О, любовь!

        О, любовь!         
         
        В далекой, затерянной бухте,
        Забытой людьми, даже Богом, наверное,
        Где горлицы вьют свои гнезда в терновнике,
        Где ветры стихают красой очарованные.
        Качался на волнах прибоя челнок.
        В нем кто-то любви предавался, забыв обо всем.
        А я за отливом спешил среди острых камней,
        Собирая морские дары для неё ненаглядной, любимой своей.
        Хоть руки и ноги изранены в кровь, 
        Хотелось, чтобы она не считала, что слаб я,
        И не способен желаньям её угождать.
        Усталый, изодранный, умиротворенный добычей,
        Присел я на камни, зачарованно глядя на море.
        Как много кораллов, моллюсков  и рыбы собрано мною,
        Вот встретишь меня у порога,
        Увижу, как рада ты будешь
        И счастья иного не надо.
       
        Но что это? Голос знакомый услышал сквозь шелест прибоя,
        Его я узнал бы из тысячи, и сердце зашлось,
        Упала добыча из рук задрожавших,
        Тот челн, что на волнах прибоя я видел, несло на меня,
         А голос, до боли знакомый, стал не знаком вдруг,
         Оглох я и понял всё, и онемел.
         Скорее  уйти, как же больно и стыдно мне стало, 
         Тайну узнав, как буду в глаза я смотреть ей,
         И буду ль смеяться ещё когда- либо. 
         Не скрыть мне теперь уж позора
         От падких до сплетен людей.
         И бросив добычу, я быстро исчез среди скал.
         
         И слов я ее  не расслышал:
         «О, милый, смотри, что за дурень полез,
         Сорвется и шею свернет себе, нет, он пропал…»
         И мягко волна опустила их челн на песок.
         «Смотри, что за жалкие крохи он позабыл,
         Хотела бы видеть лицо я той девы,
         Которой он это собрал.
         За что же нам Бог посылает таких вот мужей!»
         И снова их радостный смех и лобзанья …
         Но вдруг  колокол гулко ударил вдали,
         Вскочила и вспомнила дом и очаг, и детей.
         И вдруг отрезвела, помчалась, забыв обо всём. 

          А я, как слепой, карабкался дальше и выше,
          Пока не наткнулся на лаз, ведущий в пещеру. 
          Бездумно забившись под темные своды,
          Терзаемый горем и подлой изменой,
          Как проклинал я тот день и тот час,
          Когда на веселье, в толпе, я её увидал,
          Красивой, беспечной, послушной, игривой,
          Когда закружила меня, увела за собою
          В мелодию танца, огня и любви бесконечной.
          О, как ненавижу сейчас я твой взгляд похотливый,
          И губы, покрытые грязной коростою лжи,
          Уж лучше бы труп твой нашел среди скал, 
          Чем знать мне всю низость и подлость измены.
          Что сыну скажу я, и что я отвечу потом,
          Что мать его, лживая, подлая сука,
          Да и простит ли он это нам… всем. 
          О, Боже! Дай сил мне сейчас умереть!
          Не будет мне больно. А жить так хотелось…
         
          И так я сидел, нить-время  струилась
          День ночью сменялся…   
          Но что это,  крики  людей, голоса их  услышал,
          И с эхом в пещеру проникших, а среди них,
          Всех громче, призывнее и печальней - ЕЁ
          И мигом вскочил я, и крикнул, забыв обо всем,
          «Я здесь, я живой!» И теперь умереть был готов,
          За то, что бы голос её не кончался,
          И бился бы эхом на тысячу звуков родных….
          Как непонятна порою любовь,      
          И сравнивать с чем её можно, и верить во что,
          И как продолжать нам, не веря, любить.
               
           Г. Керчь 1999 г.