Не Берроуз и не Уэллш

                Алексу Керви
     Я, конечно, обманывал себя, каждые два часа залезая в горячую ванну, валяясь там трупом, куря и психуя. Хрен она разломит, но пока лежишь, кажется, что мышцы и суставы почти, вот - вот, еще чутка, как бы не болят, но вернувшись в комнату, где в кресле с ногами сидит малолетка, невесть как прибившаяся ко мне весной, читает овца  " Графиню де Монсоро ", морща недоразвитый лобик, понимаешь, что после ванны - еще хуже. Одно достоинство в пи...дючке - свежа. Неопытна, но искренне пытается обучиться. После того, как мы разбежимся, полетит по рукам и кроватям, в конце став натуральной шлюхой на бывшей Маяковке, в начале девяностых переименованной в старость, древность, Рождественская, б...дь. Как же, Рождество просто и запах елки. Вонючие дворы, убитые и гнилые кирпичные домушки, кошки и крысы, все засрано и дымит какой - то ботвой хреново ГПТШО  " Маяк ", а повернув вон за тот универсам, где вуматные розливные соки, воткнешься в Речвокзал, тоже гадюшник еще тот.
     Звонок. Сука, два часа ночи, кого черт принес. Зырю в глазок, катая про себя вероятность принималова, хотя, вроде, они по ночам перестали шляться, цивилизация. Открываю. Ломится Чубарик. Дустовский. Торопливо жует, что взял в Дзержинске тачку, хочет швырнуть лоха - кучера, но лавэ на отраву есть. Одеваюсь ураганом. Кричу девке закрыть дверь и никому не отворять, сбегаем по лестнице, ярмарочные дома - пятиэтажные хрущевки, а я на пятом. Тачка настоящая, желтая, с шашечками, волжанка, давно на таких не гонял. Прыгаю на заднее, но Чубарик пересаживает меня вперед, мол, будешь водиле дорогу показывать, он на Бору ни разу не был. Половина третьего, какой Бор ? Черти часам к четырем только варить начнут, превращая черный в ширево, первые страждущие нарисуется к шести, кому пятерину, кому с десятку, каждому - свое и столько, сколько надо. Или как карман позволит, я ведь в ванну - то не так просто скакал, не нашел бабок, а на халяву хрен кто тебя раскумарит, волки люди, жмоты. Гоним через мост. Внизу жутко и черно плещет Волга, дамба, мусора кипят в своей тачке, то ли бухие, то ли ужаханные, поселки, центр, а вот и Пикино. Самый цвет, самый разврат и рассадник, почти в каждом доме банчат врозлив ширкой, даже не верится, что когда - то она по семь рублей за кубишку шла, щас пять штук вынь да положь. Инфляция, демократия и негласное разрешение нашего губера Немцова, как на Западе, принимать на свой страх и риск. Это раньше паковали на сутки или штрафили административкой, при красных - уголовкой, сейчас мы пытаемся жить как амеры или немцы. Хули, кучерявому жулику - жиду виднее, недаром его Борька любит, охаживает, потомком - приемником кличет. Мудаки сраные. Кучер тормозит на пятаке. Дом Графа, дом Рябинки, там вон димедрольщики, в развалинах сварная, но я к Рябинке. Чубарика она не пустит, не знает его, вот и не пустит. Стучу в окно. Слышно, что не спят уже, шаркает кто - то внутри, таится за занавеской, рассматривает такси и меня, смутного в темноте, силуэт и больше ни хера. Надеюсь, голос узнает. Постоянный же клиент, каждый день слышит и видит.
     - Кто там ?
     Истерически и с акцентом. Сама Лариса. Калабашка сраная, вечно в цветастом теплом халате, серьги золотые полумесяцами, гляди : и уши оторвут, вот бы гопнуть, но черти мстительные, разорвут толпой, даже шансов не будет уйти. Их гопить надо со стволами, по - взрослому, убивать, если что. Был у нас такой на Мещерке отморозок, Миша Шишкин. Так вот он чертовку завалил, целый таз ширева забрал, но мусора его все же загнали, недалеко от Афонино, на заливных лугах, в шалаше косцов сена для единоличных коз вышиб Миханя себе мозги, не желая за дохлую барыжную нечисть уезжать лет на пятнадцать. Двадцать лет пацану было. Отчаянный, однако.
    - Адвокат.
    Называюсь по погремухе, хотя цыгане переиначивают по - своему, я для них  " Аблакат ". Насрать, хоть горшок, мне не печка нужна, в конце концов.
    - Не знаю таких, - бычит Рябинка, а на кухне позвякивает тазом дочь ее, безвозрастная скотина костистая и жуткая, как смерть, готовит лекарство. Сука, темно - то как. Чиркаю зажигалкой, очки бликуют, но рожа - та знакома тебе, нет ? - Аааа, - тянет она, проходя в сени. Снова здорово. Засохла у двери, дышит. Потом орет на весь пятак : - Нет ничо ! Детьми клянусь, нет ничо, ребята !
    - Да мне десятку, подлечиться, - пытаюсь объяснить, стуча в дверь костяшками пальцев.
    Открывает. Впускает. Просачиваюсь в сени. Воняет же от нее, чеснок, что ли. Или лук.
    - Нет ничо, - снова бычит Лариса, но это - враки. Не было бы реально, хрен открыла бы. - У самой вон два пидараса на кумаре валяются.
    Это муж и сын. Забавно. У цыган все барыги - бабы в возрасте, а мужики, как и мы, поголовно торчат. Еще кроют их странно. У них свои понятия, у них старший определяет, когда мусорам статистика нужна, кто конкретно в этот раз загрузится. И ведь слушаются. Долбанные кланы, все родня.
    - А, - узнает меня Рябинка, потому дочь дверь осторожно на кухню приотворила, вот меня и осветило, - это ты. Чо как рано ?
    - В командировку собрался, - говорю ей и прохожу на кухню. Запах кислого, глаза ест, как они тут зенки не теряют. Целый таз ширева, ишь, кипит. Кубов, на глаз, с три литра. Интересно, если только одна хата три литра на сутки бадяжит, то сколько же тогда в Горьком нарков ? Хотя, она может и не на одну точку готовит, кто знает, разнесут по поллитра и аллес.
    - Давай.
    Бросаю на стол деньги, а сам заворачиваю рукав, машинки у Рябинки свои, нулевые. Прошу две пятишки, надо же Чубарику вынести, нервничает, поди. Берю стоящую на подоконнике рюмку, мою наспех, давлю пару колес димыча, принимаю машину из рук Ларисы, отбиваю махом и вот оно. Разлом. Сука, как же в кайф - то просто не болеть.
    Спустя годы, накрепко завязав с тяжелыми, по - прежнему помню в глубинах памяти и запах, и вкус, и даже ощущения. Странно. Но сейчас понимаю, что просто не болеть - важнее и ценнее любого кайфа. Гы. Надо бы выживших и завязавших нарков, особенно таких, как я, идейных, подряжать за хорошее лавэ пропаганду вести. За здравый образ жизни и против наркотиков. Закуриваю на приходе, кровушку остановил и на улицу. Прыгая в тачку, велю кучеру отъехать. Выезжаем на трассу, тормозим под ветлами, при тусклом свете салона  " Волги " Чубарик прилепляется и блаженно хрипит. Молодой кучер в ахуе, не видал, видимо, таких ухарей. Зачем его Чубарик кинуть хочет, нормальный же мужик, тем более, что швырять зарабатывающего мужика западло, по всем понятиям впадлу, это как кусок хлеба вырвать. Но это уже их дела, личное, думаю. На Ярмарке вылезаю и иду по рассвету домой. Ни одной тачки, ни одного прохожего, лишь шумит Московский вокзал в отдалении, за виадуком, иду, курю, тягу лелею. Щас влезу на девку и буду два часа пороть, так и не кончив.
     Чек, решив перекумарить, ударился по бухалову. Мотылялся по шайбам и распивочным, крал помаленьку, то лебедя обнесет, то какой херни на базаре стырит, короче, на вино хватало. Забурился на блатхату. К Метле. Так бабу звали в старой Гордеевке. Самый отъявленный райончик, жулик на алкаше хулиганом погоняет. Метла жила с Вьюном. Гена его звали по - настоящему, но прозвищем Вьюн, у него левая нога сухая, закрученная какая - то, он, когда стоит, клюшку хитро ставит, как змеем, ногой обвиваясь вокруг туловища клюки, потому и Вьюн. Хрипатый, наглый, отдыхал лет двадцать назад за баклан, хватанул чутка, иногда блатует. Мы ржем. Опойка он опойка и есть, хрена пальцы, густо исколотые фуфельными партаками, раскидывать, все же знают, что ничего ты, Вьюн долбанный, из себя не представляешь. Баклан. Ссать хочет Чек. На дальняк к Метле не сунется, засрано там, клоака и вонизм, как в рыбной промышленности. Выруливает на площадку, Метла на первом этаже обитает, типовая серая девятиэтажка на шесть подъездов, народу куча, а поговорить не с кем. Ссыт в угол. Тут его Вьюн и настигает. Херачит клюшкой по башке, падает, не удержавшись на одной здоровой ноге. А Чек, переклиненный с кваса, давит его ребром ботинка. Неделю бегал, а на десятку за смерть по тяжким телесным уехал. Мудак. Хотя, если разобраться, вывод один, мне и на Дьяконова в диспансере заведующий советовал, мол, тыр, пыр, е...ся в сраку, если не имеешь цели подвязать, то и не перекумаривай ни хера, организм побереги с башней психикой. Хорошо ему базлать, денег много, раз уж у самого раввина области сын в моих приятелях, вместе крадем, вместе жахаемся, а на перекумарку сыночку Илюше папа - еврейский поп столько отстегнет, что жировать заведующему до конца дней, это я голь и нищета, год торчу, месяц хочу, волей - неволей приходится иногда ломаться. Но лучше насухую. Надольше хватит. Кто ж знал, что ровно через девятнадцать лет подвяжу я конкретно, вчистую отказавшись и от черного, и от хмурого, и от в камнях, и от даже мета, по всем понятиям западников считающегося медициной. Но лучше подальше от такой медицины, на себе испытано и врагу не пожелаешь.