18 05. В засаде

     Вид из окна дувала на зимний кишлак Мариштан.



       Ночью наша рота сидела в засаде в трёхэтажном дувале. Наблюдатели через окна «пасли» обстановку при помощи ночных биноклей и прицелов НСПУ. В глубине комнат бодрствовали дежурные группы и посапывала носами отдыхающая смена. Потому что всем, кто не задействован на дежурстве, было приказано отдыхать лёжа, то есть спать. Счастью солдат не было предела. Жратвы, как всегда, взяли с собой на трое суток, и засада запланирована на трое суток. Значит жрачку можно было не экономить. Воды – хоть залейся. Карячиться по горам не надо, место для сна можно оборудовать в укрытом от ветра углу, на сухом полу под крышей. С собой бронежилет, а это очень замечательное дополнительное утепление к ватным штанам и бушлату. Обожаю такие боевые задачи.
С наступлением светлого времени суток было приказано в окнах не маячить и соблюдать звукомаскировку. С первыми лучами солнца я не проснулся. Со вторыми тоже. И с третьими точно так же, как со вторыми. Продрал глаза лишь после того, как выспался по полной программе. У незастеклённого окна кто-то сидел. Он сгорбился, притулился к нижнему углу, рассматривал в бинокль Мариштан.
      Вылезать из-под плащ-палатки мне очень не хотелось, потому что я пригрелся. Если вылезу, то станет холодно. Надо было найти с самим собой компромисс. Что лучше сделать: ещё полежать, погреться и потерпеть скопившуюся за ночь жидкость? Или быстренько подняться, отлить, а затем согреть сухпай и жерануть внутрь себя горячего, чтобы согреться? Горячего хавчика хотелось, а вылезать из нагретого места не хотелось. Решающим стало желание облегчить себе ощущения в мочевом пузыре. Мне пришлось сделал над собой усилие воли, выбраться из-под плащ-палатки.
       Для того, чтобы не демаскировать расположение нашей засады, ещё вчера Рязанов приказал из дома не выходить. На каждом этаже дома было выделено по одной тупиковой комнате для отправления мелких и крупных надобностей. Мне предстояло разыскать такую комнату на втором этаже, я поднялся со своей «лёжки», повесил пулемёт на плечо и пошагал на поиски. Изо всех сил старался не «светиться» в окнах и не топать, но всё же, мои шаги были отчетливо слышны. Потому что перекрытия в афганских домах сделаны из дубин, а не из брёвен. Эти дубины накрыты прутиками-веточками-былиночками и покрыты сверху слоем сыромятной глины. Вся эта конструкция вибрирует от шагов человека и распространяет низкие частоты, как мембрана огромного бубна.
       Под давлением на моЙ организм естественных потребностей мне пришлось совершить «экскурсию» по второму этажу занятого нами дома. Дом был очень большой, в нём всё было устроено так, как положено у афганцев: толстые глинобитные стены, отсутствие мебели, страшные корявые потолки.
Для пущего понимания жилищной ситуации приведу фотографию афганского дома тех лет. Обратите внимание на потолок.

Фотография.
Это школа, в ней учатся дети, казалось бы, надо соблюдать гигиену. А гигиены нету из-за отсутствия надлежащего санитарного состояния строения: потолок страшный, стены страшные, пол страшный. Хрен бы с ним, если бы он был просто страшный и на том всё. Но, это же не всё. В щелях и трещинах обосновалась разнообразная кровососущая живность. Эта живность не чистит зубы перед едой, у неё полный рот заразных бактерий, которые вызывают брюшной тиф, лихорадку и прочие не очень совместимые с жизнью заболевания.


       В Мариштане я осторожно и медленно шагал на «экскурсии» по огромному дому, внимательно рассматривал окружающую обстановку. В некоторых комнатах глиняные стены были оштукатурены такой же глиной. В стенах тут и там были вырублены ниши, закрытые застеклёнными ставнями. Внешне они выглядели как застеклённое окошко. Подходишь к такому окошку, распахиваешь ставни, думаешь, что сейчас выглянешь на улицу. А на самом деле попадаешь в стенной шкафчик. В этих шкафчиках бачи хранили бытовой хлам: катушки с нитками и иголками, фотографии, картиночки, документы, узелочки с какой-то ерундой и так далее. Створки всех шкафчиков были открыты, содержимое валялось на полу. Скорее всего, пацаны открыли шкафчики сапёрными граблями, а затем вывернули на пол всё содержимое. Так поступали всегда чтобы не рисковать насчёт мины-ловушки. По этой причине на полу валялись какие-то тряпочки-хреняпочки и узелки с сушеными растениями. А может и не с сушеными. А может и не с растениями. Мне было не интересно. На войне я уже привык не засовывать свои руки в неизвестные предметы, ибо помнил интсруктаж майора Змимна: - «У солдата обратно отрастают только волосы и ногти. Руки, ноги, яйца и бошки не отрастают! Поэтому под ноги смотрим, руки, куда не надо не суём. Бошками смотрим и думаем. Кишлаки могут быть минированы. Поотрывает нахер всё, что всунете куда не следовало». «Не хочу», - подумал я и медленно двинулся дальше.
       В одной комнате стены были обиты какой-то роскошной тканью тёмно-красного цвета. Прям Красный Уголок. Где-то ткань была порвана, где-то вполне себе аккуратная. Бача, наверное, нормально себя чувствовал в финансовом плане, раз позволил себе такую Ленкомнату.
       В другой комнате вдоль стены было устроено хранилище топлива для очага. Оно представляло из себя глинобитную трубу сантиметров 50 на 50. Шло оно вдоль одной стенки, потом поворачивало и продолжалось вдоль другой стенки. Вход был только один. С одного из торцов. Я заглянул в эту трубу: вдруг там затаился душман. Душмана внутри не было, всё пространство занимали собранные в горах палочки, веточки, и колючки. Их сюда притащили, наломали на более-менее одинаковые куски и сложили на хранение. Потом будут отсюда брать и подкидывать в очаг. Не, я не против, пусть бы и так. Но, мне очень хотелось увидеть ту позу, в которой надо было засовывать эти прутики в самый дальний угол. Как это сделать? По-моему, надо встать на карачки и ползти три метра в этой пыльной глиняной трубе. Надо доползти до угла, повернуть на право и проползти ещё два метра. А чем держать прутики? Зубами что ли? Они колючие. Думаю, что бачи не уважают своих баб. Эту работу у них делают бабы. Если бы бачи баб уважали, то оставили бы в трубе отверстия по бокам. Допустим, через каждые полметра. Сразу всё стало бы намного проще. Но, отверстия не оставлены. Значит, бачам наплевать на своих баб.
         По ходу «экскурсии» я перемещался по дому, рассматривал причуды заморской жизни. Тут и там спали бойцы, закутанные в плащ-палатки. Возле окон бодрствовали дежурные. Кто-то храпел, кто-то пердел. По всему дувалу распространилась безмятежная, домашняя, уютная обстановка.
       Комнату, выделенную для справления естественных надобностей я нашел. Это была большая комната с очагом. Над очагом был устроен дымоход с закопченной глиняной штукатуркой. В очаге красовалось свидетельство молодости и некультурности какого-то бойца. Кто-то уже нагадил в очаг. В моей памяти всплыла рассказка Женьки Филякина о том, что если вот так поступить с очагом, то это очень офигенное оскорбление. Кому уже не понравились местные душманы? Кто уже возымел желание нанести им оскорбление? Я пожал плечами, потом сделал всё, что требовал организм, застегнул штаны и потопал в свою комнату. А что мне оставалось делать? Сказано же – из дувала не выходить, нужду справлять в этой комнате.
       Когда я вернулся в «свою» комнату, то обнаружил бодрствующего Васю Спыну. Он вылез из-под плащ-палатки, уселся по-турецки на бронежилет, тёр ладонями заспанную рожу.
- Касиян, скока время?
- Солнце встало из-за ели. Срать пора, а мы не ели.
- Это точно, пора бы и пожрати. Давай хавчик замутим? – Вася потянул к себе за лямку свой вещмешок, только что послуживший ему подушкой, принялся ковыряться в пожитках, утрамбованных внутри. Ковырялся и бурчал себе под нос:
- Я на хрену видал вашу грёбаную пехоту. То ли дело, быть водилой! У моего Шестьдесятшестого движок был прямо в кабине. Я, када вставал на ночёвку, сидушки подкладывал и прям поперёк кабины ложился на двигатель. Он после рейса горячий, под чехлом не остывает. Тепла на всю ночь хватало, как на печке. Мне бы щяс сюда Шестьдесятшестой и тогда все эти ваши ватные штаны ващще нахер не надо.
        Вася выковырял из вещмешка банку каши с мясом, протянул мне. Я вскрыл её краем стальной японской ложки, разжег сухое горючее, решил поддержать Васину тему:
 - Ну и сидел бы в своей кабине, за каким хреном тебя в горы понесло?
  - А я бы и сидел. – Вася достал из кармана сигарету, сунул себе в клюв. – Я приехал из рейса, из Джабаля. Летом. Пыли-ищя. Я грязный, немытый, только с кабины спрыгнул. А тут бегут, кричат – строиться, нахрен. Я думаю чё такое? Ну пошел, встал. А там наши пацаны пыхнули. Ну их на пайку пробило. Они послали на хлебзавод молодых. За хлебом. Молодые пошли, а их там чурки отхерачили. Хлеба не дали, а по хлебальнику дали. Нихрена себе! Как привезти из рейса, так чуть что, то к нам бегут. Там, дрожжи продать, чарз привезти, на дембель шмотки какие – всё в автороту бегут. А как хлеба дать, так наших молодых отхерачили. Ну, наши поднялись и бегом на хлебзавод. Вшестером. Обкуренные. Кого нашли, того и отоварили. Короче, мочили всех без разбору. Камас погром устроили, а эти козлы побежали в штаб полка. Настучали. Прилетел на УАЗике подполковник в нашу автороту. Те, кто громил хлебзавод, они ещё вернуться не успели. Подпол на УАЗике их обогнал. Он застроил всех, кто был в располаге, стал понты кидать перед строем:
 - Что, гандоны? Построились? Я вас всех, нахер в Седьмую Роту отправлю! Будете у меня мины своими жопами тралить!
Ходит, падла, перед строем, выё@ывается. Грит:
 - Во, какая рожа наглая! Во, бля, этот точно участвовал! А вот это какая морда бандитская! Этого тоже в Седьмую роту!
А я не мытый после рейса. Только с кабины выпрыгнул. У меня рожа, как у эфиопа, страшнее ядерной войны. Ну он меня тоже, вместе с остальными пятерыми из строя вывел и в седьмую роту отправил. А чё я должен был сказати? «Дяденька подполковник, это не я хлебзавод бомбил, это Колька с Петькой бомбили?» - Так у нас не делается. Собрал я свои манатки и отправили меня в вашу роту.
        Какая знакомая история! В армии это самое любимое занятие: наказать невиновных, наградить непричастных. Больше всего меня вдохновляет способность подполковников по физиономиям определять презумпцию невиновности. Или как там оно называется? Короче, всё равно грустно. Особенно не смешно станет если вспомнить слова Рогачёва про Ваську: - «А-а-а-а, разбойничек?» Вот классно! Приехал пацан из рейса, спрыгнул из кабины на землю и сделался разбойником. И все-то знают в полку, что именно он – именно разбойник! А ему надо было, как Одиссей, прыгать не на землю, а на щит. Учишь их учишь, а они всё равно раздолбаями остаются.
       Ничего не стал я Васе говорить за Одиссея. Васе и без него должно быть тошно. Вместо того, чтобы трындеть лишнее, я молча разогрел кашу на сухом горючем. Пока таблетка горела, поставил над ней котелок с водой, сыпанул заварки. После горячей жирной каши шлифануться чайком – это охренеть как хорошо.
        Банку каши на двоих мы зарубали быстро. Потом долго дули на горячий чай, обжигали губы и пальцы. Это было ощущение непередаваемого счастья. Во всяком случае для меня. А Вася молча, насупившись, покурил, снова улёгся на свой бронежилет и завернулся в плащ-палатку.   
       Мне стало скучно. Мне было нечего делать. За окном отсвечивал пустой Мариштан с голыми палками садовых деревьев. Перед окном спали «уставшие игрушки».
   
       Поговорить было не с кем, погулять на улице Рязанов запретил. Чего бы такого, сделать плохо… хорошего? Я водил блуждающим взглядом по комнате. В поле моего зрения попал собранный сапёрный щуп. Он стоял возле отштукатуренной стенки.
       Подошел я к щупу, открутил ему башку, вынул штырь. От нехрен делать провёл штырём по глиняной штукатурке. На мягкой, податливой глине образовалась ровная линия. В моей накормленной голове возникла цепочка мыслей:
 - Хм. Интересно. Может напрячь извилины, попробовать по памяти нарисовать таблицу Менделеева? Без лантаноидов и актиноидов? Ну, давай, попробуем. Что там у таблицы: восемь групп, семь периодов. Четвёртый, пятый и шестой периоды по два ряда, т.е по две строчки. Всего должно быть 10 горизонтальных строк, 8 вертикальных столбцов. Штырь сапёрного щупа скрипнул по глиняной штукатурке. Посыпался песок и глиняная пыль. Десять строк, восемь столбцов – я орудовал наконечником сапёрного щупа, как куском мела по школьной доске. На штукатурке чётко проявилась сетка таблицы два метра на полтора. Почти ровно. Мне понравился результат и процесс, я начал вспоминать содержание таблицы:
 - Первый период. Водород и гелий. Это я помню без проблем. Водород у нас «протий», один протон ноль нейтронов. Номер один, атомная масса один – я увлеченно скрипел наконечником щупа. В сетке таблицы начали проявляться латинские буквы и цифры. Символ элемента, номер, масса.
- Гелий, два, четыре. Затем второй и третий периоды – «эс» и «пэ» элементы. На каждый протон приходится один нейтрон. То есть масса должна быть вдвое больше номера. Это тоже помню. Дальше начинаются проблемы с аргона, вроде. Ладно, поехали, второй период: литий - три, шесть. Берилий - четыре, восемь. Бор - пять десять. Углерод - шесть, двенадцать. Азот - семь четырнадцать. Кислород - восемь, шестнадцать. Фтор - девять, восемнадцать. Неон - десять, двадцать… щуп скрипел, глиняная пыль сыпалась, а я увлёкся. Я шкарябал, и шкарябал наконечником по стене.
        Третий период, как и второй, улёгся в положенные ячейки быстро и, наверное, без ошибок. Дальше у меня начались затупы. Атомную массу аргона я сходу вспомнить не смог. Решил, что сперва впишу в ячейки символы и номера элементов. А потом буду заполнять атомные массы. Сначала впишу те, которые хорошо помню, а потом буду скрипеть мозгами, вспоминать остальные. Кальций, масса сорок – помню. Хром, железо, марганец часто встречаются, поэтому тоже помню.
       Заполнение таблицы пошло медленнее. Приходилось напрягать мозг, а я за год отвык от этого. Зато мне стало интересно в этой скучной засаде.
   Бух-бух-бух! – Раздался грохот шагов по лестнице. С третьего этажа ко мне на второй ввалился Петя Слюсарчук. Без каски. Волосья на башке не стрижены, как попало взъерошены, воротник расстёгнут.
- У! Бля! Це німъецький! – Петька подскочил к начерченной на стене таблице, ткнул в середину пальцем. – Це німъецький, я знаю!
- Да, Петя. Бля. Я, када на дембель выйду, я, бля пойду в немецкое посольство, писаришкой там устроюсь.
       Петя приседал возле стенки, тыкал в таблицу пальцем, дико улыбался, вращал глазами и крутил жопой. Он не знал куда деть проснувшуюся вместе с ним энергию. Она пёрла из него во все стороны через мимику, жесты и срочно требовала реализации. А выходить из дувала запретил ротный. А пространство вокруг было замкнутое.  Пете этого пространства конкретно не хватало.
- Сука, блять, мене у школі заебал цей нім’ецький! Училка заебала. Усэ заебало. Ну не можу я запам'ятовувати цю ось херню!
       Определённо, советскому солдату нельзя тупо жрать и спать. Ему надо сходить с миномётом в горы. Или хотя бы лопату. Не может солдат Советской Армии выспаться, сожрать банку каши и сидеть на месте без приключений.
- Петя, а ты кем после армии работать собираешься?
- Блять, трактористом, нахуй. У нас на Полтавщині тракторист, блять, без роботи сидіти нэ буде.
       В комнату по лестнице, снизу-вверх, с первого этажа на второй, поднялся Женька Андреев.
 – Сдароф, орлы? Чего орёте? Ты понял, жопу на всю стену зачем-то нарисовали!
- Да вот, Петя немецкий не хочет учить. Говорит, что ему за рулём трактора немецкий не нужен.
- Йдіть ви нахуй зі своїм нім’ецьким! – Петя развернулся и приплясывая от распирающей его энергии двинулся к лестнице. – Заебал ваш нім’ецький. І училка заебала.
    Петины слова поднялись на третий этаж, растворились как в тумане.
- Ты понял? – Женька выглянул на лестницу, проводил Петю взглядом. – Он немецкий учить не будет. Ага.
       Рядом с Женькиным лицом просвистела пустая консервная банка. Стукнулась в стену, покатилась по полу. На третьем этаже раздался грохот, топот, крики. Я инстинктивно подскочил к пулемёту, схватил его и направил в сторону лестницы.
- Сиз олиш йок еди! – Мимо Женьки с лестницы в комнату проскочил Бахрам. Он был в телогрейке, в бронике и в каске. Меня всполошили топот и вопли, а ещё Бахрам в броннике, у меня возникло ощущение, что в дом ворвались душманы и началась рукопашная. Только не понятно было почему враги сразу ворвались на третий этаж, а не на первый. И как-то уже совсем не к месту для рукопашной схватки сияла счастливая улыбка на лице Бахрама.
        Пока я всё это думал и стоял посреди комнаты с пулемётом в руках, Бахрам проскочил мимо Женьки, схватил с пола пустую банку, рванулся на лестницу и швырнул банку в сторону третьего этажа.
- Ха-ха! Мен икки марта кетди! Мен икки марта кетди! – Бахрам с ржанием и топотом поднялся по лестнице и загрохотал сапогами по "мембране" третьего этажа. Там что-то начало падать, что-то гремело, со звоном каталось по полу. Потолок второго этажа вибрировал. Казалось, что весь дом вибрирует и распространяет низкие частоты аж до самого Пакистана.
- Чё за хрень? – Я стоял с пулемётом наперевес и смотрел на Женьку расширенными от удивления глазами.
- Да ничё. Ты понял. Дембеля-узбеки консервными банками друг в друга кидаются. Понадевали на головы каски, чтобы мозги не отбить. Могли не одевать. Ага. Отбивать там нехер. – Женька сделал шаг от лестницы. Достал из кармана сигарету, уселся на мой бронежилет. – Поставь пулемёт. Давай покурим.  Эти придурки ещё с утра отморозили. Прикинь. Взяли, костёр развели. Ты понял? Вышли на улицу. Чай решили в духовском чайнике заварить. Разожгли костёр, дымяра валит, ты понял? Терь можно духов ждать сколько угодно. Хер придут. Ага. Можно красный флаг над дувалом вешать.
        Поставил я к стене пулемёт, уселся рядом с Женькой. Достал из кармана спички, чиркнул. Спичка зашипела. Я прикрыл её ладонями, протянул огонь Женьке.
- Бля, Димон! – Женька отпрянул от протянутой спички. – Ты глянь! Ну ты вообще! Кто тебя учил так спичку держать? Ты понял? Дай сюда!
       Женька выхватил у меня коробок, чиркнул новой спичкой, сложил из своих ладошек колодец с горящей спичкой внутри и протянул мне. – Вот так надо. Ты понял? Вот так надо, дир-ревня.
 - Я до армии спортом занимался, а не спиртом. Так что это ты дир-ревня. - Я попыхал сигареткой. Затянулся, откинулся спиной на стенку. Мне было хорошо.
       Хорошо, что не надо никуда спешить. Хорошо, что не холодно. Хорошо, что есть пожрать. Хорошо, что не позовут ни на какое построение. Всё было хорошо, просто замечательно.
- А у меня живот, сцука, болит. – Женька тоже затянулся и привалился спиной к стенке. – Меня Рязанов, ты понял, в одной с собой комнате расположил. Пока они со Старцевым спали, ага, то было всё нормально. А потом проснулись, ты понял, и давай анекдоты травить. Лежат в спальниках, ага, прикинь, только усищи торчат, ты понял. И тока «Гы-гы-гы», «Гы-гы-гы»! Я ржал-ржал. Потом подумал, что если не уйду, то сдохну. Вот к тебе пришел. Ты понял.
       Я сидел, привалившись спиной к стене. Курил. Мне было очень интересно послушать анекдоты, которые травил Рязанов. Но, я не пошел их слушать. Я точно знал, что лучше держаться подальше от начальства и поближе к кухне. И ещё знал, что любая кривая, ведущая в обход начальства, в армии окажется всегда короче, чем прямая, проходящая рядом с начальством. Поэтому я сидел, курил и никуда не пошел.
       Сверху топотали, ржали и кидались консервными банками дембеля-узбеки. Рядом сидел и курил Женька. У окна кто-то пялился в бинокль. У противоположной стены, закутавшись в плащ-палатку, спал Вася Спыну. Пусть ему присниться ГАЗ Шестьдесят Шесть. 
       Наверное, это было самое лучшее боевое задание. Может быть, сгонять в колонну тоже хорошо: никуда не надо тащишь вещмешок, воды полно, жрачки полно, из Панджшера можно выехать, на людей посмотреть. Колонна, наверное, тоже хорошо, как засада. Правда, в колонне можно подорваться на фугасе. Дык и в Мариштане можно подорваться на фугасе. Колонну могут обстрелять духи. И тут могут обстрелять духи.
       Не, тут не могут. В этот раз не могут. Слишком громкая у нас получилась засада. Не рискнут на нас нападать. Справа мы прикрыты Тринадцатым постом. Там миномёт, ЗУшка и ДШК. Душманы очканут нападать с той стороны. Сзади мы прикрыты полком. Там артдивизион. Если артдивизион начнёт стрелять по Мариштану, то последние оставшиеся душманские дома развалит в хлам. Духам это не надо. Так что духи, скорее всего, не придут. Хорошая у нас складывалась засада.