Нагуя свободная чайка

Нагуя появилась на свет в закопчённой яранге на исходе душного июньского дня перед самой грозой, что обрушилась на побережье, только-только освободившегося накоротко ото льдов.
Небесные потоки слились в миг с притихшей водой океана, образуя единую пляшущую ритмичный танец стихию. Порыв к единению, до поры разделенных водных миров, был столь стремителен и энергичен, что показалось вода моря под ударами дождевых капель выкипит до дна. Едва закончился дождь, пройдя через стойбище вдоль побережья упругой, колеблющейся под порывами ветра стеной, над ярангой закричала чайка, извещая о том, что жизнь продолжается и даже возможно будет краше прежней ; так неистово ярко засияло после грозы солнце, отражаясь закатными лучами от глади воды залива. Отраженный солнечный свет возродил двойную радугу, накрывшую побережье двумя маршрутами с земли в небеса: ступай по любой – не ошибешься.
Крик рожденного ребенка, шум дождя по скатам яранги, радуга и отчаянный крик чайки слились и явили новую реальность.
Отец девочки вынес новорожденную на улицу под редкий слабеющий дождь и весело смеясь, под причитания повитухи, поднял ребёнка над головой. Капли дождя падали на лицо, руки и маленькое тельце девочки и отец обратился к небу, радуясь цветным дугам на небе:
;  Боги земли, моря и огня! Будьте благосклонны к новорожденной и к моему роду.
Но следовало дать имя дочери, чтобы просьба была адресной.
; Нагуя! ; прокричал отец девочки и чайка, словно услышав своё имя, ринулась с высоты и пронеслась стремительно над ярангой, повторяя имя новорожденной.
Так появилась на свет девочка Нагуя.
Эта история позже много раз пересказывалась, обрастала подробностями и придумками рассказчика и осталась в памяти семьи как знаменательное, полное смысла событие.
Нагуя росла, тихонечко играя в углу яранги костями тюленя и цветными камешками, что сама находила на берегу моря. Шли годы, и маленький нескладный ребенок расцвел в нарядный цветок, сродни тому, что дарила скудная природа прибрежной тундры на исходе весны. Это был свежий, но крайне нежный цвет и трогательная чистота, но в девочке зрела и сила, гибкость, и стойкость к ветрам и напастям судьбы. Следуя легенде о своем рождении, Нагуя любила танцевать на берегу, вороша окатыши под ногами, подражая крикам чаек. В эти минуты Нагуя ощущала себя летящей над побережьем птицей, свободной и легкой, практически невесомой, но сильной, которой подвластен разреженный воздух высоты. В такие мгновения она думала о том, что было бы замечательно взмахами крыльев унести себя в высь, упорхнуть, подобно свободным как ветер птахам на другое побережье, или даже через океан в иные, неизведанные миры.
Сородичи, в такие минуты, отвлекаясь от повседневных дел, с любопытством смотрели на девушку, отмечая, как хорошеет она день ото дня.
Отец Нагуи, весельчак, охотник, глава большой семьи бился каждодневно из последних сил, чтобы прокормить семью. Это удавалось не всегда, и родные частенько голодали.
Едва у Нагуи округлилась оформилась и стала выпирать грудь, в ярангу нагрянул сосед из стойбища с другой стороны залива. Это был богатый чукча Танат.  Стадо Таната бродило по окрестным долинам и число оленей мало кто мог сосчитать. А еще у Таната был смоленый тяжелый баркас, на котором работники выходили на промысел морского зверя. Редко баркас простаивал в ту пору, когда море, освободившись ото льда, дышало свободно, как дышит, отдыхая от трудов тяжких в яранге сильный мужчина. Круглый год Танат добывал зверя, торговал, богател и толстел. Но наделив богатством этого чукчу, духи лишили Таната наследников. Две жены жили с ним в стойбище, но не одна не родила ему сына или дочь. Шептались в стойбище, что нечист в помыслах Танат, вот Игнирток – дух света и правды, не дает ему потомства, опасаясь, что дети унаследуют пагубные навыки отца. Об этом говорили в полголоса, оглядывая каждый раз женщин Таната и определив, что по-прежнему тощи они в талии, с пониманием качали головой и цокали сочувственно языком.
Но старый, толстый Танат не унимался.
Приглядел как-то гуляющую в тундре Нагую, отметил складную фигурку, задорный взгляд черных глаз и решил, что юная ладная девушка сможет родить ему здорового, сильного сына.
Как только Нагуя достигла поры зрелости, Танат взялся обхаживать стойбище соседа, раз за разом начиная разговор с Нагуей с подарков.
Но разговора не выходило: Танат твердил о сытости и нарядах, а Нагуя мечтала о любви с милым сердцу молодым, веселым и смелым охотником, таким каким был её отец.
Но Танат был настойчив и Нагуя понимала, к чему идет дело и это её печалило. Тут и отец под одобрительные кивки мамы стал намекать на то, чтобы со вниманием отнеслась Нагуя к богатому соседу, ведь скоро вероятно станет она взрослой, и пора подумать о женихе и семье. Не принято долго держать молодуху с родителями, ведь могут подумать, что она нечиста, коли по-прежнему без пары.
Осенью, когда на стойбище сытно от забитых на зиму тюленей и тучные дымы окутывают местность, к стойбищу пожаловал Танат в сопровождении многочисленных сородичей и друзей. Украшенные шкурами нарты и чукчи в нарядных одеждах окружили стойбище. Танат с двумя сопровождающими его друзьями уверенно шагнул в ярангу к отцу Нагуи и предложил взять выкуп в виде шкур и нескольких оленей, что стояли уже на поляне в отдалении.
Отец Нагуи с грустью глянул в сторону дочери, которая полная печали стояла в сторонке и не нашёл, как возразить могущественному соседу, как уберечь дочь от тяжелого для нее выбора.

Свадьбу сыграли вскоре и Нагуя пришла в новый для себя дом. Уже в чуме своего мужа закоптила юная жена ладонь над зажженной масляной лампой, что принесла она с собой, окропила руки самыми горькими слезами и к ночи, собравшись с духом, легла на ложе со старым и неприятным мужем.
Время лечит и маскирует порой даже рубцы на сердце. Свыклась Нагуя со своим положением, сдружилась с женами толстяка Таната, что теперь были определены в прислугу. Нагуе было сытно и не в тягость жить за своим мужем, но любви не было и та светлая надежда, которая была на появление в жизни светлого чувства, не оправдывалась. Тягостно исполняя свой долг жены, Нагуя грустила и с тоской смотрела на кричащих и снующих над головой чаек, размышляла о том, что хочется быть свободной как птица и любить все, что мило сердцу и приятно очам.
Время шло, сменяя природные декорации вокруг стойбища, но несмотря на старания на ложе любви и повитух, что потчевали травяными снадобьями, понести ребеночка юной Чайке-Нагуе не удавалось.
Прошёл сезон зимней охоты, наступило короткое жаркое лето и Танат решил навестить стойбище охотника-эскимоса, что жил на другом побережье обширного залива. Сказывали, что у удачливого охотника Ивакака померла зимой жена при родах, а мальчонка, что появился на свет, родился крупным и здоровым, а теперь и растет живо, как трава у яранги в дождливое лето.
 Прибыли в стойбище к эскимосу в середине дня, отправившись в дорогу ранним утром, едва брызнул по глади залива солнечный свет.
Удобно усевшись в яранге, продуваемой ветерком, Танат, потягивал набитую хозяином трубку и заговорил о том, что давно ждут с женой ребёнка, но милость духов не снизошла к его жилищу и он просит взять его жену Нагую к себе на ложе, чтобы родила ему ребёнка от Ивакаку. Всем известно на побережье, что жена охотника умерла при родах, выносив здорового малыша, а значит, Ивакак может сделать так, чтобы и его жена быстро понесла дитя и родила здорового первенца.
После смерти жены Ивакак жил один, часто вспоминал её и тосковал долгими ночами. Помочь чукче, он согласился, и сразу в первую же ночь, еще при муже-чукче принял его жену к себе на ложе и страстно обнимал молодую женщину, – так заскучал он по женскому телу. Тут важно сказать, что Ивакаку сразу глянулась молодая, ладная и пригожая жена чукчи. Глядя на неё, он подумал, что был бы частым гостем в стойбище у чукчи, если бы тот приглашал его в свой дом. А еще подумал Ивакак, что похожа Нагуя на умершую его подругу.
Гость и муж Нагуи лежал на другом, богато убранном ложе в яранге и утром, оглядывая смущенную жену и весёлого хозяина, долго цокал языком и счастливо посмеивался, предвкушая будущее прибавление в семье.
На другой день Танат уехал, одарив оленем и оставив Нагую у Ивакака, объявив, что он вернется и заберёт жену, как только она понесёт ребёнка.
Ивакак и Нагуя были счастливы вместе. Каждую ночь он искал её в темноте на ложе и взяв за руку привлекал её плоть к себе, беря от неё женскую податливость, которая невероятным образом превращалась в нём в огромную силу. Утром Ивакак был весел и энергичен, полон идей, как наладить дела и охоту на зверя, а взяв в руки гарпун ощущал не только привычную для него силу, но и возросшую чувствительность и невероятную прозорливость при выслеживании добычи.
Нагуя, преодолев смущение, быстро привыкла к своей роли, ощутив вдруг себя не мнимой, а настоящей любящей женой удачливого охотника. Скоро она нашла общий язык с сыном Ивакака и тот быстро взялся называть ее мамой, чем привел в смущение Нагую. Но смущение быстро прошло, а проявилась материнская забота и чувство любви к Ивакаку и его сыну. Проснувшись однажды и сразу ощутив в себе прилив сил и растущее внутри сердца горячее чувство, как солнце, Нагуя поняла, что она полюбила и это чувство дало ей и ответственность за того, кого она полюбила и необычайное чувство свободы, потому что уже не хотелось уйти, уединится, улететь как чайка, спрятавшись от тех, кто не люб.
Настало время, и Нагуя отметила, что понесла ребёнка. Время шло, жена чукчи, заметно округлилась в талии, потяжелела, грудь набухла, налилась, ожидая уже того, кому предназначено её содержимое.
 Долгими вечерами, лежа на шкурах в уютной яранге и наблюдая за Нагуей, Ивакак любил припасть ухом к животу женщины и ждал, когда ребёнок проявит себя. В тот момент, когда он ощущал движение и толчки плода, весело смеялся, чем веселил и маму ребенка: Нагуя заливисто смеялась, а утром, вспоминая события ночи выходила к берегу моря и под шелест воды причала, подражая чайке. Крик её был так похож и так наполнен чувством, что чайки поднимались с воды и кружили над Нагуей взволнованные так им понятным криком ждущей потомства птицы.
 Но в какой-то момент Ивакак начинал грустить, вспоминая свою первую жену и ту пору, когда она носила его первенца в своем необъятном животе. Тогда, глядя на жену он был горд и говорил, сдержанно улыбаясь в адрес сородичей, что это моя женщина и мой ребенок. Теперь он не мог так сказать: теперь чужая женщина носила его ребёнка, но и ребенок, по существу, по правилам бытия его народа, был не его, он ему не принадлежал.
Муж Нагуи, обеспокоенный затянувшимся товариществом по жене, наведался в стойбище Ивакака и, отметив не без удовольствия внешний вид своей беременной жены, предложил ей ехать с ним сейчас же. Но удивительное дело, Нагуя, как только прозвучали слова об отъезде, тут же тихонечко вышла из яранги с заранее приготовленным узелком со скромным набором продуктов и вещей. Олень, что стоял за ярангой послушно и совершенно бесшумно ступая, вывез Нагую за стойбище к ближним холмам у небольшого болотного озера с чистой талой водой.
Здесь за холмами, среди редких стволов низкорослых лиственниц, Нагуя решила переждать и соорудив из шкур укрытие, в которое едва умещалась сама, наслаждалась уединением и красотой окрестностей.
Нулик задумалась о своем положении и очень надеясь на Ивакака подумала о том, что совсем не хочет возвращения к мужу. Она вдруг подумала, что не может оставить Ивакака, ведь столько любви она получила от него, что казалось теперь, что он для неё также важен, как важен еще не рожденный ребенок. Без ребёнка, без Ивакака и его сына Нагуя жить уже не хотела, она понимала и ощущала сердцем, что не сможет быть теперь без них.
Не найдя Нагую и не дождавшись её, сердитый чукча-муж ругался и грозился наказать жену.
Ивакак не мог объяснить, куда исчезла женщина, и только догадывался о причинах такого поведения: Нагуя совершенно не хотела уезжать от него. Он же, дав слово мужчины, готов был сдержать обещание, но на душе охотника было черно и боль потери точила сердце.
Так продолжалось два дня и не дождавшись жены чукча уехал, в сердцах нахлестывая ни в чем не повинных оленей.
Нагуя, как только чукча скрылся за холмами, тут же вернулась и взялась за домашние дела в яранге, так, как будто никуда и не пряталась на несколько дней за холмами.
Ивакак понял, что следует принимать решение, и сказал Нагуе, что не хочет отдавать её мужу. Он считает, что теперь она носит его ребёнка и потому она его женщина.  Нагуя бросилась к Ивакаку и, понимая всю ответственность их непростого решения, впервые заплакала и, рыдая, прижималась к нему, ища защиты.
Вскоре в стойбище прибыл посланник от старейшин рода эскимосов. Обойдя стойбище и огладывая Нагую заинтересованным внимательным взглядом, старый эскимос сказал Ивакаку за обедом, что он должен вернуть жену чукчи, иначе может случиться вражда, что не хотелось бы всем живущим на побережье залива эскимосам. Чукчи очень злопамятны, настроены воинственно и готовы отстоять свое право на Нагую и её ребенка.
; Грозились захватить стойбище и взять силой то, что им принадлежит, ; закончил разговор старейшина.
Ивакак понимал, что он давал обещание и, склонив голову, сказал через силу, отвернувшись и не глядя на посланника:
; Пусть родит – скоро уже. Тогда и вернется в чукотское стойбище.
С тем и расстались.
На исходе зимы Нагуя родила сына. 
Едва Нагуя оправилась от родов, Ивакак с тяжелым сердцем взялся готовиться к обещанной поездке, надеясь убедить старейшин оставить женщину и сына с ним.
Но ситуация стала развиваться совсем не так, как планировалось.
Муж Нагуи, не поверив обещаниям, как только узнал о рождении ребёнка, примчался в стойбище Ивакака на собачьих упряжках в сопровождении трех вооруженных сородичей.
Ивакака и его семью спасли собаки. Учуяв чужаков, обычно молчаливые ездовые псы, подняли невероятный лай, словно предчувствуя беду.
Услышав многоголосый собачий лай и сразу поняв, что это воинственные чукчи приехали забрать Нагую с сыном, а его наказать, Ивакак успел приготовиться и, не ожидая милости, решительно встретил непрошенных гостей, ранив одного из них стрелой, пущенной из лука.  Раненый завыл от боли и свалился с нарт. Чукчи замешкались и, спешившись, стали скрытно подбираться к стойбищу.
Ивакак вооружившись пальмой, ждал их в укрытии, а когда чукчи крадучись подобрались к яранге, метнул пальму по крутой дуге и пронзил одного из воинов насквозь через спину и грудь, пригвоздив к земле сверху-вниз так, что тело, дернувшись вслед пронзившему его тяжёлому копью, застыло в позе отчаяния и боли.
Из нападавших способных к бою остались двое. Рослый чукча – личный охранник старого Таната отметил, что Ивакак остался без пальмы – своего главного оружия, кинулся на него, яростно размахивая ножом. Мужчины сцепились в схватке. Ивакаку удалось выбить нож у чукчи и теперь они, сцепившись катались по земле, стараясь одолеть друг друга.
Старый Танат кинулся к яранге и, найдя в шатре Нагую с сыном, шагнул к подвязанной колыбели. В колыбели лежал новорождённый сын Нагуи. Люлька были искусно сплетена из веток и выложена изнутри мягкой шкурой оленёнка с расшитыми вдоль кромки яркими лентами и ракушками. Женщина, увидел своего старого мужа обомлела и встала между колыбелью и Танатом, стараясь защитить сына.
; Нагуя, ты мне жена! Собирайся в дорогу с сыном! Я приехал за тобой! – цедя сквозь зубы слова Танат тяжело ступал по яранге.
; Я не отдам тебе сына! Оставь нас! – вдруг полная решимости ответила Нагуя.
Но Танат не желал уступать. Он достал свой боевой нож и стал приближаться к Нагуе свирепый и полный злобы.
; Я убью тебя и заберу твоего ублюдка, если ты не поедешь в мое стойбище! – шипел злобно Танат, готовый ударить Нагую.
Тут в ярангу ворвался Ивакак, которому удалось одолеть чукчу в схватке. Связанный кожаным ремнем рослый и избитый чукча сидел теперь привязанный к нартам.
; Оставь мою жену и моего сына, Танат! Иначе я убью тебя! – выкрикнул Ивакак. В руках охотника оказалась рогатина, которую он использовал во время охоты.
Чукча развернулся в сторону Ивакака и кинулся на него с ножом. Удар рогатиной по голове опрокинул чукчу, но от удара орудие сломалось и превратилось в бесполезный обломок в руках Ивакака.  Опрокинутый Танат вскочил и полный ярости, с хриплым гортанным криком, снова кинулся в схватку. Противники сцепились: Ивакак удерживал руку Таната с ножом, но тот вырвался из объятий охотника и успел нанести свой удар. Ивакак отклонился, но нож рассек кухлянку и плечо. Ивакак зажал открывшуюся рану, а Танат наступал, размахивая ножом. Чем закончилось бы противостояние двух сильных мужчин, сказать сложно, но в борьбу, понимая всю опасность сложившейся ситуации, вмешалась Нагуя. Не найдя ничего лучшего, она схватила со стола свою масляную лампу и ударила ей по голове своего старого мужа. От удара Танат остановился и опустился на слабеющих ногах на пол яранги, держась за голову.
Минутного замешательства хватило, чтобы Ивакак отнял нож у Таната и связал его руки кожаной петлей.
Испуганная Нагуя, прикрывая собой ребенка в колыбели, наблюдала настороженно как Ивакак вывел Таната и приказал ему убираться из стойбища.
После таких событий следовало спешно собираться в дорогу, о чём хлопотали все сородичи, так как была вероятность, что чукчи вернуться отомстить.
Смочив на морозе полозья нарт водой для лучшего скольжения, Ивакак приготовился к поездке. На нартах была устроена уютная кибитка, в которую охотник посадил Нагую с сыном. Старшего сына оставили с родичами, и отправились в путь через заснеженные просторы тундры вдоль моря, изредка останавливаясь, чтобы поправить поклажу. На остановках Ивакак спешил посмотреть на дорогих ему людей и, откинув полог, наблюдал, как Нагуя обнажённая до бедер весело кормит их сына. Нагуя запрокидывала голову и звонко смеялась, ; по всему было видно, что она счастлива.
Ивакак был горд и радовался возможности иметь семью, несколько огорчаясь от тревожной мысли о том, что их ждёт там, на далёком стойбище, и о том, что есть люди готовые отнять у него Нулик и сына.
На исходе третьего дня пути запуржило и, накормив собак, устроились на ночлег.
К утру буран улёгся, и взору Ивакака предстала снежная равнина, которая была по размеру сродни безграничному отчаянию от мысли, что он должен отказаться от своего ребенка и Нулик. После всего пережитого стало понятно, что совершенно немыслимо отказаться от родных ему людей и Ивакак решил твёрдо отстаивать своё право на семью.
Приняв окончательно решение, Ивакак легко вздохнул и шагнул к нартам, открыл полог и увидел самую прекрасную из возможных сценок кочевой жизни, – Нулик обнажённая и сияющая кормила сына грудью. От Нулик шел божественный свет, – свет материнства, свет истины.
 Увидев Ивакака в сиянии ворвавшегося в ярангу света, Нагуя улыбнулась ему и во взгляде, которым она посмотрела на отца её сына, было столько любви, что Ивакак уже совершенно без сомнений, быстро собрал поклажу и отправился в путь к стойбищу своего брата. Брат принял его радушно, и, узнав о последних событиях, обещал свою поддержку.
Вскоре все разрешилось удачно.
Претензии чукчей были отклонены старейшинами рода, а воевать за возвращение жены своего оскандалившегося неудачной самовольной вылазкой авторитетного сородича, чукчи не решились. На совете старейшин объявили вердикт: спор был честным и Ивакак из него вышел победителем.
Ивакак слушая решение совета старейшин вспомнил Нагую и её сокрушительный удар лампой по голове старого мужа и весело рассмеялся. Старейшина рода поначалу скривился, услышав смех человека, которого они только, что отстояли яростно споря, а затем сам, вдруг взялся хихикать, обнажая беззубый рот, а затем и вовсе залился смехом, мелко тряся головой и худыми старческими плечами.
; Вот так, страхи и даже горе уживаются со смешным и курьёзным, ; подумал удачливый охотник Ивакак, когда отправился назад в стойбище со своей женой и своим, теперь уже по праву, сыном.
Прожили Ивакак и Нагуя долгую жизнь вместе на родном побережье. После рождения сына Нагуя родила охотнику дочь. Сын вырос и стал успешным охотником, дочь еще совсем юной покинула дом Ивакака, став женой молодого охотника.
Дети Нагуи знали непростую историю своей семьи и усвоили, что нужно верить сердцу, иметь цель ясную и простую, но обязательно освященную любовью, и быть уверенным в её возможность, не склоняясь не только ветрам, но и изломам судьбы.