Висталь Том 2

 Лабиринты

                «Все книги мира, даже если сможешь прочитать,
                и если даже, сможешь все их осознать…,
                ты и на пядь не подберёшься к тайне мира,
                и заглянув, как будто бы, на дно того горнила,
                разочарован будешь, как всегда опять…
                Ведь вечных грёз разумного познания, -
                не утолить продуктами печатного издания…
                Лишь только ветер, и течение реки…,
                как и огонь, прибой, и звёзды в небе, -
                разбудят настоящее познание в тебе…
                И лишь увидев контур – горизонт событий,
                в тумане будто, различив обитель,
                - вот истина! Лишь руку протяни!
                Но не коснуться, сколько не беги…
                Словно мираж, висит над горизонтом,
                - игра, меж теменью, и солнцем…»
   
 Судьба
То, что лист упавший с дерева, упадёт именно в том самом месте, предначертанном ему всеми обстоятельствами…, плотностью, и влажностью воздуха, собственным весом, ветром и т. д., - не вызывает сомнений. Но то, что человеческая судьба - непредсказуема, и изменчива…, что личность имеет право на произвол, и его судьба, никак не предзнаменована…, в этом, также нет сомнения, у всякого обывателя.
          Чем же отличается судьба упавшего листа, от судьбы человека? Волей, разумом, стремлениями, и желаниями…, его сложной духовностью, наконец? Да, безусловно... Но это, лишь усложняет его положение…, но никак не абстрагирует, от общего контента мироздания…, никак не выводит его, на абсолютно иной уровень…, и не наделяет особыми свойствами, кардинально отличимыми, от положения того же упавшего листа.
         Также, как движение бильярдных шаров на столе, абсолютно предопределено, и никакой произвол не может изменить сетку их, будто бы хаотического движения..., так и судьба человека, находящегося в «обойме себе подобных», и обладающего собственной внутренней «кинетической энергией», - предначертана, и необходимо фатальна.
         Всякая очевидность, и неоспоримость, являются таковыми, только для тебя, и ни для кого другого. И то, что таковые часто переплетаются, и звуча в унисон в различных разумениях, - резонируют, и заставляют верить в некий единый осмысленный паритет мироздания, есть лишь продукт, стремящихся к согласованности, индивидуумов…, жаждущих объединения молекул…, не взирая ни на что, ищущих сцепления…, для образования более мощной, более выживаемой единицы. И ради этого, отбрасывающих всякие противоречия, дабы не заблудится, и не остаться в абсолютном одиночестве…, в котором весь мир, становится необходимо враждебным…, и своей опасностью, - страшит самое отчаянное сердце!
          И мы готовы нивелировать, и даже упразднять все возникающие противоречия…, мы боимся собственной индивидуальности так, как боимся абсолютного одиночества, (кстати сказать, единственно коему свойственна свобода). Мы даже готовы причислять одиночество - к злу…, и тем самым, выводить за рамки, и с помощью пропаганды навешивать ярлыки на всё, что, так или иначе, ведёт себя независимо, индивидуально, и контрсоциально.
          В мире, действительно нет, и быть не может никакой вины. И та ответственность, что отяжеляет сердце, в тоже самое время, даёт пищу для гордости…, этой Величайшей Стихеи человеческого мышления, - есть, лишь суть аффект воли.
         Наш разум полагает, что ему подвластны аспекты этой воли…, и он, опьянённый сознанием власти, начинает стегать шомполами свою собственную совесть…, находя в армии своей воли, «слабые подразделения» …, и даже готов казнить каждого десятого, из общего войска…, дабы его плоскость осознанности, и его власть, - не подвергались сомнению.
         И слабость, и сила, - вне морально-этического бастиона мировоззрения, имеют право на собственное существование. Тот, кто смотрит с высока собственной силы - на слабость, сам является слабым. Ибо его апломб держится, лишь на собственном взгляде, на сравнении, - лишь по отношению…, лишь имея, как пример, пред собой эту слабость.
         Сила же вообще, - такая же химера, как и слабость вообще…, такая же ошибочная константа, что наделяет одни вещи - произволом, а другие полной зависимостью. Одно, относит ко злу…, другое - к добру. Всё абсолютно самостоятельное…, самоценное, и самодостаточное, – такая же иллюзия, как и всё зависимое, и абсолютно подвластное.
         И всё это, нам нужно только для того, чтобы иметь под ногами, хоть какую-то более-менее твёрдую почву…, либо цель для поиска таковой…, и для того, чтобы находить пенаты, для ощущения собственного Величия…, или ничтожества. И то, и другое, - настолько же относительны, насколько относительны понятия злого, и доброго. И даже самое последнее чувство ничтожества, подчас, даёт больше для человеческого сердца, чем самое неоспоримое Величие…
         Тот, кто любит летать, редко ищет твёрдую почву. Ведь она, - только мешает ему, расправлять свои крылья. Висталь стал Херувимом тогда, когда перестал искать твёрдую почву под ногами. Когда, даже такая «железобетонная химера» как истина, перестала прельщать его…, и он глубоко осознал всю несостоятельность, и главное, тщетность поиска таковой, в этом бушующем мире. Когда всякое заблуждение, стало для него, не меньшей ценностью, но даже более того…, ибо предполагало главную константу настоящего ума – угадывание.
          Человек - знающий многое, и систематизирующий в себе, эти знания – грамотный человек. Человек - угадывающий, способный к собственным умопостижениям, а равно, и заблуждениям – умный человек.
          Только человек-угадывающий, способен на гениальность. Ведь сама природа стала возможной, только благодаря собственной угадываемости. Тот, кто не видит особой разницы в этом, - не понимает разницы, и между преднамеренностью, и произволом, между дисциплиной, и свободой…, как раз здесь, находящих каждая, - свою ценность для жизни. Между дисциплиной, и свободой, словно между двух берегов над пропастью, с натянутым канатом, - висит мироздание, и жизнь.
          На этом натянутом канате, мир - словно канатоходец…, неся в своих руках бесконечно длинный шест, балансирует…, будто бы идя вперёд…, но на самом деле, находясь всегда на одном, и том же месте. Ибо, сама безмерность, и бесконечность, не имея в себе окончательных границ, окончательных пунктов…, не предполагает, и какого-либо движения внутри себя.
          Ещё никогда прежде, с тех пор, как Висталь расстался со своей Свистиллой, он не испытывал такого счастья. Невероятное чувство покоя и удовлетворения, растекалось по его венам. Любовь Херувимов, и Ангелов - не такая, как любовь человека. Она - не отягощена ответственностью…, и не имеет на себе, обременения продолжения рода. Ангелы, и Херувимы, размножаются иначе. И потому, это - самая чистая, самая возвышенная любовь. Некоторые, совсем редкие люди, также способны на подобную любовь. Но эта любовь, словно самая глубокая тайна мироздания, всегда проходит для человечества, – незаметно...
          Висталь знал, что это ненадолго…, и старался насладиться в полной мере, этим своим состоянием. Распластавшись на невероятно однородной, и ярко зелёной траве, он смотрел в небо. В этой бездне казалось, притаились какие-то фантастические существа…, и вот-вот покажутся, выйдя из-за горизонта. Фантазия - не знает пределов…, в отличии от реальности, для которой всё и вся, должно быть фатально закономерно. И имей реальность в себе, невероятные явления…, мир этой действительной реальности, - прекратил бы своё существование. Это и есть, - его дисциплина и свобода, его Альфа и Омега…, где за горизонтами привычного восприятия, и мышления, - распростёрлось поле фантазии…, как нечто идеальное, и запредельное мира, - нечто, что не существует…, и в то же самое время, его существование - самое реальное из всех, что даёт нам простое созерцание. Именно здесь угадывание, как локомотив жизненности, влечёт за собой всё иллюзорное, и заблуждающееся…, всё - по-настоящему живое.
          Поднявшись, с этой лоснящейся травы, Висталь направил свой взор параллельно земле…, и все поля, горы, и пейзажи, приобрели в его сознании, чёткие, неизменные очертания. Чувство счастья закончилось…, и его заместила обыденность привычного бытия. Стремления, и цели, - всплыли скалистыми островами, из этого бездонного моря…, и он двинулся навстречу собственной судьбе.

Отшельник судьбы
Обыденный, банальный скарб всякого обывателя, его простая незатейливая жизнь, во всей своей палитре отражает единственно существующую реальность. И настоящая величественность твоего бытия, - нисколько не умаляется этой простотой, и лаконичностью. Ведь, как капля содержит в себе всю безграничность океана, так всякая точка нашей планеты,всякая отдельная жизнь  - несёт в себе всю возможную разнообразность этого мироздания.
          Не существует, на самом деле, никакой пошлости, и ограниченности жизненного пути. Ибо, не существует ничего противоположного. А именно - самого всеобъемлющего, самого Великого пути. И жизнь, какой бы она не казалась тебе, простой, недоразвитой, и банальной, в действительности, обладает самой последней своей всеобъемлемостью, собственным неоспоримым Величием, и полной безоговорочной самодостаточностью.
         Висталь часто бывал, в отдельно стоящих лачугах, на берегу ли океана, или в лесу…, где на десятки миль вокруг, не было ни единой человеческой души, и всякий раз задавал себе один, и тот же вопрос: В чём черпает, для себя надежду, обитатель такой лачуги, и в чём находит удовлетворение на рассвете, и закате, когда все бытовые обязанности дня, уходят на второй план, и человек погружается в себя, в философские раздумья о своей жизни? Перекатывает ли он, словно леденец на языке, те же мечты, что предвосхищает обыватель всякого «концентрированного социума», заканчивая свой день? Или его мысленная, и душевная атмосфера, заканчивается здесь, и сейчас, и он, свободный от грёз, остаётся рафинированно одиноким, даже в своём сердце, и отстранённым, от своего собственного второго я, и не общается на закате, даже с самим собой.
        Человек - не может не вести диалога, тем более, когда он один на десятки миль вокруг. Он не может не смотреться периодически, в зеркало собственной души…, ибо, в таком случае, он рискует потерять навсегда, свою личность. Ведь именно в отражении, эта личность, только и способна видеть, и чувствовать сама себя. Без отражения, без диалога, - она становится той же пустотой…, и уже не может причислять себя - к живущим.
          Пройдя по невысокому хребту, что бруствером отделяет море, от живописной долины…, Висталь спустился, к такой одинокой лачуге…, возле которой стояла старая лодка, с обросшим планктоном и ракушками, и высохшим за время отлива, дном. Навстречу ему вышел, на удивление молодой человек. Ведь именно к зрелому возрасту, как правило, человек ищет уединения. Молодость же, стремиться к противоположному, - к шуму, и коллизиям…, к приключениям разного плана, и характера.
         Здравствуйте, уважаемый! Опередив Висталя в приветствии, крикнул отшельник. Что завело вас, в это, богом забытое место? У вас вид, будто вам не пришлось прошагать, как минимум два десятка миль? Вы прилетели сюда на чём-то, или приехали на вездеходе?
         Скорее – телепортировался…, с улыбкой ответил Висталь. Отшельник, ухмыльнулся… Проходите в дом. Сегодня особенно яркое солнце…, оно способно спалить, не только ваше светлое лицо, но и прожечь вашу белую рубаху.
        Неожиданный контраст, представившийся взору Висталя, - несколько насторожил его. Внутри всё было в стиле модерн…, мебель, столовые предметы, и прочее. Молодой человек - жил с комфортом.
        Присядьте…, я налью чаю. Висталь плюхнулся в шикарное удобное кресло. Как…, а главное, чем вы живёте здесь, совсем один? Полагаю, этот вопрос, вы должны были предвидеть…, ведь его, скорее всего задаёт всякий, кто волей случая попадает сюда.
        Да, вы правы... Я стал отшельником по своей воле, и уже давно живу здесь…, и привык ко всему, в особенности к одиночеству. Мучающее меня в первые годы…, оно стало приносить наслаждение, впитавшись мне в кровь…, и охлаждала её, когда она становилась слишком горяча…, и грела её, когда холод проникал в жилы. Я словно переродился…, и мой разум открыл в себе самом, новые неведанные дали, и перспективы. А главное, в моей душе вырос тот цветок, которым я мог удовлетворяться каждый день…, и он не надоедал мне, и не утомлял меня.
        Так что же вас занесло, на этот пустынный берег? Если вы вынуждены были прятаться от кого-то, то лучше всего прятаться - в многолюдном мегаполисе?
         На самом деле, я ни от кого не прятался. Я долгое время занимался психологией, и философией. Я старался понять и осмыслить поведение своих соплеменников. И, так или иначе, мне это удавалось…, по крайней мере, мне так казалось. Но в какой-то момент я вдруг понял, что проникать в чужие психологические лабиринты, не так продуктивно, как проникать в собственные. Мы все разные, но сделаны из одного теста. Такова парадоксальная аксиома нашего существа, и нашего сознания.
         Но вот ещё один парадокс. В собственные глубины мне мешало проникать именно окружение. То, на чём я строил своё ремесло, стало сильно угнетать меня. И я решил всё бросить, и уехать в пустыню. Так поступает всякий утомившийся обществом, человек.
         Но также, утомляешься и одиночеством. Хотя, это я понял, и осознал, только проведя здесь два с половиной года. Утомлённый одиночеством, на самом деле, ничем не отличается от утомлённого обществом. С той лишь разницей, что утомлённый одиночеством, не в силах убежать от себя, и вынужден искать общение где угодно, чтобы утолить нарастающую боль в сердце.
          Смена декораций, смена окружения…, с какого угла бы ни смотреть, всегда требует своего свершения. И тот оптический угол зрения, к которому привыкает твой разум, и твоё сердце, в какой-то момент требует разворота. И свершив такой разворот, замасленный взор вдруг очищается…, ты, будто просыпаешься, и та бодрость, что следует за этим, опьяняет тебя…, и чувство какого-то невероятного счастья, на мгновение окатывает всё твоё существо…, и ты бежишь прочь от привычного образа жизни, - туда, где боль и наслаждение смешиваются, словно кровь с молоком, давая самое мощное ощущение жизни! 
        Кто-то бежит от врагов, или фемиды. Я знал такого человека. Он состоял в одной из Питерских преступных группировок, и в начале двухтысячных, интуитивно почувствовав скорую собственную гибель, бежал, бросив в один день всё. Только так человек может выжить, только бросив всё в один день, уехав туда, куда глаза глядят…, и, пропав на просторах земли, не оставив следов.
        Он много рассказал мне, как психологу, и я помню всё, что происходило с ним. Каждый день они воевали, не понятно за что. Ради самой войны, ради получения благосклонности Минервы. Они были одержимы, и отчаянно защищали свою честь, и достоинство, не понимая, что всё это - мишура, не стоящая и выеденного яйца. Но будучи во власти этой одержимости, на волне определённого мировоззрения, и соответствующих паритетов, и приоритетов, они не допускали и тени сомнения, в этом своём ремесле. И сам политес их деятельности, заставлял делать вещи, и совершать поступки, глубоко не приемлемые их же сердцам. Но как говориться: «Назвался грибом, полезай в кузовок...»
         Нет, он не пытался оправдать, или зачеркнуть для себя, своё прошлое…, не пытался всё это отнести к ошибочному. Он так думал тогда, и это была его правда, и его заблуждение. Его бурлящая кровь, его самолюбие и гордость, не могли тогда привести ни к чему иному. Каждому возрасту, как говорится, своё. И он часто испытывал, может быть не счастье, но удовлетворение своей деятельностью…, особенно когда удавалось свести все концы, и выстроить свою действительность, на лад собственного представления. И пусть он тогда не понимал, как можно вообще жить мирно, и его пугало это умиротворение, пугала скука, как тень пустоты и забвения…, но часто, просыпаясь утром, он испытывал приступ ощущения глупости всего, что он делал, и к чему стремился. Именно глупости и стыда, что ему не хватает мудрости выбросить всё это на помойку, и сделать главный шаг в своей жизни. 
      Всё это отголоски древнего мира, чьи драконы и чудовища сидят глубоко в пещерах каждого рождающегося, и живущего на земле духа. Мир ещё никогда не жил мирно, и в этом главная суть этой жизни. Я говорил уже об этом, и теперь повторю: Если когда-нибудь Человечество решит умереть, то всё, что ему будет нужно сделать, это умиротворится…, прекратить все военные столкновения, все коллизии, и перипетия собственной жизни. И лет через сто, двести, - Человечество исчезнет с лица земли.
      Но ведь Человечество может вполне погибнуть и в огне сверх войны, развязанной горячими головами?
      Ни одна война не способна полностью истребить человечество. На это способно только - умиротворение. Общее, и повсеместное упокоение крови…, и как следствие стагнация всех жизненных сил. И это надо понимать, и не фантазировать о мире во всём мире…, тем более, в истории никогда не было даже намёка на такой мир…, и реальность природы никогда не уступала мифическим чаяниям обывателей. Также, как инстинкт человека, не показываясь, и не афишируя себя, всегда ставил свою точку во всяком споре с разумом…, так природа никогда не умоляла себя, и, будучи латентно укрытой в своей сути, от поверхностных волнений, всегда довлела, и говорила последнее слово, во всех мировых явлениях. 
        Висталь на минуту задумался…, и, встав с кресла, подошёл к небольшому окну. Я, как-то имел счастье беседовать с «Великим хромцом», с Тамерланом…, - с этим герольдом войны. И он сказал мне тогда, что его счастье заключается в том, чтобы не только поражать недругов на поле брани, но на их могилах строить Великолепные города…, в которых концентрация умных, учёных, и творческих людей, будет таковой, что величие его, и его потомков, превзойдёт все возможные пределы!
        Он был счастлив своим запредельным тщеславием…, и делал всё, чтобы утолять его разрастающееся каждым днём, чрево. И так, он остался в истории Великим воином, и Великим зодчим - одновременно.
        Но дело в том, что всё, что в тебе вырастает, и выходит из-под контроля, всегда, в конце концов, губит. Словно «Кордицепс», в котором паразит вырастает внутри реципиента, и губит его, превращаясь вместе с ним в «мумию».
        Тщеславие, к примеру, заставляет перешагнуть через собственные возможности…, и, потеряв связь с реальностью, нивелировав собственную интуицию, благодаря которой всегда выживал, ступить на губительный путь.
        Всякий путь - стремится к собственному выпрямлению…, и идущий по нему, всегда хочет идти прямо, привычной и предсказуемой дорогой. Но самый ближайший путь к неизбежному концу, именно прямой путь…, и всякий такой путь быстро приводит к пропасти…, и выжить здесь, наиболее продолжительно, способен только тот, кто в силах повернуть на этом пути, на девяносто градусов, и пойти туда, куда поведёт его собственная интуиция. Прямой путь - губит быстро каждого, кто встаёт на него, вне зависимости от характера этого пути. Гибкость, и не закостенелость, это та Терпсихора сознания, которая спасает, и приводит путника, пусть и к большим страданиям, но и к счастливым переживаниям…, и в действительности, к по-настоящему благостным садам.
       Я живу здесь, уже почти тринадцать лет. И может показаться, что я оторван от мира. Но на самом деле, я живу в центре этого мира…, и всё остальное, есть лишь суть периферия. Настоящая личность не приспосабливается, не подстраивается под условия окружающего мира, но создаёт его по собственным лекалам, в соответствии собственным возможностям, и в связи со своими потребностями и желаниями. Воссоздать себя, как центр мироздания, как та точка, откуда собственно, расходятся лучи реальности…, вырасти из песка, словно «Колос Родосский», и оглядывать с высоты птичьего полёта мир, делая его желанным и полезным себе, даже со всей его враждебностью…, - враждебностью, прежде всего. Ведь на самом деле, полезность враждебности, куда полезнее благонамеренности и снисхождения, для всего становящегося и крепнущего. Без этой враждебности, на земле царствовало бы, всё разлагающееся, и деградирующее.
       Я ловлю в море рыбу на своей лодке, и акулы боятся меня, не подходя ближе, чем на десять локтей. Что они чувствуют, что они осознают, - знает только бог. Я никогда ничего не делал для этого, но их невероятный инстинкт подсказывает им, что ко мне подходить близко, очень опасно! И они кружат вокруг, не переходя границ дозволенного.
        В связи с этим, я вспоминаю бессмертное произведение Эрнеста Хемингуэя «Старик и море». И меня охватывает гордость, и причастность, к чему-то по настоящему возвышенному, и достойному. В такие минуты, я ощущаю настоящее счастье! И даже «Морской волк» Джека Лондона, как метафора жизни моего приятеля, отходит на второй план, и превращается в лишь игру, в которой кто-то принимает правила, а кто-то нет.
        Но и в том, и другом случае, побеждает на самом деле, как правило тот, кто правил - не принимает…, и не играет на поле своего сильного соперника…, а создаёт свои правила, и, повернувшись на девяносто градусов, смешивает все карты противника, и выводит сражение на своё поле, принимая бой на собственных резервациях духа.
        Мир - ещё никогда не сидел на одном стуле, и жизнь ещё никогда не была прямолинейна, и предсказуема... Каждый день приносит новые, небывалые обстоятельства…, и ты должен угадывать, как тебе поступать, невзирая на предыдущий опыт, но лишь опираясь на него одним костылём. Каждый новый день — это новая жизнь, которая никогда не была в прошлом, и никогда не будет в будущем. Нам только кажется, что всё повторяется, и что жизнь - бренна, и не несёт в себе ничего нового. Протри свои замасленные глаза, выплюнь из глотки «ядовитую змею обыденности», и мир предстанет пред тобой, своей неисчерпаемой новизной, невероятными коллизиями и переплетениями, уходящими за горизонт параллелями, и бездонным небом своей возвышенности и изысканности.
        Парадокс мира в том и заключается, что при всей своей общей возвратной повторяющейся пантемиде, он никогда не повторяется. Во всём этом, переплетаются его главные имманентные вечности, - Вечность возвращения, и Вечность забвения. Первая - Вечность бытия, вторая – Вечность небытия. Прошу прощения за пафос, но говорить обыденно об необыденных вещах, значит опошлять их.
       Висталь, очнувшись от задумчивости, прошёл по небольшой комнате, и, поблагодарив обитателя лачуги, вышел наружу. Солнце клонилось к закату, и с моря уже подуло прохладой. Ему предстояло преодолеть пустыню, и сделать это было необходимо за ночь. Иначе, он рисковал остаться в ней навсегда, превратившись в высохшую мумию.
 
 Отсутствующий горизонт
Пустыня песчаных барханов, заснеженная пустыня крайнего севера, и пустыня океана, отличаются только относительностью твёрдой почвы под ногами. И в своих размышлениях, наш разум всегда ищет именно этой почвы, дабы не утонуть в зыбучих песках, или волнах изумрудной воды собственных недоразумений.
       Висталь брёл в ночи по этой песчаной пустыне, и ему вспоминалась одна история. Это происходило недалеко от Южного полюса. Висталь встретил здесь человека, который в то время, был единственным человеческим существом, на тысячи миль заснеженной пустыни. Руаль Амундсен, исследователь и путешественник, чья воля могла сравниться, лишь с волей мифического бога, сына титана Иапета, и Океаниды Климены.
       Зачем…, ради чего человек покидает уют своего дома, и устроенность быта в социуме, и отправляется в самые неприветные, и опасные места планеты? Мотивов множество…, и все они, переплетаясь, образуют причудливые локоны самооценки, творческих порывов, самоотдачи и независимости. Но, в конце концов, срастаются в единую мощную «косу тщеславия».
       Тщеславие - самый мощный мотив, из когда-либо гнездившихся в сплетённых гнездах, висящих на верхушках деревьев нашего душевного леса. Оно способно превратить в рудименты, даже такие ведущие мотивы человеческого духа, как страх, или даже любовь. Что уж говорить о более слабых мотивах, коими заполнена душа всякого обывателя…, как, впрочем, и всякого великого поэта, или философа.
        Именно этот, нивелированный, опошленный, и приниженный ныне мотив, провоцировал всегда, и провоцирует ныне, всякого сильного духом человека, на самые невероятные поступки…, и делает из него настоящего героя, чьё имя начертывается на скрижалях истории.
        Каждый выбирает свой путь…, коих в жизни, великое множество. И важно понять, и оценить свои способности, и выбрать именно тот, на котором ты достигнешь своей цели. В отвалах истории немало чудаков, так и не распознавших своего пути, и порвавших себе вены, уже на старте. А многие просто ушли, и не вернулись, сгинув на полях мирового океана, и уйдя в забвение в памяти людей.
      Самый сложный путь, в тоже время, самый достойный и почитаемый…, он же, и самый долговечный для людской памяти. Всё зависит от притязательности твоего тщеславия. Миллионы тешили себя ежеминутными удовлетворениями, всевозможными способами выходя на свет, и попадая на мгновение, в луч прожектора социального взора. Но здесь конъюнктура меняется столь быстро, сколь незначительны, и поверхностны сами поступки. Пошлость - удовлетворяется пошлостью…, мгновенный труд - мгновенным признанием. Всё закономерно…, и награда, как правило, всегда соответствует напряжениям, и достижениям. Великое тщеславие требует и Великого удовлетворения…, а значит, Великого достижения, и соответственно, самозабвенного труда, и самоотдачи. Масштаб Великой личности тем и отличается, что в нём спит самый мощный, и самый беспощадный «дракон тщеславия» …, разбудив которого, уже не усыпить…, и он, либо погубит своего носителя, либо возвысит до небес! Либо сделает и то, и другое.
       Каково же было удивление Руаля Амундсена, когда на бескрайней снежной пустыне, он встретил Висталя, идущего навстречу. Нечто подобное наверно, испытали англичане, во главе с Робертом Фалконом Скоттом, когда пришли на Южный полюс, и обнаружили там Норвежский флаг, Водружённый прежде Амудсеном.
       Признаться, я немало удивлён встрече с вами! Кто вы, и что делаете здесь? Не беспокойтесь, уважаемый Руаль, я не был на полюсе, и не претендую на первооткрывателя. Откуда вы знаете моё имя? Я знаю много такого, что не снилось никаким прорицателям, и провидцам, чьё ремесло всегда вызывало недоверие у учёных людей. Но, так-как истина, на самом деле, отличается от заблуждения только признанием в ней большинством, неумолимой очевидности, то и всякое недоразумение может быть оправдано этим большинством, и возведено в ранг истинности.
       Они зашли в небольшую палатку из оленьих шкур, и присев на ящики с провиантом, продолжили беседу. Так кто вы, и как попали сюда? Я путешественник, и меня зовут Висталь. Мои скитания по планете управляются только провидением…, но в то же время, куда не забросила бы меня судьба, необходимость моего местонахождения неоспоримо фатально, и никак не связана со случайностью, в кою верит большинство обывателей земли.
       Вы не верите в случай? Но ведь он подстерегает всякого, чья жизнь протекает в рамках земного бытия. И мы молимся богу, чтобы он как можно меньше посылал нам неприятных сюрпризов, и вёл нас своей незримой рукой, между холодных скал рока.
       Случайность, это неосознанная закономерность. В этом мире всё предрешено, и не бывает никаких отклонений. Ибо всякие отклонения входят в общий лейтмотив этой предрешённости. Мир фатален от самой микроскопической своей субстанциональности, до космодействительности. Как сказал поэт; «И слова не вставить, и гвоздя не забить…» Мы уповаем на случай, точно также, как уповаем на бога…, и в своих слабостях ищем опорные точки, словно лиана ищет крепкого ствола поблизости, чтобы, отперевшись на него, подняться ближе к солнцу.
        Я всегда рассчитывал только на себя, и никогда не искал помощи. Потому я и разговариваю сейчас с вами. Если бы вы были обыкновенным обывателем, судьба вряд ли свела бы нас, тем более, на этих бескрайних снежных просторах. В том то и дело, что ваша воля выходит далеко за рамки обыденности, и несёт в себе ту звезду, что освящает путь всем остальным, и дарит надежду на собственное настоящее, а не надуманное величие.
        Вы меня смутили…. Разве можно говорить такие вещи в глаза, ведь ваши слова опошляют сказанное, ибо сразу отдают блеском лести. Если бы вы меня знали чуть лучше, у вас бы и мысли не возникло в льстивости, или преднамеренной лжи в моём сердце. Такие как вы – авангард человечества…, но без этого человечества вы - никто. Ибо пастух без стада, уже не пастух, а слоняющийся по полю бездельник. Самодостаточный учёный только кажется самодостаточным. Его мысли должны непременно отражаться от чего-то…, в противном случае они пропадут в бездне, как пропадает луч света, улетающий в бескрайний космос, и не находящий на своём пути препятствия, от которого он мог бы отразиться. И даже любовь, как бы нам не казалось обратное, не живёт в сердце без отражения. И засыхает, словно стебель без воды, и солнца. Но найдя объект отражения, расцветает словно лотос, поражая своей красотой, и божественной силой.
       Чем больше вокруг пустыни, тем меньше её внутри.... У человека нет никаких иных оснований для сравнения, кроме тех, что предлагает ему судьба. И он не знает, на самом деле, что хорошо, а что плохо, пока для того не возникнет прецедент, и ему не представится возможность для сравнения. Только будучи достаточное время в пустыне, каждый может найти здесь себя. И встретившись с самим собой, обрести то сокровенное, что спрятано за семью печатями, и не достижимо в обыденной жизни.
      То, что горизонт невозможно перешагнуть, есть Величайшая метафора жизни. Недосягаемость жизненных перспектив, невозможность достижения целей, и есть сама эта жизнь. Добраться до полюса, где никогда не было человека, конечно величайшая задача. Но она такая же иллюзия, как и всякая иная, коими наполнена жизнь всякого обывателя…, и лишь масштаб определяет величие, и ценность этой цели. Но масштаб - вещь относительная…, и убеждённость в том, что именно эта задача является главнейшей из всех задач, ставившихся пред собой человеком, является лишь убеждённостью направленного на определённые вектора сознания, разума. Всякий убеждает себя в том, что именно его ремесло является главным, и приоритетным из всех. В этом смысле гончар, ничем не отличается от политика…, художник - от учёного, а бродяга - от философа. В своих убеждениях, каждый из них непоколебим, и знает точно, что человеку надо.
       Я достигну своей цели, что бы это мне не стоило! - Так говорит одержимость. И человек, словно раб, вынужден подчиняться этой надменной и горделивой Стихее. И самая Великая, самая горделивая, и надменная из всех, зовётся Истиной. Как некогда продекларировал в своей песне: «Туда, где голую святыню, не прячет истины гордыня…» Он хочет быть рабом Великой цели, и быть причастным к самой, на его взгляд, благородной задаче. Не растратить свою жизнь, свою единственную жизнь - впустую. Не быть похороненным в неизвестной могиле, заросшей на века бурьяном. Не пропасть в отвале истории, где миллиарды душ свалены, и забыты. Так стегает тебя собственный дух «плетью тщеславия», и в тоже время, обжигает «холодным пледом жалости» к себе самому. И стимулируемый, этими архаическими мотивами, он бежит по жизни словно мул, нагруженный подчас, неподъёмными «тюками-намерениями».
        Кто, на самом деле, живёт более счастливой жизнью, учёный-исследователь, или какой-нибудь бармен из «Золотого якоря»? Вопрос, на самом деле, не столь очевиден, как это может показаться на первый взгляд. Ибо, не имея в душе возможностей, а значит, и стремлений к определённому ремеслу, для человека не будет и поводов, ни для радостей, ни для сожалений на этом поприще. Только собственная, развившаяся в душе стезя, приносит счастье…, впрочем, как и горе, своему хозяину.
        Предвосхищение рождается только в связи с возникающими возможностями. И разочарование, или чувство победы, всегда зависимы от этого предвосхищения. Если ты не мечтаешь о чём-либо, то тебе не грозит, и разочарование. Ели же в твоём сердце родилась, и развилась Великая мечта, достижение которой требует сил, и времени, то только такая мечта, способна принести тебе настоящее счастье. Но ты должен понимать, что, на самом деле, «счастье землеройки», нисколько не меньше «счастья космонавта». И только с высоты относительного, более сложного самочувствия космонавта, «счастье землеройки» кажется низменным, и таким маленьким, и незначительным. С точки же зрения «землеройки», её счастье - самое надёжное, и значительное. Ибо простота этого счастья, меньше зависит от проведения…, и имеет меньше шансов на упразднение, какой-нибудь роковой случайностью.
       Кто, на самом деле, проживал более достойную жизнь, Эдмунд Хиллари, с его другом, и партнёром Тенцингом Норгеем, или человек, всю жизнь незаметно, и планомерно спасающий людей, работая доктором в провинциальной больнице, и пишущий на досуге, Великие произведения литературы? Ответ, - также не очевиден. Ибо всякое ремесло, всякое стремление, имеет собственные масштабы, только в сравнении, и в соответствии с тем, чаще всего глубоко надуманным резонансом, коим окружена всякая громкая цель, после её достижения.
       Иметь в своём сердце Великую цель, значит стать рабом этой цели…, и, растворившись в её бесконечно разрастающемся теле, превратится в рудимент, - в инструмент для её достижения. Всю жизнь, словно вол, тащит плуг по полю, такой «очевидный счастливчик». Он уже давно и не мечтает, ни о какой свободе. Он подчинён своему «царю в голове», и при малейшем отхождении, от его повелевающей воли, испытывает на себе «плеть презрения», и наказывающие моральные лишения. Просто жизнь, для такого «счастливчика», превращается во что-то недостойное, что-то мелкое, обывательски обыденное, не несущее в себе никакой ценности.
        Только редчайшие личности сохраняют в своём сердце обе стороны, и способны ценить, как простоту собственной жизни, так её Великие цели. Не стать ни Мисологосом, ни Ортодоксом, не оставаться на одном поле, и не уйти с головой в море собственной одержимости…, и в тоже время, получать удовлетворение, как от собственных внутренних возвышенных институтов, так и обывательского бытия - Великая победа воли! И это, пожалуй, главный показатель настоящего психического здоровья. Люди слабы, прежде всего, психологически. И любая дорога, по которой идёт человек, волей-неволей обрастает заборами, и ты уже не видишь за ними ничего.
        Мы увлеклись беседой…, а между тем, обыденность и действительная реальность бытия, с непреодолимой фатальностью окружающая теперь нас, заставляет делать определённые поступки, и обеспечивать выживаемость собственному телу. Я желаю вам достигнуть своей Великой цели, и не пропасть, тем самым, в отвале истории, уважаемый Руаль.
       Благодарю вас! Наш разговор, я ещё долго буду анализировать в своей голове. И Висталь, пожав руку путешественнику, вышел наружу. Снежная пустыня вокруг, казалось, не оставляла ни единого шанса на выживание, для такого изнеженного существа, как человек. Но его разум - достойный соперник, и достаточно адекватный противник, для любых враждебных природных стихий. Ибо, по большому счёту, сам является частью этой природной стихии.
       Руаль двинулся на Юг, к своей заветной цели…, а Висталь побрёл на север, - туда, где с этой снежной пустыней соприкасалась пустыня моря…, отчерчивая линию, которую, в отличие от горизонта, можно было перешагнуть.
       Идя же ныне, по песчаной пустыне в ночи, Висталь вспоминал другие пустыни, в которых ему довелось побывать. Но эта встреча в снежной пустыне, запала ему в душу более остальных.
       Что губительнее, для человеческого существа, холод, или жара? Что опаснее, для его жизни, и для его психического здоровья, - пустыня мороза, или пустыня жары? Это, наверно, известно только тому, кто бывал всюду. При случае, спрошу у Фёдора Конюхова. Он бывал во всех стихиях, и ему, одержимому путешествиями, известно многое, что недоступно обывателям. Человек, чья жизнь - сплошное путешествие, страдает, когда ему приходится находиться в одном месте, достаточно продолжительное время, также, как страдает привыкший к статичной, оседлой жизни человек, вынужденный ступить на путь скитаний. Вопрос привычки, - не праздный вопрос, но вопрос самой жизни, её главных консолей.

Кейптаун
Южная Африка в корне отличается, от других континентов…, и не только своей природой, но и укладом самой жизни, и менталитетом аборигенов. Что-то первобытное, первородное чувствуется здесь во всём, с чем сталкивается человек, впервые посетивший этот неповторимый уголок земли. Словно всё, на самом деле, началось здесь. Архаика мироздания чувствовалась, как нигде. Здесь было мало отчаянно-цивилизационного…, несмотря на то, что этой землёй, долгое время владели самые агрессивные представители цивилизации, Англосаксы. «Радужная страна» обожжённая апартеидом, и не сломленная интервенциями, была самой «разноцветной страной» Африканского континента. Жизнь кипит там, где «несовместимые ингредиенты» забрасываются в котёл, и где происходит необходимая реакция…, и бурлящей пеной над этим котлом, поднимается самая агрессивная, и в тоже время, самая жизненная материя! - Суспензия силы, желания, и стремления... И при всех сопутствующих при этом, «парах жестокости», «отвратительных газах злобы», и всевозможных «синтетических вкраплениях подлости», она являет собой, самую бодрствующую, самую жизненную форму бытия.
       Там, где нет реакции, от «несовместимых ингредиентов», всё и вся спит…, и сама жизнь находится в дремоте. Там мир наиболее приближен к скале…, а его самые прогрессивные, самые жизненные силы, находятся в анабиозе.
       Висталь шёл, по этой обильно политой кровью, земле, и его душа, вместо того, чтобы огорчаться, и лить слёзы, ликовала! Чем бы мог гордиться человек, от чего упиваться в своём духе, не имей он в своей жизни, достаточных условий для доблести, для гипертрофированного самовыражения, и самопожертвования? Что ещё могло бы дать ему столько уверенности, столько благородного самосозерцания, если бы не было ни единой возможности для войны? Он хочет потратить себя на достойные вещи…, он хочет посвятить свою единственную жизнь, на ратный труд во имя сверх возвышенных целей! Он не хочет растратиться по пустякам, и превратится в никому ненужную золу, развеянную ветрами проведения. И он питает надежду на то, что когда-нибудь, ему представится случай поменять свою жизнь, на нечто действительно достойное, нечто ценное, - нечто вечное.
        Ели он настоящий мужчина, он часто смотрит на звёзды, и мечтает о доблести, и победах, как о единственно возможном для себя, счастье на земле! То, что отраженно в мифах Скандинавии, с её Вальхаллой. И если эти мечты, так и остаются мечтами, в силу ли судьбы, или непреодолимых препятствий…, он молит проведение, что ему представится случай, хотя бы на излёте жизненного пути, совершить нечто героическое, пусть и ценой жизни. И так и уходит из жизни, несчастным человеком…, если его величество случай, не представил ему такой возможности.
        Да. Он часто смотрит на себя, лишь как на орудие. И его уверенность в своём мировоззрении, есть суть одержимость. И тот царь в его голове, узурпировавший власть, и своим жезлом указывающий ему настоящий, единственно важный путь…, заставляет отбросить всё низменное, всё пошлое, и не заслуживающее внимания. Так становятся Великими!
        Рондавель, типичное жилище народов банту, с соломенной крышей, и грубо выложенными по кругу, камнями стен, увидел Висталь в нескольких десятках шагов от себя, поднявшись на небольшой бугорок.
       Человек появился на территории этой страны, в глубокой древности…, о чём свидетельствуют находки в пещерах возле Стеркфонтейна. Но эта цивилизация, никогда не была в прожекторе осмысления западной культуры…, как не имела своего настоящего олицетворения в их истории, к примеру, цивилизация Китая, или Индии. Здесь всё покрыто мифами, и Великие происшествия, происходящие на этой земле, никогда не освящались Западом, в их настоящем достоинстве. Тот, кто пишет историю, пишет её от себя, и для себя. История никогда не была воплощением непредвзятости, и правды…, но всегда строилась на поиске приоритетов, и трактовалась с точки зрения самого летописца, глубоко надуманно, и предвзято. Мировая история, написанная в Индии, или Китае, совсем не та история, что написана в Европе. Мы словно живём в разные времена, и на разных планетах…, и всё, что действительно важно для общей истории, в большинстве своём, остаётся в тени. 
        Проходя мимо Рондавеля, Висталь заметил за строением группу людей, занимавшихся разделыванием туши какого-то животного. Архаизм этой картины, разбудил в голове Висталя, целую бурю мыслей. В первую очередь, он подумал, как далеко не уходило бы человечество в своём прогрессе, некоторые вещи, останутся с ними до скончания веков. Какие изысканнейшие блюда человек не изобретал бы, на своих, оборудованных по последнему слову техники, кухнях, вкус жареного на костре мяса, для него останется самым желанным. Ибо, он есть - суть начало…, а начало формирует саму платформу. Как в той песне: «И всем изыскам кухни, предпочитает шашлыки…»
       Но как часто мы путаем понятия варварства, с понятием архаики. Посмотрите только, не замасленным пропагандой глазом, на то, как, к примеру, считающие себя возвышенными, Англосаксы, ведут себя по отношению к населению Африки…, и не только Африки. Кто, на самом деле, вызывает чувство варварства? Безусловно, в этом мире властвует тот, кто агрессивнее, и организованнее. Именно, по равным долям организованность, и агрессивность, доминирующие в крови того, или иного человеческого клана, как основные консоли, для получения власти, определяют его место в общем социуме.
         Хитрость, холодная рассудительность, безжалостность Англосакса, созревшая, и окрепшая в его теле, ещё в древности, на холодных землях Скандинавии, Северной Европы, и Британии, когда окружающая природа, не прощала ошибок…, и люди, подстёгиваемые суровой действительностью, беспрестанно воевали за кусок хлеба, за относительно благоприятный участок земли…, не оставляет ни единого шанса в противостоянии человеку, веками проживающему в относительно оранжерейных условиях Африки, или Индокитая. И что парадоксально, но в тоже самое время, естественно, это же, относительно «оранжерейное условие», присущее местной природе, изобилующей легко добываемыми продуктами питания, является причиной того голода, который перманентно прореживает ряды, именно Африканцев. Ведь та умственная, и волевая расслабленность, присущая, в первую очередь, именно Африканцам, - нивелирует, и убивает в них стремления…, и тот необходимый для прогрессивного становления креатив, с избытком присущий народам севера, и средней полосы. Конечно, с множеством исключений, как с одной, так и с другой стороны.
       Подходите, уважаемый, услышал он окрик рослого, и крепкого Африканца. Сейчас мы приготовим наше фирменное блюдо, в честь рождения моего сына, и хотим угостить вас.
       С удовольствием! И Висталь, пройдя по вымощенной галькой, тропинке, присел на скамью, что указал ему тот же рослый парень. Я вам принесу пока чай, его готовит моя мама. И многим местным, он очень нравится. Вы, судя по всему, приезжий. А откуда вы? Сегодня утром я сошёл в порту вашего города, с корабля. Но куда он направлялся, и откуда, не знаю. И это метафора самой жизни, и бытия. Куда, и откуда идёт наша жизнь, - не скажет никто. Для нас важен сам путь, и то время, что отведено каждому из нас. Мы, - каждый из нас, сам создаёт эту жизнь, и все её откуда, и куда. И если бы сам мир, имел для себя, подобное откуда, и куда, он был бы аподиктически конечен…, он был бы - смертен. А это нонсенс. Жизнь – безначальна, и бесконечна. Жизнь – бессмертна….
       Вы Великий мудрец, или Великий философ? Судя по всему, задавая подобный вопрос, вы отличаете мудреца, от философа…, и в тоже время, не можете определить, к кому из них, отнести меня? Так может и нимб над головой вырасти, и засветится!
       Когда-то, за подобные речи, человека взяли, и распяли на кресте…, но потом - сделали богом! Человек - падок до тайн…, и любит более всего на свете, то, что не понимает…, а в действительности, боится. Человеческая душа, также парадоксальна, как и сам мир. Она - суть воплощение мира, его олицетворение…, - капля, что включает в себя весь океан!
        Я Висталь. А как зовут вас, уважаемый? Я сразу понял, что вы из ряда вон выходящий человек. В вас чувствуется образование…, уж не знаю, классическое, или вы самоучка? Большого значения, это не имеет, как только лишь в смысле свободы.
        Меня зовут Арманд. Я действительно самоучка, и никакого классического образования не имею. Но я прочитал множество книг, и некоторые, по нескольку раз…, можно сказать изучил.
        Скажите Арманд, как повлияла на весь ваш род, эта «белая бестия», что пришла сюда с севера? Вы знаете, уважаемый Висталь, когда-то меня осенила мысль, что все мы, - части одного организма, что живёт на земле несколько тысяч лет. И мой род, это лишь одна из многочисленных нитей в локоне, что сплетается в косу, с такими же локонами, и что зовётся человечеством. Мы умираем, и на наше место приходят новые люди. Но само человечество живёт, словно организм, в котором умирающие клетки, заменяются новыми. Я понимаю, что всё это наивно, и даже пошло…, но я так мыслю, и все критические замечания на этот счёт, для меня, - не имеют большого значения. Каждый человек живёт той жизнью, и теми мыслями, что рождаются, и расцветают в его голове…, и не важно, обладают ли они величием, или просты…, всякая оценка, есть лишь оценка по отношению, и не более того.
        Ведь, на самом деле, настоящая оценка может быть, лишь в сравнении с идеалом…, а его, как раз, и не существует на земле. Всё, что существует в моей голове, вся палитра, и порядок, есть последняя цитадель…, ибо существует в единственном, и неповторимом виде. Совершенство же, или недоразвитость, это уже из области сравнения - не сравниваемого…, а значит, суть стремление к власти, к доминантам, - суть предвзятость.
       То, что «белые люди» пришли суда, и навязали свою волю, говорит о многом. Но не говорит о нашей недоразвитости. Это говорит лишь о том, что мы находимся на различных плоскостях совершенствования, с различными скоростями, и формами внутренних трансформаций. Существуют области познания, в которых мы ушли далеко, от «белых людей». Но ими, это редко принимается во внимание. Они убеждены, что именно их форма познания мира, - самая прогрессивная, самая истинная. Но они не понимают, не хотят понимать того, что та форма счастья, к которой мы идём, и к которой расположены наши сердца, гораздо продуктивнее, чем их форма счастья. И каждый человек, стремится именно к своей форме счастья, и иная форма, для него - за семью печатями.
        Эти «белые люди» полагают, что несут добро, что они осчастливливают своей формой бытия, своей формой цивилизации, весь мир. Но, на самом деле, - разрушают, уничтожая на земле иные виды человека…, словно уничтожая многообразие фауны, и флоры, и ставя под исчезновение некоторые своеобразные её виды.
        Их «Великая религия», - «религия потребления», стоит на том, что у человека, должно быть всего в достатке, или даже с переизбытком. Что только достаток, несёт человеку счастье. И они преуспели в этом. Мир «белого человека», по большей части, наполнен до краёв продуктами цивилизации. Но становится ли от этого, человек счастливее? Уровень жизни, о котором беспрестанно говорят, настолько относительная вещь, и не несёт в себе, ничего по-настоящему объективного, что складывается впечатление, будто мы все сидим за покерным столом, и всё завит от умения блефовать.
        Природа так устроена, что стоит дать чего-то с избытком, и человек теряет к этому интерес. Он развращается, и при полном изобилии, в конце концов, теряется интерес, даже к самой жизни. Голод, жажда, недостаток, в самом широком смысле слова, но никак не изобилие, являются генератором жизни, производящем стремление, и желание. И мы наблюдаем ныне, как при всём своём прогрессивном накоплении богатств, прежде всего, в Западном мире, человек этого мира, становится всё более слабым, неприспособленным, и уязвимым. Как разрушаются его главные консоли духа, как нивелируется всё то, что приносило ему некогда счастье. Теперь, он лишь успокаивает, всё более нарастающие страхи в его сердце. Он словно тот наркоман, у которого уже атрофировалось чувство удовольствия, от чрезмерных доз, и он лишь пытается успокоить боль. И именно эти страхи, вырастая, словно эвкалипт, высасывают из его духа силы…, и подталкивают его к неразумным вещам, подводя весь мир, к неминуемой катастрофе.
       Привычка – самое важное, самое основное свойство человеческого существа. Но только тот, кто периодически ломает свои привычки, что словно «скелет» формируются в его сердце, и делают его костным, не гибким и ограниченным, способен противостоять всем неприятностям на бренной земле, и позволяет не дать страхам разрушить себя, и всю свою жизнь.
       Я с вами отчасти согласен, уважаемый Арманд. Но всё это, в определённом контексте, и с определённым фокусом «камеры обскура», можно отнести и к Западной цивилизации. Ведь она, стала таковой, какой мы её ныне наблюдаем, только благодаря своей гибкости, креативу, и той жизненной силе, что созрела в ней, на полях мятежных средних веков. И вся её агрессивность, связана с лишениями, и недостатком, в коем пребывала эта цивилизация, на протяжении многих веков. И её неминуемая стагнация - предначертана только самой природой, её непреодолимыми законами. Ибо, всякое существо на земле, да собственно, и в космосе, стремиться к благоденствию…, но получая его, тут же начинает стагнировать, и вянуть, словно созревший цветок. И здесь играет свою роль разрушение, - катаклизм, что смывает всё, лишь для того, чтобы начать всё заново.
       У человека бесчисленное количество врагов, как сугубо природного контента, так и собственного, цивилизационного. Начиная с космических рисков, и кончая болезнями. Он живёт в окружении «враждебного бульона», и каждую минуту, его подстерегает опасность, как со стороны природы, так и со стороны его же соплеменников. Но самым главным врагом человека, является сам человек. Он сам беспрестанно создаёт для себя, всевозможные риски. Его необузданные стремления всё вокруг себя переделать, «улучшить», и уйти от бренности своего существования, толкает его к пропасти. И большинство своих неприятностей, он испытывает именно от своих заблуждений, что порождаются этими необузданными желаниями.
       Но это - его природа…, и общая фатальность его бытия, также необходима, как необходимо любое возникающее на полях этого бытия, локальное явление. Человек – лишь сегмент. Но именно на этом «сегменте», держится вся наша цивилизация…, впрочем, как и природа в целом. Ибо, при всей своей не подчинённости природы, человеку, именно он является, как «огнивом», так и «пожарным рукавом» этого мира.
      Живописнейший закат Африканского континента, вызывал ностальгические чувства у всякого путешественника, волей случая, оказавшегося здесь. Висталь поблагодарил своего собеседника, и откланявшись, направился в прерию, навстречу этому неповторимому пейзажу, что красно-жёлтыми красками заполнял ландшафт. Он, в силу своего темперамента, и выработанным веками, привычкам, не мог долгое время оставаться на месте. Желание менять без конца декорации, было главным мотивом его жизненного пути.

Москва
Самые Великие вещи на земле, в тоже время, самые незаметные. По-настоящему поворотные, и судьбоносные события, не замечаемы, и представляются на первый взгляд, чем-то обыденным, и незначительным. Самые Великие люди, в тоже время, самые скромные, и неуверенные в себе…, люди без конца сомневающиеся, и не доверяющие собственным чувствам, и умозрениям.
         Время, необходимо расставляет всё и вся, на свои места. И это действительно так. Только с высоты прошедшего времени, вся палитра человеческого бастиона, представляется в его действительном, наиболее близком к правде, наиболее рафинированном свете. На белом свете ещё ничто, и никогда не сохраняло свою маску длительное время. Всё чужеродное всегда сбрасывалось плотью реальности, и всякая надутая, неестественная оболочка, слетала вместе с осенним листопадом, оголяя всё действительно реальное…, и правда жизни выступала неоспоримым естеством своего бытия, огорчая, или радуя своих наблюдателей…, но всегда приводя, в конце концов, к неминуемому удовлетворению. 
       Жизнь Висталя, была похожа на жизнь всякого обывателя. Ведь он мог быть единовременно только в одном месте. А это значит, что все иные места, ущербной нитью проходили через его сердце, и убеждали в том, что он находится не там, и не в то время…, что его корабль плавает не в тех водах…, что самые значительные, и по-настоящему великие события остаются за его кормой…, что самые, ныне освящённые значимостью места, остаются без его внимания. Жизнь же, настоящая её интерпретация, её самая значительная, центральная полисфера, проплывает за горизонтом…, и даже коснутся её, не представляется возможным.
        Но иногда, приступы самоуверенности посещали и его сердце. И он в полном убеждении, что мир крутится вокруг него, что это он вершит судьбы мира, и самый главный трон жизни находится под ним, получал инъекции тщеславия, и гордыни…, и вся палитра мира вдруг радугой разворачивалась над его головой. Но всякая радуга - не долговечна. И как только «дождь тщеславия» уходит за горизонт, радуга исчезает с небосклона, и только свежесть насыщенного «озоном величия воздуха», ещё некоторое время наполняет лёгкие…, и ты по инерции ощущаешь перманентные всплески иллюзий, от опьянённого этим озоном, разума.
       Висталь шёл по Московским улицам, и его нахождение в центре Великой страны, самой большой на земле, и самой таинственной, и непредсказуемой, давало ощущение, словно он залез на самую высокую гору, и оглядывает все окрестности, до самых дальних окраин. И в тоже время, обыденность улочек, и простое, ничем не выделяющееся мельтешение людей, превращало, всё это величие места, в насмешку, в обывательскую суетность…, и опускало сердце на пошлую ступеньку обыденного, и незначительного момента.
        Висталь чувствовал, что вся эта чепуха, и напыщенная ерунда относительно центральных, важных, и значительных мест на земле, есть иллюзия тщеславного духа, кормящего душу «слабыми наркотиками самомнения, и гордыни», и обманывающего его своими аффектами, развращая, и нивелируя всё, по-настоящему ценное в душе. Ибо, в такие минуты, отодвигается на задний план, всё действительно важное, и ценное…, как, к примеру, ощущение родного, близкого и любимого, - всего того, что присуще именно перифериям, потаённым уголкам мира…, что возникает только в местах покоя провинции…, и способно расцветать, лишь в минуты абстрагирования, от всего «центрального», и всего «Великого», всего «столичного» и надменно-чванливого, - всего того, что мнит себя центром мира, и главным временем Вселенной. 
       Пройдя по Красной площади, Висталь постоял несколько минут возле Покровского собора, или храма Василия Блаженного…, чья история, а точнее миф, вторил той красоте, и тому великолепию, что словно однажды созданный шедевр искусства, в силу стечения многих обстоятельств, становится навеки непревзойдённым фолиантом, и украшает собой Великую летопись исторического пантеона человеческой судьбы, будучи единственным, и неповторимым произведением зодчества…, или сказать ещё метафоричнее, воплощённой в камне музыки.
      Спустившись по Васильевскому спуску, вдоль кремлёвской стены, он очутился на мосте, с которого, что в одну, что в другую сторону открывался красивейший вид. И более урбанистический, в сравнении с Покровским собором, хотя и также великолепный образ храма Христа Спасителя, возвышающийся невдалеке, придавал общей картине, чувство нахождения в действительно сакральном месте.
       Навстречу Висталю, шёл человек. Он сразу почувствовал нечто необыкновенное, в своём сверхчувствительном сердце. Всё, словно стекалось в одну точку…, все обстоятельства, предвещающие мощный резонанс, вдруг слились в этой фигуре, и Висталь понял, что сейчас случится нечто из ряда вон выходящее.
        И его сердце, не обмануло. Поравнявшись с прохожим, он услышал громоподобный шёпот в ухе; Здравствуй, Висталь! Да, это был он. Основатель, и хранитель мира, и действительности, как он сам себя всегда позиционировал, Парагонь. Его милосердие заключалось в том, что у него не было никакого милосердия, ни к животным, ни, тем более к людям. Он был - сама природа…, и в его воззрениях на мир, и действительность, доминировала черта отрешённости, и та абсолютная нейтральность ко всему, что жило на земле. Ибо он, никогда, и ни в чём не отдавал предпочтение живому…, так как знал, что на этом свете - нет неживого…, а значит, и лоббирование чьих-либо интересов, пахло какой-то заскорузлой пошлостью, и детской наивностью инфантильного сознания.
      Ты не ожидал встретить меня здесь, Висталь?
      Ты, лишь суть персонификация того, что присутствует здесь, и всюду, всегда. Общение с тобой, как с персоной, как с неким антропоморфным воплощением части действительности, обещает некий спор, и соответствующий интерес.
       Хочу заметить, уважаемый Висталь, спор с самой природой…, которым, по сути, занимается человек всю свою историю. Он пытается найти погрешности, или даже ошибки в самой природе, чтобы подтвердить, и утвердить свою пошлую иллюзорную правду. Человеческий разум так устроен, что он во всём, и всегда ищет противоречие…, прежде всего, самому себе. Он абстрагирует себя от природы, и находит в этом свою Великую стихею, в которую вкладывает подчас, все силы разума, без какой-либо надежды на окончательную победу. Ибо понимает, что никакая победа здесь, ему не светит. Но его радует сама постановка вопроса, в которой находит своё воплощение Минерва его личности, для коей, в свою очередь, война - есть единственно достойная человека, цель. Найти достойного врага, и сражаться с ним, пока стучит сердце – вот та сакральная, архаическая пантемида человека, олицетворённая в мифах, почти всех народов мира…, и в частности, в самых известных мифах Скандинавии, с их Вальхаллой. А кто, или что, собственно, может быть самым достойным врагом, как не сама природа? И в этом смысле, жизнь действительно есть нескончаемая борьба, в которой, в случае победы одной из сторон, погибает не только проигравший, но и, в конце концов, сам победитель. Он упраздняется за ненадобностью, как упраздняется в этом мире всякая сила, не имеющая достойного противника.
        Ты расскажи мне ещё, как ты это делаешь всегда, о благе зла, о необходимости всего подлого, коварного, и вероломного…, о том, что ты, и вся твоя злая нечисть, такое же олицетворение божьего замысла, как и мы…, и что вы, не только имеете право на существование, но и сами даёте гранты на такое существование всем остальным.
        На самом деле наш мир, с его астральными сферами осмысленности, есть непримиримая борьба ракурсов воззрения, и оценки. И сам по себе, этот мир не имеет в себе ни зла, ни добра…, как и никакой правды, или истинности…, как лишь с точки зрения определённого ракурса этой оценки. Я смотрю на тебя, и осмысливаю все твои действия, с точки зрения, и в рамках луча своего осмысления. Ты смотришь на меня, со своей точки зрения, и в рамках луча своего осмысления. Я для тебя, Висталь, в лучшем случае, лишь противоположный берег, на котором «не растут деревья правды…» В худшем же случае, я лишь ошибка природы, её погрешность, нарушение, которое необходимо исправить. И наше отношение друг к другу, также вечно, и непоправимо, как вечен, и непоправим сбой самой природы…, благодаря которому, вообще возникла материя, и сама действительность. До этого «сбоя», природа спала без снов…, и разбудил её коллапс, – сбой абсолютно уравновешенной в себе природы небытия, - то, что зовётся забвением…, хотя слово это, не совсем подходящее. И мы оба являемся детьми этого сбоя. Мы - суть братья…, и наше родство подтверждается именно непримиримостью взглядов.
       Ты знаешь, Висталь, самые великие вещи на земле, возникают, и существуют на «горизонте событий». Всё, что можно предвосхитить, выстроить план, обосновать рационально, или логически, все, что можно предположить, или даже знать заранее, не несёт в себе ничего по-настоящему достойного гордого звания Великое! И как всякое искусство дышит воздухом догадки, и вдохновения, заступающих за границы логических, и рационально-аналитических сфер разумения, так и всякое техническое совершенство, всех, без исключения продуктов цивилизации, при всей своей математической выверенности, нуждается в астральных сферах априорности. И даже научное знание, не может идти вперёд, не заступая за границы собственной аподиктической достоверности, и устоявшегося политеса научной мысли…, которая также нуждается в доказательствах, как и в бездоказательных аспектах догадки, и вдохновения, для своего поступательного движения…, выводящих всю нашу действительность, на новые уровни осознанности, и расширяющих, как сферы искусства, так и науки.
       Один философ и поэт, мне как-то сказал: «Я никогда не знаю заранее, что напишу, садясь за свои скрижали…. Это всегда некий зародыш, сингулярность, некая завязь в космосе моего разума…, которая со временем, начинает расширяться, словно спекулятивная аннигиляция Вселенной…» Моё воззрение в такие моменты, словно висит на волоске, между пропастями. Оно, словно возникает из ничего…, и я чувствую насколько оно тонко, и уязвимо, насколько оно не опирается ни на какие основы, и платформы, насколько оно индифферентно, и аморфно в своей изначальности…, словно возникающее из тумана, из темноты моего сознания, некое пятно, - образ, становящийся на свету, и приобретающий законченные очертания, благодаря усилиям моей воли. Говоря ещё метафоричнее, словно из куска шерсти, вытягиваемая нить, и накручиваемая на веретено. Мы называем это мыслью, или идеей, но не в Платоновском смысле, а скорее в Шопенгауэровском, хотя и здесь, не точно. Этот зародыш, эта сингулярность, есть основа, и суть, как всего материального, так и всего трансцендентального, и астрального в этом мире.
        Но ведь, на самом деле, только воплощение, только сублимация, и переход в некое материальное состояние, обеспечивает всякой идее, её существование, и становление.
        Бесспорно...., но вопрос здесь не в этом, но в той кажущейся преднамеренности, как для всего материального, для всего феноменального, так и для всего трансцендентного, и астрального, - всего того, что живёт в иных сферах, и пасёт свои стада, на иных полях…, и имеет, казалось бы, свои отличные цели. Преднамеренность, возникающая всякий раз в сознании людей, относительно столь рационально, и столь идеально выверенного, и кем-то созданного контента мироздания…, преднамеренность, как некая неопровержимая никакими доводами, константа сознания…, есть главная ошибка, и основа для всех иных заблуждений, снежным комом наворачивающихся, на этот «тяжёлый шарик», «чёрной дырой» стоящий, посреди всего осознанного мира.
         Как настоящий поэт, или философ, никогда не знает заранее, что именно будет положено в его скрижали, так природа сама не знает, что будет вложено, в её глобальный контент. И все апостериорные умозаключения, и оценки этого контента, возведение всего этого, в рамки целесообразности, как и божественного проведения, есть лишь полиграмма недалёкого сознания, копошащегося в своих сферах, и ограниченного собственными векторами, и лекалами.   
        Пока они общались, стоя на этом историческом мосте, над Москвой повисли сумерки, и улицы осветились фонарями. Прогуляемся по ночным улицам, предложил Висталь. Я не против, откликнулся Парагонь. И собеседники, сойдя с Москворецкого моста, двинулись по Софийской набережной, по направлению к храму Христа спасителя. Пройдя по Большому каменному мосту на левый берег, они пошли по Пречистенской набережной. В свете фонарей, город казался ещё более завораживающим, и будил в душе «спящие вулканы романтики», что время от времени, выбрасывали в атмосферу не пепел, и отравляющий всё вокруг газ, но «озон счастья». И это внутреннее наполнение озоном, превращало весь мир, в сверкающий серебром рай. Мир, и жизнь, казались благостной, и расположенной реальностью. Всё гадкое, всё ужасное принадлежащее этому миру, уходило на задний план, и растворялось в дымке прошлого. Будущее же, представлялось чем-то далёким, и недосягаемым. И только миг ежесекундного момента, - нечто невероятное, с точки зрения физики бытия, называемое «настоящим», наиболее чётко и основательно, провозглашало себя, заставляя усомниться в отрицании такого положения времени, как настоящее. Ибо, в такие минуты, ты ощущаешь здесь, и сейчас - во всей своей полноте. И отрицать свои чувства, не доверять им, полагаешь глупым. Так опьянённый разум - противоречит трезвому уму. И в каком из них отражается настоящая реальность, на самом деле, - большой вопрос.
       Ты знаешь, Висталь, люди, привыкая, и уже почти не замечая чудес этого мира, ищут в нём, ещё более чудесные вещи. Они хотят найти нечто волшебное, и невероятное в жизни…, и, провозгласив здесь чудо, опровергнуть, тем самым, всё научное, и в самом деле, всё по-настоящему чудесное, что открывает эта наука, для их голов, и сердец. Они словно ненасытные щенки, требуют для своего роста, ещё более изысканной пищи. Наскучившие чудеса этого света, приводят их к нигилизму, и упадку сил…, и они готовы поверить колдуну-шарлатану, лишь бы не испытывать скуку.
       Всё это вполне закономерно, Парагонь. Мир ещё никогда не стоял на месте…, и вся его перманентная поступь, требует новых стен, и новых дверей в этих стенах. Иначе, он стагнирует и, в конце концов, сам себя упраздняет. Так называемое чудо, к которому стремится в большинстве своём, именно несостоявшийся человек, являет собой ту запредельную реальность, в которой, прежде всего благодаря этому чуду, он мог бы стать всё же, состоявшимся. А по большому счёту, получить удовлетворение собственных, распухших до предела, амбиций…, вышедших из-под контроля реальной самооценки, и обманывающих своего носителя, несбыточной возможностью.
       Но, ведь ещё хуже - недооценка, уважаемый Висталь. Сомневающийся в своих силах человек, вообще не способен ни на что, кроме самой критики. И как бы не была критика важна, самооценка, пусть и несколько завышенная, рано, или поздно, приносит свои плоды. Человек достигает совершенства, на каком бы поле он не трудился, какой стезе бы, не отдавал предпочтение, именно благодаря собственной завышенной самооценке. Да, трезвая голова здесь - важна гораздо больше, чем опьянённая…, но и опьянение, как факт выхода в «астрал сознания», опьянение силой, и переизбытком внутренней энергией, также важно для жизни, и её поступательной прогрессирующей пантемиды.
       Безусловно, на почве критики, и трезвого подхода, прежде всего, к собственным разумным постулатам, переоценить, к примеру, достижения Иммануила Канта, - невозможно. Здесь Объект, и Субъект познания выходят на такой уровень, где даже метафизика смотрит с недоумением, на подобные игры. Превратить в объект изучения сам разум, это конечно глубоко антропоморфно…, и в сути, не несёт в себе ничего, из ряда вон выходящего. Всякая реальность смотрит на саму себя, оценивает сама себя…, и вынуждена сама себя контролировать, точно также, как всякое самодостаточное государство, контролирует само себе. Но вопрос здесь в другом. Пользуясь терминологией самого Канта, я позволяю себе спросить; Как разум может оценить самого себя? И в состоянии ли он это сделать, не выходя за горизонты собственных событий, не углубляясь в мифологию, и сверхчувствительные сферы…, именно от которых, Кант пытается оградить разум?
        Научная сфера, при всём своём скептицизме, и недоверии, как к чувствам, так и разумным доводам, в конце концов, неминуемо попадает в сверхчувственные поля созерцания…, где невозможно отделить иллюзию, от реальности, а истину - от обмана. Там, где нет, и быть не может никакого иного опыта, кроме опыта спекулятивного, идеального сознания, - там существует иная реальность. И эта реальность, нисколько не иллюзорнее реальности эмпирического опыта. Ибо, и эмпирика действительности, также не может быть доказуема, ни в каких аспектах бытия, кроме аспектов созерцания, а значит - воображения.
       Давай поговорим, о чём-нибудь другом, Парагонь. Ведь такая глубина, способна закружить голову, даже самому подготовленному мыслителю. Хотя тему, которую я хочу теперь предложить, скорее всего, также не поднимет нас на поверхность…, если не усугубит, и без того слишком запредельные глубины. Психология познания такова, что всякий разум стремится к собственному «разносу» …, уходу за пределы собственных возможностей…, где его подстерегает точка невозврата, и неминуемое разрушение. Балансировать на «горизонте событий» - так отрадно…, и в тоже время, так опасно, что разум подстёгиваемый «флюидами страха», и опьянённый гормонами силы, и преодоления, получает подтверждение собственной живости. Степень же живости, есть суть степень агрессивности. 
        Итак, уважаемый Парагонь, что значит степень живости, в свете оценки человека, как личности. Человек, встречая человека на своём пути, почти никогда не задумывается над тем, в какой «степени живости», а точнее сказать, степени бодрствования, на «виртуальной линейке паритета», от дремучего сна, к сверхбодрствованию, находится стоящий перед ним, человек. Но наш идеальный разум, наш «модифицированный инстинкт», безошибочно определяет эту степень…, при том, не давая никакого материала рационально-аналитическим отделам разума, а оставляя всё это, глубоко в подсознании. Для ясности отмечу следующее.
        Человек, как часть природы, как её, природы, воплощение, как некий срез, лекало всего природного макрокинеза, представляет собой, (условно говоря) олицетворение некоей градации, спящей (мёртвой) природы, и природы бодрствующей (живой) на воображаемой лестнице природного естества. Где, к примеру, скалы, условно представляют собой глубоко спящую природу…, а молния, или электромагнитное поле земли – наиболее бодрствующую…, разумеется, в рамках нашего восприятия конечных полюсов встающей пред нашим взором, действительности. Между этими условными полюсами, существует наша жизнь…, где, к примеру, деревья относятся нами, ближе к спящей природе, чем бодрствующей…, а животные напротив, ближе к бодрствующей.
        И сама градация, относительно отдельных представителей жизни, может быть бесконечно классифицируема нами, по отношению друг, к другу. Ибо, чем тоньше взгляд, тем тоньше становится и различие…, и тем шире разнообразие природы.
       Так вот, всё это, так или иначе, олицетворено в человеке. Мы встречаем на своём пути, столь различные по степени сна, и бодрствования индивиды…, и наша воля, при встрече с наиболее бодрствующим разумом, неосознанно ликует…, порождая в душе волны, которые мы причисляет к расположению, или даже любви. Ведь мы любим наиболее жизненные, а значит, наиболее бодрствующие натуры…, и нам льстит их расположение к нам, так-как, это подтверждает и нашу степень бодрствования. Что же, на самом деле, выдаёт в человеке большую степень бодрствования? Ответь Парагонь.
        Я полагаю, степень его способности к научным, и сверхразумным построениям…, в которых он питает собственную продуктивность, и находит возможности, для расширения наделов собственного жизненного пространства.
       Да…, в какой-то степени — это именно так. Но, на самом деле, безусловно, степень его бодрствования обнаруживается в способности его к юмору, и иронии. Именно здесь, его разум просыпается настолько, насколько ему позволяет его архаическая внутренняя природа. И наш внутренний «модифицированный инстинкт», безошибочно определяет это, по его сверкающим, либо тусклым глазам…, в которых отражено состояние его разума, и которые никогда не обманывают, какую бы маску не надевал человек. «Загляни в глаза человеку, и ты всё поймёшь…» Эта банальность, как нельзя лучше говорит, о способности нашего «модифицированного инстинкта».
      Возвращаясь к первоначальному предположению, что самые Великие вещи на земле, в тоже самое время, и самые незаметные…, а самые Великие люди, в тоже время, самые скромные, и неуверенные в себе, люди без конца сомневающиеся, и не доверяющие собственным чувствам, и умозрениям…, позволь, я расскажу тебе одну историю из жизни, что случилась в этой таинственной, и непонятной для обывателей других государств, стране.
       Научный мир периодически сам себе задаёт задачи, оформляя их в гипотезы, для которых будто бы нет решения. И одна из таких гипотез, долгое время терзала умы учёного мира. Пока один из малоизвестных учёных из Санкт-Петербурга не решил её, и не представил публике. Но самое важное в этой истории, и самое удивительное для всего остального мира, последовало уже за этим. Он отказался от Нобелевской премии, сказав лишь: «Я знаю, как устроена Вселенная, а вы мне предлагаете деньги…? (Великая ирония!)  Он ни разу не согласился на интервью, ни с одним журналистом, осаждавших его тогда, словно крепость Измаил. Его последующий поступок - более Велик, чем доказательство самой гипотезы. Ведь, что такое доказательство гипотезы, перед Великим пониманием человеческого сердца?! Игра разума в сложные игры, придумываемые им самим, и не существующие более нигде, - в первом случае…, и Великая проникновенность в глубины души, что равносильно проникновению к пенатам создателя, - во втором. 
        Я подозреваю, что его отказ от вознаграждения – многогранен…, и скорее всего, имеет глубоко интуитивную причину. Но если посмотреть на это упрощённо, то я позволю себе некоторое предположение одной из причин этого отказа. По крайней мере, я так чувствую. И если заблуждаюсь, то пусть простят меня аборигены совести, и сам этот учёный.
       Скорее всего, в силу развитости своего разума, он понимал, что получи он это вознаграждение, и его жизнь кардинально изменится. И это изменение может привести его к гибели…, может быть и не физической, (хотя и это, не исключается), но, по крайней мере, гибели его, как учёного-физика. Ведь деньги, очень мощная энергия, сконцентрированная в локальной точке пространства. (Пользуясь терминологией самой гипотезы, - компактно). А кому, как не физику известны последствия такой концентрации. Человек слаб, не зависимо от закалённости своей души, и разума, перед агрессивной природой собственных желаний, провоцируемых возникающими возможностями, что волей-неволей просыпаются, при одномоментном появлении большой суммы денег. И это, пожалуй, самый опасный, и самый губительный враг для человека. Мало того, он всегда рядом с тобой, он внутри тебя, и избавится от него – невозможно! Можно, лишь усилием воли нивелировать его активность, заставить спать.
       Вообще, деньги - самая опасная, и в тоже время, самая желанная для большинства вещь, в нынешнем социуме. И её сакральную силу невозможно понять до конца, как невозможно понять собственные внутренние подсознательные мотивы. Деньги, при всей своей банальности, и каждодневном удовлетворении бытовых потребностей, на самом деле, воплощают в себе, а точнее сказать, олицетворяют собой самые скрытые, глубинные, и таинственные стремления человеческого сердца. Они способны разбудить таких «драконов», спящих на глубине всякой души, которые могут сожрать, не только множество из окружающих…, разрушить бастионы, и сжечь исторические фолианты…, но и сожрать без остатка, самого своего носителя, уничтожив тем самым, свой собственный дом.
        Можно ли отнести вышеупомянутого учёного, к самым ныне «бодрствующим» личностям на земле? Безусловно…. Ибо, его бодрствование имеет такую степень, до которой всем, относительно спящим головам, далеко настолько, что они даже не в состоянии понять мотивов, и целей этого «сверх живого организма». И та «сверхирония», которой помимо прочего, обладает этот человек, проявившаяся, не только относительно тех людей, что предлагали ему деньги, но и распространяющаяся, прежде всего на самого себя…, не оставляет и тени сомнения, в его «сверх бодрствующем разуме».
         Они ещё долго бродили по улицам, и проспектам этого огромного мегаполиса, с населением, превышающим некоторые страны Европы…, и в какой-то момент, они увидели, как вдруг погасли все фонари, и город окутал полный мрак…, и даже звёзды своим светом, летящим в пространстве миллионы лет, не пробивались через густую завесу накрывшую город.
        Но через минуту, которая в сути своей, не отличалась от вечности, вдруг небо, словно распахнулось, и мириады звёзд замерцали в этой бездне-вышине… Затем, начало светать…, но слишком быстро, для обычного рассвета…, и через минуту, всё вокруг окатило утренним светом. Оглянувшись по сторонам, собеседники обнаружили, что находятся в совсем другом месте, вокруг них были джунгли.
 
Мексика
Как ты думаешь, Висталь, зачем мы оказались в этом месте, и почему проведение, на этот раз, не позволило нам, как это происходило всегда, расстаться?
       Ты очень верно сказал, Парагонь, именно проведение... Ибо, в этом не было никакого замысла…, и всё происходит на этом свете, только благодаря проведению, а значит - произвольно. Не на основании какой-то осмысленной и целеустремлённой воли, но сугубо индифферентно, и абсолютно нейтрально. И целями, мы наделяем уже свершившийся факт апостериори…, придавая смысл всему, что, так, или иначе, происходит на земле, и в космосе.
       Ты говоришь о случайности, Висталь? Но ведь ты, также как я, не веришь в случайность…, ибо, тебе не меньше меня известно, что случайностей - вообще не бывает. Это выдумки человеческого сознания, для оправдания положений реальной действительности, которые не может понять, и объяснить их разум, в силу собственной ограниченности.
       Нет, Парагонь, я говорю не о случайности…, хотя всё наталкивает, подвести именно под это понятие. Но я говорю о проведении, как о фатальной судьбоносной пантемиде бытия, в которой вся последовательность событий – предрешена…, и стечение подводных рек и течений, не осмысливаемых, в силу их глубокой скрытости, всегда приводят к одному, и тому же положению вещей. Всё в этом мире - фатально предначертано. Но эта предначертанность, не может быть осмысленна, ни одним разумом, будь он трижды Велик!
       На окраине поляны, окружённой непроходимыми зарослями, на которой очутились собеседники, стояла лачуга, покрытая толстыми снопами соломы. Из лачуги вышел индеец. Держа в руке длинное копьё, он направился прямиком к пришельцам. Подойдя ближе, и различив одежду, и облик незнакомцев, он упал на колени, и стал громко молиться. Висталь быстрым шагом подошёл к нему, и, подняв за руку с земли, негромко что-то сказал. Тот, как будто бы придя в себя, повернулся, и жестом правой руки, показал на лачугу, приглашая непрошеных гостей.
       Войдя в это индейское жилище, они увидели там величественно сидящего на возвышении, помпезно украшенного аборигена. Индеец, приведший незнакомцев, что-то быстро проговорил на своём диалекте этому чрезмерно разукрашенному человеку, у которого даже на щеках не было чистого места, и тот, в ответ, кивнув, молча указал на пол, застеленный плетёными ковриками. Висталь и Парагонь молча уселись на эти коврики, подогнув под себя ноги. Кто вы, и что привело вас сюда? Своим видом вы напоминаете тех людей, что были здесь ранее, и что разорили наше племя. Но на вас совсем нет железа, и в руках нет оружия, и этим вы отличаетесь от тех людей, чьи жестокость и безумие, чуть не свели и нас с ума. Так что вам нужно здесь?
     Уважаемый вождь! Меня зовут Висталь, а моего спутника Парагонь. Мы пришли к вам ненадолго, и до заката уйдём. Я понимаю ваше беспокойство, ибо ваш опыт говорит о том, что всякий пришелец, тем более такого вида как у нас – опасен. Но мы не причиним вам зла, мы лишь исследователи, и не применяем свою силу почти никогда, только в случае опасности для нашей жизни, или жизни какого-нибудь ребёнка.
     Парагонь, вытащив из кармана трубку, и закурив, начал говорить на диалекте местных индейцев, без единой помарочки, чем, немало удивив своих собеседников. Всякий человек, как и всякий народ, живущий обособленно и самобытно, должен осознавать, что гости подчас, опаснее явных врагов, пришедших с оружием. Скрытая экспансия, завуалированная и вялотекущая, словно хроническая болезнь, способна изменить устоявшийся мир, и превратить со временем всякое самобытное поселение, в пылающий температурой организм. Гостя, если он задержится и приживётся, часто очень трудно выгнать. Со временем он начинает считать это место своим домом, и полагать, что имеет такое же право на жильё здесь, как и исторические хозяева. Вовремя не ушедший гость, это «саркома», занесённая извне, и прижившаяся в твоём теле. Рано или поздно, она неминуемо поразит весь организм. Поэтому надо очень серьёзно относится ко всякого рода гостям, как в узком, так и в широком смысле слова. Ибо, это касается и гостей идеального и ноуменального плана. Чуждые идеи, занесённые ветром в твой разум, ещё более опасны для тебя, чем гости феноменального, эмпирического плана. Человек никогда не задумывается об этом, и начинает думать только тогда, когда уже становится слишком поздно. Когда наступает точка невозврата, и эта «саркома» уже распространила свои метастазы во все стороны, видоизменяя каждым днём организм реципиента. Мой вам совет: Никогда не позволяйте задерживаться гостям слишком долго. Именно ваша доброта и расположенность угрожает вам более всего. Доброта всегда наказывается, в отличие от зла, что наказывается крайне редко. Люди же, в силу своей сакральной инфантильности, думают иначе. Люди вообще, часто думают, что они думают. Но на самом деле они лишь строят в своём воображении желаемые картинки, не имеющие ничего общего с реальностью. Они боятся настоящей реальности. И пытаются замазать её зеркальную поверхность, цветными красками воображения. Мир и жизнь всегда таковы, какими ты их представляешь, какими ты их рисуешь в своём разуме. И это действительно так. Но только в разуме, а не в воображении. И ты должен научиться прежде, отличать эти различные стихеи твоего сознания. Реальность не должна замещаться воображением настолько, что в ней не остаётся ни одного чистого уголка зеркала бытия. Ты должен каждую минуту критически оценивать свои фантазии, свои мечты и желания, и совмещать их с лекалами опыта, не только твоего, но и опыта твоих предков. Ты должен всякий раз накладывать свои воображаемые раскалённые до бела конструкции, на холодное полотно реальности, и сверять одну конфигурацию, с другой, словно кузнец, выправляя и подгоняя молотом своей воли, это раскалённое произведение, приводя в соответствие, её стремящееся растечься тело, с реальностью и её хронологической и пространственной пантемидой.
    Полуспящий разум вождя, был не способен на восприятия подобных материй. Его глубокий сон, при всей бодрствующей внешней видимости, реакциях и адекватных действиях, не позволял видеть, чувствовать и понимать ход мыслей более бодрствующего, а значит более агрессивного разума. Сидя на своём топчане, он зевал. Наконец, окончательно проснувшись, он заговорил.
     Вы больны. Вся ваша мудрёность и изощрённость утяжеляет вам жизнь, и отодвигает на задний план счастье. Вы выбрали не тот путь к счастью. Вам кажется, что вы на верном пути, но на самом деле когда-то давно, оказавшись на развилке времён, вы пошли не той дорогой, и теперь вам не вернутся в те поля, что благоухали на заре вашей юности. Для того, чтобы исправить ошибку, вам надо умереть, и родится заново. Ибо «скелет вашей души», уже сросся неправильно, и уродливое тело на этом каркасе, вызывает лишь жалость и чувство безысходности.
     Парагонь, повернувшись к нему, и посмотрев прямо в лицо, что по местным обычаям было верхом наглости и вызовом, сказал: Да, вождь, Вы живёте одним днём, и ограниченным пространством вашего леса. Вся ваша жизнь проходит в этом доме, и вы не хотите ничего менять, ибо вам хватает всего, что даёт этот дом. Вам неведома настоящая ценность золота или денег, вы свободны от этих сверх массивных кандалов, коими скованны все цивилизации нынешнего мира. Ваш страх пред будущим - нивелирован сегодняшним днём, и вам незачем накапливать богатства. Необузданность желаний, расширение своих наделов, адекватно увеличивает опасность и страдания. А главное подогревает аппетит в этом расширении, который в своём разносе уже не даёт удовлетворения, а в своей гипертрофированности поедает всё вокруг, и, в конце концов, самого себя. Но только этот путь ограждает от неминуемой деградации, и только на этом пути возможно настоящее будущее, где всё меняется настолько, что почти не остаётся ничего из прошлого, и всякий фолиант из этого прошлого, вызывает лишь умиление.
      У кого больше шансов выжить на этой бушующей планете, у крокодилов, не меняющихся миллионы лет, или человека? Вопрос лишь кажется простым, но на самом деле он имеет лишь практическое, опытное разрешение. Только время покажет его исход, и только опыт даст ответ. На самом деле самыми большими шансами на выживание при любых обстоятельствах на этой планете, обладают лишь вирусы. Ибо только вирусы находятся на границе между живым и неживым, а только этот «горизонт событий» обеспечивает выживание в любых условиях. Но «горизонт событий» достижим только при постоянном расширении своих возможностей, только при выходе из своего леса, только при неудержимом стремлении вовне. И не зря человека ныне сравнивают с вирусом на теле планеты, ибо их общие динамические трансформации, при ближайшем рассмотрении и прочерчивании параллелей, почти идентичны.
    Не знаю, и не хочу знать, о чём вы говорите, но точно знаю, что образ вашей жизни, ущербен. Вы из другого мира, и все ваши стремления, и помыслы, никак не сочетаются с нашими. Для нас вы несчастны, но не понимаете этого. И пусть в нашем образе жизни так же немало плохого, но мы существуем уже давно, и все наши радости существуют в пределах природы окружающей нас. В этом лоне природы, для нас остаётся всегда одно желание, чтобы завтрашний день был таким же, как сегодняшний. Вы же развращены, а значит ваше счастье ущербно, оно не достижимо в этом мире, и потому в большинстве своём вы стремитесь к иному миру, к миру за границами смерти. Мало кто задумывается, насколько на самом деле злосчастны достаток и пресыщение, и насколько благоденственны ограниченность, недостаток, и скромность желаний. Довольствоваться малым гораздо важнее для счастливой жизни, чем накапливать чрезмерно ресурсы. Вы больны, но не желаете признавать своей болезни. Ибо всё, что не признанно болезнью, не считается таковой. Здоровье человека заключено в его способности автономного бытия, вне зависимости, не только от обстоятельств жизни, но и от обстоятельств собственного воззрения.
     Разно полярные мудрости словно сталкиваясь в воздухе, наполняли какой-то таинственной энергией пространство. Парагонь, имея в своём сердце нечто схожее, заговорил голосом, вводящим в транс всех присутствующих. Кто знает наверняка, Висталь, каких достижений, и каких высот человек цивилизации мог бы достичь, останься он на ином пути своего развития и становления. На пути идеальных, а не рационально-аналитических алгоритмов своего совершенствования. Какой вообще стала бы цивилизация, не доминируй в ней рационально-аналитических алгоритмов воззрения? Какой на самом деле путь действительно правильный, а какой ошибочный?  Ведь достижения нынешней цивилизации, есть лишь суть такие же фантомы, коими насыщен разум человека, и свою оценку получают лишь на фоне прошлого, не имеющего нынешних, так называемых достижений. И ценность этих достижений глубоко сомнительна, ибо не только развращает тело и дух человека, превращая его по большей части в мягкотелое безвольное существо, но и в разы увеличивает риски для каждого на этой планете. А декларируемое философами, так называемое освобождение человека от рутинных тяжёлых обязанностей, связанных с собственным выживанием, дающее время и силы для творчества и занятия собой, на самом деле глубоко надуманная консологема. И человек, занятый собственным выживанием и тяжёлым трудом, более расположен к творчеству в моменты отдыха, чем человек отдыхающий безмерно. Подстёгиваемый выживанием разум, - более жив, более бодрствующий, чем разум расслабленный, расхоложенный благоденствием и достатком.  Так где же правильный путь, Висталь?
      Действительно, люди двадцать первого века, обращая свой взгляд через виньетку своей жизни в прошлое, убеждены, что люди средневековья были менее счастливы чем они, а люди древности - уж подавно. Что тяготы средневековья, незащищённость, нужда, и прочее, делали их в большинстве своём глубоко несчастными. Что технический прогресс, коим упивается современное человечество, даёт им то, о чём не могли даже мечтать их предки. И что именно технический прогресс, наравне с совершенствованием социального порядка, дают современным людям то благоденствие и счастье, которым не располагали люди средневековья.  И эта ошибочная консологема принимается современными людьми как аксиома. Но дело в том, что, так называемый уровень жизни, достаток и относительная защищённость, никак не отражаются на градационной лестнице счастья. И это можно понять, на примере некоторых современных локальных сообществ, Папуа Новой Гвинеи, Австралии, или даже Великой цивилизации Индии, где люди живущие по сути в средневековье, довольствуются и радуются своей долей не меньше, а может даже больше людей, живущих в полном достатке, и купающихся в благах современной цивилизации. Человек, в своих психологических аспектах, - парадоксален, он как «вечно неудовлетворённое животное», так и «удовлетворяющееся насущным», и его чувство счастья всегда отталкивается от существующей для него здесь и сейчас реальности. И не зная благ современной цивилизации, он довольствуется тем, что имеет, и мечтает лишь о том, что лежит за его, и только за его горизонтом.
    Ты спрашиваешь, где же правильный путь? Путь не может быть, не правильным, не неправильным, уважаемый Парагонь. Путь всегда такой, какой есть, и иным быть просто не может. Ибо фатальность всего происходящего – неумолима, и всё что, так или иначе, происходит на земле, всегда предначертано и неизменно. Судьба – неопровержима, при всех кажущихся произвольными, событиях отдельного дня.
      Согласен с тобой Висталь, что случается крайне редко. Ведь даже молится богу, на самом деле нет никакого смысла, как лишь тот, что успокаивает сердце молящегося, приводя его в транс, и леча изнутри. Ведь настоящим произволом не может обладать даже Бог! А значит и течение жизни, даже в самых малых и незначительных аспектах, как бы этого не хотелось, не может быть изменено по желанию даже Всевышнего. Поверь, я знаю, что говорю. Ты назвал это в нашем недавнем разговоре, проведением. Но я не согласен с тобой, ибо проведение подразумевает всё же, нечто из вне руководящее. Нечто, что производит это проведение, и на воле чего, или кого, оно собственно зиждется. Я же, рискуя прослыть простым агностиком, утверждаю, что на свете не существует даже проведения. Есть лишь чистая фатальность, основывающаяся на беспристрастности, инертности забвения, и абсолютной нейтральности пустоты, - основы Мира и Вселенной.
    Висталь, выверив момент паузы, в которой тишина вернула в диапазон ощущения, звуки природы, в виде щебетания птиц и шелеста листвы, кивнул Парагоню, и они, одновременно поднявшись со своих мест, поклонившись и попрощавшись с хозяевами, вышли из лачуги. Я чувствую, Висталь, что мне пора прощаться с тобой. Да, нечто подобное почувствовал и я, минуту назад. Прощай, и живи с миром своей жизнью. Прощай Парагонь. Я направляюсь   к Юго-западу. Хочу пройтись по этим девственным лесам, пока проведение не вынесет меня на берег какого-нибудь острова. И пожав друг другу руки, и обнявшись словно братья, они повернулись в противоположные стороны, и пошли каждый своей дорогой.
         От неудач, человек в своём сердце порой получает большую пользу и большее удовлетворение, чем от удач. И объясняется это тем, что его воля, обременённая совестью, не хочет подарков судьбы, не желает   незаслуженного вознаграждения. Она хочет только заслуженного. А всякая неудача, обещает такое вознаграждение в будущем. Удача же, напротив, дав «медовый пряник», угрожает отнять его в будущем, ибо ты понимаешь, что всё циклично, и всякое стечение обстоятельств, неминуемо переворачивается на сто восемьдесят градусов. Всякого рода беды, катастрофы и роковые явления жизни, более благодарны и продуктивны, чем благоденствия, достаток и счастливое стечение обстоятельств. Они необходимы лишь как кратковременный отдых, дабы разрушающая, и в то же самое время провоцирующая к жизни воля бед, катастроф и роковых явлений, не погубило твою волю, разрушив её окончательно, перешагнув «Рубикон» собственного давления, - точку невозврата, пред которой должен балансировать всякий состоявшийся организм. 
       Эрнан Фернандо Кортес, родившись в бедной семье, но с дворянскими амбициями, в силу той воли, что зиждилась в глубинах его сердца, не оставляла никаких шансов на спокойную жизнь этого Великого завоевателя.
      Висталь очутился на берегах нынешней Мексики, во владениях Ацтеков в окрестностях Веракруса, в 1520 году от рождества Христова. Теночтитлан, столица Ацтеков с правителем Монтесумой, что был к этому времени отбит в схватке, и отряды испанцев потерпели историческое поражение. Эрнан Кортес, вместе со своим отрядом спешно уходил к берегу. Это поражение армии Кортеса, могло собрать и объединить разрозненные племена аборигенов этой земли, но этого не произошло. Ибо удача, как было отмечено, часто менее продуктивна для мобилизации инстинктов. Она лишь расхолаживает и без того расслабленные сердца. Напротив, проигрыш Эрнана Кортеса, организовал его волю, и спровоцировал его сердце на новые победы. Агрессивность и неутолимое желание, разгоревшееся в этом мятежном духе, не оставила ни малейшего шанса менее агрессивным и менее организованным аборигенам. Так пала одна из Величайших цивилизаций того времени.
     Висталь встретился с ним на излучине реки. Ваша честь, обратился он к Кортесу, когда тот, набросив на коня седло, пристёгивал его. Обернувшись, Кортес принял его за своего война, так как одет Висталь был соответственно той эпохи и моде конкистадоров. Что ты хотел? Спросил Эрнан, продолжая своё дело. Уделите мне несколько минут, Уважаемы Эрнан. Я не из вашего окружения, и здесь появился волей проведения. Кортес, остановившись в своём занятии, посмотрел с удивлением на своего собеседника. Каким образом мог оказаться здесь белый человек, не имеющий отношения к моему окружению? Это долго объяснять, и скорее всего, вы вряд ли поймёте. Но дело не в этом. Я бы хотел поговорить с вами, и уверяю вас, наш разговор будет полезен не только мне, но и вам. Кортес, уже с удивлением, смешанным с любопытством, подойдя к Висталю, протянул ему руку, и спросил: Откуда вы знаете, кто я, как вы вообще узнали меня? Интуиция, уважаемый Эрнан. Вам, полагаю, знакома такая способность. Ибо не имей вы чего-то подобного в своём разуме, вам бы никогда не достигнуть тех результатов в своём ремесле, которые вы уже достигли, и которые вам предстоит достигнуть в будущем. Откуда вам знать моё будущее?
    Здесь мы должны перейти непосредственно к теме нашего разговора, и тогда, может статься, вы поймёте это, в процессе нашей беседы. Итак, уважаемый Эрнан, на что собственно, вы готовы пойти, ради достижения своих целей? И есть ли что-то, что способно остановить вас на вашем пути?
    Только смерть. Боги благоволят отчаянным, храбрым и целеустремлённым личностям, вроде меня. И теперешнее положение моих дел, мало беспокоит меня, так как я убеждён, что Теночтитлан всё равно будет моим. Чем сильнее духом человек, тем более он жаждет власти. А самая надёжная власть заключена в золоте.
    Присуща ли вам, уважаемый Эрнан, какая-либо мораль? Есть ли в вашем сердце те консоли, что вы не смогли бы переломить, будь пред вами трижды интересный мотив?
    В этом мире выживает и побеждает сильнейший, а не моральный человек. Хотя я осознаю, что сама мораль, в некоторых своих производных, есть признак силы. К примеру, вера в себя, и вера в свою судьбу, так же суть мораль, но мораль своего рода, - полезная мораль. Она не имеет ничего общего, к примеру, с моралью Христианского политеса. Мы насаждаем силой этот политес только для того, чтобы подчинить своей воле аборигенов, и получить ту власть, что имеет самые твёрдые основания, - основания душевного пантеона.
     Вы не верите в Христианство?
     Я верю в Христианство как в ту силу, что даёт возможность подчинять варваров своей воле, - воле победителей. У этих варваров нет той организации, и тех богов, что могли противостоять нашим богам. А значит, они обречены.
      Здесь с вами трудно не согласится, уважаемый Эрнан. Ведь именно идеология определяет устойчивость всякой системы. Только идеология способна сплачивать людей, и превращать их в монолит, неприступную гору, преодолеть которую, и уж тем более разрушить, не под силу менее организованным и со слабой идеологией племенам. Такая «гора» может разрушиться только изнутри, будучи подтачиваемой собственными внутренними противоречиями, - «термитами нигилизма», и усталостью внутреннего «металлического ядра». Вы используете Христианство как некий новый вид оружия, и не стесняетесь его использовать в полной мере, невзирая на то, что в самой идеологии Христианства такое использование - заказано. И там чётко оговаривается свобода для всех и каждого, и главное, свобода выбора для всякого народа, хотя и с некоторыми оговорками.
    Называйте это, как хотите. Для меня важны только результат и вознаграждение. Всё остальное лишь прикладное. Всё что помогает мне в достижении моих целей – благо, всё что мешает – зло. Всё просто, как полено и топор.
    Но вы ведь достаточно образованный человек, и не можете не понимать, насколько на самом деле велика культура, которую вы пытаетесь истребить. И если бы вам всё же не удалось захватить и разрушить эту цивилизацию, она могла бы в будущем привести всё человечество к невиданным плагинам собственной судьбы, и кто знает, может даже сделать человечество счастливым. Ведь тот путь развития, что они выбрали для себя, путь сакрального паритета идеальных воззрений, при всей своей нынешней уязвимости, в будущем мог бы стать неким бастионом, совершенным и невероятно устойчивым. Ведь путей разумения бесконечное множество. И то, что выбрали для себя Ацтеки, не самый плоский и тупой.
    Всё это «сказки Венского леса». Судьба, как и история не имеет сослагательного наклонения. Будет так, как будет. И всякого рода измышления на этот счёт, лишь фантазии и недоразумения восторженного сердца. Ты либо сильный, либо слабый. И контексты здесь, не имеют особого значения. Природа сама расставляет всё на свои места. Будь ты трижды умён, и четырежды убеждён в своём особенном пути, твёрдый палаш разрубает твою голову пополам, фатально и необходимо. В наше время ум должен быть направлен на одно, - на выживание. А самое достоверное условие здесь, -власть. И если ты достигаешь власти, ты силён и умён, и сама природа тебе благоволит.
     Странное существо, человек. Он более всего на свете ненавидит своего близкого соплеменника, и рвёт его на части, как только представиться такая возможность. Жестокость - невиданная на земле! Алчность и злоба – невероятные! Но не благодаря ли всему этому, человек достиг своего величия и превосходства над всей остальной природой? И пусть в большинстве своём, это величие и превосходство глубоко надуманно, но всё же, доминирование его хотя бы над животным миром, - неоспоримо.
      Казалось бы, агрессивность должна уничижатся с ростом разумности. Но в действительности происходит обратное. Она ещё более усиливается, изощряется и переходит всякие рамки. Разумность поступает на службу древним инстинктам «тропического животного», и становится лишь прикладной. Вы говорите о пользе, о полезности, но не замечаете, что стали рабами своих древних инстинктов. И все ваши мотивы, так или иначе, направлены на удовлетворение именно их, но никак не возвышенных идеалов. Кои, тем не менее, вырастают уязвимым ростком в каждом вашем сердце. И только культивирование этих ростков, а не девальвированние и уничтожение оных, на самом деле обещает будущее человечеству. Но человек слаб, и будет слабым ещё долго. Чтобы преодолеть и нивелировать собственные грубые инстинкты, потребуется не одно столетие.
   А кто сказал, что правда - за вами? С чего вы взяли, что человек должен культивировать в себе одно, и выпалывать, словно сорняки, другое? Откуда вам знать, что важно, а что нет, что достойно жизни, а что должно быть из неё выкорчевано? На всё воля божья…. И если богу угодно, чтобы было именно так, как есть, то кто может здесь противоречить, и иметь наглость выдвигать свои плосколобые, недальновидные умозаключения? На самом деле правда за тем, кто решается на поступки, и побеждает. Только он имеет право об этой правде говорить. Набраться хамства, и высказывать своё мнение, может кто угодно. Но слушать и внимать, будут только - победителю. А слабые, завистливые и пресмыкающиеся, могут болтать сколько угодно, и лишь сотрясать тем, воздух.
    Невдалеке, прогремели выстрелы, и Кортес, спешно пожав руку Висталю, быстрыми шагами направился в лес. Помимо выстрелов, оттуда были слышны крики и ругань. Видимо часть Ацтекских преследователей прорвались через отцепление, и проникла в лагерь. Через несколько минут, судя по шуму, доносящемуся из леса, там началось довольно крупное сражение. Несколько стрел долетело и туда, где всё ещё стоял Висталь. Перепрыгнув через небольшой овраг, Висталь неспешно пошёл на Север. Нет, его нисколько не тяготило то, что человечество в массе своей, так неразумно, и так подвержено страстям и глубинным архаическим инстинктам. В конце концов, действительно, кто может здесь говорить о том, как должно быть? Охватить всю палитру исторического контента, найти правильные пути, обозначить так называемые ошибки и недоразумения объективно - не под силу никому, а значит, и судить здесь никто не вправе, и делать какие-либо выводы относительно правильности или ошибочности. Ибо истина, на самом деле в том, что фатальность исторического полотна, каким оно не казалось бы нам кривым, неправильным или роковым, - необходима, и история не имеет никаких иных путей, кроме тех, по которым следует.
    То, что представляется человеку в юности правильным и разумным, в зрелом возрасте, встаёт апофеозом глупости и недоразумения. Пока кипит его кровь, подогреваемая гипертрофированными страстями, всё, что он так, или иначе совершает, вполне соответствует состоянию его крови, а значит разумно по собственной природе.
     По всем признакам, человечество находится в своей юности, и ещё долго будет в нём находиться. И ему невдомёк, что оно ведёт себя как неразумное дитя. Но когда именно наступит его зрелость, можно будет определить только с высоты прожитых лет. И давать всякие оценки, надо только исходя из этого контекста, и не выдумывать то, что не свойственно состоянию этой крови. Пропускать через виньетку нынешнего человеческого разумения поступки и деяния средневековых людей, и давать им оценки с точки зрения теперешнего разумения, с точки зрения состояния нынешней крови, всё равно, что полагать, будто ребёнок должен нести ответственность за присущий ему в силу его юности, вандализм, как и жестокость по отношению к «братьям меньшим».   
     У нашей истории нет иных возможностей, кроме тех, коими она обладает. На самом деле путь всегда только один. И все домыслы и представления на этот счёт, - суть продукты фантазии, для которой только и существует множество путей. Но тем и отличается реальность от фантазии, что она фатально необходима, и имеет в себе только один единственный закономерный вектор. Да, многие фантазии человека, словно локоны волос, вплетаемые в косу, воплощаются со временем в жизнь, срастаясь и превращаясь в реальность, олицетворяя собой всю поступательную плагину действительности, от самой тонкой, эфемерной её телесности, до наиболее грубой, инертной и почти самозабвенной. Но одной фантазии, никогда не суждено воплотится в жизнь. И это - реальное путешествие во времени. Только на полях фантазии может жить такая консологема, и ей никогда не суждено покинуть пенатов этой обители. Ибо времени в себе - не существует. Не существует той дороги, по которой можно было бы пройти, и вернутся. Как не существует самого взгляда, - без смотрящего, как не существует света, - без солнца, как не существует мира, - без созерцателя…
 
 Росс 128 b
 Увидеть, и познать жизнь с совершенно отличными алгоритмами бытия, - невозможно! Это одна из немногих, не подлежащих проверке, аксиом действительности. Но всякая жизнь, как и всякая действительность, имеют сферы соприкосновения, и находят общие сектора пересечения. Ибо сама действительность, как и бытие вообще – едины, как едино пространство и едино время в рамках нашего познания Вселенной. Если представить себе на мгновение наличие таких констант для самой Вселенной, то Вселенная, как «живой организм», скорее всего, должна иметь собственное время, и собственное пространство, отличные от нашего представления, и нашего её познания.
      Место, где оказался Висталь, находилось на расстоянии одиннадцати световых лет от Земли. Это была одна из мезопланет, наиболее близкой к нашей планете. Звезда под условным обозначением Росс 128, освещала её, почти так же, как Землю. Воздух был слишком плотным и тягучим, и все движения приходилось делать с усилием, пусть не таким как в воде, но всё же чувствовалось необычное напряжение. Висталь сидел возле реки на огромном валуне. Река же, состояла из подобных валунов, и извилистым руслом уходила за горизонт. На берегах этой реки, не было никакой растительности, и вся эта картина вызывала чувство чужеродности.
     Висталь, поднявшись, потянулся с треском, разлетевшимся эхом, и пошёл по направлению к видневшимся невдалеке горам. Ему даже в голову не приходило, что на этой чуждой планете, он встретится с таким явлением, которое перевернёт всё его сознание.
     Надо сказать, что человек не в состоянии фиксировать и идентифицировать своей сенсорикой явления, с запредельными для его фиксации скоростями. Даже такое, казалось бы, обыденное для планеты Земля явление, как ток электричества, или движение света, что наполняют наш мир и нашу действительность, превращая всё и вся в бытие. Несоизмеримость скоростей, не даёт возможности для подобной идентификации и фиксации, хотя вся наша мозговая активность зиждется на электрических токах, и, казалось бы, должна иметь такую возможность, в силу хотя бы родственности основоположной константы их бытия. Но мы знаем электрический ток только благодаря созданным приборам, либо производимым этим током, действиям. Нам известна лишь поверхность этого явления, глубина же скрыта под «пеленою майи». На начальных этапах человечества, природу электричества знали только благодаря её сверх агрессивности. Молния зажигала лес, или, ударив, превращала в пепел все, что попадалось на пути.
     Так вот, возможности наши – ограничены, и нам не дано, ни увидеть, ни потрогать нечто совершенно чуждое, нечто иное. И всё иное, неважно, принадлежащее ли другим планетам, или нашей собственной, для нас - не существует, пока наша сенсорика не обнаружит и не обозначит это как сущность, как явление. Ибо только в результате какого-то нарушения, в моменты соприкосновения этих изолированных сфер действительности, и проявлении, словно фотокарточки плавающей в проявителе, мутных расплывчатых образов неких сущностей, существующих возле нас, но за гранями нашей привычной действительности, мы осознаём их наличие. Но чаще всего (что вполне справедливо), причисляем к чудесным, потусторонним существам, придавая им ореол сверхъестественности. Но дело в том, что всякая сверхъестественность в этом мире, в сути своей есть естественность, но с иными лекалами, иными внутренними взаимодействиями, иными формами метаболизма, и главное, иными скоростями этого метаболизма.
     Висталь, идя по расщелине, не мог физически видеть и замечать тех существ, что копошились вокруг него толпами, не обращая на него внимания, так как в их рассудке он представлялся недвижимой частью скалы, и потому не представлял для них интереса. Они словно находились в различных плоскостях одного и того же мира, словно в разных измерениях, и для них, для каждого из них, мир вокруг был иным, чем это продуцировал мозг оппонента. И вот как раз в этот момент, на небе появилась огромная чёрная туча, и заволокла всё небо до горизонта. Пошёл сильный дождь, и рядом с Висталем, в большое развесистое дерево, одиноко стоявшее на возвышенности, ударила молния. Воздух вокруг наэлектризовался, и Висталь почувствовал, как что-то изменилось в нём, что всё вокруг стало заполняться какими-то, сначала тенями, а затем эти тени стали материализовываться на его глазах, превращаясь в образы. Он вдруг увидел, пусть и недостаточно чётко, обитателей этой планеты. Эти таинственные существа, были похожи на людей, но только без ног. Они передвигались каким-то странным образом, словно перекатываясь с места на место, или подобно змее, меняя конфигурацию тела, двигались в нужном направлении. Одно из существ, явно заметив Висталя, отделилось от общего потока, и приблизилось к нему. Глаза этого существа переливались всеми цветами и оттенками радуги. Их можно было бы назвать красивыми, если бы не одна деталь. Они были расположены на лице не горизонтально, а вертикально, и потому вызывали лишь чувство уродливого отвращения своей чуждостью и непривычностью.
     Кто вы? Прозвучало словно в трубе, в голове Висталя. Никакого удивления не отражалось в этих переливающихся глазах. И Висталь со спокойствием и достоинством, подумал, Меня зовут Висталь. Я странник, или если угодно, Сталкер.
       Вы из потустороннего мира? Опять прозвучало в его голове.
       Скорее всего, для вас именно так. Но я бы отметил, что для меня, это вы из потустороннего мира. Судя по всему, основа вашей жизни электричество, ибо для моего взора, вы весь светитесь. А что, может существовать иная основа для жизни? Скорее всего, нет. Но существуют гибридные тела, в которых по равным долям живёт и электричество, и химия, в метафорическом контексте, агрессивная и инертная субстанции, в относительности друг к другу. Таковы живые существа планеты Земля. Их метаболизм по сравнению с вашим, крайне замедлен, и время для них течёт соответственно.
     Да, но мы так же представляем собой гибридные тела, но в нашем общем обмене электричество доминирует, и представляет максимально возможную долю, для наибольшей живости, и для сохранения формы. Ибо паритет между этими константами определяет само существо. В данный момент я чувствую тяжесть в своём теле, что-то изменилось, но полагаю это ненадолго.
     На земле есть существа, в которых электричество составляет почти стопроцентную долю, они называются «Шаровыми молниями». Они способны сохранять форму совсем непродолжительное время. Исходя из вашей логики, они есть суть самые живые существа на земле?
     Безусловно, это так. По поводу же продолжительности сохранения формы, как известно время не имеет своих собственных объективных критериев, оно суть самое относительное измерение. И жизнь «Шаровой молнии», её продолжительность в рамках собственного восприятия течения времени, может статься, имеет в себе почти вечность. 
     Скажите, а что лежит в основе вашего существования на психологическом уровне? Ваша биология кардинально противоположна Земной, а значит и психология должна иметь совершенно иные векторы.
     Нам незнакомы ваши векторы, но судя по тому, что мы можем общаться и понимаем друг друга, психологические векторы наших существ близки. Ибо, в противном случае мы воспринимали бы друг друга, по меньшей мере, как умалишённых, а по большей мере, как бесформенную хаотическую аннигиляцию сознания.
     Скорее всего, так и есть, ведь на самом деле наше теперешнее общение спровоцировано какими-то не известными нам обоим изменениями. И будь мы в привычном своём состоянии, мы бы так и отнеслись друг к другу. Но скорее всего, в привычном состоянии, мы вообще не заметили бы друг друга, и каждый из нас представлялся бы оппоненту пустотой, ничем. Наши «сектора бытия» на время пересеклись, и мы ощущаем друг друга в рамках сенсорной возможности. Наша психология несёт в себе все те алгоритмы, что переплетаются лианами в дремучем лесу генетики духа, что, начиная с «девственного леса» наших предков, беспрестанно зарастала новыми растениями, и захламлялась старым упавшим сухостоем и отжившими листьями. Психология вообще, есть отражение условий быта, как и быт – есть отражение психологии. Это не самостоятельная дисциплина, она строго зависима от бытия, и несёт в себе те же консоли, что и биология, строящая своё тело в соответствии условиям окружающей природы. С тем единственным отличием, что биология существа, не способна адекватно влиять на окружающую природу. Биология существа способна лишь подстраиваться под окружающую среду, и выстроив свою гармонию в соответствии с природой, петь в унисон.
     Но дело в том, что, как я отметил чуть выше, психология не является самостоятельной дисциплиной, а является таковой только в умах специалистов, абстрагирующих и разделяющих, а также соединяющих и синтезирующих, ибо это главное свойство их разумов. Психология — это крона древа, развесившая свои ветви и листья над лесом. И её задача впитывать лучи сверхтонких материй, и переваривая и синтезируя в своих лабораториях, создавать конструкции свехтонких, и сверхагрессивных миров. Но её генетика никогда не абстрагируется от ствола и корней этого древа, и несёт в себе все мотивы, реакции и свойства своей архаической матери – биологии. Где химия и физика, совокупляясь и рождая детей, превращается в нечто конгломеративное, нечто синтетически гибридное, - Биологическое. На теле которого, расцветают цветы психологии, и заполняют пространство вокруг ароматами сверх тонких материй. И «пчёлы-разумности», и «шмели-идеальности» летают и собирают нектар, для постройки своих «ульев», где рационально-аналитическое воззрение находит свои пенаты, в виде осмысления «сот» в их логически выверенных совершенных формах математически-геометрического пантеона. Где созерцание ищет и находит свои страны и континенты, засеивая их своими «злаками», и собирая урожай в виде поэтических пасквилей, философем и научных гипотез. Наш разум, это «фермер», выращивающий свой «скот», своих «домашних птиц», и сеющий полезные культуры в поле. И на этих полях, как и всяких иных, существуют свои «паразиты», «тля», жуки и грызуны. И здесь здоровье культур нуждается в профилактических действиях не меньше, а может быть и больше чем всякие иные поля этого «сельскохозяйственного контента». Бороться с «паразитами» и вредителями на полях собственной психологии, - приоритетная задача всякого глубокого мыслителя.
     Но не является ли помимо прочего, важнейшей задачей для психологии, сдерживание, ограничение, постройка заборов и непроходимых рвов вокруг, для сохранения целостности, и здоровья всякого разумного существа, в котором от рождения бушуют штормы страстей и ураганы желаний, угрожающие всё разрушить вокруг, и в себе самом?
     Безусловно, это самая важная задача. Ибо она подразумевает ограничение свободы, как таковой. Свободы, к которой безудержно стремится всякая личность, и которой, стоит только завладеть хоть малой её толикой, дорожит всякий абориген. Здесь важен как нигде более, паритет. Но какой паритет, вот в чём вопрос. И тот «горизонт событий», на кромке которого всегда находится биологическая жизнь, для психологии имеет такое же первостепенное значение для выживания, и прогрессивного роста. Ибо наша действительность, на самом деле не имеет в себе никакого стабильного паритета, а имеет либо градацию, либо деградацию. А в таком случае абсолютный паритет – невозможен, должно быть какое-то преобладание.
     Ограничение – мать и всеохватывающая константа бытия! Только оно позволяет существовать сущему, и только оно обеспечивает жизнь, как таковую. Психология же, самая прогрессивная и самая «живая жизнь», и для неё должны быть наиболее актуальны именно вопросы ограничения. Тонкая грань, между дозволенным и непозволительным, словно стекло в микрон толщиной, разделяет наш разум на две части. И если разбить это стекло, всё смешается внутри, превратившись в хаос, и следом всё вокруг превратится в хаос, тем самым разорив и уничтожив гармонию бытия. Мир, каким мы его знаем – исчезнет, и на смену ему придёт повсеместный «бардак», без выверенных и слаженных конструкций, без порядка, благодаря которому существовал и существует этот мир.
     Пойдём, Висталь, я покажу тебе другой мир. Мой мир. Надеюсь когда-нибудь увидеть и познать твой. И выйдя из расщелины, они пошли по дороге, уходящей за горизонт. При всём своём желании Висталь был не в силах увидеть, почувствовать и осознать трансцендентно и части того, что лежало перед ним. Наиболее здравомыслящие Физики Земли хорошо знают, что соприкосновение материалов в природе - не существует. И тактильное ощущение, и трение, возникающее от соприкосновения материалов, и даже диффузия, - невозможны в полном смысле слова, так как происходит всегда и всюду лишь соприкосновение электромагнитных полей ядерного бастиона микрокосма, некое взаимодействие упругих сил, окутывающих всякое вещество на квантовом уровне. И действительное соприкосновение материалов – нонсенс, не встречающийся в природе. Такова же и природа на психологическом уровне. Различные, чужеродные психотипы не соприкасаются своими сферами никогда в жизни. Им не ощутить друг друга непосредственно. И лишь косвенные, поверхностные «совокупления» имеют место быть. И никакой синтез, не есть слияние на микроскопическом уровне, (об этом знают уже химики), но лишь диффузия межклеточного межмолекулярного соединения, сочетания и перемешивания. Одним словом, физика, как и химия вещества, есть суть изолированное бытие молекул, которые касаясь своими «нематериальными сферами», и лишь прикрепляясь своими электромагнитными полями, создают ту субстанциональность, которую мы видим, идентифицируем и даём каждой обозначенной, свои имена. Так вот, к чему собственно я. Наша природа не располагает к тому, чтобы соприкасались даже вещества одной фауны, одной биосферы, или сказать точнее, одной «физико-материальной наносферы», что уж говорить о ноосфере или антропосфере. И эти ноосферы, черпающие свои алгоритмы из различных источников, из разных несопоставимых платформ биосферы, не могут соприкасаться по определению. И увидеть, и познать совершенно чужеродный мир, - мир иной действительности, всё равно, что, не имея слуха, услышать звуки, или не имея глаза, увидеть окружающую природу. Но человек полагает, нет, он убеждён, что его видение и слышание, его осмысление и познание, есть единственно истинное, и отражает последнюю и единственно существующую картину бытия, за границами которой может быть лишь чудо, миф, нечто лишь надуманное и не существующее в реальности. И, тем не менее, он перманентно задаётся вопросом, на который нет ответа: Что же такое реальность в своей сокровенной сути?
     Висталь шёл по этой дороге, и рядом с ним казалось, плыл, не касаясь почвы, его новый собеседник. И в каждом его ответе, как и в каждом вопросе, он чувствовал эту недосягаемую реальность, которая была обыденностью для собеседника, и чудом для Висталя.
     На земле полно непонятной человеку жизни. К примеру, жизнь муравьёв, или пчёл, которые, как указывают некоторые учёные, не подозревают о существовании человека. И, казалось бы, они живут на той же планете, и все алгоритмы этой жизни, для них должны быть идентичны человеческим. Но каков мир для них в действительности, какова природа их окружающая? Человеку никогда не узнать об этом. Ведь человек существует в иных измерениях, в ином бытии, и для него бытие и жизнь пчёл или муравьёв в своих глубинных основах, - за семью печатями. Что уж говорить о более отдалённых по своим жизненным алгоритмам существах на земле. Скорее всего, человек даже не подозревает о существовании большинства из них. Существа же иных планет, вообще за гранью возможного для сенсорики и разумности человека. Ему вряд ли когда-нибудь удастся познать их, если только не случится какого-либо сбоя, и они соприкоснутся своими сферами, словно галактики, летящие в бескрайнем космосе.
   В какой-то момент пред ними открылась долина с живописнейшими ландшафтами и замысловатыми постройками, нечто близкое урбанистическим строениям земных городов. И Висталь не сразу понял, что его настораживало в этой картине. Какое-то мимолётное не сразу заметное несоответствие было во всём этом. Общая архитектура не соответствовала физическим свойствам привычного построения. Центры тяжести, казалось, были упразднены, словно в том фокусе с двумя вилками и спичкой, в котором благодаря смещению центра тяжести, нашему мозгу казалось, что вилки парят в воздухе. Огромные, словно висящие в воздухе блоки, с невероятно большими окнами, тонкие шпили, с несоответствующе массивными шарами на пике, и мостами, чрезмерно большими в ширину, чем в длину. Всё это придавало облик фантастического города, в котором, ко всему прочему было пусто, словно в вымершем мегаполисе. Разум всегда поражается непривычным видам внешней реальности, и для него важно понять, как всё это устроено. Спрашивать об этом своего спутника не имело смысла, так как для него, всё это было закономерностью и привычным видом его родного дома. И Висталь решил прикоснуться к этому чуду, подойдя поближе, и попробовать понять самостоятельно. Они спустились с возвышения, и ступили на улицы этого фантастического города. И тогда Висталь почувствовал около себя, какое-то движение, словно шёлковые невидимые полотна скользили мимо него, слегка задевая его руки. Нечто живое чувствовалось вокруг, но отсутствие какого-либо шума, даже мельчайшего шороха, настораживало, и Висталь всё же решил спросить своего спутника. Скажи, что на самом деле происходит сейчас вокруг нас? Мы вошли в реку из моих соплеменников, и они в данный момент плывут мимо нас, не видя и не замечая тебя. Ты для их взора, словно лежащий посреди течения валун. Они обходят тебя, и ворчат по поводу возникшего ниоткуда препятствия. И тут Висталю пришла в голову мысль, что если на земле, мы так же обходим лежащий на дороге валун, не подозревая, что в этом камене кипит жизнь, - жизнь непонятная и не ведомая нам? Что если любой камень на земле, есть суть чертог жизни, - жизни с другими лекалами, иными векторами, и мы, проходя мимо, являемся слепыми и глухими к этой запредельной жизни? Наше отношение к определению и идентификации жизненности, глубоко антропоморфно, и выявляет лишь одну из сторон некоего «тетраэдра», а точнее сказать многогранника, на котором может быть бесчисленное количество граней. Мы определяем «живое», как нечто близкое к нам по морфогенезу и метаболизму. А между тем, жизнь может иметь совершенно отдалённые формы своего бытия. И на самом деле, ни на земле, ни в космосе нет предметов или субстанций, в которые не был бы вдохнут дух жизненности. Человек отчерчивает, хотя и по большей части абсолютно произвольно и нечётко, линию соприкосновения между живым и неживым, и благодаря «железобетонной гордыне истинности», что утверждается на полях его мировоззрения, и определяет всякие наделы реальной действительности, придаёт своим умозаключениям статус неопровержимости. Но разум, а вслед за ним и мир реальной действительности не стоит на месте, и всякая консологема, какой стороны мироздания она бы не касалась, когда-нибудь исчерпывает сама себя. И разочаровывая сначала, затем даёт повод для гордости человеческому разуму.
    В своих раздумьях, Висталь не заметил, как его спутник, словно растворился в пространстве, не оставив и следа. Он был где-то рядом, но Висталь перестал его замечать, так как тот сбой, что позволил им увидеть и познать друг друга, пришёл к своему уравновешиванию. Он влился в ту реку, посреди которой стоял Висталь, и по его рукам продолжали проплывать невидимые шёлковые полотна чужеродной жизни.

Остров
Вернувшись на свою родную планету, Висталь решил обратиться к самой простой и незатейливой разумности, и отдохнуть от холода и жары преисподней глубин своего разума. Но дано ли, отдыхать привыкшему к блужданиям в тёмных лабиринтах мироздания, глубокому сердцу, что своим проникновением в преисподнюю сущего, почти достиг Тронного зала? Как дано ли отдыхать королям, с их развращённым изысками благ и насыщенными развлечениями бытием, на лоне простой природы, незатейливой жизни? Где раскатистое с перистыми облаками голубое небо, где летающие с цветка на цветок шмели, и стрекочущие кузнечики приводят всякое неискушённое сердце к трепету и покою, пробуждая в душе лотосы счастья, что расправляют свои лепестки и манят к себе всё доброе и трудолюбивое, всё самодостаточное и состоявшееся.
        Солнце поднималось над горизонтом спокойного океана. Воздух был свеж и прохладен, после ночи, и птицы, проснувшись задолго до рассвета, уже вовсю щебетали и пели, наполняя инертный мир живостью. Висталь постепенно приходил в себя, в своё обычное для бодрствования состояние. Он лежал наполовину на песке берега, наполовину на траве леса, соединяя своим телом, словно перемычкой, море и сушу. В его голове играла «музыка ангелов» Вольфганга Амадея Моцарта. Поднявшись и отряхнувшись, он зашагал вдоль песчаной полоски берега. Ветер раздувал его белую рубаху, и мысли, проснувшись в его голове, словно рой пчел, начали разлетаться в разные стороны, в поиске своего нектара. Слова, услышанные им в недавнем бодрствовании, что жизнь ничего не стоит, имея в то время и том месте логическую достоверность, теперь, здесь и сейчас, показалась ему настолько пошлой и неразумной, настолько злой и коварной, что он невольно улыбнулся сам себе. Так может полагать только тот, кто никогда не испытывал чувство романтизма, чувство красоты и вдохновения, чувство свободы, чувство бескрайней любви! Всё коварное, злое, обманывающее и вероломное в этой жизни, с лихвой перекрывается её возвышенными плагинами. Вопрос лишь в том, на какие дороги, по преимуществу, ступает твоя нога. Можно ходить по трухлявым доскам, выложенным по гатям и дурно пахнущим болотам в затерянных уголках мира, а можно ходить по тропинкам сухого, чистого леса, и подниматься на вершины самых высоких гор, где чистота воздуха переходит в разряженное поле, и ты пьянеешь от чувства апофеоза свободы, счастья и силы собственной воли.   
     Этот небольшой остров, был необитаем, в смысле человека. И для Висталя здесь было не найти собеседника. Но это не было проблемой, так как оставаясь в одиночестве, он мог вполне беседовать с самим собой, и порой, даже более продуктивно, чем с кем бы то ни было. Тот, кто испытывает страдание от одиночества, на самом деле зависимый человек. Его душа развращена простыми доступными «наркотиками», и оставшись без них, он начинает судорожно искать привычных ощущений. И не найдя, вполне может погибнуть. Привычка, - самый «тяжёлый наркотик». И неважно, в каком поле, и к каким видам этого «наркотика», ты пристрастился в процессе своего жизненного пути. Людей без привычек - не бывает. Вопрос лишь в том, способен ли ты отказаться в нужный момент от той, или иной своей привычки. Насколько твоя душа не порабощена, насколько она свободна, и насколько гибки её консоли, чтобы предлагаемые жизнью обстоятельства не сломали их. Висталь, в силу образа своей жизни, был самым гибким духом на земле, и всё, что ему приходилось переживать, он проносил с лёгкостью божества, парящего над обстоятельствами, и ему никогда, или почти никогда не приходила в голову мысль о несостоятельности, о низкой ценности жизни.
     Пройдя несколько миль по живописнейшему пляжу, Висталь решил свернуть, и пойти вглубь острова. И как раз невдалеке, он увидел устье небольшой речки. Пройдя по течению вверх, через некоторое время он вышел на небольшую поляну. На краю этой почти идеально круглой поляны, лежало поваленное дерево, и Висталь подойдя, присел на него. Только в полном одиночестве, для большого чувственного сердца открывается нечто по-настоящему ценное, по-настоящему глубокое и неповторимое! Висталь чувствовал полную связь с миром, слияние, и неотрывную согласованность своего сердца со всем окружающим его теперь, природным естеством. Деревья, трава, насекомые, ветер, и даже лучи солнца шептали ему на ухо свою Великую песнь. Он вдруг услышал голос самой природы. Как когда-то сидя на валуне у скал безмолвных, что вдруг ожили, и заговорили с ним. Такие прозрения случаются настолько редко, что их даже исключают из жизненного контента, как невозможные. Такое доступно только для самых глубоких, и самых тонких душ мироздания. Грубые перманентные состояния духа, что представляют собой основное наполнение всякого живущего на земле аборигена, не позволяют слышать музыку природы, ибо её выходящая за пределы частота, для обычного уха, не может быть услышана, и потому не существует. Как, впрочем, и локальность созерцательного сознания, ограничиваемая грубыми перспективами обзорности, так же не даёт ни единого шанса увидеть и осмыслить то, что лежит за пределами возможностей его сенсорики.
      Если бы не мой развитый трансцендентальный разум, весь мир мог бы заканчиваться этой поляной, подумал Висталь. И та действительность, что непосредственно открывается пред твоим взором, имея в себе непоколебимую реальность олицетворения, отличается от представляемой действительности, от действительности, лежащей за границами непосредственного взора, как нечто существующее и несуществующее одновременно, не имеющая, казалось бы, к фантазии никакого отношения, на самом деле есть дифференцированная квинтэссенция этой фантазии, пограничная реальность, обратная сторона луны, обратная сторона горизонта событий, для которой нет достаточно формального, и достаточно объективного пояснения, ибо она существует только как фантом. И в тоже время её реальность также непоколебима, как и непосредственная, лежащая пред твоим взором, - воплощённая действительность. И в этом есть проблема. Ведь, как во времени то, что не происходит сейчас, не имеет своей собственной реальности, лишь как историческая, либо предвосхищённая, так и в пространстве, то, что не лежит пред твоим взором, не имеет своего непосредственного существования, как лишь только в пределах трансцендентального разума, - «за горизонтом событий». Миг моего бытия, и локальная точка моего непосредственного пространства, - это всё, что я имею, и имеет сам мир. Всё остальное лишь надуманно моим трансцендентным разумом. Но без этих бескрайних полей моего разумения, словно крыльев огромной птицы, размахнувшей по обе стороны времени, и накрыв их бескрайними плоскостями всё окружающее пространство, наша жизнь была бы неотличима от жизни «Инфузории туфельки». Расширение мига жизни, и локальной точки бытия до невероятных исторических и эмпирических горизонтов, - есть смысл человеческой жизни. И в этом смысле, он черпает все свои вдохновения, и на этих полях его творчество проявляет всю свою силу, и в этих нескончаемых лабиринтах он ищет свою свободу и свою истину. Наша память, рождаясь в локальной точке непосредственного бытия, живёт только в этих полях, в трансцендентальных пространствах души и разума, и вся её главенствующая для жизни консологема, обретает своё величие, будучи выведенной за границы непосредственной действительности, за «горизонты событий», - в те области бытия, для которых нет обетованных берегов ни на земле, ни в космосе, как только лишь в нашей душе, и в её «цехах разума». Искусство художественного воплощения, - так я называю эту способность человека, рисовать картины прошлого и будущего, а равно и картины иных пространств, с которыми нет непосредственного контакта здесь и сейчас. Такого творчества, какое дано всякому обывателю на земле, не зависимо от его развитости, не дано никому, и даже боги, скорее всего, смотрят на всё это, с величайшим изумлением. 
      В какой-то момент, Висталь осёк свою восторженность, и снова почувствовав перспективы своего непосредственного бытия, поднялся с этого упавшего некогда дерева, и пошёл в самую чащу леса, дабы в тени ветвей охладить свой пыл. Знал ли я о существовании этой поляны, этого лежащего на земле дерева, о существовании этого листа, одного из миллиардов листов, в эту минуту развернувшихся навстречу лучам солнца. Листа, затерянного на необитаемом острове, и представляющего в глубинах своих целую фабрику по превращению в результате фотосинтеза, солнечного света в хлорофилл, в энергию для холодного тела ствола, что существует на границах между живым и неживым, между камнем и молнией.
     Эти глубины листа, также лежат в трансцендентальных полях нашего мировоззрения, ибо не доступны нашему непосредственному восприятию. Но это не даёт ни малейшего повода усомниться в реальности существования этой «фабрики», и её целей во времени и пространстве, выходящих за пределы её непосредственного существа.
     Пройдя по дремучему лесу, Висталь вышел к небольшой горе. И поднявшись на её вершину, обнаружил, что отсюда виден почти весь остров. Самым последним желанием для разума, могла бы стать подобная перспектива, охватывающая весь мир. Именно локальность обзорности, не позволяет разуму и сердцу, получить свою последнюю свободу. Наш разум может довольствоваться лишь горизонтом, за который он не в силах заглянуть. И он ищет нечто сверх реальное, нечто трансцендентальное, нечто, что пусть и имеющее в сути своей лишь константы мифического, нереального бастиона, но всё же несёт возможность более широких перспектив. Здесь находит своё олицетворение развивающаяся и становящаяся Фантазия. Её мир – мир запредельных перспектив. Но имеет ли человек в своём разуме что-нибудь более желанное, более удовлетворяющее, для так страдающего от замкнутой реальности, сердца? Рождать, лелеять и выстраивать новый небывалый мир, - мир за горизонтом реальности, есть самая последняя и единственная услада нашего сознания. Здесь душа находит свой самый мощный экстаз. И всякое искусство, созданное человеком, как суть эквивалент, ипостась, - печать этого мира, есть лишь задел, порог, шагнув за который когда-нибудь, человек трансформируется в нечто иное, в нечто бестелесное, сияющее, без пятен и тёмных углов, - нечто по-настоящему божественное!

На корабле
В отрытом море, где нет никаких ориентиров, живёт настоящая свобода. Здесь мореплаватели древности обращались к единственной возможности обозначить свой путь, к звёздам. С помощью великого изобретения рационально-аналитического разума, секстанта, они определяли направление своего движения, словно цепляясь за звёзды, будучи метаемы произволом стихий ветров и течений. Но тем самым, они нивелировали саму свободу, и, чертя свою дорогу в астральном пространстве, привязывали себя к порядку, который необходимо вставал неким каркасом, неким основополагающим стержнем в голове всякого путешественника.
      В открытом море, когда вокруг нет ничего кроме горизонта, наша сенсорная система убеждена, что мы стоим на месте. Дорога в никуда, на самом деле, не есть дорога. И даже движение, как таковое, здесь не находит своих пенатов. Ибо движения не существует без точки отсчёта, и точки цели, без ориентиров пространственно-временного континуума. В сакральном смысле всякий корабль, не имеющий своего пути, без определённых ориентиров, словно «летучий голландец», или «корабль призрак», лишь метафора, лишь миф бытия.
      Висталь стоял на полубаке, и смотрел вдаль. Горизонт кольцом окружал его, словно нитью, и его воззрение получало инъекцию свободы, превращая его душевное состояние в метафору неопределённости жизни. Я существую, я живу! Кричала его сущность... И истинность этого чувства, не нуждается в такие моменты, ни в каких подтверждениях или доказательствах. Уверенность, убеждённость в непоколебимой достоверности собственного бытия, не может быть нивелирована никакими сомнениями рационально-аналитического разума, с его разумными постулатами догматического или философского осмысления. Настоящее, встаёт посреди твоего сознания, словно «нерушимый замок», и прошлое и будущее расправляют свои крылья по перифериям владений, над полями и лесами призамковых территорий. И он парит на этих безмерных крыльях словно птица, не имея, ни малейшей возможности опустится на твёрдую почву.
      Как для прошлого, так и для будущего этот «Великий замок настоящего» является иллюзией. Но и для настоящего всё былое, всё прошлое и будущее, так же является иллюзией. Здесь уже нет никакого бытия, а значит, нет и существенности, как таковой. Но может ли быть существенностью нить горизонта, как некая олицетворённая граница сиюминутного момента, как некая лишь разделительная полоса, будто бы всегда находящаяся на своём месте, но на самом деле никогда не стоящая на месте, и нигде не имеющая своих действительных пенатов.
      Настоящее, - это горизонт времени. Мы убеждены, что за ним располагается будущее, пред ним прошлое. Но в действительности - они нераздельны. И только наш разум, обретая своё бытие, и приобретая мышление, как некую функцию, рисует этот горизонт, и наделяет окружающий мир, не только этим относительным определением, но и всеми иными горизонтами, коими наполнено наше мышление, словно контентом, без которого само его бытие становится невозможным. Горизонт времени, который мы создаём своим воззрением и воображением, и на котором существует вся наша жизнь, есть суть этот бестелесный момент, - аффект нашего разума, у которого нет своего собственного бытия. Ибо будь такое бытие само по себе, и оно противоречило бы самой этой жизни, и самой действительности. Мир исчез бы навсегда, или никогда не появлялся.
    Пройдя по палубе, и спустившись в трюм, Висталь нашёл каюту капитана и громко постучался. Дверь распахнулась с характерным скрипом. Перед Висталем стоял мужчина лет пятидесяти, с трубкой во рту, и выглядел он словно персонаж из литературного произведения, ил даже из мультфильма. Его харизма не оставляла сомнений в роде его занятия. Это был настоящий капитан. Обветренная чуть смуглая кожа, с редкими красными прожилками на щеках, острый взгляд и жесты уверенного в себе человека. Как вы попали на мой корабль? Первое, что вымолвил капитан. Простите, моё пребывание здесь и сейчас мало зависит от моего желания, и здесь главную роль играет произвол. Но я уверяю вас, что со мной у вас не будет никаких проблем, и в ближайшем заходе в порт, я сойду на берег. Но всё же, кто вы, и что здесь делаете? Позовите мне старшего помощника, крикнул он вахтенному матросу, слегка отодвинув Висталя в сторону, и выглянув за дверь. Вахтенный в ту же секунду сорвался с места. Проходите и присаживайтесь, пригласил он незнакомца. Висталь пройдя по просторному кабинету, присел на небольшой диванчик напротив дубового стола. Так я жду ответа. Если я скажу, что свалился с неба, вы ведь не поверите, вам нужно более рациональное объяснение. В таком случае мне придётся соврать, а этого мне сейчас не хочется. Предлагаю опустить этот вопрос до времени. Всё, что я хочу, лишь поговорить с вами. К примеру, спросить, как вы относитесь к своему ремеслу, наверняка очень серьёзно, и считаете своё занятие самым важным на земле. А между тем, всякое, даже самое серьёзное занятие, есть суть игра. Человеку свойственно превращать всю свою жизнь в игру, и всякую игру воображать серьёзным занятием. Ответственность, проходящая красной нитью сквозь всякое серьёзное занятие на земле, облачает его в нечто, от чего будто бы зависит сама жизнь. С древнейших времён, человек создавал для себя всевозможные игры, и они в большинстве своём становились частью его жизни, и, вплетаясь в общую картину его бытия, словно пряди в косу, становились теми волокнами, на которых строится весь его мир. Поддавшись гармонии высказываний Висталя, капитан забыл об изначальном конфузе, и, намереваясь вступить в диалог, раскуривал погасшую трубку. Но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился высокого роста и худого телосложения, помощник капитана. Вызывали? Да. Распорядись, чтобы проследили в ближайшем порту, и высадили на берег вот этого человека. А сейчас займись проверкой пассажиров и команды, все ли на месте, и нет ли ещё «зайцев» на нашем корабле. Есть, капитан. И повернувшись к Висталю, он пристально посмотрел ему в глаза, и с некоторым удивлением спросил: Вы учёный, или философ? Пожалуй, и то, и другое. Мера моих знаний, не уступает мере моих догадок. То есть, моё образование, находится в равновесии с моим природным умом, и они, словно две ноги, или два крыла, несут моё разумение над землёй, давая мне свободу, о которой только мечтает, как классический учёный, так, впрочем, и классический самоучка полагающий, что только лишь его самопознание достаточно для обретения все обширнейшего осознания действительности.
     Так, возвращаясь к моему вопросу относительно играподобия всякого серьёзного занятия. Вы, и все ваши подчинённые на этом корабле, договорились играть по определённым правилам, и суть этой игры заключается в достижении цели, после которой все вы чувствуете свой выигрыш, получая дивиденды. Но и в процессе самой игры, вы так же, как, к примеру, любой игрок за карточным столом, получаете каждый своё удовольствие. И только рабы, некогда загнанные на галеры, не получают никакого удовольствия, но лишь страдания, так как не подписывались на такую игру, и на такие правила без правил. Их лишь используют словно скот, или фишки на игровом столе. Принуждение без согласия, есть суть главная ось зла на земле. Но от этого оно не становится не игрой, ибо даже при всех своих отвратительных обстоятельствах, также является частью игры, игры жестокости, в которой ожесточённое сердце находит свою меру удовольствия, и которое, в силу его развращённости, оно больше не находит удовлетворения в иных играх. Жестокость, лишение других свободы, по принуждению ли, или добровольно, всегда сопровождала все игры на земле. Капитан корабля, руководитель компании, политик, все, кто играет в эти серьёзные игры, в своём стремлении к власти, в которой он находит главную пантемиду своей жизни, так или иначе черпает своё удовольствие из жестокости, из права быть жестоким, из права проявлять свою волю, для которой самым важным является неукоснительное подчинение, иначе он не получает выигрыша, не получает своих моральных дивидендов. Труженик своих разнузданных страстей, он сам словно раб, подчиняется собственной внутренней воле этих страстей, и подстёгиваемый её шомполами, следует правилам этой повсеместной, и в сути своей неразумной игры. Раб одного плана, руководит рабами иного плана.
    Вы правы. Всё, чем мы занимаемся, и что считаем необходимым образом жизни, на самом деле лишь игра. Но другой жизни у нас нет, и мы вынуждены садиться за этот стол, родившись за ним, и только начавши ходить. Да, с течением времени правила игры перманентно меняются, но остаётся всегда одно. Наша жизнь требует для своего функционирования начальников и подчинённых, иначе всё будет разрушено анархией, и превратится в хаос. Вот именно, всё как всегда приходит к страху, такому многоликому, и такому вседавлеющему. Однажды сложившиеся правила нельзя менять, как вздумается, это опасно и непредсказуемо. И всякая смена этих правил, всегда и всюду приводила к катастрофам, на всех без исключения уровнях сложившегося «многослойного пирога нашей реальной действительности». Человек устаёт от одних и тех же правил, и готов разрушить всё и вся, лишь бы не испытывать дальше скуку, которая время от времени захлёстывает его сознание. Ведь скука, в глобальном смысле, возникает именно от размеренности, от бренности, строящейся на выверенных и закреплённых правилах игры. И когда эта скука достигает своего апогея, ничто не может остановить нарушения этих правил, и игра выходит за рамки сложенного паллиатива, давая выход всем уставшим от стагнации и покоя, страстям человеческого духа. Так происходят мировые войны на земле, так происходят все чудовищные попирания прав и достоинств человека, так происходит немыслимая и неразумная с точки зрения обывателей, ложь, которая словно первичное оружие против кажущейся несправедливости, начинает поливать своими ядрами всякую сложившуюся и процветающую империю.
     Мир ещё никогда не жил без войны, так как он ещё никогда не жил вне игры. И это будет продолжаться до тех пор, пока игра не зайдёт слишком далеко. И игроки, обезумевшие от несправедливости, по большей части надуманной, от жестокости, презрения и страха, на волнах своей внутренней разбушевавшейся стихии, не выйдут за общий горизонт сдерживания, горизонт удержания в равновесии мирового порядка, как некоей линейки для возможности существования цивилизации, вообще. Корабль этой цивилизации, чтобы ему не пойти ко дну, должен беспрестанно заниматься своей «плавучестью» и «противопожарным состоянием». Это единственно важная, и единственно серьёзная из всех игр на земле. И правило здесь одно, - «не играть со спичками», и следить за погодой в океане. А также вовремя устранять «течи», которые кажутся порой несущественными, но в состоянии незаметно для команды и пассажиров, отправить корабль ко дну.
    Ваши метафоры бесподобны, уважаемый капитан.
    Это вы заразили меня этой формой схоластики, и теперь я, похоже, пошёл вразнос.
     Такое случается. Попав в струю, а точнее сказать на волну, с неё очень трудно бывает соскочить, это вам известно лучше меня.
     Но, тем не менее, пробили склянки, и нам пора ужинать. Я приглашаю вас в кают-компанию, разделить со мною трапезу. К удивлению, наш разговор, при всём своём пафосе и скрежетании железа по стеклу, вызывает у меня больше удовлетворение, чем раздражение. И они, выйдя из каюты капитана, направились в кают-компанию.
    Вы знаете, капитан, человек склонен придавать чрезмерно большое значение вещам, которые в действительности не имеют почти никакого влияния на его жизнь, и напротив, недооценивать те вещи, которые действительно влияют на его бытие, и несут в себе главные консоли этой жизни. Игра доминирует во всех без исключения аспектах действительности. Недоразумение, свойственное человеку, когда это касается глобальных вещей, происходит от того, что масштаб, в котором человек оценивает те, или иные события своей жизни, либо слишком велик, либо слишком мал для его мировоззрения. Мало того, он смотрит на всё через «линзу» своего собственного интереса, и возникающие в связи с этим искажения, не дают ему оценить ничего, по его настоящему достоинству. «Камера обскура» определяет все ценности на земле. Слаб человек, в своём мышлении, и при всём апломбе, и невероятной гордыне относительно свершений своего разума, словно слепой щенок ползает по телу бытия, не в силах определить и идентифицировать даже самые очевидные вещи на земле, и построить настоящий, истинный алгоритм цивилизационной картины.
    Недоразумением, ложью и коварным переворачиванием реальности, облито и пропитано всякое полотно нашей жизни. Игра, в которой побеждают шулеры и фальшивомонетчики. Любые приёмы хороши, если они направленны на выигрыш, так считает всякий шулер и фальшивомонетчик. Но наша жизнь так устроена, что она, словно мокрый, покрытый грязью пёс периодически стряхивает с себя всё надуманное, всё лживое и неестественное, и, оголяя свою настоящую плоть, даёт надежду на действительную справедливость. Всякий шулер или фальшивомонетчик, когда-нибудь будет пойман за руку. Всякий нечистоплотный политик, всякий проповедник своей «лживой правды», когда-нибудь будет уличён во лжи, и выгнан с позором. Их век недолог. Только «настоящая правда» способна на продолжительное бытие. И тот, кто стремится к ней, в силу ли своей врождённой силе, или воспитанию, при всех понесённых ущербах от лязгающих вокруг своими челюстями «акулах лжи и коварства», завоёвывает себе настоящее место на Олимпе! Для этого необходима настоящая сила, настоящая консоль веры в себя и свою убеждённость. Таких людей на земле, было не так много, но они, именно они своей волей выстраивали эту цивилизацию. Да, я согласен с некоторыми философами, что именно вокруг таких людей и их непоколебимых воззрений и убеждений, на самом деле крутится весь мир. Их не увидишь на площадях, их мало кто знает в лицо, но они, словно «Чёрные дыры Вселенной» определяют все движения, и именно на их величайшей фантазии строится будущее. И ключевое слово здесь, именно фантазия. Ибо на самом деле, «абсолютной правды» - не существует. Правда это всегда сочетание очевидности и силы гармонии. Здесь главную роль играет некий синтез природы, и его трактовка, в свете знания и догадки. Подтверждение, как некая несгибаемая консоль сознания, для которой важнейшим остаётся доверие, а значит, по сути, вера.
     Я, как капитан, верю в порядок. Ибо только порядок доказал свою силу, и определил на века свою состоятельность. И пусть всё это игра, но это единственная возможность владеть своею жизнью, и нивелировать большинство опасностей так или иначе встречающиеся на пути, как всякого смертного, так и всякого корабля, как системы.
     Вы, бесспорно правы, капитан. На порядке зиждется всё и вся на земле и в космосе. Но вопрос, кем задаётся этот порядок? Божественным проведением, его величеством случаем, или самим человеком. Ведь мир, который крутится вокруг нас, всецело гнездится в разумах, и его порядок, и даже его существенность исходят из той точки, что недоступно для его идентификации, так как не может быть превращено в объект. То, что оценивает мир и его движения, находится вне этого мира, и не может быть причислено к феномену, так как в таком случае становится частью этого же феноменального мира, и тем самым теряет своё главное свойство, определять, оценивать и владеть. Ибо тем самым становится само подвластным, чем-то неактивным, чем-то инертным и пассивным.
    Прошу прощения, капитан. Мы слишком углубились в дебри мироздания, а между тем нам интересна сама поверхность, ибо только она показывает, насколько мы понимаем свою жизнь, и саму действительность. Поверхность жизни говорит нам о порядке, выложенном и закрепившемся в сознании людей. И то, что этот порядок суть игра, игра воображения и фантазии, подтверждается, прежде всего, тем, что в ней нет и быть не может никаких настоящих монолитных консолей. Детерминизм, в какой области он бы не определялся, космологический, антропологическо-этнический, теологический, или ещё какой, чертит свои взаимосвязи и все линейные или образные сочетания на основе того порядка, который вырос, и закрепился своими корнями в разуме человека, и его «ствол» настолько крепок, что его невозможно согнуть никакими онтологическими или иными напряжениями. Нерушимость установившегося порядка, есть главенствующее свойство нашего разумения. И эта нерушимость проецируется на весь внешний мир, создавая в нём такие же «крепкие стволы», и «негнущиеся консоли».
     Я всё же скатываюсь в глубину, словно стоящий на наклонной поверхности жерла вулкана, вулканолог.
     То, что вы не простой человек, я это сразу понял. Но я никак не ожидал, что ваша риторика будет столь глубокой. Редко встретишь собеседника, который мог бы изъясняться на понятном всем языке, и говорить о сложных, глубоких вещах в доступной терминологии. Ведь именно от языка, здесь зависит многое. Слово - это символ, и то, как его расшифровывает собеседник, определяет всякое понимание. Сочетание символов, придание гармонии речи, есть способность к поэзии. И наша реальная действительность становится поэтической только тогда, когда её трактуют в поэтических символах и метафорах. Переход реальности в метафору, можно осмыслить на примере дерева, в котором реальность корней, проходя по стволу разумения, превращается в листья и цветы на кроне, которые в свою очередь, превращаются в плоды глубокой философии. И лакомясь этими созревшими плодами, наш разум получает своё высшее наслаждение вкусом, хотя и с горечью раскусываемых при этом зёрен, - семян нового будущего мира.
    Их разговор прервал отдалённый крик вахтенного. - Земля!
    Примерно через час мы обойдём «Мыс доброй надежды», и зайдём в порт Кейптаун. Я не стану поднимать шума, и оповещать соответствующие ведомства. Вы просто сойдёте на берег, и наш разговор останется только между нами. Вы благородный человек, капитан. Не стоит благодарности, я получил немалое удовольствие, общаясь с вами. Надеюсь, мы ещё увидимся. Пути господни, неисповедимы…
      
Персия
Однажды, Висталь очутился совсем уж в запредельном месте, в ноуменальном мире общего человеческого сознания. И обнаружил там невероятную природу. И это произошло с ним, когда, будучи в Хоросане, расположившийся у подножия горной системы Эльбруса, с высшей точкой вулкана Демавенд, он разговаривал с Ибн Сина, (Авиценной), который был одним из самых ярких последователей Ислама, что своим трудом, и мировоззрением поддержал процветание нового «ноуменального чудовища», которое впоследствии, разделившись надвое, захватит в свои владения львиную долю этого мира, и превратит в поле боя за свои идеалы, бушующий феноменальный мир. Висталь встретился с ним не случайно именно на территории нынешнего Ирана. Ведь именно здесь зарождались и становились плагины сакрального теологического сознания человечества, которые впоследствии перекочевав на земли Палестины, превратились в организованные «философемы-монстры». 
     В то достопочтенное время Персия и её окраины представляли собой самую мистическую страну, сравняться с которой по загадочности могла лишь Индия. Мифы о ней в «просвещённой Европе» росли как на дрожжах. Висталь сразу почувствовал эту Великую запредельность, и его сердце охватило смешанное чувство величественности и романтики. В уме всплывали сюжеты Персидских сказок, и вся историческая пантемида этого сакрального места, словно ровное плато, встало пред его взором, перспективами уходя за горизонт. Такое встретишь не часто, подумал Висталь.
     Прошло чуть более тысячи лет от рождества Христова, и около четырёхсот лет от вознесения пророка Мухаммеда, но на этих обетованных землях всё ещё паслись свои, местные «чудовища теологического пантеона», Манихейство, Маздакизм, и Зороастризм с его плагинами воззрения Ормаздом и Архиманом.
    Висталь не заметил, как за разговором С Ибн Синой, с этим Величайшим мудрецом, очутился в невероятной стране, в сакральных долинах ноуменального мира, - мира общечеловеческого разумного пантеона. Ведь человеческая разумность, будучи фрагментированной в отдельных головах, представляет собой единую сферу познания, в которой происходит нечто схожее с феноменальным миром действительности. А точнее сказать, мир феноменальной действительности, следуя в фарватере идеальных форм воззрения и осмысления, своей динамикой вторил этому сакральному миру. Этот невероятный мир, мир ноуменального бытия, существует самостийно, и развивается так же, как развивается природа эмпирического, объективного мироздания.
      Вы, уважаемый Ибн Сина, преуспели во многих науках, но главное ваше призвание, судя по тому времени, что вы уделяете, - медицина. Вы убеждены, что это и есть самая важная задача для человека, лечить, ставить на ноги безнадёжных больных, и давать надежду отчаявшимся?
     Безусловно, я верю в это.
     Но вы ведь понимаете, что на свете нет ничего по-настоящему важного, и вся важность какого бы то ни было занятия, целиком и полностью исходит из тех предрассудков, что царят в той или иной голове, и в нашем случае, непосредственно в вашей голове.
     Действительно, Уважаемый Висталь, важно то, что ты считаешь важным. Но это нисколько не умаляет того, что на свете существуют действительные отличия замыслов, дел и ремёсел, и очевидность важности для всех и каждого одних, отодвигает на задний план другие. И иерархия занятий, какой бы она не казалась надуманной и недостоверной, в действительности имеет место быть. В противном случае на белом свете не осталось бы ничего, ради чего стоило бы жить.
       На земле нет более «фантастических существ», чем те, что живут и развиваются на ноуменальных полях человеческого сознания. Это невероятно живой и невероятно разнообразный мир. «Фауна» и «Флора» этого мира на порядки шире, чем любая «Фауна» и «Флора» мира объективного, мира эмпирического.
      Наша голова, а точнее сказать наш разум, словно планета, на полях которой бродят невероятные «чудовища». К примеру, взять «религиозные чудовища», или «чудовища наук», а также «чудовища философского плана». Но существуют здесь и более мелкие, как, к примеру «ремесленные», художественного толка, морального, или политического. Этот «животный мир» настолько разнообразен и широк, что создаётся впечатление, что именно он первичен, а вся остальная природа, природа феномена - вторична, и имеет своё становление благодаря этой первичной пантемиде бытия. И также как в объективном мире, положение «существ» живущих на этой «ноуменальной планете», во многом определяется их агрессивностью. Да, факторов - множество. Но агрессивность, является здесь, как и всюду, доминирующей. И на первом месте по агрессивности, как бы это не казалось странным, стоят именно «религиозные чудовища». Достаточно как следует задеть такое вот «чудовище», и вы увидите всю его мощь и агрессию, не останавливающуюся ни перед чем.
    «Чудовища наук», провозглашающие и распространяющие свою волю на всё, что открывается пред взором страждущего, имеют собственные законы, в которых отражается вся палитра их животворящего и умертвляющего, - их волевого политеса. Здесь всё мёртвое становится живым, а живое – мёртвым… Здесь всё целостное и неделимое становится разложенным на составляющие… Здесь царит паритет смыслов, и всякая вивисекция находит свои принципы в усложнении, как основе мегалитического подхода к миру, в рамках исторического рационально-аналитического контекста созерцания и осмысления. Сложность мироздания начинается там, где разум становится на путь изучения, а значит вивисекции, разделения и отношения частей. Простота же его, следует за соединением, сочленением, слиянием и глобализацией, - за целокупностью.
      В мире самом по себе, не существует ни физики, ни химии, ни тем более математики. Вся последовательность во времени, как и сопряжённость в пространстве, есть суть фокус нашего разума. И все, так называемые физические свойства, как и химические реакции – суть свойства и реакции, создаваемые нашим разумом, в котором сложился объективно-субъективный резонанс сил, и в котором алгоритмы последовательности, алгоритмы разделения и сочленения властвуют, накладывая отпечаток на весь окружающий нас мир. Наше воззрение словно проектор, отбрасывающий свою изощрённую сложную тень на белое полотно мира, нейтрального в сути своей, как это белое полотно. Мы смотрим фильм о жизни, и в каждом кадре этого фильма, отражена вся историческая пантемида нашего глобального бытия, - бытия всего исторического становления и рассвета нашего сознания. И как во всяком фильме, главную роль здесь играет иллюзия, к которой так стремится наш разум, и за которую он готов отдать всё, и даже собственную жизнь.
    Резервации, в которых наш разум пасёт своих «чудовищ», и культивирует всякого рода «животных», «насекомых» и «растения», каждая имеет свои заборы, свои бастионы и флигеля и вышки, с охраняющими внутренний порядок надсмотрщиками. В «теологических резервациях» «жрецы» и всякого рода «Совонаролы», блюдут этот порядок, агрессивно и неумолимо. И там, где они чувствуют уязвимость для своего порядка, они словно «голодные касатки» кидаются на опасность, и, не взирая ни на что, ни на какой собственный моральный политес, разрывают обидчика в клочья. Самые «древние чудовища» нашего сознания, охраняются наиболее серьёзно, и им почти не угрожает ничего, кроме их самих. Как для отдельного человека самым главным врагом является он сам, так для всякого «чудовища ноуменального мира», самой главной опасностью служит его же разрастающееся по весям «тело».
      Всякое животное со временем теряет свои силы, и, в конце концов, умирает. И «животные ноуменально мира», не являются исключениями. Но в мире существует огромное количество «врачей», готовых лечить их, и поддерживать их жизненную силу, во что бы то ни стало. И это отнюдь не священники, или учёные. Это философы, которые благодаря своему психоделическому «врачебному дару» способны вылечить самое загибающееся существо ноуменального мира, и удержать его на плаву, за счёт внешней поддержки, - «микстур и пилюль риторической очевидности», создаваемых в многочисленных лабораториях философского бастиона нашего социума. Здесь «провизоры-священники» и «аптекари-теологи» выдают по рецепту этих философов, всевозможные «лекарства». Но всякое лекарство действуя благостно на одни органы, убивает другие, лишь оттягивая время полного разрушения организма. Здесь неизбежность определяет всякое течение, и фатальный конец тем страшнее, чем продолжительнее поддерживалась искусственно его жизнь.
       Если продолжить черчение параллелей, то можно сравнить такое «чудовище» с «грибницей», мицелий которой своими тонкими нитями-переплетениями может распространяться на десятки квадратных километров под землёй, и в купе весить более ста тонн! Известно, что это самое массивное животное на земле. И его влияние распространяется на архитектонику всей окружающей природы, не только на растения, но на всю флору и фауну леса, включая всё что бегает, прыгает, или ползает в этом лесу. И не случайно эти нити-переплетения так напоминают своей структурой переплетения нейронов в мозге. Такое животное мыслит неизвестными нам алгоритмами, но то, что оно мыслит, - неоспоримо. 
     «Чудовища ноуменального мира» беспрестанно делятся, отчерчивая собственные границы и наделы. Они порождают новые, уязвимые и крепкие от рождения, «плотоядные цветы», «насекомые» и мелкие млекопитающие», обещающие вырасти в монстров, либо зачахнуть на полях этого ноуменального мира. Науки, прежде всего, такие как физика, химия, или математика, как самые твёрдокожие и монолитнокостные монстры трансцендентального сознания, скелеты которых настолько прочны, и настолько пронизаны нервами эмпирического убеждения, что всякая поломка вызывает невероятные боли, и заставляет трансформироваться не только само тело такого «чудовища», но и перестраиваться сами поля бытия. Хотя мы убеждены в том, что поля эти остаются незыблемы. Ибо здесь царствует ещё более «древнее существо», а именно «эмпирическое воззрение», в котором консоли упорядоченности, последовательности и необходимости сплетены и срослись настолько, что всякое противоречие здесь, вызывает лишь саркастическую улыбку.
      Мы уже не знаем, когда и как физика отделилась от химии, а, к примеру, арифметика, от геометрии и алгебры. Но мы теперь знаем границы этих наделов, и всякое смешение здесь определяется нами как дилетантство, необразованность и невежество. Но ведь существовали на полях ноуменального мира в древности, и имели колоссальное влияние на всю жизнь, (а некоторые имеют и ныне), даже такие «чудовища» как Алхимия, или Астрология, как некие гибриды, выведенные искусными «селекционерами» прошлого. И пусть век подобных «животных» не долог, но он достаточен для того, чтобы оказать влияние на весь природный ландшафт ноуменального мира.
      Всякая метанойя нашего сознания, возникающая будто бы в одном разуме, есть рождение и становление нового «чудовища». Человек редко в состоянии оценить всю фантасмагорию такого явления, но он всегда чувствует Великую силу продуцирования, для которой нет преград ни в ноуменальном мире, ни в феноменальном. Зародившись в одном разуме, такое «животное» очень быстро распространяет свои «метастазы» на все рядом стоящие сознания. Рядом стоящие как в прямом, так и в переносном смысле. Ведь всякая Метанойя прежде всего распространяется на те поля, что всей своей архитектоникой предрасположены к ней. И лишь с годами она способна менять инфраструктуру даже самых не расположенных к её полисфере, сознаний.
     Всякая идеология есть суть самодостаточный организм, - «чудовище ноуменального мира», живущее своей жизнью, меняющееся, порой до неузнаваемости, сжимающееся, словно трепанг в неблагоприятной обстановке, и расширяющееся до невероятных размеров, в благоприятной.    Идеологии различного толка, как «доминирующие чудовища ноуменального мира», питающиеся всевозможными представителями флоры и фауны сознания. - Хищники по своей природе, они стремятся поработить полностью своих носителей.
     Порой мы плохо различаем границы таких «организмов», смешивая и обобщая уже отделившиеся «существа». Как часто мы путаем идеологию с убеждением, и наоборот. Для ясного понимания необходимо отделить эти понятия, путём, к примеру, черчения неких параллелей. Существует моральный закон внутри каждого из нас, и существуют законы социума, или определённого общества. Они модифицируют и обобщают, они унифицируют понятия. И если мораль есть суть убеждение, то закон социума есть идеология. Она свод для большинства, и один человек не может обладать идеологией, как не может того же в рамках социума один единственный судья.
     Клан, и сознание клана, доминирующее над сознанием каждого отдельного индивидуума, определяет интересы этого клана. И его идеология есть доминанта детерминистической концепции мирового порядка, в котором организация есть необходимая полисфера для жития, и отсутствие которой, есть хаос, по сути - не жизнь.
     Взять, к примеру, такое «чудовище» в феноменальном смысле, как брак. Оно росло и развивалось на полях социума многие века, и распространила своё влияние на все континенты. Убеждённость в превалировании, и даже необходимости в человеческом социуме института брака, теперь не подлежит никакому сомнению. Это одно из самых «древних чудовищ», и его «тело» является столь обширным, столь повсеместным и столь крепким, что даже мысль о его истреблении кажется смешной. И на всякого, кто усомнится в его доминирующем политесе, посмотрят, как на умалишённого. Вы, наверное, догадались, почему я прибегаю к такому термину, как «чудовище». Только потому, что эти «мегадонты» и прочие состоявшиеся и не очень «органоиды ноуменального мира», самодостаточны и живут ныне своей жизнью, не зависимо от отношения к ним, как иных представителей «фауны», так и собственных же носителей, с их, казалось бы, вседовлеющей волей.
     Деньги, о…! Это самое коварное, и самое беспощадное из всех «чудовищ», живущих своей жизнью на полях нашего сознания! Оно родилось в виде математического номинала в глубокой древности, и созрело на полях созерцания, превратившись в доминирующее существо над интересами инстинктивного и рационально-аналитического контента мировоззрения большинства, как нечто основополагающее и фундаментальное. Подобной властью не обладало, и не обладает ни одно «чудовище» нашего сознания. Здесь все остальные «животные» так или иначе, мимикрируют, и превращаются в прикладные. Здесь всё выливается в глобальную политику, всё и вся подчиняется великой воли «Золотого тельца», и человек становится рабом этого «древнего чудовища». В его разуме преобладают инстинкты, навязанные этим «доисторическим ящером», и он не в состоянии с ним бороться, даже если захочет. Он создаёт свой порядок, и удерживает его даже в самых, казалось бы, неблагоприятных для него условиях. Он питается другими «травоядными существами» нашего сознания, и выращивает своих «домашних животных», мы называем их пороками и страстями. В силу их вассальной генетики, мы всё ещё в состоянии с ними бороться, но это мало что решает. Ведь «главное чудовище» непобедимо и неистребимо, как непобедим инстинкт. Ведь оно стало частью нашего инстинкта, частью корабля, паруса которого так же важны, как и киль. И ветер, дующий в эти паруса, и несущий нас по морям и океанам мира, убеждает нас в праведности направления, правильности курса, но на самом деле, он несёт нас на скалы собственного разрушения. Ибо деньги, в тот день и тот час, когда они полностью захватят наше сознание, не оставят ни малейшей возможности к выживанию. Словно «Кордицепс», наша душа неизбежно превратится в мумию, слившись с этим чудовищем окончательно.
     Висталь долго бродил по этим необъятным полям, сталкиваясь то с одним, то с другим «чудовищем» этой «своеобразной биосферы», и его сознание всё более жаждало простоты, в которой, как ему казалось, согласованность всех рецепторов его воли и ума, должно было привести его к покою, единственно в котором могла бы открыться настоящая правда этой действительности.

Палестина, нулевой год
Георгий Гурджиев назвал когда-то Иисуса Христа магом, - человеком сверх познания, и отметил, что он был действительно богом среди людей, самым близким к богу существом. Ибо только богам свойственно сверхпознание. И в этом не сомневались люди того времени, когда жил Христос. Нам не дано ныне, понять тех чувств и образа мыслей, кои блуждали в те исторические времена в головах аборигенов. Тот мир, вместе с образами и формами мышления – умер, его больше нет, и никогда не будет. Как в отдельном человеке умирает прошлое, уходит в небытие вместе с клетками и нейронами юности, и вся палитра осознанности присущая этой юности, растворяется, словно утренний туман. Так в человечестве, как едином организме, всё былое уходит в забвение, и уже не возвращается никогда.
      Пожилому человеку сложно понять юного, и дело здесь даже не в опыте, но в той биологической константе, из-за которой в нас, каждый день умирает нечто, и рождается новое, отличающееся от всего старого. В человеке, как известно, через определённое время не остаётся ни одной старой клетки. И только информация, в виде образов идеального созерцания, передаётся с матрицы на матрицу, тем самым сохраняя в памяти всё прошлое, до мельчайших деталей. При желании мы можем вспомнить всё, но только не тот общий образ мыслей, что был присущ когда-то. В нас запечатлеваются лишь поверхностные явления, нечто словно закодированное в двоичном коде, - информация, несущая в себе лишь поверхностный контент. Глубина опускается на дно, и откладывается «илом».
    И в историческом, более широком контексте, происходит нечто схожее. Цивилизация, со всеми её осмысленностями постоянно трансформируется. В ней, через определённое время, не остаётся ни одной «клетки», ни одного «носителя», коим присущ образ мыслей и чувств прошлого. И для нынешних «носителей», становятся не различимы те, свойственные цивилизации прошлого, воззрения и осмысления, истины и заблуждения, образы и фантомы действительности. И мы смотрим на них со своей колокольни, с точки зрения новых небывалых образований в нашем теле, нашей голове, и нашем духе, как на атавизмы, недоразвитости и инфантильные наивности. Но тем эта «наивность» дороже нам становится, чем дальше мы уходим от неё, в историческом векторе. Так юность для каждого из нас, при всей её наивности и инфантильности, кажущейся ныне сплошь усеянной ошибками и недоразумениями, тем дороже, чем старше мы становимся. И по тем же причинам мы будем и впредь ценить все фолианты судьбы, всё историческое, всё, что присуще юности нашей цивилизации. А вместе с тем и религии прошлого, тем дороже, тем ценнее и привлекательнее будут становиться, несмотря на всю свою наивность, инфантильность и недоразвитость, чем дальше будем уходить от них.
     Висталь очнулся недалеко от Голгофы, и поднявшись с выжженной солнцем земли, пошёл на эту обросшую мифами возвышенность. Он бывал здесь не раз, в самые различные времена. Но теперь его ждала необычная ситуация. Он не знал её сути, но чувствовал, как всегда чувствует, что ему предначертана необыкновенная встреча на этой обетованной земле.
       Если бы Христос знал, во что превратится его учение, и какими трансформациями обернётся для цивилизации, его простое слово, - подумал Висталь, поднимаясь по холму. И куда повернула бы вся наша цивилизация, не будь он распят тогда на «Лысой горе». Один единственный человек, способен перевернуть весь уклад жизни целой планеты! Если на этой планете сложились все предпосылки для того. И это не преувеличение. История не раз подтверждала этот тезис, кажущийся на первый взгляд, абсурдным. «Один в поле не воин» …, - весь вопрос, на каком поле. Ибо поля сознания, это, совсем не поля битвы воинов. Здесь не рубят головы, и не ломают копья. Здесь проходят битвы интеллектуальных планов, в которых самым мощным, самым непобедимым является - гармония, и сверхгармония. Музыка слова, что завораживает всякого, и порабощает его изнутри, приводя всё его мышление к своим константам. И убеждённость в этих константах, тем сильнее, чем вывереннее, идеальнее эта музыка. Но всякая музыка неминуемо стареет. И ныне, всякая религия держится по большей части, лишь на своей эмпирической организации. На выстроенных веками консолях этой организации, в которой уже слушают более не музыку, и ищут не гармонию, превращающуюся в правду и даже истину, благодаря этой сверхгармоничной музыкальности, но просто верят в силу исторического политеса, воплощённого в храмы и церкви, и несущего в себе устоявшуюся веками палитру сложенных и закреплённых в разумах, уже почти на инстинктивном уровне, формах осознанности. 
     История не знает сослагательного наклонения. Здесь всё фатально закономерно. И если Иисуса Христа распяли, то его должны были распять. Иначе он не стал бы богом на земле. Не было бы ни Христианства, ни Ислама, ни их ответвлений-конфессий. И весь Теистический пантеон, коим ныне «порабощена» большая часть человечества, с его «мастодонтами» Христианского и Исламского религиозного политеса, был бы чем-то иным. Либо остался бы Языческим, либо нашёл бы для себя иного бога, которого может быть сжёг бы на костре, или убил ещё каким-нибудь образом. Бог - должен умереть! Живых богов - не бывает. Ибо, всё, что существует подле нас, всегда подсознательно пошло, всегда слишком близко, и значит далеко от таинственности, далеко от чуда. А чудо, есть главная константа всего божественного.
     Висталь, спустившись с Голгофы, направился в центральную часть Иерусалима. Навстречу ему то и дело попадались брички, запряжённые ослами. И он невольно вспомнил, как когда-то очнувшись в лесу, он увидел рядом с собой такого осла. И записал для себя это в загадку, о которой поразмышляет на досуге. И вот теперь его осенило! Он, так же как всякий человек на земле, всегда был олицетворением «буриданова осла», что всю свою жизнь бежит за своей морковкой, не имея возможности никогда ухватить её. Висталь вдруг понял, что при всей его необычайной способности прошивать фолиант веков, словно сапожной иглой, он так же обречён на бесконечное стремление, без возможности какого-либо достижения. Что жизнь, есть бесконечный полёт кометы по своей эллиптической траектории. И что ей суждено лишь сгореть, но никогда не достигнуть своих пенатов.
     Выйдя на узкую улочку, он лицом к лицу столкнулся с человеком, с надвинутым на глаза шапом. И почувствовал какое-то отдалённое звучание музыки в глубинах своего сердца. И ему привиделась картина, в которой на опушке леса стоял сруб, за которым лежала вечность, и возле этого сруба подёрнутая туманом фигура, что напоминала только что столкнувшегося с ним человека. Ты бог, или дьявол? Услышал он отдалённый голос, и не сразу узнал в нём свой собственный. И то, и другое, - прозвучало в ответ, и звучание это было похоже на отдалённый гром. И откинув шап, незнакомец освятил своё лицо, от которого Висталь ужаснувшись, отпрянул. Оно было человеческим, но в тоже время не было похоже на обычное человеческое лицо. В нём будто бы слились воедино все лица, и казалось даже морды зверей, головы рыб, и насекомых…. Такого Висталь не видел никогда! Отойдём в сторонку, проговорил незнакомец громоподобным голосом, и Висталь заметил, что его губы при этом, не двигались. Пройдя по улицам на окраину города в полном безмолвии, они вошли в какой-то сад, с фруктовыми деревьями и финиками. Под самым большим деревом, стоящем в одиночестве, располагалась скамейка. И они, осмотревшись по сторонам, присели.
     Что делает здесь Висталь, самый неспокойный, из Херувимов?
     Ты знаешь меня?
     Тебя это удивляет? Даже после того, как ты увидел мой лик?
     Кто ты?
     Я воплощение всего земного, я олицетворение жизни на земле! Во мне течёт кровь земли, и всё холодное, ледяное, всё пламенное, грубое, и тонкое планеты, - слито во мне! Я – суть «философский камень» …, способный превращать золото - в пепел, а пепел - в золото! И это - как метафора, так и не метафора. Я – мост, между всем физически материальным, и всем запредельно метафизическим… Я и Бог, и Дьявол в одном лице!
     Человек, в своих фантазиях делит меня надвое, и наделяет каждую из половин своими свойствами и качествами. Для его сердца неприемлемо такое вот слияние, и он всеми силами старается отделить одно от другого, и уничтожить ту половину, которая приносит ему страдания. Он не задаётся вопросом, что страдания - неотъемлемая часть этой жизни…, и уничтожь он эту «половину», (случить в действительности такое), и вся жизнь - провалится в тартарары! Он режет меня на две части, и кровь земли, текущая по моим венам, заливает его жизнь, и он страдает ещё больше, от недоверия и разочарования, от боли сомнения и собственного прогрессирующего нигилизма….
    Но что ты делаешь здесь?
    Здесь должен появиться со дня на день, очередной новый Бог. И я хотел бы посмотреть на это «чудо». Боги рождаются не каждый день на земле…, и это всегда - завораживающее зрелище! Он так нужен этим, уставшим от рабства и истязания людям, и потому он не может, не появится. «Когда спасенья нить – чуть тоньше волоска, когда надежды пламя – попросту угасло…. Ты поднимаешь руки к небесам, каким бы не был убеждённым атеистом…»
     Люди всегда искали спасения в богах, невзирая на то, что они никогда не приносили им такового. Жизнь парадоксальна во всём, - без исключения.
      В сад вошёл ещё один человек, и, повернувшись к нему, Висталь спросил своего собеседника: Это случайность, или преднамеренность? Ты ведь совсем недавно говорил об этом с Парагонем, - духом огня, и воды. Случайность, - суть выдумка недоразвитого сердца. Банальная, даже пошлая фраза, что в жизни не бывает случайностей, на самом деле, имеет абсолютное значение. Но дело в том, что и преднамеренности в этой жизни, также не существует, и она также выдумана поверхностным разумом человека. Ибо преднамеренность подразумевает цель. А всякая цель в этой жизни, лишь плод фантазии, и не несёт в себе на самом деле, ничего, кроме фантомных, иллюзорных плагинов осознанности, в которых пламя желания застилает правду жизни, и душа горит в этом пламени, сгорая в конце концов, без остатка…, не находя для своих целей - никаких настоящих пенатов. Жизнь - отражение и олицетворение самого мира, а мир не может иметь ни целей, ни преднамеренности, ибо в противном случае, он стал бы конечным.
      Человек, вошедший в сад, подошёл к собеседникам, и слегка поклонившись, представился. Меня зову Алиманом. Рождённый под влиянием Урана, и ублаготворённый Пегасом. Я не мог пропустить такую историческую встречу. Висталь, несколько отвернувшись от гостя, спросил: Как узнал ты о нас и нашей встрече, Алиман? Однажды, я нырнул в свою собственную глубину, к дну преисподней своей души…, и, раздвинув ил, обнаружил сакральный фолиант, что говорил на непонятном никому языке. Это был язык Богов хаоса, обитателей Варпа - Имматериума. Кхорна, Тзинча, Нургла и Слаанеша…. Увлечённые вечной «Великой игрой», они говорили между собой…, и в какой-то момент, непонятным образом, я начал понимать о чём они говорят. И вот, между их слов, я услышал, что некий Висталь, сегодня встретится здесь, с «воплощением всего земного». И что их беседа зайдёт так далеко, что они коснутся самого хаоса, - запредельного мира небытия…, и им откроется даже то, что недоступно самим Богам хаоса! В тайне подслушать этот разговор, у меня - не получится…, и я решил прийти в открытую. Присаживайся, Алиман…, ты не помешаешь нам.
     Итак, на чём мы остановились? Преднамеренность. У тебя, как видно, есть особое мнение, Висталь? Да, есть несколько аргументов в пользу того, что преднамеренность является частью нашей жизни. Ведь всё, что окружает человека, все цивилизационные постройки его жизни, изначально складывались в его голове, в виде образов и цепочек его сознания и созерцания. И затем выкладывались в виде ли фолиантов архитектурного, скульптурного, изобразительного планов искусства. И в первую очередь, отчётливее всего, социального, и научно-технического плана. Ничто здесь не воплощается само по себе, без предварительного зарождения и формирования в голове, а значит, - преднамеренно.
      И это самое распространённое заблуждение на земле, Висталь. Ибо кажущийся бесспорным произвол, свобода чувств и мыслей, на самом деле есть суть закольцованная в архисистему полидромная иллюзия, в которой мысль, как таковая, всегда остаётся в рамках собственных возможностей, и никогда не переходит никаких границ, отчерченных ей самой её природой. Образно-последовательная парадигма человеческого сознания, всегда следует однажды выложенным тропам, и её удовлетворения собственными достижениями, лишь суть удовлетворения собственными производными, грубо говоря «детьми», что несут в себе только её собственную генетику. Здесь не может родиться ничего нового, ничего сверхъестественного. Говоря пошлым языком, человек во всех своих проявлениях, всегда удовлетворяется «собственными фекалиями». И всякая преднамеренность здесь, лишь игра сознания, игра закольцованных в себе ссуд и контрибуций, на бранном поле психофизики. Ибо даже сам прогресс, в первую очередь прогресс, - лишь обманывающая своей очевидностью, и удовлетворяющая этим Великим обманом все человеческие сердца, - «Чёртова звезда искушения!» Ни в какие времена, человек не живёт лучше, или счастливее. Всё всегда взаимно уравновешенно. И всякая благость цивилизационного прогресса, всегда уравновешивается скверной, - обратной стороной мотеты. Говоря просто, к примеру, появление машин на земле, увеличило комфорт и скорость передвижения, но в тоже время, увеличило риск гибели, и отравило биосферу земли. А главное, психологически, поработило большую часть аборигенов, превратило их в более зависимых тварей, и отняло у них часть сознания, сконцентрировав на себе. И так всюду и во всём. Цивилизационный прогресс - это «Дьявольский мираж», который приведёт человечество, в конце концов, к слишком скоропостижной гибели. Но попробуй убедить их в этом.
     Но вы не можете отрицать, вступил в разговор Алиман, что человек стал более сложным, более счастливым, более удовлетворённым…, благодаря своему совершенствованию на поле искусства и духовного развития?
       Более сложным – да…, но не более счастливым. Ибо всё это, такое же искушение…, а оно, всегда несёт в себе, две стороны. Становясь тонким, изысканным – сердце…, становится, тем самым, - и более уязвимым…, и наоборот. С огрублением сердца, оно перестаёт замечать многие опасности жизни.
     На некоторое время наступила тишина, которую прервал Висталь. Я уже как-то размышлял над этим. Если целокупировать все стремления и цели, коими насыщена жизнь человека, то окажется, что все они, так и или иначе, направленны на мнимое усовершенствование, и гармонизацию…, на самом же деле, эти векторы направленны на успокоение, нивелирование рисков, и обуздание внутреннего «дракона человеческого существа». Но если попытаться посмотреть за горизонт, то станет ясно к чему, в конце концов, должна привести эта дорога. – К неминуемому разрушению всех консолей жизни, к полному успокоению, к «абсолютному балансу» - который есть синоним самого хаоса! А это значит, что человек на самом деле, стремится к отсутствию, к исчезновению с поля жизни, к забвению и пустоте. 
      Именно так…! Мудрый Висталь…. Но дело здесь, не только в жизни. Сам мир, каким бы прогрессом не увлекался, на какой путь бы не становился, на самом деле, всегда имеет только одно. – «Прогрессивно-Регрессивную волну», в которой стремление возвращения в своё изначальное лоно, (безмятежность абсолютного баланса»), уравновешивается «дисбалансом нарушения». – И это возвращение ему не позволяет - «Вечная мятежность нарушения», на которой зиждется всё Действительное. Эти две «разноплановые Вечности», словно два электромагнитных поля, всегда находясь во взаимодействии, никогда не потеснят друг друга. И их взаимодействие, есть суть третий вид Вечности, - Вечности противостояния. Человеческий разум, исходя из своей генетической особенности, причинно-следственности, и начало-конечности, не в состоянии мыслись иначе, чем в этом поле. В нём живёт монотеизм, для которого обязательно должно существовать начало всего, и конец всего. Время, текущее в его жилах, и отмеряющее отрезки на нейтральном, независимом чистом листе бытия, заставляет его рисовать ту картину этого бытия, в которой всё должно быть последовательно, обоснованно, всё должно быть выверено и закономерно, словом – целесообразно. Но «Боги хаоса» смеются над этой целесообразностью, и продолжают играть в свою вечную Великую игру.
   Мир обманывает человека, так же, как человек вводит себя в заблуждение собственным словом. Ни одно слово, высказанное человеком, не несёт в себе истинности, но лишь условность, для собственного удовлетворения. Весь совокупный «лабаз человеческой осознанности», выложенный и закреплённый в словах, словосочетаниях, гипотезах и философемах, невзирая на кажущуюся достоверность, и даже доказанность, является фикцией, в самой своей сокровенной сути. Вся эта достоверность и доказанность зиждется на изначально фиктивной парадигме самого слова, - понятия, с его лингвистической убеждённостью, и возникающего на этом фундаменте образа, в котором уверенность в истинности сказанного и запечатленного, всегда и всюду остаётся лишь уверенностью. Ни одно понятие, как бы оно ни казалось истинным, не содержит в себе правды, но лишь удобную для разума консологему - объявленное соответствие сказанного и действительного, в рамках полисферы этого соответствия, для человеческого разумения. Здесь проходит «красной нитью» психофизическая константа человеческого разумения, олицетворяющаяся в диссонансно-консонансной парадигме его биопсихологического контента, в котором всякий диссонанс (несоответствие), должен заканчиваться консонансом (соответствием), иначе не возникнет музыка сознания, олицетворяющая собой музыку самой природы.
     Где-то вдалеке, глухо прогремел гром. Надвигалась гроза. Над Ершалаимом потемнело. Нам пора. Они встали со скамьи, и слегка поклонившись друг другу, вышли из Вифлеемского сада. Двое из них точно знали, что будет происходить в этом городе, и как всё это отразится на будущем человечества. Но и каждый знал, что всё фатально предопределено, и случайностей, – не бывает. Ибо они находились в действительности, а действительность не имеет никакой иной возможности для своего бытия, как только то, какое имеет.
 
 Иерусалим 2000
Для Висталя никогда не было откровением то, что жизнь и мир в целом, не имеет ни одной иной возможности для своего существования, никакого иного вектора своего развития или стагнации, чем тот, что он реально имеет. И все словоблудия ученых и мудрствующих мужей, о том, как это могло бы быть, в случае, если бы…, остаются лишь словоблудиями. Как история не имеет сослагательного наклонения, так и будущее не имеет такового. Ибо всё и вся фатально предначертано, и всякий поворот судьбы, как для отдельного человека, так и для всего человечества и мира, предопределён, а события, какими бы они не казались случайными, всегда строго закономерны.
     Но фантазия позволяет понять суть этой механистической конструкции, исходя из фантомной противоположности, исходя из противного, и осмыслить зависимость исторического контента, от глубинных психофизических особенностей человеческого существа.
      Кто, на самом деле является самым злейшим, самым непримиримым врагом человека? Безусловно – он сам. И эта банальная, избитая мысль, раскрывается во всей своей красе, как только ты начинаешь смотреть в себя, как только ты пытаешься анализировать, и выкапывать со дна своей души, занесённые илом бренного бытия, фолианты. Слабость, и одновременно сила человека в том, что он, при всей своей «Великой разумности», не в состоянии понять основных аспектов собственного бытия, и не в состоянии помнить, и каждую минуту осознавать, всех ошибок и недоразумений, коими было наполнено его прошлое. Да. Как сила памяти, так и забывчивость, являются в одном случае преимуществом, в другом – недостатком.
       Наш собственный враг, сидящий в глубинах нашего сердца, толкает нас к развитию, не допускает ослабления всех плагинов нашей души и консолей нашего тела, в те «благодатные моменты» нашей жизни, когда покой и умиротворение, порой наступает вокруг нас, на бренных полях нашего бытия. Энтропия, стагнация и атрофированние психофизических консолей, происходит настолько быстро, что разум не успевает ничего понять и осмыслить. И когда наступает точка невозврата, человек – обречён. Ему, словно впадшему в анорексию, становится уже крайне сложно, а порой и невозможно вернутся к здоровому состоянию, и он загибается и умирает, словно стебель без живительной влаги, и жаркого солнца, которые символизируют в человеке, столкновение и противостояние непримиримых внутренних врагов инстинкта и разума.      
       Неспроста, именно в этом городе зародилось и стало несколько различных пантеонов религии. Будучи изначально некими сектами, они развивались и становились на полях трансцендентного мира, как всякие организованные, самоупорядочиваемые органические сущности феноменального мира. Но ключевое слово здесь, - «неспроста». Ибо на этом свете ничего не происходит иначе, ничего не существует просто так, и всякая метафизическая субстанция, всякая организация духовного, трансцендентного мира, так же, как и всякая иная организация, имеет необходимые причины. В противном случае, она и не существовала бы вовсе.
      Висталь шёл по этому древнему городу, и его душа испытывала ностальгию по средним векам, где царили иные нравы, где всё было более простым и менее навязчивым, где жила настоящая свобода, - её самая креативная из возможных, квинтэссенция. - Квинтэссенция примирения несвободы реальности, со свободой сердца.
      В одном из переулков, Висталь заметил боковым зрением человека, верхом сидящего на осле, и изо всех сил подшпоривающего его в бока, и с руганью стегающего по заду плёткой. Как, опять?! Пролетело в голове Висталя... Осёл, не двигался с места, и только во весь голос истошно орал своим ослиным криком. Эта, вполне обыденная картина для Иерусалима в прошлом, и для Ближнего Востока вообще, ни в первый раз предстающая пред взором Висталя, возбудила в его голове заинтересованность. Современные урбанистические конгломерации не баловали приезжих такими картинами. Он повернул в проулок и пошёл навстречу этому наезднику, напоминающему Ламе Гудзака Сервантеса. Подойдя ближе, Висталь стараясь перекричать как наездника, так и осла, громко крикнул; Уважаемый, что вы делаете?! Вам наверняка известно не меньше моего, что это животное можно убить, но оно не тронется с места, не получив веские для себя основания. Я забью его насмерть, если он не побежит немедленно! Я опаздываю на встречу с работодателем, и мне не хотелось бы потерять работу из-за этого тупого существа! Позвольте вам немного помочь, уважаемый? И приподняв руку, Висталь опустил её на голову ослу. Тот, помотав головой спокойно и сосредоточенно двинулся, казалось, навек запечатлев на лице своего наездника смесь улыбки и удивления. Вы колдун? Не меняя выражения лица, спросил он. Нет, достопочтенный, я лишь знаю некоторые секреты, и мне доступны немногие необычные вещи, но лишь в рамках естествознания. Если позволите, я вас немного провожу, и мы поговорим. Да, конечно... Удивление с его лица начало медленно сползать.
     Знаете ли вы историю об Иисусе из Назарета? О…! Во всех подробностях! Кто не знает эту историю в Иерусалиме, если она известна большинству людей на земле. Я, и мои предки жили в этом обетованном месте с исторических времён, и многое из того, что происходило здесь, передавалось из уст в уста. И естественно, обросло небылицами и мифами, превратив обыденные вещи и явления, в нечто чудесное.
      Расскажите мне. Я помимо прочего ещё и летописец, и собираю и записываю на скрижалях самые невероятные истории.
     В этой истории нет ничего невероятного. На земле нет, не было, и никогда не будет Великих мест, как нет, и не было никогда Великих людей. Есть сакральные, намоленные страждущими места, и есть иконы и идолы, впитавшие в себя энергию молитв. Но сами по себе они не несут никакой божественности и даже исключительности в них не больше, чем в любом воплощённом произведении искусства. Но благодаря «камере обскура», концентрирующей внимание многих в одной точке, локализации и инфляционного расширения образа во все стороны умопостижения, рождается миф, идол. И всё это подогревается общим невежеством, страхом и слабоумием, недоверием к самой жизни, и слабостью сердца. Тот, кто жил рядом, бок о бок с идолом, никогда не будет судить о нём, как об идоле, и тем более как о божестве. Всё Великое строится издалека, без прикосновения, и тем более без навязанного проникновения в области душевного пантеона. Ореол величия, а вслед за ним и нимб над головой, вырастает благодаря свойству человеческого разума строить «башни», как на равнинах эмпирического бастиона, так и в полях душевного пантеона действительности. Тот, кто в сути своей «зодчий», кто предрасположен строить башни и возвышенности, тот их строит, и удовлетворяется своими постройкам. Кто видит своей целью постройку минаретов и храмов, и украшение орнаментами куполов и капелл, тот знает своё призвание, и не сомневается в абсолютной важности своего занятия. Кто расположен копать ямы и котлованы, тот занимается этим, и находит в своём ремесле удовлетворение. Копаться в человеческой сущности, заниматься вивисекцией души, быть патологоанатомом сердца – что может быть ещё желаннее для устремлённого к тайнам познания, мыслителя?! И вместе с тем, что ещё можно найти неблагодарнее, во всех ремёслах планеты?! Главное недоразумение, главная ущербность психологии в том, что она вынуждена обобщать, и приводить всё и вся к определённому знаменателю. В действительности же, как «числителей» столько, сколько существует личностей на земле, так и «знаменателей» не меньшее количество. И в сущности своей, всякий отдельный психотип - уникален и неповторим, и всякое сходство, толкающее психолога к обобщениям и определениям, есть суть глубоко надуманная пластика, подгоняющая разнообразие под лекала упрощённого умозаключения, и выдаваемая желаемое за действительное. Для того, чтобы это стало твоим, надо разложить, классифицировать, и уложить в «мешки». «Чулан» нашей истории забит подобными мешками с приклеенными сбоку табличками.
    Иисус из Назарета был простым парнем, коих много ходило по земле Палестины, и окрестностям. И также, как его потомки и последователи, в виде ли; Иоанна Богослова, или Александра Невского, «Орлеанской девы», или Григория Распутина…, отличались лишь силой своей веры, для которой не было никаких иных препятствий на земле, кроме самой смерти. Присущие всякому человеческому духу страсти, пороки и недоразумения, впоследствии выхолощенные из образа, возведённого в божественную каденцию, были свойственны и Иисусу из Назарета. Похоть, страсть к вину и вожделениям плоти, царствовавшие повсюду тогда, впрочем, как и сейчас, были присущи и ему. Но в силу мощи своей веры, идеализации, и ощущения себя Великим, он, с лёгкостью отодвигал всё это на задний план, и возводил на пьедестал своей жизни всё благородное, всё сдерживающее и обуздывающее, - он воевал с самим собой, и побеждал на этом поле брани. Сакральная кровь лилась рекой из его ран, но он не отступал, и после каждого сражения, сев на берегу реки, залечивал раны, и помышлял о новых сражениях. Так воин в душе, становится врагом самому себе, и тем самым, превращается в Святого... 
      Единственным чудом, из всех приписываемых ему молвой, было чудо победы над самим собой, усмирение архаических чудовищ духа, как, то; страх, зависть, презрение, алчность, жестокость, лживость, сладострастие, и прочие…. Перевоплощение человека, перерождение его звериной тропической сущности в нечто новое, до сих пор не существующее! Мир знал подобное до него, к примеру, в древних цивилизациях Индокитая, но тёмный мир Палестины, впрочем, как и самой Европы того времени, ещё не знал такого существа, и был зачарован его порождением.
      В истории было немало воинов способных на победы на поле брани, и были даже такие, что не проигрывали ни одного сражения, но только тот, кто был способен побеждать себя, становился Святым, или Богом на земле. Именно так рождаются и становятся большинство богов на земле! Так собирается из тумана образ с нимбом на голове, и подхваченный многочисленными ладонями, подброшенный выше «обыденного человеческого горизонта», возвысившийся до небес, вещает оттуда, через «линзу обскура столетий», и провозглашает свою песню невиданной красоты и глубины, и освещает всю земную поверхность лучезарным светом истины!
       Мир знает много иллюзий, (на самом деле его ткань - суть иллюзия), но те «узоры», что время от времени появляются на его полотне, своей сверх гармонией порабощают сердца людей смотрящих на эти «узоры» в определённом контексте, с определённой перспективой и определённого расстояния, а главное, невооружённым глазом. Тот же, кто смотрит на него через линзы «микроскопа», или «телескопа», что выявляют скрытые от простого взора плагины сущности, способен увидеть всякие основания и мотивы, и всё чудесное и невероятное, как и всё заоблачное и божественное, находит свои олицетворения в простой очевидности, и сам мир, теряя в таинственности, находит тем самым, в реальности, и становится более человеческим, более рациональным и упорядоченным на лад человеческого воззрения.
      Знал я и Мисологосов и Агностиков, но ваши речи меня несколько удивили. Тот, кто отвергает всё Великое, кто низвергает в пропасть всё чудесное, тем самым опошляет жизнь, приводя её к воротам преисподней. Если в мире нет ничего чудесного, нет Великого и исключительного, то чего стоит такая жизнь?
      В том то и дело, что ничего не стоит. И люди наделяют её ценностью, обманывая себя и всех окружающих. Они делают из неё драгоценность, только на том основании, что она кажется им непостижимой, чудесной и божественной. Они, словно те кудесники, что изготавливают из Диоксида циркония фальшивые бриллианты, продавая их обывателям, и те носят их с достоинством всю жизнь, оставаясь в полном неведении относительно их настоящей ценности.
     Страх смерти делает жизнь желанной. Не будь смерти, и сама жизнь потеряла бы свою привлекательность и ценность. Ведь в ней так много всего тяжкого, злого и опасного, что если бы не смерть, с её все подавляющей опасностью и «мегаладонным злом», на фоне которого всё меркнет, и всякое бедствие становится мелким и незначительным, жизнь представлялась бы неким воплощением Вселенского ада! «Бог дал людям несчастья, чтобы они познали счастье…» Вот такая метаморфоза жизни. И каждый, кто это осознаёт, в душе своей возводит мир и жизнь на пьедестал, и его вера, а вслед за ней и гордость вырастает за облака, где он, вместе со всеми своими страстями, пороками и недоразумениями научается дышать «чистым озоном познания». 
     Нигилизм, возведённый в жизненную позиция, и освящённый некоей правдой, всё равно, что болезнь, нарекаемая высшей степенью здоровья. Но кто знает на самом деле, что-либо о здоровье? Одинокий странник, находящийся среди толпы больных, сам превращается в больного. И не только потому, что вынужден мимикрировать, но в первую очередь потому, что его здоровье вызывает у остальных впечатление опасности. Он неминуемо становится изгоем, поношаемым волком среди баранов. И его здоровье, в лучшем случае облачается в мантию юродивого.
     Трудно с вами не согласится. Человечество психически нездорово, и для того, чтобы увидеть и понять это, достаточно взглянуть на деяния человеческие не замасленным от протекционизма и лоббизма, взором. Здесь больные лечат здоровых, а убогие и глупые учат и воспитывают умных. Унификация всего и вся, прикладывание и обрезание на «прокрустовом ложе глупости и ограниченности», всего выдающегося, Великого и самобытного, всего индивидуального и неповторимого.
     Вы наверняка слышали такое изречение, показывающее как нельзя лучше Западную ментальность нынешнего века: «Если ты такой умный, почему же тогда такой бедный?» В этом скудоумном вопросе заложена вся узколобая полигама ментальности нынешнего Запада. И самым большим лицемерием Запада служит ныне то, что, почитая в большинстве своём Иисуса из Назарета, они забывают, что вся его жизнь была построена на постановке во главу угла совершенно иных ценностей, чем те, что ими же провозглашаются, что вся его жизнь, описанная в Евангелие, была и остаётся гимном бедности, а точнее, презрением к богатству и накоплению материального достатка. 
     Упрощение, возведение в главные постулаты жизни достаток и благополучие «тёплой перины», нивелирование возвышенных тонких моделей жизни, низвержение благородных мотивов, и мотивов самопожертвования ради чувства собственного достоинства, в отвал истории. Человек Запада смотрит на все эти вещи и людей, совершающих возвышенные героические поступки с прищуром, говоря в своём сердце: «Нет больше благородства на земле, нет высших моральных ценностей, есть интерес, и проявление риска ради этого интереса…» Именно с Запада нынче дует этот «ветер нигилизма», и на его холодном потоке замерзает всё самое ценное для человека, всё самое тонкое и по-настоящему Великое! И даже такое древнее и монолитное строение, словно высеченное из куска скалы зодчими тысячелетий, как Восток, порой не в силах устоять на этом ветру. Весь мир потихоньку выхолащивается, и его каркас всё тоньше. И вопрос теперь только времени, когда всё это обрушится, похоронив под своими обломками, всю цивилизацию. К сожалению, с этим ничего поделать нельзя. Мы обречены, ибо агрессивность ветра, дующего с Запада, в разы превосходит своей силой и напором всё, что способно ему противостоять.
      Но природа всегда находит способы для уравновешивания. И я надеюсь здесь также, как и всегда, она найдёт новые консоли для укрепления, и, реставрировав «Храм древнего возвышенного политеса», не позволит ему уйти в небытие.
     А вы оптимист. Природа - несовершенна. Когда «раковая опухоль» не будучи уничтоженной на начальном этапе своего созревания, набирает силу, и становится непобедимой для организма, наступает точка невозврата, и организм поедается ею. «Иммунная система» человечества, (при всей его молодости), может и не заметить вовремя развивающегося в его теле «червя». А когда заметит, будет уже, скорее всего поздно.
    Да, но человечество справлялось и не с такими «метастазами», и на заре своей юности победило такое количество болезней, что даже перечислить и записать все их названия, отнимет у писаря не один день!
    Вы правы, и ключевые слова здесь, «на заре своей юности». Ныне, человечество переживает кризис среднего возраста. И его «иммунная система» слабее, чем когда-либо. Будем надеяться, что оно переживёт свой кризис, и расцветёт по его завершению снова, благоухающим цветком здоровья.
     Мы, как всегда заходим слишком далеко, а между тем, жизнь - проста, и не так многосложна, как её способен трактовать наш изощрённый разум. Точнее сказать, она такова, с какой точки зрения мы на неё смотрим, под каким углом и в каких перспективах. Если смотреть на неё поэтическим, одномоментно охватывающим взором, она не расщепляема, однообразна и целокупна. Она – Великолепна и идеально выверена! И все её детали, так последовательно определяемые нашим аналитическим разумом, на самом деле не являются деталями, а суть неотделимые, лишь искусственно созданные фрагменты, для удовлетворения этого аналитического разумения, ищущего во всём и всегда анатомической вивисекции. Для такого взора жизнь не имеет ничего общего с математикой, и даже философия, здесь находит свои поля лишь за пределами «Орхиона реальности».
     Чистое естествознание, как самоопределяющаяся наука, правит здесь балом, и всё, что примешивается к ней, все, что навешивается, словно обвес, или тюнинг на первородное тело Nature, будь то математика, химия или даже физика, при всей своей серьёзности и претензии на непоколебимую истинность, на самом деле лишь игра, в которой наш разум пытается победить эту Nature, и подчинить её своим алгоритмам, наделить её своими лекалами, и привести тем самым в свою полную подчинённость. Но всё это тщетно. Ибо всякий раз, когда человек как будто бы подходит к этому недоступному замку, его окатывает холодной водой из рва, что отделяет наш разум от естества природы, и человек начинает строить всевозможные приспособления и механизмы, изобретать мосты и воздушные шары, чтобы с помощью их хоть как-то приблизится к её тайне, заглянуть за её неприступную стену.
    «Настоящий бог» воплощён в Nature, в её самых мельчайших деталях. И здесь, на самом деле важен выбор угла зрения, выбор плоскости осмысления и познания. «Настоящий бог» никогда не позволяет к себе даже приближаться, не то, что созерцать себя, или трогать, как это позволяют «суррогатные боги» нынешнего человеческого социума. И эта самая Nature   не столько во вне, не столько вокруг тебя, - но в тебе самом, в глубинах твоего сердца, на самых отдалённых, самых сакральных островах твоей души, незыблемо и гордо бытует, и весь мир следует её скрытой воле.
    Единственно существующая простая вещь на земле и в космосе, неделимая и окончательно сущая, совсем не там, где её ищут учёные, с помощью своих приспособлений, вроде «Большого Адронного Коллайдера», или иных, она есть суть твоя душа. И об этом лучше всего знают Агностики и Дзэн Буддисты. Её абсолютная идеальность, не позволяет усомниться в её единственной божественности в этом мире. Приписывать божественное начало чему-то иному, всё равно, что наделять собственными свойствами объекты и предметы природы, всё равно, что придавать волевые качества неодушевлённым вещам, всё равно, что награждать собственным произволом вулкан, или шторм. Весь мир, вся наша жизнь есть запечатлённое отражение на идеальном зеркале нашей души, и это идеальное зеркало есть суть Бог. Как сказал поэт; «Туда, где голую святыню, не прячет истины гордыня…» И оно настолько далеко в своей сути от всего размышляющего, от всего разумно-объясняющего, от всего идеологически-теологического, что теряет свою существенность в наших глазах, превращаясь для нас в ничто, в несуществующую, в «Мисологосную константу», для которой в нашем разуме как будто бы нет места. Но на самом деле именно она занимает здесь главное место, давая повод для внутренней имманентной и перманентной войны.   
     Три Великие религии, возникшие и созревшие на этой обетованной земле, словно «трёхглавый змей Горыныч», лежащий посреди пустыни. Здесь никогда не будет мира, ибо эти «головы» никогда не примирятся, и будут кусать друг друга до скончания веков. В большинстве своём не явно, не напоказ…, но завуалированно, облачая свои нападения во что угодно, только не в религиозное противостояние. Ибо только чернь, только ортодоксы от религии показывают всю пятерню, и открыто говорят о религиозных противоречиях. Они трактуют Великие книги, Библию, Коран, или Талмуд, через свою «камеру обскура», и всякое там сказанное слово превращается в свою противоположность, продуцируя тот смысл, который необходим этим трактователям, для водружения своего флага на войне. Но дело в том, что это лишь пена на поверхности того котла, под которым горит пламя действительной непримиримости. Непримиримости глубинных человеческих воззрений, воплощающихся в эти разнообразные религиозные течения и конфессии.
      В тот невероятный день и тот час, когда примирятся религии, и «Горыныч» обретёт одну голову, став единственным владыкой метафизического мира, начнётся закат религиозного человечества. Ибо то, что не имеет противного, неминуемо деградирует, и необходимо погибает. В тот невероятный день и тот час, его свобода будет убита, и на её место придёт благоденствие. Эта экзистенциальная, фальшивая полигама, словно дырявая лодка посреди океана, словно привидение, не имеющее телесности, словно голограмма, обманывающая своим присутствием…. Миры трансцендентного плана, плана метафизического, также, как и миры феноменальные, самоопределяются и отчерчивают свои границы, и никогда не соприкасаются, и не сливаются, и это залог их существования. Существование же, как и всякая истинность, питает свою полисферу от противного. Отсутствие противного, уничтожает и само существование, и всякая здесь истинность, растворяется как утренний туман. И это касается всех без исключения сфер нашей действительности. Нет никакой самосущности, как и самоправды и самоистинности. Есть лишь относительно слаженная гармония, относительно выверенная и сообразная последовательность, относительно соразмерная и целесообразная конституция. И ключевое слово здесь «относительно». Только по отношению возможно само существование. Не важно, какого плана это существование, феноменального, трансцендентального, или метафизического.   
       Все дороги, так или иначе, всегда заканчиваются. И только сам путь, как олицетворение самой жизни, оставаясь в памяти в виде отдельных воспоминаний, в виде отрывков, словно буйков в открытом море, осознаваемыми, и в тоже время неосознаваемыми впечатлениями, на полотне воображения, рисуются кистями иллюзий, разноцветными красками грёз. Если бы наш разум имел хоть малейшую возможность столкнуться с настоящей реальностью, если бы Боги так обозлились на человека, что открыли бы перед ним всю фатальную картину истинной реальности мира и бытия, то он в ту же секунду утонул бы в безысходности, ужасе и безнадёжности. Сама природа оберегает нас от такого коллапса, и водит по кругам своей иллюзорной действительности, оставляя все круги собственного ада, в стороне. Да, эти круги порой проникают в нашу иллюзорную действительность, и обжигают наши сердца своим холодным огнём. Но подавляющая своей доминантой атмосфера иллюзорной действительности, в конце концов, приводит всё на круги своя. Мы бесконечно строим и разрушаем, и затем опять строим песочные замки на берегу бескрайнего океана. И в этом своём ремесле убеждены, что занимаемся самым важным, самым серьёзным и самым действительным делом…. Мы выстраиваем свою жизнь, но часть нашего разума уверенна, что это жизнь выстраивает нас. Мы одновременно и доверяем, и не доверяем своему разуму. Мы без конца тестируем и проверяем его, мы ищем доказательства, как ищем твёрдую почву под ногами. Но она всегда ускользает от нас, лишь на мгновение давая ощущение своей твёрдости. На самом деле истина в самом простом. Но как раз эта самая простота, в своей гипертрофированности и рафинированности, для нас - не доступна. Наш разум, в своих глобальных воззренческих стремлениях, смотрит одновременно в обе стороны от собственного горизонта событий. Он словно двуликий Бог Дионис, ищет одним своим взором самые простые вещи на земле, другим же - самые сложные. Он взирает в пространстве также, как взирает во времени. Где от точки мгновения сейчас, крыльями в обе стороны расправляются прошлое и будущее.

Второй круг Ада
Однажды Висталь оказался в фантастической стране абсолютного добра, где не было и намёка на какое-либо зло, и даже природные катаклизмы словно уснули. А главное, в этой невероятной стране всё было доступно, никто не знал ни о нужде, ни о каком-либо дефиците, где всё давалось настолько легко и непринуждённо, что не требовалось никакого напряжения сил. И изобилие, как самое желанное до того состояние жизни, превращало человечество в «лежащую на боку свиноматку», тупое и полуспящее в собственных фекалиях жирное тело, безмерно страдающее от любого мелкого укола. И подспудно, это человечество стало самозабвенно мечтать о недостатке, о дефиците, как о самом желанном благе на земле! Дефиците, как о необходимом условии не только становления и процветания всего живого, не только условии для всякой надежды для человека, но и условии для возникновения всего ценного, всего редкого и великолепного на нашей планете.
      Пресыщение, - самая ядовитая змея на земле! Оно может иметь разные истоки, и различные поля своего бытия, но приводит всегда к одному – к нигилизму в своей самой наихудшей, гипертрофированной форме. И пресыщение в познании, - вот та самая последняя форма из всех, что отравляют души аборигенов этой планеты. Когда сама жизнь начинает нивелироваться и, в конце концов, убивается непреодолимыми тезисами: «Всё напрасно…», «Всё бессмысленно…», «Всё бесполезно и фатально пусто…» Всякий мыслитель, уходя в глубины космоса своего познания, в конце концов, так или иначе, приходит к этому обрыву. Ему не обойти этой преисподней, не увернутся от стрел, выпущенных из лука сатира, и не спрятаться за балдахинами надуманных Великих целей. И если он не расправляет свои крылья, превращённые самой его жизнью в лопатки за спиной, и не взлетает с этого обрыва к облакам своего творчества, в небо продуцирующего искусства, то неминуемо падает в глубины собственной преисподней. 
     Каждого, кто стремился к глубинам, в своё время настигают эти бесы хаоса, и он вынужден воевать с ними, до конца своих дней. Глубоко несчастлив тот, кто, будучи уверен в её состоятельности, в её благости и величии, в её райской основательности, вынужден покидать её, под фатальным оскалом смерти. Но ещё более несчастлив тот, кто живёт в полной уверенности в бесцельности и ущербности этой жизни. И как, наверное, легко ему уходить из этой жизни, будучи уверенным в её несостоятельности, в её пошлости и презренной обманчивости, - в её слабой ценности.
     Висталь часто встречал таких людей, в перенасыщенных благами цивилизации, уголках планеты. И он пришёл к выводу, что на самом деле люди одинаково несчастны, как в полной нищете, так и в чрезмерном богатстве. И в последнем случае даже сильнее, чем в первом. Ибо, повторяю: Пресыщение, – самая ядовитая змея на земле! Стагнация духа, наступающая для всякого смертного, как только пропадает необходимость бороться, неминуемо ведёт к ослаблению всех консолей жизни, и превращает человека в безвольное существо. И зеркало его души мутнеет и искажается настолько, что в нём перестают отражаться даже самые яркие чудеса этого света!
     И здесь существует только одно лекарство – творчество во вдохновении! Не обладай человек этим «лекарством» в своём засыпающем духе, и он обречён на гибель в рассвете своих лет. Всё остальное будет лишь паллиативным, и не способно вылечить увядающее душевное существо. Только разбуженное, и приведённое к полному бодрствованию творческое начало в человеке, даёт полное выздоровление, и надежду на будущее, обещая несравненные путешествия по лабиринтам мироздания, и даже смерть, как нечто необходимое, приобретает здесь свои краски, облегчаясь насколько это возможно, и превращаясь в лишь рубеж, за которым скрыта страна чистого и повсеместного искусства! В простонародье – Рай. Нет, здесь нет того теизма, о котором говорят священники разных мастей. Это «Божество» живёт совсем в иных областях. Там, где нет страха и подобострастия, где нет обмана и психоделических увёрток, где нет рабского поклонения идолам. Здесь равный - равен равному, и всякая иерархия неуместна. Ибо сравнивать продукты творчества - бессмысленно и глупо.
      Словно рафинированная, чистая любовь, вдохновение находит здесь своё гипертрофированное состояние. И весь окружающий мир превращается в поток лучезарного света, с вкраплениями алмазных отблесков чудес и явлений природы. Но всего этого неспособно ни почувствовать, ни увидеть, ни осознать чрезмерно сытое тело. Чрево, доверху набитое разнообразной пищей, становится настолько тяжёлым и неповоротливым, что неспособно не только летать, или бегать по орошённым утренней росой полям, но даже ходить по склепам, не представляется для него возможным.
      К своему немалому удивлению, Висталь не встретил здесь ни одного счастливого взрослого человека. И только дети, что не успели ещё пресытиться плодами жизни, резвились и играли на пронзительно зелёных лугах этого мира. Здесь не было гениев, не было людей, знающих и осознающих своё право на индивидуальность, на создание несуществующего до сих пор мироздания. Там, где нет страдания от невозможности воплощения в жизнь ежеминутных желаний, там вся жизнь превращается в одно перманентное страдание. Где нет тормозящих, стремящееся к разносу бытие, аспектов, там всё валится в пропасть. Там, где упраздняется всякий дефицит, там змея пресыщения съедает все до последнего желания, и жизнь превращается в ад.
    Ограниченность, лишение свободы, недостаток, дефицит в самом широком смысле слова, – панацея от всех болезней как физического, так и психического планов. Только тот организм, который способен сам себя ограничивать, имеет право на настоящее будущее. Только тот, кто способен жить в условиях ограничения, имеет право называться человеком – вершиной развития и состоятельности природы! Истязающий, стегающий себя шомполами собственной воли человек, в конце концов, становится неуязвимым пред внешними угрозами.
      В обычном мире, мире дефицита в широком смысле слова, Гении считаются несчастными людьми. По крайней мере, их чаяния и страдания признаются большинством неразумными и даже глупыми. Ибо их желания и стремления направленны не на достижения благ, не на упразднение как можно большего числа недостатков социального благополучия, (того, чем занимается большинство «адептов золотого тельца»), но на эфемерные долины душевных плагинов совершенства, где человек черпает из кристально чистых озёр самопознания и совершенствования, утоляющую жажду, «воду созерцания». Здесь же, в мире полного достатка и решения любых проблем, -мире довольства и изобилия, Гений стал бы самым счастливым, самым разумным человеком в глазах всех остальных обывателей. Ибо для него оставалась бы надежда на желания, на движение вперёд, надежда на совершенствование и познание плагинов запредельности. Гении изобретают для себя такую реальность, которая более не зависит ни от достатка, ни от недостатка, и вообще слабо зависит от всего окружающего контента, ибо не следует в фарватере, так называемых «общих человеческих ценностей». Они создаю небывалую игру с новыми правилами, и самозабвенно играют в неё. И самые продвинутые, самые глубокие из них, не нуждаются даже в истине. Они выходят в своём разумении на такие вершины, где даже Истина, или Бог, замерзают, превращаясь в ледяные столбы.
      Человек изобрёл Истину также, как изобрёл Бога. Не создай он в своём сердце подобных запредельных вершин, и он выродился бы неминуемо, он истёк бы «кровью бесцельности». Закрепиться на этих метафизических трансцендентальных вершинах, ему не позволяет только реальность, что своим телом наполняет окружающее эмпирическое пространство. Она противоречит, и в то же время вторит этим плагинам запредельности. Весь вопрос в угле зрения, в точке перспективного воззрения. Мы не планктон! - Кричит наша душа… Мы должны иметь, как корни, так и свои кроны. Не может быть, чтобы наш мир не имел своих целей, чтобы он был индифферентен и нейтрален в своей сути. Ведь в нём всё так закономерно, так слажено и гармонично, и хаос произвола, безбрежность, и отсутствие всяких абсолютных параметров и критериев, противоречат этому Великому порядку.
      Наш мир всегда будет идти в фарватере нашего мышления, и все «буйки», все пристани и атоллы нашей жизни, всегда будут определять, как всю его хронологию, так и всю его объективность. И Истина, и Бог, как не существующие, и в тоже время столь необходимые запредельности нашего разума, словно эфемерные консоли духовности, всегда будут нужны нам, ибо без них невозможно то единственное, чем мы обладаем, - движение вперёд, становление и совершенствование, пусть и мифические, иллюзорные в своей сути, и без всякой надежды на достижение их абсолютных вершин, но такие необходимые для жизни.  
Лабиринты душевного бастиона
Стоя на высокой горе, на «Витязе» …, и оглядывая своим взором, перспективу вокруг себя…, с сопками, берегами моря, и островами в дали…, сам становишься этим пейзажем…, расширяясь изнутри, и заполняя собой, всё это великолепное пространство! Красота природы, есть - суть чувство собственного внутреннего расширения, чувство собственного Величия! Твоя мелкость, незначительность, на фоне этого пространства, - это взгляд на себя со стороны, из глубины этой перспективы. Но взгляд изнутри, лишь увеличивает твоё значение, и приносит с этим, счастье своего сознания, как главного царя на вершине мира, – себя, как Великого мира!
    Однажды мне приснился сон, что я не родился. Что мне незнаком ни мир действительности, ни сама жизнь. И этот сон разорвал моё сознание, превратив его в молекулы! И показалось, что я попал в собственное существо, в самую глубокую свою пещеру, где я потерял все ориентиры, и время превратилось в ничто... И всё это лишь казалось, всё это был лишь сон наяву.
    Там, где никогда не был и никогда не будет человек, - это страна его собственного внутреннего бастиона. Там, «за пеленою майи», за двадцатью семью печатями, этот мир скрыт от проникновения, и никому и никогда не попасть туда, не разрушить стен и ворот этой преисподней…, как бы не была сильна армия твоего сознания. Не лучше ли признать, что его, просто - не существует? Что эта химера, лишь придумана, как «Звезда Давида» …, лишь для того, чтобы создавать сам путь…, чтобы стремление имело свою цель, свою звезду…, и ты имел возможность, не раствориться в бездне…
   ТО, что создаёт этот мир, что служит обстоятельством и сакральной монадой его существования, лежит за этими двадцатью семью печатями. И сколько ты бы не листал страницы своей, или чужой жизни, тебе не найти самого главного символа, самого последнего пантеона, в котором олицетворялась бы сама судьба жизни и мира.
   Реальный эмпирический мир - не имеет действительной телесной субстанциональности. И, ощущая своими фибрами эту Великую пустоту, ты всегда будешь в замешательстве, неопределённости и сомнении, ты всегда будешь - не удовлетворён. И эта неудовлетворённость, словно тот стержень, что держит мир и жизнь в балансе, в некоем равновесии, давая лишь обманчивую перспективу к достижению плагинов настоящего мира, что в своей сакральной естественности и последней истинности, манит своей недосягаемой загадкой.
     Твой мир, твоя жизнь… - Был ли ты уже здесь когда-то, вопрос менее важный для человека, чем тот, - будешь ли ты впредь? Нас меньше заботит вопрос нашего бытия в прошлом, чем вопрос нашего будущего бытия. Мы не в состоянии понять, что это одно и тоже. Ибо для вечности, в которой нам суждено плавать, не существует ни прошлого, ни будущего. И всё, что случается на горизонте событий, всегда находится по обе стороны этого горизонта. Ведь прошлое и будущее, только для нашего теперешнего сознания составляет важность, и свои противно направленные перспективы. Мир же, - не имеет в себе этих перспектив. Он суть целое во времени и пространстве, (если предположить на мгновение, что он имеет в себе эти время и пространство). Каждая его секунда существует всегда, каждая точка его пространства, - находится всюду. Такова метафизика мира. И пусть она недоступна нашему пониманию, её необходимая объективность - именно такова, ибо иной быть - просто не может.
    Можно ли заблудиться в пустоте? Можно ли потерять ориентиры в безвременье? Как только ты находишь ориентиры, пустота - пропадает. Как только ты начинаешь делить безвременье на отрезки, - появляется время. И ты начинаешь цепляться за эти ориентиры и отрезки, словно за буй в бескрайнем океане. Так возникает материальность, так возникает объективность, так зарождается, и становиться мир действительности...
    Рождаясь, ты появляешься в этой жизни, словно выныривая из пустоты забвения, в мир действительности, и тебе кажется, что он существует сам по себе, и существовал здесь до тебя. Но на самом деле, рождаясь, ты создаёшь его своими рецепторами, своими многочисленными чувствами, перцепциями, апперцепциями, и дефинициями. И он раскрывается пред твоим взором, во всей своей динамике и трансформационной константе, словно голограмма, заставляя тебя верить в собственную реальность, собственную независимую объективность. И чудесность этого мира, его неоспоримая существенность, его реальность - действительно начинает существовать. Но это существование, есть суть объективная относительность, в самом широком смысле слова. И при всей сакральной иллюзорности мира, и жизни, они - есть единственно существующие реальности. Ибо Парадокс, есть главная суть этого мира…, и иного, ему - не дано.    
                Конец.