Несправедливое всепрощение

Бог обращается к человеку шепотом любви,
а если он не услышан, то голосом совести;
если человек не слышит и голоса совести,
Бог обращается к нему через рупор страданий.
К. Льюис

 
  Нина Андреевна была очень набожной женщиной. И в отличие от большинства, считающего себя таковым, она не только ходила в церковь по воскресеньям и соблюдала все календарные посты, но и делала другие вещи, которые, по ее мнению, должен был делать каждый верующий человек.
  Каждое утро, встав с постели, она благодарила Господа, давшего ей провести ночь в мире и продлившего ее дни для покаяния. После чего умывалась, вставала перед иконой, зажигала лампаду от свечи, приводила мысли в порядок, всех прощала и приступала к чтению молитвенного правила. После чего вычитывала одну главу из Евангелия, одну из Апостол, одну кафизму из Псалтыри и долго молилась, вспоминая все свои даже самые мелкие грехи. Вечером, вся процедура повторялась. Перед каждым вкушением пищи она не забывала прочитать «Отче наш…», а после окончания трапезы «Благодарим Тя, Христе…». Не менее трех раз в неделю ходила в храм, для посещения служб и причащения. В часы отдыха предавалась молитве, чтению божественной литературы и святым размышлениям. И, кроме того, всем сердцем любила всех людей, и близких, и дальних, и всякую иную живую душу. И не теоретически, а так, как полагается, на самом деле.
  В общем, как тут уже упоминалось, была очень набожной. Ее сердце горело любовью к богу и состраданием к ближнему, поэтому, в свои девяносто три года, она следовала правилу всепрощения и следила за тем, чтобы ни одна греховная мысль не нарушала его. Вот и сейчас, она зажгла лампадку желая помолиться, но в душе на этот раз почему-то не было покоя. Немного поразмыслив, она вдруг вспомнила свою козу Машку.
  Дело в том, что мысли и слова Нины Андреевны, прошедшей всю Великую Отечественную войну за баранкой грузовика, никогда не расходились с делом. Случайно познакомившись с одной уже достаточно немолодой супружеской парой добрых людей, она узнала, что они до сих пор живут на съемной квартире, будучи не в состоянии заработать на свою. Она же родственников не имела или растеряла, жила скромно и за свою долгую жизнь в качестве пенсионерки и участницы ВОВ скопила достаточно большую, по ее меркам, сумму на сберкнижках. Так что, не ударяясь в рассуждения о том, что, мол, «мужик должен…», она, как и полагается истинному христианину, поскребла по своим «сусекам» и купила им однокомнатную квартиру. Это было, конечно, не Бог весть что, но, тем не менее, свое жилье.
Сергей и Любка, как звали эту пару, просто не могли нарадоваться на подарок и долго не знали, как отблагодарить дарительницу. Но, в конце концов, купили ей дойную козу, которую Нина Андреевна назвала Машкой. А Любка еще, кроме того, работая поваром в каком-то кафе, стала регулярно носить козе остатки пищевых отходов, а Нине Андреевне продукты.
  Машку Нина Андреевна полюбила как родную и баловала, как могла. Коза все лето благополучно паслась во дворе ее дома, на окраине города, выдавая в день, как ей и положено, три литра целебного молока. Она с удовольствием пощипывала травку и поедала паданки с яблонь и груш, растущих во дворе.
  А в начале осени, два месяца назад случилось несчастье. Во дворе дома Лексеича, находившегося напротив, через дорогу, за высоким металлическим глухим забором, с привязи сорвался кобель. И все бы ничего. Но кобель был большой, лохматый, злой и придурковатый, как, впрочем, и его хозяин. Он каким-то образом выскочил со своего двора и помчался по всем близлежащим дворам, легко преодолевая невысокие соседские заборы и кидаясь на все, что движется.
Во дворе Нины Андреевны кобель оказался в тот момент, когда она входила в калитку по возвращении со службы в храме.
 — Аай-яй! Аай-яй! — отчаянно закричала она, увидев, как собака яростно вцепилась зубами в горло ее любимой козе Машки.
  Не теряя времени, Нина Андреевна подхватила палку подпирающую по ночам калитку и кинулась в атаку на ворога, как в молодые годы. Она в отчаянии лупила собаку по боку, но ее удары никак не отражались на поведении кобеля, держащего козу. Он, видимо, просто не чувствовал их из-за своей густой шерсти и толстой шкуры. А Машка, в это время, уже судорожно скребла копытцами по земле и жалобно мекала, глядя прощальным угасающим взором на хозяйку.
Поняв, что так она результата не добьется, Нина Андреевна прицелилась и очередным ударом ухитрилась попасть кобелю по морде. Тот, выпустив бездыханную Машку, грозно рыкнул и бросился к Нине Андреевне. Толкнув ее так, что она упала, он вцепился ей в ногу и поволок по земле.
 — Господи! Помилуй, меня грешную...! — зашептала она, решив, что пришел ее смертный час, - загрызет ее кобель.
  Но тут вдруг раздался лай и разъяренного огромного пса смело атаковал соседский шпиц, постоянно пугающий Нину Андреевну своим неожиданным резким и пронзительным тявканьем. Кобель, бросив старую женщину кинулся на смелую шавку, но та, выскочив со двора через незакрытую калитку, помчалась по улице, увлекая за собой врага.
  С трудом войдя в дом Нина Андреевна помазала раненую ногу спиртовым настоем подорожника, всегда имевшимся у нее в запасе, и обмотала ее бинтом. Но ощутив в душе обиду и даже раздражение на соседа, встала, зажгла лампаду и долго молилась на коленях перед образами, так как стоять было больно.
А ближе к вечеру, прошептав «Отрицаюсь тебе, сатана...», прихрамывая и приволакивая ногу, пошла к Лексеичу, чтобы предупредить, что его собака может кого-нибудь загрызть насмерть. И, не дай Бог, ребенка!
  На звонок домофона долго никто не отвечал, но потом, щелкнув, калитка в железном трехметровом заборе неохотно открылась. Лексеич, мужик лет под пятьдесят, с выпирающим, как запасной парашют, пузом, опухшей физиономией и встрепанными редкими волосами, окружавшими лысину, стоял в одних штанах на высоком крыльце своего большого дома.
— Чего тебе надо, старуха? Ты чего пришла?! За козу свою денег, небось, просить?! Так никаких денег ты от меня не получишь, старая! Ты мою собаку покалечила! У нее морда поцарапана и глаз поврежден, а она, между прочим, породистая и стоит очень больших денег. Да таких, как вся твоя халупа не стоит! А я еще и в суд на тебя подам за порчу имущества! — сходу стал он орать высоким голосом на Нину Андреевну, не успевшую даже поздороваться. — Собака моя зарегистрирована по всем правилам, у нее даже паспорт есть! А ты, своей козой, пользовалась незаконно и, наверное, даже к ветеринару не водила! Моя собака еще могла и чем-нибудь заразиться от нее. Так что давай, вали отсюда! И чтобы я тебя больше никогда не видел! — продолжал он кричать уже вслед Нине Андреевне, молча уходившей со двора.
 — Господи! На все воля твоя! Прости ты его грешного, неразумного. Дай ему просветление! Исполни его желания, дабы не держал он в душе своей заблудшей обиды и злобы на всякую тварь божию. Господи! — смиренно бормотала Нина Андреевна, возвращаясь домой.
  Любка, зайдя на следующий день в гости и узнав всю историю сразу же предложила несколько радикальных вариантов мести обидчику. Во-первых, у ее подруги муж служит в ОМОНе командиром отряда и по ее просьбе вполне может устроить «маски-шоу» хозяину собаки. Во-вторых, можно было «растрезвонить» историю по всему интернету и привлечь к ней внимание властей. В-третьих, нужно написать письмо на имя президента от ветерана ВОВ и пожаловаться на «бандитский беспредел» соседа. И, в-четвертых, муж Любки, Сергей, сам мог подкараулить соседа и внушить ему, по-соседски, что так делать нельзя.
  Но Нина Андреевна от всех предложений Любки категорически отказалась и попросила ее не беспокоиться по этому поводу.
 — Все от Бога! — пояснила она. — Раз он послал мне это испытание, я должна пройти его. Любовь и всепрощение — вот его стезя, а значит, и моя.
 — Нина Андреевна, как же вы не понимаете? Это неправильное всепрощение, несправедливое! — горячилась Любка. — Он же, Лексеич этот, совсем берега потерял. Плевать он хотел на всех! И если один раз остался безнаказанным, то и в другой раз то же самое будет делать!
 — Не горячись Любушка, не горячись, милая! Всепрощение Божие дано нам на радость. А от обиды на людей, да на мир, болезни всякие случаются. Вот сейчас тот же рак людей по всему миру косит. А все почему? Много злобы, да обид накопили мы в душе нашей. Господь не прощает нам грехов наших только тогда, когда мы не прощаем грехов другим. А потому прощай всем и прощена будешь, — наставляла гостью Нина Андреевна и тут же прошептала: «Господи, дай мне глаза, которые видят только хорошее в людях, сердце, которое прощает обиды, память, которая забывает все плохое, и душу, не теряющую веру!»
Воспоминания Нины Андреевны прервал шум открывающейся калитки и стук в дверь. В комнату ворвалась Любка, раскрасневшаяся от ходьбы и осеннего холодка на улице.
 — Андреевна! Ты знаешь, что сосед твой через дорогу, Лексеич, неделю уже как преставился! — огорошила она хозяйку с порога.
 — Да, как же так? — растерянно спросила та, — А я за него Богу молилась.
 — Да вот так! Он же всяких шалав домой водил, как напьется. А тут привел одну, да видимо мало показалось, попугать ее хотел или еще что, только он и кобеля своего в хату потащил. Ну, тот и бросился на них. Шалава-то его успела выскочить из дому и убежать, а он сам пьяный в стельку был, потому так там и остался. Вот его свой же дурной кобель и придушил. А когда его помощники по бизнесу спохватились через неделю, собака его уже всего обгрызла от голода и лицо съела. Ей же каждый день ведро жратвы надо, — пояснила Любка.
 — Господи! Страсти-то какие! — ужаснулась Нина Андреевна, крестясь.
 — «Собака с милицией приходила!» — продолжила увлеченно Любка фразой киногероя из фильма, — Все расследовали, что да как. Этого дурного пса, конечно, пристрелили. А хозяина завтра хоронить будут.
 — Ну, что ж, — сказала Нина Андреевна смиренно, пожевав губами и опять крестясь, — на все воля Божия! Пойду в церковь, помолюсь за него, за его душу непутёвую, да свечку поставлю за упокой.