Третий побег 13 глава. Венгерята

13. Венгерята

На сон нам перепадало хорошо если часиков пять. Венгерята еще брыкались, отмахивались как дети, мы же чувствовали любое поползновение в нашу сторону, и будили сорванцов. В лесу мы порой просыпались от пристального взгляда, знать, близко к волчьему урочищу улеглись дневать, и пора было подниматься, уходить волчьей тропой, которая обязательно приведет к водопою, не к людям. Самый страшный зверь в лесу – это человек, а если волки провожают, то можно быть спокойным – нет опасности в округе. Для нас и для них нет. Вероятно, вожак с подручным охраняли свое семейство и место. Причём молодой далеко вперед забегал, а старый следом гипнотизировал. В открытую они никогда не показывались так, чтобы мы могли вдоволь рассмотреть этого красивого зверя…
В лагерной жизни люди вообще-то радовались землякам, но с венгерятами происходило что-то непонятное, они хоть и оказались в одинаково страшной ситуации, на одном языке могли перекинуться словом по секрету, но казалось, дай им волю, поубивают друг друга. Они доносили бошу один на другого и получали по шее, хотя писарь и не любил махать гумой, чаще бросал военное ругательство Schweinehund (свино-собаки) за их суетливость и бестолковость. Новое поколение венгров не хотело платить долгов по Первой мировой, глядя на успехи рейха. Как всегда и везде правили жадность правителей и стремление разделенного народа воссоединиться. Кровную связь ты ж никуда не денешь, но это мы так понимали.
Казалось бы, желание возродить из разрухи свой дом – это естественная потребность человека, семьи, народа. Но каждый это понимал по своему разумению. Вот и эти мальчишки попали под раздачу от идейных соседей за красную чуму – призрак коммунизма, что бродил по Европе… У меня так дядья по мамке офицеры-казаки, конечно, с белыми служили, как при царе было. Дошли до своих хуторов, так зачем им дальше ходить, когда пахать-сеять пора было. А там атаманы разные налетали.
Вот куда деваться-то?
Я, конечно, помнил рассказы о них, а не те времена. И что корова у нас была, земля, лошади, молоко пил – вот что я помнил. Это вот сейчас брыкливые венгерята разбудили, и накатилась тоска по родному дому. Как так дети запоминают разговоры взрослых, чтобы внезапно попытаться осмыслить ни много ни мало историю? У помещицы на глазах сына и мужа красные убили, как ей не мстить – жизнь-то ее кончилась. Ну и дядьев моих в тридцать седьмом расстреляли… А что они натворили-то? Просто жили, нас учили, прокормить детишек пытались.
Почему это надо отрекаться от братьев, отцов?
Это понять было невозможно. Было ли такое место на земле, где бы не было раздоров? Ясен пень, эпоха революций и благих намерений все – даже еще нерождённые поколения, уже ввергла в противостояние идей. «Брат на брата, дети на отцов», – помнится, об этом деды всё рассуждали на завалинке. Выходит, так всё Богу было известно, всё правда. Получается, есть Бог-то… Только, похоже, не с нами он, ежели такое попустил… Да и не с немцами, хоть это и было прописано на их бляхах.
Господи, откуда всякой дряни с утра пораньше лезет в голову от болтовни беспечных парижан.
Кто же они – наши старики?
Красный треугольник – нашивку политических, они не носили, они вообще ходили в добротных костюмах и пальто, как в Париже, и вели себя как господа. Из этой же категории в нашем бараке не было ни социалистов, ни коммунистов, ни солидаристов. Обычных уголовников мы видели только, когда их привозили и далее распределяли в лагеря-спутники. Только наш безымянный бош-писарь с зеленым треугольником, вероятно, был уголовником не простым, а очень культурным. Практически весь лагерь состоял из остовцев, кое-где мелькали фиолетовые нашивки сектантов, да уж были и такие. А вот звезда Давида в трудовой отряд просто не добиралась.
Догадаться несложно, что такому железнодорожному узлу работников требовалось много – молодых и не калек, вот и скупили самых здоровых. Но не бывает ничего постоянного, лагерь уплотнялся, переформировывался под текущие нужды сортировочной станции, становясь неким перевалочным пунктом. Если французы из депо прежде могли раз в месяц прокатиться к родным, то теперь вряд ли это осталось бы незамеченным. Вагоны обратно возвращались разбитыми, вот и наших соседей по нарам отрядили к плотникам.
Я уже умылся, привстав на нижние нары, похлопал по плечу крайнего. Хрен знает как его звали, какие-то они были необучаемые. Хоть младше нас на годик-другой, но уже чернявые усишки с бороденкой пробивались. Парень потянулся как в детстве и вдруг выпучил черные свои глазенки на меня.
– Шнель, а то заработаете по хребту, – толкнул я в плечо другого.
– Шнель-шнель, – с другой стороны нар раскачивал молодняк Грицок.
Венгерята быстро заглотили завтрак, мы же аккуратно завернули хлеб в носовые платочки, построились парами и пошли на выход. Мы значились постоянной железнодорожной бригадой с соответствующими пропусками сменных рабочих. Пацанам  дальше топать по дороге в депо, а мы за поворотом махнем через пролесок, заодно и пути просмотрим, пока дойдем к мастеру в контору…
Что-то не так было с нашими гавриками, вроде одной нации, а каждый сам по себе, разве что на одном языке говорят, а дружбы между собой нет. Михась пожал плечами, поддевая комья снега ногой.
– Так ведь с разных краев, наверно, как там Гишен рассказывал, все мозги этой политикой законопатил уже.
– Ну не только политика у них на уме, к примеру, Швейцария держит три горных прохода в своих горах. Кратчайший путь между Германией и Италией – это уже география… Знали бы раньше сей расклад, не запёрлись бы к макиакам, а прямиком в нейтральную страну рванули шоколад жрать.
– Ну да… нейтральная… Швейцария пропускает грузы, торгует с нацистами за рейхсмарки, – проворчал Грицок.
– И чужим и нашим и споем и спляшем, – фыркнул я, представив, как бы мы, грязные оборванцы из лесу, пролезали через тот туннель и к кому в лапы попали. Кстати, между собой мы редко брались обсуждать такие вопросы тем более на русском языке, который с легкостью подхватили от боша и француза. Дома мы таких словечек знать не знали.
– Что-то наш сакрапраца запропал, должен же был вернуться.
– Куда там вернуться, Панас? Фирмочка закрылась, грузовики рейху отошли. Чех или уже на фронте, или под бомбежку попал. Так-то, конечно, семья же здесь, отдых вроде как полагается вольному человеку.
Мы усмехнулись разом при слове «вольному человеку» – в этой-то мясорубке…
Фугасы и зажигалки предназначались для уничтожения таких объектов, как железнодорожные станции, склады, заводы, но под удары попадали города и городишки, коровы и хуторки. То ли ошибались часто налетчики, то ли сбрасывали где ни попадя, но страшно было всем. В рупоре привокзальном нехотя гавкали о потерях среди мирного населения, разумеется, рабочую скотину никто не считал… Лающий тон всех официальных речей пугал и вовсе не был похож на размеренную манеру пояснений мастера или боша. И от тихого голоса порой мурашки по коже пробегали.
Чтобы мы окончательно не оскотинились, старики, скорее всего, преднамеренно внушали нам чувство ответственности за других, ставя задачи по жизнеобеспечению более уязвимых людей. Вряд ли это мы осознавали, но деваться было некуда, таков был порядок в этом бараке, и вылететь из него было страшно.
Наплыв беженцев, всеобщее недовольство и раздражение весьма подпортило выражение лиц немецких обывателей. Арийцы сильно беспокоились уже не только за свое имущество, будущее, но и за свою жизнь каждую минуту. У продуктовых лавок почтенные фрау часто вскидывали нервные взгляды на небо, стоя в очереди. Если нам приходилось проходить мимо, то мы, естественно, опускали глаза долу. Сирены не так часто, но случалось, тревожили городок и ночью. Паника в этом случае грозила катастрофой, поэтому вокзал и площадь мы старались обходить стороной.
Замечал я также и автомобиль нашего русского, неизменно он появлялся в рабочем буфете в поиске крепкого сорта табака, за дешевыми конфетами, но никаких заданий не давал. И так было понятно – сигареты нашему некурящему мастеру, конфеты через боша шли парижанам. Вот ни разу не возникло желания развернуть и прочитать, что там за информация. Но лагерное сарафанное радио работало исправно, все чего-то ждали после Тегеранской конференции, как будто от слова сразу бы и дело свершилось. Капитал да потенциал еще накопить надобно, и в смысле денег тоже, как пояснял наш писарь на посиделках.
А вопрос в глазах людей был один – когда конец войне ожидать. Предчувствие краха витало в воздухе. Часто мы ловили на себе задумчивые взгляды немок, да и наших остовок тоже. У женщин ярко выражена особенность думать о том, чего никто знать не может, а еще большая потребность рассуждать на подобные темы…
После гибели Васыля с Галей мы обходили стороной женские бараки, сталкиваясь на путях, даже не останавливались перекинуться словечком. Мы ж поляки – не разумим по-хохляцки.
В какой-то вечер перед ночной сменой в барак нагрянула проверка, нас уже не было, мы же свернули лесочком, потом мастер оставил нас на дневную смену, вечером вновь дрова колоть, пить чай и переводить сводки от Совинформбюро. Фрау на балкончике неизменно вязала шапочки-шарфы-жакеты, всё это тоже шло в лагерь. Она хоть и старенькая, но не думала же она, что мы всё это теряем постоянно. Вот было странно, почему венгерят мастер не напрягал, ну хотя бы для приличия…
А случилась беда с дурачками. Что-то они там хапнули существенное, двое ушли с добычей, а третьему карамелек захотелось, да еще и дверь вагона не закрыл, не запечатал, как это мы делали скрупулезно. Четвертый так и вовсе непонятно чем занимался – спал в бараке уже… Так вот мелкий сластена и нарвался на патруль. От пули разве убежишь по путям, бросать надо было коробку и нырять под вагоны… Хоть не мучился… В общем, наше счастье, что подстрелили парнишку насмерть, а то бы висеть нам всем.
В бараке всё было вывернуто наизнанку, даже матрасы выпотрошены на кирпичный пол, а ничего не нашли. Вот так-то предупредить можно было только по телефону. И у парижан нашивки оказались зелеными… лица побитые, бошу досталось от гестаповца, мальцы обоссались сразу и свалились от первой палки.
Писарь с заплывшими рыбьими глазами безразлично встретил нас, ужин был по расписанию, уголь уже натаскали, протопили в бараке и подмели, только наши наматрасники были пустыми. Я свернул тряпье под голову вместо подушки, но никак не мог уснуть на голых досках, совершенно ненужные мысли лезли в голову…
Нет, никто не настучал, просто каждый сам за себя… Глупо.
Дверь не скрипнула, но дунуло сквознячком, я перевернулся на живот, присмотрелся, шаг кошачий, только воздух шевелится ночной жизнью, запах морозной соломы, шлепок один-второй-третий. Во как воровать надо уметь! Я молча спихнул свежие матрасы на Михася и Грицка, но те даже не проснулись. Я протянул руку на движение, хотел поблагодарить, но поймал пустоту.
Кто так ходить может?
Бельгиец-циркач? Не только, одному несподручно…
Естественно, я улегся и тут же отключился. Двое суток на ногах дали о себе знать.
29.08.2022\ 21.08.2023