Д. Г. Лоуренс - Незримая близость

(пер. с английского)

Изабель Пёрвин внимательно вслушивалась в тишину, стараясь различить стук колес на подъездной дорожке или звук шагов своего мужа, направляющегося через холл. В этот ненастный ноябрьский вечер она ожидала приезда старого друга, ставшего за все прошедшие годы неотъемлемой частью ее жизни. Он прибывал поездом, и за ним послали повозку встретить на вокзале. Так же ее супруг должен был вот-вот возвратиться с приусадебного участка.

Некоторое время назад он лишился зрения во Фландрии[1], обзаведясь взамен обезображивающим шрамом, рассекающим бровь. Миновал уже год с тех пор, как он возвратился домой.  Он совершенно ослеп. И  все же они с Изабель были безмерно счастливы. Морис унаследовал усадьбу Гранж и все прилегающие к ней территории. Но раскинувшимися вокруг усадьбы фермерскими угодьями и всеми хозяйственными постройками заведовали Вернэмы, там же и проживавшие. Изабель с мужем расположились в лучших комнатах усадьбы, большую часть времени пребывая наедине друг с другом. Большую часть времени они проводили наедине друг с другом, за разговорами или чтением, наслаждаясь непередаваемым чувством особой близости. После Изабель садилась за написание рецензий для шотландской газеты, храня верность давнему интересу, а Морис с головой погружался в рутину сельской жизни. Отсутствие зрения не мешало ему обсуждать организационные вопросы с Вернэмом и выполнять значительную часть работ по хозяйству, порой грязных, но приносящих странное удовольствие. Он доил коров, носил ведра с молоком, прогонял молоко через сепаратор[2], а также ухаживал за свиньями и лошадьми. Жизнь его оставалась столь же насыщенной даже после потери зрения, но при этом стала на удивление безмятежной; чувство непостижимого покоя обволакивало весь мир в темноте: такой разнообразный, такой настоящий и совершенно невидимый.

Новое необъяснимое чувство казалось для него счастьем. И не было места сожалениям среди темной, осязаемой радости. Восторженное упоение поглотило его душу.

Но время шло и пелена волшебства истончалась. Спустя несколько месяцев всепоглощающего счастья, изнуряющего упоения начали проступать очертания усталости, ужасная ennui[3] стала одолевать Изабель; безмолвная клетка изящных колон и высокорослых сосен нависла над ее головой, начиная понемногу сводить с ума. Мориса же порой настигала тяжелая хандра, вырывавшая его прочь из реальности. Даже не просто хандра, а черная обволакивающая тоска поглощала все его существо, превращая жизнь в настоящую пытку не только для него, но и для его супруги. Неописуемый страх охватывал ее в такие минуты. В отчаянии она бросалась мужу на грудь, стараясь задушить всякие печали теплотой объятий, обернуть время вспять, вернув прежнюю счастливую безмятежность. Но с каждым разом это давалось все труднее. Она ощущала свое бессилие перед лицом напасти. Ей хотелось кричать. Но она не собиралась сдаваться и была готова пойти на что угодно, лишь бы сохранить свое хрупкое счастье. Она хотела обладать своим мужем, хотела, чтобы он был с ней и только с ней. Но он снова и снова ускользал от нее в объятия черной всепоглощающей тоски. Такие мгновения становились невыносимы, и жизнь казалась лишенной всякого смысла.

Блуждая среди собственных мыслей, она искала способ все исправить. Она приглашала друзей, стараясь укрепить связи Мориса с внешним миром. Однако после всех радостей и страданий, после покрытого мраком, но чудесного года, проведенного в незримом уединении и безмолвной близости, сторонние люди казались слишком поверхностными, неоправданно шумными и довольно вульгарными. Пустые бессмысленные разговоры начинали раздражать Мориса и сильно утомлять Изабель. И потому в скором времени они вновь вернулись к уединенному существованию, куда более привлекательному.

Но вот уже через пару недель все должно было измениться, они ждали появления второго ребенка. Первый умер еще во младенчестве, когда ее муж только отбыл во Францию. На второго же возлагались большие надежды; Изабель видела в нем свое спасение. Ей было уже за тридцать, Морис – на год моложе. Они оба хотели ребенка. Но странное чувство тревоги не давало ей в полной мере насладиться такой манящей перспективой материнства. На ее плечах лежала ответственность за благополучие мужа – великая честь и тяжкий груз. С появлением ребенка вся ее забота и внимания сосредоточатся на малыше. Но что тогда станется с Морисом? Не наделает ли он глупостей? Обретет ли он долгожданный покой или его снова захлестнет волна печали, что так губительна для них обоих?

Изабель просто места себе не находила, пока однажды не получила письмо от Берти Рида, старого друга, троюродного или четвероюродного брата из Шотландии. Она знала Берти всю свою жизнь. Они выросли вместе, и она любила его, но любовью платонической. Между ними существовала прочная связь; они понимали друг друга без слов. Но Изабель и представить не могла Берти в качестве мужа, он был для нее как родной брат.

Берти работал адвокатом. Интеллигентный, сообразительный, немного саркастичный и довольно сентиментальный, он был готов пойти на все ради женщины, которую боготворил, на все, кроме брака. Морис Пёрвин был другим. Он родился в знатной и обеспеченной провинциальной семье. Его родовая усадьба Гранж располагалась недалеко от Оксфорда. Он был вспыльчивым и ранимым, порой даже слишком ранимым, отчего часто воспринимал все слишком близко к сердцу. Крепкое телосложение и грубые руки контрастировали с уставшим выражением лица и испещренным морщинами лбом. Мысли с трудом передвигались в его голове, одурманенные провинциальной кровью. И он хорошо осознавал свою ментальную медлительность, потому как чувства его были остры и проницательны, что и служило главным отличием между ним и Берти, чей рассудок всегда был превыше чувств.

С первого же взгляда мужчины невзлюбили друг друга. Но Изабель не теряла надежду, что однажды они все же сумеют найти общий язык. Она заблуждалась. Даже спустя время, даже узнав друг друга получше они не изменили своего отношения. Берти зачастую отпускал саркастические комментарии, которые жутко раздражали Мориса, и тот отвечал английской надменностью на шотландскую иронию, что со временем переросло в отрытую неприязнь.

Изабель не могла с этим ничего поделать и в конце концов просто смирилась. Мужчины капризны и безрассудны. Потому, стоило Морису отправиться во Францию во второй раз, Изабель сразу же написала Берти письмо, в котором высказала желание прервать всякие отношения между ними. В ответ Бертрам Рид написал, что готов подчиниться ее воле, если она и вправду того желает.

Почти два года они не общались, но Изабель ни о чем не жалела. Она верила, что взаимоотношения мужа и жены важнее всего на свете. Они любили друг друга. Готовились стать родителями. Все остальное просто меркло на фоне супружеской идиллии. Изабель убедила себя, что счастлива и рада любым друзьям Мориса. Она была счастливой женой и готовилась стать счастливой матерью. Но со временем по неизвестной причине друзья стали приходить все реже, пока совершенно не исчезли из их жизни. Но это, конечно же, не смущало ни Мориса, ни Изабель, которые наслаждалась уединенной жизнью.

Морис разделял увлечение Изабель литературой, и в благодарность она пробудила в себе интерес к садоводству и разведению скота. Полностью контролируя свои эмоции, Изабель всегда развивала в себе наиболее практичные черты и интересы, которыми могла гордиться. И так прошли пять лет их совместной жизни. Последний же год отличался особой неописуемой близостью. И вот, спустя все это время Изабель погрузилась в пучины абсолютного безразличия, а ее жизнь стала походить на летаргический сон, от которого не хотелось пробуждаться. Она представляла в своих мечтах, как мирно растит ребенка, дремлет у камина по вечерам, плывет по течению, смутно осознавая ход времени. Но судьба Мориса нависла над ней грозовым облаком, нарушая покой ее грез, возвращая обратно к реальности.

Получив от Берти записку с вопросом, готова ли она поставить крест на их прежних отношениях, а также с искренними соболезнованиями относительно ранения ее мужа, Изабель ощутила укол совести и растущее внутри трепетное волнение пробуждающегося человека. Она рассказала о письме Морису.

– Пригласи его к нам.

– Пригласить Берти, сюда? – неуверенно переспросила Изабель.

– Да, если он захочет.

– Не сомневаюсь, он обрадуется приглашению, но… – Изабель немного замялась. – Но ты уверен? Ты сам-то этого хочешь?

– А почему бы и нет.

– Ну ладно, в таком случае… Но я полагала, он тебе не нравится…

– Не знаю, может я поспешил с выводами на его счет.

Ответ прозвучал немного неубедительно.

– Ну хорошо, если ты уверен…

– Я вполне уверен. Пригласи его.

И вот в этот дождливый ноябрьский вечер они ожидали приезда старого знакомого. Изабель сильно переживала и буквально разрывалась на части между собственной нетерпеливостью и нерешительностью. Всю жизнь ее терзали сомнения относительно каждого принятого решения. Парализующее чувство неуверенности переполняло ее изнутри, тщательно скрываемое за маской радушной вежливости.

Изабель зажгла высокий светильник возле стола и постелила скатерть. Тусклый свет заполнял длинную гостевую залу, освещая элегантную, но строгую в оформлении мебель. Лишь небольшой круглый стол слегка поблескивал отполированными гранями, эффектно выделяясь на общем фоне. Белая ткань ярким пятном укрыла деревянную поверхность, ее ажурные края свисали до самого пола. Фарфор был старым, но выглядел роскошно: кремовый оттенок, покрытый ярко-красными и синими пятнами узора; большие чашки в форме колокола окружали чайник. Бегло осмотрев сервировку, и оставшись довольной результатом, Изабель вновь присела за стол.

И вновь ее захлестнула волна переживаний. В полузабытьи она перевела взгляд на незавешенное окно и в сумерках различила или скорее даже представила очертания высокой пихты, раскинувшей в стороны могучие ветви. Капли дождя струились по стеклу. И отчего ей так неспокойно? Почему эти мужчины к ней так жестоки? Почему никто из них до сих пор не пришел?

Изабель ужасно устала от всей этой неопределенности. Морис уж точно должен был вернуться. Непонятно, что могло его задержать. Она снова встала. Уловив в зеркальной глади свое отражение, она улыбнулась ему, словно давнему знакомому. Ей в ответ улыбнулось овальное лицо с правильными чертами и слегка изогнутым носом. Изящная длинная шея и волосы, собранные в элегантный пучок, дополняли уютный образ будущей матери. Обдумывая увиденное, она слегка изогнула брови, пошире распахнула отяжелевшие веки, и на мгновение в серых глазах промелькнула искорка озорства, придав немного лукавое выражение строгому образу Мадонны.

Вновь вернув утраченное на миг самообладание, с женской целеустремленностью она направилась к двери. Глаза ее слегка покраснели.

Она проследовала по коридору на улицу и быстро добралась до ближайшего жилого помещения. В нос тут же ударили резкие запахи деревенской кухни и скотного двора, молока и кожи. В особенности молока.  На кухне очищали кастрюли от пригара. Мощеная дорожка, ведущая к дому, была сплошь покрыта мелкими лужами, переливающимися в тусклом свете приоткрытой двери. Внутри за длинным столом с белой лампой по центру расположились все обитатели фермы: мужчины и женщины, мальчики и девочки. Подошло время вечерней трапезы. Красные лица склонились над чашками чая, красные руки тянулись к скромной трапезе, красные рты тщательно пережевывали. Изабель заметили не сразу. Миссис Вернэм, слегка прихрамывая, обходила стол по кругу, доливая всем чаю из большого черного чайника. Внезапно, уловив краем глаза чужое присутствие, она обернулась.

– А, мадам! Проходите, присоединяйтесь к нашему чаепитию!

И она придвинула к столу еще один стул.

– Благодарю Вас, но я просто хотела спросить… Надеюсь, я вам не помешала?

– Да нет, что Вы, мадам.

– Вы случайно не видели мистера Пёрвина?

– Боюсь, что нет. Если увижу, передать, что Вы его искали?

– Не нужно, благодарю. Просто хотела узнать, где он сейчас.

– Найти его, значит, хотите. А ну-ка, парниша, поднимайся!

Миссис Вернэм толкнула в бок одного из мальчишек, и тот нехотя начал подниматься со своего места, продолжая при этом усердно жевать.

– Кажется, я видел его в конюшне, – произнес кто-то из сидящих за столом.   

– О, тогда не нужно никого утруждать, я сама за ним схожу, – сказала Изабель.

– Не следует Вам, мадам, куда-либо ходить в такую непогоду. Пускай мальчик сбегает. Справишься, малец?

– В этом и правда нет никакой нужды. Не вставай, Том. Я бы сама предпочла прогуляться до конюшни.

– Ну вы только послушайте! – воскликнула миссис Вернэм.

– Вам не кажется, что возница как-то припозднился сегодня, – заметила Изабель, проигнорировав предыдущее замечание.

– Да вроде нет, почему же? – удивилась миссис Вернэм, бросив краткий взгляд на часы. – У возницы в запасе еще четверть часа… да, где-то минут пятнадцать, может двадцать придется подождать.

– В самом деле? А мне казалось, что уже так поздно. Слишком уж рано стало темнеть.

– Верно говорите. Беспокойные и короткие нынче деньки. Экая досада!

– Так и есть, – согласилась Изабель и тихонько удалилась.

Она обула галоши, накинула на плечи клетчатый платок, надела мужскую фетровую шляпу и направилась по мокрой дорожке через двор. Ветер гудел в кронах высоких вязов, окружавших фермерские угодья. С каждым шагом темнота продолжала сгущаться, и Изабель уже жалела, что не захватила фонарь. Приходилось идти практически на ощупь. Дождь хлестал ее по щекам, но она не прятала лица. Отчасти ей нравилось это ощущение, отчасти у нее просто не было сил бороться. 

Наконец она достигла едва различимой во тьме двери конюшни. Света внутри не было. Приоткрыв верхнюю створку, Изабель заглянула внутрь этого бездонного колодца черноты. От витавших в воздухе запахов лошадей и аммиака ей сделалось дурно. Она прислушалась, но не смогла различить ничего, кроме ночной тишины и приглушенных шорохов в стойлах. 

– Морис, – позвала она тихим и спокойным, несмотря на сдерживаемое волнение, голосом. – Морис, ты здесь?

Ответа не последовало. Косой дождь проникал внутрь сквозь приоткрытую створку. Не желая нарушать уюта жаркой конюшни, Изабель зашла внутрь, заперла нижнюю створку на засов и прикрыла верхнюю. Но дальше не пошла, так и застыв на одном месте. Зная об опасности подходить к лошади сзади и не имея возможности разглядеть, где это сзади находится, она словно бы вросла ногами в пол. Страх парализовал ее.

Изабель снова прислушалась. Вдалеке ей удалось различить негромкий звук, похожий на звон упавшей кастрюли, и мужской голос, едва слышно выругавшийся. Должно быть это Морис там, на другом конце конюшни. Изабель неподвижно ждала, когда он сам выйдет к ней на встречу. Лошади казались такими устрашающими здесь, в темноте.

Лязг щеколды на двери стойла заставил ее вздрогнуть. В темноте все ее чувства обострились, и она буквально ощущала приближение мужа. Его тихий, низкий голос, которым он успокаивал лошадей, подействовал и на нее, страх немного отступил. Морис подошел уже так близко, но сколько бы она не пыталась, даже теперь не могла его разглядеть. Весь ее мир погрузился в водоворот темноты. У Изабель начала кружиться голова.

Чтобы окончательно не лишится рассудка, она позвала мужа тихим мелодичным голосом.

– Морис! Морис, дорогой!

– Изабель, это ты?

Его по-прежнему не было видно, но голос стал казаться осязаемым.

– Здравствуй, – произнесла Изабель, старательно напрягая зрения, чтобы разглядеть мужа.  Она ощущала, что он продолжает заниматься лошадьми, но не могла этого видеть. Отчаяние подступало к горлу.

– Дорогой, ты еще не собираешься домой?

– Да, конечно, уже иду. Через полминуты. Стой смирно, – обратился он к лошади. – Повозка еще не вернулась?

– Пока нет.

В голосе Мориса не было ничего необычного, противоестественного, но здесь в полной темноте он звучал несколько зловеще. Изабель хотелось поскорее убраться подальше от этого места.

– Который сейчас час? – спросил Морис.

– Почти шесть.

Она не хотела продолжать разговор вслепую. Морис подошел ближе, и она отступила к двери.

– Ветер начал задувать, – сказал он, ровным шагом направляясь к приоткрытой створке двери. Она отошла в сторону. На мгновение стал различим его темный силуэт.

– Берти уже скоро приедет, – произнес Морис, закрывая створку.

– Да, уже совсем скоро, – тихо проговорила Изабель, глядя на вновь растворяющиеся в темноте очертания.

– Дай мне руку, дорогой.

Изабель плотно прижималась к мужу, пока они шли в направлении дома. Но чувствовать его было недостаточно, ей необходимо было его видеть. Неясность пугала. Морис двигался ровно, высоко держа голову, но в его движениях сквозила легкая неуверенность. Держа его под руку, Изабель буквально ощущала насколько выверен, продуман каждый его шаг. Внезапно его силуэт словно бы вырос из земли в тусклом свете, пробивающимся из-под двери прихожей.

На пороге Морис немного замешкался и стал ступать еще осторожнее. Нащупав рукой скамью, он тяжело на нее опустился и нагнулся, чтобы переобуться. Его покатые плечи округлились, когда большие красные руки, испещренные вздувшимися венами, потянулись к гетрам на массивных ногах. На мгновение могло показаться, что он прекрасно видит, что делает. Пока он пребывал в согнутом положении, кровь прилила к голове, покрытой жесткими каштановыми волосами, и вены на висках вздулись. Изабель старалась не смотреть на его шрам.

Она всегда испытывала заметное облегчение, пересекая порог своей обители. Снаружи все казалось каким-то диким и угрожающим, даже Морис внушал опасения. Но стоило ему пересечь порог дома, как даже походка его изменялась под влиянием утонченных ароматов цветов, пронизывающих владения его супруги.

Остановившись у подножия лестницы, Морис замер и прислушался. От одного его вида Изабель сделалось как-то не по себе. Казалось, он прислушивается к собственной судьбе.

– Похоже, он еще не приехал, – произнес Морис. – Я поднимусь наверх и переоденусь.

– Морис, ты же не сожалеешь, что мы его пригласили?

– Не знаю. Как-то мне не спокойно.

– Я вижу.

Изабель потянулась к нему и поцеловала в щеку. По его губам пробежала легкая улыбка.

– Что тебя так развеселило? – наигранно возмутилась Изабель.

– Стараешься умаслить меня?

– Нет. Зачем мне это? Ты и без того знаешь, как сильно мы друг друга любим. Мы женаты. И все остальное не имеет никакого значения.

– Ты права, дорогая.

Он осторожно коснулся ее лица и улыбнулся.

– У тебя-то самой все хорошо?

– У меня все прекрасно. Просто иногда переживаю за тебя.

– За меня, отчего же? – спросил он, кончиками пальцев скользя по ее щекам; его прикосновения завораживали.

Морис поднялся наверх. Изабель провожала его взглядом до тех пор, пока его фигура окончательно не растворилась в темноте. Он даже не заметил отсутствия света, его шаг ничуть не изменился. Изабель услышала, как открылась дверь ванной.

Пёрвин почти инстинктивно передвигался по знакомой территории, не замечая темноты вокруг. Он словно бы ощущал расположение предмета прежде, чем его коснуться. Он наслаждался этой внутренней связью с материальным миром, бездумно скользя по уютному миру вещей. В такие минуты вмешательство зрительных образов казалось совершенно неуместным. Все вокруг заполнялось необъяснимой радостью, граничащей с восторгом. Его обострившиеся чувства снова и снова, словно волны, ударялись об окружающие его предметы, обволакивали и обрамляли все вокруг. Было что-то необъяснимо приятное в том, чтобы протянуть руку к невидимому объекту и постичь его через физический контакт. И вовсе не требовалось, даже не хотелось вспоминать его визуальный образ. Новый способ эмпирического познания вытеснил собой все прежние.

Ощущение единства с материальным миром переполняло все его существо осязаемым счастьем, и всепоглощающая любовь к супруге лишь усиливала это чувство. Но за приливами следовали отливы, и волны счастья отступали, оголяя пульсирующую паутину нервов. Мориса пугали столь резкие перемены, тот разрушительный хаос, что таился глубоко внутри, чувство беспомощности перед разрывающими на части внутренними демонами. И  когда сводящие с ума переживания вновь нарушали его покой, он плотно сжимал кулаки, словно бы готовясь к сражению с самим мирозданием. Но что он мог противопоставить мировому порядку, если даже собственные страхи оказались ему не по силам.

Однако на сегодня демоны притихли, и только отзвуки необъяснимого раздражения нарушали душевный покой. С большой осторожностью он держал в руках бритву, этот чужеродный предмет, не внушающий особого доверия. Теперь, когда его слух не уступал по остроте лезвию, он мог различить внизу шаги, женскую поступь, и определить, что направляется она по коридору, вероятно, чтобы зажечь там лампы, а после возвращается обратно в гостиную к камину. По пути в собственную комнату Морис услышал, как подъехала повозка, встреченная радушным голосом супруги.

– Берти, это ты? Уже приехал?

– Здравствуй, Изабель! Рад тебя видеть, – сквозь заунывный шум ветра послышался мужской голос.

– Должно быть дорога выдалась ужасная. Мне очень жаль. У нас не нашлось крытой повозки. Да где же ты? Не могу разглядеть. Тут так темно.

– Уже иду. Обо мне не беспокойся, я наслаждался поездкой. Напомнило старые добрые времена в Пертшире[4]. Ну, как ты поживаешь здесь? Я погляжу, ты прям светишься от счастья.

– Так и есть. Все просто чудесно. Ну сам-то ты как? Мне кажется, или немного осунулся?

– Что сказать, работаю на износ по заветам взрослой жизни. Но в целом, все хорошо. А как Пёрвин? Он же сейчас дома, верно?

– Да, конечно, переодевается наверху. У него тоже все замечательно. Ну снимай же скорее свой плащ, наверняка насквозь уже промок. Я распоряжусь, чтобы его высушили.

– Ну а как вы тут справляетесь… с трудностями? Ему, полагаю, нелегко сейчас приходится…

– Нет, нет, вовсе нет. Даже наоборот. Мы стали по-настоящему счастливы теперь. Это трудно объяснить, но между нами возникла такая тесная, нерушимая связь…

– Что ж, искренне рад это слышать…

Они прошли в другую комнату, и Пёрвин больше не мог расслышать их разговора. Оживленные голоса, звучавшие где-то в отдалении, пробудили в нем чувство полнейшего одиночества, даже какой-то детской обиды. Он ощущал себя ребенком, которого выгнали с праздника для взрослых. Собственная беспомощность угнетала. Обессиливающая тоска накрыла его с головой. Пока он одевался, руки его дрожали. Его начал раздражать шотландский акцент Берти и слабый отголосок шотландских корней в речи Изабель. Его раздражали эти самодовольные нотки, сквозившие в шотландском произношении. Но особенного его раздражало то, с каким наигранным, неестественным восторгом рассказывала Изабель об их с ней счастье. Это вызывало отвращение. Не все всегда было так гладко, и порой Морис, словно беспомощный ребенок, падал в объятия тоски по былым временам, оставаясь при этом снаружи все тем же мужчиной, сильным и суровым, неспособным принять собственные слабости. Из-за всего одной фатальной ошибки, он навсегда лишился своей самостоятельности и с тех пор был вынужден влачить свое жалкое существование в полной зависимости от других людей. И эта зависимости приводила в ярость. Морис искренне ненавидел Берти Рида, глубоко в душе осознавая несправедливость своих чувств, порожденных собственными слабостями.

Морис спустился по лестнице. Изабель в одиночестве сидела за столом. Она проследила, как ее муж неловким шагом с высоко поднятой головой проследовал к столу. Он казался полным сил, совершенно здоровым, но на лице его словно застыла какая-то маска… маска смерти – внезапно всплыло у неё в голове. Возможно все дело в шраме.

– Ты уже слышал, Берти недавно приехал?

– Да, но где же он?

– В своей комнате. Он сильно похудел и выглядит таким уставшим.

– Наверное, работает на износ.

Пришла служанка с подносом, а следом и Берти спустился к ним. Это был худой мужчина невысокого роста с темными жидкими волосами, выпирающим лбом и большими печальными глазами. Его лицо было настолько печальным, что невольно казалось смешным. У него были несколько неуклюжие короткие ноги.

Изабель отметила, что Берти слегка замешкался в дверях при виде Мориса. Пёрвин услышал его приближение и обернулся.

– А вот и ты, – подбадривающе произнесла Изабель. – Проходи, присаживайся!

Берти прошел в комнату.

– Пёрвин, как поживаешь? – спросил он.

Морис выставил вперед руку, и Берти пожал ее.

– Весьма неплохо. Рад, что ты приехал.

Изабель посмотрела на них и тут же отвела взгляд в сторону, словно просто не могла видеть их вместе.

– Ну же, проходите за стол. Неужели никто из вас еще не проголодался? Что до меня, то я просто умираю с голода.

– Боюсь, это моя вина, что ужин так припозднился, – произнес Берти, пока они рассаживались по местам.

Морис по своему обыкновению сидел за столом абсолютно неподвижно с прямой спиной и бесстрастным лицом. Всякий раз наблюдая мужа в таком положении, Изабель испытывала внутреннее беспокойство.

– Да нет, что ты, – ответила она. – Обычно мы ужинаем немногим раньше. Трапеза у нас легкая, чем-то даже напоминает позднее чаепитие. Надеюсь, тебя это не смущает. Подобное времяпрепровождение помогает скоротать длинные вечера ни о чем не беспокоясь.

– Звучит неплохо, – улыбнулся в ответ Берти.

Морис, словно кошка, выбирающая место для сна, изучал лежавшие перед ним предметы: тарелку, нож, вилку, салфетку. Он будто бы составлял в голове рельефную карту окружения. Он сидел прямо с каким-то загадочным, даже отрешенным видом. Берти наблюдал за изучающими движения больших и грубых рук, за неподвижным станом, за скрывающим всякие эмоции шрамом. С большим трудом Берти все же удалось отвести взгляд. Не отдавая себе отчета в собственных действиях, он поднял со стола хрустальную вазу с фиалками и вдохнул их запах.

– Какой приятный аромат! – восхитился он. – Откуда они?

– Из нашего сада под окнами, – ответила Изабель.

– Так поздно цветут и так приятно пахнут. А помнишь тетю Беллу? Она тоже выращивала у себя фиалки, возле южной стены.

Старые друзья обменялись быстрыми взглядами, и Изабель немного повеселела.

– Еще бы. Она была довольно странная.

– Да, необычная пожилая леди. Подобная эксцентричность у нашего семейства в крови.

– Возможно, благо мы с тобой ее не унаследовали. Можешь передать вазу Морису? – попросила Изабель, когда Берти уже было собирался вернуть цветы на прежнее место. – Дорогой, ты когда-нибудь вдыхал аромат фиалок? Только послушай, как дивно пахнут!

Морис выставил перед собой руки, и Берти протянул ему цветы. Крупные ладони обхватили руки адвоката. Берти осторожно высвободил пальцы, поместив крошечную вазу меж грубых ладоней и вместе с Изабель стал внимательно наблюдать за последующими действия слепого. Морис склонил голову набок и, казалось, о чем-то задумался. Изабель нетерпеливо поерзала.

– Прекрасный аромат, не правда ли? – не выдержав, произнесла она.

– Чудесный, – ответил Морис и передал вазу обратно Берти.

В воздухе повисло напряженное молчание.

Но вскоре трапеза продолжилась, как продолжилась и непринужденная беседа старых друзей. Морис сидел молча. Только скрип ножа о тарелку напоминал о его присутствии. Больших трудов ему стоило сладить со столовыми приборами, однако он наотрез отказывался от любой помощи. Изабель и Берти чувствовали себя крайне неловко, и Изабель мучил вопрос «почему».  Она не испытывала ничего подобного, оставаясь с Морисом наедине. Но присутствие Берти словно бы пробудило в ней осознание всей неестественности происходящего.

После ужина все трое перебрались поближе к камину. Графины с вином поставили рядом на столик. Изабель поворошила поленья кочергой, и облако сверкающих искр взвилось над тлеющим деревом. В ее движениях Берти уловил едва заметное волнение.

– Должно быть ты очень ждешь появления ребенка, – обратился он к Изабель.

Она одарила его какой-то болезненной улыбкой.

– Очень. Но кажется, что еще так долго. Мы оба с нетерпением ждем этого момента. Правда, дорогой?

– Конечно, дорогая, – ответил Морис.

– Мы только об этом и мечтаем.

– Да, конечно, – произнес Берти.

Сам он был заядлым холостяком на три или четыре года старше Изабель. Он проживал в прекрасных комнатах с видом на реку под присмотром верного слуги шотландского происхождения. У него было множество знакомых среди представительниц прекрасного пола; не любовницы, но просто подруги. До тех пор, пока ему удавалось избегать тесных связей и брачных уз, он с превеликим удовольствием ухаживал за некоторыми прелестными особами с поистине рыцарским благородством. Но стоило им лишь намекнуть на более тесные отношения, как он с отвращением тут же обрывал с ними всякую связь.

Изабель очень хорошо его знала: знала о его верном и благородном характере, знала и о его неизлечимой болезни, лишившей Берти всякой надежды на телесную близость. Он стыдился своего недуга, потому как не мог из-за него жениться, не мог вступить в интимную связь. Хотел, но не мог. В глубине души он так и остался растерянным, беспомощным мальчиком, обозленным на весь мир. Он потерял последнюю надежду на нормальную жизнь. В глазах окружающих он представал успешным адвокатом, litt;rateur[5] с хорошей репутацией, богатым состоятельным членом общества. Но сам Берти ощущал себя просто ничтожеством, ошибкой природы.

Изабель знала и об этом. И презирала его столь же сильно, сколь и восхищалась им. Глядя на его вечно грустное лицо, на его короткие кривые ноги, она испытывала отвращение. Но стоило ей встретиться взглядом с его прозорливыми, как у ребенка, темно-серыми глазами, она снова в него влюблялась. Берти прекрасно знал об этом, но Изабель его знание не беспокоило. Она любила его, но любила надменно и снисходительно.

Изабель перевела взгляд в сторону неподвижной, молчаливой фигуры своего мужа. Он сидел, откинувшись в кресле, со скрещенными на груди руками. Она поглядела на его сильные, крупные ноги, согнутые в коленях, тяжело вздохнула и вновь поворошила поленья кочергой, пробудив новое облако мерцающих искр.

– Изабель говорила мне, что ты довольно неплохо приспособился к новой жизни, без зрения, – внезапно нарушил молчание Берти.

Морис немного выпрямился в кресле, но рук не опустил.

– Да, пожалуй. Время от времени, конечно, приходится сталкиваться с определенного рода трудностями, но в целом, находится и множество положительных моментов.

– Говорят, это лучше, чем лишится слуха, – добавила Изабель.

– Полагаю, что так, – ответил Берти. – А о каких положительных моментах идет речь?

– Ну например, перестаешь волноваться о многих ранее беспокоивших мелочах.

Морис потянулся, расправил могучие плечи и снова откинулся на спинку кресла.

– Звучит прекрасно. Но чем наполняется досуг? Что приходит на смену прежним занятиям, которые теперь становятся недоступными?

Повисла немая пауза.

– Даже не знаю. Просто плывешь по течению, отдыхаешь от суеты, наслаждаешься покоем.

– И совсем никаких планов, целей в жизни? Мне всегда казалось, что именно планирование порождает мысли в голове, а без мыслей человек будто бы и вовсе перестает существовать.

И снова Морис помедлил с ответом.

– Не совсем так, в покое все же есть нечто притягательное. Но это трудно объяснить, можно только почувствовать.

После небольшой паузы разговор вновь вернулся в прежнее русло: Изабель и Берти сплетничали и вспоминали былые времена, Морис молчал.

В конце концов высокая и массивная фигура поднялась со своего места. Морис ощущал себя неловко и скованно и хотел поскорее удалиться.

– Надеюсь вы не будете возражать, если я вас покину. Надо переговорить с Вернэмом.

– Конечно нет, дорогой, – отозвалась Изабель.

Морис покинул гостиную в полной тишине.

– И все же, потеря зрения – дело серьезное, Сисси, – нарушил молчание Берти.

– Я знаю, Берти, знаю.

– Жизнь постоянно ускользает у тебя из-под носа.

– Знаю. Но все же Морис в чем-то прав. Находятся и положительные моменты. Ты начинаешь больше ценить вещи, которые, казалось бы, всегда были рядом, но раньше ты принимал их как должное. Вещи, чувства, даже не знаю, как это правильно назвать.

– Честно говоря, не совсем тебя понимаю.

– Это очень трудно объяснить, это нечто неуловимое, что существует только в моменте. Само присутствие Мориса будто бы заполняет некие пустоты внутри. Не могу даже представить себе жизнь без него. Я не спорю, что в отсутствие будничной суеты может показаться, будто ты растворяешься в нескончаемом сне. Но когда мы остаемся с Морисом наедине, жизнь кажется наполненной, и ничего более нам для счастья не требуется. Ты ведь меня понимаешь?

– Боюсь, что нет.

И разговор снова вернулся в прежнее русло. Снаружи гудел ветер, дождь свирепо барабанил в запертые на засовы окна. В камине едва заметное пламя жаром обволакивало тлеющие поленья. Берти выглядел уставшим, темные круги под глазами стали заметнее. Изабель, воодушевленная перспективами материнства, не отрываясь глядела в огонь. Вьющиеся пряди, выбившись из прически, элегантно обрамляли лицо, придавая ей особенно привлекательный вид. Чувство необъяснимой тоски переполняло ее изнутри; чувство глубокой, невыносимой тоски уходящего дня.

– Полагаю, все мы подвержены разного рода недугам, – произнес Берти.

– Возможно.

– Как проклятье, они настигают кого-то раньше, кого-то позже…

– Знаешь, Берти, – возмутилась Изабель, подскочив со своего места, – лично я чувствую себя превосходно и в преддверии рождения ребенка не хотела бы предаваться подобным мыслям. Мне просто нельзя сейчас ни о чем переживать. И уж последнее о чем бы мне хотелось сейчас думать, так это о всяких там недугах, понимаешь?

– Да, пожалуй, ты права.

– Вот и хорошо. Все равно от нас это никак не зависит. Я готова принять свою судьбу, какой бы она не была, но не могу не беспокоиться за судьбу Мориса. Как бы я хотела знать наверняка, что с ним все будет хорошо.

– А есть повод переживать?

– Не знаю. – Ей даже и думать не хотелось о возможных несчастьях.

Вечер тянулся медленно. Изабель посмотрела на часы.

– Уже почти десять. Уверена, все работники уже давно легли спать. Где же тогда Морис? Извини, я отлучусь на минутку.
 
Она вышла из гостиной, но практически сразу же вернулась.

– Света нигде не видно, снаружи совсем темно. Куда же он мог подеваться? Может он пошел…

Берти поднял на нее взгляд.

– Думаю, он скоро вернется.

– Надеюсь. Обычно он не задерживается снаружи так поздно.

– Если хочешь, я могу сходить и поискать его.

– Если тебе нетрудно. Я бы сама пошла, но… – Последние дни она старалась двигаться как можно меньше.

Берти накинул на плечи старое пальто, взял фонарь и вышел через заднюю дверь. Он поежился под натиском сырого ночного ветра. Погода не внушала доверия: скользкая грязь под ногами лишала уверенности даже в собственных ногах. Нехотя он продолжил свой путь. Где-то громко залаяла собака. Он заглянул в каждое незапертое строение у себя на пути. Наконец, он добрался до здания, напоминавшего амбар, и, услышав странный треск, доносящийся изнутри, приоткрыл дверь. В свете лампы он разглядел Мориса, который, закатав рукава, крутил ручку металлического измельчителя репы[6]. Рядом в углу лежала целая куча свежесобранных сладких корешков.

– Это ты, Вернэм? – спросил Морис, внимательно прислушиваясь.

– Нет, это я, – отозвался Берти.

Огромная полудикая кошка потерлась о ногу Мориса, и тот наклонился пригладить серую шерстку. Наблюдая за происходящим, Берти, сам того не осознавая, зашел внутрь и затворил за собой дверь. Он оказался в высоком здании, по правую и левую сторону которого располагались коридоры, ведущие к стойлам. Берти продолжал неотрывно следить за движениями слепого.

Морис снова выпрямился.

– Пришел меня проведать?

– Да. Изабель начала немного беспокоиться.

– Я скоро подойду. Люблю иногда занять руки механической работой.

Кошка вытянулась во всю свою пугающую длину и положила передние лапы на колени Мориса, начав влюбленно перебирать когтями. Морис отцепил ее лапы от своей ноги.

– Надеюсь это все не из-за моего приезда в Гранж.

– Нет, что ты. Я рад, что у Изабель теперь есть с кем поговорить. Боюсь, что дело во мне. Меня трудно назвать душой компании. Как думаешь, у Изабель все хорошо? Она счастлива здесь?

– Полагаю, что да.

– А что она сама говорит?

– Говорит, что всем вполне довольно, только немного беспокоится о тебе.

– Обо мне?

– Да. Возможно, она переживает, что ты можешь… заблудиться в собственных мыслях, – осторожно предположил Берти.

– Об этом она может не беспокоиться, – произнес Морис, продолжив почесывать серую шерстку. – Я лишь переживаю, как бы мне самому не сделаться для нее обузой, ей должно быть одиноко здесь со мной.

– Не думаю, что тебе есть о чем тревожиться, – произнес Берти, хотя в глубине души и сам разделял подобные опасения.

– Не уверен. Иногда мне кажется, что Изабель не заслуживает столь тяжкой участи. – Морис немного понизил голос и задал давно терзавший его вопрос. – Скажи честно, мое лицо выглядит ужасно?

– Ну, остался шрам, – осторожно произнес Берти. – Он заметный, но не сказать, что ужасный.

– Зато довольно глубокий.

– Это видно.

Наступила небольшая пауза.

– Иногда я чувствую себя совершенным уродом, – тихо произнес себе под нос Морис.

– Какая глупость! – воскликнул Берти.

Морис снова выпрямился, перестав гладить кошку.

– Возможно и так, – произнес он и, помолчав, добавил странным тоном. – Мы ведь с тобой толком и не знакомы, верно?

– Пожалуй, что так.

– Ты не будешь против, если я коснусь тебя.

Адвокат инстинктивно отступил назад. Однако взял себя в руки и из чисто альтруистических соображений еле слышно согласился.

Затаив дыхание, он наблюдал, как большая сильная рука потянулась к его лицу. Неосторожным движением она сбила шляпу с его головы.

– Мне казалось, ты выше, – заметил Морис.

Потом он положил ладонь на голову Берти Рида, полностью охватив его макушку. Ладонь слегка сжалась, нащупывая форму, потом ослабла, скользнула чуть ниже и снова слегка надавила. Отточенными движениями с легким нажимом Морис изучал изгиб бровей, расположение плотно сомкнутых век, форму небольшого носа, ноздрей, коротко стриженных усов, линию рта и довольно мощного подбородка. Следом его ладонь опустилась Берти на плечо и скользнула вниз по руке.

– Похоже, ты выглядишь довольно молодо, – заключил Морис.

Адвокат стоял затаив дыхание и был не в силах что-либо ответить.

– Кожа у тебя упругая, словно у юнца, без морщин, – пояснил Морис. – И руки такие мягкие. Хочешь коснуться моего шрама? Ну же, смелее.

Берти ощутил прилив отвращения, но, словно загипнотизированный, он безвольно вытянул вперед руку и коснулся изувеченных глаз. Внезапно Морис обхватил его запястье и плотнее прижал пальцы к своим глазницам. Берти различил легкий трепет, слабое колебание сомкнутых век. С минуту, может дольше, он стоял совершенно неподвижно, полностью подчинившись чужой власти.

Потом столь же внезапно Морис отвел руку Берти от своего лица, но не отпустил ее.   

 – Боже, теперь-то мы точно сумеем найти общий язык. Правда же? Теперь уж точно.

Берти не мог произнести и слова. Он лишь молча смотрел куда-то в пустоту, парализованный леденящим ужасом. Он просто не мог сейчас говорить. Его переполнял необъяснимый страх перед человеком, что обрел над ним столь обезоруживающий контроль, человеком, что одной лишь силой воли был способен его уничтожить. Единственное, чего желал Морис, так это наполнить их отношения горячей и искренней приязнью дружбы. Но, вероятно, именно это и пугало Берти больше всего.

– Думаю, теперь-то между нами не осталось более никаких недоразумений. Теперь-то все наладится, и мы останемся дружны до конца наших дней. Не правда ли?

– Да, – только и сумел выговорить Берти, желая поскорее отсюда убраться.

Морис слегка наклонил голову, словно бы прислушиваясь. Только что для него открылись неведомые прежде чудеса незримого чувства искренней дружбы. И он словно бы пытался уловить некое подтверждение реальности происходящего.

Помедлив, он обернулся, чтобы забрать свое пальто.

– Пойдем же, вернемся поскорее к Изабель.

Берти поднял перед собой фонарь и открыл дверь. Кошка выбежала вперед и растворилась в темноте. Мужчины молча проследовали к дому. Изабель, заслышав шаги в прихожей, различила в их звуке нечто странное. Когда мужчины вошли в комнату, она встревоженно наблюдала за каждым их движение: Морис, казалось, находился в необычайно приподнятом настроении, в то время как Берти выглядел совершенно подавленно с бесстрастным выражением на лице.

– Что-то не так? – встревоженно спросила Изабель.

– Сегодня нас соединили тесные узы дружбы, – торжественно произнес Морис.

– Дружбы? – переспросила Изабель и посмотрела на Берти. Тот украдкой бросил в ее сторону изможденный, остекленевший взгляд.

– Я так рада это слышать, – с легкой неуверенностью в голосе произнесла она.

– Я тоже, – откликнулся Морис.

Он и вправду выглядел воодушевленно. Изабель обхватила его огромную ладонь двумя своими и крепко сжала.

– Теперь ты станешь ещё на капельку счастливее, – произнесла она, украдкой продолжая наблюдать за Берти.

В его глазах читалось отчетливое желание поскорее сбежать отсюда, от довлевшего над ним ощущения дружественной близости. Ему казалась невыносимой сама мысль о том, что к нему прикасался слепой. Осознание этого факта разрушало весь привычный мир, дамбу здравомыслия прорвало и волна безумия накрыла его с головой.

 
[1] Фландрия (Flanders) – историческая область на территории современных Франции, Бельгии и Нидерландов, на которой во времена Первой Мировой Войны происходило пять крупнейших сражений Западного фронта.
[2] Сепаратор (separator) – механическое приспособление для очистки молока, либо разделения (сепарирования) молока на разные фракции (к примеру, для разделения на сливки и обезжиренное молоко).
[3] ennui (фр.) – тоска
[4] Пертшир (Perthshire), официально графство Перт – округ в центральной Шотландии.
[5] litt;rateur (фр.) – литератор, публицист.
[6] Измельчитель репы (turnip-pulper) – специальное механическое устройство, по принципу работы напоминавшее мясорубку.


The Blind Man // Lawrence D.H. England, my England, and other stories; New York: T. Seltzer, 1922, pp.71-97 –