Многа букафф. Гл. 6

    
     Александр Разумихин
   
     «МНОГА БУКАФФ» ;-)
   
     О феномене современной беллетристики и её «творцах»

     Поэма в клочках   

   
     «Мотивы и о мотивах творчества». Клочок 6

«Начать жизнь с чистого листа порой так заманчиво. Особенно в молодые годы. И если тебе обещают, что ты станешь самым что ни на есть настоящим писателем или, на худой конец, журналистом глянцевого журнала. Это не важно, что мода на «глянец» уже прошла. Если ты молод и живёшь не в столице, вполне можешь об этом и не слышать. «Новость» придёт позже. А пока ты видишь и слышишь заманчивые предложения воспользоваться советами «бывалых» литераторов, с помощью которых ты и станешь писателем или журналистом глянцевого журнала. Ещё бы, этот «бывалый» только что вернулся из-за рубежа, впитал в себя иностранный опыт и готов с тобой им поделиться. И разве существенно, что опыт тот взят напрокат из зарубежья островов Полинезии. Но жаждущие признания, испытывающие потребность почувствовать свою некую уникальность на это не глядят, они внимают «истинам» и заглатывает азы современного писательства:

«Пусть каждый автор запомнит сие накрепко, рукопись — не более, чем полуфабрикат. Книга — товар. Готовый продукт».

«Даже самый кассовый автор не владеет пониманием маркетинговой ситуации на рынке и не может с уверенностью судить, что пойдёт, а что не пойдёт. Это прерогатива редактора, который очень ревниво относится к своей работе. Это редактор берёт на себя ответственность вложить в рукопись чужие деньги».

Это им, начинающим, «специалисты» своего дела растолковывают, что может и должно двигать писателем:

«1. Социальный фактор. Потребность в признании и положительной оценке людей.

2. Возможность выйти за пределы обыденности. Уйти от привычной и поэтому наскучившей действительности.

3. Потребность в релаксации, лежащая в основе психотерапевтической функции творчества. Творческий процесс чаще всего доставляет удовольствие, и человек вновь и вновь стремится пережить это чувство. Творчество — сильнейший наркотик.

4. Потребность выразить свои мысли и чувства, облечь их в яркие живые образы, донести смысл своих мыслей до окружающих.

5. Потребность почувствовать свою уникальность, неординарность, потому что настоящее творчество всегда уникально.

6. Сильным стимулом является чужое творчество. Потребность доказать (хотя бы самому себе), что и ты так сможешь. Своеобразная зависть, которую еще называют «белой».

7. Стремление к материальному благополучию. Деньги — как одно из выражений социального признания.

8. Мода, желание быть не хуже других, следование стандартам, принятым в социальной среде. Общаясь с творческими личностями, человек испытывает потребность продемонстрировать свои творческие способности».

Беда, на мой взгляд, в том, что во всех рекомендациях отсутствует главная: «Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает». Для нынешних мэтров от литературы и журналистики она давно утратила притягательность. Вот мода, деньги, зависть, желание показать свою неординарность, потребность в релаксации — это первоочередное».

Среди отозвавшихся появилась Ника Аникеева, поклонница юмористической фантастики Нила Геймана («Господи! Как я хочу научиться так писать!!»), автор нескольких миниатюр в журнале «Самиздат», которые объединяет авторская идея написать 365 разных рассказов:

«Интересно, а может быть, мотивы творчества — это всё перечисленное + стечение обстоятельств?»

И хотя Фёдор Михайлович не писал фантастику, тем более юмористическую, в своём ответе я всё же сослался на него:

«Конечно, у писателя-ремесленника обозначенный набор имеет место быть. Но Вы ведь не скажете, что у того же Достоевского мотивом творчества были деньги, хотя их отсутствие нередко и усаживало его за стол или заставляло надиктовывать текст. У настоящего писателя только один мотив творчества — это что-то неподвластное, заставляющее его писать то или иное. Мастер потом обрабатывает возникающие в голове, в руке, в кончиках пальцев слова, складывающиеся в предложения — мысль льётся, а не вымучивается «потребностью в признании и положительной оценке людей».

Наш диалог закончился её репликой:

«Соглашусь. Вы правы. Ремесленником движет один очень простой мотив — как можно быстрее написать то, что напечатают и за что заплатят деньги. Но есть немногие, которых толкает на действие нечто глубоко внутреннее, а возможно, и нечто непостижимое».

Уже после того, как я услышал, что каждый автор (а я сам человек пишущий, и меня это напрямую касается) должен накрепко запомнить: рукопись — не более, чем полуфабрикат и что «товар», «готовый продукт» делает издательство и редактор, мне встретился пост Алины Кусковой (автор романтических историй и весёлых детективов «Жених с доставкой на дом», «Спятившая красавица», «Женись, я всё прощу!» и др.), в котором она высказывала коллегам по перу своё недоумение:

«Искренне не понимаю.
Часто встречаю высказывания о невозможной скорости создания романа по принципу ДД (Скорее всего, имеется в виду Дарья Донцова. — А. Р.) — за месяц. И вот что хочу сказать. Это вполне возможно, если пишешь развлекательную литературу, не требующую изучения дополнительных материалов. Объемом 8—10 а. л.
5 тыс. знаков — это 1 час работы, итого в день 3—4 часа, 15—20 тыс., с утречка, как делает ДД. А потом весь день свободна. Времени для дальнейшей проработки сюжета и прочего вполне достаточно.
 
Можно ли в таком ритме работать достаточно длительное время? Можно. Этот ритм я держу в течение 5 лет, с небольшими перерывами между текстами. Графоманством не страдаю, кто читал мои книги, это увидит сразу — только по существу, никакой воды. Можно ли исписаться? Можно. Когда испишусь, признаюсь честно, пока идеям тесно в голове.

Качественна ли написанная за месяц литература? Любое произведение, сколько его не вылизывай, гениальным не становится, а лишь добавляет автору лишние комплексы. Насчёт себя скажу: мои вышедшие в бумаге тексты никогда не правились редакторами (трёх издательств). Подчас, признаюсь, я об этом жалела. Книги только бы выиграли…

Кто как дышит, так и пишет. Не терплю медлительности в жизни, возможно в этом причина. Но я прошла кризисную школу журналистики, когда с желаниями и настроением не считаются. Нужен материал на первую полосу — сбегай на мероприятие, поговори, вернись и напиши. Срок сдачи — 2 часа. Не можешь? Сделает другой, а ты, детка, свободна.

Страха «чистого листа» не испытываю, написанные тексты не перечитываю, не правлю, пишу сразу набело. Опять же журналистская привычка. Кстати, ДД в своё время тоже бегала в «поле».
Кидайте в меня тапками».

Кидать в женщину? А, может, тапок под рукой не оказалось? Скорее всего, именно в то время на глаза попались размышления Елены Крюковой (искусствовед, поэт, прозаик, автор 5-ти книг стихов и десятка книг прозы, среди них: романы «Юродивая», «Тень стрелы», «Изгнание из Рая», «Серафим», «Ночной карнавал», «Русский Париж», «Врата смерти». О Елене Крюковой писали литературные критики Л. Аннинский, И. Золотусский, Н. Игрунова. Этого уже более чем достаточно для характеристики писателя. Скажу от себя: я читал отнюдь не всё ею написанное. И не всё мне у неё нравится. Но однажды в романе «Русский Париж» встретилась строчка: «Трудно быть кукольником. Куклой — ещё труднее». Слова эти, характеризующие, смею думать, саму писательницу, не просто запомнились, а определили дальнейшее внимание к книгам, на обложках которых стояло её имя.). Она, на мой взгляд, тоже графоманией не страдает, но глядит на профессию и литературу, в сравнение с Алиной Кусковой, несколько иначе:

«Из ста человек, серьёзно занимающихся писательством, 99 — хорошие и даже отличные ремесленники, и только один — художник.
Моё видение проблемы: писателя делают прежде всего талант; потом наработанная всею жизнью культура; и уже потом самостоятельное погружение в тонкости писательского труда.

Беда в том, что многие (особенно начинающие) постижение этих насущных тонкостей понимают впрямую по учебнику «Как стать писателем». Так можно стать старательным делателем хороших (а иной раз и плохих...) книг! Но! художником ты всё равно не станешь, если у тебя нет единственно ценного — дара.

Дар — это сверхреальность. Эль Греко, Достоевский, Рембрандт, Ли Бо, Борхес, Уайлдер, Шаламов, Аполлинер, Кундера, Павич, Шопен, Андерсен, Шагал — и ещё целое созвездие земных имён — дар. Дар неопределим и непознаваем. Нельзя вычислить его алгоритм. «Музыку я разъял, как труп, поверил алгеброй гармонию...» Бедняга Сальери! Человеку, не имеющему Дара, бесполезно что-то объяснять про эту заоблачную «непонятку». Дар — распятие, тяжесть, награда, благословенье. С ним живёшь и умираешь. Его отрабатываешь Богу всю жизнь.

Школа важна в любом деле. В любом искусстве. В любом ремесле. Я окончила консерваторию — без школы я не смогла бы сыграть и пассажа ни на рояле, ни на органе; но, когда я отучилась в Литинституте, я поняла — невозможно научить написать стихи или прозу, невозможно научить стать писателем! Знать, что такое тропы, как прописать кульминацию в крупной форме... да... но! клянусь! я никогда не думаю об этом, когда пишу. Произведение — живое. Оно само диктует тебе, каким ему быть. И часто оно творит тебя, а не ты — его.

Работать с интуицией — со своим единственным даром — вот на самом деле величайшая литературная школа.

И Литинститут нам в результате нужен был не столько как получение знаний («как писать»), сколько — как этот коридор, в котором все читали друг другу свеженаписанное, эти комнаты общежития, аудитории, в которых мы сами! не с профессорами! до хрипоты спорили, кто гениальней: Набоков или Фолкнер...
Невозможно творить хором. Невозможно следовать чужим советам. Художник одинок всегда. И только он один отвечает за себя. Он сам себе школа и сам себе судья. Ему нужно общение, да! но коротенькое, временное: с соратниками или с врагами, с публикой или с издателями. А потом — опять затвор. И рождение нового произведения.

NB: я преподавала литературное мастерство в экспериментальных старших классах авторской школы (полкласса из них — теперь — филологи! Совратила-таки я народ!), но школа моя была проста, как лапоть: я учила слушать себя, искать форму для образа, вытаскивать смело на поверхность своё самое драгоценное. Учила сначала свободе, а потом уже формам, в которую эта свобода сама просилась влиться.
И всё же этому, по гамбургскому счету, научить нельзя. Самое лучшее — стоять в мастерской художника за его спиной и глядеть, как он работает.

(Для писателя: читать книги гениальных мастеров, молча изучать их, вдохновляться ими. Искать образ мощный, который потом сам вылепит, выстроит всё здание романа, рассказа, повести).

Вот открою одну тайну, один приём (общеизвестный).
Изображая реальное время и реальных людей, надо смело — и даже нагло — подниматься над реальностью и работать со сверхреальностью — с чистой поэзией. Все русские большие писатели это умели. Особенно — Чехов, Бунин. Бесспорные лидеры здесь — Борхес и Павич.

Ну, как можно научить гениальности?! Поэзия — дар, а не технология. Она или есть, или её нет.

Хорошие ремесленники — почва, гумус для отдельных, ярко горящих цветов-звёзд. Я очень уважаю великих и малых тружеников земной культуры. Чем ярче дар, тем тяжелее труд! Но если дара нет, «искусственные роды» поэзии вызвать нельзя никакими ухищрениями. Можно просто научиться писать добротные, умелые книги, и даже небезынтересные сюжетно; и они вполне могут иметь успех у публики. Беллетристика всегда востребована издателем и читателем.

Но... Литератор и писатель — это разные уровни сознания, масштаба личности.

...Талант, гений всегда страшен. В нём перемешаны радость и порок, слепящие святые небеса и чёрная бездна. Он — непредсказуем. Его ненавидят и его безумно любят. Его время чаще всего его не понимает. Иной раз и потомки забывают (на сто лет, как забыли И.С. Баха...) — но потом он воскресает, как Феникс, и горит ярко, издалека видно, и тогда уже приносит людям вечную, беспримесную радость. Аминь».

Сопоставить и оценить позиции двух современниц каждый может самостоятельно. И на чьей стороне мои симпатии тоже, надеюсь, говорить не надо. Позволю себе только одно маленькое добавление. Несколько позже довелось мне от Алины Кусковой услышать прелюбопытную реплику. Случилась она в ответ на мои слова, что главная составляющая заслуженного успеха — великий каждодневный труд, из которого складывается то, что мы называем профессионализмом. И наоборот, распространённая ныне надежда на некое чудо базируется на простой вещи: мы, в большинстве своём, не умеем работать, не хотим работать, не желаем даже учиться работать, и потому везде и во всём нам остаётся одно — верить в чудо. Мы ведь и от других не ждём, что они вкалывают годами, удивляемся этому, списываем на эмоции и талант, который от Бога. Алина Кускова возмутилась:

«Вкалывать годами можно по-разному. Тупо — на станке и творчески — умом. Кто талантлив? Тупой станочник? Будь он талантлив, занимался бы другим».

Честно говоря, от подобного чванства меня взяла лёгкая оторопь. Самое мягкое сказать, что высказанная точка зрения примитивна и не свидетельствует об интеллекте «творца». Потому что талант токаря столь же уникален и требует творчества, как и талант человека любой другой профессии. Я ответил человеку, призвавшую кидать в неё тапками, заявлявшему, что способна «учить слушать себя, искать форму для образа, вытаскивать смело на поверхность своё самое драгоценное»:

«Мне грустно было услышать это от Вас. Вкалывать нужно человеку при любой профессии. При этом интеллигентный человек, особенно писатель, не имеет права быть высокомерным к людям, чьё призвание мешать бетон, точить металл, пахать землю и не умеющим держать в руках перо, кисть и смычок».

Но тогда из столкновения этих различных писательских подходов родилась мысль применить журналистский приём, с которым меня в своё время познакомил Валерий Аграновский. (Тем более, что используется он не только в журналистике, но и в литературной критике.) Суть его в следующем. Узнав из полученного «Комсомольской правдой» — газеты, где он работал, — письма, о том, что где-то происходит нечто вопиющее, он отправлялся туда и вручал местному руководству командировочное удостоверение, из которого следовало, что обозреватель газеты направляется в город (район, область) для написания очерка о замечательном, например, секретаре райкома комсомола. Разумеется, его встречали там с распростёртыми объятиями. Но за две-три недели пребывания в городе Аграновский, не афишируя свой истинный интерес, проверял полученную редакцией информацию, собирал необходимый по теме материал (то, ради чего он, собственно, приезжал), и по возвращении в Москву на страницах газеты появлялась разгромная критическая статья, после которой обычно следовали оргвыводы.

А тут ещё на просторах «Живого Журнала» мне встретился блог Михаила Слободина, генерального директора «Билайна», в котором прочитал «Десять советов начинающему, но серьёзному блогеру». Девятый совет гласил — «провоцируйте»:

«Это мой любимый совет — не будьте постными и ровными. Это неинтересно. Провоцируйте народ на реакцию, не бойтесь делать углы чуть более острыми, чем они есть на самом деле, вызывайте на дуэль, отвечайте на вызов, защищаясь — нападайте. Так будет реально интереснее всем участникам процесса. И люди это ценят и будут больше уважать, будут больше проявлять интереса к тому, что Вы пишете и делаете. Гарантировано».

И вот, следуя этому, я осознанно поместил заведомо провокационный (потому что даже не обмолвился о своём интересе к отечественным беллетристам) пост, в названии которого было сразу три знака: восклицательный, вопросительный и многоточие.