Сафари средней полосы

Сафари средней полосы

      Александр Егорович, директор школы, спешил поутру на место службы и чувствовал необъяснимое волнение. Не дошедши до крыльца десятка метров, он кинул нарочный взгляд на кирпичную надстройку, за железной дверью которой бетонные ступени вели в довольно глубокое и длинное помещение. Эта сарайка, как все её называли, стояла возле школы, и отвечал за неё завхоз, хранивший там всё, что не поместилось в кладовой.
      Директор остановился и вдруг понял причину волнения: в боковой стене сарайки зиял пролом, достаточный, чтобы в него пролез человек. И возле пролома толпилась ребятня. Александр Егорович в растерянности медлил. Он не мог решить – разогнать детвору или скорее бежать к завхозу. Немного подумав, мужчина бегом пустился к крыльцу и скрылся за дверью, едва не выронив рабочий портфель.
      Вечно занятого Алексея Алексеевича отыскать удалось не сразу. Когда же он попался директору у входа в столовую, состоялся такой разговор:
      – Алексей Алексеич, – зашептал начальник, отводя завхоза в сторонку от посторонних ушей, – срочно бери раствор, шпатель и что там ещё нужно. Беги к сарайке. Кажется, Он сбежал, проломив стену.
      – Как сбежал! – вскрикнул завхоз.
      – Тише ты! – Директор подступил к завхозу вплотную, ухватил крикуна за отворот пиджака и зажал ему, испуганному, рот ладонью. Огляделся. – Не знаю как. Молча. Ногами. Выломал кирпичи и удрал. А может и не удрал… Может, я зря нагнетаю? Я же не заглядывал туда. Может Он ещё там! – Александр Егорович с волнением и надеждой посмотрел на завхоза.
      – Так что же вы!..
      – Хватит трепать языком! – напустил на себя строгости директор, стараясь отвести внимание от своего глупого промаха. – Беги, тебе говорят!
      Алексей Алексеевич замешкался, порываясь бежать то в одну, то в другую сторону. Наконец, определив направление, помчался в свою каморку за ведром и всем остальным. Александр Егорович достал из портфеля тетрадь и, обмахиваясь ею, привалился к стене. Тут он вспомнил о школьниках возле сарайки и было вознамерился отправиться туда и разогнать мелюзгу, чтобы не открылось чего лишнего, но струсил и решил самоустраниться от проблемы у себя в кабинете. Всё равно, думал директор, если Он ещё там, то ребятня давно Его заметила. Если нет – одной бедой меньше.
      Возле пролома в стене собралась ватага пятиклассников. Они, как всегда, пришли задолго до начала уроков, чтобы поиграть в «Царя горы» на удобной для этого сарайке. Пологий скат крыши плавно переходил в горизонтальную площадку в полуметре от земли, что позволяло без труда на неё забираться. Игра всё же сегодня не состоялась. Самый пытливый из компании мальчишка подбил товарищей на спор:
      – Оттуда, – утверждал он.
      – Нет, туда, – спорил с ним одноклассник Сашка. Он был уверен, что кирпичи выломаны снаружи, а не изнутри.
      – Кирпичи-то валяются с этой стороны, – продолжал Серёжка, указывая на доказательство своей правоты.
      – И кто, по-твоему, мог оттуда их выбить? – съюлил Сашка, понимая, что не прав.
      – Мертвец, – сам от себя не ожидая, выпалил Серёжка. И, чтобы не выглядеть дураком, продолжил сочинять, ссылаясь на неоспоримый авторитет старших. – Витька из 9-б мне сказал.
      Сашка не нашёл чем возразить и, чтобы уйти от темы, применил хитрый приём:
      – А тебе слабо туда залезть?
      – А тебе? – быстро нашёлся Серёжка.
      Сашка ещё не знал, как отражать такой выпад в словесной дуэли и потому растерялся. Но, чтобы не показаться трусом, подавляя страх, ответил:
      – Нет, не слабо.
      – А ну, давай! – наперебой загомонили одноклассники.
      Санька полез спиною вперёд, царапая голые коленки. Уцепившись за кирпичи, он повис на руках и, упираясь ногами в стену, помаленьку стал опускать их, стараясь нащупать пол. Только выпрямившись во весь рост, он сумел коснуться кончиками пальцев твёрдой поверхности – ящика или, может быть, сундука, – в темноте было не разобрать.
      Мальчик спустился на земляной пол и, оглянувшись на пролом, увидел физиономии одноклассников. Напутствуемый словами поддержки, Сашка осторожно двинулся в глубь тёмного подвала. Вдоль стены стояли другие ящики, поодиночке или один поверх другого, и, когда они закончились, рука ушла в пустоту – здесь коридор, как сперва показалось, делал поворот. Но ладонь мальчика снова коснулась ящика. Длинный и узкий – стоял он в нише на подставке. Душа едва не покинула Сашку, только он вообразил гроб. Гроб или нет, всё же, к счастью, он пустовал. Разве что груда цепей покоилась в нём мёртвым грузом и вдруг пугающе зазвенела от прикосновения дрожащих рук.
      В это время с ведром раствора и шпателем к сарайке спешил Алексей Алексеевич. Ещё издалека он заметил детей и, колотя шпателем по ведру, принялся кричать что-то непонятно страшное да с угрозами.
      Все школьники восхищались завхозом за его витиеватые сквернословия и боялись, как бы они не отправились по их адресу. Особенно же его остерегались, когда он бывал не в духе, тогда могло и по ушам прилететь. Заслышав грохот ведра и знакомый резкий голос, ребятня забыла обо всём на свете. И о Сашке. С криками они сорвались с места и бросились кто куда, не разбирая дороги.
      Санька услышал суету и неразборчивые крики. Он заметался по тёмному подвалу, спотыкаясь и падая. Когда наконец сумел добраться до пролома и залезть на ящик, то сил подтянуться и выбраться не хватило. А «мертвец» уже был рядом! Он бряцал железом, кряхтел и что-то неразборчиво ворчал на своём мертвецком языке.
      Мальчика подкосило. Он свалился на пол и, не сумев подняться, пополз на четвёрке в дальний угол, в надежде остаться незамеченным. Ударялся головой то об один ящик, то о другой и не чувствовал боли. Дотащившись до гроба, он забился под него, со свистом вдыхая и выдыхая воздух. Между вдохом и выдохом вырывались стоны, способные выдать присутствие бедняги, и он зажал рот ладонями.
      Алексей Алексеевич подошёл к сарайке, опустился на колени и, просунув голову в пролом, прислушался.
      – На месте, голубчик, – завхоз удовлетворённо улыбнулся. Не теряя времени, он очистил выломанные кирпичи от засохшего раствора и один за другим уложил их на место. Кончив работу, завхоз торопливо зашагал к директору, чтобы вместе придумать отговорку на случай, если ребятня что-то такое успела заметить.
      Саша долго сидел зажмурившись. А когда дыхание выровнялось и мальчик начал нормально слышать, вдруг заметил, что никаких посторонних шумов, да и вообще каких-нибудь звуков, похожих на то, что это мертвец пришёл им закусить, поблизости нет. Тогда мальчишка выглянул из укрытия. И растерялся: там, где, по его соображению, были пролом и льющийся из него драгоценный, милый сердцу солнечный свет, оказалась темнота. Пустота. Чёрная и холодная пустота. Захотелось крикнуть, но страх перед мертвецом удержал. Не понимая, что происходит, Сашка применил самое лучшее в таком положении детское средство – слёзы. Выплакав своё горе, он вытер глаза, и ему вдруг открылась жуткая правда – его замуровали.
      Сашка пополз к выходу, ударяясь головой обо всё, что попадалось на пути. Добравшись до ящика, с которого он недавно свалился, мальчик сориентировался, представляя внешний вид сарайки, и свернул направо. Рука коснулась бетона. Ступеньки. Одна. Вторая. Третья. Всего семь. Тут он упёрся головой во что-то мягкое и снова растерялся. Ему думалось на этом месте найти железную дверь, а тут… Слезами дело не ограничилось. Мальчик отдался горячей, бурной и очищающей истерике.

      Он сидел в кустах и опасливо озирался. Порванные в коленях брюки, измазанная землёй и травой рубашка и стёртые в кровь локти указывали на то, что Он долго полз. Чумазый, с неопрятной, неухоженной бородой, со слипшимися от грязи и пота волосами, Человек едва дышал. И дышал через раз, чтобы не быть услышанным.
      Ярость, справедливая и неудержимая, и столь же нестерпимая ненависть ещё каких-то два часа назад вызволили Его из подвального плена, сломав Его руками преграду. И только Он очутился на свободе, почти забытой и потому такой непривычной и пугающей, Человек в ужасе рухнул на землю. Неподалёку, возле школьного забора, кустился шиповник, и тело, исхудалое и истерзанное, не дожидаясь решения разума, устремилось в укрытие.
      Он слышал всё. И всё видел сквозь листву: как ребятня затеяла спор; как один из мальчиков залез в пролом стены; как после пришёл завхоз и заложил пролом кирпичами; видел, как после он ушёл в сторону большого здания. Школы! – тут Он понял, где находится. Но струсил и не вмешался.
      И вот Он сидел в кустах и всё никак не мог на что-то решиться. Все два часа Он боролся с неуверенностью, и чувство вины перед мальчишкой больше и больше терзало Его, вытесняя страх. А когда страх пропал совсем – только Человек представил себе мальчика в тёмном подвале, растерянного и напуганного, – в Человеке вновь проснулась ярость.
      Прежде чем ринуться в школу на поиски своих пленителей, Он в припадке безумной жестокости принялся вырывать кусты, так, что земля летела комьями.
      Человек и думать забыл о мальчишке. Черпая силу в своей ненависти, Он скоро нашёл кабинет директора, где минутой ранее необыкновенно спокойный Александр Егорович распекал Алексея Алексеевича за несвоевременное, но ожидаемое малодушие.
      – Положись на меня, Алексеич. Если эти что и видели, то нескоро переварят увиденное. А сегодня ночью мы вывезем Его в другое место. Не подкопаешься.
      – Да что-то всё равно страшновато мне, Александр Егорович. А если эти давно в милиции и всё рассказали, и та скоро будет здесь?
      – Хватит! Закрой рот, дурак! Надоел! – Директор уверенными движениями принялся за повседневные свои дела. На завхоза он перестал обращать внимание.
      Александр Егорович составлял расписание для своего класса. Алексей Алексеевич поминутно вскакивал и, пройдясь по кабинету, пересаживался на другое место. Завхоз в очередной раз вскочил, чтобы пройтись, когда запертая на ключ дверь с треском распахнулась, и в комнату ворвался Человек.
      Завхоз, медленно опускаясь, не попал на стул и как есть свалился на пол. Что до директора, так тот будто и не удивился. Александр Егорович не спеша отодвинул стул и без тени страха и деланной отваги поднялся навстречу своему подопытному, чтобы провести привычный обряд. Одно не учёл директор: угнетающая обстановка тёмного подвала держала Человека в таком же тёмном страхе и подчинении и позволяла делать с ним всё, что требуется. Лишь иногда, по мере накопления ненависти, Человек приходил в неистовство, но на этот случай Его держали цепи. Теперь Человек был свободен. И Он был в гневе.
      Директор не успел ничего сделать. В эту гибельную для него минуту он был безрассудно смел, чтобы бежать. Смелость ослепила и оглушила здравый смысл Александра Егоровича, позабывшего о том, что подчинить Человека, отдав Ему свой страх, невозможно, если страха у тебя нет.
      Директор попал в капкан. Рабочий стол не был препятствием для Человека. И бывший пленник перемахнул его без труда, приблизился к обречённому и, прижав налитым силой предплечьем его шею к себе, другой рукой схватил директора за волосы и резко дёрнул голову книзу. Послышался треск, и тело Александра Егоровича обмякло.
      – …да, да, всё верно. Улица Полевая, дом 7, здание школы. Приезжайте быстрее, умоляю! – до Человека долетел обрывок разговора. Завхоз стоял у телефона с трубкой в руках. Человек не сразу разобрал, о чём шла речь. Когда же гнев Его поостыл, Он увидел дело своих рук. Теперь Ему стал понятен смысл услышанных только что слов.
      Алексей Алексеевич грохнул трубкой о телефон, не попал ею на рычаг. Из последних сил опустился на стул. Между смертью и тюрьмой он выбрал тюрьму. Он вверил себя судьбе и теперь обречённо уставился на убийцу директора, как на палача. Своего палача. А человек, позабыв обиду на второго мучителя, бросился к нему в ноги, чем довёл его до обморока.
      Он тормошил бесчувственное тело, слёзно умоляя о прощении и о том, чтобы его не выдавали милиции. А дойдя до исступления в раскаянии, даже потребовал посадить его обратно в подвал.
      Милиция нашла Его на полу. Человек больше не рыдал. Только мелко вздрагивал от любого шороха. Он лежал возле завхоза и обнимал ноги покойника.

Выдержка из показаний подозреваемого в убийстве, Степана Алексеевича Цветкова. При допросе присутствует врач-психиатр.

      Следователь (далее С): расскажите о себе, как вас зовут, сколько лет, где работаете.
      Подозреваемый (далее П): меня зовут Цветков Степан Алексеевич, мне 37, нет, я хотел сказать 27 лет. Работаю… Или, скорее, работал механиком в автомастерской на Чаадаева. А можно, пожалуйста, воды… Скажите, а зачем здесь доктор? Хотя, кажется, я знаю. А что со мной будет? Хотя и об этом догадываюсь… Но цифры!
      С: Степан Алексеевич, не отвлекайтесь. Придерживайтесь вопросов. Скажите, вы были знакомы с Александром Егоровичем Поляниным, директором школы, и Алексеем Алексеевичем Степановым, заведующим хозяйством школы?
      Примечание: пришлось устроить перерыв. Подозреваемый резко из боязливо робкого перешёл в подавленное состояние, которое сразу сменилось истерикой. Поставили укол.
      П: Господи! Да, был. Я был с ними знаком. Уже, к несчастью, был!..  Извините.
      С: расскажите, как произошло знакомство?
      П: я не могу сказать, когда это произошло. Я имею в виду число. Как-то после смены, да, после смены я зашёл в пивную. Припоминаю, кажется, я был не один. Точно, с приятелем с работы. Я как-то быстро накидался, хотя, помню, соображал и отдавал себе отчёт во всём. Так вот, приятель мой, Пашка, решил проводить меня домой. Тут к нам подходит мужик. Знаете, с такой добродушной физиономией. Добродушный с виду толстяк. Лицо, как мне показалось, знакомое. Может и вправду раньше его видел, может, нет. Сейчас я, кажется, понял, почему решил, что знаю его. Он так просто, без представлений подошёл и, как старый знакомый поздоровался со мной по имени. И так, знаете, по плечу меня похлопал. Я и решил, что это знакомый. Мало ли, просто я позабыл. Лицо у него было приятное, располагающее. Приятельское.
      А Пашка, мой приятель, был немногим трезвее меня, но бодрее малость. И когда вроде как знакомый предложил проводить меня, то друган мой без разговоров уступил и распрощавшись, смылся.
      Ну идём мы. Новый мой старый знакомец чего-то болтает, а я не могу уловить сути и сказать ничего не могу. Язык не слушается. Из всей болтовни помню, что он представился и сказал, что он директор какой-то школы. То ли спортивной какой, то ли обычной. Ведёт, значит, он меня под руку, в лицо то и дело заглядывает. Улыбается. Ну а я и спокоен. Доверяю.
      Смотрю, идём мы не ко мне домой, а куда-то в другое место. Думаю, может, к нему идём, вроде как ближе, или в другую пивную. И как-то меня раскачало, знаете, убаюкало. Я только под ноги одним глазом гляжу, чтобы не споткнуться. А так, считай, что дремлю. Подошли к воротам. Там нас встретил ещё один, тощий, неприятный с виду. И молчит. Директор и его представил. А тот всё равно молчит. И завели они меня вдвоём в ворота эти.
      А дальше не помню, чего было. Провал. Просыпаюсь в темноте. Пытаюсь встать, а пошевелиться не могу. Думаю – допился, парализовало. Ну пальцами-то рук и ног шевелю, значит, думаю, нет, не парализовало. Я из стороны в сторону поёрзал и сообразил, что по бокам преграды какие-то. Думаю, всё, живьём закопали. Хотя такой уж тесноты не чувствую. Я голову приподнял, ноги приподнял – не упираюсь никуда. Значит, не закопали, но лежу, похоже, в ящике каком. Крикнуть хочу, да глотка сухая.
      Пролежал я так, кажется, долго. Слышу какой-то шум. Чётко слышу. Но как будто отдалённо. Железом о железо. Потом слышу шаги по бетону, лёгкое шуршание. Вижу, свет пляшет по стене – кто-то с фонариком. Кто-то подошёл вплотную ко мне. Кто – не вижу. Фонарик он как-то закрепил или положил просто. Свет на меня направил, но не в лицо, а чуть в сторону. Смотрю – я в ящике лежу. В гробу вроде, цепями запутан. Я хрипеть начал – ни одного слова сказать не смог. И голос слышу. Такой грубый, неприятный. Поздоровался, значит. Мне голос так не понравился, что захотелось уши заткнуть. Или чего другого услышать, поприятней. И я вдруг вспомнил того толстяка-добряка, голос его приятный, мягкий.
      Этот приподнимает мне голову, мягко так, как будто боится причинить мне неудобство. Думаю – спасён! Нет. Приподнимает мне голову и из холодной кружки поит меня и приговаривает: «Пей, пей, голубчик». А развязать, понимаю я так, и не собирается.
      Потом пару ложек какой-то дряни мне скормил. Вроде холодной липкой каши. Я первую-то ложку выплюнул. Получилось, что на себя. А этот спокойно так с меня ложкой всё собрал и опять мне в рот. «Кушай, – говорит, – в следующий раз ещё не скоро поешь». Пришлось проглотить. И ушёл. И опять я долго лежал один в темноте. До зуда во всём теле.
      Потом опять железом о железо, но шаги твёрже, поувесистей. Тоже с фонариком, а голос мягкий, приятный. Но чуть боязливый, что ли, напуганный. Дрожащей рукой заткнул мне рот тряпкой, чтобы, видать, не мешал, и давай что-то рассказывать. Что-то не очень связное. И не историю какую-нибудь, а так… Как будто сомнениями какими поделился со мной. И страхами. Говорил со мной, как со старым другом, доверительно.
      В другой раз, как я примерно прикинул, на следующий день, он пришёл уже каким-то угрюмым и всё каялся за что-то. Я не понял за что. Потом прощения у меня просил. За то, что в плену меня держит. Даже плакал. А после, как исповедался, ушёл. И уже у меня слёзы ручьём. От отчаяния, я подумал тогда…
      Приходил этот тощий, кормил меня. Сразу после ухода толстяка. Я с трудом проглотил кашу, хотя голоден был. Каша оказалась вкусная. Я на него кричать стал, требовал, чтобы он отпустил меня, а он промолчал. Потом ушёл. А мне как-то по-глупому неловко стало. И спасибо за кашу почему-то вдруг захотелось сказать.
      Но чаще толстяк приходил и срывал на мне злость. Он не бил меня, нет, только кричал. Кричал на меня, но как будто не мне. И всё поносил кого-то. Всё повторял: «Ненавижу, убью!» Чуть на стены не кидался. И всё как-то непонятно, вроде пространно, без адреса ругался. И так всё это мне передавалось, что и я не мог спокойно лежать. Всё порывался вскочить. И мычал от злости до исступления.
      Иногда они вместе приходили. Но не ко мне, а приносили с собой очередной ящик. На меня ноль внимания. Потом уходили.
      Так и ходили они по очереди, один кормил едой, другой какой-то чепухой, после которой на меня то страх нападал, то неясный стыд, то злость.
      И вот как-то днём, а может вечером или ночью, толстяк решил вдруг пооткровенничать со мной. После этого мне всё стало ясно и до жути страшно. До того страшно, что мне показалось, как будто я чувствую, как в темноте седеют мои волосы.
      Так вот, однажды этот хрен с горы оказался в Африке. Как его туда занесло, я не знаю, уточнить он не удосужился. И уж какими путями-дорогами, но попал он в одно племя, где приглянулся одному местному шаману. Видать, тоже тот ещё урод. Нашли друг друга. Обучил этот шаман нашего жирдяя какому-то обряду или ритуалу, не знаю, как правильно. Да и плевать…
      Ещё воды принесите! Или закончилась? Или дефицит!? Принесли стакашку… А ты, боров в халате, чё глаза пялишь? Надел очки и поумнел? Пишет он писульки свои, дармоед…
      Врач: я бы попросил…
      П: просить на паперти будешь!
      Примечание: допрос прервали. Сделали ещё один укол. Допрос возобновили через час.
      П: я позабыл, на чём остановился. Не могли бы вы… пожалуйста…
      С: вы остановились на обряде.
      П: да, точно, спасибо. Можно мне ещё водички, пожалуйста. Простите.
      С: она перед вами. Не надо спрашивать. Выпейте и продолжайте.
      П: спасибо. Извините. Да в общем почти и всё. Обучили его обряду, и обряд этот заключался, как бы это получше сказать, в разгрузке, что ли. Суть в том, чтобы найти – как же он сказал? – не шибко сильного духом, неустойчивого, чувствительного человека. Доверчивого. Который умеет слушать. Ну и директор этот, видать, чтобы не искать каждый раз себе нового слушателя, и запер меня в подвале.
      Я не знаю, зачем он выгружал на меня свои страхи, злости и покаяния, но я заметил, что всё было последовательно. Всегда начиналось всё с негатива какого-то. Он залетал, как ураган, метался по коридору, кричал. Долго кричал. До того момента, пока я сам не начинал вырываться из своего ящика. Потом он резко обрывал свои бешеные пляски и как-то преображался. Становился, можно сказать, холодно-рассудительным. Страшным. Страшно холодным. Сам с собою рассуждал при мне, как бы мне условия получше сделать. Наверное, чтобы я подольше протянул.
      Примечание: сделали перерыв 10 минут. Укола не потребовалось, дали таблетку.
      П: как мне кажется, он в этот же день приходил опять. Взволнованный какой-то. Как перед важным делом. И опять пространно, не касаясь никакой темы, делился со мной опасениями. Под конец монолога в его голосе появились уверенность и решимость, а я так вздохнуть боялся. И пошевелиться.
      И в следующий раз, спустя долгое время, как мне кажется, он приходил и был со мной обходительным, что ли, вежливым. Даже порывался отпустить меня. Но, как понимаете… Ну это ничего. Я вышел сам. И теперь где я, а где он! Я-то отсижу!.. А эта мразь!.. Костей он больше не соберёт своих шейных… А этот дохляк, в смысле тощий! Это он потом стал дохляк-дохляк…
      Примечание: допрос закончили. Приступы агрессии подозреваемого усилились.
      Предварительное заключение врача: подследственный однозначно нуждается в психиатрическом лечении. Он резко переходит из одного эмоционального состояния в другое. Есть чёткое понимание, что он зациклен на трёх: страх, злость и чувство вины. Четвёртое, его обычное состояние, проявляется, когда нет предпосылок к проявлению одного из трёх вышеперечисленных. А именно нет каких бы то ни было раздражителей, в том числе вызванных воспоминаниями. Необходимо тщательное обследование для определения дальнейшего плана лечения.
      
      Ранее, когда Цветкова выводили из здания школы к милиционерам, гурьбой бросились непонятно откуда взявшиеся дети и наперебой принялись что-то объяснять и куда-то звать. Тогда лейтенант, старший оперативной группы, властным голосом прервал галдёж, готовый вот-вот перерасти в свалку, и, выбрав докладчиком одного из ребят, велел ему объяснить всё обстоятельно. Серёжка, едва совладав с волнением, рассказал о Сашке, запертом в сарайке, и отвёл туда милиционеров.
      За железной дверью оказалась ещё одна – толстая, плотно набитая и обитая войлоком. Вскрыв её, сотрудники милиции нашли чуть живого мальчика. Он лежал на ступенях, взлохмаченный, чумазый, с ссадинами на руках и ногах. Пальцы его были в крови. На некоторых не было ногтей.
      В ходе следственных действий в подвале обнаружили восемь ящиков, которые были доверху наполнены песком и в песке хранились тела людей разной степени разложения. Одно из тел было оковано цепью.
      Следствию удалось выяснить личности людей. На первый взгляд, их ничего не связывало, кроме, пожалуй, одного: все они при жизни были представителями сложных и опасных профессий, требующих не только выдержки, но и немалой отваги. В общий ряд не попадало только тело в цепях. При жизни мужчина был трактористом в колхозе «Цветущий».

      Причастность Степанова к убийству восьмерых мужчин следствию установить не удалось. Не удалось установить и причины, по которым Степанов участвовал в сговоре с Поляниным. Следствие остановилось на версии подкупа.
      Как выяснилось в ходе расследования, у Александра Егоровича Полянина не было ни родственников, ни друзей, которые смогли бы пролить свет на странное «увлечение» бывшего директора школы. Старший следователь по делу об убийстве Александра Егоровича наведался тогда по старому адресу, где прошло детство ныне покойного. Среди соседей нашли пожилую женщину, которая хорошо помнила маленького Сашу Полянина из квартиры напротив. Старушка с готовностью и удовольствием окунулась во времена своей молодости и вот что поведала:
      – Я прекрасно помню Сашу. Это был застенчивый мальчик, а позже, когда ему пришла пора идти в школу, тут я заметила, что к его застенчивости добавилась и трусоватость. Он перестал общаться со сверстниками, начал их побаиваться, а ребят постарше вообще шугался. И мне даже казалось временами, что как-то недобро на них смотрел. Он был тогда в таком возрасте, когда дети становятся свободными естествоиспытателями. А для этого нужно не только любопытство, но и отвага. Сами знаете. Саша всего этого сторонился и дружил только с малышами. Верховодил ими. И уж среди них он был смельчаком. Вождём. Кого хвалил, кого ругал, одних наказывал, других миловал. Наказывал больше тех, кто пытался храбриться и выделиться среди прочих каким-нибудь необычным смелым поступком. Мальчишки всегда пытаются перещеголять друг друга в смелости. И тогда Саша не просто отчитывал провинившегося. Он ставил его на место, показательно устраивал над ним суд. Доводил того до слёз. Обязательно. Ну а уже потом, как у него водилось, слёзно просил прощения. Тоже у всех на виду. Я частенько видела такие спектакли из своего окна.

Послесловие: Сашка, освобождённый из сарайки, поправился быстро. Те страшные события не оставили глубокого следа в отходчивом мальчишке, и, как вспоминал он потом, годами позже, эти события стали для него уроком. Не лезть туда, куда не хочешь, но куда толкает тебя общественное мнение и желание этому мнению угодить.

2022