Во всех бедах винили Гальку. 2

"Во всех бедах винили Гальку"-2.

Вместо эпиграфа.

Маме оставалось жить четыре месяца. Это мы уже сейчас точно знаем по происшествию времени  и по сбывшемуся событию. И тогда  знали от врачей, когда она слегла,что месяца три четыре, не больше,проживет, но еще были надежды на то, что это неправда и поднимется мама, такая энергичная, волевая, страстная, любящая жизнь и продолжится ее жизнь и будет еще радость общения с дочками, с внучками.

 Но выбраться, избавиться от постигнувшего, было уже невозможно и мама это понимала.

   Она еще могла слабо ходить и неспешно разговаривать. Время для общения у нас внезапно открылось, уже не надо было куда то бежать, идти, ехать, а пришлось сесть у постели больной и посвятить ей эти четыре месяца перед вечностью.

   И это время не прошло даром, оно превратилось в долгие мамины воспоминания, а я слушала ее внимательно, с радостью, открывая в ней не властную женщину, чтобы все было только " по моему", а девчушку, любящую жизнь,  которая была не слишком лёгкой.

 Она рассказывала много и ее истории были и весёлые, такие, что можно было беззаботно смеяться. А были и такие истории, что становилось страшно за нее, за ту бедовую девчонку и думалось, а как же она живой то осталась тогда, когда это происходило.

Рассказывала о своем детстве, обо всем, что знала и видела своими глазами : и о коллективизации, и о том, как чуть ее маму не расстреляли за мерзлую картошку, принесенную тайно своим галчатам с колхозного поля.

И про сестёр своих рассказывала как пахали, таскали на себе тяжелые волокуши, и как помогали засевать пашню зерном, чтобы не было где пусто, а где густо.

 Эту почетную обязанность доверяли одной из старших сестёр : она должна была набрать прутиков, небольших палочек от деревьев, и идти с ними за сеятелями и там, где с размаха руки падали на землю зерна пшеницы, она ставила эти прутики и они отмечали границу, по которой уже сеять не надо.

 А старшая сестра тянула на себе тяжелую лямку, помогая старшим в пахоте, отчего надорвалась и не было у нее больше счастья иметь своих детей, так и прожила бездетной, принимая к себе на лето или на каникулы дочек сестры, своих племянниц. Она их любила, обихаживала по необходимости и жила этим.

   А маленькая девочка, ведущая сейчас рассказ о себе, о своей прошлой, как бы мгновенно пролетевшей жизни, тоже была занята на помощи по домашнему хозяйству.

 Было невозможно представить, что пятилетней, хрупкой девчонке и ее, еще меньшому брату, вменяли пасти стадо быков и коров. И нельзя было списать на то, что маленькая.

 Однажды, за просмотренного и потерянного быка, отец, взяв кнут в руки, хотел наказать маленькую пастушку, но догнать ее не смог : со всех ног она убегала от жестокого отца по стерне, которая больно колола ее нежные ножки.

  Рассказы длились несколько дней и было жалко, что вот не могли мы вот так, когда были здоровы и в могуте сесть рядом, обнять маму и послушать ее. Послушать и запомнить историю жизни, узнать о родных, которые уже давно ушли, мы даже не были незнакомы.

       Говорила много, рассказы ее были интересными и вот в какой-то  момент, мама резко отвернулась к стенке, отмахнув ладошкой от себя и произнесла :
- Я тебе всё рассказала, иди, пиши книжку.
И еще добавила:
- Я еще тебе не рассказала о том, что я сделала и мне стыдно за это. Не знаю - говорить или нет?

Я наставивать не стала, отвлеклись на насущные дела, а далее мама уже ничего не могла рассказывать, говорить не могла, а только стала называть нас с сестрой именами своих старших сестёр, которых уже не было с нами. Не было с нами их и наша мама уже была по дороге к ним....

   А я помню веселую девочку, девчоночку, бедовую Аннушку, которая была заводилой разным развлечениям и характер ее в поисках приключений передался мне.
 И во всех бедах  винили Гальку...