени, и Солнца
            Мир воплощает, для мудрейшего, и всякого глупца
            И обещает лож хорошего конца, и награждение
            Клянясь, что даст обещанное удовлетворение
            Воздаст сполна, и по делам, и по правдивой Вере
            Для страждущего озарив Надеждой путь, по крайней мере….
               
                Великий полдень человеческой судьбы
                Надлом, и падающий в пропасть вектор
                Где бесполезен, и беспомощен корректор
                Где пропадают безвозвратно, все миры…
                Великий полдень человеческой судьбы….
 
Закончив свою песню, и почувствовав необходимость в движении, Висталь встал, и побрёл по склону горы, к воротам сакрального города. Эта древняя цивилизация, была покрыта тайной, как никакая другая. Во всём здесь, чувствовалась недосказанность, размытость древних символов, и всевозможная двусмысленность, воплощающихся образов. Возникало такое чувство, что эта цивилизация, была чем-то отдельным, чем-то чуждым всей остальной земной цивилизации. При всей общей, для человеческого существа, этичности, и отношению к добру и злу, на тонких уровнях осознанности, здесь царила оборотная сторона. То, что людьми этого, укрытого в горах социума, относилось к Великому, признавалось всем остальным миром, лишь как нечто среднее, и даже пошлое. И наоборот. То, что здесь относилось, по преимуществу, к животным, и даже рудиментарным инстинктам, к их, лишь сублимированным, одетым в благородные одежды, и возведённым на пьедестал, страстям, почиталось во всём остальном мире, как нечто ценное в человеке, и заслуживающее почитания. К примеру, тоже богатство, и всевозможное приобретение, завладение, и владение человеком, материальными ресурсами.
          Словно изнанка мира, Тибет был той оборотной стороной «сакраментального ковра», сотканного человеческим сознанием, из нитей истин и заблуждений, с вплетёнными золотыми нитями, прекрасных иллюзий, олицетворяющих, для всякого наблюдателя, свой, неповторимый, и по-своему великолепный рисунок, на поверхности этого ковра.
         Войдя в город, Висталь направился прямиком к главному бастиону этой цивилизации, Монастырю «Джокханг», что возвышался на одной из площадей Лхасы, называемой «Баркор». Необычная простота архитектуры, поражала своей скудностью, и в тоже время, умиляла, и восхищала. Здесь живут невероятно простые, бесхитростные, и приветливые люди, - провозглашала эта архитектура, и ей вторило всё примыкающее, и окружающее убранство. Закутанные в оранжевые тоги послушники, с лысыми головами, опустив голову, медленно бродили по двору, каждый, по своим неведомым делам. Висталь, без каких-либо вопросов, пересёк двор, и вошёл в помещение, украшенное неброским орнаментом. Навстречу ему вышел, ничем не отличающийся от всех остальных послушников, ни одеждой, ни общим видом, человек. Висталь сердцем почувствовал, особую принадлежность этого человека. Это был Лама, метафизические предки которого, своими корнями уходили во времена Бот Юла, и реинкарнация которого, произошла на столкновении веков. Его сакральные истоки были настолько глубоки, что их не в силах был бы осознать, и запечатлеть сам Будон Ринчендуб, Лобса Чжамц, или Сакья Сод-нам Чжалцана.
        Милости просим в наш монастырь, одёрнул задумчивость Висталя, Лама. Мы рады чужеземцам всегда, когда они приходят к нам с миром.
         Здравствуйте, Пресветлый! Можем ли мы где-нибудь присесть, и пообщаться?
         Я чувствую в тебе, какую-то неведомую силу, чужеземец! Зачем ты здесь?
         Не беспокойтесь, я предвещаю добро, и вся моя сила, никогда не проявлялась во зло, как только лишь во благо…
         Мы живём на вершине мира, здесь горы соприкасаются с самым высоким небом на земле, и нам не интересно добро и зло низкого мира, - мира низин. Там всё и вся, смешано, перевёрнуто вверх дном, всё низкое возведено на трон, а всё Великое брошено ниц… В таком мире невозможно существовать, - но они существуют…! В таком мире невозможно жить, - но они живут…! Кто откроет им глаза? Кто освободит их сердца? Они создали ад на земле, такой могущественный, и такой функциональный! Они мечтают о рае, как о несбыточной мечте, не подозревая, что способны сами создать его на своей земле, будь их сердца не покрыты патокой страстей, и не будь их разумы заволочены туманом рационально-корыстных стремлений. Только Будда способен освободить сердце, и очистить разум... И здесь не существует никаких альтернатив…
         Так полагает, и в том убеждён каждый проповедник, на этой бренной, многострадальной, но счастливейшей из всех земель. Тот, кто проповедует свою религию, несокрушим в своей вере, в единственно верный путь, только его религиозного пантеона. Иные воззрения, кажутся ему, очевидно ошибочными, и он удивлён, как этого не видят, те адепты?
          Всё дело в том, что разумность, так же многогранна, как и безумие. Каждый сам определяет для себя, меру разумности и безумия, как меру здоровья и болезни - ему определил создатель. На земле не существует абсолютно здоровых людей. Ибо, не существует идеала, как такового. И потому, разумность и безумие, если не брать во внимание их крайних полюсов для нашей осознанности, и идентифицирования, где очевидность не оставляет никаких сомнений, и не позволяет существовать разнонаправленным трактовкам, то всякая константа здесь, всегда будет находиться на том паритетном узле, где завязываются в один клубок, те же полезность и вредность, что определяют начальные корневые консоли, для всякого зла и добра, в иной плоскости человеческой осмысленности.
          В твоих размышлениях чужеземец, сквозит диалектика Запада. Я, и мои соплеменники, не приемлем диалектики, и потому, все аргументы на этой почве, для нас - бессмысленны, ибо, слишком плоски, и базируются, лишь на интересах самого разума, в его стремлении уложить всё и вся, в свои константы, такие разумные, и такие удовлетворяющие его ноющее либидо. Здесь никогда не жила истина, ибо для неё здесь, попросту нет места. Если бы истина мира могла быть уложена в константы такой разумности, она тут же умерла бы, и была бы похоронена вместе со всем мирозданием…
          Всё, что, не имея к тому, вековой привычки, попадая в этот «разумный дендрарий», тут же начинает страдать от переизбытка кислорода, и вызываемого, слишком плотным воздухом, головокружения. Мы же, существуем в горах, здесь воздух разряжен, и потому, наиболее прозрачен, и лёгок. Здесь, и только здесь, живут «Нимфы идеального познания», крылья и плавники которых, хрупки, но способны на такие полёты, о которых «киты и акулы рационально-аналитического познания», даже не мечтают!
           Наш воздух, слишком разряжен, для горячих голов «низкого мира». Они не привычны, к такой лёгкой атмосфере, и потому, всё время стремятся на глубину, - туда, где для познания, необходим труд и преодоление, где «плавники» застревают в плотных слоях, и требуется немало сил, чтобы преодолеть, хоть небольшое пространство в познании. И потому, познание там, слишком насильственно, слишком деформировано напряжением, и преодолением, - в нём нет лёгкости… Там всё озабочено, и отягощено «свинцовыми пластинами нужды, и страстей». Они страдают от бесполезности собственной жизни, от переизбытка ненужной информации, от медиа сферы, где царствует хаос. И они силятся, привести всё и вся в порядок в собственных головах, хотя бы - относительный.
            Они одержимы собственной состоятельностью, собственной исключительностью, и стремятся, во что бы то ни стало достигнуть успеха, такого непонятного, и пошлого для нас, и такого важного, для них. Всякая личность там, чувствуя в себе силы, направляет их на то, чтобы доказать всем окружающим, свою исключительность. А на самом деле, и в первую очередь, доказать самому себе, ибо, глубоко сомневается в том.
            Чувствуя мимолётность своей жизни, чувствуя бренность, и бесполезность собственного проживания, они жаждут оставить след в истории, неважно какой. Так, получает своё удовлетворение, их ноющее тщеславие – страсть, царица всех страстей! На этой страсти, как и на страхе, зиждутся все остальные стремления, и желания человека «низинного мира». На этих двух консолях стоит их мир, и его бытие зависит только от того, в каком отношении, все остальные плагины стремлений человека, находятся к этим двум, основным. Как они соотносятся, и резонируют, с этими древними фундаментальными консолями человеческого духа, «низинного мира». И даже всё самое высокое, и совершенное в том мире, не уходит, от этого вездесущего, и всеохватывающего пантеона установившегося порядка осознанности, в котором, паритет сил тщеславия, и страха, словно неистребимая доминанта, устанавливает свою власть, для каждого «вассала», и каждого «властителя» своей страны. Ведь, там, даже отшельник, юродивый, или святой, находят свои основания в тщеславии, но лишь в его самой тонкой, и изысканной форме.
         Разумность, и неразумность, есть суть один, и тот же канат, натянутый над пропастью... Вопрос лишь в свободе выбора, и свободе созерцания. А для идущего по этому канату, опасность существует, в любом из направлений. Ведь всякая разумность, есть лишь особый вид заблуждения. И куда приводит, как правило, такая разумность, все мы знаем.
         С этим трудно не согласится Пресветлый… Но то, что просматривается в ваших речах, на самом деле, есть проповедование отказа, от мира цивилизации, а значит, возвращение к истокам человечества, в анахронистические долины первобытности?
         Нет, ни в коем случае! Не первобытности, но первородности… К истокам человеческого познания, которое, повернув однажды, не на тот путь, - заблудилось, и теперь плутает по лесам, и долинам собственных заблуждений, не в силах выбраться из лабиринта, выстроенного собственным разумным бастионом. Мы ни в коей мере, не лишаем «низинный мир», его цивилизационного выбора. Мы лишь говорим о том, что существует и иной мир, не похожий на мир цивилизационного совершенствования. Мир, где царствуют иные осмысления, иные стремления, и иные удовлетворения. Мир - без страха, и тщеславия духа! Мир - без лицемерия, и обмана, прежде всего, лицемерия в себе самом, и обмана себя самого…
           Я благодарю тебя, Пресветлый, но я должен вернуться в «низинный мир».
           Прощай, чужеземец. Всех благ, и просветления… Хотя чувствую, что это пожелание, которым я одариваю всех людей, прибывших из «низинного мира», к тебе - не приемлемо... Сдаётся мне, что всё, о чём я говорил с тобой, тебе и без меня известно, и ты лишь провоцировал меня, на откровение... Прости, если что не так, в любом случае, я благодарен тебе, Пресветлый. Ведь что ещё, мог бы пожелать странник, к чему он, мог бы ещё апеллировать, как к высшей точке удовлетворения для своей души, как не к встрече, и беседе с выдающейся личностью?
          Выйдя из монастыря, и оглядевшись, Висталь только теперь почувствовал всё величие, и абстрагированность этого мира, от всего остального. Величественные горы, окружавшие его, приводили, в какой-то ностальгический трепет, все его внутренности! Его душа испытывала негу сопричастности, со всем мирозданием, и он побежал по склону, удаляясь с каждым шагом, от этого «Олимпа человеческого сознания и одухотворённости…»

В благоухающих полях

 Висталь ещё никогда не был в таком умиротворённом месте на земле. Это снова напомнило ему «Эдем». Сады с налитыми мёдом яблоками, благоухающие цветы различных расцветок, и виноградник, уходящий широкой полоской за горизонт. Яркое солнце, и суета копошащихся в траве, и летающих насекомых, при полной безмятежности самого мира. В воздухе застыла грусть, вызывая щемящие душу, образы. Эти мимолётные видения провоцировали, то томительную негу, то гнетущую таску, и, смешиваясь в некий коктейль, вызывали бурную реакцию, в космических глубинах разума, которая позволяла ощущать полноту собственной жизни.
          Висталь, на какое-то время, впал в неполномерный анабиоз, в некую сомнамбулу полубодрствования. Он медленно брёл между кустарниками лозы, думая о своей единственной на этом свете, любви. Его тонкая душа, будучи в подобных местах, всегда изливалась чувственными потоками. Да, в каком-то смысле, он был сентиментальным, и его душа часто рыдала слезами благородной изысканности. Нет, он не был слабым. Его душевные способности, и сила духа, в определённых условиях, представляла собой несгибаемый монолитный стержень, который невозможно было ни сломать, ни расплавить. Но, когда он оказывался, в таких, близких ему сердцу, местах, его душу размягчала смесь любви и благоговения, и всё величие его духа, необходимо трансформировалось в нечто иное. Да, он был самым большим романтиком. И это качество обеспечивало ему стремление к самой жизни, к её парадоксальным явлениям, при всей осознанности им, что, на самом деле, за жизнью, в её фундаментальных основаниях, не было ничего, кроме забвения и пустоты. И что только его романтическая душа, создавала этот мир таким, каким хотела его видеть и чувствовать, каким хотела его осознавать.
            Выйдя из виноградника, он поднял глаза, и увидел невдалеке величественный замок. Это был один из тех древних замков, что украшали Европейскую землю. Его стены возвышались ввысь, метров на пятнадцать. Изысканность архитектуры, избыток прикладных, не несущих в себе почти никакой практической полезности, нагромождений, в виде шпилей и флигельков, говорили о расточительности владельца. И в тоже время, что-то сумрачное виделось в этом ансамбле, и его угловатом орнаменте. Европейская архитектура, по большей части своей, всегда была более агрессивной и угрюмой чем, к примеру, восточная. 
           Подойдя к воротам, он постучался специальной подковой, по массивной двери. Дверь со скрипом отворилась. Что вам угодно сударь, спросил странноватого вида человек. Одежда его, представляла собой безвкусные сочетания лоска, и пошлости. Лицо было бледным, но глаза, эти глаза нельзя было не заметить, они захватывали на себе взгляд. Толи в силу контраста, толи в действительности, они излучали какой-то необыкновенный свет. Висталь уже видел нечто подобное, но сейчас, не придал этому значения.
           Я хотел бы видеть хозяина. Передайте, что прибыл доктор Висталь. Он знал, что его имя, имело магическое влияние всюду, где ему приходилось бывать, и могло заинтересовать, даже полного флегматика жизни.
           Подождите, выдохнул человек, и, прикрыв створ, удалился. Через некоторое время, он вернулся, и, растворив широко ворота, жестом пригласил Висталя внутрь. Пройдя через широкий двор, Висталь вошел в замок, где его встретил празднично одетый хозяин, и с улыбкой подал руку. Здравствуйте, я где-то слышал это имя. Меня зовут Тинруг. И тут у Висталя возникла в голове вся картина реальности, связанная с этой личностью. Он был кровным братом Парагоня. Я что-то стал частенько «тени сумрака» встречать, подумал Висталь.
          Я, как раз собирался пообедать, не разделите со мной трапезу?
          С удовольствием..., ответил Висталь.
          Тогда пройдёмте в столовую. И они пошли по, невероятных размеров, холлу. Казалось, что замок был внутри гораздо больше, чем снаружи, и это впечатление придавало величественность всему, что говорилось и делалось, в этих стенах. Пройдя на западную сторону замка, они вошли в такую же огромную комнату, где посредине, стоял длинный стол. На столе располагались, всякого рода яства. Прошу, доктор Висталь, и он указал на большой резной стул. Присев, Висталь сразу начал беседу.
          Я что-то часто вас встречать по жизни стал, носители, и повелители вселенской скорби… За этим, видимо, скрывается какой-то символ, или предзнаменование? Я много слышал о тебе, и не раз встречался с твоим братом, но вот с тобой - не приходилось до сих пор. И знаю, что большая часть из того, что я слышал о тебе, является мифом. Мы все знаем, как рождаются мифы, но и то, что дыма без огня - не бывает, также знаем...
          Бывает, что дым - провоцирует огонь, уважаемый доктор Висталь… Тебе, и без меня известно, что жизнь сшита из иллюзий, каждая из которых, словно ткань, ткётся из ниточек и заблуждений. Человечество, не задумываясь особо над этим, ткёт полотно своей жизни, и своей истории. По его глубокому убеждению, а точнее сказать, глубокому заблуждению, жизнь – не справедлива. И ему просто необходима отдушина, куда бы он мог сливать, всё своё негодование, и свою обиду, на эту несправедливую жизнь. Ему необходим, не столько объект поклонения и любви, сколько объект для ненависти и презрения… Только так он, на самом деле, чувствует себя возвышенным человеком.
           Когда-то, будучи по случаю, в Эдеме, я осознал всю трагичность райской жизни, что натолкнуло меня на мысль, о неоднозначности и адской. Я не сторонник, ни того, и ни другого. Метафизически разделенный, дуалистическим воззрением человека, мир, на две воюющие части, на некие противоположности, которые превращены им, в полюса небесные, - в столпы, что управляют миром их действительности бренной, - как это всё, по-человечески наивно, и смешно!  Фантомные по сути, полюса, в которых быть не может, ничего реального, но повсеместно властвуют они, над миром этим бренным…   
           И вот ведь, незадача... Зерно противоречия заложено здесь, в каждое воззрение. Рай, что обещает каждому, благоденствие в веках – вдруг превратится в тот же Ад! И здесь, ты будь уверен… Для каждого, кто в нём стремится счастье отыскать, здесь первого восторга нега, так неминуемо превращается в гнетущую таску, страданиями стегающую, скуку. И человек, измученный такими «райскими благами», другого полюса желает, что Ад классический в себе несёт, но только Рая этого, уж более не видеть... Ну, или вовсе уж, забвения возжелает…
           Мир жизни, где отсепарировано всякое страдание, скисает очень быстро, и загнивает, превращаясь в «кишащее добрыми жабами болото» … Жизнь, где не отыщешь, даже пыльной с камнями дороги, где ветра нет, и нет грозы, раздавит дух, своею безмятежностью, - убьёт, в конце концов, во всяком путнике, желание существовать…
           Ад же, классический, ещё смешнее. В нём бытие, что без надежды на спасение, без капли отдыха душе, без разрешения самых маленьких, необходимых пожеланий – превращает душу в прах! Которой, также всё равно, что Ад, что Рай... 
          Но в жизни, на земной стезе, - всё иначе... Здесь всё уравновешенно, и всякая здесь боль, имеет свойство прекращать свои стенания, и человек, измученный жестокими страданиями, способен получать минуты счастья, от самых маленьких отдохновений бытия. Непритязательной становится, душа и тело. Здесь человек, несёт свой крест безропотно, и даже горделиво. От ощущения силы, и страдания своего, он наслаждения долю получает. В нём, вся жестокость мира, превращается во что-то гордое, возвышенное, - в нечто, что ему по силам преодолевать! Он наслаждается своею мощью, и кричит: Ещё! Дави Ад на меня! Стенай меня, я пред тобой не сдам позиций, и на колени никогда не упаду! Так где же Ад, и где же Рай земной? 
         Два полюса, – лишь две химеры, словно мифические образы земные, рождённые, на трансцендентных почвах миросозерцания, где ищет человек, своих пределов, и те пределы создавая сам, в эмпирику миропорядка воплощает, и верит в то, что его опыт трансцендентный, имеет для себя, в реальности наделы. И каждый из наделов тех, самостоятельностью и независимостью наделяет... Но что есть Ад, - без Райского отдохновения? Что Рай – без Адских сопряжённых мук? - Жизнь, разделённая на два неразделимых мира... - Здесь скрыта всякая сакральная причинность мировой войны! Здесь в глубине, скрывается мотив для целей к совершенству, и причина всякому упадку…
           Заставить быть отдельным миром то, что по отдельности – не существует! О разум человеческий! Что суждено ещё тебе создать? Каких миров в тебе рождённых, нам суждено ещё здесь наблюдать? «Шизофрению разума в морали» - человечества болезнь, к которой все привыкнут, и даже в гордость, - в смысл жизни превратят… О Боги! Я, не ведающий никакого страха, ни перед болью Ада, ни перед скукой Рая, - тот, кто познал вполне, как радость первого, так скорбь второго, взываю к вам! Не позволяйте людям разделять мир - на безжизненные половинки, на два бесплодных мира! Человечество - спесиво! Его, морали узурпация души, здесь превращает зло - в отвратительный, непереносимый фарс, во что-то сверхбезумное, сверхбезобразное! Добро же, здесь в «принцессу» превращает, чья радость, счастье – независимое от вселенской скорби, способно будто бы, давать извечно удовлетворения, всем страждущим людям?! И этот «колос-бред», растёт на вздобренных полях людского разумения… Полях, что орошаются писателями, поэтами, философами, - сказочниками разношерстными! Они превращают больного, - в ещё более больное существо! И всё это, с такой неоспоримой верой, в искренность намерений, лечить его?
            Ведь стоит лишь задуматься, чуть разум свой напрячь, и станет ясно здесь любому обывателю, что Рай, каким его людское племя представляет, для человеческой души, случись, что вдруг попала её тонкая материя туда, таким же невыносимым местом будет, как Ада дьявольское место! Ведь обжигает, как тепло, так и холодное каление… И гибельную карму принесёт, блуждающему в море кораблю, как шторм в двенадцать балов, так и штиль, в котором, не колышется листок...
            Покой же, что так жаждут уставшие, издёрганные собственными страстями, души, их ждёт не в райском уединении, где страстям их, никогда не найти желанного покоя, но в забвении, - в чертогах безмятежной пустоты, что за границей мира пролегает… И где нет, ни каких оков, и судорог мучительного Ада, нет ни таски, по тем «благоухающим полям», что всякое желание некогда, при жизни вызывало. Где нет уж, самого желания, что порождало всякое стремление, и необходимое при том, страдание. Как нет и неги благостной, что наступает после разрешения напряжения духа… Всё тихо там, безмолвно и спокойно, - там смерти нет, а значит нет и жизни… Там нет ни времени, ни бесконечного пространства, там точка - бесконечности равна, нет ни порядка, ни пугающего, хаоса убранства...   
           Разделить мир целостный, на Ад и Рай, души единой тело, расколоть, подумайте, ведь всё равно, что полюса земные разделить, и заставить их существовать отдельной жизнью, друг от друга... Что станет, в случае таком, с планетой? Она в безжизненный конгломерат, - в пустышку превратится! Но слава богу, мир феноменальный, - мало зависит, от таких кудесников судьбы... И здравый, и глубокий человек, проводит мало времени, как в собственном Раю, так и в Аду своём, в силу интуиции глубокой, и собственной разумности здоровой…
           Вы, «тени сумрака», всегда талдычите мне об одном и том же… Что без зла, жизнь на планете, существовать никак не может. Что зло, такое же полноправное явление, как добро, и частью мира неотъемлемой является, как всякое растение, что произрастает на полях познания, где ядовитость одних стеблей, уравновешено противоядием других… Как свет, и сумрак, день, и ночь, как шторм, и безмятежность... И этими избитыми вещами, вы удивить меня хотите, и поразить моё воображение? Я видел многое. Бывал в Эдеме, и Аду, и вот теперь я на земле, в мирской пучине противостояния, где Ад и Рай - стремятся воедино слиться… И мне известно точно, что, на самом деле, под злым, и добрым человек, подспудно понимает. Он знает точно, что добро – есть то, что совершенством своих крыльев воспаряет, над прерией людской... То, что возвышенно, и тонко, что благородно, и умно, что так, или иначе, противоречит всему скверному, пошлому, и низкому, всему, что гадко, подло, и противно, - то есть, всему злому на земле…
            Зло – грубо, безапелляционно, и беззастенчиво, оно сметает, словно шторм, всё на своём пути! - Всё то, что так изысканно, и благородно, что тонко, возвышенно, и так прекрасно!
             И потому, Висталь, – хрупко, и уязвимо! Как может тонкое и возвышенное, противоречить угрюмости могучих скал?
             И вот он, - парадокс! Тебе Тинруг, он издревле известен… Росток тончайшего, и нежного растения, сквозь панцирь камня пробивается наружу, разламывая и кроша, своим нежнейшим тельцем, скалы инертной, грубую и злую силу! Кто силой наделён всепобеждающей, в этот «фантастический момент»? Иль ветра бестелесного, что силой своей мерной, инертный камень точит, и выгрызает в тех же скалах, ниши, Его тончайшая энергия, способна на большие чудеса!
            Да, Висталь... Твои аргументы, могли б в смятение ввести всякого, кто слушает тебя. Да и я, сказать по правде, просматриваю в этом парадокс. Но парадокс и в том, что в одеяния злые, так часто люди наряжают то, что к злу, как таковому, вовсе не имеет отношения.
             Как и наоборот, Тинруг, к добру относят то, что в сути, адовыми испарениями поднимается со дна, и отравляет своим сладким ядом, незаметно и фатально, всё живое, всё доброе людское. Подобное твоим речам, я слышал и от Парагоня, - ангела сумрака, и штормового ветра... Я знаю точно лишь одно. То, что все люди злом зовут, таким является действительно по жизни. И им, на самом деле, мало интересы те глубины, из которых всякие «разумные растения» растут.
             Всё, что угодно, здесь, с помощью диалектических изысков, можно перевернуть, лишь стоит только верить глубоко, в свои воззрения. И стряпать «яблочные пироги», из суррогатных ингредиентов, и подавать к столу, сервированному «поваром-кудесником», и украшенным яркими аксессуарами глубоких догадок, с вином, вводящим в заблуждение хмельное… Иль искушать здесь, рыбой «Фугу», что кроме вкуса неземного, опасность отравления сулит, своим «тетрадоксином скорби», и что убить способна всякого гурмана, рискнувшего вкусить такое блюдо.
            Весь мир, с ног на голову, здесь поставить можно, и убедить, что это его истинная поза… Придать черты величия, и благородством наделить всё то, что низменно по сути, стоит только захотеть, и в то поверить самому, столь искренно, что не вызовет ни у кого сомнений.
            О Вера! Ты, пожалуй, есть тот самый Бог! Которому на свете белом, всё доступно! Не перестанешь ты, своей безмерной мощью удивлять, и поражать своей фатальной статью… Ведь кажется, что пред тобой, когда ты по земле ступаешь, всё раздвигается, и нет на белом свете тех преград, что ты не в силах с лёгкостью преодолеть, или сломать!
           Да. Но, и во зло всё превращают, с лёгкостью поверхностного взгляда, на вере лишь одной, не утруждая напряжением мозга, нисколько не заботясь об истинности положения вещей. Кто, скажи Висталь, когда-нибудь по-настоящему вникал в природу злого? Кто задумывался глубоко над тем, что вся его необходимость, (а зло, - есть суть необходимость, в противном случае его бы не существовало), покоится на архитектонических платформах доброго, хотя и, так же, от него зависимого мира. 
          Для каждого, чьи интересы в данный положительный момент, являются беспрекословными, добро и зло, имеют ясный, не оспариваемый паритет. То, что для целого, является добром, то для частного - злом неминуемо всплывает, - и наоборот. И так во всём, здесь параллели можно проводить до окончания века! И абсолютное добро, как и зло чистое, по жизни - невозможны… В металле всяком, примесей полно, иначе, в мановение ока, рассыплется его «рафинированное тело». Гореть не будет нефть, удали из неё, всю, до капли, воду… Как невозможна сама материя, и все её производные формирования, без гравитации, и антигравитации природной, и как движение невозможно, без противостоящих сил Вселенной, - центробежных, и центростремительных сил, что создают баланс всемирный повсеместно… 
          И в каждой живности, что наполняют землю, по равным долям есть, от солнца и земли, как от огня, и влаги, в чьих столкновениях, божественное происходит олицетворение жизни! В душе возвышенной любой, по равным долям ненависти, и благоговения, в чьих столкновениях - Любовь рождается и расцветает, подобно лотосу, на древних устоявшихся болотах… Так не возможны силы доброго, без силы зла...
          Ты утомил меня Тинруг, своими рассуждениями. Беседа наша разрешения, конечно не достигнет никогда, - всё суета...
          И в этом, вижу я, Висталь, залог цветения жизни на земле… Всё здесь растёт, и крепнет в противостоянии, и никак иначе.
          Тинруг, я покидаю твой величественный замок, с отяжелённым сердцем. Ибо знаю, что все твои воззрения, всё то, что ты своим уставшим разумом родил, всё будет извращаться, и воплощаться вновь, и вновь, локально и повсеместно, в будущих потомках, цвести в их головах. Последователей твоих, всегда будет хватать на свете белом.
          Не ты, не я, - мы не решаем судеб жизни. Она, словно река, своё единственно возможное русло, вновь найдёт, и по нему пойдёт, необходимо. И только нам казаться будет, что отклоняется река, от русла своего, что в ней поправить надо что-то. Мы смотрим на неё, всегда корыстным, заинтересованным воззрением.
          Прощай Тинруг, надеюсь больше не увидимся на этом свете... Прощай Висталь, ты честь мне оказал, своим случайным посещением, я не забуду этого… 
          Выйдя за пределы замка, он снова оказался в благоухающих полях. Всё скверное, как правило, взрастает средь таких полей, и тем контраст сильней, меж радостью, и скорбью... Как, впрочем, и всё лучшее на свете, как правило растёт среди болот, что смрадом веют, и унылым видом огорчают, где выпи крики, дополняют скорбную картину. Подобно Лотоса цветку. И что должно, по правилам вселенским вездесущим, расти на самом деле, на почве Рая, как и на почве Ада? Кем здесь, на самом деле, создавался мир, вся эта жизнь в действительности мерной? Откуда вера настоящая произрастает? Не из скорби ли людской? Ведь, руки к небу, редко тянут сытые, и благоденствующие люди…
   
За горизонтом событий
 
Вернувшись в мир действительности с новыми силами, Висталь подумал; Где я нахожусь, во время своего ухода? Что есть, моё небытие? Абсолютный сумрак, абсолютная безмятежность, или полное забвение? В чём его необходимость, его архаическая антисубстанциональность, и фатальная безмятежность? Я знаю, что только это небытие, позволяет мне познавать действительность, во всей реальности её существования. Не будь этого небытия, не имей я этого забвения, и вся реальная действительность, неминуемо потеряла бы всякий смысл. Она перестала бы, быть той действительностью, что неопровержимо утверждает здесь и сейчас, всякое существование. Ибо, в этом мире всё и вся, познаётся лишь в сравнении, и никак иначе. И даже такие глобальные монады мира, как бытие, и небытие, не являются исключениями.
          И при всей кажущейся абсурдности такого тезиса, при всей нашей убеждённости в самодостаточности действительности, её независимости, от пустоты забвения, на самом деле, дело здесь, обстоит именно так. Кто достаточно глубоко посмотрит в бездну этого мира, тот осознает эту консологему, во всей её фатальности, и истинности.
           Без сна, - нет бодрствования… Без сумрака - нет света… Без забвения - нет движения… Без небытия, - нет действительности… И тот, кто однажды поймёт эту истину, во всей её сакральной глубине, тот уже никогда не станет стремиться к абсолютному добру, он будет стремиться, лишь к гармонии... Гармония же, на самом деле, не является синонимом добра. Гармония – синоним жизни. А жизнь, всегда стремится прочь от всяких крайних полюсов…
          Когда глубоко, и много думаешь о добре, и зле, они начинают перескакивать, меняя друг друга, как будто бы смеясь над тобой, и издеваясь. И ты начинаешь возмущаться; Чёрт побери! Займите же, каждый, своё место! Но они, словно играющие красками маски в руках сатира, перепрыгивают с одной ладони, на другую, и гримасничая, вводят в заблуждение глубокого мыслителя. Целостность, и твёрдость почвы, к которой стремится каждый мыслящий, - рассыпается, как только он касается её, своими ладонями…
          В этом мире, всё и вся связано, и взаимозависимо. Здесь не существует отдельных частей. Ведь, даже этимология самого слова «частей», имея изначально смысл частного, теперь, уже подразумевает принадлежность к чему-то целому.
          Когда-то, Висталь, побывал в клинике, где волей случая, пообщавшись с Парагонем, не решился выдернуть «камень», из общей постройки мироздания. Он лишь позже осознал, во всей глубине, сакральную причину своей нерешительности. Как ему тогда казалось, - нет, он был абсолютно убеждён, относительно этого «камня»! Он являлся, неким запалом, для цепной реакции. Метафорически выражаясь, подобен раковой клетке, в теле человеческого организма, в будущем, способный вырасти в опухоль, и своими метастазами, превратить мир человечества в пылающую температурой, и разрушающуюся «метаплазму» …
          Висталь, был тогда, ещё очень молод. И как все молодые, был максималистом, и ярым защитником добра, и ненавистником всякого зла. Он относился к бедам, и несчастьям, как к чему-то, что непременно должно быть выведено за рамки жизни, истреблено, аннулировано, как некий изъян.  В нём, горел огонь божественного доброжелательства, огонь любви. То, что любви, без ненависти - не бывает, он поймёт позже.         
          И вот теперь, Висталю пришлось побывать в одном запредельном городе, где никогда не было войн, не было, ни лютых морозов, ни палящей жары, ни болезней, ни голода, ни преступности. В этом городе, не было даже такой, казалось бы, необходимой вещи, как деньги. Деньги, - этот хранитель благоденствия, и равновесия всякого современного государства, и в тоже время, провокатор всех бед, и несчастий человека. Ибо деньги, являют собой концентрированное воплощение почти всех благ мира, к которым стремится человек, и в тоже время, символом скорби, и неудовлетворённости. И это зло, и добро - одномоментно, концентрируясь, и воплощаясь в некий номинал, в единую символическую форму, в ассигнацию, - в олицетворение условного значения, в котором, витающее в воздухе противостояние добра и зла, воплощается в этот условный номинал, и становится для человека, как наиболее желанным к обладанию, благом, так и поносимым величайшим злом…
          Но отложим, до поры до времени, метафизическое осмысление этого, необходимого для государства, словно кровь для организма, условного, и в то же самое время, самого реального энергетического воплощения нашего разума. (Условного), ибо ценность денег, всецело зиждется на плагинах нашего воображения…, но и самого (реального), ибо, имеет такую силу в жизни общества, рядом с которой, мельчает порой, даже всё действительно мощное...

Ощущения приходили к Висталю, постепенно. Сначала звуки, затем свет, обоняние, и наконец, чувство времени и пространства. Подняв голову, он огляделся. Очень часто контраст, который он ощущал после забвения, и возвращения в векторность пространственно-временного континуума, радовал его душу, но иногда, и огорчал. На этот раз, он не чувствовал ни того, ни другого. Пустота, никак не хотела отступать. Её инертная нейтральность, стояла стеной, в центре его души, словно «Чёрная дыра». Но постепенно реальность, давящая со всех сторон, превращала её, в маленькую точку.
           И вот, в конце концов появилась ясность, он пришёл в себя, и ощутил всю полноту синтезированной реальности. В том смысле, что именно синтез чувств, одновременно вступающих в свои функциональности, дают объёмное ощущение мироздания, создают эту действительность бытия.
           Но он никак не мог понять где, а главное, - когда он находится. Он сидел на лавке в парке. Мимо него медленно проходили люди. Деревья шумели своей листвой, под лёгким дуновением ветра. Каким-то седьмым чувством, Висталь почувствовал, что здесь, его ждёт нечто неожиданное, нечто из ряда вон выходящее. И хотя, всю его жизнь, нельзя было назвать обыденной, но всё же, она была более-менее ровной, в своей последовательности. Он никогда прежде, не возвращался в мир, в таком состоянии души. Он всегда знал точно, где он, и когда. На этот раз, он не мог понять, как не напрягался.
          Встав с лавки, он медленно пошёл по направлению к выходу из парка. Влившись в общий поток прохожих, он шёл, и размышлял. Полуденное солнце заливало алею светом, превращая обыденность реальности, в ярко светящуюся благость. Его, ещё немного мутило, от похмелья пустоты, и он решил где-нибудь искупаться. Выйдя на дорогу, он вдруг почувствовал, что вокруг него, происходит что-то странное. Время и пространство, не имели собственной формы, собственного векторного равновесия, будто бы мир, только что создавался вокруг него, будто бы он сам его создавал, своим разумом. Он никогда прежде, не испытывал ничего подобного!
         Что это значит? Я что, - в ином измерении? Но иное измерение, не доступно нам, существам мира небесно-земного бытия. Кому, как не мне, должно быть это известно? Мне доступно путешествие во времени и пространстве, но мне не доступен выход за пределы пространственно-временного континуума Вселенной. 
         Ему сразу бросилось в глаза, что люди в этом городе, были угрюмы, и замкнуты. Ему даже показалось, что он никогда на свете, не видел более несчастных людей. На их лицах отпечаталась маска безразличия к жизни, в их глазах, не было блеска. И в какой –то момент, ему даже показалась, что в этих душах, не горел огонь любви. Где-то, и когда-то, он уже видел нечто подобное. Они, все вместе, вызывали впечатление увядающей цветочной клумбы. Ни в одних, встреченных им, глазах, он не читал желания, как лишь печать обязательства.
        По началу, его поразило это обстоятельство. Ведь он был убеждён, что без желания, без любви - жить нельзя! Только с опытом приходит понимание, что любовь, как необходимый стимул, как главный мотив существования, вполне может заменяться ненавистью, своей противоположностью. И что ненависть, даёт не меньший, а может и больший стимул для жизни. Но дело в том, что и ненависти, он не читал в этих глазах. Там была какая-то пропасть, лишь пустота.
        В общем, в этом городе, казалось, для людей не было ничего, что провоцировало бы их души, стремится к жизни. Ибо жизнь – есть преодоление, и всякое стремление к ней, неминуемо увядает с ослаблением сопротивления, - всякого сопротивления... Там, где уже почти не осталось преодоления, там почти не осталось, и жизни.
        И вот парадокс. Как раз здесь, чаще всего происходят те метаморфозы, что своей непредсказуемостью, и фатальностью, способны переворачивать всё с ног, на голову. Где ослабевает преодоление в жизни, человек начинает неосознанно преодолевать саму жизнь. Словно желудок, остающийся долгое время без пищи, начинает переваривать самого себя. Он начинает поедать свои собственные чресла, свои консоли, и уничтожать в себе, всё важное, и жизнестойкое.
        В этом городе, было немало странных мест, но одно место, особенно заинтересовало Висталя. Это был небольшой двухэтажный дом, вроде усадьбы, со странной архитектурой. В этом доме жили обычные люди, но их, почему-то охраняли, словно преступников. Я уже бывал в подобном месте, подумал Висталь. Психическое здоровье, или нездоровье людей, для самого человека, является, пожалуй, самой сложной, самой неоднозначной, и тёмной стороной жизни. Если в человеке, не наблюдаются явные патологии, то сложность обоснованности заключений, относительно его психического здоровья, становятся тем глубже, чем внешне адекватнее человек, и уравновешеннее. Напомню, уже сказанное. На свете не бывает абсолютно здоровых физически людей, и это относится, в той же мере, к психическому здоровью.
        Обитатели этого дома, жили довольно беспокойной жизнью, и это беспокойство, тем более контрастировало, с успокоившимся морем окружающего социума. Вся их внутренняя суть, каждая клетка организма, как будто кричала; Дайте же наконец, напиться из кружки грозы! Дайте испить из бокала ненависти, и мести! Дайте откусить от плоти презрения! Дайте хоть глоток войны, чтобы утолить жажду внутренней скорби! И эта великая таска, эта великая жажда к настоящей, но утраченной жизни, угнетала, почти каждого жителя этого дома.
        Для их разумения, все жители города, были, чем-то вроде нонсенса. Им было не понятно, как вообще, они живут! Здесь не было, ни жизни, ни смерти. Или, можно сказать, что здесь, и жизнь, и смерть - присутствуют одновременно… Но и в природе, существуют точки пространственно-временного континуума, когда живое, а подчас, и даже сущее, находятся в некоем пограничном состоянии своего бытия, неопределённого положения собственного существования. Это крайне редкое явление, но оно имеет место быть.
        Так вот, по глубокому убеждению, обитателей этого дома, при всей невероятности положения, все жители города находились, в подобном состоянии своего бытия. Поверхность их моря - стала штилем, дух впал, почти в анабиоз, а глубина заснула дремучим сном… И в этот нравственный анабиоз, их ввергло постоянное стремление к абсолютному добру, как бы это, не звучало парадоксально, и даже нелепо. И сами жители города, были глубоко уверенны, что не спят, и что их жизнь - самая прогрессивная, и настоящая на свете. Ибо, причиняет самый минимум страдания, каждому.
         Жителей же дома, они считали анахронизмом, и даже атавизмом человеческого рода. И никто на свете, не мог определить, кто из них прав, а кто нет. Ибо каждый, был убеждён только в собственной правде, и собственных «острогах разумения и оценки». Но в силу общей противоречивости большинства, и меньшинства, власть истины, как водится, принадлежала жителям города, но никак не обитателям того дома. Ведь, правда, всегда на стороне того, кто доминирует, всегда на стороне власть имущего, как бы это обстоятельство, не камуфлировалось. И как бы это, не казалось абсурдным, но в этом мире, часто именно слабость обладает властью. Ибо, является паллиативом против страха, лживым лекарством против него, и потому, завладевает ослабшими душами.
        Висталь решил посетить этот дом, и посмотреть изнутри, на всю противоречивость их бытия, понять их смыслы, и оценить по достоинству, их стоическое неприятие общего социополитеса этого города. Тем более, общение с жителями города, не сулило ничего интересного. О чём можно говорить с людьми, находящимися в нравственном, и умственном анабиозе?
        Дом, был окружён, по всем правилам закрытого заведения. Высокий забор, и колючая проволока. Но для Висталя, как известно, не существовало ни замков, ни заборов. Он с лёгкостью проник внутрь, как всегда, через парадную дверь. Пройдя по длинному коридору, он встретил человека в длинном балахоне, и капюшоне на голове. Тот медленно шёл, и монотонно читал какие-то стихи.

Кто самый хитрый, и коварный враг?
Кто угрожает человечеству, на самом деле?
Не вирусы, акулы, иль ночные звери
Не астероиды, летящие издалека, -

- Идеи веры дурака! Что, воплощаясь в цель толпы
Здесь, к собственным мерилам всё подводят
Стригут кусты, вдоль вымощенных, «правильных» дорог
За истину, здесь выдавая, всяческий подлог…

Сажая поросль, на поле в грядки, отмерив ровные ряды
Сиропом мутным поливая, благоразумности толпы
В надежде, на великие плоды, дерьмом морали удобряя,
Всё лучшее на грядках убивая, пропалывая, будто сорняки...

Как быстро в стадо обратила, цивилизация его
В собак, всех обличив волков, и обнищав, всю силу духа
Отдав всю власть, навозным мухам! -
Провозгласив повсюду, царствие рабов...

Всю ценность дикороса, в духе, истребив
В «культурное растение», человека превратив
По свету, слабой расы, культ внедряет
Свою гнилую истину, повсюду насаждает…

Пасёт в полях своих баранов, и весь прирученный народ
И кормит «гмо капустой», весь культивированный скот
Объездив, и сломав дух дикий, надев седло на лошадей
Он культивировал свиней, и вот добрался до людей…

Не стоит и гроша, - искусственно созданный бриллиант
Как высосанный с пальца, пошлый фолиант
Вся ценность жизни - в дикоросах, в них глас природы говорит!
Женьшенем, выращенным в огороде, - не вылечить и ларингит...

Так жалок, тигр приручённый, и не пугает взор орла
Что на цепи сидит, пугливый, -
Потерян дух его ретивый!
Сломает клетка льва, - кнут, спесь собьёт, с упрямого осла…

Прекрасен своенравный буйвол, на фоне прерий первородных
И Пума, между скал угрюмых,
Давно не родственна прирученным котам
Как гордый Тек – не родственник козлам, что бродят по дворам…

Но был же он, когда-то, так же страстен, был так ужасен, и прекрасен,
Как тигр – страж ночного леса, - в нём жизнь кричала!
Всю прерию вокруг пугал, и восхищал одновременно,
Был рад себе, и всем Богам жестокосердным…

Царей, и победителей любил,
Не презирал их, словно раб подобострастный,
Но искренне боготворил, на пьедесталы возносил,
И был тем горд, что к миру этому, причастный...

Но гордость собственную, растоптав,
Он стал удобен, предсказуем, безопасен…
И взгляд его, настолько же не ясен,
Как нерешительны поступки, и дела…

Где тот Великий человек, где его яд, и мёд?!
Где его дикая душа? - В ответ, - лишь тишина…,
Здесь нет ответа, здесь давно царит беда! -
Окультивирован, фундамент духа, и ума…

Где его чистая вода, - смесь горькой ясности, и сладостной мечты,
Где кровь пылающая? – Величия стержень сломлен!
Род человеческий, навеки обескровлен! И нет надежды к возрождению,
Весь род людской, - идёт, к уничтожению…

И полагая, что стремится в Рай, на самом деле, валится в кромешный Ад!
Душа мутирует, всё больше обращаясь в суррогат,
И Бог заплачет… - Дьявол будет рад,
Когда пойдут необратимые процессы, цепной реакции эксцессы…

Облегчить жизнь, и сделать её, тем труднее…
Всё усложнить, и сделать тем, пошлее…
Зло – в доброе, добро – во зло перевернуть…
Лукавым счастьем обмануть…
                Природы дикой, разум! – Что на свете, может быть мудрее?
Что может быть, на самом деле, здесь, добрее…?

Висталь притронулся к нему, и громко спросил: Как мне увидеть главного врача? Человек, будто бы очнувшись от сна, вздрогнул, и молча указал на дверь, в конце коридора. Висталь, похлопав его по плечу, повернулся, и пройдя несколько шагов, постучал в дверь. Войдите, услышал он за дверью, и шагнул через порог. За старым столом, сидел мужчина, лет пятидесяти, с короткой бородкой, и в очках с толстой оправой.
     Добрый день, чем могу быть полезен? Я как будто бы, не знаю вас, давно вы в нашем заведении?
        Здравствуйте доктор... Позвольте представиться, доктор Висталь. Я приехал издалека, и у меня мало времени.
       Очень приятно доктор… Но всё же, что привело вас, и как вы вообще, сюда проникли? У нас закрытое заведение, и с этим очень строго.
       Для меня, не существует замков, заборов, и даже вековых стен, как и совсем мало запретов, уважаемый доктор…, и он намерено, сделал паузу. Доктор Парацельс, докончил фразу Висталя, главный врач.
       Знавал я когда-то, одного доктора Парацельса, это было очень давно. Так вот, доктор Парацельс, даже непреодолимые препятствия, как границы времени и пространства, для меня, не являются непреодолимыми. Я имею возможность поговорить, к примеру, с Александром Македонским, точно так же, как с вами сейчас. Но это всё, детали… Доктор Парацельс усмехнулся…
        Висталь, же, без капли смущения, продолжил. Я бы хотел, если только вы проявите благосклонность ко мне, узнать, что происходит в этом городе, что происходит в вашем заведении, и как вы сами, к этому всему относитесь?
         С такого вида патологиями, мне ещё не приходилось иметь дело, подумал доктор Парацельс. Хорошо, доктор Висталь, я кое-что поясню вам, вы, почему-то вызываете у меня доверие. В нашем заведении содержаться люди, которых нельзя отнести, ни к больным, ни к преступникам. Это вполне обычные люди. Они обладают страстями, мечтами, желаниями, и пороками. Но именно на этом основании, люди нашего города, считают их анахронизмом, и опасными для социума, личностями.
          Наши же пациенты, в свою очередь, считают очень опасными, для будущего человека, как раз, людей за забором. Они считают их больными вырожденцами, не сознающими губительность своего образа жизни, своей разумности, и склонными к отрицанию основ этой жизни. Они говорят, что, если не прекратить это патологическое удаление, от основ жизненности, от реальности, от сакральных основ мироздания, человечество неминуемо придёт к окончательному вырождению, и гибели. Заметьте, не от внешних врагов, но от самого себя.
         Кстати сказать, то, что человечество погибнет от собственной руки, в этом нет сомнений, не только у меня, но и у подавляющего большинства умных голов. Но дело в том, что люди нашего города полагают, что человечеству угрожает уничтожением, война, - всякая война. В то время, как умнейшие головы нашего заведения, считают, что ему угрожает отсутствие войны, и как следствие, дряхление физическое, и моральное. Дряхление, ведущее к размягчению, и полному разложению всех консолей организма человечества, и «ганглий» его сознания. В конце концов, к гибели человеческой расы, как таковой.
        Скажите, доктор Парацельс, а вы, то, сами, как думаете, - на чьей вы стороне? Я, как и полагается врачу, на стороне своих пациентов. И хотя, мне глубоко понятна тяга людей ко всему доброму, но дело в том, что в своей гипертрофированности, это стремление всегда приводит к обратному результату. Насильственное привязывание к доброму, безмятежному проживанию, где сама жизнь начинает тяготить, всегда, в конечном счете, выливается во зло. Вся наша обобщённая парадигма доброго, на мой взгляд, базируется на заблуждениях. Человек, в своём патологическом стремлении к доброму, стремлении, основывающемся, на половину, на собственных недоразумениях, наполовину на общих иллюзиях человечества, нарушает баланс природного естества, и его корабль, потеряв остойчивость, переворачивает всё и вся, с ног на голову.
         Естественность всех движений природы, частью которой, мы все являемся, естественность, и фатальная необходимость всех её перипетий, как бы мы к ним не относились, есть истинная доброта, и единственно верная дорога. Попирание, каких-либо её инстинктов, в угоду другим, на основании воззрения большинства, и привнесение этой пагубной парадигмы, в общее мировоззрение, - очень опасно… Ведь инстинкты, какими бы они не казались нам, все - безусловно равны. Это наша разумность, уверенная в своей собственной истине, распределяет их, ранжирует, и делает вредными, и полезными, имея, на самом деле, самое смутное представление о полезности, и вредности. Заблуждения, - массовые заблуждения – вот истинный бич нашего времени, и конкретно нашего города.
         Для того, чтобы вывести из морального анабиоза столько людей, необходима, как всегда, буря! Необходима хорошая гроза, - большая война! Да, уважаемый коллега, именно война, порой является единственным лекарством, и единственной возможностью к спасению, как бы это не звучало абсурдно. Вырождение инстинктов, есть опаснейшее из зол на земле, по крайней мере, для животных, вроде нас. И эта «хроническая болезнь», теперь распространилась повсюду, и грозит необратимыми процессами. Наш город, - самый наглядный тому пример. Здесь уже, практически ничего нельзя сделать, мы все - обречены. И даже мои пациенты, при всём их антагонизме, также обречены, ибо их держат взаперти.
        Но уважаемый доктор Парацельс, инстинкты, это самая сильная сторона человеческой натуры. У меня всегда складывалось впечатление, что их невозможно сломить! Они - стержень, фундамент жизни, и всякой личности. Они плохо гнутся, и почти не ломаются!
        Уважаемый доктор Висталь, вода, как известно, камень точит. Я встречал на своём веку много сломанных душ, и даже таких, которых казалось, невозможно сломать. Гнетущая монотонность бытия, расслабляет всякого. Она размягчает мозг, и расстраивает струны нервов. Инстинкты, словно растворяясь в «благоприятной среде эфира», теряют плотность собственного «тела». Мобилизация сил, - требует необходимости! Инстинкты, должны постоянно ощущать собственную необходимость, иначе их тело превращается в «медузу».
         Всякая мышца нашего тела, не встречающая для себя, сопротивления, за ненадобностью, - неизбежно атрофируется… Интеллект, не встречающий на своём пути сопротивления, засыпает, и в конце концов, превращается в рудимент... Но ещё хуже, обстоит дело с атрофированным инстинктом. Он либо исчезает, тем самым, ослабляя всё здание-организм, (ведь в его фундаменте изначально нет, и быть не могло ничего мало нужного), либо мутирует, превращаясь в урода, - «скрючившегося карлика», готового мстить всему миру и жизни, по любому поводу. И тогда жизнь человека, не зависимо от внешних обстоятельств, превращается в ад, подталкивая его, к полному освобождению, то есть, к суициду…
         Человек, исходя из собственной доктрины, относительно зла и добра, исходя из близоруких домыслов наивного ребёнка, осмысливает свою жизнь, и выстраивает здание своего бытия, на фальшивых, либо гнилых сваях. И это здание, ещё не построившись до конца, грозит рухнуть, погребя под своими развалинами, всё человечество.
         Человек обозначил низменным, и даже ненужным то, что является первоосновой его жизни, и даже нацелился, его уничтожить. Это наталкивает на мысль, что у него уже включился механизм самоуничтожения, и проявление действия, этого механизма, на мой взгляд, воплощено именно в стремлении к ложному добру, и в той уверенности незыблемой правильности такого пути.   
         Но, как же разум, уважаемый доктор? Ведь помимо инстинктов, существует ещё и разум! Он должен понимать, к чему всё это ведёт… Его холодная рассудительность, его, противостоящая инстинктам, воззренческая полифония, его, стремящаяся к независимости, воля, - где всё это?
         Я вам отвечу. Как головной мозг, с его рефлексом, есть продолжение спинного мозга, так разум, - суть продолжение инстинкта, - его крона... И, если засыхают корни, засыхает и крона. Ствол становится чахлым, и листья, и ветви кроны, теряют в своей живости, силе, и красоте.
         В древе нашего существа, на самом деле, невозможно определить главную часть. Корням, для существования необходима крона. Кроне - необходимы корни, а корням и кроне, необходим ствол. Тот, кто пытается подавить инстинкты, плохо понимает, что делает. Ведь, тем самым, он не оставляет шанса стволу, и кроне. Только паритет сохраняет гармонию, целостность, и высокую функциональность целостного организма. Радикальность, всегда толкает уйти вразнос, тем самым, разрушая обе стороны. Нет, не зло убивает в этом мире, всякую гармонию, но необузданность, и близорукость в собственных стремлениях, базирующаяся на заблуждениях, и иллюзиях...
         Какая таска читается, на лицах ваших пациентов, уважаемый доктор…
         Да, доктор Висталь, это таска по средним векам, по их Великому духу, по жизни, полной розами страстей, по рекам любви, по дорогам доблести, и отваги…! Они, словно повзрослевшие, и постаревшие юнцы, тоскуют по годам своей молодости. В их сердцах, приступами появляется ностальгия, по утраченной навсегда, молодости человечества, и её непомерного счастья, и беззаботной, светлой радости жизни!
        Чем старше будет становиться человечество, тем грубее будет становиться, его романтическая душа, и тем сильнее будут ныть в сердцах, воспоминания по Великой, бушующей молодости человечества, где с высоты прожитых лет, все злосчастья будут казаться такими мелкими, а счастья, - такими необъятными! Где, постаревшая душа человечества, будет находить свою отраду, и свой герольд, где всё, что так, или иначе, переплеталось с войной, и любовью, будет находить свой последний отклик, в умирающей душе человечества, словно последний лик солнца, на закате всех его стремлений!
        Человечество, также, как и отдельный человек, рождается, живёт, и умирает. И старится оно, либо преждевременно, от неправильного образа жизни, либо до седин сохраняет пыл, и юность духа! Но, хватит ли у него ума, и сил, поддерживать собственный организм в тонусе? Это - не праздный вопрос. С увяданием инстинктов, увядает весь организм, это закон природы. Когда в организме женщины, становится слишком мало эстрогена, а в организме мужчины - тестостерона, она, и он - очень быстро увядают… Так и организм человечества, когда его общая гормональная система даёт сбой, он старится очень быстро.
        Жизнь, в наше время, словно засыпает… и разбудить её, могла бы только сильная буря. Но небо, над нашим городом, всегда светлое и чистое, нет ни единого облака. Прошу прощения, всё вокруг, настолько чисто, уравновешено, и упорядоченно, что начинает тошнить, с самого утра. Всё и вся в нашей жизни, доведено до рафинированного состояния. Но дело в том, что чрезмерная чистота - убивает также, как и чрезмерная грязь.
        Знаете, уважаемый коллега, когда человек проводит слишком много времени в снежной пустыне, к примеру, на северном полюсе, он часто слепнет, его глаза атрофируются, не встречая тёмных пятен на снегу. Так человеческая душа атрофируется, в монотонном рафинированном бытии собственной действительности.
        Всё это, крайне интересно уважаемый доктор Парацельс… Скажите, а могу ли я поговорить с кем-нибудь из ваших пациентов?
        Да, конечно… Рекомендовал бы вам Феникса Севильского. Его разумность, способна обезоруживать многие умные головы. Прошу вас доктор, и открыв дверь, они вышли в коридор. Фениксом, оказался именно тот человек в балахоне, что указал Висталю кабинет главного врача.
        Феникс! Окрикнул доктор Парацельс. Человек в балахоне неспешно подошёл, и откинул капюшон. Добрый день, доктор, чем могу быть полезен? Вот познакомься, с доктором Висталем. Он издалека, и хотел бы поговорить с тобой. Можешь быть с ним, предельно откровенен, так, как бываешь откровенен со мной, я доверяю этому человеку.
        Хорошо, доктор Парацельс… Чем обязан, с учтивостью обратился он, к Висталю? И они, медленно пошли по коридору.
        Я не стану терзать ваш разум, уважаемый Феникс, моральными аспектами, коллизиями быта, и мнениями людей. Ибо убеждён в том, что каждый в праве, не только делать то, что считает нужным, но и думать так, как считает правильным. Общих критериев – нет, и быть не может, ни в мире, ни на небе… Всякая естественная, и противоестественная мораль, есть лишь тонкая материя войны, - её повсеместная проекция… А война - самая естественная форма бытия, и в тоже время, самая аморальная, с точки зрения общества.
         Если вам интересно, я расскажу вам свою историю, доктор Висталь. Я рос, как и многие в этом городе, в приличной семье, и у меня, с самого детства, не было никаких забот, кроме тех, которые я придумывал себе сам. Человек редко задумывается над тем, что большая доля забот, придумывается им самим. Заблуждения, блуждание в потёмках, вынужденная жизнь, - всё это, наша реальность. В ней мало света, и мало пространства, для свободного полёта орла, с всевидящим взором, способным охватывать под собой, большие пространства. Люди, словно креветки, копошатся в своём песке, видя, лишь на вытянутую клешню, и главное, не желающие смотреть дальше. Из лени ли, из страха, из невозможности для себя, превозмогать даже незначительную боль, хотя бы, боль усталости, и неудовлетворения. Да мало ли ещё причин, по которым человек не хочет расширять своё воззрение, увеличивать поле своего созерцания, а значит, и мир собственного бытия, в целом.
         Так вот, я рос в почти оранжерейных условиях. Но именно это обстоятельство, постепенно начало вызывать у меня спазмы. Лет в двенадцать, меня начало тошнить, от благоуханий размеренного течения моей жизни. Скорее всего, провоцирующим моментом, послужило банальное изменение гормонального фона моего организма. И здесь, дело даже, не в лютой скуке, но в моём осознании того, что нет никакой возможности, никакой перспективы, хоть как-то разрешить, этот затянувшийся диссонанс моей души, поддерживаемый внешним, затянувшимся консонансом. Я видел, как болото распространялось, и захватывало всё, что так, или иначе, попадало в поле его контроля. Трясина поглощала, своей тёплой, доброй клоакой…
         Когда человек стремится построить рай на земле, он, не осознавая того, на самом деле, выстраивает ад… И даже Боги отвернулись, от нашего города! За всю мою жизнь, здесь не было ни одной бури, или просто грозы. Боги, как будто бы говорили; «Хотите рай – получите! Только уж не жалуйтесь потом…!»
         Я не знал, что такое твёрдая почва, что значит стоять самому, твёрдо на земле. В знойном климате, всё становится мягким, расплывчатым. В тёплом, влажном воздухе, - нет ясности… Я, даже не мог представить себе, счастья настоящей жизни! Я не видел в этой жизни отрады, она казалась мне, сплошным мучением. Ведь мой разум размяк, и стал бояться, самых мелких уколов.
         Всё это, так и продолжалось бы, если бы мне не посчастливилось встретить Гламида. Он, словно посланник противоречивого духа, открыл мне глаза, и уши. Он разбудил мою душу! Чрезмерно благоприятная среда, всегда располагает ко сну, все чресла организма, и в первую очередь, «ганглии» разума. Весь город спит, и видит сон, о безоблачном счастливом будущем, для всех и каждого. Их мозг, и воля – в анабиозе! Здесь нет, и быть не может никакого развития. Этот «Рай» на земле, усыпил все инстинкты, включая и инстинкт самосохранения, его наиболее высокое, и тонкое всеохватывающее проявление. Человечеству не выжить, без опасности, без гроз, и войны, без боли, и разрушений…
         В отсутствии всякого страдания, человек начинает страдать собой. И в этом, должно срабатывать высшее проявление инстинкта самосохранения. Но он, - этот природный «колос», даже он - заснул в нашем городе! Наша цивилизация обречена, если только не произойдёт счастливый случай, и какой-нибудь заблудившийся воин, какой-нибудь «Ланселот», не заглянет к нам на огонёк, и не разметает в разные стороны, эту хрестоматийную успокоенность нравов...
         Человек, на протяжении веков, строил для себя, рай на земле. Он стремился всегда к тому, что ему казалось прогрессивным, возвышенным, и правильным. И этому, всегда противостояли его инстинкты. Но вот армия инстинкта уснула, и даже постовые спят. И заблудившийся, но уверенный в себе разум, готов вырезать это спящее войско, под корень! Тем самым, и для себя приготовив, не завидную участь.
        Тот, кто смотрит острым взглядом в историю, тот знает, как погибали Великие империи. Как, вообще, погибает всё Великое! К примеру, Рим… 
        Нет, не варвары стали сильнее, но римляне уснули, - атрофировались их инстинкты. А когда атрофируются инстинкты, не только человека, но и империю, можно взять голыми руками. И ей не поможет здесь, никакая разумность. Стремление создать идеальные условия, стремление облегчить жизнь с точки зрения «разумности», создать благоденствие на земле, - неминуемо приведёт к катастрофе этот мир.
       Поверь мне на слово, уважаемый Феникс, я знаю, что такое Рай, ваш город не похож на него. «Благо», и «Добро» - не синонимы, это не одно и тоже. Да, в вашем городе мало жизни. Но дело в том, что жизнь, имеет различные формы, подчас невообразимые. И при всей несоразмерности, и несравнимости, - как камень живёт своей жизнью, та и луч света. Твоё огорчение положением дел, продиктовано острым желанием сохранить свою форму жизни, порядок, и музыку движений, ласкающих твой разум, и твоё тело, своей привычностью. Но природная фатальность – необходима!
        В конце концов, для того, чтобы проснуться, сначала надо уснуть. И чем глубже будет сон, тем, хотя и болезненнее, но в тоже время счастливее пробуждение. Да и вообще, кто может с уверенностью сказать, когда мы действительно спим, а когда бодрствуем. Бурлящая жизнь, ещё не подтверждает реальность бодрствования, как и спокойная, скованная льдами река бытия, ещё не говорит о глубоком анабиозе. И там, и там встречаются, как истины течения, так и заблуждения озёра...
        Мне пора, уважаемый Феникс. Мы ещё непременно встретимся, если не в этом дне жизни, так в другом…
        Скажите, доктор Висталь, а как дела обстоят в других городах? Мы отрезаны от мира, и скоро ослепнем, и оглохнем, так-как наше ухо, и наш глаз, не видит ничего нового. Мир бесконечно разнообразен, и в тоже время, разнообразия в нём - нет, уважаемый Феникс. Всюду, где бы мне ни приходилось бывать, я видел, всё те же «кольца», и всюду градации, и деградации… И только моё воззрение, с каждой новой минутой, становящееся не похожим на воззрение минуту назад, превращала окружающий мир, в нечто новое, и неповторимое… Тот, кто ищет основы мира, незыблемые и абсолютные, кто ищет истину мироздания, тот найдёт лишь тлен... Но тот, кто довольствуется поверхностью и иллюзией, тот найдёт вечную жизнь…
        И Висталь, пожав Фениксу руку, быстрыми шагами направился по коридору к выходу. Его душа ликовала, от собственного просветления! До прихода в этот дом, он не знал того, что знал теперь. Теперь, он со всей ясностью осознавал, что только свои собственные воззрения, дают то просветление, которое открывает потайные закрома собственной души. Только оно, даёт истинное знание, и только это знание, может приносить удовлетворение, - настоящее удовлетворение!
       Я знаю то, что уже есть во мне, и ничего нового ни во мне, ни вовне, мне узнать - не дано… И то знание, которое скрыто в моих глубинах, вполне достаточно, и не требует дополнительных источников. И только провокация внешними мотивами, необходима мне, чтобы вскрыть корку, которой закрыто моё сакральное знание, словно воском закрыты соты в улье. – Я должен вскрыть сакральный саркофаг, в котором покоится мумия моего просветления…
    
Ад, или страна вечно живых
 
Висталь очнулся, в каком-то странном предчувствии, его что-то сильно беспокоило. Он никак не мог отделаться от мысли, что его ждёт самое великое разочарование! Подняв голову, он увидел, что лежит в лодке, и вокруг лишь вода. Яркое полуденное солнце слепило, переливаясь отблесками на морской глади. Висталь поднялся, и огляделся вокруг. Мир был опоясан непрерывающейся полоской горизонта. Он, будто бы находился в заколдованном круге. И этот Мир, вдруг показался ему таким маленьким, что ему, на секунду стало тесно здесь. Но через секунду, он почувствовал нечто противоположное. Мир, вдруг стал необъятно Велик! И вместе с тем, весь его уют испарился, как утренний туман.
         Да… подумал Висталь, Мир – как необъятен, так и невероятно узок. Капля воды - тот же океан, а миг – та же вечность! Мы плаваем в этой необъятной капле, и наслаждаемся мигом своего пребывания, словно вечностью… Мы растягиваем секунду - на целую жизнь, и превращаем свою каплю, свой «архаический кокон действительности», в просторное жилище.
         Вдруг, горизонт, этот мистический круг вокруг паноптикума, разорвался, и Висталь различил чёрную точку, прямо на востоке. Солнце стояло в зените, но Висталь всегда знал, где восток, а где запад, он чувствовал «розу ветров» точно также, как всякий простой человек чувствует холод, или тепло. Он чувствовал магнитное поле земли, и стороны света, словно лежали у него на ладонях.
         Сев на вёсла, он размеренно начал грести, по направлению к этой чёрной точке на горизонте. Разорванный круг... – Что может быть метафоричнее?  Человек, в своём бытие, только и занят тем, что рвёт круги, и попадая на круг большего радиуса, снова стремиться разорвать его. Но «радиус», каким бы он не был, сам по себе, не может быть ни малым, ни большим, как только по – отношению к предыдущему, и в оценках самого паноптикума. И уже поэтому, человеку суждена лишь бренность бытия, без сякой возможности достигнуть «олимпа», некоей метафорической вершины мироздания. И истина, - не доступна для него не потому, что он слаб, ограничен, и недальновиден, но потому, что её - не существует в действительности. Она, суть морковка для «буриданова осла», с той лишь разницей, что эта морковка перед носом того осла, хоть и не досягаема для него, но существует в действительности.
         Истина, её окончательная плагина, её вершинный пантеон - есть суть незыблемость, безвременье, - «Великая пустота»! И мне, как и всякому из смертных, лишь поблизости, той бренной бездны, суждено скитаться, покуда не выйду я за свой круг…
         Чёрная точка, висевшая на нити горизонта, постепенно росла, и превратилась наконец, в различаемый глазом, берег. Через какое-то время, Висталь подплыл к этому берегу. Он знал, что это не был остров. Но и знал то, что материка этого, не существовало в действительности земной, на той планете, которую все люди знают, и по мере сил своих, как облагораживают, так и разрушают.
         Что-то часто, я стал сталкиваться с запредельно реальным, подумал он. Неужели старею? Человек, будучи в юности, упивается реальностью бытия, но от избытка сил, стремиться познать запредельное, которое ему никак не даётся, именно в силу его молодости. В старости же, происходит нечто обратное. Он, уже не стремится познать запредельное, но всё чаще сталкивается с ним, в своём быту.
          Берег этого архипелага, был не похож ни на что, с чем когда-либо приходилось иметь дело Висталю. Он видел много унылых скалистых берегов на своём веку, но такой мрачности, не встречал нигде. Подойдя вплотную, он выпрыгнул из лодки, и одним сильным рывком затащил лодку на берег. Он вдруг подумал, странно, не видно ни одной птицы, и тишина - просто невероятная! Может быть, это тот Ад, что самую глубокую имеет степень? То место, где самым редким грешникам, приказано существовать?
          Но мне когда-то говорила Свистилла, что ада этого, - не существует? Что Ад подобный, неминуемо, сам себя уничтожает… Что он, - лишь дымка ложной справедливости, витающей над облаками, озадаченных познанием людей. Но куда же я попал? Эти чёрные скалы пахли вечностью... Он не встречал подобного, нигде и никогда. Он не видел на своём веку, ничего мертвее…
          Что это, за страна? Я попал по ту сторону, не только жизни и действительности, но, похоже, и всякого бытия. Скалы были, совершенно неприступны, ни тропинки, ни более-менее покатого места. И Висталь зашагал вдоль унылого берега. Сколько времени он так шёл, погруженный в раздумья, не известно было даже ему. На этом берегу, время, как будто бы не имело никакого значения. Он мог идти минуту, или целую вечность. Каким-то внутренним чувством, он ощущал, что всё это, не имело в себе никакого смысла.
         Пройдя очередной мыс, вдалеке, он увидел странную картину. Ему даже показалось, что это лишь обман зрения, неправильное видение, слишком отдалённой фигуры. По всем очертаниям, это был вулкан. Но его положение вызывало сомнение. Он будто бы лежал на боку. И его жерло, смотрело в море. Основание же, снизу упиралось в бездонный каньон, сверху же, уходило за облака. Подойдя поближе, он рассмотрел со всех доступных сторон, эту странную громадину. Среди неприступных скал, это жерло, своей зияющей пустотой, напоминало пещеру. Что-то подсказывало ему, что это вход, в какой-то другой мир. Мистикой отдавало, всё вокруг, и лежащий на боку вулкан, подтверждал, и усиливал это впечатление. Так как, противоположная верхняя сторона основания вулкана, уходила высоко в небо и скрывалась в облаках, вместе с прилежащими горами, вся эта картина, предвосхищала тайну непредсказуемости, и сверх мистичности.
         Висталь, подойдя ближе, рассмотрел тропинку, ведущую по склону, к самому жерлу. Это действительно какой-то вход, подумал он. Нет, это не преисподняя, ведь он хорошо знал все входы в преисподнюю, а этот, не походил, не на один из них. И поднявшись с уступа, он пошёл по этой тропинке к жерлу. Пробравшись, без особых усилий внутрь, он зашагал в глубину. Становилось всё темнее, и Висталь зажёг фонарь. У него, часто оказывалось в кармане, нечто необходимое для случая. Высвечивая уходящую вдаль глубину, он размышлял. Так, наверное, можно было бы прийти к центру земли, если бы вулкан не лежал на боку, а как все вулканы мира, стоял вверх соплом. Но в таком случае, не было бы никакой возможности просто идти по его внутренностям, пришлось бы спускаться на верёвке. А это, в свою очередь, имело бы множество затруднений.
         Здесь также, как на берегу, время не имело своего привычного значения, и Висталь не знал, сколько прошло, - час, день, два, или неделя. Время от времени, он останавливался, чтобы отдохнуть. Жерло внутри, естественным образом расширялось, и он уже не мог высветить стены, этого таинственного вулкана. Всё вокруг, постепенно превращалось в какую-то неведомую реальность. Он вдруг начал различать впереди, что-то вроде горизонта, над которым, всё яснее поднималась заря. Этого не может быть! Бытие не должно превращаться в фарс. Это должно быть всё же, Ад! - Какая-то, его невероятная разновидность…
         Он начал различать, какие-то звуки. Эфир вокруг, становился всё светлее. Он вдруг увидел, что идёт по дороге, пролегающей, между двух бескрайних полей. Поля были, неестественно ровные. Здесь ничего не росло. В конце, идеально прямой дороги, начали просматриваться горы. В его душе появилось двоякое впечатление. Сначала ему казалось, что этот путь, упирающийся в подножье гор, был бесконечен. Но в какой-то момент, словно в перевёрнутом калейдоскопе, горы каким-то невероятным прыжком, оказывались рядом. Висталь знал, из своего опыта, что чудесами наполнен весь мир, надо лишь видеть их, не замасленным привычками, и не опошляющим всё вокруг, глазом. Но он, в тоже время знал, что волшебных превращений - не бывает. Всякое волшебство, - есть фокус не замечаемых причин, и неосмысленных последовательных сплетений. Разум так устроен, что большинство причин, ему свойственно не замечать. И, в том числе, поэтому, в большинстве случаев, возникает впечатление чудесного явления мира.
          Горы, к которым приближался Висталь, также, как всё в этом мире, были не естественны. Такой формы, он не встречал никогда, и нигде. Всякие горы на земле, имеют собственную жизнь. Эти же, как будто бы, не имели возраста. От них пахло беспредельностью. У подножья, он различил небольшой водопад, и рядом с ним, такие же странные постройки. Висталь, с облегчением вздохнул... Ведь, хотя постройки и были странными, у них не было ни крыш, ни окон, но всё же, читалась рукотворная форма. Здесь жили, либо какие-то люди, либо духи…
         Подойдя к одной из построек, он громко крикнул, так-как водопад, находившийся совсем рядом, заглушал его голос. Из-за постройки показался человек, в изодранной в лохмотья одежде, и свисающей до самой земли, бородой. Во взгляде его. зияла какая-то невероятная пропасть. Этот взгляд, напоминал жерло того вулкана, по которому Висталь пришёл сюда.
        Ты не похож на смертного, проговорил человек, невероятно хриплым голосом. И в то же время, в твоих жилах течёт кровь. Кто ты? Меня зовут Висталем. Ты прав, я не совсем смертный... Хотя мой век, так же ограничен. Он лишь, немного продолжительнее простого смертного века.    
        Продолжительность – не имеет никакого смысла... Смысл, лишь в смерти самой... Жизнь однодневки мотылька, не отличается от жизни тысячелетнего древа. Ведь миг существования, не имеет своей личной продолжительности и сущности, и не имеет ценности, как только лишь по отношении к смерти. Для кого-то мигом жизни, может быть день, месяц, или даже целая вечность!
        Ты, верно, не подозреваешь, куда попал. Здесь вечность равна мигу, а миг – вечности уравнен. Здесь нет смерти... И все мы, вечно здесь живём. И боги о нас, позабыли. Как и исчадья ада, уж давным-давно о нас не вспоминают. Мы наказаны жестоко, и получили то, к чему стремились. Мы - на изнанке мира! Отсюда изгнана всякая случайность, и вся действительность здесь, замерла... Льдом сковало всё, и жизнь под этим льдом, если можно назвать это пребывание, жизнью, своей фатальной размеренностью и предсказуемостью, убивает всякую надежду! Ведь надежда, на самом деле, вопреки расхожему мнению, не имеет смысла, без расчёта на произвол, его величества, Случая... Царь жизни, Случай, - изгнан из родных своих земель!
        Но ведь, всякая случайность, – есть иллюзия людская… И здесь, лишь меньше стало иллюзорной сути, всё ближе ваше бытие, к реальности мирской... И всякая надежда, также убивается случайностью, когда её гипертрофированное естество, захватывает всё и вся вокруг…!
        Так полагали и мы, пока не оказались, словно с внешней стороны мира. Чем ближе разум твой к реальности, тем ближе он, на самом деле, к антибытию, - он ближе к антижизни! Иллюзией наполнены моря, всякой настоящей жизни! Там, где иллюзии, почти уж нет, там нет почти и жизни... А всякая надежда, этот бессменный апологет жизни, вскормлена иллюзорностью, словно мёдом. И убивается здесь, лишь её слабость, некий суррогат истинной надежды, - её двойник, желающий всегда занять надежды истинной, царственное место. И погибает от того, чем кормится надежда настоящая.  Вот посмотри на водопад. Скажи, в твоём рассудке, его течение обычно?    
         Да...
         В моём же взоре, все его потоки, замерли давно… Я их движения не вижу. Всё суше жаркий плед восторга, и любви, эмоции – засохли… Как было прежде, мы уже почти не помним. Развесистое древо жизни, что рождено было случайностью, и вскормлено его текущими в недрах бытия, реками…, древо жизни, что плодами зарастало, словно яблоня, в долинах благостного Эдема, и яблоки те, наливались мёдом надежды…! Под древом этим, разум расцветал прекраснейшим самодостаточным животным! «Животным», - смесью тигра, и телёнка…. Питаясь мясом тех плодов, что свисали с древа, и из сосцов его, питаясь молоком, играя в игры каждый день одни, но будучи уверенным, что в разные играет… И даже полагая чаще, что вовсе не играет, а занято серьёзным делом.
         В тени его спало, и сны иные видело, чем те, что наяву, его вводили в заблуждение. И так, «животное» росло, мужая, становясь всё слаженней, - сложней. И становление его, и счастье, и печаль, - всё то, что жизнь имеет, всё из чего её телесность соткана, имело место, только благодаря случайности, и смерти...
         Где черпать сил, для гордости, романтики, и вдохновения?! Человек смертный, даже представить себе не может, какими изощрёнными пытками его способно мучить собственное тело, и душа, и меньше всего он полагает, какими истязаниями способен разум обладать, к себе же самому, как только в нём будут истреблены последние побеги надежды, которые не растут, без обязательной, и неизбежной смерти. - Надежды на уход, и обязательное возвращение! Надежды - на обновление!
        Как же наивен, - глуп человек! Он ад представляет в огненной гиене, в мучениях внешнего врага, в тех истязаниях, что в сравнении, с исчезнувшей надеждой, покажутся ласканиями колонка…
       Спросите у осуждённого по жизни, преступника в тюрьме, что, всего страшнее для него? И он, без промедления ответит: Когда надежда умерла! И всё же, даже он лукавит... Но только в том, что у него, у смертного, на самом деле, надежда всё ж, всегда с ним остаётся… Ведь его жизнь закончится когда-нибудь, и освободиться он, от бренности, той безнадёжной жизни. И вернётся в жизнь, пусть обречённым человеком, или свободной ланью на поля, покрытые клевером, и маком…
          Мы лишены последней той надежды, и наказания поэтому, страшнее - не бывает! Нам всем жизнь вечная дана, но в ней, надежда умерла на возвращение, и новый круг. О Великое возвращение…! В котором всё танцует и поёт, и детским смехом, - счастьем новым оживает! Ах, если б знали мы, что то, к чему стремиться каждый смертный, по сути, есть Великий ад! Вся цепь событий, нам обрыгла уж давно... Нет, и не будет нового, уж никогда, в нашей безнадёжной, и мучительной жизни! Реки, мы не увидим, течение которой, приносит всякий раз, для смертного, чего-то нового, неизвестного, и по большому счёту, волшебного, неповторимого, - великосветского! Секунда, радующая собственным течением, что может быть желаннее на свете! Секунда, что дана ростку, прорвавшемуся сквозь опавшую листву, и тянущему лепесточки к небу…
          И наши бренные века, что превратились в скалы монолитные, и превращают всё вокруг себя, в такой же монолит.
          Чья жизнь, и чьё счастье, тебе по душе? Спроси себя, и каждого... Той вечной жизни, что дана камню твёрдому, угрюмой скале, что стоит, нависая над переливающихся блеском солнечных лучей, бушующих волнах залива? Или, пусть скоротечной, но искромётной жизни мотылька, парящего над лугом многоцветным, где запахи цветов, и трели птиц, секундой счастья награждают!
         Стремление к вечной жизни, - есть стремление к существованию камнем, на берегу бушующего океана... Стремление к огрубению своих ветвей, - к забвению, наконец, и, на самом деле - к суперсмерти! К той смерти, более смертельно изощрённой, - той смерти, что над смертью смертного стоит, - смерти той вечности, что параллельна этой вечности вселенской, с уходом, и обязательным, и бесконечным возвращением…
        Лишь только разум, что не ведает иного, чем собственные мысли, и сомнения, - разум, не способный на проникновения глубокие, по-настоящему заоблачные, и запредельные, полагает, что тьма бывает, - только однозначной... Что темнее не бывает, чем в подвале без лучины. Тьма, также не однозначна, как и свет… И как, есть жизненнее жизнь, так и у смерти, есть смертельнее долины. У смерти, есть свой ад – то, вечной жизнью называют… Она, - смерть смертного уничтожает! И с этим актом, невероятного пошиба, всё превращает в фарс, жизнь изнутри всю разлагает... Ведь возвращение, обновление всякое, и ту надежду новизны, здесь неизбежно исключает…
         Что может быть отвратительнее, чем заживо гниющий организм? Но, что ужаснее на свете, могло бы быть, чем тот же заживо гниющий организм, без всякой мало-мальски сумрачной надежды, на так желанную, смерть свою?
         Процветание вечно существующих существ, – абсурд! Который убивает саму вечность! Ведь живая вечность, есть суть – возвращение… Но там, не может возвращаться ничего, где ничего и не уходит…  То, что не спит, - не может просыпаться… Чему не суждено на свете разрушатся, тому и созидание не дано…
          И бесконечность, - также терпит здесь фиаско... Ведь, что есть бесконечность, для существующих по жизни, в вечности существ? Не более чем метафора... Ведь существо бессмертное, и вечное по жизни, способно преодолеть, всякую бесконечность. И даже положить её, себе в карман... Какая же, в ней здесь, могла бы быть действительная ценность?
         Всё, в фарс здесь превращено, - всё, без исключения! Чем длиннее, продолжительнее становиться жизнь, тем ценность в ней теряет, сначала секунда, затем час, день, месяц, год, затем столетие, миллениум – ничто! И вот, пожалуй, и сама царица времени, – вечность, здесь превращается в ничто! Всё обесценено, надежды нет, и только пустота… Тебе должно быть, не меньше моего известно это... Ведь если жизнь дана тебе вечная, в ней потеряет ценность сама жизнь! Ибо, сложена она, из секунд, часов, дней, и годов, - отрезками, она должна быть полна, и тем ценна…
         Стремиться человек, свой век, как можно удлинить, и замечая, как теряет ценность в ней, всё, что так дорого, и ценно было! Стремиться всё же, жизнь свою продлить, ещё сильнее… Так происходит, цепная реакция разврата, и всякая инфляция, на ткани мироздания, словно мицелий, расширяет свою власть! Но для него, коллапс - не за горами… И потому - надежда есть на исцеление. И превращение в будущем «здесь», и «сейчас», пусть в мимолётное и еле уловимое, но всё же, в благостное бытие, и превращение секунды, снова в ценность…
         Человек не ценит смерть, как нечто дарованное ему богами. Он её боится более всего на свете, считая лишь изъяном мира. А должен бы любить, как нечто единственное, что даёт надежду на возвращение, надежду на обманчивость забвения. Ведь только в ней, он должен видеть, свою надежду на новую жизнь, на её вечное возвращающееся существование. Там, где нет смерти, - нет и жизни, и наоборот… Но в первую очередь именно так. Без смерти - не было б, того Великого, и вечного возвращения…
         Не жизнь, как полагают, но именно смерть - нам шепчет на ухо: Незачем беспокоиться, всё возвращается! И вы, и всё вокруг, чем дорожите так, всё будет снова... И всё начнётся непременно, с чистого листа…
         Не будь же смерти, и о возвращении, и вечности здесь, всякой жизни, пришлось бы тотчас же забыть. И забыть придётся, о том счастье, что обещает это возвращение, - счастья Великого незнания, что даётся детям. - Незнании, что провоцирует познание, в наливающихся силой, ребячьих душах… И что, на самом деле, есть самое великолепное, самое дорогое, что создано быть может, самыми добрыми богами! В ребячьих душах, что бегают беспечно, и так счастливо, по краю моря, либо по поляне на опушке леса, и радуются скоротечной, и такой блаженно обещающей минуте…!
         Да, незнакомец... Я полагаю, что и имени у тебя нет, или забыл его давно ты… К смерти, все люди на земле, всегда относились с уважением, и часто, даже без страха. Но с особым пиететом, относились к смерти, только Майя. Они её боготворили... Лишь они, всю ценность её чтили… То в книге «Попльвух» – священной книге Майя, где завуалировано, а где и явно, по большей части обозначено…
         Но всё же, и они не знали, да и знать, конечно не могли, мой юный друг, всю истинную подоплёку дела. Смерть – априори - знать нельзя! Но люди, по большому счёту, не подозревают, что не знают также, жизни... Что говорить, если люди, в большинстве своём, не знают даже настоящих, истинных своих желаний. Выдавая за желания, реакции свои, и все поверхностные, пошлые по большей части, стремления, порывы, и волнения души.
         Им очень трудно, проникнуть в собственные пещеры, где в глубине таиться настоящая их ценность. Душа, в своих сакральных недосягаемых для разума, пенатах, как о себе самой, и о великой ценности, как жизни, так и смерти, на самом деле, знает всё… Но всех её ценностей, сокрытых в глубине кармиевых пещер, набитых драгоценными камнями, не видеть, и не знать им. И большинство из них, о тех сокрытых сокровищах, даже не подозревает...
         Смотря в упор, на ценности действительные, они, их вместе с мусором из дома выметают, словно из той забытой некогда, пещеры Иограф. Их атрофированное обоняние, даже запаха того, уловить не в состоянии. Они ценят более всего, патоку поверхности, а любят то, что ненавидеть лютой ненавистью души их должны. И так боятся, и ненавидят то, что их сердца любить должны, и почитать за истинные блага... Ведь человек здесь, плохо переносит правду, и где подспудно, где и явно, по жизни признаёт, и тянется ко лжи, словно хвостом ласкающей по телу, колонка, и выгрызающей тихонько, пятку…
          Любить, и ненавидеть! Как хотел бы я почувствовать сейчас, хоть крошечную долю этого мгновения! Но мне мгновение всякое, теперь здесь, попросту заказано навеки… А вместе с ним, и всё ценнейшее на свете благо, - о нём забыть я должен, как о сне! Но видеться он мне, напротив, прекраснейшим из всех снов, какими грезили когда-то люди. Миг вернуть себе, и всё что он даёт! - Что может быть желаннее на свете этом?! Но для того, мне смерть должны вернуть, что вероломно так отняли у меня, и у моих несчастных соплеменников…
          И тот Великий водопад, что олицетворяет бесконечность бытия – течение времени, хотя, мы не видим уж того течения, давным-давно, но он напоминает нам, что всё и вся в движении находится вокруг, что мир – ещё не провалился в бездну безвременья, и собственного безнадёжного забвения! И словно метафора противоречия, он же вторит нам, о бесконечности всей нашей жизни…
         Когда, нет для тебя конца, когда предела нет, и нет итога, то и тебя, по сути самого, - на свете нет! Тому, кому закончить путь свой не дано, тот и пути не знает своего… Как в песне той; «Здесь смерти нет – а значит, жизни, также нет…». Жизнь есть последовательность, подразумевающая необходимость и начала, и конца. Меж коими, должно быть нечто, что так стремится, от одного забвения - к другому, и по пути, в порядок всё приводит, по мере сил. Без этих полюсов, без этих граней - жизни быть не может! Когда в ней нет начала, - нет ничего…, когда, определённого порядка в ней нет, она - есть хаос..., когда же, в ней нет конца, то и значение никакого не имеет, ни начало, ни упорядоченность в ней…
         Скажи, незнакомец, ведь это значит, что Бог должен, так же смертен быть? Иначе, был бы среди вас, конечно...
         Ты умудрён, не по годам... Бог, также, как и всё живое на земле, иметь обязан продолжительность свою, но лишь иную, лишь отличающуюся от тех мгновений, что смертному обычному даны. Его путь жизни, лишь по масштабу отличатся должен, но не по сути. Ведь он – не пустота, не безмятежность, и не забвение…  А значит должен здесь иметь, своё начало, и конец...
        Но это ведь абсурд?!
        Абсурд - в другом... Быть вечно, значит, и не быть совсем! И только в этом весь абсурд, отныне провозглашенного, унифицированного, - единого и вечного на свете, Бога! Лишь Греки знали толк в богах, и только им принадлежащий пантеон, имеет близкие к всей жизни, к её трансцендентальным и метафизическим проектам, и полям, дороги вымощенные, и скрытые тропинки… 
        Ум, заблудившийся в лесу, и бродящий, и ищущий опушки, - конца, или начала, того бескрайнего, и самого бренного из всех, лесов. Как мог бы круг существовать, не будь очерченным он кругом? Как мог бы выйти ты за круг, - коль нет его границ? И жизнь возможна, лишь в преодолении, отчерченного однажды, круга. В ином - той жизни нет! Не обозначенный чертою круг, быть может, - чем угодно, а по большому счёту, быть ничем…
         И так, мы существуем, испытывая нарастающую с каждым веком, боль. И более уже, мы ничего не ощущаем… Лишь боль, положенную на тоску, с прикрытой сверху скорбью…
         Могу ли, смею я, надежду всё же дать вам? Ведь вижу, в вашем положении, надежду дать не в силах здесь никто! Ведь, всё это исправить может только тот, кто сотворил подобное. Лишь в его силах, дать вам смерть, и тем порвать замкнутый круг…
         Он мог бы напоить вас, кровью вечного возврата, и тем вернуть вас, в лоно бытия мирского. Где всё и вся, ваш разум забывать обязан, и в тоже время, помнить всё. У вас, - должно быть утро! Вас утомил, ваш бесконечный вечер. Но для того, чтобы иметь вам своё «утро», должна обнять сначала, ночь вас...
         Как жаль, что утра вечного, не может быть на белом свете! Ведь именно его, стремятся все, продлить до бесконечности… Прекраснее его, конечно, нет на свете ничего! Но ведь и день, - не так уж плох, коль в нём отрада есть для страждущей души. И вечер жизни, был бы в своём роде, также чудесен, коли давал бы вам, великий смысл возвращения!
         Для вас, здесь смысла нет… Ведь в глубине души, вы все осознаёте, что только смерть, могла бы дать его. Но Вы, лукавите невинно... Ведь горсть надежды здесь, для вас, ведь всё-таки же есть. Вселенная, ведь она – не вечна… Ей, пусть через квадриллионы лет, смерть уготована, необходимым проведением. А вместе с ней, и вам придётся всё ж уйти. Осталось ждать, не так уж долго. И в том, последняя надежда ваша. - Надежда, что когда-нибудь, судьба сама, изувеченную, и надломленную вечностью чужой, - поправит…
        Прощай незнакомец. Я буду помнить всё, что видел здесь, и слышал. Но для осмысления того, мне понадобится время. И Висталь отправился в обратный путь.
        Давненько я не испытывал сострадания, но вот такого, - не познал, пожалуй, никогда! И вот к такому бытию, род человеческий стремиться?! Что знает человек о счастье? Он жаждет вечности, он хочет вечно падать в пропасть, дна не достигнув никогда, и только в бездну ту глядя...
        Как тёмен разум человека, до сих пор! Когда же, наконец, достигнет он константы собственного просветления? Когда он отвернётся от суеты бездарной, и к своим великим исключениям, по-настоящему обратит свой взор, - к отшельникам, не тем фальшивым мудрствующим бесам, но к истинным по жизни мудрецам…?! Когда поймёт, что жизнь не может быть растянута на вечность. Её отрезок – миг, и только в том, её величие, красота, и счастье… Что всякая дорога, должна заканчиваться чем-то, - необходимым апофеозом - пропасти зияющею бездной! А всякая, на луке бренном тетива, когда-нибудь должна необходимо лопнуть, иль разразиться выстрелом стрелы, пронзающей всю плоть мироустройства, тем самым убивая бытие, и жизнь саму…!
        Ты хочешь остановить, запечатлеть всё, что пришло однажды, в твой разум. Ибо ты чувствуешь, как это пропадает, как исчезает нечто ценное, нечто еле уловимое. Может быть, это ускользает сама твоя жизнь? Но ты не знаешь этого, ты не способен это почувствовать. И ты стремишься к подсознательному, как к чему-то, наиболее долговечному. Хотя, в моменты просветления осознаёшь, что, пожалуй, скоротечнее того, не может быть на свете ничего. Так твоё тело, всегда стремится только к одному, - продлить своё существование…, так твоя душа стремится к вечности своего бытия, за пределами этого мироздания…, так твой разум больше всего хочет только одного, - быть, как можно дольше на этой земле, в этом мире…
         Но, что может быть скоротечнее жизни, и что может быть долговечнее самой вечности, которая предполагает своей сутью, ничто, как сакральную основу антибытия, как само это антибытие. Ничто, - не может сохранять нечто. И в этом, самая главная антиномия, самый основательный паралогизм, самый необходимый архиплеоназм мира!
         Что получает человек, в конце своего пути? - Лишь разочарование… Нет, не то разочарование не достижения целей, но разочарование отсутствия этих целей. Что несёт в себе, в своей самой сакральной глубине, жизнь и мир? Только нескончаемую бренность, в которой не найти ничего, по-настоящему главного, ничего по-настоящему достойного этой жизни, - ничего, что могло бы служить идеальной метафорой для бытия, для его оправдания.
         «Я долгое время, был лишь только болен…» Так сказал перед смертью, Сократ. Но кто мог бы сказать что-то иное, к своему закату, что-то противоположное, - что-то, что давало бы надежду, не иллюзорную надежду, но действительную, - настоящую, и незыблемую? Где, в каких уголках мироздания, или за его пределами, наш Великий дух, мог бы найти эту богиню? Ответ - прост, и даже банален: Нигде, кроме как в своей Великой фантазии, в её глубинах, на сверх тонких палантинах собственного сознания, где, словно в астральных сферах мира, кружится и танцует фантазия, эта Великая Терпсихора, - богиня танца, и игры…
   
Мир идеальных перспектив
 
Что стало бы с человечеством, пойди оно, по иной дороге собственного разумного совершенствования? Случись так, что на распутье, (а такое обязательно должно было иметь своё место) его разумность в своих доминантах, пошла бы по пути идеальных форм созерцания, и соответствующим им, осмысления и понимания жизни, и себя самого в этой жизни. Переставьте себе, что человеческий разум выбрал бы однажды для себя, иной путь, не рационально-аналитический при котором технократические разумные формы, своими доминантами выстраивали бы мир нынешней цивилизационной объективности, но путь преимущественно идеального созерцания, и осмысления.
           В его глубинах, непременно развился бы иной вектор осмысленности, который, неминуемо увёл бы его, в совершено иные поля, и человек жил бы, в совершенно ином мире. (Если представить себе на минуту, такую, на самом деле, абсурдную дилемму, что в мире может существовать нечто противоположное общей необходимости, и что в действительности, для человечества мог существовать некий выбор).
           Ты, словно переступаешь порог пространственно-временной реальности, и ступаешь за грань собственного бытия. Тебе кажется, что ты шагнул за «горизонт событий». Здесь нет истории, здесь нет созданного, здесь нет ничего, что имело бы тело уже существующего. Теперь, ты сам создаёшь реальность. 
        Так Висталь, однажды оказался, в ещё более невероятном мире, где человечество, жило совсем другими стремлениями, осмысливало всё вокруг себя, совершенно в иных критериях, и оценивало иными категориями, и находило своё счастье, в абсолютно противоположных сферах собственного понимания, чем это было принято, в мире рационально-разумной действительности настоящего человека.
         Вся та разумность, которая была свойственна человеку в настоящем мире, здесь, была сведена к простому заблуждению, или сказать точнее, к анахронизму, который должен быть изжит, и на его месте, должно воцариться идеальная форма познания, для которой, не существует ничего намеренно упорядоченного, ничего насильственно законного, как и ничего лицемерно полезного, и надуманно обязательного. То есть, всего того, что придаёт важность и серьёзность, той форме познания, присущей рационально-аналитическому алгоритму осознанности, настоящей цивилизации.
         Мир обратного взгляда, мир обратных оценок, обратных векторов созерцания, для которого, всё присущее рационально-аналитическому, становится таким же, не особо важным, каким выступает в современном действительном обществе, всё идеальное. - Перевёрнутый мир осмысленности…
          С какой серьёзностью, и верой в непоколебимость обязательных контрибуций цивилизации социума, по отношению к идеальным формам осмысленности, то есть всему тому, что с точки зрения этой разумности, не обеспечивает будущность, что с их точки зрения, является паразитом, ибо не строит ничего существенного, и живёт только в своё удовольствие, с какой, почти шовинистической убеждённостью, люди нашего социума, не признают эти идеальные формы осознанности, и не оценивают, по их действительному достоинству, не считая идеальную форму, за нечто действительно стоящее, - за то, что на самом деле, несёт в себя настоящую, сверхтонкую  жизненность. Что несёт в себе, не суету, не рабское потное добывание, так называемых благ, не старание, ради собственных иллюзий, и заблуждений, но жизнь, наделённую, по-настоящему проникновенным созерцанием, и осмыслением.
          Ибо, с точки зрения идеального созерцания и познания, в отличие от рационально-аналитического осмысления, всякое благо существует не вне, но внутри субъекта созерцания, и потому, культивироваться должны, не внешние поля созерцания, но внутренние. Ибо, только убеждённость, и вера в благо, а не само по себе благо, несёт тот алгоритм, в котором существует это благо.
          Висталь шёл по окраине города призраков, и этот город, при всей его не ухоженности, и беспорядочности, казался ему, невероятно чистым, и завораживающим! Он, словно обладал какой-то тайной. Эта тайна скрывалась в необычайной совокупности, в некоей гармоничной сочетаемости этих улиц, и проспектов, с помыслами и стремлениями его обитателей.
          Висталь чувствовал нечто необычное в своём сердце. Такой гармонии, он не встречал давно. Это было похоже на чувство ностальгии, ощущение себя ребёнком, и чувство какого-то запредельного счастья, какой-то необыкновенной веры в действительность, в её надёжность, в её будущность. Ведь только ребёнок, на самом деле, способен испытывать настоящее счастье этой жизни, ибо, только ему дано быть опоясанным этим чувством надёжности, и обещания счастливого будущего. Его архаический ум ещё мало знаком с тем, навязанным человеком, самому себе, вектором совершенствования. Вектором рационально-разумной формы осмысленности, и поведения, рационально-аналитической формой обязательных построений, присущих нашему цивилизационному устройству, и ведущих его, в свои поля, где рабство является обязательным, и неотъемлемым атрибутом процветания такого миропорядка.
           Ребёнок живёт в своём идеальном сознании, и проникающие из вне, флюиды закрепившегося порядка мироустройства, словно интервенции чуждого мира, поначалу, раздражают и угнетают его, приводя к отвращению. Он сопротивляется всякому внешнему выложенному порядку, всяким закреплённым обязательствам, и направленностям. Но вместе с тем, эти проникновения закаляют его сердце, готовя к взрослой жизни, к алгоритмам выложенных, и закреплённых порядков архаического социума. И он обречён принять установившийся порядок, и законы его цивилизации, либо погибнуть. Такова наша жизнь, таковы наши условия.
           Нельзя сказать, что, в этом небывалом, вновь открывшемся Висталю мире, полностью и окончательно победила идеальная форма осмысленности, подавив повсеместно, всё рационально-аналитическое. Здесь, в сравнении с миром нашей действительности, лишь были смещены доминанты, лишь были сменяны приоритеты, и полюса этой цивилизации, поменяли векторы своих линий, и стремлений. Здесь важность идеальных форм осмысления, лишь вышла на первый план, оставив всё рационально-разумное на перифериях.
           То есть, произошло нечто вроде зеркального перевоплощения нашего мира реальной действительности, в котором идеальные формы познания бесспорно, также существуют, но подавлены формой рационально-аналитического политеса. Такое перевоплощение привело к тому, что люди стали жить более счастливой жизнью.
            Ибо, в нашей действительности, их жизнь, постоянно отравляла обязанность следования, чуждым их сердцу, правилам и законам. И внутренняя ответственность за то, что в глубинах их сердец, ощущалось ими, как нечто надуманное, нечто навязанное и предвзятое, и не имеющее, на самом деле, никакой цены. Здесь даже жажда власти стала чем-то иным. И то, присущее только идеальным формам разумности обладание, став естественным, и не требующим борьбы, вызывало бы в сердцах людей нашего племени, впечатление чего-то нереального, чужеродного, и даже вредного. Ведь в глубинах нашего разума, существует латентно укрытое убеждение, что то, что не требует борьбы, то, не является чем-то существенным, и чем-то по-настоящему ценным.
            Уголки, отдельные оазисы, этого «идеального мира», существуют и в нашей нынешней реальной действительности. Здесь, в этих «оазисах», находящихся в отдалении, от урбанистических нагромождений промышленно-политической цивилизации, люди погружены в своё созерцание, и для них, всё бытовое, всё принадлежащее рационально-разумной парадигме совершенствования, является плоским, слишком простым, не находящим своего интереса, не заслуживающим усилий, и тем более, траты на всё это, собственной жизни.
            Но это, - лишь «оазисы». Ни о каком паритете здесь, не может идти речи. В нашей реальной действительности, царит и властвует та сила, которая зиждется на принятой большинством, рационально-аналитической разумности, опирающейся на грубую силу этого большинства, и на неопровержимую мощь научно-технического прогресса, в котором, под прикрытием облегчения жизни, для всех и каждого, на самом деле, всё направленно к совершенствованию оружия, к подавлению инакомыслящих, к победе грубого рационально-разумного политеса, над тонкими монадами идеального сознания, в которых, только и витает настоящий дух свободы, а значит, и настоящий дух счастья.
          И этот, повсеместно доминирующий гештальтизм, приводит всё человечество к стадности, к резервациям, с их правилами и законами. Он облачает их, в усмирительные рубахи, следуя своему глобальному интересу, - интересу процветания рациональной разумности научно-технического совершенства. Интересу, не отдельного человека, но более крупной, и могущественной единицы – большинства! А у этого большинства, своя разумность, отличающаяся в корне, от разумности отдельной личности. Тем более, если эта личность, сохранила в себе индивидуальную самобытность, если она сохранила в себе самоидентичность, и независимое мировоззрения.
          Так вот, этот мир, в котором волей случая очутился Висталь, представлял сбой, иную, не похожую цивилизацию. Где каждый, отдельный индивидуум, олицетворял собой нечто самостоятельное, нечто несущее всю палитру красок, и оттенков духовного наследия. Цивилизацию, где внутреннее равновесие личности, было, по преимуществу оценено, и закреплено внешними законами социума. Это был - Мир идеального цветения!
           Да, в каком-то смысле, это общество напоминало Эдем. Но это не был Рай в том смысле, что всё здесь, оставалось человеческим, со всеми его пороками, и недостатками, со всеми его недомыслиями, и заблуждениями. Но люди этого общества, чувствовали всё, гораздо шире и глубже. Они развили свои идеальные возможности до такого состояния, что даже будущее, будучи в рационально-аналитическом аспекте созерцания и осмысления «туманным», раскрывало здесь для них, свои пенаты. Пусть, всего лишь, до горизонта… Но люди знали, они чувствовали это будущее, также явно, как саму явь.
            Ореол их осмысления, раздвинул свои горизонты настолько, что им порой казалось, будто они властны, над самим временем! Для них не оставалось тёмных уголков, и необъяснимых событий. Для них, тайна, стала тем, чем должна была быть, с самого своего рождения. Она стряхнула с себя, всю надуманность, и предвзятость, она сбросила с себя, все атрибуты конъюнктурности, и стоя нагой пред взором человека, открыла ему, всю свою настоящую действительность!
            И каждый человек этого мира понял, что тайну необходимо охранять, что её надо беречь, от наглого лапания, и проникновения, жаждущих насыщения её плотью, псов. От их лизания, её солёного тела... Люди осознали, что её надо прятать в пещерах, от смывающих краски, кислотных дождей объяснения, и укрывать одеялами недосказанности... Что из неё, ни в коем случае нельзя делать идола, и выставлять, словно ту статую, что стоит на пике горы Корковадо в лесу Тижука.
            И самое важное, и удивительное для Висталя, было то, что здесь не было ни судей, ни тюрем. Ибо, люди этого мира знали, что нельзя никого исправить, что нет никакой вины, и что никто, на самом деле, не знает, как должен жить человек, как он должен поступать, и потому, никто не вправе навязывать своего мнения, даже при явном ущербе, причинённом соплеменнику, или обществу. Ибо, каждый понимал, что природа неумолима, и что попытки её исправить - глупы, и всегда и во всём, обречены... Каждый несёт свой крест, и никому на свете, не дано порицать, или хвалить другого, как бы ни хотелось этого, и какая бы справедливость, не заставляла тащить на голгофу обвиняемого, а всякого выдающегося, усаживать на трон.
          У природы своё чувство справедливости. И оно, явно отличается от той, которой грезят разумные, рационально-аналитические существа. И всякое преступление, исчезло из обихода этого социума, так-как, никто уже, не говорил о преступлении, и каждый говорил, лишь о необходимости. Ведь всякий здесь, чувствовал, что его внутренний произвол, свобода его воли, на самом деле, только кажущаяся субстанция, и что именно от этой иллюзии, идут все заблуждения.
          Вслед за исчезновением преступления, как-то, само собой, ушло и зло. Ибо, и его стали называть другим именем. Его нарекли препятствием. И каждый, стал стремиться его преодолеть, но не истребить. И не получая должного противостояния, зло, постепенно превратилось в труху, и развалилось, само собой. Но, что примечательно, после того, как последние ростки зла исчезли, тут же, само благоденствие, стало всё более угнетать человеческую душу. И человек, решил переименовать и его, назвав покоем.
          Так мир, став иным, и потеряв всё то, что было его телом и духом, переродившись, возвестил о конце старого света, и воцарении нового. Света, для которого нет никаких ограничений, и которому, казалось, не будет конца.
          Но, при всём при этом, этот мир - был также обречён… Ибо, не был защищён от враждебного, для всякой цивилизации, хаоса космоса. Эти «аборигены идеального мира», при всех их достоинствах, не были готовы, даже к стихийным ветрам собственной планеты, и не имели защиты от катаклизмов этой планеты. Их, «рационально-аналитическая ганглия сознания» была подавлена, и у них не было никакой возможности защищать себя, с помощью продуктов научно-технического прогресса. И также, как цивилизация с гипертрофированной доминантой научно-технического совершенствования, обречена на гибель, от вышедшего из-под контроля, такого совершенствования, так и цивилизация с обратным знаком, цивилизация полюса идеального знания, обречена на гибель, в результате незащищённости от более грубых, враждебных форм проявления природы, от её вседовлеющего хаоса, стремящегося растворить в себе, всякий порядок...
           Сколько, на самом деле, существовало цивилизаций на нашей бренной земле, пока не появилась, и не развилась наша, теперешняя? Какими доминантами разумности и оценки, и какими формами созерцания обладали эти цивилизации? На нашей планете, и сейчас существует множество цивилизаций, о которых мы не имеем представления. Что говорить о прошлом.
           Находясь, в этом необыкновенном мире, Висталь вдруг осознал, что только на этой почве, возможно возникновение и становление того мира, о котором грезят в глубинах души, все человеческие сердца, и на который уповают нимфы духа, и ангелы сверхтонкого совершенства! Только на почве «мира идеальных перспектив», возможно воплощение самого совершенного мироустройства, о котором мечтают, и грезят поэты всех времён и народов…
 
Мир грёз

Мир грёз, представившийся Висталю, удивительным образом напоминал реальный мир. Леса, поля, реки, озёра, моря, горы, долины, и города, - всё, как в реальном мире… Всё здесь, было таким же суетливым, и в тоже время, архаически инертным. И лишь одно обстоятельство отличало этот мир, от мира привычной реальной действительности, - в нём было, в несколько раз больше любви.
           И это обстоятельство, поразило Висталя! Он подумал: Почему? В чём причина такого положения вещей? Почему в мире грёз, так много любви, и почему, её так мало в реальности? Может быть, есть что-то необходимое, и непреодолимое, во всём этом? Что-то, что не позволяет «Лотосу любви», расцветать на полях обычной реальности, своим полноцветом? Или в мире грёз, более благоприятная почва, и среда, для цветения этого Великого цветка?
           И задумавшись глубже, Висталь вдруг понял. Ведь всё это, есть главная причина, стремления человека прочь от реальности, в мир грёз, - в мир фантазии, где свобода находит свою критическую точку, свою гиперт’онию! Только здесь, в мире грёз, человек теперь, находит своё отдохновение… Только здесь, его душа свободно несётся, на лучах собственных впечатлений, меж цветов созерцаний, со шмелями свободных мыслей…
           Любовь, - настоящая любовь, требует самого чистого воздуха свободы! Ядом обыденной закомплексованности, напитываются эти цветы, в мире привычной реальности. Пепел забот тяжкого бремени, покрывает их лепестки. Бренное тело трёхголового страха, придавливает к земле, все те стремления, которые должны приводить, к пруду безмятежности и счастья... К тому пруду, где, в чистейшей воде, расцветает подобно лотосу, этот волшебный цветок...
           Были времена, когда у страха, была лишь одна голова, - страх смерти. И даже она, была слишком маленькой, чтобы узурпировать всю власть на земле, и подчинить себе все стремления, и мотивы людских душ. Ведь, что есть страх смерти, перед страхом мучительной жизни? Полагали, и даже знали древние... Их жизнь была более жестокой, более беспощадной, ко всякого рода слабостям, и потому, эти слабости не забивали, словно сорняки, поля духа. И пусть, «Великий Лотос любви», расцветал всегда, рядом с «чертополохом ненависти», но как раз в силу этого, он являл собой, достойный полноцвет. Ведь, чем сильнее, и жизнеустойчивее был тот «чертополох», тем сильнее и прекраснее, становился сам «Лотос любви». И не обязан ли, своим расцветом этот «Лотос», именно тому «чертополоху», с его всё будящим, и напитывающим воздух энергией, ядом?
            На нынешнем поле социума, всё и вся, превращается в слабое, увядающее, еле теплящееся растение. Здесь теперь, редко встретишь по-настоящему сильные «цветы противоречия». Мало того, они покрываются плесенью порока, зависти, и глупости, и увядают ещё быстрее, под гнётом бренной зависимости, сложенной, и укрепившейся патологией реальной жизни.
            Всё и вся регрессирует, в атмосфере этой довлеющей бренности, аморфного, вырождающегося бытия. Здесь, доминирующим большинством, с его гниющим политесом, переворачиваются ценности, и всякое противоречие этому политесу, вводится в ранг порока, который необходимо оскопить. Люди нарекли сорняками, и стараются выпалывать даже такие Великие в прошлом, «цветы», как тщеславие, гордость, и эгоизм, и наградили благородными качествами, навесили ярлыки совершенства, на «цветы сострадания, и мягкой уступчивости». На полях реальности, стало слишком много «сорняков», и мало по-настоящему «благородных цветов», которые, ко всему прочему, ещё и были поменяны местами.
             Здесь, стало слишком много «благородных особ», и «низменной черни», на которых сменили платья, одев в одежды вельмож - бродяг, и накинув оборванные тряпки, на самые благородные личины жизни. И поэтому, здесь, самые «благородные цветы», редко достигают собственного совершенства. Ведь «настоящие сорняки», как известно, отличаются редкой живучестью.
             В чём же здесь секрет, в чём природная целесообразность? Почему в реальном мире сегодняшнего дня, человек превратил всё лучшее, и жизнеутверждающее – по большей части, в нечто больное, слабое, и не приспособленное к жизни? Почему инстинкты самой природы, не противостоят этой стагнации?
             Всё дело в том, что природа – беспристрастна, по своей сути... Она, по большому счёту, не знает, и не хочет знать ни лучшего, ни худшего, ни сильного, ни слабого. Ведь, с точки зрения природы, как лучшее и худшее, так и слабое, и сильное, не имеют своего собственного определения, и определяются, лишь по отношению друг к другу, и всегда, лишь только оценивающим наблюдателем, то есть, глубоко антропоморфно. Наблюдателем, который всегда, я подчёркиваю, всегда, - заинтересован, а значит, никогда не объективен.
             Наше отношение к лучшему, и худшему, наше, впитавшееся в кровь, и укоренившееся в каждой клетке организма, воззрение, относительно лучшего, и худшего, низменного, и благородного, возвышенного, и падшего, есть архаическое, всецело, лишь заинтересованное в собственном благе, доминирующей касты воззрения. И всякая оценка здесь, есть прерогатива, лишь нашего социума, с его морально-этическими постулатами, и, к самой природе, не имеет, почти никакого отношения.
             «Сорняк» – во всяком смысле, как природном, так и метафорическом, сорняком является, лишь с точки зрения доминанты интереса нашего сложившегося, и сросшегося криво, сознания. Вообще же, каждому, достаточно холодному рассудку, должно быть ясно, что «сорняков», как таковых, в природе - не существует… Но в силу разумности толпы, все ныне, убеждены, что они существуют в нашем разуме, в нраве, и в нашем поведении.
              Когда твоё сердце, и твой разум, становятся наиболее холодными, по отношению к природе, и миру, когда они способны чувствовать, и мыслить, почти в унисон друг другу, тогда происходит озарение! - Взрыв осознанности, опоясывающий кругами взрывной волны, весь мир! И сметающий всё трухлявое, всё декоративное, и лживое! И в эти сакральные минуты, происходит чудесное перевоплощение мыслей, - некий, «термоядерный синтез сознания» … Мысли, начинают сливаться в такие невероятные метаморфозы, что дух захватывает! И душа, расправив свои крылья, взлетает над бренным миром! Вдохновением, называет человек, этот Великий взлёт! И чем реже такое происходит, тем выше глубина вдохновения, и тем глубже его вершины…
          Любовь, царствующая повсеместно в мире грёз, превращает свой мир, в благоухающие сады. Но дело в том, что мир грёз, как бы он ни казался нам, самостоятельным, самодостаточным, божественным, и возвышенным, на самом деле, вырастает из мира реальности, как вырастает лотос из болота, что, без этого болота, существовать - просто не может. И зарождающееся, при этом, противоречие, расстраивает всякий инструмент духовного оркестра, диссонируя, и нарушая общую гармонию чувств, но при этом, мобилизуя все силы, от напряжения которых, рвутся все сотканные, и висящие на ветвях, «коконы» …
           Вдруг, в момент наибольшего своего сосредоточения, перед взором Висталя, разверзлась бездна! Мир открыл своё сакральное чрево… И Висталь заглянул на мгновение, в его глубинную суть. Ужаснувшись, он отпрянул, словно от бездонного колодца преисподней! Там, не было ничего, как только лишь пустота, - безмятежная, безжизненная пропасть... Она, казалась совершенно невозможным явлением, - «миром абсолютного ноля»!
            Внутри действительного мира, в самой его сердцевине, дремал «антимир», - нечто противоположное этому иллюзорному, в своём Абсолюте, миру. - Самый злейший, и последний враг мира действительности, и самой жизненности! И этот враг, был ни где-то снаружи, но гнездился в самой сути, - внутри этого мира, в самой его сакральной, субстанциональной сердцевине….
             Как, такое может быть?! Промелькнуло в голове у Висталя… Как мир, своей сутью, может иметь своего заклятого последнего врага? И тут он, как когда-то, услышал голос, звучащий сквозь раскаты грома: «Выверни наизнанку любую вещь в этом мире, и всякая такая вещь, обнаружит в себе, тоже самое...» Во всякой вещи этого мира, на её сокровеннейшей глубине, ты найдёшь туже пропасть, - пропасть без дна! Нет, не бесконечность, или вечность, это было бы ещё полбеды, но полное отсутствие... - Великое отсутствие, которое проглатывает, даже «акул времени, и пространства», - этих архаических чудовищ древнего мира, на необъятных просторах океана вечности, и бесконечности...
             Поверхность – наш обетованный лес… В нём мы живём, - в нём существуем. Глубина же, - чужеродная среда. И когда мы стремимся туда, то не осознаём, что стремимся к собственной гибели. И когда удаётся немного приблизиться к этой бездне, вдруг замечаем, что наше «Я», весь наш организм, неминуемо сжимается, и всё время стремится выскочить на поверхность, словно дельфин, опустившийся слишком глубоко в океан, где его мышцы, и его разум, начинает сводить, от давления и холода…
             Наш общий глобальный мир, условно говоря, находится между полюсами пустоты, и сверх действительности. И в нашем линейном воображении парадигмы верха, и низа, распадается на три уровня бытия. Мир реальности..., Мир действительности..., и Мир грёз... В общей концепции, градации воспринимаемого мироздания, от грубого - к тонкому, в прогрессивном движении умозрения нашего рассудка. И точно также, в обратном направлении разумения, - в регрессивном. Повторяю, только в нашем построении, и оценке мироздания. Ибо, для мира самого по себе, не существует, ни прогресса, ни регресса, в их академическом осмыслении.
             Итак, самый холодный, и безжизненный мир – мир реальности... Его основа – пустота. Он плавно втекает во второй мир, – мир действительности... Этот мир, в меру холоден, и в меру жарок. Сбалансированный мир действительности, благостная среда, для всякой жизни, как жизни камня, так и молнии. Мир, где существует вся природа, и живут люди, продуцирующие своим разумом, третий мир. Это мир грёз... Он вытекает из мира действительности.
             Здесь существует, всё самое тонкое, и высокое, всё самое заоблачное, и эфемерное… Самый тёплый мир, где царствует по праву, всё идеальное. Здесь, почти нет холода пустоты, и здесь поселяются самые «теплолюбивые животные, и птицы», самые жизненные, и уязвимые, самые мимолётные, и недолговечные существа на земле, - мечты, и грёзы… И любовь, выходя своими корнями, из мира действительности, своей кроной, стремится именно сюда, где поют райские птицы, и где, лёгким дуновением, проходит всякая гроза…
             И как, до этих миров, - лежит пустота, так за ними, - так же пустота. Условно говоря, Первая - пустота холода, вторая - пустота жары. Здесь нет, и быть не может жизни, а значит и мысли. Два крайних полюса - пустота холода, и пустота жары, в своём слиянии, своём синтезе, порождают мир действительности, со своими перифериями, реальности, и грёз. Этот мир действительности, мир – в равной мере, «пустоты холода», и «пустоты жары», по законам синтеза, включает в себя, всё от своих «родителей». Как «реальность холода», так и «иллюзию тепла», трансформирующиеся в нашем тонком разуме, в понятия, и олицетворяющие зло, и добро.
            Человек - интересующийся, всегда стремится расширять свой мир действительности, в обе стороны. Для Висталя же, существовало столько дорог, и столько направлений, что он мог следовать по мирам, о которых обычный человек, даже не подозревал. Но при всех его возможностях, и не привязанности к линейному бытию человека, он не мог выйти за рамки пространственно-временного континуума. И потому, познание им, этих миров, не означало проникновение в, по-настоящему «запредельное».
            Но Висталь чувствовал, что все его стремления, так, или иначе, направлены именно в это «запредельное». И это положение вещей, невозможность достижения, своей сакральной мечты проникновения в это «действительно запредельное», не позволяла ему, ощутить настоящее удовлетворение собственной надежды. Он стремился не к тому счастью, к которому стремилось большинство людей, и которое, можно отнести к счастью неведения, счастью вершин иллюзорности, где самообман играл главенствующую роль, и определял удовлетворение неги, плавающего в тёплых водах поверхности, мироздания, самоотрешённого и самодостаточного созерцания, - но к счастью иного рода, к счастью глубинного знания.
             Знания, что, для простого обывателя, представляется, как минимум ненужным, и даже глупым, и, как максимум, - опасной огненной гиеной. Ибо тот, кто стремится ко всему новому, и небывалому, ко всему запредельному, на самом деле, стремится не к обывательскому счастью, но к победам знания, - к счастью иного рода, которое для большинства обывателей, выступает, как несчастье.
             Он стремится к удовлетворению сверх возможностей разума, его зачатых, и развывшихся, становящихся, и в своём становлении, ноющих и требующих своей острой пищи, «ганглий». И то привычное счастье человека, и счастье сверх знания – необходимые, и непреодолимые антиподы. И когда личность стремится к обманам мира, в пенаты самой гипертрофированной иллюзии, это обоснованно его стремлением, к повседневному счастью, что для большинства обывателей, вполне понятно. Но, что заставляет стремиться в холодный мир реальности? Где царит холод, ниже «абсолютного ноля», где не живёт ничего, и всё должно, лишь угнетать такого познающего…
             Причина всему – мутация сознания... Зародившаяся, и резвившаяся в разуме такого героя, особая «ганглия сознания». Которая, своими мотивами, способна глушить всё, как страх непредсказуемости, и опасности, страх неминуемого страдания, так и отодвигать на периферии, прекрасную музыку, внушающую шепотом, размеренного обывательского счастья.
             Когда эта «ганглия», достигает своего определённого развития, она начинает искать, как истоки мира, так и собственные истоки, не взирая ни на какие страдания, и опасности. Она требует своего особенного удовлетворения, своего запредельного наслаждения, - не понятного иным «ганглиям сознания». Удовлетворения, в котором боль, смешивается с негой победы, словно кровь с молоком, словно лёд - с пламенем…! И эта «ганглия», со временем, словно плотно подсевший наркоман, ищет всё более сильные раздражители, и дозы. Её угнетает, всякая размеренность бытия, в которой находят счастье обыватели. Чем развитее её «сакраментальное тело», тем больше она требует для себя, возможностей для преодоления. И вот, её не возбуждает более ничего, кроме Истины! Её «упругое тело», более не хочет жевать сладкую жвачку поверхностного быта. Её жесткий хлыст, более не желает рассекать мягкую кожу, он жаждет рубить стальные балки…
             Но, и во всём этом, можно найти свою ущербность. Сильный, искушенный дух, необходимо стремится на север. Он страдает неудовлетворённостью, в тёплом умеренном климате. Но уходя далеко, в эти холодные пустыни, он забирает с собой, все свои слабости, которые неминуемо страдают, в морозном воздухе Антарктики. Так возникает внутреннее противостояние, - бунт, в котором, по общему закону природы, как правило, на самом деле побеждает, не самый сильный, но большинство. И такая личность, под напором собственных архаических «ганглий» сознания, часто ломается, и превращается в инвалида, либо вовсе замерзает, на этих бескрайних заснеженных полях…
             Находясь на одном из путей, Висталь не думал о возможных иных путях, они для него просто - не существовали. Так, для всякого человека, существует в действительности, только его путь, все остальные лишь мерещатся. И следуя своим, единственно возможным путём, человек не подозревает, насколько его путь – фатален в своей сути, а его судьба - неумолима. Висталю, много раз приходилось слышать, как одни жалуются на свою судьбу, другие - благодарят её. Но никто, никогда не сказал: «Моя судьба, есть моя суть, - моя плоть и кровь»! Ведь, по большому счёту, хоть это и скрыто от нашего рассудка, но твоя суть, и твоя судьба – нераздельны, они есть, нечто единое... Они – суть вылитый, нераздельный органоид. Разделять судьбу, и человеческую суть, всё равно, что разделять молнию, и её траекторию, или отделять вещь, от её формы.
             Висталь очень хорошо знал человеческие заблуждения, из них была соткана вся плагина человеческого существования. Нет, не разоблачать заблуждения, было настоящей целью Висталя, не учить, как надо жить, ибо этого не может знать даже Бог, но достигнуть самому, того Великого понимания мира, во всех возможных проявлениях, а значит, понимание и осознание себя самого.
             И это - единственно достойная жизни, цель. Все остальные цели, должны быть лишь прикладными, лишь содействовать этой - главной цели. Мир, создавший человеческий разум, сам не знал, что впоследствии, с помощью этого разума, будет стремиться только к одному, - осознать, и понять самого себя.
             Наш разум, есть воплощённая метафора: «Мир – стремящийся познать самого себя» ... Мир – создаёт разум, – разум создаёт, и постигает мир... Парадокс – таинственная суть мироздания! И ещё таинственнее, парадокс нашего существа. И в этом клубке взаимодействия, вся суть мира, и всех разумных тварей, населяющих его.

Сон Висталя

В первый раз, за всю его жизнь, Висталю снился сон. Он стоял посреди пустыни, вокруг завывала песчаная буря, дюны двигались как живые, и в ушах Висталя скрежетало и звенело металлическим лязгом. В его руке был окровавленный меч, а на песке лежал труп человека. Он, как будто бы знал этого человека. То есть, его лицо было знакомо, но он не знал кто это, он не мог никак вспомнить этих черт.
             Сквозь лязг и скрежет, он услышал громогласный голос, вещающий, словно из небес. Ты расколол свою душу! Ты потерял свои белые крылья, когда сотворил это! В тебе теперь две плоскости, консоли две, и два мерила! Ты зачерпнул в себя, из «колодца зла», и теперь нет дороги назад! Но за то, теперь, ты - полноценный человек. И хотя, тебе покоя вовсе не найти, ибо теперь ты, – поле битвы до скончания веков, но всё же, больше радовать должно тебя такое положение, чем огорчать. Ведь ты – полноценен! В тебе теперь, по обе стороны от мира… И жить придётся также, жизнью человека. А это, хоть и нелегко, но всё ж, не так удручающе, как Херувимом прозябать, меж скал угрюмых, на перифериях вечности. Теперь надеюсь, понял ты и сам, что справедливость, не имеет ничего общего с добром, как таковым.
               Я знаю лишь одно, что сделал то, что было так необходимо, - то, что, так, или иначе, ведёт ведь всё ж к добру, - к победе доброго над злым…
              Ты бредишь?! Какой ещё победе? Где видел ты победу ту? Среди людей, которые себя стараются в том убедить? Да ты, вообще, представить можешь ли, такую вот победу? Что за бездарный, безответственный, безумный детский лепет! Мир сгинет в тот же день и час, как только о победе доброго, по миру по всему, провозгласят глашатаи от ереси моральной… Я говорил тебе не раз, и повторю. Человек, уверенный в конечной истинности своего скуднейшего рассудка, и полагая, что он вершит добро, на самом деле, оттягивает лишь начало бури, и тем самым, провоцирует ещё мощнее катастрофу! Мир - не живёт в покое, и ты об этом знаешь... И разрешение, его натянутого лука, оттягивая, ты всё сильней натягиваешь тетиву, - потенциал всеобщего мирского напряжения…
             На этом свете, побеждает только смерть. И то, победа та, - условна... Ибо, и смерть - не властна над Великим возвращением. Любовь, что пламенем горит в людских сердцах, и возвращает всё и вся, на круг вселенский, - она действительно здесь, смерти не подвластна! У каждой вечности - свои пенаты, в которые не заступает ни любовь, ни смерть. И во второй, - добрейшего, на самом деле много... Ну а, в первой, случается добра, не более чем ненависти лютой! Да и, по сути, та же ненависть - за дело правое, к примеру, ненависть к тому же злу, как люди говорят, – священна!
              Любовь, так часто разрушает всё вокруг, пожалуй, чаще, чем шторма на море топят корабли. Как говорил тебе, неоднократно, зло в мире - борется со злом, и только флаги разные над ними… И в каждом случае, зло, что слабее, истинным добром себя считает. Но сильное, порабощающее доминантами своими, зло, на это смотрит, с умилением и иронией… И говорит: Что может быть добрей на свете, чем сильный, успешный, и потому лишь, совершенный тип…
              Но, вот тебе секрет: То чувство мести, словно всемогущее растение, что в душах вечно расцветает, растёт на почве беззастенчивой любви, к своим воззрениям, и пенатам, и почве ненависти равнозначной, - к чуждым.
              Словно, из самой глубины болот, растёт то изгибающее «тело», и расцветает на поверхности, горящим пламенем, словно, величественного Лотоса цветка! Рождённое, в сношении глубинных тёмных уголков, и Солнца незабвенного огня, всего скрытного, и низкого, со всем возвышенным, и чистым, всего пресмыкающегося, в духе человека, со всем гордым, великим, и презирающим… Оно способно на такое, что даже создаётся впечатление, что здесь границ, пожалуй, нет! Оно создать способно, всякий миф, и в тоже время, уничтожить, и разрушить что угодно! Создать религию, и низвергнуть в пропасть супергосударство! Оно способно на такое, о чём, чистой любви - и не мечтать! Как, впрочем, чистой ненависти - доступны не большие горы…
           Любовь, и ненависть, что в синтезе своём могучем, порождает чувство мести, способно поломать здесь, всякие границы! Создать такое, что дух захватит, даже у потомков дальних… Стереть с лица земли в мгновении ока, то, что строилось веками, и было в представлении людей – фундаментальным и незыблемым…
            Ты говорить здесь, можешь что угодно, но если бы на свете белом, добро, как некое харизматическое чувство высшего порядка, не преобладало, то ничего живого бы, и не существовало… И мира самого бы, не было, - уж точно… И ты об этом знаешь, не меньше меня.
            Я повторяю; Что называть добром, а что, на белом свете, злом? Этот вопрос, на первый взгляд лишь кажется наивным. На самом деле, здесь скала неведения таится... Здесь темноты не меньше, чем в самых глубочайших из пещер, что на безлюдных островах, в открытом океане проведения, всплывают. Там, где добром, и злом обозначают, лишь борьбу за интересы, - за веру ту, что противоречит вере чуждой.
             Покровом благородным, можно облачить любого, и всякое деяние, что происходит по нужде. В конце концов, здесь всё оправдывается, стечением обстоятельств, и необходимостью, но чаще, целями великими... Как мудрый полагает, что спасает человека, от его заблуждений, навязывая ему свои возвышенные, с его точки зрения, идеалы, кажущиеся, благодаря своей выверенной полифонии, истинными, так и добрый - убеждён, что спасает человека, открывая ему глаза, на то добро, в котором сам уверен безгранично…
             Но хватит Парагонь, пустых никчёмных разговоров. Какие планы на ближайшее столетие? Убить всё человечество, иль истребить вообще, всю живность на земле?
             Нет, Боже упаси! Нам пустота обоим не нужна... Лишь глупый ум, по разумению своему недальновидному по жизни, полагает, что зло стремится всё на свете разорить, всё доброе по белу свету, истребить. Нам хаос противопоказан также, как и вам. И может быть, на самом деле, жизнь мы любим больше вас, хоть это, и звучит из уст моих, как некое лукавство…
             Покинуть должен я тебя сейчас, Висталь. Пожалуй, нам встречаться - смысла нет. А, впрочем, его не было и раньше. Мы, как и люди, так же ищем смысл, - мы ищем собственного удовлетворения, порядков запредельных, и пределов тех, о коих человек не знает. Но смысла общего, - на небе даже нет! И здесь, и там, для каждого он свой, и держится он, на консолях иллюзорных... Что продуцируют аффекты в душах бренных, и переводят мир весь, на плоскости душевных катаклизмов, что возникают в столкновении тех аффектов, и силу набирают в той борьбе, способной, как на разрушения катастрофические, так и Великие постройки… Две силы, с разных полюсов, и с разными «магнитными потенциалами», что и людьми, и всеми судьбами повелевают.
            Любовь, и ненависть – что лишь, в гипертрофированности собственной, способные сворачивать здесь горы, и поворачивать здесь, реки, высушивать моря, перевернуть с ног на голову, всё и вся! И верить заставляют, во всякий очевидный бред… Они, – два основных колоса, что держат мир цивилизации людей, в гармонии, и равновесии. И в каждом из них, на самом деле, как доброго, так зла - по равным долям. Нет чистых рафинированных рек, на нашей бренной матушке земле! Добро, в своей гипертрофированности, так же пагубно для человечества, как зло вселенское! И только лишь, в балансе этих сил - мир существует… И только в равных степенях, они удержат мир весь, на полях действительности мерной.
             И дело в том, что мы, что нарекают «всадниками от зла», на самом деле, не желаем, всё доброе по миру истребить, подобно вашим беззастенчивым намерениям. Вы, «всадники от доброго», всё что противно вам, готовы тут же в пропасть бросить. О…! Скольких видел я «жлобов» по крови и призванию, на вашей «мирной стороне»! 
             Но почему, скажи мудрейший Парагонь, всё человечество по преимуществу, стремление имеет всё ж к добру, но не ко злу? Ведь исходя из твоих рассуждений, так недолго и баланс нарушить в сторону добра, и погубить тем равновесие?
             Ты посмотри на них! Они кичатся добротой своей?! Людишки, поедающие колбасу, и убивающие испокон веков китов, - охотники, как правило теперь, для развлечения… Они и думать не хотят, как делается колбаса, - их лакомство тысячелетнее! Но побывав на бойне, их лицемерная душонка, вдруг сжимается, и уж потом, им в горло колбаса не лезет... Что говорить об этом, если за всю историю людскую, на свете не было ни дня, чтоб не завязывалась здесь война, и не было на свете ни минуты, чтоб человек не убивал себе подобного, как правило, из пошлого намеренья, сундук его с добром отнять, иль руководствуюсь здесь, более возвышенными мотивами, пусть той же мести. Они ответственность свою, привыкли возлагать всегда и всюду, на других. Их справедливость - не выходит за рамки собственных амбиций, за рамки интереса своего, и всё своё, любое поведение, они оправдывают тут же, не видя в собственных глазах бревна, и пальцем указуя, на соринку в глазе, у стоящих на противоположном берегу реки, что разделяет человеческие судьбы…
              Если лицемерие, и всякое лукавство человеческого духа, относишь ты к добру, то я с тобою соглашусь, пожалуй, все люди - добрые в душе своей… Их лицемерие, возведено в ранг повсеместности, оно – повсюду! Они, походя зло сотворяют, и кричат при этом, какие добрые они, как зло ужасно, как ненавистно!
              И если хочешь правды, я скажу. Зло – есть их сущность! И в какой бы маскарад, они не наряжались, какие бы шляпы с бубенцами, не надевали на свои головы, всё это - фарс и лицемерие, которые видны не вооруженным глазом, стоит лишь взглянуть открыто, непредвзято…
             Они называют свою жизнь естественной, и разумной. Их разумность, – что может быть более изощрённо, пошло, и цинично?! И на основании этой разумности, всем своим оппонентам, что им противоречат, они машут руками, и кричат, что всё их разумение, - демагогия?
             Они говорят, что жизнь - есть доброта, что её основная суть – добро. И в тоже время, по привычке, терзают братьев меньших, да что там, меньших, своих единоутробных! С добрейшими словами, и добрейшими чувствами. Так скажите правду, хотя бы себе! Осознайте же, глубину собственного лицемерия!
             Когда вы одно, обозначаете добрым, а другое - злым, я часто вижу в этом лишь интерес, одетый в благородные одежды. Интерес, идущий из глубин души, завуалированный, а по сути, лишь – оправданный... Всякая ваша доброта, в глубине своей, скрывает корысть, - корысть, такую тонкую подчас, что вид её, вызывает умиление. И она кажется, золотыми нитями, на фоне пеньковых тросов корысти грубой... И если ты не видишь, никакой корысти, копни глубже, и корысть чёрным нефтяным фонтаном хлынет, из недр всякого намерения...
           Да. Здесь прав ты, Парагонь… Именно нефтяным фонтаном… Ведь корысть, в самом широком смысле слова, включающая в себя тщеславие, власть, также, стремление к свободе и т. д. – есть топливо для двигателя прогрессивной жизни… И в этом смысле, стремление к корысти собственной, есть всё ж, стремление к добру, стремление к собственному совершенству… Своей корысти, и тщеславию благодаря, человечество идёт к прогрессу, и к совершенству всех своих, как внешних, так и внутренних наделов.
           Заметь, Висталь, как правило, по трупам, и растоптанным по случаю, букашкам мелким, муравьям, и незначительным людишкам…
           Да, что там разглагольствовать, ты сам всё видишь, но признавать не станешь также, как не признаёт здесь, правоты чужой, никто. Ибо признай такое, почувствует немедленно, что предал сам себя...
           Да, кстати нефть, здесь воплощённая метафора, для нашего с тобою разговора. Чёрная, вонючая, грязная масса, дающая энергию, для процветания их цивилизации, и в тоже самое время, отравляющая, всё живое вокруг...
           Что, собственно, хочет человек? К чему стремится он, на самом деле, используя нефть в своих корыстных интересах? - К добру, или к злу? Вопрос только на первый взгляд, покажется риторическим. На самом деле, в глубине своей – неразрешимый… И всё, к чему стремится человек, с чем в жизни он соприкасается, всё превращается в метафору подобную. Ибо, везде и всюду, тот же риторический вопрос всплывает, и словно, тем же нефтяным пятном, на чистой глади озера мирского, растекает…
           Ведь по большому счёту, даже если посмотреть на абсолютные, казалось бы, гипертрофированные чистые понятия добра, как-то: жертвование интересами своими, жертвование самим собой, ради людей, или идеи, на самом деле, в глубине, и тонкости своей заоблачной, являются всё ж, удовлетворениями интереса своего, пускай глубоко латентного, заоблачного, запредельно возвышенного, но всё же - интереса…
            Тебе не кажется, что всё это банально, что это пахнет юношеским максимализмом, схоластическим апломбом, и отливает красками, простого постмодернизма?
            Но всё ж, я не намерен расчёсывать свои воззрения, в угоду публики мирской... Её оценками, я сыт… Какое впечатление, не вызывали бы воззрения мои, они - мои, и всё на этом.
            Всё дело в том, Великий Парагонь, что ты, смотря на мир, со своей точки зрения, его, по сути, сам всецело озлобляешь. Ты видишь здесь, во всём и вся, - побеги зла. Ведь твой однополярный взор, настроен на определённый фокус созерцания. И этот фокус, превращает всё вокруг, в картину, соответствующую искривлённости твоего зеркала, твоей надломленной душевной организации.
            Мы оба знаем, что прямых зеркал здесь - не бывает, и только лишь, у каждого, своё искривление, - неповторимое, и индивидуальное…
            Я же, смотрю на мир, со своей точки зрения, и «искривлённость» моего фокуса, делает всё вокруг, преимущественно добрым. Кривизна зеркала всякой души, определяет положение его, на перспективном поле миросозерцания. Всю плоскость действительной реальности, и бытия, мы представляем в виде поля, пред взором нашим. Для наблюдателя, стоящего с одной стороны этого поля, в силу оптического закона, вторая половина, как некая отдалённая часть, его перспективного воззрения, всегда кажется меньшей. И этот закон оптики, можно спроецировать на всякое созерцание, и даже, на трансцендентальное воззрение, и осмысление…
             Но почему же, человек стремится всё ж, к добру?
             Да потому Висталь, что зло – фундаментально… Оно всегда здесь, и не нуждается, ни в чьей поддержке, как и в стремлении к себе. Его существенность – основа жизни! В метафорическом понятии, оно, как притяжение земли – фундаментально, нет нужды, к нему стремиться, как только от него, к преодолению, его могучей силы…! Напротив, именно оно, - причина всех стремлений, и преодолений, в этом бренном мире...
              Как птица, прижимаемая тяготением земным, чтоб удержатся ей, между небом, и землёй, своими крыльями махать обречена. Её стремление в небо, на самом деле, есть стремление от земли! Нет, не стремление к облакам, - ей это, только кажется…, нет, не стремление - к чему-то, но стремление - от чего-то... И стоит ей расслабиться на минуту, как гравитация прижмёт её к земле.
              Но, в то же время, стоит лишь только переусердствовать, в своём стремлении ввысь, взлететь безмерно высоко, к «божественным добрейшим небесам», и неизбежно задохнувшись, либо крылья собственные опалив, лучами «доброго», и в то же время, «злого» солнца, она без чувств и мыслей, тут же упадёт на дно ущелья!
             Так всякое добро, в гипертрофированности собственной, всегда во зло перевоплощается, и здесь сомнений, не должно быть… И как всемирное космическое тяготение, есть та платформа, на которой здесь, всё и вся стоит, и развивается, так зло вселенское – причина всех стремлений, всех действительных произведений, всех эмпирических, и психофизических, всех имманентных, и трансцендентных здесь, экспансий, и перманентных трансформаций…
             Нет, не стремление к чему-то, как кажется наивным головам, но от чего-то… Но человеческое, перевёрнутое, словно в роговице глаза мир, мышление, убеждено, что все стремления его, к добру, но не от зла. Его сбивает с толку, сам механизм тяготения всемирного, в котором, с лёгкой руки Исаака Ньютона, и иных учёных, всё перевёрнуто, с ног на голову. И механизм тот, изначально обозначен в том контексте, как будто бы звезда, или планета, сами тянут всё и вся, к себе. Здесь, заданный однажды вектор осмысления, всю мета картину мира, превратил, в ошибочное заблуждение...
            А между тем, в действительности, не объекты космоса, к себе всё и вся притягивают, но тот, не познанный пока, человеком, эфир, что, в стремлении своём, сдвиг вселенский весь, исправить, давление на звёзды, и планеты создаёт. Эфир, что пустотой сей, наречён, в силу неопознанности оного. Эфир, что окружает все планеты, и что является, вездесущим эфиром абсолютного баланса сил. Его архаика всемирного баланса, нарушенная, словно «раковой опухолью», этими «сгустками пространственно-временного континуума», - материальными объектами, пытаясь вытеснить то нарушение, всей мощью этого эфира, давит на планеты, и звёзды. Пытаясь привести, к изначальному, архаическому, и повсеместному своему, абсолютному балансу. То, -гравитацией зовут, но понимают её, перевёрнуто ошибочно. И всё это, -метафора, гештальт, для понимания сакральных принципов добра, и зла, что в параллелях осознания, даёт картину более правдивую, чем та, к которой люди все привыкли. 
             Ведь, это вопрос, - как физики простой, так и метафизики, и всех трансцендентальных сфер, разумности житейской…
             Хотя, должен сказать, всё это, за пределами, доступного для большинства, познания. И мною здесь обращено, к пенатам сверх познаний, лишь доступным, единицам…
            Прощай Висталь, тебе теперь предначертали Боги, свой путь, отличный от других. Как от людей, так и от братьев Херувимов…
            Прощай, потомок огня, и стужи, сын льда, и пламени, Великий Парагонь…! Твой путь, мне хоть, и не понятен, но, где-то в подсознании, я точно знаю, что раз ты есть, - то это, никому и никогда, от мира не отнять… Ведь, в мире всё и вся, в зависимости плотной друг от друга, и с этим, согласится всякая сакраментальная наука. Любовь, и ненависть, конечно, - ветви древа одного… И отломи, от этого ты древа, ветвь одну, вторая ветвь на нём, в тот час засохнет, а с нею, и весь мир издохнет… Так, остаётся нам с тобой, поодаль друг от друга быть, существовать, и каждому, на поле собственном пахать, и сеять, и пожинать плоды, что набирают силы, не только лишь от солнца одного, но и от болот земных…
           Взмахнули крыльями синхронно оба, и улетели каждый в своё небо…

Песня Парагоня

Нет! Никогда не стану я жалеть, и истязать себя кнутами сострадания!
От жалости к себе на небо выть, и снисхождением портить мира обаяние!
Чем на болоте безмятежном слизнем жить, лишь падаль и гнилую воду поглощая!
Беззубым ползать червяком, или трусливым пауком, случайных мотыльков пугая!

Да лучше пусть злодеем буду слыть, с клыками тигра и коварностью гиены!
Уж лучше вепрем беспощадным слыть, иль страх и трепет вызывать ночной пантеры!
Иль в сумеречном небе кондором парить, в чьём взгляде ящера нет и намёка на пощаду!
Врагу уж лучше беспощадность подарить, своею жалостью его не унижая!

И тот расклад не для меня, стыдиться самого себя, я не для этого родился!
Упрёка совести страшась, в глазах людей чтоб ни упасть, не стану я на идола молиться!
Себя гнилушкой ощущать, и черни страхом угнетать, и нудной боли заточения боятся!
Уж лучше пыток стальной вкус, змеи сомнения укус, чем в слабость впасть и с гордостью расстаться!

Здесь каждый выберет свой путь, звездою яркою гореть, ему на теле небосклона!
Или звезды всю жизнь на дне, быть отражением в воде, страшась морального урона!
Сгореть сверкающим огнём, обжечь всё пламенным хвостом, летящей в сумраке кометы!
Иль долго тлеть в костре углём, на берегах озёр глубоких, ультрамаринового цвета!

Да! Лучше быть самим собой, к войне иметь лишь повод свой, и не ронять ни капли покаяния!
За свою правду воевать, как и за глупость отвечать, и не терпеть ни лесть, ни унижения!
Фальшивых почестей людских, кумиров этих липовых, лишь глупый жаждет обладания!
Когда наевшись их сполна, спадёт тщеславия волна, захочет, как всегда уединения!

Знак между правдами – ровно, в любви жестокости полно, она всегда войны предвестие!
И враг врагу не будет лгать, и каждый будет защищать, лишь стены правды родовых поместий!
Взять в руки молот и кайло, нас не заставить жрать дерьмо, о повсеместном благочестии!
Не верим в басни мы давно, понять лишь равному дано, ведь мы потомки «белой бестии»!

Ты говоришь, что всех любить, и что на свете лучше жить святою жизнью доброго ягнёнка!
Хоть будешь век меня бранить, тебе меня не убедить, как старого и загнанного волка!
Ружьё заряжено давно, но зубы наши наголо! - Нам никогда не измениться!
Из жести крест нам суждено, свободы жаждем мы давно, из чистого источника напиться!

Здесь дело вовсе не во мне, не в боге и не в сатане, и даже не в Эмира милости!
А быть могу я лишь таким, мне никогда не быть другим, на этом поле мировой безумности!
На свете много испытал, не страшен мне судьбы накал ни голода, ни чрезмерной сытости!
Ведь я всегда такой как есть, Любовь, Свобода, Злость, и Честь, в реке течёт моей необходимости!
                Река течёт во мне, - Необходимости!..

Песня Висталя

Судьба твоя, не произвол богов
И вся мозаика её хитросплетений
Лишь, отражение неосознанных стремлений
Глубинных рек, твоей души…
Не утонуть бы, в мутном озере страстей
И не быть съеденным, злом алчного порока
И сохранить той юности, живых ветвей
Под градом искушения камней
Спасти листву, и свежесть сока…

И не забыть мечты, блаженных островов
В архипелаге жизненного рока
В кругах его, недремлющего ока
Животворящих сил, найти истоков
И к ним прильнув, пить свежую прохладу гор
В лучах величественных, мудрого востока
В движениях тёмных, нерешительного юга
На сваях запада, условных острогов
В суровом воздухе прозрачном, северных краёв…

Величественным древом, на земле убогой
Цивилизацией, во всей вселенной, одинокой
Согбенной под напором, мировых ветров
Корнями вглубь стремящейся, к началу собственных истоков
И к небу, кроны сердца, устремив венцов
Заворожённой музыкой пророка
Снов толкователя, и символизма докой
Как врачевателя душ, заблудившихся в лесу
Что обещает место в неземном саду…

Слезой росы, на яблоке благого рая
Добро, пред жизнью, полагая
Зла знания мирского, отвергая
Где два коня, стремглав, и закусивши удела
В одной упряжке, вдаль летят, как птицы
Где яви нет, лишь сна зарницы
Где гордый сокол, и мудрейшая змея
На древе жизни спят, и путник проходя
Лишь видит сон их, и тот сон любя…

В дно собственной десницы, свято веря
И уговаривая собственного зверя
Держа за повод, всю упряжку псов-мотивов
И страсти струн, кричащих горделиво
Что рвут полотна парусов, игриво
И покрывают преждевременных морщин лица
Как с крыльев мотылька, опавшая пыльца
Не пролететь уже, дорогою, цветов рассвета
Не пить нектар, в лучах блаженных, лета…

Твой путь, к тоской наполненным, осенним берегам
К лесам дремучим, и не таящим снегам
Где всюду мистикой окрашены картинки
И где на листья свежие, с небес, упавших льдинки
Растопит злобное дыхание «Парогоня»
И от противоречия отдышавшись, кони
Тебя помчат, как будто, к будущим цветным мирам
И ноги привязав, к их вечным стременам
Оставив счастье, горе, груз вины
Ты прыгнешь в море звёздное, с крутой скалы
В безвременье бездонной глубины…
 
 Просветление

Висталь шёл по открытой долине, залитой полуденным солнцем. Без умолка щебетали птицы, и тёплый ветерок, слабыми порывами, обдувал его озарённое силой, и благочестием, лицо. Куда он шёл и зачем, ему было неизвестно. Да и, в этот момент чистого созерцания природы, ему было всё равно. Он просто жил, и чувствовал. В его голове, не было ни забот, ни огорчений, ни окатывающих, своей негой, мечтаний. Он сливался с окружающим миром, в какой-то единый организм, и испытывал невероятное наслаждение.
            Ради одной такой минуты, стоит прожить века, и пройти все круги ада! В его голове, всплыла старая забытая песня, услышанная им, из уст одного бродяги-поэта, и он запел её, во весь непревзойдённый, своей тональностью, голос. Этот голос, звучал с такой мелодичностью, с таким вдохновением, словно, сама природа вещала из своего чрева! И вместе с тем, в нём чувствовалась, вся трагичность мироздания... Сплав двух противостоящих сил, - сил счастья, и трагедии - слились в ней, в единый гештальт. Боль и наслаждение, радость, и страдание, - она, не была обделена ничем, что содержал в себе, и сам мир, вся его, архаически выверенная палитра…
 
Похмелья вампиры, - кровь в полночь сосали
Стервятники слабости, - плоть мою рвали
Хандры и уныния, - крысы шныряли
Крошил я порочным привычкам оскалы
Но часто какая, ни будь побеждала
Виною и скорбью, душа истекала
Но выросла в чреве, великая сила
И меч им серебренный в пасти забила…

Сомнения змею, - из отравленной глотки
Объятия бренности, - круг разрубил
И дно залатав, своей жизненной лодки
Путь новый, на старых просторах открыл…

И вновь одинокий, но гордый как парус!
На крыльях надежды, мой дух воспарил
И бог искуситель, назойливый Бахус
Как будто на время меня позабыл…

Я шёл по открытой вновь, мною дороге
В долину душистых и чистых полей
Забыв про усталость, несли меня ноги
Подальше от дрязг суетливых людей…

Манил меня запах, ветрами несущий
Как Сакуры дикой, цветущих ветвей
И запахом этим, как хлебом насущным
Кормил истощавших, души голубей…

И встретил в полях тех, блуждающих стаи
Невиданных птиц, незнакомых зверей
И не было там, ни одной с ядом твари
И не было там, чистоплотных свиней…

И к вечеру сев, у столетнего дуба
Щекой прикоснувшись к нему, задремал
Вдали различил очертания сруба
И «ОН» рядом, в серой сутане стоял…

Ты Бог или дьявол?! - Услышал во сне я
И голос свой в дрёме, не сразу узнал
И то, и другое, мне старец ответил
Как гром по долинам тот голос звучал…

И вечности бездна, за срубом лежала
Он медленно руку к челу приподнял
К луне повернувшись, вздохнул он устало
И истинный лик свой, вдруг мне показал…

Вскочив, побежал, по заросшей травою
Долине, залитой туманом ночи
И мир весь бежал по полям, вслед за мною
Застыло казалось, пламя свечи…

Спадали с меня, на ходу все одежды
Но голым, не мог я, увидеть себя
Покров за покровом, слетали надежды
И истина мира, сводила с ума…

Покрытой стигматами, совести судной
И мазью замазанной, благ обещаний
Ошпаренной правдой, души моей юной
Горела звезда, над помойкой страданий…

Как блеск искушения, ценных каменей
Так разума фокусов вечных, факира
Отбросив блужданий, лживые тени
Поняв, и осмыслив действительность мира…
 
Как вновь порождённый, порочным зачатием
Благою звездою, и дном преисподней
Над морем развеял, прах старых понятий
Воодушевлённый, новой игрою…

Громил все гнилые, изжившие замки
И плёткою слова, рвал пошлый орнамент
И правды клыками, взрывая фундамент
Вокруг разметая, по миру осколки…

И строил, казалось, здесь новые стены
На старых развалинах, - вечности город
На сваях своей, идеальности веры
Но как же в сединах своих, был ты молод…!

Ведь город тот вскоре, ждала та же участь
Каким б не казался, он идеальным
Что б ты не построил, всё время разрушит
Чему же на свете быть вечным и главным…?!

Как уху, не слышны свои молоточки
Как глазу вовек, не увидеть десницы
Так Главному здесь, не познать своё чрево
Лишь отблеск иллюзий, манящих зарницы…

Вопрос задаёт здесь, сама же вершина
Что ищет повсюду венец своей сути
Нетленную вечность, Божественной плоти
Негаснущей мир, освещает лучиной …

И смотрит Всевышний, на мир нашим глазом
И слушает трели в лесу, нашим ухом
Лишь ценностей наших, имея в лабазе
Мешая в рассудке, темень со светом…

И молча взирая на мир весь, с вершины
Из самой глубокой, пещеры душевной
Пред взором его, всех миров котловины
От полюса блага, до полюса скверны…
 
Он ищет своё, отражение в сплетениях
Реальности бренной, и миропорядка
Основы мотивов, в воли стремлениях
И правил рисуя, устав распорядка…

И так, в состоянии вечных скитаний
Не в праве в колодец, свой окунуться
Сны собственных грёз, истинной назначая
И в статуи веру, свою воплощая…
 
 Вдруг вдалеке, Висталь заметил строгую, одетую в монашеский балахон, фигуру, следующую на восток, навстречу солнцу. И он направился наперерез. В этот миг, ему вдруг нестерпимо хотелось сказать слова, и услышать отклик, и настоящую оценку. И подойдя ближе, он увидел седого, до таски в душе, высоколобого, со сверкающими глазами, старика. Само проведение послало мне тебя, в эти минуты! Воскликнул Висталь… И без всяких околичностей заговорил с ним, словно они знали друг друга, вечность.
             Скажи, старик, за годы собственные, познал ли ты всю бездну собственной души? Коснулась ли тебя, та глубина, та беспросветная реальность, - та десница мира, что потревожена, не может быть никем, из смертных? Коснулась ли она, поверхности твоей? Ведь ты не мог того, на самом деле не заметить… Ибо, её холодное безжизненное тело, поверхность всякой тонкой кожи, - обжигает. Бывали ли минуты у тебя, когда, после тяжёлого труда, под солнцем жгучим, ты, испив всей бренности, из древнего бокала жизни, придя, под сумерки, в свой дом, где под надёжным кровом ждёт тебя любимая жена, в прохладной комнате, чуть пахнущей жасмином, и всем уютом ностальгическим своим, в тебе всё напряжение снимает, и ты, усевшись с трубкой на скамейке, у крыльца, невольно в собственные мысли погружаясь, набравшись постепенно мужества, уходишь в глубину своей души, - в колодец тот бездонный, пенатов запределья собственного, созерцания…
             Туда где, словно спящий на ветвях питон, лежит сверх жизненное всё, и неземное, - всё то, к чему стремится должен всякий человек, себя возвышенным считая, и полагая, что способен на самые глубокие проникновения… И где таится, неразличимая глазами, «микрофага-пантемида», что представляет сущность мира, и выступает «эмбрионом», этой жизни, и всего действительно мирского, как в совершенстве идеала своего, так и в ущербности своей. - То, что кажется, недосягаемым, для разума при жизни... Ты, лишь угадываешь здесь, присутствие его, по запаху метана, что пузырями поднимаются со дна, - с той самой преисподней мира, из глубины бездонного ущелья мироздания, что спрятана, на дне души колодца твоего…
             И этот запах, провоцирует такой, почти смертельный выброс в кровь, адреналина, перед которым пасует, даже самое бесстрашное отчаянное сердце! Как правило, единожды вдохнув поглубже, этот «газ», у всякого, стремление в глубину, навеки отбивает… Но так бывает, что человек находит в нём, единственную для себя усладу, - «похоть» для своей души. И научившись получать своё, всем остальным, столь непонятное здесь, удовлетворение, стремится глубже занырнуть, на дно того котла. Ведь это странное, и непонятное, для многих удовлетворение, в силу своей крайней редкости, и чрезвычайно роковой опасности, несравнимо ни с чем, что на поверхности, доставить может радость ощущения жизни.
            В сравнении с этим удовлетворением, к примеру, всякое сильное наркотическое опьянение разума, покажется лишь лёгким головокружением… Не каждому дано, даже представить себе, нечто подобное! Ну а, ощущать, от всего этого, реальное удовлетворение, вообще доступно лишь единицам человеческого мира… И прокусить тот кайф, - для этого, необходимо обладать, не только сверхчувствительными сенсорами разума, и тела, но и колоссальной силой духа! Ведь всякий обыденный дух, такая глубина, способна раздавить, и превратить в калеку, - в уродливую камбалу, лежащую на дне залива…
            Ну а, ты сам то, знаешь ли такую глубину? Зачем нормальному, и здравому по жизни, человеку, стремится в эту бездну? Зачем ему всё это? Он счастлив тем, что есть…, и радует его, как правило, покой душевный, который не способен жить, и не живёт в глубинах... А то, о чём ты говоришь, разбалтывает маятник, его душевных равновесий, что отмеряет мерно такт, - мгновения жизни, и опускает в омут, всякие страдания, от этой жизни… \\ «Зачем ему, непредсказуемость такого вот, познания» … \\ - скажи? Со скукою своей, он научился другими способами, уж давно бороться, и хочет ныне он ходить, более безопасными, счастливыми неведением, тропами. Что может заставлять его, стремится в те глубины, где не найти, и затерявшегося уголка для радости?
            Сопротивление врождённое, мужество, и сила духа! - То, что спать не может, и не может жить, без поисков для собственных стремлений, удовлетворения, сильнейших раздражителей, чем те, что лишь щекочут волоски, его душевного плагина… Чем мужественнее, и сильнее дух, тем глубже он, стремится в бездну ту, где самые опасные, и непредсказуемые ветры дуют. Где холодно настолько, что цепенеет разум, и дух твой истекает кровью, от борьбы и напряжения сил… Туда стремится всякий сильный дух, где в тщетных собственных надеждах, он мог бы отыскать самого Бога!
             А может быть, найти его последнего врага, - того, могущество которого, не в силах даже Бог преодолеть! И вот, когда ты станешь силён, и мужественен настолько, что и ему уже, готов пожать ладонь, вдруг с ясностью увидишь, что враг тот – пустота! Она конец всего, - убийца жизни, мира, и всего на белом свете! С ней не совладают, даже самые могущественные Боги на земле, и небе! Она способна поглотить, любого Бога, и, пожалуй, всех Богов – одновременно!
             Её наделы расположены, далеко за нашими полями созерцания, и осмысления мира. На тех полях, растения не растут, ни зла, и ни добра, ни благости, ни скверны... Она, та пустота – начало, и конец всего живого, и не живого в мире…! В её безмерном лоне, словно в «коконах», висящих в пустоте, действительность миров всех, сосуществует. И в этих «коконах», рождаются, и зреют, словно бабочки, - миры, и копошатся, все возможные понятия людские, разумные, лишь для тех «коконов» все смыслы, - бог, дьявол, как, и дети их, что жизнь мирскую олицетворяют нашу, в своём непримиримом противостоянии… Она, та пустота, незримым оком, здесь и там - всегда, и в тоже время, - её нет, на белом свете… Она, – само безумие! И в то же время, - сверх разумность!
             Человек, по большей части, равнодушен, к собственным истокам, и тем более, ему не интересны истоки мироздания, и действительные, не надуманные тайны. Он, напоминает мне дитя, которое играя в те игрушки, что проведением даны ему, и никогда почти, всерьёз не интересуется, откуда берутся средства, для его жизни. Весь его быт, все помыслы и мысли, даже все те, привязанные, будто явно, к разуму, мотивы, на самом деле, ограничены здесь, всё ещё, архаикой, и интересами его инстинктов.
             И лишь немного повзрослев, один из тысяч-тысяч человека, и осознав ответственность свою, за мир, и будущее мира, стремиться к собственным истокам. Но в целом, человечество, ещё не повзрослело. Оно ещё, всерьёз не чувствует ответственности, и играет на построенных им, аттракционах, с серьёзностью относясь, лишь к этим всем, его цивилизации, постройкам. И человек, считает свои игры, в которых правила, законов, и моральных догм, несут собой всю важность, и определяют, здесь ценность всякую. И только эти архаические игры, оно считает единственно достойным жизни, серьёзным мировым занятием. Точно также, как всякий ребёнок полагает, единственно серьёзным, то занятие, что строит на песке, города свои, и замки…
               Разумный человек говорит: Нам не ведомо божественное намерение, в создании мироздания. Нам никогда не узнать, тайны его сущности! Нам никогда не проникнуть, в святая святых действительности! Не стоит и пытаться…
               Но, ему противоречит «глупец», и лезет на вершину, обдирая руки, и колени, замерзая в заоблачных далях, и сходя с ума, от напряжения сил... Разумность – скромна, в своих воззрениях, и своих претензиях, к мировому постижению. Но глуп ли, действительно тот, кто не знает скромности, в своих намерениях, и своих претензиях на мир, лежащий перед ним?
              Рациональный разум, всегда и всюду, где касается запредельности идеальных воззрений, говорит: Это не реально, а значит – неразумно... Он основывается, всегда на собственной реальности, и иная реальность, для него - не существует, а значит, должна быть отвергнута. Он смотрит на всякую толерантность, в этом отношении, как на опасность. - Опасность разрушения, раз, и навсегда, построенного замка собственной разумности. И он будет защищать его стены, до последней капли крови! Ибо в этом замке, - гарантия, для его собственного существования…
            Я слушаю тебя, и перестаю понимать, на чьей ты, собственно, по жизни, стороне. Я чувствую себя бараном, загоняемым бурей в океан. Ты рвёшь швартовые, и цепи якорей, стоящего на рейде корабля. Любой корабль, в шторм такой, непременно должен утонуть, и обязательно утонет! Ведь, его остойчивость, была рассчитана самой природой поколений, и встраивалась по реечке, в остов его, веками. Какой корабль, был бы способен выдерживать нагрузки в «320 ж», и холода за минус 250?
            Ты, мог бы видеть, как мимо, медленно летят фотоны света, если бы ты разогнал своё воззрение, до подобных скоростей… Но этого тебе, как собственно и мне, по жизни не дано, в силу сложившейся динамики нашего метаболизма, в целом, в силу устойчивости макрокинеза глобального мироздания, - и слава Богу! Ведь мир, в противном случае, такой привычный и родной, такой любимый нашему истерзанному сердцу, неминуемо исчез бы, и ты ведь, также знаешь, почему…
            Да. Мир, - как жалок наш, так и Велик… Но за все, что в нём твориться, Вы, люди, склонны отдавать ответственность Богам, и за собой, лишь крохи малые, не значащие, почти ничего, от той ответственности, оставляя. Ответственность же, имеет собственную непоколебимую природу. Она, всегда пропорциональна тем благам, что мир готов давать. И каждый, выбирает ровно столько, из его мешка, сколько способен вынести, как одного, так и другого... И здесь, у каждого, своя по мере, мера груза, той ответственности.
             Но, более всего, у каждого своя, и мера блага, с которой он по жизни, в силах совладать. Человек, не осмысливает того, что «благо», на самом деле, переносится им, гораздо болезненнее, и сложнее, чем тяготы, и горести житейские. Благо, на самом деле, тяжелее, для его личности. Почти всякий человек способен вынести огромное количество несчастий, и лишений, но перенести, однажды упавшее с небес большое счастье, способны - единицы!
            Скажу я более. Почти никто не знает, и не осознаёт, что пресыщение – ядовитее нужды, и от него, ты не найдёшь противоядия... Как только, снова впасть в немилость собственной судьбы, и душу снова опустить, в воды холодной, всяческих лишений…
             Ты прав старик, что происходит сейчас, со мной? Я чувствую, что постепенно подхожу к тому, что приведет, в конце концов, к переворачиванию ценностей, природой данных мне. Ведь, в этом моём, спиче, на горизонте чётко замаячил силуэт того, что зло - полезнее добра?! И где добро, на самом деле? Так, дальше если, всё пойдёт, то и моё воззрение, мой непотопляемый до сих пор, ни в холодных водах Арктики, ни в жарких странах, где вода почти кипит, - корабль, свою остойчивость, пожалуй, потеряет, перевернувшись к верху дном…
              Грузя «корабль собственного разумения», рискует каждый, центр тяжести вдруг, потерять. Твоё воззрение, как полюса магнитные, земли, имеют ось свою, но может вдруг, всё измениться. И развернёшь ты, векторы свои, и путь твой, поменяет направление. И на дороге этой, ты вдруг почувствуешь, что, как бред полнейший, можно здесь, к резону подвести, так и бесспорные, и истинные вещи, - в абсурд свести полнейший! Как говорили мудрецы, когда о чём-то долго думаешь, оно неминуемо становиться сомнительным...
             Ты мудр. В твоих устах, всё и вся, здесь глубину бесспорно обретает. Но даже ты, живёшь иллюзиями собственными, и заблуждениями питаешь разум. Ты всё же, полагаешь, что можно жить на этом свете, в добре и благоденствии, и делать шаг, не растоптав при этом, муравья, что под ногами копошится. Построить замок благоденствия, - цивилизацию новую, не уничтожив при этом, старой? Ведь все мы, по большому счёту, добро и зло оцениваем, исходя из вредности, или полезности, для собственного тела, и ума. И исходя, из собственных иллюзий, на почве вложенных в себя, и укрепившихся на почве духа, заблуждений. И в силу, изощрённости нашего разума, по большей мере, завуалировано, или слишком тонко, что и даёт иллюзию непогрешимости оценок наших.
              Но в глубине, все наши ценности, всё ж, меркантильны, и тщеславны. Добро, и зло - мы меряем, по интенсивности, количеству, объёму… но никогда, по сути. И точно также, к миру в целом, мы относимся, лишь с точки зрения интереса, но никогда, по его сущности сакральной. На это - лишь способен Бог! И мы ему, всю полноту ответственности отдаём, всю глубину. А наше кредо – лишь поверхность… Но даже здесь, порой сомнение вступает. Ведь бог, привержен также, интересу… Иначе, как бы он существовал? Без интереса, - не бывает ничего живого. Прости меня, за ненамеренное богохульство…
             Ты прав, старик. Но вера, всегда сильнее всякого сомнения. Без веры - нет надежды, без веры - не было бы жизни! Ведь только лишь она, на самом деле, силы придаёт, всему поныне сущему, – живому… Вера, - истинная вера, вне всякого сомнения, есть апофеоз жизни, она - сама жизнь!
              Всякая жизнь, в конце концов, зачахнет и рассыплется в прах, не будь в ней, хоть маломальской веры. Так разрушается здесь, всякая система, - без разума, что существует в каждой её клетке…, так распадается материальная структура, без собственного магнетического поля… Словно зуб, у которого удалили нерв, обречён на отмирание, а с нервом этим, будет стойко противостоять любому кариесу, - Вера, словно нерв, сохраняет структуру личности, гармонизируя здесь, все душевные процессы…
             Я говорю сейчас, не о суррогатах веры, в которые, за неимением лучшего, свою личину облачают, все страждущие плоские умы. Но, о той вере, которая течёт в жилах каждого человека, с его рождения. Вера – как сама жизнь, сама суть бытия, - его апофеоз, олицетворяющая собственные внутренние силы…
              Религия, в какую бы совершенную она, не воплощалась полисферу, всегда остаётся красивым саркофагом, скрывающим истинное божество. Чем-то насильственно форматируемым. Некая, суррогатная форма воплощения, - Поэзия, переложенная обратно, на язык прозы. Словно, некая попытка рационального разума, переложить на язык математики, - язык доступный и родной ему, - то, что вне чисел, и математических функций.
              Попытка сделать понятным, - недосягаемое, и привести к собственным мерилам – безмерное! Это попытка воссоздать в слове, – Великое молчание!
              Мне смешно, когда я слышу призывы вроде: Надо верить! Как бы ты мог жить, до сих пор, не веря? Это всегда говорится с подтекстом: Надо верить в религию. Но верить в религию, всё равно, что верить в макет на столе, в созданную искусственно, жизнь, в суррогат настоящего идеального знания… Верить в мистические игрушки разума, всё равно, что верить, что математические формулы отражают жизнь, что они способны полностью, до конца и всецело, обозначить и отразить, все жизненные, и мировые процессы. Всё равно, что верить в диалектику, где всегда живёт «ошибочное», которое, словно плесень, в благоприятной среде, неминуемо присутствует во всяких «рационально-аналитических живностях».
            Да. Как бы это, не звучало абсурдно, но всякая религия, это продукт всё же рационально-аналитический. И в сравнении с Истинной Верой, которая живёт лишь в атмосфере идеального, является суррогатом, - попыткой воплощения, - не воплощаемого… Для Истинной Веры, «ошибочное» - невозможно! Ведь, для неё, здесь нет среды, нет атмосферы, нет «воздуха заинтересованности», корыстных догм, и пламени страха, в котором пребывает необходимо, всё рациональное, и всё религиозное на свете…
           Я - Херувим Истинной Веры! Я – Висталь! Я смотрю на ваши религии, как на мелкое солёное море, возникающее, в вырытом искусственно котловане, на плоском поле человеческого духа! И у этого моря, по краям, миллионы трясущихся от жажды, словно после абстинентного синдрома, притупившихся душ, жадно хлебающих его солёные воды, не в силах напиться… Им не дождаться утоления жажды здесь, им не достичь просветления! Ибо, не у этого источника, наступает настоящее просветление. Солёной водой напиться – нельзя…!
            Скажи Висталь, а видел ли ты иные миры? Миры, где люди пьют из настоящих источников?
            Да старик, я видел такой мир... Это мир, где живёт один единственный человек, это - Мир отшельника. Он живёт у глубочайшего пресного моря, и это море, каждое его утро, течёт само в его душу, и наполняет особой силой его тело. Его душа, не знает жажды, и он не ищет утоления, её страдания. Он никогда не ищет берегов, этого бескрайнего моря, и не бросается к нему, словно гонимый страстями, грешник. Оно само приходит к нему, затекая сверкающей лазурной прохладой, в его душу. Его никогда не гнетёт, собственная внутренняя пустота. Когда вокруг никого нет, внутри, само всё наполняется… Когда нет внешних целей, цель вырастает изнутри, постепенно трансформируясь, в нечто совершенное. Она, словно развесистое древо, расцветает и раскидывает свои ветви, на всю вселенную!
            Как-то, я заглянул в душу одному отшельнику, в полной уверенности, что обнаружу там, пустыню, с завывающими ветрами. Или болото, с квакающими жабами, и песнями выпи. Но, на удивление своё, я обнаружил там, цветущие благоухающие сады, с множеством красивейших громкоголосых птиц! Там, не было ничего того, что я всегда находил, в душах вашей паствы, где часто проваливаешься в преисподнюю страха, недоверия, лжи, и рабского поклонения. Там, в душе отшельника, всё дышало гармонией мужественности, и покоя. Нет, не успокоения, и отсутствия стремления, но живой отречённости, - святой, и безмятежной.
             Лишь изредка, в этом мире духа отшельника, по вечерам, проплывают туманы скорби, - скорби по человечеству, и не найденным друзьям. Но этот туман, скоро рассеивается солнцем безмерной любви, что заливает долины его мира, на рассвете. Вот послушай мой стих:

Всё утопает в бренности, лукавстве, и гнетущем страхе
В лачугах, на купеческих дорогах, и в дворцах
И царь, вдруг позавидует бродяге
Не зная счастья, в собственных стенах...
Тому, кто, не смотря, на передряги
Находит упоение, в скитаниях, и делах
Что каждый день, вновь, занимая руку
Прогонят прочь, всю меланхолию, и скуку...

Насколько счастье царское, - условно,
Настолько, в той свободе, поголовно
черпают счастье, менестрели, и бродяги
вино глотая, собственной отваги
и не завидуют, ни богачам, ни королям
но благодарны, всем своим врагам
что заставляют жизнь любить
и каждый день - боготворить
и умалять свои сомнения, и страхи
и выметать из духа собственного, праха
и силу возводить на пьедестал, и веры пантеон
быть выше суеверий, и дурной не помнить сон
как одинокий, и счастливый странник
свободы, и судьбы избранник
в метафорах обыденного дня
романтикой пропитанного мира
словно лучами озарённого эфира
питает душу, родником, из своего колодца
и знает вдохновение, - только собственного солнца…

Такое счастье, уж давно не ведомо царям
Они, не знают истинной свободы
Им не доступны счастья пантеоны
И не знакома радость, от простых вещей
Романтики не знают они, странствий кораблей
Воочию не видят неба, гор, луны!
И пребывая, в предрассудочном своём, плену
Обречены на вечную таску
Величием, и властью себе льстя
И уговаривая каждый день себя…
Ведь уж, не радует днём, - власти статус
Как вечером, не радует и искуситель Бахус…

И лишь один, из сотен королей
Осмыслив положение вещей
Забросит к чёрту, всё своё богатство
И, в путь отправившись, на век
Лишь посох взяв, и небольшой мешок
Нить горизонта догонять уйдёт
И никого с собой, не позовёт…
Так поступил Ситхартха-сын царя
В легенду жизнь, и имя собственное, превратя
Став богом на земле, отвоевав у вечности, и смерти
Немного больше времени, и солнца -
Что могут знать об этом, царедворцы?!

На счастье, сверх возвышенного пантеона
Имеют право - лишь Святой, Безумец, и Иова
Но и тебе, должно здесь, мудрости хватить
Пора! Пора уж, уходить…!
 
Люди, смотря на отшельника, часто видят в нём несчастного, или умалишённого, и, предполагая невыносимые страдания, награждают его эпитетом «святой». Но святость его, не в лишениях, и страданиях, но в том Великом счастье, которое ему дано, самим проведением, и которое утверждает жизнь также, как и Великое горе.
           И это Великое самоутверждение жизни, своим безмерным счастьем, в своей исключительной редкости, словно одна крупинка золота, на кузов породы, даёт настоящую надежду всем непосвящённым. Пока существует тонкое, возвышенное, и исключительное, существует и Истинная Вера, и её верный спутник - Надежда, а значит, и сама жизнь…
            Ведь, на самом деле, не правило, не повсеместность, не общее воззрение, как полагает большинство, но исключения из правил, одухотворяют, и утверждают жизнь, наделяя её непреодолимостью, и приводя все её блуждающие огоньки - к цельности, к Великой цели всего живого, во вселенной, к абсолютной гармонии, к возвращению в свой дом, к истоку всякой реки, к устью всякого источника…
             Но скажи, Висталь. Зачем нужна эта Вера, будь она трижды истинной, если на свете, не существует бесконечной жизни, если нет действительной надежды, на такую вечную жизнь? Ведь эта Вера, становиться здесь, символом лицемерия, заблуждения, и обмана…
             Если хочешь, я расскажу тебе сказку, о загробном мире, которую на досуге, сочинил сам. Как человек умерев, и будучи сожжённым на костре, превратился в свет, - в миллиарды фотонов, и миллионы капелек росы, разлетевшихся в эфире, словно прах, от взорвавшейся звезды. Его душа, распалась на миллиарды душ, каждая из которых, стала жить своей полноценной жизнью…
            И вот, один такой фотон, родившись, как личность, в момент смерти человека, полетел в эфир, ища свой дом. И его мир, хотя и находился в том же месте, но был совершенно иным. Само пространство, и время, для него, стали другими. Их синтетический континуум, абсолютно не походил на мир человека. Ведь скорость жизни фотона, была в тысячи, и тысячи раз большей, и соответственно, мир вокруг, вся окружающая действительная реальность, стала совершенно иной.
             Он летел, как ему казалось, (ведь реальность, может только казаться), очень долго, почти целую вечность, меж планет и звёзд, и эти планеты, и звёзды, представляли собой, в его восприятии, нечто совершенно иное, чем прежде, представлялись человеку. И попав на другую планету, он летел над лугами и полями, и эти луга, и поля, представлялись ему, чем-то совершенно иным. Он жаждал только одного, слиться с каким-нибудь крупным конгломератом, впиться и раствориться в нём.
              И вот, наконец, он впился своим жалом, в лист дерева, и словно сперматозоид, оплодотворил новую реальность бытия, вступил в реакцию с новой действительностью. И обретя, наконец, свой дом, немного успокоившись, и замедлив своё движение, он огляделся по сторонам. Вокруг него, был великолепный мир, - мир его грёз. Он действительно чувствовал себя дома. Он, словно уставший, от долгих скитаний, путник, нашедший наконец-то, свои обетованные острова, почувствовал себя, счастливым.
              Пред ним, была целая жизнь, бесконечно длинная, и беззаботная. Ведь листья живут бесконечно долго, думал он. Здесь, на этой планете, он встретит свою старость, и умудрённый опытом, оценит, все его совершенные пенаты.
              В какой из миров, он попадёт после того, как этот лист, засохнув, упадёт на землю? Станет ли он, когда-нибудь, снова стремительным фотоном, или Человеком? Может быть… Но вероятность такая, как бесконечно мала, так и, в конце концов, необходима. Его братья, где они сейчас, в каких мирах, на каких планетах, в каких пределах несут свою бренную, нескончаемую жизнь? Мир бесконечен в формах пребывания, и жизнь – нескончаема, неистребима, и непреодолима…
           Знал ли, мог ли знать этот фотон, будучи когда-то частью человека, в какой мир он попадёт, после смерти этого человека. Человек этот, как все системы, знал, что со смертью, ничего не кончается. Но наивно полагал, что сохранит целостность своей души, после смерти. Так полагают все существующие системы, не признающие собственного распада, ни в каких осмыслениях. Даже взирая на очевидность, и фатальную необходимость такого распада. Ведь трансформации, каких бы областей осмысления, они не касались, тонкого ли, грубого, - имеют одну, и ту же модальную динамику. И даже самое божественное здесь, необходимо обречено, на вечный распад, и последующий синтез. И так – всегда, в своём течении мировом.
            Форма пребывания – определяет форму окружающего мира. И точно также, как взор, собственно, не ограничивается электрооптическим свойством глаза, так и, все остальные возможные чувствования мира, не ограничиваются узкой линейной парадигмой человеческого созерцания, и осмысления. И форма мира, может быть какой угодно, ибо существует только, как отражение взора, конкретного, и определённого.
            Капля росы, лист на дереве, камень, лежащий на дороге - чувствует, слышит, и видит, не меньше нашего. Хотя, сама количественность здесь, также не имеет никакого значения. А качественность - фатально индивидуальна и, по сути - несравнима. Лист дерева, живёт в ином мире, он не видит, и не слышит нас, но видит и слышит то, что нам не доступно. Нейтрон, летящий в пространстве, почти не знает никаких преград на пути. Ведь наши стены, для него, это космос, с блуждающими шарами. Наше же, мягкое тело – океан…
           В каком же мире живёт Галактика, или даже Вселенная? Ведь эти системы, бесспорно живые существа, и может более живые, чем мы с вами. Галактика, такая же клетка организма вселенной, как клетка человеческого организма. Каков окружающий мир, для такой Вселенной? Может быть, он напоминает окружающий мир амёбы? Чтобы узнать, надо стать этой Вселенной.
           Но, когда начинаешь осознавать, что человек, и есть Вселенная, и что его душа состоит из своих Галактик, понимаешь, что мир – един и целостен, что его общая динамика, фатально однообразна, во всех направлениях, и что он точно также мал, как и велик…. Что его бесконечное разнообразие, сопоставимо, с его же однообразием. Что он - бескрайне широк, и в тоже время, невероятно узок. - Бесконечно уменьшающаяся точка, и также, бесконечно расширяющаяся сфера…
           Где же истина, Висталь?
           А что есть истина, старик? Истина – это ты, она в тебе, и более нигде. Ибо мир, который ты воспринимаешь – единственно существующий, и существует, по большому счёту, только для тебя. Всё на свете – обусловлено. И абсолютного мира, – не существует нигде, и никогда…!
           Давным-давно, когда я был ещё ребёнком, я искал истинный фундаментальный мир. Я, как все дети, полагал, что он существует, что он должен существовать, и хотел увидеть его. Но поиски мои, были тщетны. Всюду, я находил лишь иллюзию, за которой царила, лишь пустота. Из этой пустоты, мы строим свои миры, словно из бесформенной глины, фигурки, и у каждого они, словно у художника, соответствуют только его внутреннему миру. Общий реальный мир действительности – лишь синтез множества этих иллюзорных, по своей сути, абстрагированных миров.
           Но существует ведь, истинная мудрость, Висталь. Иначе, к чему все эти разговоры. А если существует истинная мудрость, то и мир должен существовать фундаментальный… Иначе, грош цена, и такой мудрости... Она ничем не подкрепляется, и, в сущности, простой фантазией является.
            Да, старик. И мудрость, будь она хоть трижды истинной, исчезнет вместе с миром, который сама, и создаёт. Всё лишь игра, и самая забавная из этих игр та, что серьёзностью стальной, к себе внушает веру. Та, что не терпит никаких сомнений, в собственной реальности, и истинности…
           Мне показалось, Висталь, что ты сейчас надежду растворил в душе, как растворяют сахар, в стакане воды, и капнул яда, в этот же стакан. Ты не оставил места здесь для Бога! Ты - не Херувим, ты Дьявол! Все речи, спичи, и заключения, что преподносишь с лёгкостью такой, как будто повар, что в салат продукты измельчает, набитой циника рукой, готовя блюдо, из «живых надежды рыб», бросая всё живое, в кухонный комбайн, и поливая соусом настолько острым, что желудок всякого - отвергнет, либо сам сгорит… Ты Дьявол, Висталь!
            Нет, я Херувим! Такая же частица мира, что создаёт свой мир, единственно сущий, и единственно возможный…
            Бывал я в гостях, и у добра, и у зла, в сражениях был, и умиротворениях, ходил и за пределы их, полей безмерных… И видел, – всё едино… Но, если б веры не было во мне, если б она угасла на минуту, я бы - не жил. Лишь вера в собственное неопровержимое, лишь вера в себя, как нечто в Абсолюте, - только её, опровергать никто не может… И, даже если завтра же, умрут все Боги на земле, она – единственное, что должно здесь сохраниться… Она, подобно «нити Ариадны», способна вывести блуждающего путника, из всякого, построенного им же, лабиринта. Преодолеть любые здесь, преграды, что разум твой, создать способен…
            За что же, держится такая вера?
            За собственную неопровержимую реальность бытия, и только… Надёжнее фундамента, у неё, - нет. Она, есть твердь духовных сил! Она, есть истина в себе, и для себя, и потому, разрушить её, - невозможно! Она лишь, самая надёжная из всех иллюзий, что мир реальный формируют, в своём глобальном синтезе.
            Иллюзии, на самом деле, подобно материальным субстанциям эмпирически воспринимаемого чувственностью, мира, имеют, каждая, свою субстанциональность. Одна - чуть твёрже... Другая – мягче... Третья - жидкая, или газообразная… И самую твёрдую, из всех иллюзий, что твёрдости своей, обязана, тому же синтезу «песка», «камней», «воды», «огня» и мысли, мы называем - истинной реальностью действительного бытия.
            Но, по большому счёту, и она, мало чем, от фантома всякого, здесь отличается. Ведь держится, на самом деле, пусть и на глубоких, устоявшихся, застывших в бетоне, и почти незыблемых, но всё же, верованиях, в собственную реальность. Других источников, у неё нет, и быть не может! И «монолит» её, здесь также, в сущности, условен… Порою, даже самая «реальная иллюзия», где веры нерушимой, «песочно-каменный раствор», всё в замок монолитный превращает, под натиском флюидов тонких разума, достаточно на то агрессивных, вдруг рассыпается, как призрак!
            Но, сама вера, словно недосягаемый, для пушек разумения, пик горы, на самом острие которого, стоит «хрустальный замок». Он за пределами разумной стратосферы. Там, на самом деле, очень холодно, и головы горячие, что лезут по отвесным стенам разумения, к цели этой, чем выше поднимаются, тем больше остывают. Ведь вера истинная – холодна, как лёд! В отличие, от поклонения, что так горячкой отдаёт. О той лишь вере говорю, что есть сама свобода…!
            Кто время проводил, в холодных ледяных пещерах, тот научался жаждать солнца, и любить по-настоящему, его тепло. Но тот, кто всю жизнь свою, на солнцепеке вялился, как вобла, от знойных лучей его изнемогая, тот научался, вновь ценить, угрюмую прохладу тёмных, и сырых пещер. Как поклонение солнцу, так и поклонение угрюмым пещерам, есть лишь продукт, тех заблуждений, что замешаны на страхе, и проникающих словно гидра в души, как пламенных, так и ледяных сердец.
            Ты чувствуешь свои стремления, но ты причины их, не знаешь… Причина, - как змея, что прячется в камнях, души каменоломней. И только на поверхности открытой, оставляет, словно помёт, свои мотивы. Но даже выползая на поверхность, она, как правило, сливается с ландшафтом, за счёт своей закамуфлированной кожи. Её увидеть, так не просто, а уж поймать за хвост, - здесь надо обладать реакцией мангуста, как и холодной, и бесстрашной волей…
            На белом свете, есть одна причина, что заставляет жить людей, которые вдруг потеряли всякую надежду. И эта причина повсеместна – страх перед смертью. Нелепый, непреодолимый страх, - страх, что абсурднее всех страхов мира! Рождаться, – вот чего боятся, было бы разумней! Но пред рождением, человеку не дано, ни страха, ни благоговения... В противном случае, наверно, мало кто рождался бы, будь воля на то, его.
             И этот страх, словно дрожжи, здесь поднимает тесто всякое, что превращается затем, в печенье, с разными фигурками. Его причина – неизвестность. Но, в тоже время, он способен придавать в час роковой, такие силы человеку, что тот способным становится, побеждать здесь, всякое страдание.
             И вот, что важно. Человек, придя на время, в суетливый мир, в начале самом, не испытывает страха смерти. Страх вырастает в душах, с созреванием. Ведь только выйдя, из холодной, и безжизненной пещеры, зайти обратно тут же, - не вызывает ужаса. Но через время, вкусив лучей солнечных, и взяв в себя от жизни, всю её стремящуюся к свету, сущность, врастая корнями в сладкую почву иллюзорного бытия, обратно, в холода пещер, по доброй воле, уж не хочется ступить. Страх сковывает ноги! Ведь наша сущность, уж забыла, что там? Она теперь, лишь помнит свет, - мир болью и страданиями наполненный, но ставший теперь, таким родным, а главное, узнаваемым, привычным, и предсказуемым, на время.
              И он готов страдать, и боль испытывать, как можно дольше, но только не шагнуть за грань, где холодом пещер так веет, и где «неизвестное» сидит, как страж ужасный, с зияющими пропастью, десницами. Ведь как там? - Он уже не помнит… А сходить проведать, и вернуться вновь сюда, ему природой не дано. И здесь, ответственность, и страх вступает в разговор. Не делай глупостей! - кричит она, не позволяй себе сломаться, обратно, мир свой - не вернёшь!
              Но видел я людей, и мужественных сердцем, не так мало. Они пред неизвестностью, колен не преклоняли, и в роковой час, на судьбу свою, так малодушно не роптали. И шаг свой делали, так смело, что боги им завидовали на Олимпе! Но теперь, таких, почти уж нет людей. Род человеческий, так сильно обмелел, что там, где плавал я недавно, теперь хожу по дну, и море человеческое, такое прежде глубокое, и бурное, теперь, по щиколотку мне, и так спокойно, как будто лужа…
              Но верю я, когда-нибудь, оно вновь наполниться из спящих ныне, но просыпающихся неизбежно, и вырывающихся на поверхность, родников. И забушует вновь мятежностью его поверхность, всклокоченная глубиной, и спровоцированная, латентной силою природой, штормами, и ураганными ветрами разразившись, разбудит засыпающую плоть…! Так было прежде, и так будет впредь… То, что на время, засыпает в этом мире, то неминуемо должно проснуться. И тогда, всё человечество, вдруг осознает, что лишь спало прежде, дремучим сном…

В такой момент лишь истинная жизнь струится…
                Всё остальное - только снится…
Как будто бы с собой, один ты на один,
сидишь у берега на камне,
и говоришь с собой и с морем,
и монолог твой отражается от скал безмолвных
Всё, - в безмятежном равновесии застыло…
Всё стало тонким, - еле уловимым.
Мир растворил в свои святыни ставни
Всё ожило, и даже камни! 
Восторг! Великое открытие! –
Ты сам собой живёшь, и голос внутренний,
что поначалу кажется чужой, - вдруг слышишь!
И чувствуешь, как словно медленно текущая река,
из безупречно чистого земного родника, течёт через тебя,
 и отражается в нём небо, море, и земля -
Великий полдень жизни! – Замедлил время непрерывный ход….
Пред безупречным зеркалом стоит твоя душа,
и отражает всю безмерность бытия,
сливаясь с бесконечным миром, -
в едином совершенном целом...
И колокольчиком звеня,
поднявшись, растворяется в зените, уходя,
становится глубоким бесконечно, и широким,
будто нейтральных и пустынных берегов - 
Вселенной всей мятежности чертог!
И в тот же миг становится вдруг монолитно твёрдой,
словно отвесная угрюмая скала, на самом возвышении которой,
развесив ветви, древо гордое стоит
словно меж небом и землёй парит
герольдом гордым оглашая бездну,
И тянет ветви к облакам, вгрызаясь корнем уязвимым в скалы
Цепляется за небо, и в тот же миг крошит, -
твердь монолитный камень.
В мечтах своих, имея цель, - достать когда-нибудь до Солнца
Пробить бронь панциря земли, своими нежными корнями
И опустить их словно рук, истерзанных ладони,
в прохладу чистых родников колодца…

В такой момент лишь истинная жизнь струится…
                Всё остальное - только снится…

Безмерный мир, что шепчет в ухо песнь свою
Как будто истинами душу искушая
Всё что бесспорно, и присуще так ему
Как безусловный перст, над бездной водружая
И заставляет верить в истину и те пенаты,
Где царствует порядок лишь его константы
Отбросить все сомнения, и веру утвердить
Но вдруг расправив крылья и взмахнув, взлетит! -
Противоречие, над древними как скалы городами
И возвестит о новой истине, курлыча над полями
Распорет клювом полотно, и бросит новое зерно…
Посеяв семя небывалых злаков
Словно орел, спланировав над полем красных маков
Схватив когтями, вырвет сердце из земли
И взмыв над безупречными лесами
Поднимет ветер, и сорвёт с домов и замков крыш
Сметёт деревьев вековых с корнями
И расколов привычных образов десницы, на куски
Вдруг сложит в новый образ уголки…
Поссорившись с былыми временами,
И новый путь в тумане, указав
докажет истину свою, и защитит на поле брани
И с одержимым рвением возьмётся за кайло
Построит новый совершенно гармоничный город,
и пусть он будет слишком молод
В нём жажда власти обретёт своё кольцо…
И разум встанет стражем на охрану острогов,
лишь отчертив границы новых берегов…
Провозгласив здесь новый Рим
Устава нового прядки утвердив...
И станет ждать веками нового мессию
Чтоб в бой вступить, и голову свою сложить
За свою вотчину, - за её истину и веру
 В глубинах духа почитая лишь саму Минерву…

В такой момент лишь истинная жизнь струится,
                Всё остальное, - только снится …

Два вектора, -  путь истины и веры,
Как корабли, незримой глади разрезают
И безмятежность вечности покоя, нарушают
Великой статью гармоничности согласных черт
И превращают в ценность жизнь, из века в век
И придавая смысл всему, что попадает на дороге
Обогащая словно серебром, все архитипы
От пепла отделяя бриллиант, зерно от плевел
На добром лишь к себе повязывая бант,
 и утверждая собственную степень
И стройной статуей, из глины и камней мечты
Встаёт над сумраком густым форпост судьбы
Великим обещанием надежды, счастья, и любви -
Покрытой золотом…химеры.
И день за днём, сюжетом искушаемый интриги
Листаешь, те страницы вечной книги
Покрытый древней пылью, фолиант
Пройдя от титульной, до замыкающей страницы
И лишь на миг, закрыв десницы
Ты получаешь снова, той же жизни грант
И снова вынужден листать, и мнить себя первопроходцем
Бродягой снова быть, иль царедворцем
Рубить мечом на поле брани вражьей головы
Или возделывать земных цветов сады.
Два вектора кармических, - путь истины и веры
С надёжностью, как основание пирамиды
Удержит жизнь твою в веках тысячелетия
Не даст пропасть в дни эры лихолетья
Привяжет к целям жизнь твою, как к плавникам понтона
И искушая дух божественным и запредельным пантеоном
Словно морковкой буриданова осла
Уводит в вечность караван добра и зла…

Иллюзией оазиса, в пустыне вечной очарован
Как странник кандалами жизни скован
Бредёт не сломленный обманом человек
Так есть и будет. - Бытие течёт за веком, век…

В такой момент лишь истинная жизнь струится,
                Всё остальное - только снится …

Я ухожу, мне уж пора. Я слишком долго здесь. Меня зовут миры, которых мириады, я до полудня, должен все их обойти. Конечно, до полудня мира, до отведённых ему вселенских суток. Прощай старик, ты стал мне другом! Ты слушал, и внимал мне, а это – ценно бесконечно… Когда-нибудь, в тот день и час, когда для мира нашего, пройдут вселенских суток десять, мы может быть, здесь встретимся опять. Да нет, мы встретимся наверняка!
            Я буду ждать... Ты подал мне Висталь, свою божественную руку, и я теперь спокоен… Жизнь человек, прожил не зря, коль на пути его, хоть раз попался мудрый человек. А мне, вдвойне здесь посчастливилось. Ведь я с тобою встретился, - с мудрейшим из живущих ныне, Херувимов. Чего ещё от жизни, может смертный пожелать? И умирать, я буду смело, когда придёт мой час. Бояться той безжизненной, и сумрачной пещеры, что за пределами находится действительной, и бренной жизни, ведь всё равно, что боятся за порог ступить, и войти в свой дом, пусть и странствовал ты, вдали от него, так долго… Стоять в страхе, на крыльце родного крова? - Что может быть глупее? Прощай Висталь. До встречи в будущих мирах…
   
Эдем

Лучезарное, небывалого цвета небо, предстало взору Висталя, когда он открыл глаза. Всё вокруг сияло, каким-то невероятным светом! Неужели я дома, неужели я вернулся? Промелькнуло в голове Висталя… Он приподнялся, и огляделся. Безмятежность, без какого-либо дуновения ветерка, окружала его, и лишь пение райских птиц, нарушало эту сакральную тишину. Идеальность всего окружающего, что поначалу, приводила в восторг, в ощущение счастья, через некоторое время, сменялась тревогой, и беспокойством, переходящим в необыкновенную таску, и ностальгию, по безвозвратному прошлому.
           Висталь поднялся с благоухающей травы, и пошёл по направлению к Вельфельским садам. Ему, конечно же были знакомы эти места, как ни какие другие. Ведь именно здесь, он провёл детство, и юность. В его памяти всплывали образами, самые укромные уголки Эдема. И нахлынувшие воспоминания терзали его сердце, и в тоже время, придавали всем его переживаниям, какую-то сверх возвышенную негу.
            Почти у всякого человека, есть свой Эдем. Это то место, где он провёл своё детство. Я не открою ничего нового, если скажу, что к средним годам, всякий, кто провёл, более-менее сносно детство, и юность, вспоминает это время, как самое счастливое время своей жизни. Хотя тогда, в детстве, всё казалось обыденным, и даже бренным. Всё, что проплывает пред твоим взором здесь и сейчас, всегда превращается в обыденность, и бренность. Реальность, крайне редко располагает к вдохновенным, глубоким, и счастливым переживаниям. Эти переживания, существуют не кончиках тех крыльев, что расправлены в прошлое, и будущее.
            С годами, в памяти сглаживаются шероховатости, и время прошлого, - время, когда душа была наполнена грёзами, и мечтами, когда иллюзия, - эта великая Паллада жизни, всецело царствовала в сознании! Когда в сердце гнездилась непоколебимая уверенность в том, что тебя ждёт великое будущее! И эта уверенность, так редко омрачалось обыденностью бренного существования. Любовь горела большим, освещающим весь мир, костром, и согревала сердце всякого, близко приблизившегося соплеменника.
            Поднявшись на небольшой холм, Висталь остановился. Пред его взором открылась живописнейшая долина. Поля, цветущие маками, и леса полные всякой живности. В самом низком месте долины, в лучах полуденного солнца, сверкало совершенное, по своей форме и красоте, озеро, в которое, извивающимися полосками, впадало три реки. У Висталя закружилась голова. Он часто, во время своих скитаний по бренной дороге жизни, предавался минутам ностальгии, и в своих сокровенных мечтах, представлял, как вернётся домой. И мечты эти, со всей возможной строгостью, и естественностью, воплощались сейчас наяву. Такое случается настолько редко, что считается - почти невозможным! Мечты, почти никогда не воплощаются в реальность. Ибо мечта, и реальность - из разных миров, у них разные плоскости существования, разные пенаты бытия, и они, почти никогда не пересекаются. Пересечение этих миров, такое же, почти невозможное явление, как пересечение параллельных миров мироздания.
             Раскинув руки, как в детстве, Висталь побежал по пологому склону, крича и радуясь, словно ребёнок. Его сознание, такое отреченное, и благоговейное, погрузилось в негу беззаботности, и чистой радости...
             Но вдруг, на берегу одной из рек, Висталь заметил знакомую фигуру. Неужели это она, промелькнуло в голове у него. И эта мысль, словно хлыст, полоснула, и рассекла кожу его сознания. Словно разряд электрического тока, прошёл через всё его тело! В груди защемило, какой-то необычной, сладостной болью. Он почувствовал, что слёзы наворачиваются на его глаза. Подбежав поближе, он остановился. Он более не мог, ни сделать шага, ни вымолвить слово, как когда-то в юности, когда он, в первый раз увидел её. Тогда, она, словно Джоконда Леонардо да Винчи, сидела, склонившись над сияющей водой, и ласкала своей правой рукой, мраморного карпа. И вот теперь, картина повторялась...
             Она также, как когда-то, сидела на берегу, и водила своей рукой, по глади сияющей, своей чистотой, реки. Висталь никак не мог освободится, от ступора, и в этом полузабвении, он стоял, пока она сама, не вымолвила: Ну, что ты встал, как инфантильный, нерешительный юнец? Ты не узнал меня, Висталь? Да, это я, твоя Свистилла… Я ждала тебя, с тех пор, как девять лет назад, по исчислению Эдемского времени, ты растворился на заре в тумане, лишь крикнув, что всегда любить ты будешь, и что моих очей прекрасных, не забудешь...  А на земле прошло, наверно, лет девятьсот, не меньше? Надеюсь, ты расскажешь мне, о тех скитаниях, и приключениях, что выпали на твою долю?
             Ты помнишь, как в юности, на пруду, что между «Вельфельскими садами», и рощами берёзовыми, мы время вместе проводили? Как я тебя любила, вводя, почти в беспамятство своими ласками, и поцелуями, да и сама впадала, почти в комму, от ласк твоих… Ты помнишь, мой благороднейший Висталь?
             Каким-то непостижимым усилием воли, Висталь сломал собственное оцепенение, и, как ему показалось, заговорил непринуждённо, как будто виделись они, вчера. Конечно помню каждый миг, и каждое твоё движение... Я любоваться не переставал тобой, и твоим голосом, так льющимся, словно совершенная сюита… 
            Божественная Свистилла! Она была прекраснее самой природы! Никто не мог, на её облике прекрасном, свой взгляд на долго останавливать, боясь ослепнуть навсегда. Но главное, что так тянуло к ней, и завораживало на века, так это безупречный её нрав. Таким - не обладал никто. Сплав силы, и невероятной женственности, - то, что крайне редко встретишь, на земле, и небе...
            Присядь Висталь, я так хочу опять почувствовать тебя, так близко, чтоб раствориться в своих помыслах, и чувствах… Года, что провела я без тебя, наполнили желанием, мою душу через край.
            Я умереть хотел бы, в такой миг, Любимая Свистилла! Что может ещё, кровь и плоть моя желать, в чём мог бы дух, черпать? Что более доступно разуму, когда ещё, и где возможности его, в мгновениях, он находил б для жизни утверждения, своих сверх жизненных и созидательных пенатов? Представить - невозможно!
             Словно огонь горит в душе, сжигая пожелтевшие листки, и хлам, что накопился, за времена моих скитаний. Всё – выгорает в этот миг, и остаются только, самые крепчайшие консоли. И хочет «Я» моё, сильней всего на свете, чтоб миг остановился! Он жизни вечной, мигу этому желает! Но дать ему, покуда эту вечность, лишь смерть способна…
            Ты просишь рассказать, о тех скитаниях моих, по миру человеческой стези, и я готов тебе поведать... Пусть, и знаю, что огорчит тебя, скорей всего, рассказ мой.
            Всё перемешано там, - огонь, и лёд, песок, и зёрна, власть, хаос, свет, и тьма, штиль, буря, пустота, реальность…, и большинство людей там, стремиться лишь, к успокоению своих, перманентных страхов. На страхах, там завязано, почти всё; и движение вперёд, и процветание, и само совершенство… Как и всё то, что называют научно-техническим прогрессом. И, конечно же война, – война, прежде всего, как самый верный стимул, и последствие их страха!
           И только редкостный там, человек, что разумом не обделённый, и чувственностью полный, вопрошает в своём сердце, так: Существование наше, и действительность мирская, – что может быть обманчивее? И где здесь истина неоспоримая, фундаментальная, в чём суть?
           Всё лишь, по отношению друг к другу, существует… И также точно, жизнь, и смерть, лишь в отношении друг к другу, имеют свой неоспоримый статус. И абсолютной истинности, нет, ни в первом, ни в последнем... Жизнь – утверждает самою себя, построив замки своего воззрения, о себе самой, на собственных критериях, - фундамент коих, в сути, иллюзорен…
            У смерти, в силу ясных положений, своих критериев, конечно нет. И все её обозначения, построены на тех же, жизненных воззрениях, - как от противного, и только… Других возможностей она, в действительности, не имеет. И в том, фатальный фокус отношения человека, к смерти. Чрез призму жизни собственной, здесь смотрит каждый на неё, и видит в смерти, только те картины, что угнетают, и пугают жизнь саму, своим угрюмым полюсом, с заснеженными, и пустынными полями. - Кровь, в жилах обывателя планеты, холодя, мир смерти превращая, в сумрачный, безнадёжный, и скорбный бастион…, царит в котором, лишь всё худшее, невыносимое, ужасное…
            Ты знаешь, мудрый мой Висталь, за долгие года, что мы не виделись, ты ни на йоту не утратил светлости ума. Всегда гордилась я тобой, и вот теперь, опять я вижу, что не погаснет моей гордости огонь.
             Божественная, совершенная Свистилла! Я был всегда, не меньше горд тобой. В своих скитаниях по миру, искал тебя всегда, и всюду. Душа моя болела... Я почти привык, к страданиям собственным... Свистилла, слышишь?! В мире, - нет совершенней, и желаннее тебя! Но понимаю я, не суждено нам вместе быть. В садах «Вельфельских», юность наша навсегда осталась… Как ни хотелось б нам, но это время - не вернуть, и не найти той высшей неги, и никогда уж, не почувствовать, того возвышенного счастья!
            И сколько б мне, пластов пространства, и отрезков времени, не суждено пройти, но в юность собственную - не прийти… Быть может, только лишь в каком-нибудь последующем «Вселенском веке», что саму вечность отмеряют, своими разновеликими отрезками.
           Как будто бы, аршином отмеряемая, ткань, что соткана на прялке той, вселенской всей необходимости, и проведения... Из хаоса, – действительность здесь возникает, - словно, из куска шерсти «эдемского барана», вытягиваемая нить, что ткётся в ткань отреза, раскинутого на полатях бога, словно прилавке дельного купца. И проданная, по завышенной цене, людскому племени, что ходит по его «Восточному базару…»
           Не знала я, что и тебе, словно простому человеку, присуща та фатальность мыслей о миропорядке, что вытравляет, словно кислотой, надежды серебристые пластины... Холодным дуновением, сейчас повеяло, и неизбежность, будто стена, вдруг выросла пред нами. И океан, что прошлым называют люди, такой глубокий, и бескрайний..., и что, в глубинах своих, топит всё и вся…, и всё и вся, на дне своём хранит…, - вдруг, превратился в страшное чудовище! Что пожирает всё, на белом свете, и в забвение превращает, не только жизнь, и бытие, но и Вселенных мириады!
           Но, вот Висталь, взгляни! Какой надеждою горит пред нами, на небосклоне та звезда! Она, - суть будущего воплощение! - Звезда надежды, манящий маяк!
           Каким, звезда та, тёплым, лучезарным светом манит, все благородные, влюблённые в мир, бытие, и жизнь, победоносные сердца! И она, - надежду, для всех мужественных доблестных сердец, во веки вечном не обманет… И пусть, вокруг неё всегда, моря разочарованных, солёно-горькими волнами, - не беда! Нам, в тёплом свете изумрудном, тех лучей, что от звезды надежды, - стоит искупаться…, и пусть, нам суждено опять, на век вселенский расставаться, мы силу духа водрузим, как флаг на стапель корабля! И поплывём в неведомое, по морям, что, тайн непознанных, как драгоценных и цветных камней, в глубинах собственных скрывают…
          И будем верить, и любить, - что нам дано…, и не позволим, всем задним, и ущербным мыслям, пробиться в мир наш…, и разрастись, словно лианы душащей, ствол векового древа...
          Ведь каждый, здесь всегда, лишь то по жизни обретает, что дух его, уже имеет…, и невозможно что, не потерять, и не растратить, не умалить, и не возвысить…, что ценность собственную, в мире этом лишь имеет…
         Висталь, любимый! Свет той звезды, проникнув в наши души, и освятивший нашу кровь, всегда теперь, гореть из наших внутренностей, будет, и сердце наше, счастья жизни - не забудет…
         Свистилла, милая, взгляни! Там, рядом со звездой надежды, - плывут туманы…, облака непредсказуемости мира, в них всякая надежда тонет…, там, даже птица веры - крылья сложит…, и там мечта любая, заслонённая их телом бренным, навеки вечные погаснуть может, - вслед, за надеждой всякой…
        Ты опасаться стал непредсказуемости, мужественнейший Висталь? Я бы подумала, что постарел ты, если бы не созерцала, лично пред собой тебя, на благостных полях Эдема… Вот посмотри Висталь, там вдалеке, на берегу у «жизненной реки», фигуру видишь ли, угрюмую? Она, почти сливается со скалами? – То, брат мой, что зовут Бедалом... Ты, верно, не узнал б его сейчас. Он постарел на тысячу веков, и стал ещё угрюмее, и безразличнее к природе. Его, та безнадёжность, что так присуща всякому глубокому уму, неотвратимо и степенно, убивает… В нём не осталось, и на грамм того, что называют «интересом жизни». Как он живёт, как существует? В нём нет, и тени от любви, что дарит всякую надежду, своей иллюзией царственной, и благоуханной…
          Порою, жалко мне его… Сидит он днями, и ночами, и смотрит пристально на реку. Он - воплощение бренности, и скорби! Всё самое грубейшее вобрал он, при рождении в себя, оставив мне, всё тонкое от мира… Мне кажется, он умереть - так искренне желает! Но даже это, не позволительно ему... Сейчас, он только грубый, как скала…, но в «Чёрную дыру», он постепенно превратится... Мне ж суждено, в свет лучезарный обратится, веков вселенских, может через тысячу, иль две…
         Вот, мы к «садам Вельфельским» подошли… Вон там, беседка наша прячется, меж яблочных деревьев. Свистилла, помнишь ли, птиц неугомонных трелей, когда мы, поутру встречались здесь?
         Да милый, было это, как вчера…, и шелест листьев, и туманы, стелящиеся, в молодой траве. В минуты эти, мир весь - счастьем нам сплошным казался! А будущее, - светлой, шириною в бескрайнее поле, нескончаемой дорогой…
         Ты знаешь, гордая, и мудрая Свистилла, проходит век, за веком, и река, что временем зовётся, течёт ведь, только лишь для нас, и для людей... Лишь в человеческом, и нашем представлении, движение мира, имеет определённые параметры свои. Для мира же, вообще, река та, - скованна на веки, льдами, теченья нет в ней, никакого...
         Когда в реке нет рыб, нет лодок, нет планктона, сама к себе, она во веки вечном равнодушна…, ведь не дано ей, замечать саму себя… И ветра никакого нет, коль паруса не встанут над морями…, и не расправят крылья птицы... Мир, сам себя - не наблюдает, не в силах ощущать себя, и потому, забвение, есть - суть его... Ведь то движение, что порождает всякое течение, что временем мы нарекаем, и в нём, действительность мирскую воплощаем, есть главная иллюзия живого мира… И, на самом деле, фатальными - забвения льдами скованно здесь, всё и вся…, в эфире, не колышется листва, и суть мирская, что нас обманывает статью, и порядками, на самом деле, - спит повсюду непробудным сном, и только сны её, мы видим...
         Ни дуновения, ни падения листа, - мир, сам в себе - не знает…, всё это, наблюдатель порождает, своим воззрением динамичным, и живым, он всё и вся, - в действительность здесь превращает…, и сам же, смысл фундаментальный бытию, весь придаёт, и награждает будущим, и прошлым...
         Но самый сокровенный, и сакральный смысл - в том, что мир, в своей основе, - беспредметен, и недвижим… Ведь для него, критериев нет, - нет ориентиров, с которыми, он мог бы сам себя сравнить…, и только лишь, поэтому, он бесконечен, и по сути вечен... Ведь он, – сама незыблемость, инертность, и нейтральность по себе…, и «пустота Великая», сродни ему, своей незыблемостью, и инертной сутью...
        Тот, кажущийся нам, монолитным, пьедестал, та повсеместная основа, консоль, колосс - то сердце мира, на чём мир, бытие, и жизнь, стоят, в себе самом, – безмолвная, бесцельная, бездельная, безликая, нейтральная, инертная реальность... Мир бездонный, - вечно спит! И разбудить его, никто не в силах… Он, в сущности своей, лишь безликая, инертная, нейтральная, безмерная, Великая пустота, - он, даже не забвение! И только наши представления, те формы, образы движения, в действительности олицетворяют, и на холсте воззрения своего, игру богов - в реальность воплощают…
         Висталь, - любимый! Как бы я хотела, с тобою вместе, в мир людей попасть…, прошить вместе с тобой, веков пласты…
         Свистилла, ты не знаешь мир людей, и тем ты, дорожить должна… Там нет того, чтоб истинную цель имело…, лишь пламя бесконечной суеты, среди песков бродячих, и воды… Всё там, построясь, - рушиться, и на развалинах, всё вырастает снова... Цивилизации, и пантеокультуры, стремясь как будто бы, вперёд, идут, как правило, всегда лишь вспять…, и нет там, абсолютной правды…, и жажда, во всех смыслах, неутолима до конца…, и совершенства - нет венца…! Да и, не верит в совершенство, там никто, уже давно…
         Но там, я слышала, как будто мало скуки?
         Действительно, всё так…, её там, часто заменяют муки… Для каждого, отмеряно там, всех аффектов, и нет на бренной той земле, ни одного по жизни человека, чья душа не содержала бы в себе, всю глобальность мироздания, словно та капля воды, что несёт в себе, всю полноту и сущность океана!
        И жизнь людей, пропитана войной, словно тем креозотом, шпалы…, что не даёт загнить, сей шпальной древесине, и развалится, превратившись в прах, в труху… Война людская, есть суть действительного мира…, - его сакральный креатив, его основа, консистенция, - его апофеоз! И в воплощениях своих, в различных формах, и разнообразных ипостасях, в градациях своих, на лестнице условной, цивилизационного гротеска, олицетворяет своё «тело» та война, как в битве на полях сражений, так и на шахматной доске…, - в игру, что к той войне, как будто отношение косвенное лишь имеет…
         Но суть – одна…, и то, что суррогатом подменяют, перенеся на поле безопасное, доски, или любой другой игры, футбол, хоккей, бои без правил, - весь пантеон, развившийся от греческих древнейших состязаний, - суть человеческого существа…, в котором, суть Минервы бдит, и жаждет утолить, свои сакральные стремления к победе…
        Игрою называют люди, всё то, что не даёт скучать им, что охраняет от гнетущей бренности, и разочарованья жизнью. И суть игры, как суть войны, заложена, здесь в душах человека, и проявляется, как на полях бесчисленных сражений, что в боевом порядке, «съедает» мяса столько, сколько ей дадут, так и во всяких безопасных, и мирских различных развлечениях...
        И страсть к войне той, кровожадной, со всей своей фатальностью, подчас теснит все благостные, и разумные стремления, и все воззрения людские, порабощает в миг один, как только завладеть ей удаётся, будто бы всем разумом «людского клана» …, и разрушает замков вековых строения, как мира быта, так и возвышенного вдохновением, духа…
         Спроси у всякого там, что плохо, и что хорошо, и каждый там, ответит прямо. Но, тем не менее, на глупости, страстях, и на пороках, - мир тот, словно на консолях дьявольских стоит, и в том, его Великий парадокс лежит…
         Но мук хватает, и в Эдеме... Без них мы б, радостей не знали... Страдание, и радость - две чаши жизненных весов... Опустоши одну, и жизнь наперекос вся, встанет... Они, - как жизнь, и смерть, одно, без другого, действительно существовать не могут… Как пустота, и суетливая реальность, как свет, и тьма, - друг друга лишь, обозначают, и тем действительностью наделяют… Нет в свете – света, без кромешной тьмы, как нет и темени, без света…
         Когда б вдруг, кто-то вздумал, что может он, по жизни, вечным счастьем упиваться, блаженством вечным наслаждаться, он непременно, - ад нашёл б себе... Слепые, и глухие, спящие умы, стремятся что, блаженный рай себе найти, где, не было б уже, ни капельки страдания, - к абсурду приведёт, подобное непонимание…
          Больные, слабые зверьки, не знающие флаг иного счастья, не видящие в бурях, штормовых ветрах, ненастьях, - Великой радости страдания, и слёз, что порождает главную, и упоительную силу…, что радости Великой, ощущение собственной неистребимой мощи, и сладостную гордость возбуждает, - и в счастье злое, мир весь превращает!
         И только лишь «жуки», и «черви», стремятся мирно копошиться, и суетится, в мелких бытовых коллизиях, что пахнут безопасностью, и обещают спящей неги... - Так пахнет всякая навозная здесь, куча... Они стремятся к благоденствию, и тихой, и спокойной сытой жизни, и в ней находят они, собственное счастье… И в разновидности иного счастья, того, которым упивается здесь, всякий воин по призванию, они находят горе…, пугает это счастье их, - их слабые, и приземлённые душонки – стонут! Рабами слабости, и собственного недопонимания, так и живут, стремясь всю жизнь, лишь заползти под камень, найти своё пристанище, средь бурь, и катаклизмов мира...
         А главное, им не понять, и корня не осмыслить, что счастье настоящее, живёт не в мире внешнем, но в душе... Оно, не существует, во внешних эмпирических сплетениях, но лишь в своих глубинных, и тончайших впечатлениях…
         Не обеспечит счастья никому, ни внешнее благоденствие, ни война сама, но лишь отношение человеческого духа, ко всем происходящим за «калиткой глаза», движениям, и перипетиям, ко всем трансформациям, и коллапсам, что происходят в мире, не зависимо от той оценки, что человек даёт им. Счастье настоящее, - лишь тот из людей находит, кто из любой коллизии житейской, фигуры лепит собственной полезности, находит гордости мотивы для себя, и превращает самые обыденные вещи, в источник радости своей...
         И пусть, на самом деле, радость всякая здесь, так - не однозначна…, и чаша радости, у каждого своя, толи с мощнейшей бурей на поверхности, или спокойной безмятежною водой, - значения большого, не имеет… Ведь радость, как и мир, - на самом деле, так широк, как широка, и нескончаема река, что человеческим познанием зовётся...
         Висталь, - ты мудр…, и потому, не укоряй, не требуй большего, чем эти люди могут. Они, в Богах своих, и проведении, черпают, для жизни силы…  А здесь уж, сколько каждый зачерпнёт.
         Прости, что я сужу… Там есть конечно, чем и мне, и человечеству гордиться. Немало встретил, на своём веку, таких людей, что были бы достойны, венков лавровых, вечной славы…, не только лишь по достоинству, по жизненному кредо, но и по стойкости, и вере в силы собственного духа! Людей, что не сгибались, ни пред муками обыденными, и вселенской скорбью, ни пред истиной действительностью, - её реальностью, что открывалась пред их взором, и что способна была, - сжечь всякое обыденное сердце! Они, как стоики стояли…, и не только не сломались, и любви своей огня, не растеряли, но в безысходности мирского бытия, они всегда, лишь черпали свою отраду…   
          Мы, созданы эфиром тем Висталь, - средой, что создаёт, подобно океану, рыб своих... Среда же, эта, - человеческие души…, и мы живём, и существуем, лишь в этих благостных пенатах... Мы - дети тонкого, невидимого мира, что паром поднимается, с поверхности земли…, - эфир тот, словно дым, что от костра реальности, над лесом поднимаясь, фигуры разные, и видения, в тончайших душах создаёт…, питаясь на полях фантазии, тем «клевером», что так пахуч, и сладок...
          Реален ли, тот дым? Мы, сами здесь, вопрос такой, конечно никогда не задаём. Для нас, сомнений нет, в реальности своей…, и мира нашего, астрала. Подобные вопросы задают, те «дети» грубого, физического мира, что человечеством зовут.... У них, сомнение вызывает, существование тонкого, заоблачного мироздания, что существует в сферах трансцендентных, душ самих людей. Их не заботит собственно, и то, что мир наш, воплощённое в эфире тонком, их подсознание…, пар над котлом – душа, их же реального, действительного мира...
           Висталь, ты знаешь, я недавно тайну величайшую познала, кто мы с тобой, на самом деле. Что ты, есть суть – воплощение души одного писателя, что жизнь свою реальную, ведёт в России. А я, - олицетворение души, его по жизненной подруги. А души, имеют квантовую субстанциональность, и могут быть одновременно в разных местах, как и в различных временах.  И мы с тобой, в своей сакральной сути, есть суть – фантомы, сшитые проведения иглой, из облака, что называется духовным миром... То «облако», что соткано, из самых тонких, сверх живых, астральных нитей. 
          Но, тем не менее, реальность наша – неоспорима…! И, пожалуй, она - реальнее любого действенного мира! Всё то «инертное, и грубое», что узурпировало власть в реальном мире, - всегда поставить под сомнение спешит, всё то, что «тонко, и эфирно» ... И лишь тогда, нас за реальность признаёт, когда влияние на жизнь свою, в действительности ощущает. Крича: Могли создать то, - только Боги…!
         Так для людей, всё тонкое, эфирное, - всё запредельно идеальное, что жизнь их бренную, сопровождает, значение редкое, для них имеет… Для них всё - не серьёзно…, детским шалостям подобно то, что настоящее искусство всякое, в себе, несёт по жизни, и впечатления великие создаёт... Всё то, что будто в стороне течёт, от тех потребностей житейских, что, как им кажется, гарантом выступает за их жизнь, и будущее обещает…, - цивилизации действительной, плоды, на древе научно-технического прогресса... И чем грубее, и инертнее душа, тем бытие от мира тонкого, в себе несёт, - всё меньше важной сути…
          Лишь редкие из них, в том иллюзорном мире, что соткан из чувственных, заоблачных коллизий, - оплот всей жизни признают… И лишь, для этих редких исключений, нет ничего важнее на земле, и небе, чем сверх возвышенные, воплощаемые в фолианты всякого искусства, и несущие в себе, сакральные флюиды совершенства…, что сверх гармонией своей, настраивают души на благое, и дают плоды Великого земного счастья! Где музыка, - как самое, из совершенных форм земных, своим, гнездящимся повсюду, лейтмотивом, здесь всякому искусству, незыблемую жизненность, и истинность всю, придаёт!
          Для них, как раз, всё то, что по их жизни, воплощается в «хлеб грубого помола», - второстепенно… И те «блага», что обещает социума совершенство, в цивилизации стремлений, получить, те привилегии мирские, что обеспечить жизнь свою стремятся, блаженством сытости гаранта, - так пошло, и к истинным стремлениям жизни, не имеют абсолютных доминант…
          И эти исключения, возвышающиеся, над всем мирским, вместо того, чтоб тратить время на постройки всяческих мирских приспособлений, и агрегатов, что облегчают жизнь, - выстраивают дом, и мир, в пенатах собственной души... Где она, в безмерном счастье, и покое будет пребывать, пока живёт, и существует разум…, что генерирует потоки мыслей, - нитей тонкие мотивы, из коих ткёт душа, мир собственных вершинных грёз… И для них, полёт в прозрачных небесах, важнее ползания, и добывания благ житейских... Ведь здесь, не встретить даже доли счастья, что даёт мир - созданный однажды, в тончайших сферах, и глубинах, совершенной и божественной души…    
         Да, Свистилла, ты, как всегда, права… Но мы с тобой должны здесь, понимать, что, вдруг исчезни завтра, феноменальный мир людей, и наш весь, тонкий мир, эфиром растворившись в беспредельном, вслед неминуемо исчезнет... Всё наше жизненное поле - раствориться, не будь под ним, фундамента необходимой почвы…
        Так, души совершенных, человеческих существ, когда настанет время разрушения, всех выстроенных цивилизацией, построек, вслед за полярным, грубым этим миром, поднявшись над поверхностью земли, исчезнут навсегда…! - Так свет исчезнет, с гибелью светила… И наш, тончайший мир – душа действительного мира, всё ж, также обречён, на растворение в пустоте...
         Пусть так… Но, это ведь, ещё не говорит, о нереальности его, струящегося тела... Ведь если глубже посмотреть, мир феноменальной действительности, также не несёт в себе, незыблемую достоверность. Ещё никто не показал, непогрешимость сущностную, и его фундаментальность – лишь относительность всегда, и всюду…. Одно, - существеннее, другое же, поменьше… Но абсолютную фундаментальность бытия, нам не найти, ни на земле, ни в небе…
         И вот, пока то, и другое - существует, здесь, мир феноменальный - строит нас…, - мы, в свою очередь, выстраиваем, в тот же миг, его… Ведь наше тонкое пространство, неоспоримое влияние оказывает на него, - на свою «матрицу» …, подобно тем влияниям, что в мире бытовой реальности, оказывают тонкие, и агрессивные энергии, на грубую, инертную материю…
         Так разум человека, в этом бренном мире, цивилизацию свою всю, строит…, сначала, все конструкции, выстраивает на своих полях, как чертежи рисует…, и только после, превращаются они, в монументальные строения, всех агрегатов, и иных построек, цивилизации людской…
         Тончайший мир мыслительных заводов, что продуцирует во вне, свою волну, из камня неотёсанного, и глины, строенья совершенные все, создаёт, и превращает в дом свой, - дикой прерии природы..., перемещает скалы, и русла рек, вспять направляет…
         И силу, и влияние тончайших из миров, где душа живёт, на «поле клеверном фантазии», поставить под сомнение, - всё равно, что разум собственно, и всё его влияние, всецело опровергнуть…
         Наш мир, – эфир…, но и его реальность, если с иного фокуса осмыслить, миру действительного, мало уступает, а в чём-то, даже наполняет, его реальностью своей… Если вглядеться, без принятых лекал привычки, и без надуманных, и пошлых доказательств, то мир действительный, теряет собственную фундаментальную незыблемость, как только на арену, выходит более реальный бастион…, что квантовой реальностью зовётся…
         Кто, собственно, бы смог, феноменальную реальность, безоговорочную показать, действительного мира? В чьей реальности, и фундаментальной существенности, люди, убеждены порой, до крови…, в сравнении с полями призрачного, мира фантомных грёз, в котором, мы с тобой живём, и существуем…
         Иллюзией окажется всё то, что держится, на твёрдом постаменте физики…, как только, в сторону отбросив, все приведённые в догмат рационального воззрения, навязанные с древности, те постулаты…, как только ты поймёшь, что построены они, на тех же, в сущности, фантомных, иллюзорных взглядах, имеющих фундаментальностью своей, лишь доказательства…, что, с лёгкостью оспариваются со временем…, и что придумываются, лишь для пользования своего, рациональным разумом..,  воззрений, что придают уверенность, только лишь ему, - рациональному воззрению…, который, черпает всегда, из этой, размеренно текущей по порогам, и камням, реки, свои незыблемые, и фундаментальные законы, а также постулаты истинности ловит, словно «бессмертных рыб древнейших»…
         Но «рыбы» эти, только кажутся бессмертными, - здесь всё и вся, без исключения, по жизни продолжительность свою имеет... И каким бы не казался твёрдым, абсолютным, и незыблемым закон, каким бы постулатом истинности, от реальности не пахло, есть здесь у всякого «чудовища», свой срок…, своя стихея-пантемида, словно мирская всякая длинна, и ширина, и продолжительность на свете, пребывания…
          Наш тонкий мир, что разумом людским, как образ создаётся, вполне ведь может оказаться, - реальнейшим, из всех…! Реальнее, грубейших форм феноменального порядка…, миропорядка, - регламентированного, утилизированного, на полки выложенного, словно в лаборатории…
          Ведь, влияние тончайшего, из всех миров, на мир феноменов действительного мира, – неопровержимо! Как, в силу агрессивности его, подобной агрессивности, к примеру, света…, так и отсутствия законов тех, присущих всем рациональным, и последовательным догмам…

Скажи Свистилла, зачем скитаюсь я сквозь наслоения веков? - В чём смысл, где искать его? Зачем мне это…, и вообще, кому всё это нужно? На этом свете, - нет настоящей цели, ни для кого…, нет настоящих, и незыблемых пенатов, в которых, мог бы ты найти, для своей жизни дело то, что было бы вершиной, и важнейшим делом мироздания…! И в поисках бесплодных, придя к порогам разочарования, здесь, всякое истерзанное сердце, хочет только одного, - любви надёжной…, и душевного покоя…
         Скажу тебе, я лишь одно... Смысл, всех твоих скитаний, - такой же, как у человека. Человек живет, не зная настоящих целей его жизни... Он цели эти, для себя, - сам создаёт, обманывая собственное неудовлетворённое сознание, так жаждущее, главное, на всей земле найти…
         Для чего рождается, и зачем умирает, человек - не знает… И смысл его жизни, - лишь в самой жизни…, в скитаниях по свету, либо в пребывании у озера глубокого, углём в костре, или звездой гореть на небе светом освещая, все уголки доступные ему… В ином, ему, свой смысл - не найти...
          Вопрос последующий; что всплывает в голове его, - зачем углём лежать? Или; Зачем гореть звездой? - Не могут смысл свой иметь, - толкая лишь, в бескрайность, - в бездну разумения…
          Так, и тебе, как видно суждено, искать свой смысл, словно человеку... Ведь, ты рождён, от человеческого духа, и в тебе, всё отражается, как в зеркале божественного провидения... Нет смысла, - ни в Эдеме, ни в призрачном Аду, как смысла не найдёшь ты, между ними, - на поле человеческой судьбы, и бренной жизни страждущего бытия…
          Скажи, божественная, мудрая Свистилла, ты в Эдеме с детства…, встречала ль ты, Всевышнего, на благостных полях? Я встретиться хочу с ним, но пока, - не удостоен чести…
          Я рассказать должна тебе, любимый, что облика Всевышнего, - никто не видел... И я подозреваю, что не дано увидеть никому... Ибо, он есть, и его нет – одновременно… Он, - в пустоте…, за гранью бытия, и лишь его дух, так мерно сквозь границы, к нам, сочиться…, давая благость, и надежду нам...
          Он то, во что, лишь надо верить…, что б жить, и радоваться жизни. Как, впрочем, и страдать… Ведь без страдания, - как говорила ранее, нет радости, и счастья... И отметая горе, и страдания, здесь всякий отметает, вместе с ними, и радости великих сочетаний… Метла - сметёт на поле всё, коса – скосит, все травы без разбору…
         Ты веришь во Всевышнего, и эта вера, делает его, - реальнее любого мира! Она, пожалуй, его сделать может, даже сверх реальным! Он, в своей сути, не имеет ничего того, что мир действительный, в себе содержит... Он - чистый дух, словно чистейшая вода…, - он - не содержит в себе время, протяжённости не знает, а значит, тела… В нём нет того, чем мир живёт…, нет и того, на чём реальность человеческая существует... Он, даже не фантом, - он тоньше! И даже, для фантомов, вроде нас, он - не доступен… Ведь мы, есть нечто среднее, меж духом, и мирскою плотью. Как некий синтез двух миров, - их воплощённые плагины. И в этом смысле, мы подобны людям, лишь с тем отличаем, что в нас, пропорционально, побольше будет духа, чем материальной плоти…, и в этом смысле, мы, пожалуй, совершеннее… Хотя, любое совершенство, – лишь относительность…, и часто, в заблуждение способно, вводить заинтересованного в выводах своих, субъекта...
         Но Свистилла! Как должен понимать тебя?! Ведь, всё на свете, как известно, порождение его?! Как мог родить он мир, если он даже не фантом?
         Фантомный мир - родил его…, как феноменальный, - нас. Так солнце - свет рождает…, который, в свою очередь, живое насаждает, вступая в синтез с грубой формой океана…
         Так, «грубая материя» ядра планеты, порождает, тончайшие, сверх агрессивные, магнитные поля…, и именно поля те, формируют, все формы, что живым зовут, на белом свете… И так, телам своим астральным, - полям тончайшего эфира, - обязана плоть тела, всем своим существованием…
         И вся динамика взаимоотношений, всего того, что тонко, - с грубыми формосплетениями, в нём отражается, - в его влиянии, на мир феномена… Он, – порождаемый разумеем человека, влияние своё, на все его сношения, сплетения, и формы пребывания, оказывает с той необходимостью, что более уж, свет не знает…
         Зависимо всё, друг от друга, в этом мире… И всякое могущество, оценивается всегда, лишь только с одной стороны, как правило, предвзято. Всевышний, был рождён в пещерах разума людского…, и он зависим также, от людей, как и они от его нрава... От человеческой фантазии зависим, и в тоже время, мир – в его руках! Он полностью во власти разума людского, и в то же время, власть, над духом человеческим, его, - неистребима…, не иссекаема и непоколебима! Он может почти всё, во что сам человек способен по-настоящему поверить…
           Я вижу, ты в словах моих, противоречия находишь, много... Но посмотри на мир феноменов простых, что физикой, и всяческой наукой подтверждаясь, находят бытие своё, в тех же поверхностных плагинах, и механизмы чьи, здесь ни на шаг от общей парадигмы мирового чрева, не отходят. Там тонкие материи, рождаемые грубыми субстанциями, влияние имеют на последних, хотя существованием своим, обязаны лишь им… Миры, как б, друг от друга, они, не абстрагировались, и не отдалялись, динамикой своей, все формы наши повторяют…
           Ты ищешь Бога? - Поищи его в себе… Лишь там, ты можешь встретиться с Всевышним… Его бесплотные флюиды, мы зовём любовью…, они сочатся в мир людской, из душ поэтов, и художников, философов, и музыкантов…, и люди, могут лишь почувствовать, и осознать, тот «лунный свет», в который превращаются, его бесплотные флюиды...
           И это, то единственное, что от бога можем чувствовать и мы, как от бесплотного существа. Явнее чувствовать его, - нельзя! Представься Бог, в обличие определённом, имей он форму собственную, и определённые черты, он тут же, стал бы прост, как камень, - он стал бы чем-то повседневным, и банальным, и даже тривиальным… Подобно идолам, которыми земля наполнена, во всех её концах…, и коими увенчаны, - религий большинство, на той земле многострадальной…
           Но, человечеству простительно…, они ведь, вынуждены создавать тех идолов себе. Ведь им, необходимо в руки взять, потрогать, убедится, что это существует, чтобы поверить в его действительность, и силу... Но нам, не подобает следовать тому кормилу…, ведь наше разумение, устроено иначе…, и нам известно точно, что убьёт его, своими грубыми прикосновениями, - желание потрогать, в руки взять, а значит, всё же - обладать, его сверхтонким телом…
           Здесь я, с тобою соглашусь, мудрейшая Свистилла... Всё, что становиться доступно разуму, что он способен дланью ощутить своей, становиться простым, и даже мёртвым... И, по большому счёту, становиться ему - не интересным...
          Ведь для разумности, что диалектику изобрело, и сделало её – константой…, словно привычной, суждено кормиться этой пресной пищей…, ведь рассудительность её, считает, что не существует в мире тайн! Ведь, для её простого разумения, то, что тайно, - лишь пока не открыто им, на белом свете, и не понято, - лишь пока…
           Ведь для него, всё то, что тайну составляет в Абсолюте, - то, что способен чувствовать, лишь Идеальный разум, на самом деле, - и не существует вовсе! Всё, что потрогать разум тот, не в силах своей дланью, «проглотить» и «переварить», то есть, понять и осознать, - он за отвал сознания сливает…, ведь он то, точно знает, - что существует, а что нет…
           Чем мог бы быть, тот Бог, для этого, заносчивого разумения? Ведь он не может, ни потрогать, ни на вкус его определить, ни изучить, разложив пред собой на полки, квалифицировать, и разобрать его, на члены... Его стезя – иная... Он создаёт, - и сам же разрешает свои тайны, которые, минутой ранее создал…, и в том кольце, он вечно пребывает…, лишь, с призрачной надеждой в сердце, что разорвёт когда-нибудь, кольцо, и осознает тайну мира... Наукой он зовёт, всё это - бегство белки в колесе…
          Чем был бы Бог, для пахаря подобного, мирской судьбы? - Фантазией, и ложью идеального воззрения. Но может ли, лгать то, что безошибочно в своём существовании? Великий разум идеального воззрения…, - все твои тайны - недоступны, и потому - неразрушимы!
          Висталь, ты чувствуешь, как горек мёд любви порой, как тяжела Возвышенного ноша…? ни сбросить, ни нести подчас, не можешь... Фатальная безысходность, бывает так, что положением своим, такую жёсткую таску наводит…
          Всё это, гордая Свистилла, последствия того густого пара, что поднимается, от мира человеческого, - к нам…, от тех «деревьев», и «растений» духа, что людское племя, культивирует на поле социума человеческой судьбы. Там, в столкновении существует, - свобода, и ответственность, работа тяжкая, и праздность... Там, леность разума людского, как император царствует, над большинством, и противостоит ей - воли пантеон... Что, воплощаясь в душах тех, ответственностью, будит спящие умы, и заставляет их трудится, пытая воли шомполами… И здесь, свобода всякая, что хочет, как всегда, в разнос уйти, словно путами, на поле - конь, ответственностью этой, тормозиться…
          Но там, где свобода, и ответственность - в альянс вступают, там зарождается Великое, - поверь! Там гений, левой, лёгкою рукою, что есть, суть символ той свободы, даёт пассы, на правую, - тяжёлую, по отношению, руку, что символом ответственности выступает, как за себя, так и за судьбы мира… 
          Ответственности чаша, и свободы - полупустой стакан, всегда должны здесь быть наполнены взаимно… Чем больше ты, свободой наполняешь, свой бокал, ответственность должна, необходимо наполнять свою здесь, чашу, и связывать и по рукам, и по ногам, твою мятущуюся душу... И словно из пожарного брандспойта, всё, силой подавляющей, воды, разумности холодной, пожар стремясь предотвратить, горячие стремления, вовремя тушить должна... Огонь пожара праздности – опасен! И потому, его всегда залить старается, водой холодною, ответственности жёсткой…, но - не до конца… Ибо погасни тот огонь, и жизнь сама угаснет…
          И в этом вечном, непримиримом противостоянии, огня - с водой, всё человечество, и вся природа ныне существует... Огонь, и вода, - суть чистая физика этого мира…, и в тоже самое время, самая экзальтированная метафора бытия… Благодаря их сочетанию, их синтезу чудесному, - слиянию паритетному, огня - с водой, как воплощений холода, и жара, - жизнь, так обязана, по сути, собственным существованием...
          В сакральном чреве сохраняя, архаику рождаемых, всё это бытие, стихий, и воплощаясь в непримиримую, и вездесущую войну, на всех возможных её, в высь уходящих, и спускающихся вниз, ступенях… И лишь, по этим, изначальным, всеобъемлющим лекалам, существует жизнь, и всё существенное на земле... И мёдом наслаждаясь, здесь, каждая по жизни тварь, необходимо горечь, всё ж вкушает…
          Огонь любви, – свободы олицетворение! Словно в печи горит! Но гасит каждый миг, его вода…, - жизнь здесь, подстёгивает самою себя, и тут же тормозит… Я так люблю тебя! - Сжигаю, все свои душевные запасы, что бог мне дал, и кружат в танце надо мной, пегасы…! В такой момент душа ликует и болит!
          Ты знаешь, ведь на самом деле, в счастье, - мало позитива…, когда душа поёт игриво, все её ветви, стебли, и листы, становятся всё тоньше, и слабее…, и только беды, и несчастья жизни, здесь, всякий стебель делает сильнее, и обещает будущее, для него... Но люди, в заблуждениях своих, стремятся только к радостной, счастливой, беззаботной, и беспечной жизни... Счастливая звезда мечты - их манит, но и она, как мир весь, им – лукавит…, ведь свет её ведёт, на самом деле, - в никуда... Они уснуть хотят, и видеть сны, и не тревожить снов своих, реальностью житейской... Но путь такой, к забвению лежит, где нет стремления, и преодоления, и где, на самом деле, жизни нет…

На изумрудном небосклоне Эдема, появилось странной формы, облако. Оно напоминало раскрывающуюся розу, и было бледно оранжевого цвета. Висталь не сразу заметил его. Но когда обратил на него внимание, сразу всё понял. Это облако действительно раскрывалось, расширяясь в объёме. Он знал толк в символах, но ему так не хотелось покидать Эдем, ему так не хотелось расставаться, именно сейчас с любимой Свистиллой!
          О Всевышний! Крикнул он, что есть силы. - Дай мне отдохнуть, я устал от нескончаемых скитаний, бесцельных, и бесполезных! И если нет, то хотя бы позволь мне, осознать цель моих скитаний…, тогда мне, не особо нужен будет отдых. Незнание цели - забирает силы! Знание же цели, - удесятеряет их... Ясная цель, - цель достойная того, чтобы положить за неё, жизнь, – есть истина, на колёсах которой, можно проехать по любым ухабам, и преодолеть всякие горы, и даже горы сомнения…! Позволь мне, остановится в твоём дворце, чтобы я мог вдохнуть воздух твоего идеального эфира, чтобы я мог вкусить со стола познания, и насладиться вином твоих реальнейших из всех, иллюзий! Не томи меня, в клоаке человеческих пороков, дай хоть раз искупаться, в прохладных водах истинно-возвышенного!
           Роза на небосклоне, становилась всё больше. И Висталь уже почувствовал, как всё замедляется вокруг. Прощай, любимая Свистилла! Я буду помнить о тебе всегда, и на века мы, не останемся с тобой в забвении! Прощай божественный Висталь! Я каждому листу, что на деревьях, в благостных садах бескрайнего Эдема, шептать поутру буду, о тебе! Увидимся опять, через века, и снова роза в небесах, всё счастье наше оборвет, и наши души разведёт по весям, и краям вселенной...
   
Эпилог

В печальном лесу

Висталь, очнувшись от дремоты, поднял голову, и посмотрел по сторонам, пытаясь понять, своё местонахождение. В какой-то момент, он вдруг осознал всё, с такой ясностью, которой, казалось, не испытывал с самого рождения. Вся целокупность мира, вдруг возникла образом, в его могучем разуме! Всё безмерное бытие, раскрыло своё чрево, перед его взором!
           На какое-то мгновение, он почувствовал себя, патологоанатомом. И безмерное разочарование, окатило его душу, словно поток ледяной воды, с горного водопада. Но через минуту, всё встало на свои места, мир захлопнул своё чрево, и сакральная глубина, словно древняя рыба, сложила свои плавники. И снова, всё вокруг, стало обыденным, и желанным. Бытие накинуло, на своё реальное тело, «халат иллюзии», водрузило на голову, «корону произвола», и уселось на «трон необходимости». Мир, словно покрылся своей привычной «кожей», и снова воцарился повсюду, действительный порядок бренного, иллюзорного бытия…
           Висталь подумал так; если бы он, ещё несколько мгновений, продолжал заглядывать в бездну «неба», в эту, разверзшуюся перед ним, пропасть, что мог бы он, увидеть? Скорее всего, то, что почти наверняка, не позволило бы ему дальше жить. Бездна, какова она бы не была, - противна, и опасна, для всего живого.
           Мир, покрытый «кожей иллюзии», - был прекрасен, и желанен. Но Мир без «кожи», мир изнутри, - картина, способная вызвать, лишь удручение… Словно человеческое тело, с содранной напрочь кожей, и расчленённое на части, не вызывающее, никаких иных впечатлений, кроме жгучего отвращения…, - мир без «кожи иллюзии» - был отвратителен…
           И как, смотря, на цельное человеческое тело, покрытое шелковистой кожей, мы забываем о внутренностях, и любим это тело, порой так страстно, будто имеем дело с божественным воплощением, без каких-либо изъянов, совершенным созданием, - так мы, любим и мир, и жизнь, глядя на его поверхность, на его «иллюзорную кожу». И только чрезмерное любопытство, заставляет пытливый ум, заглядывать под покрывало, анатомировать, и расчленять, в вивисекции своего разумения, не только мир, но и всякое божество… Что он ищет там? Что он может там найти?
           Висталь вдруг понял, чьё лицо он видел тогда, на песке в своём сне. Это было его собственное лицо, это было лицо его молодости, его надежды, беззаботной, и весёлой, - лик его счастья! Он не мог тогда, никак узнать его потому, что внутри себя, очень изменился, и его нынешнее сознание, не желало узнавать, себя прошлого...
          Теперь же, он лежал на густой траве, в летнем лесу. Деревья, могучими кронами подпирали небо, вокруг щебетали, и заливисто пели птицы. Как же, всё вокруг, напоминало «Эдем»! Это был, тот самый «Зачарованный лес», в котором, имея в собственной душе настоящую глубину, подняв свой взор к верхушкам деревьев, можно познать суть мира! И где-то здесь, в одном из вековых стволов, зияло, своей бездной, то дупло, заглянув в которое, можно познать, всю бесплотность бытия, и благость жизни, и мироздания…
          Висталь повернул голову, и увидел рядом с собой, пасущегося осла. Нет, - это не «Эдем» … Поднявшись, и присев на корточки, он поманил осла к себе, тихонько присвистывая. Осёл, никак не реагировал, занимаясь своим, более важным для него, делом. Да…, подумал Висталь, видно я совсем потерял свои способности, и возможности, если даже осла, не в состоянии заинтересовать...
          Он потянулся, и по лесу эхом пролетел хруст, словно от падающего дерева. Какая феноменальная тишина, в этом лесу, лишь оттеняемая редким пением птиц, и щебетанием насекомых. Здесь чувствуется, вся фатальность мира! Это, лишь уголок, его бездонного котла! Но в этом уголке, вся полнота сути Вселенной, как вся суть океана, содержится в одной капле воды...
          Посмотрев ещё раз, по сторонам, и не увидев более никого, кроме этого осла, Висталь подумал; Кто послал мне, это метафоричное животное? В чём здесь намёк? Усмешка ли это, Всевышнего, или здесь есть, о чём задуматься? Осел, как известно, символ глупости. Но, кто послал мне, этот символ? Запишем в загадки…, на досуге, будет о чём поразмышлять. И встав с земли, гордый, и воодушевлённый, он пошёл, по озарённому утренним солнцем, лесу, по направлению, к видневшейся невдалеке, опушке.
          Где только, не приходилось бывать Висталю, за свой долгий век. В каких пустынях, и каких оазисах, он только не скитался. На скалистых берегах восточных, и северных морей, и на блаженных островах Полинезии…, в Сахаре, и на берегах Амазонки…, в Сибири, и в окрестностях Теотиуакана… В каких пластах пространственно-временного континуума, ему только не довелось мерить, своими шагами, это бытие. Но всюду, и всегда он видел ту каплю воды, что содержит в себе, всю суть мирового океана…, - уголок, заключающий в себе, всю Вселенную!
           Его скитания, не могли сравниться с путешествиями человека, в рамках одной жизни, одного «вектора времени». Современность, как бы она не была разнообразна, всё же, очень узка, и слишком ограничена. Здесь человек, словно в коридоре, или на натянутом канате, вынужден идти, лишь в одном направлении.
           Здесь, и сейчас…, человек, – раб собственного времени… Он, словно заключенный, сидящий в многолюдной камере, и вынужденный общается всегда, с одним единственным кругом людей…, не имеющий никакой возможности, перейти в другую камеру.
           И только его фантазия, – птица, способная на полеты, без каких-либо ограничений, даёт ему истинную свободу! И Человеку, если душа его рождена для такого полёта, очень скучно в этих стенах, и с этими соседями. Он всегда стремится выйти на свободу, - прочь, от своего вынужденного окружения. Его любовь, как правило, либо в прошлом, либо в будущем находит свои поля, и сады. И только книги, - эти «окна», для жаждущей свободного воздуха, души, помогают ему в этом.
          Но, вот парадокс: Часто, выйдя, на эти поля свободы, человек обнаруживает, что, на самом деле, ничего не изменилось, что вокруг нет, ровным счётом ничего того, что предвосхищал он, в своей безудержной фантазии. Что и здесь, он один в пустыне, и жажда его, только усилилась... Он идёт по полям, и горам, по тротуарам выдуманного им, мира, в который не может попасть никто, и его мечты, словно безлюдные небоскрёбы, холодные и инертные, стоят по краям, порождая в его душе, самую непреодолимую пустыню! И эта пустыня расширяется, словно «чёрная дыра», поглощая пространство и время, и превращая всё и вся, в невыносимый образ безнадёжности…
          Человек, живёт иллюзиями... И градация этих иллюзий, так же широка, как широка его душа, как объемлема, его фантазия! Иллюзии, всегда соразмерны возможностям душевного агрегатива, широте, и глубине воззрения, и созерцания. Всякий сосуд заполняется, соответственно своему объему, и жидкость в нём, принимает форму этого сосуда…
          Выйдя на опушку леса, Висталь оглянулся. Конец леса, являлся началом города. Так бывает всегда, подумал он. Конец чего-либо, всегда является началом, как в пространстве, так и во времени. Мир, и наша жизнь, замкнуты в кольцо, -  и здесь, не существует иных алгоритмов…
          Вдалеке, стояли высокие дома. Он сделал несколько шагов, и поднялся на возвышенность. Его взору, открылась живописнейшая картина. Справа виднелось море, а прямо перед ним, словно пред бескрайним зеркалом, возвышался выстроенный на сопках, город. Этот пейзаж, был достоин кисти всякого Великого художника! Дома, уходящие рядами, в сопки, вызывали ощущение надежды, и чувство, какой-то из многочисленных форм, ностальгии. Нечто сильное, покоряющее саму природу, чувствовалось, во всём этом ландшафте. Сила, несгибаемого человеческого духа, сквозила в этих урбанистических нагромождениях железа, бетона, и стекла. Человек – покоряющий горы, и строящий на этих горах, свои жилища.
           Где-то, когда-то в древности, он уже чувствовал нечто подобное, глядя на архитектурные шедевры Великих зодчих прошлого. И хотя, сама архитектура изменилась до неузнаваемости, но чувства, пробегающие по лопаткам, и замирающие, где-то под селезёнкой, оставались всё те же, и несли с собой, грустную эйфорию романтической ностальгии…, за которой, словно краб за камнем, пряталась безнадёжность, и бесцельность всего этого мира...
          Висталь стряхнул с себя, пыль веков, и пошёл, по направлению к самому отдалённому железнодорожному ответвлению, - туда, где в самом прямом смысле, кончалась железная дорога...
                Конец