Мои кошмары

Как-то раз один мертвый ингуш решил собрать патриотов и обсудить, как им быть дальше. Поднялся на верхнюю полку склепа, ближе к вентиляционному окошку, поправил нижнюю челюсть, сложил перед ней костяшки кистей и, поймав ребрами сквозняк, прокричал:

— Орцах доул!!!

С вершин уцелевших башен повалил серый дым, и по всем склепам башенной гряды захрустели и застучали кости, заскрипели щиты, зазвенели кинжалы о кости и остатки газырей.

Легкой и неуклюжей поступью, но гордо и с достоинством, скелеты, иногда в обветшалом тряпье, поплелись к храму Тхаба-Ерды...

Костяк нации в храме рассаживался не по возрасту, ибо установить его было уже непросто, а по количеству сохранившихся костей. Место тамады, не дожидаясь, занял Лорс из рода Йоули, так как он долгие годы занимался моржеванием.

И вот, как только притихли приветствия и делегаты уселись, Лорс обратился к Эги, собравшему сей представительный форум:

— Расскажи, Эги, что случилось, зачем ты собрал нас и отвлек от покоя и удовольствия пребывания в наших валг1алах? (Вал — Умереть, Г1ала — Башня, ингушский язык)

— Силь ву пле! — одобрительно бросил бывалый франт, герой отечественной войны Яхъя Парижев, надменно обмахиваясь веером, которым на самом деле тщетно пытался скрыть полное отсутствие зубов в обеих челюстях и правой ключицы, раздробленной осколком ядра в битве у Москвы-реки 26 августа 1812 года.

— Я собрал вас, братья,— начал Эги,— для того чтобы обсудить с вами важные и неотложные вопросы. Грифы воруют наши кости, крысы разгрызают нашу одежду, мерзкие термиты разрушают раствор, скрепляющий камни наших склепов, а некоторые наши товарищи в добавок ко всему этому умудряются перешептываться с теми, кто лежит за горой, о том, что они вовсе не из нас, а скорее из них, наверное, в надежде на то, что потомки соседей построят им персональный мавзолей...

— Да когда же это прекратится? — запротестовал Малсаг Ялхароев. — Надоели эти упреки и подозрения! Пусть опухнет дак1ъ того, кто не прав...

— Я поднимал эту тему еще две сотни лет назад, но вы тогда сделали вид, что меня не слышите,— ревностно заметил Сурхо, поправляя на острой, как яйцо, макушке болтающийся на ней войлочный песс.— Я говорил об этом, пока челюсть не выпала из сустава...

— Да о чем вы вообще говорите?! Твой склеп, Сурхо, развалился, твои камни перегородили ручей, и теперь вода заливает мой склеп каждую весну. Посмотрите на мои гниющие кости, посмотрите, что стало с моей одеждой, что от нее осталось?! А я ведь на тысячу лет моложе большей части из вас! Вот что мы должны обсуждать! Лорс, ты должен наконец поставить этот вопрос на повестку — когда этот прыщ уберет свои камни из ручья?! Не то я буду вынужден поднять вопрос о пересмотре твоего тамадства, несмотря на количество костей в твоей опорно-двигательной системе!

— Эй, эй! — отозвалась половина черепа павшего в бою с хазарами воина. — Наш род самый большой и знатный в этой долине, а у Лорса на одну кость больше, чем даже у живых всего твоего рода, и замечу, не самую последнюю кость! Так что если кому-то жмут зубы, мы избавим его от этих страданий — пригрозил одноглазый и для убедительности костяной рукой схватился за рукоять ржавого кинжала...

Тут, переглянувшись, всполошились представители Хамхоевских и Мальсаговских склепов.

— С каких это пор ваш род стал самым знатным, уний?! Лорс, пора бы тебе уже угомонить своего безмозглого родича! Мы эздий, нах, но всему есть свой предел...

— А нечего тут козырять величиной рода и избыточностью костей! Тут все костлявые, если на то пошло!!! — поддержал последних Хазильг Полонкоев...

Воспользовавшись сумятицей, одноногий Орстхо Цечеев перевел разговор в политическую плоскость, воскликнув:

— Мы не будем вечно плясать под дуду г1алг1аевцев! Мы соберем свой Совет мертвейших, если на следующем совете тамадой не будет избран наш Тотакъ. У него костей хоть и меньше, чем у Лорса, но он имеет гигантский рост и по массе костей превосходит всех вас...

Так общение ассамблеи в который раз потекло по привычному руслу: перемывание костей и взаимных упреков. Повестка ночи как всегда была забыта, и каждый дак1 говорил о своем, пока муэдзин в новой халухоевской мечети не разбудил азаном окрестных петухов, а это означало, что, дабы не смущать живых, пора расходиться по склепам и валяться в уюте, с чувством исполненного долга до следующего заседания...