Глава 41. Аудиенция

(пятница, 20:00, 16 часов до Дня вакцинации)

Внутри знаменитого подвала, куда вошел Олег, было светло и шумно — антиваксеры бурно обсуждали запрет завтрашнего митинга, на который они возлагали такие большие надежды. Троцкий с жаром доказывал товарищам по партии, что нисколько не страшится тюрьмы, и готов вывести народ на Площадь торжеств, невзирая на запрет, однако Иван Иванович охладил его пыл. Лопатину требовалось, чтобы спланированная им операция по уничтожению Кузнецова прошла без сучка и задоринки, а митинг антиваксеров мог невольно помешать его планам. И кроме того, секретарь сейчас совсем не хотел привлекать внимание силовиков к своей скромной персоне, и вызывать у них ненужные ассоциации с предстоящей смертью Олега. Поэтому Иван Иванович не замедлил воспользоваться таким своевременным подарком от полицейских, и объявил всем присутствующим, что завтрашнее мероприятие отменяется, поскольку он, Лопатин, не имеет никакого морального права подвергать опасности жизнь и личную свободу Максима Львова.
Троцкий начал было возражать, но секретарь отвел его в сторонку, где негромко приказал ему заткнуться, и не появляться завтра на Площади торжеств. Раздосадованный глава партии сник, а Иван Иванович начал объяснять всем присутствующим, что путь к победе состоит не только из поступательного движения, и что на каждые два шага вперед, приходится делать один шаг назад, а временные трудности, возникающие на пути, лишь усиливают и сплачивают партию, и прочее, и прочее, и прочее…
Олег присел на стул в углу зала, и терпеливо ждал, пока Лопатин закончит свою речь.  В свете последних событий Кузнецов нисколько не сомневался, что Иван Иванович, как и его оппоненты во власти, задумал сотворить с ним какую-нибудь гадость. Секретарь или снова заставит Кузнецова кого-то убить, или убьет его самого, ну или совместит приятное с полезным. Но, как ни удивительно, абсолютно никакого страха Олег сейчас не испытывал, чему и сам поражался.
После того, как майор Антонов передал ему страшную сумку, Кузнецов около часа сидел на Площади торжеств, а потом, до восьми вечера, бесцельно бродил по Шахтинску. И за это время будущий смертник о многом успел подумать, и очень многое сумел понять.
Ему стало предельно ясно — и партия антиваксеров, и городские власти ничем друг от друга принципиально не отличаются. И для первых, и для вторых обычный среднестатистический человек был всего лишь простым винтиком, который легко можно выкрутить, выбросить и заменить другим, если появится веская причина. А громкие слова и сказки про моральные принципы, оказались на поверку пустой мишурой — и у хороших вакцинаторов, и у плохих антиваксеров.
Очень больно ударили по агенту сказанные вскользь слова куратора: «Когда берешь в руки оружие, будь готов к тому, что все шутки закончились». А Олег к такому совершенно не был готов — с детства за него всё решал кто-то другой, а он всегда поступал так, как ему говорили. И Кузнецов, наконец, понял: пришло время самому принимать решения, и учиться нести за них ответственность. Поэтому он и сидел сейчас на стуле в ожидании аудиенции, прекрасно понимая, чем для него может закончиться беседа в подвале.
Завершив, наконец, свою пылкую речь и объявив на завтра всеобщий выходной, Лопатин распустил членов партии по домам, а сам направился к Кузнецову, протискиваясь к нему через толпу выходящих из подвала антиваксеров.
— Какие люди к нам пожаловали! — восхитился Иван Иванович. — Ну что скажешь, Олег Спиридонович, памятник долбаным вакцинаторам теперь в полной безопасности?
— Тренер то в безопасности, — ответил Олег, — а вот за остальные фигуры я бы не поручился.
Секретарь от души рассмеялся, но очень быстро оборвал смех и лицо его стало каким-то задумчивым и непривычно серьезным.
— Не разрешают нам завтра митинг проводить, — сказал он, — под страхом уголовной ответственности. Ни на площади, ни рядом с ней.
— И что теперь делать? — невольно спросил Олег, который прекрасно знал, какие большие надежды возлагала партия на завтрашнее мероприятие. Да и мать за неделю прожужжала ему все уши про субботний митинг.
— Придумаем что-нибудь, — ответил Лопатин, — а ты нам поможешь!
— Как? — спросил Олег.
— Твоя миссия будет на первый взгляд несложной, но на самом деле очень ответственной, — сказал секретарь. — Я дам тебе одну сумку, а ты завтра принесешь ее на Площадь торжеств и отдашь там доценту Вострикову. Внутри будут лежать очень важные вещи, они нам понадобятся для секретного мероприятия, которое мы проведем вместо митинга.
— А что тут ответственного? — удивился Кузнецов, едва не расхохотавшись, когда он услышал слово «сумка», и сразу представив себе ее вероятное содержимое.
— Понимаешь Олег, — сказал Иван Иванович, — завтра за всеми известными членами партии наверняка будут следить, и они могут не добраться с этой сумкой до места назначения. Их, скорее всего, задержат раньше, чем они дойдут до площади. Поэтому я и объявил на День вакцинации выходной, чтобы усыпить бдительность полиции. А ты для наших органов интереса не представляешь, и следить за тобой они не будут. Поэтому ты спокойно принесешь сумку куда надо и передашь ее доценту.
Кузнецов мог бы, конечно, сказать Лопатину, как сильно тот заблуждался, считая, что его курьер никому не интересен, и никто за ним не следит, но не стал расстраивать секретаря. А Иван Иванович смотрел на Олега каким-то непривычно серьезным взглядом. Он очень не любил врать, ему самому было противно то, что он сейчас делал, но выбора у него не имелось.
— Смотри, Олег Спиридонович, — продолжил Лопатин, — ты должен завтра ровно в одиннадцать пятьдесят стоять справа от входа на площадь, возле фонарика, знаешь где это?
Кузнецов кивнул. Он прекрасно знал, где находилась известная городская скульптура в виде старинного шахтерского фонаря.
— Отлично, — обрадовался Иван Иванович, — на саму площадь не заходи, стой возле фонарика. В двенадцать часов к тебе подойдет Востриков, ты отдашь ему сумку и можешь идти домой. Ну, или если хочешь, оставайся смотреть на праздник. Вот и все поручение. И не надо будет больше никого убивать.
Лопатин от души рассмеялся, а лицо его вновь стало мягким и улыбчивым.
— Хорошо, — кивнул Олег, — давайте сумку, где она?
— У тебя дома, — сказал Иван Иванович.