ЭиГ-2

ABRAXAS

Из архива Вальпургия Шахмедузова

ЭМО И ГОТЫ

(Московский сюр)


Реальность - это кошмар, вызванный недостатком алкоголя в крови.

Сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль.


В Петербурге два неформала съели школьницу
 
В Петербурге перед судом предстанут два неформала, обвиняемых в убийстве школьницы и последовавшем за этим акте каннибализма. Как РБК сообщили в канцелярии суда, сегодня было сформировано жюри из 12 присяжных, которые 25 марта приступят к рассмотрению дела.

Согласно материалам следствия, 20-летние флорист Максим Главатских и неработающий Юрий Можнов в ночь на 20 января 2009 г. в одном из домов по проспекту Космонавтов утопили (в унитазе) ученицу 11-го класса, после чего расчленили тело. Употребив в пищу часть ее органов, молодые люди сложили останки в пакеты и выбросили их. Кроме того, обвиняемые похитили имущество, принадлежавшее 16-летней девушке, на общую сумму около 20 тыс. руб.
По данным Следственного комитета РФ, оба молодых человека являются членами неформальных молодежных объединений «эмо» и «готы». Свои действия они объясняли чувством голода. «Говорят, что поджарили части тела в духовке вместе с картошкой», - рассказал представитель СКП.
Добавим, что людоеды были задержаны 31 января 2009 г. Ранее они оба были судимы.
18 марта 2010 г.
 
Ознакомившись с этим столь типичным для нашей постперестроечной эпохи сообщением, я мысленно перенесся на тридцать лет назад по шкале времени, в эпоху брежневского развитого социализма. Тогда Петербург существовал только на страницах произведений русской художественной литературы, которую учителя усердно вдалбливали в головы школьников. Пластиковые пакеты (даже пустые) никто никуда не выбрасывал, иногда их даже штопали (если они, не дай Бог, порвались), а в некоторых провинциальных городках Нечерноземья вокруг пакетов, положенных на асфальт или прямо на землю, даже плясала советская молодежь, собиравшаяся в свободное от работы (или от безделья) время в клубах и на танцплощадках (как некогда древние русичи вокруг идолов Перуна или Велеса – «скотьего бога» - факт исторический, прошу мне поверить). Никаких «РБК», «СКП» и «неформальных» молодежных объединений и в помине не было (во всяком случае, о них не упоминалось – за исключением, разве что, «Клуба Одиннадцатой Заповеди» с его девизом «Не ханжи» - впрочем, о нем будет рассказано несколько позже, в отдельной главе этого правдивого повествования). Не говоря уже о том, что никакой нормальный человек, заполучив 20 тыс. рублей, и не подумал бы жрать человечину (пусть даже запеченную с картошкой) – будь он сто раз эму или нанду, или даже флорист (впрочем, такой зверь был советской флоре и фауне неведом) – вместо того, чтобы бежать в магазин за шамовкою и выпивкой (вы, привыкшие к нынешней дороговизне, и представить себе не можете, сколько в те далекие счастливые советские времена можно было накупить жратвы и бухла – или, как тогда выражались в Ленинграде – кира - на 20 тыс. рублей).

Как-то раз, проплывая по зимней Канавке (так называется одна из речек, на которых стоит Петербург), у меня слетела шляпа. Событие досадное (я с детства мечтал носить шляпу) – тем более, что рядом со мной плыл другой «морж» (любитель зимнего плавания) – сумасшедший (в чем он, однако, сам не признавался, ибо всегда считал себя самым нормальным из жителей Земли) непризнанный прогрессивной советской (а значит – вообще никакой) наукой ученый Сергей Александрович Данилко (реинкарнация Наполеона Бонапарта). Он шумно фыркал и поминутно выплевывал ледяную воду зимней Канавки. Честно говоря, к чувству глубокого сожаления, вызванному досадной утратой столь любимой мною шляпы (она тут же бесследно исчезла в разверстой пасти одного из невидимых и неведомых мне обитателей зимней – а может, также летней, осенней и даже весенней Канавки), примешалось охватившее меня внезапно чувство…нет, не глубокого удовлетворения, а неземного ужаса – я как бы предугадал грядущую цепь зловещих событий, вызванных этим незначительным, на первый взгляд, происшествием.

«Студэно!» - в очередной раз фыркнув и выплюнув пахнущую минеральными маслами воду, сказал Сергей Александрович – «а дэ твоя шляпа? Хочу одну дывчыну дужэ гарну! А дэ твой капэлюх?» (Он был очень прикольный мужик – например, всегда говорил только восклицательными или вопросительными предложениями). Слухай! – добавил он, помолчав (мы как раз проплывали под Аничковым мостом) – вже Нэва скоро! А там и Фынский залиу! Як же мы вылэзем? Шо мусим робыты?»

«Давай назад!» - предложил я, немного подумав и предчувствуя приближение первых судорог (вода действительно была очень холодная).

И тут мы увидели плывшую навстречу нам собаку. Не поймите меня превратно. Это была живая собака, плывшая к нам не по воле волн, а своим ходом, из Финского залива. Не знаю, как она туда попала (возможно, это был судовой пес, свалившийся с проходившего мимо корабля). А может, кто-то из матросов просто столкнул ее за борт.

И вот здесь-то Сергей Данилко впервые на моей памяти и на моих глазах проявил свои экстрасенсорные способности. Повинуясь его неумолимому взгляду, собака взлетела в воздух и застыла над нашими головами. С ее мокрой шерсти на наши головы стекала вода.

«Ось як!» - удовлетворенно произнес Сергей Александрович, и собака, жалобно взвыв и описав в воздухе параболу, плюхнулась обратно в реку.
 
Уже не помню  точно, как, мы выбрались на набережную в том  месте, где оставили нашу одежду. Стоит ли говорить, что ее там уже не было. Пришлось возвращаться домой нагишом.

Сидя в жарко натопленной кухне и согреваясь портвейном «Агдам», я спросил: «Сергей, как ты думаешь, что это было?»

Загадочно глядя в тарелку (бездарно пустую – у нас было нечего жрать, поскольку вместе со шмотками ленинградские воры украли и хранившуюся в них небольшую наличность, которой хватило бы на батон – говоря по-московски  - питерцы уже тогда говорили «булка хлеба»! - и баночку майонеза – нашу обычную закуску), Сергей Александрович молчал.

«Ты хоть понимаешь, что я имею в виду?»

«Нет, не понимаю!»

«Ну, что произошло с собакой? Откуда она взялась и почему вдруг взлетела?»

«А вот это большая загадка!» - ответил Данилко. «Я сам еще не знаю до конца! А вот расскажу тебе одну историю! Как-то раз поехал я в Пушкин, ну, в Царское Село! Взял там лодку, покатался по озеру! Припозднился я в Царском Селе, на лодочке катаясь, видел там маленького Пушкина на скамеечке! Еле успел на последний поезд! И попал – не поверишь – с Финляндского вокзала да на Васильевский остров! Угодил – ты прикинь - в такой притон, в какой-то коммуналке! Такие рожи, что упаси Боже! Уж не помню, как я выбрался из этой коммуналки! А на Васильевском – такие трущобы! И не видно ни зги!  Вдруг вижу – тачка! Кричу: «Тачка, стой!» Шеф говорит: «Поехали!» А я ему: «Брось, поздно, уже и мосты развели!» А он мне: «Херня, успеем!» И что ты думаешь – успел! Прикинь - проехали по разведенному мосту!»

«А при чем тут собака?» - спросил я, тщетно пытаясь осмыслить сказанное.

«Да ни при чем!» - отвечал Сергей. – «Однако же, проехали по разведённому мосту!»

* * *

Надо ли объяснять уважаемому читателю, что все описанные выше события привиделись мне (а может, и не мне) в очередном алкогольном кошмаре. Я очнулся на полу в московской квартире Сергея Александровича Данилко. В окне тупо и угрожающе торчала Останкинская башня. А на том же полу, что и я, сидел сам Данилко, угрюмо глядя на чугунную статуэтку Наполеона. Наполеон смотрел на него с таким же точно выражением, по-видимому, прикидывая, сколько народу предстоит замочить в ближайшие дни. И что меня всегда умиляло – он же был совсем не злой человек. И весельчак, каких мало. И глаза у него были добрые-добрые! Эта мысль невольно вызвала у меня ассоциацию с таинственной собакой, только что привидевшейся мне в кошмаре. Ведь она тоже вела себя довольно абсурдно. Примерно, как Наполеон в Москве. А может, и в Лейпциге. Я поспешил поделиться с Сергеем Александровичем своими соображениями на этот счет.

«За это надо выпить!», - воскликнул Данилко. - «У нас еще есть почти полный пузырь!».
«А чем будем закусывать?» - поинтересовался я.
«Кровью!», - отрезал Сергей Александрович.
Не знаю уж почему, но здесь мне пришли в голову «эмо» и «готы» из будущего. И как я только мог догадаться об их грядущем появлении? По-видимому, это был сигнал из ноосферы. Но об этом мы в то время даже не подозревали.
«А где мы раздобудем кровь?» - спросил я будущего планетарного диктатора.
«Мий дядьку у Полтавщыне кабанчика колоу, тай мэни трошки руды и прислау!» - с этими словами он извлек из-под кровати канистру, в которой плескалось что-то темное.
Не стану описывать последовавший за этим акт зоофилического вампиризма, дабы не смущать утончённого читателя-эстета эпохи постмодерна. Скажу только: було дуже  смачно, и горилка пишла як по маслу.
В балконную дверь стучалась чупакабра или какое-то другое украинское чудовище (мы его, впрочем, так и не впустили).
«Так вот, о собаке!» - сказал Данилко, поглаживая пах, – «Собака тебе привиделась не спроста! Такой эксперимент я действительно проводил в Питере три месяца тому назад!».
«И что же, собака летала?» - спросил я, глупо захихикав.
Боже, как я об этом пожалел – ибо в следующее мгновение прилип задницей к потолку!
«Теперь ты видишь мою силу!» - сказал Сергей Александрович и щелкнул миниатюрным тумблером на квадратной коробочке серого металла, лежавшей у ног статуэтки Буонапарте (которую я, признаться, сразу и не заметил – коробочку, а не статуэтку, тупицы!).
С громким воплем я спикировал на пол. Падение, к моему удивлению, получилось не резким, а довольно плавным.
«Убедился?» - спросил Данилко.
«Что это было?» - спросил я испуганно.
«Это – лишь часть моего сверхоружия! Так сказать, побочный продукт главного агрегата!».
«А что же тогда такое главный агрегат? И где он находится?»
«Вот этого ты никогда не узнаешь! А если и узнаешь, то все равно не поймешь! А если и поймешь, тебе все равно никто не поверит! А если кто и поверит, то уж ему-то не поверит никто! Так что я ничем не рискую! А потому скажу тебе, что с помощью данного агрегата я намереваюсь править миром! И весь тут сказ!»
Сказать, что я был удивлен – значило бы, ничего не сказать.
«Ни хрена себе, Ты – и вдруг…миром? Тоже мне, Наполеон выискался…»
Данилко ничего не ответил, но угрожающе взялся за тумблер.
«Ну и чего?» - спросил я.
«А то, что, стоит мне нажать на эту кнопку – и ты повиснешь на верхушке Останкинской башни! Вот чего!»
«Нет-нет, не надо!» - испугался я – «Давай лучше выпьем еще».
В окно по-прежнему ломилась чупакабра.
«Все! Ты меня достала!» сказал Данилко. «Добром прошу – канай отсюда!»
На свою беду, украинская чупакабра очень плохо понимала по-русски.
Данилко повернул какое-то таинственное колесико.
«Смотри!» - сказал он – «Сейчас я перенастрою аппарат с тебя на чупакабру!».
На приборе голубоватым светом загорелся небольшой экранчик.
«Это место силы!» - пояснил Данилко.
Я кивнул с важным видом (хотя не понял ровным счетом ничего – наверно, сказывались последствия опьянения – впрочем, если говорить честно, я в точных науках и трезвый ни бум-бум)…
В следующий момент чупакабра, грязно выругавшись, закружилась в воздухе, стремительно удаляясь от нашего окна.
«Что ты с ней сделал?» - спросил я – «Это же редчайшее животное!»
«Да ничего особенного с ней не произойдет!» - успокоил меня Сергей. - «Полетает часок вокруг башни, пугнет до полусмерти пару дикторш – может, хоть Ляпин окончательно свихнется!».
Современному читателю, возможно, придется специально объяснять, что такое Лапин и зачем он был нужен. Так вот, Ляпин был самым упертым охранителем устоев развитого социалистического общества – в рассуждении радио и телевидения (если только современному читателю, погрязшему в гламуре и Интернете, понятно, что такое социализм, рассуждение, радио и телевидение)! Но я надеюсь, объяснять, что такое чупакабра, современному читателю не за чем! Так вот: вышеочерченный Ляпин и был наиглавнейшей чупакаброй советского Государственного комитета по телевидению и радиовещанию (приснопамятного Гостелерадио СССР). В смысле, кровь сосал из кого только мог и как хотел…

Как мы узнали впоследствии, по Москве поползли пугающие слухи, что в вечер того рокового дня, когда я впервые увидел прибор Данилко (прошу понять меня правильно – я имею в виду его техническое изобретение, а не природный детородный орган, который мне и прежде многократно приходилось наблюдать в самых неожиданных ситуациях!), в окно одной из студий Останкинского телецентра полтора часа стучалось ужасающее порождение иных миров, тщетно пытавшееся установить контакт с земными братьями по разуму на межпланетном языке Великого Галактического Братства (странным образом, весьма напоминавшем украинську рiдну мову). У одной дикторши, якобы, случился выкидыш. Другой - маститый журналист-международник - внезапно обмочился прямо посреди аналитической программы… О судьбе товарища Ляпина в данной связи нам – увы! – ничего не известно (впрочем, не исключено, что он вульгарно обосрался – конечно, от присущей ему лютой злобы, а не от страха, ибо не боялся ничего)…

«Ну, допустим, с помощью прибора ты можешь перемещать в пространстве чупакабру», - расслабленно заметил я (перед этим мы выпили еще по стакану). «Но как же с его помощью можно управлять миром?»

«Перемещение в пространстве чупакабры, петербуржской собаки или тебя, как я уже говорил, есть лишь побочный эффект сверхоружия!» - пояснил Данилко. «Главное его предназначение – манипулировать сознанием людей, зверей, вообще – одушевленных тварей! Хотя меня, если честно, интересуют, в основном, девушки, отнести которых к числу одушевленных тварей весьма затруднительно!».

«А без аппарата их разве нельзя поиметь?» - поинтересовался я.
Ответ был краток: «Можно, но, признаться, надоела возня!»

«Тогда, может, с помощью аппарата велим им явиться сюда и потрахаемся?»
«К сожалению, аппарат пока что действует только на сто метров! Мы, конечно, можем выписать всех кошёлок в радиусе ста метров! Но, во-первых, у меня, сам знаешь, квартира очень небольшая, а, во-вторых, притащится так много страшных, что мало не покажется!»
«Тогда что же нам делать? Кстати, кир на исходе!»
Сергей Александрович стал очень серьезным.
«Не смей поганить наш московский говор этими питерскими извращёнными словечками! Не кир, а бухло!»
Признаться, вошедшее ныне в столь широкое употребление словечко «бухло» я тогда впервые услышал из уст пана Данилко (возможно, он и был его изобретателем)…
«Ин будь по-твоему, бухло! Где ж мы его возьмем?»
«А пойдем в винную лавку!»
«Куды-куды?» (во мне проснулся мой старомосковский предок).
«Да в «Гастроном», куда же еще?»
«А бабки?»
Вместо ответа Данилко многозначительно потряс аппаратом (опять же прошу уважаемых читателей понять меня правильно – он не «качнул бэном» и не «помотал хреном», а реально, конкретно помахал перед моим носом той серебристой коробочкой, при помощи которой только что отправил чупакабру в облёт Останкинской башни).
Я счёл за лучшее больше лишних вопросов не задавать и посмотреть, куда влечёт нас рок событий.
Наскоро одевшись, мы вышли на улицу.
Неподалеку от берлоги диктатора находился «Гастроном» с винным отделом самого наигнуснейшего свойства. Современному читателю следует знать, что «Гастроном» - в советском понимании этого слова – представлял собой ряд полупустых стеклянных ящиков, в которых из всех съестных припасов, известных человечеству, можно было обнаружить исключительно ржавую рыбу и засохшие плавленые сырки «Дружба», о которых по сей день проливают горючие слезы недорезанные совки и прочая красная сволочь (а вкупе с ними - продажные журналисты и кинорежиссеры, отродясь ничего не жравшие, кроме черной икры из цековских пайков и красной икры – из пайков обкомовских). ЦеКа, к Вашему сведению, в переводе с хохляцкого означает «это ка» (так, по крайней мере, считал Данилко). По-древнеегипетски Ка означает «двойник души», а вот по-русски – черт знает что означает – вероятно, место, где раздавали черную икру тем, кто наилучшим образом лизал задницу Генеральному Секретарю и его верным холуям. Вы все поняли? Продолжим, волчья сыть! 
Кроме ржавой рыбы и плавленых сырков, в «Гастрономе» имелся бакалейный отдел (где торговали пшеном, сушками – не суши, дорогие современные читатели, а именно сушками! – и хлебом – надеюсь, вы еще помните, что такое хлеб, уроды зажравшиеся, порождения чипсов, бигмаков, багетов, бейгелов, круассанов и круассранов!), не говоря уже – и это самое главное! – о винном отделе, ради которого мы туда, собственно, и приперлись. Вина в нем, правда, не было (как, впрочем, и денег у нас), зато водяры – хоть залейся. И это было то единственное, чем мог похвастаться развитой (или развитый, хрен его знает!) социализм. Потом начались перестройка, гласность, ускорение (СПИД) – и даже это, последнее, тоже гавкнуло – сами знаете, чем…  В результате тем же самым гавкнул и весь грёбанный совок, но об этом мы сейчас распространяться не будем (уж слишком оно страшно и противно!), а лучше вернемся в наш «Гастроном».
Там собиралась вся окрестная сволочь (естественно, мы с Данилко себя в ее ряды не зачисляли, что совершенно справедливо,  принимая во внимание наш невероятный интеллект и прочие достоинства, а также экстрасенсорные способности Сергея Александровича – которые в полной мере проявились впоследствии). «Гастрономическая» сволочь состояла преимущественно из лимиты (так в Советском Союзе именовали «гастарбайтеров» - если какой-нибудь кретин воображает или впаривает вам, уважаемые читатели, тюлю, будто проблемы трудовой миграции - суть порождение нынешнего дикого российского капитализма и «банды Ельцина», то плюньте ему смело в харю – «брэше, сучий москаль», як говаривал незабвенный пасичник Рудый Панько, а за ним – и пан Данилко), а также вконец оскотинившихся окрестных алконавтов. Впрочем, уточним: лимита рекрутировалась преимущественно из тех, кого сегодня именуют «замкадышами» - истинно-русских людей, обитавших в средней полосе Нечерноземья, люто ненавидимых москвичами (и отвечавших им взаимностью), в то время как «гастарбайтеры» суть (ссуть, ссруть и бблютть) – азеры, хачи, даги, таджи, махалы, гуры, эмиры и прочие понаехавшие тут черножопые граждане стран СНГ.
Надо вам сказать, что помимо откровенной сволочи, в тот «Гастроном» заглядывала и сволочь латентная, например, некоторые дикторы из Останкина, коих имена мы здесь не разглашаем, из чувства врожденной скромности, и журналисты-международники, фамилии которых вы и без нас прекрасно знаете. Добавим сюда также синеглазок (вы только не подумайте, что речь идет о персонажах русского и украинского фольклора; синеглазки суть пьяныя бабы с синякамЫ пiд глазьми) и, мягко говоря, дешевых и грязных бльядей – да-да, не побоимся этого слова, тем более, что ноне у нас демократия и каждый дебил может, в принципе, брехать, чего захочет.    
Рожи сволочи были на редкость отвратительные и даже внушали ужас своею опухлостью и синюшностью, свороченными носами, оттопыренными (порою – оторванными) ушами, выбитыми зубами и неистребимым зловонием, источаемым не только смрадными пастями сволочи, но и её годами нестиранным рубищем. Люди, менее закаленные, чем мы с Данилко, могли бы запросто потерять сознание в таком-то обществе. Но это так, к слову. Сволочь стояла в очереди, что не мешало ей устраивать давку, толчею и мордобой у самого прилавка.
«Ладно!», сказал я – «Водяру нам, конечно, дадут даром, благодаря твоему сверхоружию. Но как быть с этой гребанной очередью?»
«А почему ты думаешь, что я не смогу разогнать ее при помощи того же сверхоружия?» - удивился Данилко.
«Но ведь оно, как я понял, действует только на разумные существа, вроде собак, чупакабр или, скажем, меня. Поэтому велика вероятность того, что мысленному приказу подчинится даже продавщица. Но эта сволочь…»
«А вот сейчас увидишь!» - рявкнул Данилко. «Увидишь, как это гнусное быдло покорится моей стальной воле!»
К моему невыразимому ужасу, сволочь услышала последнюю сентенцию диктатора и, как ни странно, все прекрасно поняла. С угрожающим ворчанием к нам повернулось с десяток чудовищных харь.
Я, конечно, человек раскованный, но не решусь воспроизвести то, что они нам сказали.
«Ты действительно думаешь, что сверхоружье сработает, и что нам не пора отсюда линять?» - поинтересовался я дрожащим голосом.
Преисполненный важности и величия, диктатор ответствовал:
«Вот этим-то Наполеон и отличался от Нея, Мюрата, Даву, Богарнэ и даже Талейрана, со всей его ебучей толерантностью! В отличие от этих недоумков, император никогда бы не задал такого тупого вопроса!»
Стремительно выхватив из кармана коробочку, пан Данилко крутанул колесико и командирским голосом заорал:
«А ну, пошли все в жопу!»
К моему несказанному изумлению, сволочь мгновенно построилась в колонну по одному, и головной с жадным подобострастием приник к заднице диктатора, явно собравшись проникнуть в оную. Как видно, сволочь была не способна к абстрактному мышлению, поняв приказ полководца слишком буквально.
«Да не ко мне, кретины, а к Ляпину! Ать-два! Шагом марш!»
Не ломая строй, сволочь зашагала в направлении Останкина. Скоро замыкающий скрылся во тьме.
«Ось як!» - заключил довольный Данилко. «Теперь - бухло!»
«И сколько будем брать?»
«А сколько унесем!»
«А нельзя телепортировать сразу весь складской запас прямо к тебе?»
«Ты забыл про радиус сто метров, дефективный! И вообще – весь запас у хату не влызе! И дэ же нам тоды бухаты?» 
«Действительно, придется тащить. Глашенька, выдай нам, пожалуйста, пяточек пузырей».
«А деньги?» - неожиданно спросила продавщица.
Поняв, что что-то пошло не так, Данилко лихорадочно закрутил колесико своего аппарата (прошу опять-таки не понимать меня превратно).
«Да-да, давай и деньги тоже! Пригодятся!» - великодушно заявил он, увидев, что машинка, наконец, подействовала.
«Пожалуй, лучше возьмем целый ящик» - сообразил я, все больше входя во вкус.
«Да кто ж его потащит, он тяжелый!»
«А Глашенька на что? Бабища здоровенная, жрет от пуза! К тому же долее оставаться в «Гастрономе» ей уже никак нельзя. Как пить дать, под суд отдадут за растрату. Ей теперь одна дорога – с нами, до конца!»
«Что ж! К  тому же для своих пятидесяти шести она неплохо сохранилась! Я бы на ней подергался! А ты?»
«Конечно, мы же трахаться хотим, или как?»
«Хотим!», отвечал Данилко  после серьезного раздумья.
«Тогда какая разница, с кем?»
Глаша слушала нас с совершенно невозмутимым выражением лица.
«С чего ты, кстати, взял, что ей ровно пятьдесят шесть? Вдруг ей пятьдесят семь или пятьдесят четыре?»
Ответ меня обескуражил:
«Я знаю много такого, чего тебе и не снилось! Так что лучше не спрашивай!»
Загрузив Глашеньку водярой, мы велели ей идти вперед. А сами, раскупорив один из пузырей, не торопясь, двинулись следом. На закуску мы безвозмездно прихватили десяток плавленых сырков и два пакета сушек. От ржавой рыбы Данилко брезгливо отказался.
«Ужинать будем в «Пекине»!» - заявил он, как отрезал.
«Если только доползем», подумал я, но вслух это высказать побоялся.
Прихлебывая из бутылки и подгоняя Глашеньку (теперь уже она повиновалась и обычным  вербальным командам), мы приблизились к берлоге диктатора.
В подъезде почивал (а может, и покоился) в луже мочи пьяный мужик (показавшийся мне странно знакомым). Я отнес это за счет некоего дежа вю (перевод, надеюсь, излишен). Но если зря надеюсь, то поясню, мои невежественные читатели: дежа вю – это как раз тот случай, когда в вашем подъезде спит пьяный мужик, кажущийся вам странно знакомым. Перешагнув через мое бесчувственное дежа вю, Глаша начала подниматься по лестнице, сопя, как сом, под тяжестью ящика с девятнадцатью бутылками водки (ведь один-то пузырь мы уже раскурочили).
«Замечательно здоровая баба!», одобрительно заметил Данилко. «Я бы на ней подергался!»
«Ты это уже говорил!» - заметил я.
«Разве? Значит, у меня циклокемия!»
«Цикло…что?» - не понял я.
«Зациклился я, в смысле!» - огрызнулся Данилко.
Наконец мы добрались до последнего, пятого, этажа и вошли в квартиру планетарного диктатора.
Там мы стали выпивать по-настоящему, закусывая сушками и плавленым сыром.
«А кстати, что это за мужик лежит в подъезде?» - вдруг спросил Данилко. «Он показался мне странно знакомым! Уж не Ляпин ли это?»
«Да нет!» - отвечал я, подумав. «Это местное дежа вю… Хотя у него, конечно, п@здища охуенная…» и тут же осёкся, придя в изумление от своих непроизвольно вырвавшихся последних слов, которые, как будто бы, кто-то сказал вместо меня.
Данилко некоторое время молча тупо смотрел мне в лицо, пока из его разинутого рта не выпал недогрызенный кусок сушки.
«Ты что?» - спросил он наконец. «У мужика? п@здиища? Как прикажешь это понимать? Никак, шутки шутить со мной вздумал?»
«Какие шутки!» - возмутился я. «Давай телепортируем его сюда – и сам увидишь!»
«А давай!»
К тому времени мы уже принялись за новый пузырь (Глашеньку же пока отправили, на всякий случай, мыться) – поэтому не стоит удивляться нашим эксцентрическим и несколько странным поступкам, а главное – мыслям.
Одним нажатием кнопки обоссанный мужик был доставлен в квартиру. Вонь от него распространялась прямо-таки тошнотворная – как от бигфута, сасквача, йети или алмасты. Поэтому мы решили сперва и его малость отмыть, что и было поручено Глашеньке (поскольку самим прикасаться к нему было слишком противно). Конечно, Глашеньке пришлось после этого мыться по новой. Пока она мылась по новой, мужик, не приходя в сознание, опять обоссался (а вдобавок еще и обосрался). Я уже и не рад был, что подал Данилко злополучную идею телепортации зассанца и засранца (тем более, что взгляд диктатора, устремленный на меня, становился все более сумрачным и гневным). Как бы там ни было, Глашенька его худо-бедно отмыла, и мы приступили к обследованию особенностей его анатомии. Не буду вдаваться в подробности, но ****ища оказалась и впрямь охуенная, как у эскадронной кобылы. По=видимому, этот мужик (успевший в ходе обследования заблевать весь пол, стены и даже потолок) был прародителем нынешних элитных транссексуалов. 
«Ладно, хрен с ним!» - зевнул Данилко. «Допросим засранца, когда вин проспытся».
В этот момент из ванной в очередной раз вышла Глашенька.
«До чего ж здоровенная баба!» - оживился Данилко и похотливо добавил: «Я бы на ней подергался! Где-то я ее видел!»
Теперь до меня, наконец, дошло, что такое циклокемия.
«Ну, так подергайся, пока ее опять не обоссали!»
«Добре!» - сказал Данилко, снимая штаны. Тут я – в который уже раз – увидел его природный, а не рукотворный прибор. А диктатор добавил: «Да, кстати, купы ***! Всего тры карбуванца!»
«Так вин же не стоить!»
«Тю! Колы б вин стояв, йому бы и цены нэ було!»
Обменявшись этими остротами, от которых Гоголь несколько раз перевернулся в гробу, мы принялись за дело.
Я засветил канделябр и держал его, покуда планетарный диктатор, весь потный,  вдохновенно дергался на Глашеньке. Стеарин со свечей капал на сверкающую задницу властелину Вселенной, но он был так увлечен процессом копуляции (Надо полагать, от слова Коппола), что только жалобно повизгивал, виляя хвостом. Внезапно я осознал, что передо мной – та самая ленинградская собака из моего давешнего бреда. В ужасе я хлебнул прямо из бутылки, не выпуская канделябра из трясущейся руки. От выпитого морок спал, и диктатор вернулся в свою человеческую оболочку. Правда, хвост еще некоторое время вилял, но вскоре отвалился и он.
Тогда в собаку превратилась Глашенька (так всегда бывает, когда начинается делириум тременс, или белка приходит, что вам, гламурные подонки, конечно же, понятней, поскольку вы не знаете не то что латыни, но и нашей ридной украIнськой мовы нияк не разумиете). 
По своему обыкновенью, Глашенька пыхтела, аки сом, и я понял, что она принадлежит, скорее, к классу рыб, нежели млекопитающих, и потому никак не может быть собакой. Это открытие спасло меня от окончательного погружения в пучину белой горячки. Глашенька забила плавниками, запыхтела особенно громко и конвульсивно кончила – уже в человечьем обличье. Диктатор проделал то же самое (за исключением биенья плавниками, которых у него отродясь не водилось!). Утробно зарычав (неужто, там всё таки присутствовал пёс-?) и судорожно кончив, он сполз с отпученной продавщицы.
«Ось як!» - произнёс Сергей Александрович. – «Гарна жинка! Я бы на ней…» - Тут он вырубился, и то был первый на моей памяти случай, когда диктатор применил не восклицательное, а какое-то иное предложенье.