Красный лимонад

Поход в баню был важным событием в поселковой жизни, чем-то вроде воскресного похода в храм.
Все мы тщательно готовились к долгожданному мероприятию. Бабушка долго укладывала в большую сумку моечные принадлежности, веник, а я выбирала чистое платьице, желательно белое.
Я не была фанатом парной, мне было жарко и дискомфортно, и только белое платье примиряло меня с необходимостью дышать жарким паром и терпеть бабушкину жесткую мочалку, или вехотку, как она ее называла.
Баня располагалась в «городе». Мы выходили из частного сектора, брели по пыльной дороге, мимо железнодорожных путей, по направлению к центру – к поссовету, бывшей маминой школе, сельпо и баракам. По пути располагалась колония, огражденная со всех сторон. На вышках стояли часовые с автоматами. При этой колонии имелась и баня. Вообще-то это была тюремная баня, и мылись в ней зеки. Но по воскресеньям она открывалась с другой, вольной, стороны, для поселковых.
Иногда зеки со своей территории подглядывали в окна нашего женского отделения, вызывая в моечной переполох: прикрыв руками неприличные места, девки с визгом выскакивали в раздевалку. Бабки же продолжали невозмутимо сидеть у своих тазов, ворча на молодок, подумаешь, не убудет от погляда.
Парилка была по типу турецкой. Время от времени открывали кран с паром, и все бросались хлестаться веником в плотной сырой раскаленной завесе. Старухи блаженно охали и кряхтели, нахлестывая друг друга веником. Бабушка оглаживала меня, несильно и ласково. Все же мне поскорее хотелось покинуть это жуткое помещение, однако бабушка норовила меня прогреть посильнее, потому что больше всего на свете боялась, что я заболею. До сих пор слово «ад» ассоциируется у меня с тюремной баней.
Потом предстояло кое-как натянуть на сырое тело белое платьице, белые гольфы, - нарядиться для меня тогда означало одеться, как на новогодний утренник в детском саду, моя фантазия не представляла себе ничего более красивого, чем костюм «снежинки».
Все, мучения окончены: мы с бабушкой выходили в прохладный полумрак предбанника, в ожидании деда из мужского отделения. Самое главное и самое приятное, что оставалось сделать – это выпить холодного лимонада, самого вкусного на свете.
- Мама, мне почему-то вспоминается, что лимонад был красного цвета, - спросила я у мамы, спустя лет эдак пятьдесят. – Мне померещилось? Или так и было?
- Конечно, красный, какой же еще, - подтвердила мама. – Ведь лимонад заправляли брусничным сиропом, его делали на местной ягоде.
Бабушка подходила к банному ларьку, покупала мне бутылку лимонада и степенно вела беседу с продавщицей в темно-синем халате, по имени тетя Наташа. А я большими глотками отхлебывала изумительно вкусный и красивый напиток, с веселыми пузырьками, из толстой стеклянной кружки, в своем белом нарядном платье.
Собственно, ради этой цели я и стремилась в баню. Это было моей наградой. Кстати, такой лимонад продавали только в банном буфете.
Когда мы шли назад, разомлевшие и уставшие, путь казался мне очень долгим. Я опасалась, что пыльный ветер с путей снова запачкает меня, такую чистую и ублаготворенную. Недолго мне оставаться идеально беленькой.
А вот у дедушки была совсем другая награда, не какой-нибудь там малышовый лимонад.
Дома он, раскрасневшийся, распаренный, усевшись за кухонный стол, многозначительно сверлил бабу глазами. Та, демонстративно отвернувшись, суетилась по хозяйству.
- Мать! А мать! – не выдерживал дед.
- А? Что? – будто бы не понимала баба.
Глаза у обоих становились лукавыми.
Дед снова преувеличенно мягким голосом взывал к ней, она снова, типа, не понимала, и так раза три. Я уже выучила наизусть эту репризу.
- Налей, баба, ну налей ему, – заступалась я за деда, но баба демонстративно не реагировала.
Наконец, неспешно подходила к буфету, извлекала из него початую бутылку беленькой и наливала мужу стопочку.
- У, старый чорт! – ласково произносила она.
Дед удовлетворенно опрокидывал ее и снова обращал к бабушке выразительный взор, пока та не наливала ему вторую. Норма состояла из трех стопочек.
Деду больше не полагалось. Но уж эти три стопочки после баньки были законными, и он вовсе не собирался их никому дарить. Оба прекрасно знали: она – что он выпросит, а он – что она нальет.
Это был ритуал, который обоим доставлял удовольствие.
И только я одна беспокоилась и суетилась сверх меры.
Через неделю мы снова собирались в баню, как в первый раз, и каждый желал своего: я – выпить самого вкусного и самого красивого напитка, в костюме «снежинки», баба – прогреть и пропарить свой «политрит», как она называла  застарелый полиартрит, а дед – реализовать святое право на три стопочки.