По доброте душевной

 Побудьте день вы в милицейской шкуре...
                Владимир Высоцкий
«День рождения лейтенанта
милиции в ресторане «Берлин»

Министр Валдайцев, внутренне деловитый, а внешне импозантный: седой ёжик «под городничего», серый костюм, гранатовый галстук мерцает блескучими зернышками на белизне сорочки, - «войдя в каждый дом» с экрана телевизора, с присущим высокому посту достоинством вещал о почине подчиненных. Подле него, золотилась полковничьими погонами, сверкала опаловыми очами, поджарая как волчица, и до неприличия красивая как порнозвезда, официальный представитель ведомства по связям с окружающей средой по фамилии Бирюк.
Расплывчатым фоном лицу первому и лицу официальному служили два образцово-развитых курсанта в парадных мундирах с физиономиями прилично-соответствующими.
Министр священнодействовал, гипнотизировал чудной комбинацией игры глаз, надбровных дуг и мудрой, сдержанной улыбки. Министр возвышался статуей Командора. Министр вещал:
- Необходимо популяризировать деятельность органов внутренних дел, рассказывать людям о нашей непростой, но такой нужной, я бы просто сказал, необходимой работе. Помните, как в песне: «Наша служба и опасна, и трудна. И на первый взгляд, как будто не видна…». И это ведь не для красного словца спето. Для наших сотрудников нет праздного времени суток, они всегда на посту, всегда в строю, охраняя покой и мирный труд граждан нашей большой, я бы даже сказал, необъятной страны. Полицейская работа сложна, многогранна и разнообразна. В ней нет и не должно быть мелочей и верхоглядства. Каждый, казалось бы, пустяк может натолкнуть на верный след, направить в нужное русло ход расследования и не дать уйти преступнику от заслуженного наказание. Как верно заметил наш президент, выступая на прошедшей коллегии министерства: сила закона не в его строгости, а в неотвратимости наказания. Министерство внутренних дел - огромный, сложный механизм, и все в нем задействованные, от сержанта патрульно-постовой службы до скрытых от постороннего глаза специальных служб, должны работать четко и взаимосвязано. Еще раз напомню о нашем костяке, нашем хребте, так сказать, по результатам работы которого население судит о работе полиции в целом. Участковые, уголовный розыск, следствие, работники ГАИ (будем называть их так, по старинке) – Министр подчеркнуто улыбнулся, сделав паузу.
 - О непростых задачах, стоящих перед нашими службами, о путях их решения, о неотвратимости закона нужно постоянно напоминать, рассказывать людям, всему народу. Самое главное донести эти важные, необходимые мысли, в вербальной и визуальной формах до подрастающего поколения.
Перед нами стоит важнейшая задача: не допустить втягивания нашей молодежи в криминальную субкультуру, а также в орбиту различного рода псевдополитических, а по сути - экстремистских структур. Не допустить подпадания тех, кто придет нам на смену, под влияние политиканствующих лидеров с низкой социальной ответственностью, - как верно подметил наш президент, - с бездумной старательностью раскачивающих нашу общую лодку. - Министр строго нахмурился.
 -Поэтому выход в свет фильмов, книг, стихов и песен, газетных и журнальных статей, правдиво и достойно рассказывающих о нашей нужной службе и непростой работе, мы всячески приветствуем, одобряем и поддерживаем. Не станем забывать и о новых технологиях, социальных сетях и прочем… - Министр говорил и говорил, и казалось, взгляд его уплывает в запредельную даль.

Бывший сотрудник милиции, а ныне пенсионер Заплетов, потер зачесавшийся подбородок, подсыпал к лежащей на тарелке котлете отварную гречку, сморщился и покачал головой. Замершая полковница Бирюк, казалось, начала извиваться в экранном мареве и вот-вот должна вскинуть правую руку в пионерском приветствии и призывно простонать во всеуслышанье: «Все-гда го-т-т-това!»
Он щелкнул пультом, переключил телевизионный канал. В голове билась пустая, ни к чему не обязывающая мысль, - мозг требовал постоянного наполнения эмоциями и обмена нервными импульсами в своей коре: «…тоже писатели…а эта… но хор-р-роша стерва…».
 На экране возник новый сюжет о простой, незатейливой жизни. В затерянном среди дикой Забайкальской степи селении, «где золото рыли в горах». Ему мгновенно припомнилась песня знакомая с детства. Её строки слилились с опытом, наполнившим взрослую жизнь, как смешивается чистая вода с грязной. И по всему выходило, что матерый уголовник, закоренелый сторонник старых, воровских понятий, «честный арестант и бродяга», под угрозой «беспредела» пошел в отрыв из зоны особого режима. Где-то взбесились овчарки, над замершим лагерем - ритмический пульс сигнала тревоги, а низкое, серое небо над притихшей дикой степью монотонно проутюживают вертолеты. Но вариантов нет. Нужно бежать. Потея и задыхаясь. По-змеиному укрываться, используя складки рельефа местности и проклиная судьбу. И вот, кажется, бродяга дошёл. Дрожал каждый нерв, ступни кровили. Байкал. Горно-лесистый берег сурового озера-моря, чистота которого оказалась не нужна, медленно убивалась целлюлозно - бумажным производством. В бочке, конечно, ни за что не переплыть, но из песни слова не выкинуть, как «любовь не бросить мордой в снег апрельский». Тоже вот, - из разных ручейков и притоков потянулись струйки, смешиваясь во вспененном русле, где уже и «мутной реки вода», и коряги с топляками, и утопленники. Грянул незримый хорал: «Славный корабль – омулевая бочка!». Или это из другой оперы? Точно. Вариации на ту же тему. Уже сами – собой, в тот хороводный омут, что завертелся в его голове, втекали незримые, подземные родники. Заплетов улыбнулся - бродяге «прострелило»: у берега стояло ржавое суденышко с надписью на бортовой скуле «Омулёвая бочка».
- Залазь, бродяга! – сказал капитан с мудрым лицом бога и блёклыми партаками на пальцах сжимавших штурвал. – О тебе шум по всем городам и весям идет. Листовки с приметами расклеили. Песню, даже, сложили. Не киксуй – не продам. Сам, дело прошлое, в подземном руднике на Горном Зерентуе – от звонка до звонка!
Туман спустился на белеющие гольцы Хамар-Дабана, спинами серебристых омулей заиграли волны, что взметал култук-ветер, и сквозь чертограй воды и бури, ныряя и вздымаясь, упрямо пробивалась к другому берегу «Омулевая бочка». Опять фартануло! Бродяга Байкал переехал. Навстречу ему, постаревшему за годы невзгод, вышла древняя, - узнанная не глазами, нет, - лишь сердцем! - родимая мать. Как узнала где и когда выйти навстречу? Откуда? Можно ли было изменить это место? В песне о том не сказано. Но ведь каждый милиционер знает, что место встречи - изменить нельзя. Единственно только избранный обладает информацией о его расположении. Но от ментов оперская удача отвернулась. Выходит – знать ничего не знали, и ведать не ведали. И где-то за Байкалом, бродяга и мать встретились. Возможно, в Подмосковье это было. Где-то в Домодедовском районе. Или еще где. Широка страна за Байкалом. Во все стороны широка. В общем, чуйка материнская не подвела, подсказала.
Заплетов даже разулыбался. Настроение заметно улучшилось.
События на экране развивались своим чередом. На смену вальяжному темнобровому министру и его экстранеординарной помощнице явился беззубый, морщинистый сверстник министра в телогрейке, доставшейся от разгромившего Квантунскую армию деда. Сидя на перевернутом ящике, возле стены дома с маленьким окошком, курил «Беломор» и, отхаркиваясь, сплевывая, потомок воина - победителя рассказывал корреспонденту о недостатках медицинского обеспечения.
- А што говорить… Врачей тут нету никаких. Хоть ложись и помирай. А кому мы здесь нужны? Вот и я говорю, что никому. Молодежь вся отсюда уехала, кто в Читу, кто в Улан-Удэ. А што ей тут делать-то? Работы нету, делать нечего. На пенсию существуем. Школу закрыли, поликлиника была, закрыли. Медсестру, правда оставили, да и та в отпуск уехала. Отдыхать-то и ей надо. Вот Зинка уколы и ставит. Если б не Зинка - вобще чалка! А тут то диабет, то жар, то холод, то с похмелья маешься.
- А кто эта женщина? Зинаида, правильно? Кем она у вас работает?
- Зинка-то? Уборщица она. В фельшерском пункте. Медсестра же говорю, в отпуск укатила…
За кадром послышался голос, с легким возмущением поясняющий транслируемый сюжет: «Из-за отсутствия квалифицированной медицинской помощи, инъекции местным жителям поселка делала уборщица фельдшерско-акушерского пункта Зинаида Фирсова».
На фоне редкозубых заборов и дряхлеющих домишек, среди равнинного унылого пейзажа с пьяной линией косых столбов и провисшими проводами, возникло изображение героини, невысокой, сорокалетней на вид, женщины в распахнутом пальтеце. Руки она держала в карманах. Лицо - простое, незамысловатое, без тени косметики.
«Из таких, - подумал Заплетов, - что отвернешься и портрета словесного не составишь. Вот, все вроде на месте: и волосы, и глаза, и нос, и губы; и не скажешь, что страшненькая, но какая-то… Никакая. » - Решил бывший специалист по организации оперативно-розыскных мероприятий.
- Ну, а что я? – отвечала Фирсова с несколько встревоженным лицом. – Ко мне люди идут. Помоги, Зина, просят. Ты же в медицине трудишься… А, я что…Я уколы ставить умею. Куда людям деваться? Я же не за деньги. Я так, по доброте душевной…
Заплетов чертыхнулся, сказал: «Вот бардак!..» и с мыслью: «А, что там, у коллег-полицейских?» нажал кнопку пульта.
Слово «полицейский» ассоциировалось у Заплетова, даже не с полицейским аппаратом времен царского режима, который сменила «Рожденная революцией», а исключительно с запомнившейся в детстве, удивительной музыкальной киносказкой «Приключение Буратино»: «Господин доблестный полицейский дежурный… Именем Тарабарского короля!».
 Трижды прав внутренне -деловой министр Валдайцев в части важных и правильных мыслей, талантливо упакованных в вербальные и визуальные формы с целью донесения до подрастающего поколения. Ну, и плюс конечно, музыка и песни на стихи талантливых поэтов: « На дурака - не нужен нож, ему с три короба наврёшь – и делай с ним, что хошь!».
Бывшее некогда в ходу, - еще до «исторического материализма», - прилагательное «полицейский», в основном киноискусством, и частично литературой, оказалось деформировано до краткого - «полицай». И с самого детства, полицай этот, застрял в воображении неопрятным субъектом в мятой кепи на затылке и с грязной повязкой на рукаве. На оттопыренной нижней губе, изжеванным чинариком повис убогий словарный багаж: «Господин гауптман. Самогон. Сало. Партизаны. Рейхсмарки.» И на самый крайний случай: « Не убивайте - я свой!». Сутулое его плечо отягощает винтовка с расхлябанным затвором.
 И в том, и в другом случае, оба эти понятия – полицейский и полицай объединяло понятие третье - господин. В первом варианте господином был сам полицейский, во втором – его хозяин, герр гауптман.
«Да-а-а….поделили нас на слуг и господ. Незаметно так…» - нахмурился Заплетов.
На экране, тем временем расцветала Бирюк, распуская алый бутон губ, сверкая перламутром зубов: - Первое место в нашем конкурсе завоевал корреспондент Первого канала Антон Колесник с журналистским расследованием «Бандитская пилорама», о незаконных вырубках таежных массивов в Забайкалье. Поздравляем!
Она вручила довольному Колеснику грамоту в рамочке.
Журналист принял награду и воодушевленно принялся рассказывать о проведенных съемках и том, как его работе содействовали сотрудники полиции.
- Вы знаете, я с удовольствием узнал, и прямо скажу, лично удостоверился, что нынешний руководитель областного УВД не причастен к деятельности «черных лесорубов», а наоборот: настроен на бескомпромиссную борьбу с этим злом. Все это мы увидели, не побоюсь повториться, воочию, и об этом сняли свой фильм!

«Ну, еще бы! Не оказал бы он вам содействия. Тут же эта руководящая задница оказалась бы оттопыренной, стоя на четвереньках. Без штанов с лампасами. Конечно руководитель не причастен. Он что? Дебил? Он руко! водитель! Он руками водит. За ниточки. Молча. Карабас-Барабас в генеральской форме. А к ниточкам - специально обученный персонаж прикреплен. Особо приближенный. Кто? Все просто: вы гляньте, кто за ним, тогда еще полковником, к новому месту службы потянулся. Из управления – в управление. Решать скользкие вопросы и смешивая чистую воду с грязной создавать мутные потоки, чтобы ими управлять и извлекать из них выгоду. А то, и не один! Несколько. По направлениям деятельности. Чужому такое не доверишь. Только своему. На его, конечно же, страх и риск… Они знают, на что идут, и долю свою малую имеют. Что впрочем, превышает кратно все зарплаты и будущие пенсии. Принялись они за борьбу! Полтайги в Китай продали, вторую – сожгли. Поймали каких-то мужиков-бедолаг с бензопилами…Да ни за кем, по сути,  бегать не надо! Подъезжай к любому особняку. Где вы, дядя работаете? Так. В областной администрации? В УВД? В суде?  Хорошо. Положим. А какова ваша зарплата? Ну, черт с ним, сто тыщ в месяц. А стоимость особняка – сто миллионов! Калькулятор в руки: время работы - умножаем на зарплату. Хоп! Графа – итого: не хватает у вас дядя на домик, да на три машины, да на яхту у озера Байкал. Да. Еще на коммунальные платежи и услуги. Какие? Услуги прислуги и порочных связей в виде любовницы. Не хватает! Сами видите.
Выводим к забору тварь дрожащую, возомнившую что право имеет, и без дальнейших - пулю в лоб! Тах!! Такую, без излишеств и ложной стройности. От кутюрье «Макарофф»! Тупорылую. Чтоб мозги в фарш. И тут же падаль под забором бросить. Снять об этом бесплатный ролик. И показывать по телевизору в форме социальной рекламы о заразном вреде коррупции, ведущей к смертельному исходу. Всё как в Китае. В рот вы им заглядываете? Так перенимайте опыт!
Но нет: одни деньгами карманы набивают, другие  фильмы снимают никчемные, третьи по телевизору, как псы брешут, со стеклянными глазами» - размышлял за обедом Заплетов.
Он покинул «огромный и сложный», по словам министра Валдайцева, механизм в звании майора еще прежней милиции, соскочив с должности старшего оперуполномоченного уголовного розыска и маячившего впереди уголовного преследования, по профильной, 286-й статье. Пригодились связи в прокуратуре и в отделившемся следственном комитете.
 Со службы Заплетов вынес привычку курить, тягу к алкоголю, с которой боролся, гастрит, и иногда накатывающие вспышки ярости.
«У-у! Ублюдки!» - воющей пургой пронеслись воспоминания и охватывала обида, то ли на тех, кто не выдерживал опроса с пристрастием, то ли на начальников, потакавших в этом и загнавших его, и таких как он, в узкие рамки профессиональной деформирующей необходимости.
Начальство всегда оставалось в стороне, а такие как он, «ребята от сохи» попадали под раздачу.
Фигура подполковника Ратушного сидящего в кабинете за своим, безразмерным столом, была настолько громадной, что заслонила мысленный обзор. Его казавшаяся маленькой, коротко стриженая голова, укоренилась в массивных плечах выползшим на свет грибом-боровиком. И лепились на ней словно приставшие листики, маленькие перекрученные ушки. И какое-то бабье плаксивое выражение на лице, уместилось в маленьком рту, с обидчиво подвернутыми вверх уголками тонких губ. Когда он злился или что-то обдумывал, оставаясь внешне спокойным, губы оживали, вытягиваясь в трубочку. Всё исправляли глаза начальника криминальной милиции. Два осколка разбитого злой феей зеркала, приняли привычные очертания и спрятались в глазницах за полуприкрытыми шторами век. Взгляд его мало кто выдерживал. К тому же он обладал нечеловеческой памятью. Казалось, он помнил и знал все. Складки его затылка, слившегося со спиной, по тогдашней моде опоясывала толстенная металлическая цепь. Её звенья тусклым благородством золотились в распахнутом вороте белоснежной сорочки. Змеиной кожей облегала тело чёрная жилетка с маленькими, будто игрушечными кармашками. Дежурный по городскому управлению по имени Евгений Егорович, имевший весьма образное мышление и неудержимый язык, «летящий» впереди мозгов, «приклеил» начальнику КМ прозвище «Туша». Самого Евгения Егоровича с незапамятных времен переиначили,  и за глаза звали с преувеличенной почтительностью - Евгений Перегарович.
Однажды, недавно пришедший на службу участковый инспектор спросил его, пораженный толщиной цепи висящей на шее заместителя начальника городской милиции:
 - Евгений Егорович, как думаешь, а цепь у «Туши» золотая?
Ответственный дежурный прищурился, перекладывая сигареты в только что открытой пачке фильтрами в сторону ее дна, и произнес:
- Ран-до-левая!
Внешне неповоротливый и бесстрастный Ратушный был профессионалом своего дела: жестоким, умным, ироничным, молниеносно схватывающим суть. Он напоминал Мюллера сыгранного Броневым.
В те дежурные сутки ограбили женщину, и Заплетову выпало «крутить» задержанного «пэпээсом» по ориентировке. Результата не было. Скользкая гнида, - в том, что это был именно грабитель, Заплетов не сомневался, - сознаваться в преступлении и отправляться в тюрьму на радость людям не хотела. Вырванную сумочку не нашли. По описанию, данному потерпевшей, видавшей грабителя, уже убегающим в вечерний сумрак со спины, это был, ну вроде, он… Темная шапочка, темная куртка, темные брюки. Рост средний. Телосложение тощее. Женщина закричала и проезжающий мимо экипаж ППС остановился. Оперативно передал информацию в эфир. Повезло перехватить предполагаемого грабителя экипажу другой машины. За это им полагалась премия или, на худой конец грамота. Но только при условии, что схваченный покается в грехе. А это уже была задача уголовного розыска. И за это премий не полагалось. Это была их работа.
- Что по грабежу? – спросил утром, принимая дежурную смену Ратушный. Он свежо блестел выбритыми щеками, благоухал парфюмом и смотрел на Заплетова, как удав по имени Каа на бандарлога. Он вообще на всех так смотрел. Из папки вынул материал.
– Вот рапорта вижу, сотрудники ППС сработали. Ну, что сказать? Молодцы. Вместо кстати, вас Заплетов. Где упреждающая информация на этого кренделя? Где роль розыска? Где люди ваши хваленые? Вот ты же у нас по грабежам и разбоям… Так что?
Это был один из тактических приемов: нахваливать других перед тем, кого собирался подбросить и не поймать. «Правильно, - думал Заплетов. - Прежде чем ударить, нужно подавить морально. Лишить воли к сопротивлению».
-Да пока ничего, Артем Тарасыч. Я его за «фаберже» всю ночь крутил – не колется и все. Скот гребанный! – ответил Заплетов.
- Может ты, Валера, нюх потерял? А? Где его объяснение? Так…- мгновенно отыскал и пробежал глазами по листу подполковник.
- Да, нет вроде, не потерял.
- Ну так докладывай! Что я тебя уже за язык тяну. Вот, вижу – судимый он. Сам говорит. Понимает он все. Кто он вообще, по жизни?  А я тебе так скажу, по опыту - на «обижухе» чалился. Повадки крысиные. У тетки дернул и побежал. А если бы, Заплетов, у твоей матери? А? Какие меры приняты? Что делалось? Или ты там с ним чаи распивал да сигаретами угощал? Чаи и сигареты, Заплетов, только в лагере хороши. Там они за чай и курево маму родную продадут. Там им деваться некуда. Вот там можно комбинации крутить. Ну, и в УБОПе еще. 
 Управление по борьбе с организованной преступностью, в ряду с другими подразделениями, нацеленными на борьбу с латентной преступностью, Ратушный не воспринимал. Считая бездельниками, прикрывающими оперативную ущербность, длительными разработками и оградой из многозначительных, придуманных в высоких кабинетах, терминов.
- А у нас, Заплетов, времени на это нет. У нас все должно быть быстро и максимально результативно. Это и называется: оперативно! Усек, Валера?
- Усек, Артем Тарасыч!
- Молодец! Почки у задержанного проверяли?
- Проверяли. Молчит.
-  Молчит? Они у него камнями набиты?
- Да нет. Нормальные. Орал –уши заложило!
- Так тряпку ему в пасть поганую затолкайте. Тут что тебе? Ликбез? Или мне самому рукава закатывать? А? – задал Ратушный риторический вопрос, зловеще ухмыльнувшись. –Но если я закатаю, то первыми вы все под раздачу попадете. Ясно? Так. Хорошо. А шляпу - примеряли?
- Примеряли. Хрюкает и слюни в хобот пускает.
- И что? Молчит?
- Божится, что не он сумку дернул.
- Они все божатся. Так. Хорошо. А палку?
Заплетов поморщился: - Нет, Артем Тарасыч…
-Вот видишь, Валера! Я так и знал - не доработали материал…По  аналогичным эпизодам, я уверен, тоже не прикидывали. А сколько у нас грабежей не раскрытых? Где был? Что делал? А? Поэтому! Домой не идешь. Спать – некогда. Бери оперов свежих. И почки - еще раз! Потом спросить: что вообще знает. Про себя - стесняется, так пусть про других говорит. Нам все - хлеб. Расслабьте его, и снова – жестко. По нарастающей.  Почки! Шляпу! Потом - на кол осиновый, петуха. Прочистить дымоход. Ну, если и тут не развалится, -  Ратушный задумался, что бы еще такого… из арсенала? и отвел глаза к потолку. Но к планируемым мероприятиям больше ничего не добавил и сказал: - То отбери подписку о сотрудничестве, и нагоняй к едрене фене. Усек?
- Усек.
- Тогда - вперед! - Ратушный бросил скрепленный материал на шикарную каштановую столешницу массивного стола в виде упавшей навзничь буквы «Т»
Переполняемый злобой Заплетов схватил подлетевшие к нему закудрявившиеся листки и открывая дверь из кабинета, услышал:
- Заплетов, вернись!
Он закрыл дверь и повернулся лицом к Ратушному, спокойному и невозмутимому, похожему на статую Будды.
Единственный раз Заплетов видел Ратушного взволнованным. Тогда генерал-майор Лемешко, начальник областного УВД распекал подчиненный личный состав городской милиции в актовом зале подразделения. «Праздник» был устроен по случаю изнасилования дочери начальника областного ОБЭПа. Надо ж было такому стрястись! И всё бы ничего – с кем не бывает, но ведь как назло, беспримерный акт полового волюнтаризма сотворило лицо, находящееся под административным надзором. Недавно прибывшее из мест лишения свободы. Считалось, что окончательно осознавшее и перевоспитанное. И вот это лицо, точнее морда, должна была сидеть в квартире после десяти вечера до шести утра, и не смела пальцем в носу ковырнуть без разрешения органов внутренних дел. А тут такого, гад, наковырял! И самое главное – где!
Но и тогда Ратушный, в трещавшей на нем милицейской форме (говорили, что звезды на его погонах золотые), внешне выглядел спокойным. Волнение выражалось в участившейся протирке вспотевшего покрасневшего лица, лба и затылка. И еще в вытянутых твердой дудочкой губах.
- Я, Валера слышал… Ты там в УБОП лыжи навострил. Так вот! В этом слове ты угадал букву «Х», а ее там нету! Дополнений не будет – в народное хозяйство пойдешь. Вот в слове «хозяйство» - эта буква есть.  Иди - работай! И «шкуру» про козла этого не забудь написать… Чтоб все у нас - по оперданным!
Дудочка расплылась в ехидную ухмылку.
Пошатываясь, с гудящей головой после бессонной ночи, с заведенной до предела пружиной взрывного механизма, Заплетов шел разрывать грабителя.

Выйдя на пенсию, он три месяца пробездельничал и пропьянствовал: то ли с горя, то ли на радостях. Ему казалось, что таким образом он отдыхает и приводит расшатанные нервы в порядок. Потом остановился, прочувствовав напряженное молчание жены и аритмическое биение собственного сердца.
Он огляделся по сторонам и, наконец, осознал, что воронок с людьми в штатском безвозвратно умчался совершать подвиги без него. Карусель оперативно-розыскной романтики, как следует завертев напоследок, закружив, выбросила отвинтившийся болтик на обочину. В мир, где жили обычные люди. Влившись в вялотекущую массу, с похмельным, депрессивным синдромом, без удостоверения, без пистолета, без подсобного аппарата и помощи темных сил, скрытых в секретных недрах органов, без мощного драйва идущей по следу розыскной  собаки и боязливого всплеска в глазах знающих, купил он на свой автомобиль «шашечки», радиостанцию и принялся таксовать: «Вези меня извозчик по гулкой мостовой, а если я усну – шмонать меня не надо!»
Ездить он умел. Это было единственное, что он любил, после семьи и оперативных мероприятий.
«Эх! Хорошо, хоть в тюрягу с этими мероприятиями не загремел, да жена не бросила! - думал Заплетов с тайной радостью, охватившею все тело теплым лисьим мехом. –  Пронесло!». О нежелательном переезде на временное место жительства в окрестности города Нижний Тагил, Свердловской области, он вообще думать не хотел.
Треск радиообмена в кабине его автомобиля напоминал о прошлом: «Суслик», «суслик», «я – «бобер»! Как слышишь? Ответь!». Выезжал «бомбить» он в два приема: рано утром и в период между обедом и ужином. Ближе к ужину.
Опять же, машина удерживала от выпивки. За руль пьяным, в отличии от некоторых других милиционеров, он даже в прежние времена,  никогда не садился. А когда вышел на пенсию, особенно ясно осознал, что если будет бухать, то долго не протянет. Перед глазами промелькнули знакомые сотрудники «сгоревшие» от водки. Иван Алексеевич запомнился особо. Заместитель начальника отдела по борьбе с бандитизмом. Мастер спорта по боксу. Высокий, представительный. Доброжелательный. Всегда улыбался… Все – от ментов до бандитов его уважали. Вроде, и не пил он на работе. Именно он тянул Заплетова в УБОП, в свой отдел, которым фактически и руководил. А на пенсии скис. С женой развелся, оставил ей квартиру. Пил и спал в кооперативном гараже. Где и нашли его. Мертвым.
 «Ну! пусть земля ему будет пухом!», подумал Заплетов и машинально, в мыслях, поднял стакан, готовясь проглотить содержимое.
 -Тьфу ты! Привязалась, зараза! - сказал он вслух и поставил греться чайник.
На экране снова возник министр Валдайцев и повышая градус приятности в улыбке сообщил, что второе место, присуждено: «…Мать моя! Ну конечно же, официальному представителю ведомства по фамилии Бирюк».
Та снова стояла подле,  изливая из изящного кувшина своего силуэта неописуемое очарование идеальной самки. Оказывается, она что-то насочиняла, и это уже напечатали…
«…какая… ты… умница!»  - уже послеобеденно и послечайно, а потому - умиротворенно думалось само-собой Заплетову, взбивавшему под головой подушку. «Конечно, сюжетов там, в министерстве хватает; со всей страны текут канализацией - как в сточную яму. Такого понаписать можно – закачаешься… Ну и, наверное, время свободное есть. И чего я на нее ополчился?  На полковника ополчился. Стихами, что ли заговорил? Или как это называется? А что? Приятная женщина. Вот министр молодец, что ее назначил. На нее глянешь… и сразу рейтинг поднимается! Телепросмотров, и вообще, - жизненного тонуса. Не просто приятная, а приятная во всех отношениях.»
В женщинах Заплетов разбирался. Вернее, так ему казалось, потому что после женитьбы все остальные женщины перестали его интересовать. А отсутствие тренировки в любом деле, снижает уровень теоретического представления и практического мастерства. Но хотя бы подумать о чем-то таком, он себе позволял.  Мысли в его сознании текли уже сами-собой, не завися от воли хозяина: «…не то что этот… Как его? В следственном комитете был – говорящая голова; так тот - вообще генерал! А в оконцовке оказался, не разбери - поймешь кем! В следствии ни дня не работал. Куда-то пропал? Подголосок. Эх, мне написать, что ли ? Глядишь, в Москву вызовут. Нет, что-то не то. Точно! не вызовут, а пригласят. Вот! Буду стоять: справа министр, слева – Бирюк, а посредине - я, и грамота у меня в руках такая, в рамочке… Конечно, если есть такая должность, то пусть на ней женщина будет. Такая. Не меня же назначать, в самом деле…»  – продолжал размышлять Заплетов. - «Или Артема Тарасовича. У всей страны нервный тик будет. Не от меня конечно - от него.  Проблемы со сном и аппетитом. Или Витю Грузина взять…» – вспомнил Заплетов и рассмеялся, качая головой.
К маленькому росту Грузина ( «Ударение на первом слоге!» - повторял сам Грузин. – Это – фамилия, а не национальность!»), который вовсе не беда,  добавлялось субтильное телосложение, смешное лицо отдаленно напоминавшее поэта Пастернака, торчащие уши и, самое главное, походка. Шагал он с максимально разведенными ступнями как Чарли Чаплин. Некоторые считали, что ему в цирке место, а он в розыск пошел. Так бы, «с улицы», ему в это подразделение ни за что не попасть. Даже тогда, при остром дефиците кадров. Но к тому времени Грузин уже служил в «пожарке», входившей в систему МВД. Возжелав детективной стези, он сменил зеленую форму на серую. Кстати говоря, оказался он грамотным, въедливым, цепким, не жалел денег на водку для всякого сброда, с которым не гнушался пить. Поэтому работа у него пошла. Одно плохо. В пьянство он незаметно втянулся сам, и не смотря на то, что имел неплохие показатели, хода ему не давали. А как отказные шпарил! Одной рукой печатал, второй - подшивал! И это все «под стакан» и с папиросой во рту. Само собой разумеется, все материалы по огненной тематике были его.
Заплетов лежал на диване и думал, о чем таком он сам бы мог нафигачить на конкурс  «Але! Мы ищем таланты».
 Но все, что вспоминалось, уже казалось обычным, совсем не интересным и каким-то пресным. Романтическая таинственная аура, скрывающая проводимые мероприятия под грифом «секретно» по прошествии времени куда-то испарилась. Осталась какая-то никчемная, сухая окалина. Как сброшенная, с уползшей гадюки омертвевшая кожа.
«Так, так, так…» - тяжело перелопачивал Заплетов запомнившиеся случаи: «Ну, напали, к примеру, три негодяя на магазин. Взяли с собой для жути обрез. Грохнули в потолок. Забрали деньги, водку, продукты…Нет, не то…А, все равно!  интересное дело было! Тогда все на ушах стояли. Только-только входило в моду: банды, маски, обрезы. А закончилось просто: один перепив похищенной водки, избил сожительницу и свалился спать. Та, сияя фонарями и размазывая сопли, пришла в милицию и постучала в дверь. Ее услышали. Их тут же взяли. Маски, обрез и патроны лежали у другого в общежитии, прямо в комнате, под диваном. Раскололись сразу, топя друг дружку. Деграданты! Даже поорать не пришлось. Вот и весь сказ. Да…- переключился Заплетов, - …как там, у Горького? «Рожденный горьким – не станет сладким». В школе лучше учиться надо было! Хотя… Из припомненного криминального сюжета полезно вытекала вполне необходимая общечеловеческая мораль: «Сгубила водка мужиков!»
Такое обобщение сгубило отдых Заплетова на корню. Послеобеденный сон слетел. Голова наполнилась неясными, будоражащими мыслями, обрывками воспоминаний, лицами, закружившими как осенние листья от легкого еще ветра. Он попытался все упорядочить и вставить выпавшие листы в книги с оторванными обложками, натужно вчитываясь в разнообразные тексты. Но было всего так много, что оказавшись на магистрали, он все равно уходил в отнорки, застревал в тупиках, после чего приходилось выползать обратно к светлеющему перекрестку, от которого, кажется, свернул в ненужную сторону.
«Нет, - решил Заплетов, - это все равно, как продираться сквозь густые кусты в сторону их корней». Получалось с трудом. И это начинало его злить.
Тогда он решил пойти с самого начала. И потихонечку осматривать все мало-мальски интересное, не углубляясь в непролазные дебри.
Он встал с дивана. Заходил по комнате, чувствуя странный прилив энергии. Включил теплый чайник и выбросив в мусорный пакет мокрые чайные листья, принялся мыть заварник. Протер бумажной салфеткой желтоватый налет. От необходимости что-то делать он нарезал засыхающий на блюдце лимон и, обдал взбурлившим кипятком внутренность фарфоровой посудинки с носиком. Чего раньше никогда не делал. Затем в прогретое нутро бросил несколько щепоток чая, залил кипятком, закрыл крышечкой и сверху, для пущего термического эффекта, обмотал белым вафельным полотенцем.
 Заплетов сел у стола подперев правую щеку ладонью.
«Вот!» - удивился он сам себе. Новым странным ощущениям, возникшим и забрезжившим в сознании. Но опять ничего в голову не приходило. Тщетная, маетная мысль, была явлена мыслеформой в виде маленького, беспородного щенка, скулящего и царапающего входную дверь. За ушедшим в теплый уют хозяином. Таким белым песиком, с большим черным пятном в районе хвостика, с висящим одним ухом и слезящимися, печальными глазками. Зачем-то всплыла уборщица Зинаида Фирсова из далекого Забайкалья, делающая уколы по доброте душевной.
«Тьфу, ты!» - чертыхнулся Заплетов, начиная злиться из-за ерунды, лезущей в голову и не дающей покоя. Дельные, интересные мысли не посещали. Он решил успокоиться и выпить ароматного и терпкого чаю. В компанию к горячему напитку был изготовлен бутерброд из хлеба и толстого кружка докторской, розовой колбасы. Добротно так, по-свойски, угнездившейся в прилипчивом масле. Затем из шкафчика была извлечена большая белая кружка, подаренная на службе, с уже стирающейся цветной надписью «200 лет МВД России». Он скользнул взглядом по столу, в поисках заварного чайника. Его не оказалось.
«Только вот держал в руках… Да куда он делся?!» - удивился Заплетов и встряхнув головой, расширил глаза для лучшего обзора.
Посреди стола он увидел торчащий врачебный колпак: «А это откуда взялось?!» - пришел он в изумление и тут же…как? зачем? почему? Перед его взором, будто наяву, возникла фигура единственного медицинского брата, воспарившего словно в ореоле посреди светлого фойе ведомственной поликлиники. Фамилии его, а тем более имени, Заплетов тогда не знал. Но эскулап запомнился. Заплетов улыбнулся и хохотнул вспоминая…
 Их отделение, практически в полном составе находилось у хирургического кабинета в очереди, проходя медицинскую диспансеризацию. Внимание Заплетова привлекло идеальное белое пятно, возникшее в секторе его обзора, упертого в соседнюю стену.
- Ай, ты пагляди какой маладец! – донесся до Заплетова медоточивый возглас с легким акцентом азербайджанца Анварова, капитана милиции и их начальника. – Вот пасматри, Заплетов, не тому ты учился, не туда пошел. Надел бы халатик беленький, калпачок наутюжил, и вопросы нам задавал: балит? не балит? Варикоз - анабиоз, геморрой – значит дырачка бальной. А ты, толька дубасить научился: доставленных и водку.
Шутка вызвала смех. Анваров был склонен к юмору. Но по отношению к себе юмора не любил.
- Тоже уметь надо, -  нахмурился Заплетов, которого за глаза звали «Хмурый». Совсем как в стишке о милицейском параде: «Вечно пьян и вечно хмур: познакомьтесь – опер УР».
Его скуластое лицо всегда сохраняло серьезность и спокойствие. Темно-серые глаза под нахмуренными темными бровями с прищуром, словно прицеливаясь, смотрели на мир, а нос, перебитый в уличных драках и боксерских поединках, время от времени морщился и подшмыгивал. Хмурился он не от того, что был действительно хмурый, а вот почему: насмотревшись фильмов про милицию, закончив педагогический факультет, педагогического же института, где училось большинство спортсменов, придя по «зову сердца» искоренять преступность, столкнулся с суровой, тщательно скрываемой реальностью. Вначале он хотел уйти, но сама работа понравилась. В нем открылся охотничий инстинкт и натренированная жажда победы. Как ему казалось, добра над злом.  Эти задатки в нем развивали и закрепляли умелые манипуляторы:
- Валера, да ты же прирожденный милиционер! Ты же десятого ноября родился! Ну, давайте ребята – за наш праздник, и за тебя Валера!
И он втянулся. Водка, кстати, в этом помогала: сглаживая острые углы в профессиональной деятельности и уменьшая чувство эмпатии. Она позволила взглянуть на окружающее с другого, неожиданного ракурса, и понять простую в своей очевидности вещь - вокруг действительно хорошие, надёжные ребята. Просто работа такая…
Заплетов когда-то подавал надежды, но так и остался перворазрядником. Над бровями и по ним, белели горизонтальные ссечки. Под нижней губой справа, тянулся шрам побольше. Тогда, после удара у него вылетела капа, и тут же хук слева залил грудь кровью, и пол добавил ему в лицо. Поднимаясь, он сквозь пелену смотрел, как победителя нагнувшегося за канаты, будто в замедленной съемке целует длинноволосая, изящная девушка. Он её знал, но вот имя теперь, отчего-то забыл. Королева красоты, что ли? «Ну, ничего! – подумал тогда Заплетов. – За битого двух не битых дают», и занятия боксом прекратил.
Мимо проходил парень, в возрасте до тридцати, среднего роста, худощавый в белом наутюженном халате, в нагрудном кармане которого уютно расположились два звукопровода, соединенные головкой стетоскопа. Но особо Заплетова поразил медицинский колпак, с розовым отливом, с подвернутыми к верху проутюженными краями. Спереди эти края расходились остренькими уголками и головной убор отдаленно напоминал пилотку, насаженную на голову не вдоль, как положено, а почему-то поперек. Да, еще: по самому верху колпака шла проутюженная поперечная, а не продольная складка, которая и производила такое впечатление. Она была необходима, наверное, для того, чтобы поддерживать трубообразный объем колпака.  Головной убор, кстати, совсем не скрывал аккуратную стрижку темно-русых волос. А из-под переднего края колпака, надвинутого практически на темные тонкие брови, весело и несколько бездумно поглядывали быстрые, светлые глаза, между которыми располагался, тонкий, будто шевелящийся и ищущий чего-то, прямой с горбинкой нос. Усики темнели над плотно сжатым ртом, с яркими, будто накрашенными, несколько тонковатыми губами. Руки держал в карманах. Вообще вид у него был какой-то… самодовольный что ли?
- Ну и видон у него. Видишь, как министр здравохоронения вышагивает. -  от нечего делать продолжал комментировать Анваров, уже ни к кому не обращаясь, слегка коверкая слова и едко добавил: - Доктор Айбалит!
Белый халат с розовым колпачком растаял легким облаком в коридоре поликлиники. И выветрился из памяти Заплетова.

Встреча произошла по прошествии какого-то времени в опорном пункте милиции -31, куда сотрудников розыска послали для внеплановой проверки поднадзорных лиц. Надежды на участковых у руководства не было. Требовалось контролировать контролеров. Опытный участковый инспектор всю работу «делал» не выходя из опорного пункта. Вот так же она проводилась и в отношении того, который «сшиб с орбиты» «обэповскую» дочурку. В его формуляре лежал обстоятельный рапорт участкового, о том что «указанное лицо, состоящее под административным надзором, в указанное время находилось в квартире по месту прописки». Это еще раз напоминало о том, что «бумага все стерпит» и написать можно все что угодно, даже если это не совсем соответствует истине. Участковый тогда, кстати, - фамилия его Заплетову не запомнилась: сколько их было на весь город за эти годы? текучка!– соскочил, и даже не получил замечания. Так что подназорный, и прочий примыкавший по морально-деловым качествам контингент, если случалось что-то серьезное, приходилось «перетрясать» в первую очередь.
В кабинете сидел капитан Солодкий и с серьезным видом что-то писал на половинке стандартного листа. Сбоку от стола стоял человек одетый в стиле «милитари». Полностью, включая кепи с козырьком, закамуфлированный «под зеленого леопарда». Пистолетная кобура на поясе добавляла лицу с надутыми щечками и аккуратными усиками невеликую толику важного вида, и что-то напомнило Заплетову.
- О! – участковый взглянул на вошедшего. Его глаза округлились,  сделавшись веселыми: - Валерий Батькович, привет! Заходи. Сейчас допишу… - помахал он руками. Шариковая ручка мгновенно обратилась в дирижерскую палочку.
Заплетов отвел взгляд от профиля чужого лица. Пробежался глазами по металлическим выдвижным отсекам ящика, где хранились формуляры на ранее судимых лиц проживающих на участке. Вновь взглянул. Но вспомнить не смог.
Солодкий дописал, демонстративно поставил точку. Отложил ручку, встал. Он вручил листок, словно почетную грамоту и пожимая, потряс чужую руку как повзрослевший щенок ненужную тряпку, произнося с выражением мудро-напутственного участия на лице: - Поздравляю! Шаг на пути к приобретению газового оружия сделан. Сейф обязательно на днях проверю.
Человек в свою очередь благодарил, и затем отправился на выход, читая на ходу рукописный казенный текст.
Заплетов протянул руку для пожатия и присаживаясь, доставая сигарету, кивнул вслед:
- Боевитый какой. Рожа знакомая. Хитрая… А вот вспомнить не могу.
- Это все Валера - занятия боксом! – Солодкий замурлыкав под нос любимую песенку: «Я экпедитор был по резаной курятине… менял я курочек на золото и платину…», заглянул в пакет, извлекая коньячную бутылку и  придирчиво осматривая со всех сторон. – О! Из лучших коньячных сортов. Мы сейчас, Валера, прием граждан временно приостановим. Для проведения рабочего совещания! – поднял указательный палец к потолку. Он вышел из кабинета и запер входную дверь в опорный пункт. На столе затрезвонил телефон. Солодкий напевая: «Пятнадцать лет была подмазана мусарня, и я товар налево лихо отгружал…», достал из шкафа зимнюю шапку с кокардой и водрузил на аппарат: - О! Третьим будет! А-га-га-га-га.  Он растопырил пальцы левой руки так, будто поймал баскетбольный мяч отскочивший от пола:  -Это же Валера, медбратан наш. Ты что? Из санчасти. Не помнишь, что ли? Шарился, такой - весь из себя. В колпаке. Разрешение на оружие оформляет. Заметь, пистолета еще нет, но кобуру уже таскает! А-га-га-га! Его из поликлиники поперли. Теперь охранником устраивается.
- Точно! А я уже все мозги наизнанку вывернул. – Заплетов постучал тремя пальцами по лбу. Дверка открылась, и в её проёме парили белая фигура и розовый колпак. – Поперли, говоришь. А его то, за что?
- А ты что не знаешь?! – истончился голосом до взвизгивания, с высокой ноткой ехидства Солодкий.
- Да нет… - удивился Заплетов. – А что, должен?
- Валера! Да ты чё?! Там такая хохма была! Тащи ведра! Веселуха! Щас расскажу…– Солодкий поставил чайные стаканы, откупорил коньяк и ловко плеснул «на два пальца». – А чем мы закусим? – заглянул в пакет. – Вот молодчага! И лимончик положил.
Он нарезал лимон на толстом гросс-бухе, с подоконника переставил на стол сахарницу: -  Внутрь макай. Ну, и нюх у тебя, Валера! А-га-га-га! Хорошо, что зашёл. Вовремя.
- Да пару человек проверить нужно…
- Держи, держи вора! Поймать их всех пора. Но всем известно – кто не пойман, тот не вор! А-га-га-га! Да ну их на хрен! Я и так про них всё знаю. С ними, с двумя дураками встретишься - к вечеру третьим будешь! А-га-га-га! – потянул носом над стаканом, прикрывая глаза: - За-па-шок! Давай! - чокнулись. - Ты вот, лучше слушай…

Молоденькая следовательница Ксюша Марфина сидела в «аппендиците» последнего этажа ведомственной поликлиники, перед дверью в гинекологический кабинет. В кабинете, в который она минуту назад заглянула, стоя беседовала молодая пара: полнеющая блондинка в белом халате и мужчина. Опытным женским глазом, хоть и мельком, но Ксения заметила, что халат на мужчине был чище и лучше наутюжен. Особенно поразил находящийся на его голове высокий розовый колпак с проутюженными отворотами. С проемом халата сливалась белая сорочка. Темнел строгий галстук. Он повернулся к девушке, заглядывающей в дверной проем и мягко улыбнувшись, вместе с тем строгим голосом, и по привычке попросил обождать. Он слегка картавил. Дверь закрылась.
Медсестра Ира Спицына, вернувшись взглядом от двери к медбрату Игорю Ласкину и взяв его двумя пальцами за отворот халата, спросила:
- Что-то Игорек, нашу Эльвиру Александровну, не видно. Ты что ее, скушал, что ли?
- Ирочка, знаешь, Эльвира Александровна приболела. Мигрени, к сожалению, подвержены врачи даже такой высокой квалификации.
- Вот те раз! Да что ты говоришь! Так это же с другой стороны и хорошо. Слушай, давай тогда, закрывай свою богадельню, вешай табличку: «кина не будет». И пошли ко мне - чай пить. У меня день рождение на выходных был. Голова до сих пор шумит. Я такой пирог испекла. Бомба! Пальчики откусишь! Вот хотела Эльвиру Александровну позвать… Гинеколог, как-никак, главный врач в жизни женщины! - Подмигнула Ирочка Игорю.  - Давай пошли! Винишка треснем.
- Она мне тут заданий разных надавала по телефону. Медкарту одну найти нужно – что то я там ей прочесть из неё должен. Вспомнила.
- Потом найдешь! – в приказном тоне сказала Спицына. – Никуда не денется. А пирог – денется. – И многозначительно улыбнулась, натягивая лук левой брови. Невидимая стрела изготовилась выпрыгнуть сквозь зрачок глаза.
- Ну, хорошо, хорошо. Сейчас подойду. - ответил вслед Ирине присаживающийся за стол Игорь.
Раздался стук. В приоткрытую дверь вновь заглянуло девичье лицо.
- Можно к вам? Здравствуйте.
Ласкин хотел сказать, что сегодня не приемный день, но уже воцарившись за столом Эльвиры Александровны, внезапно ощутил кожей, соприкоснувшейся через одежду с тонкой оболочкой кресла, неведомые токи снизошедшего, будто на Остапа Бендера, вдохновения. И он, поражаясь самому себе, несколько сдавлено и вместе с тем внушительно сказал:
- Входите!
Ласкин взглянул на вошедшую, и все его мысли о том, что нужно написать табличку с информацией о болезни врача, затем вывесить снаружи на дверь кабинета, в панике заулюлюкав, бросились прочь, как получившие последний, призрачный шанс пленные – петляя по простреливаемому пулеметом полю.
Молодость, стройная фигура и показавшееся кукольным лицо, произвела на него впечатление. Волосы были схвачены на затылке резинкой и колыхались светло-русым хвостом. Высокий чистый лоб, тёмные тонкие брови. Но вместо полагающихся кукле голубых и блюдцеобразных, хлопающих глупо взмывающими к небу ресницами, на Ласкина смотрели умные, светло-карие глаза. Такие, теплые - теплые, янтарные - янтарные, с навеки влипшими зелененькими доисторическими мушками. Омытые соленой водой Балтийского моря, согретые нежарким солнцем. Такие… блестящ-щ-щие… Ласкин даже услышал спокойный, шумящий шелест волн, пришедших и опавших на песчаный берег.
Смотрели глаза на Ласкина с некоторой боязнью. И с долей надежды.
При более внимательном рассмотрении лицо оказалось вовсе не кукольным, а немного вытянутым, с высокими скулами, чёткий контур губ выдавался немного вперед, за ним, упруго сжатым, прятались крупные блестящие зубы. Мысли у Ласкина прыгали, перелетали, роились и размножались как мушки-дрозофилы. Теперь девушка показалась ему - ну, куда деваться от усвоенного с юных лет! – молодой грациозной кобылкой. Конечно! Ну, не ламой же! Хотя если бы девушка, к примеру, жевала резинку, то могла потянуть и на ламу. Впрочем, снова - нет и нет. Лама она ведь хоть и с выразительными глазами, симпатичная, но вся какая-то шерстяная и немного несуразная. Колченогая, одним словом. И вообще, бродит лама в пампасах Южной Америки, под плывущую над Андами мелодию «El condor pasa».
 На нашей российской земле ламы встречаются крайне редко. В основном печально глядят из-за решеток зоопарков, где продолжают меланхолично жевать и, шевеля ушами, отгонять надоедливых мух.
Все прочие сравнения и образы, включающие даже промелькнувшую верблюдицу белого цвета, покинули голову Ласкина, осталось лишь одно. Наиболее подходящее. Да-да! Несомненное сходство с молодой, буланой кобылкой. Промчавшейся по раздольной, ковыльной степи; остановившейся, но еще не успокоившейся, раздувающей ноздри и вздрагивающей. Степень её объезженности сомнений не вызывала, хотя уздечки в виде обручального кольца на безымянном пальце правой руки не имелось.Хотя, собственно говоря, это еще ни о чём не говорило.
 Ему захотелось зачерпнуть ладонью овса и протянуть ей, чтобы она наклонилась, грациозно вытянула удлинившуюся белую шею и свесив на бок светлую гриву, тихонько заржала, косясь осторожной, тёмной прозрачностью выпуклого ока, и затем опасливо взяла зерна, прикоснувшись к его ладони большими, теплыми, чуть влажными и шероховатыми, такими живыми губами.
Овес этот, вошел в мысли Ласкина мгновенно, явившись к нему прописными, неотрывными друг от друга истинами: «Лошади едят овес и сено», «Волга впадает в Каспийское море». Сено, как что-то колючее, не совсем удобное, было тут же отметено. В захлестнувшем Ласкина мыслительном потоке, сено ассоциировалось лишь с соломой, пучки которых царь Петр велел вязать к ногам солдат- новобранцев, оторванных от мирного крестьянского труда, и чья погибель раздула царскую славу до императорской и позволила получить к новому титулу прозвание «Великий». «Сено! Солома! Сено! Солома!» Нет, сено не подходило. А овес - подходил. Ласкин буквально физически почувствовал приятную тяжесть каждого зернышка на своей ладони. Он сжал руку под столом, ощутив мучительное желание прикоснуться к чему-то такому же приятному. И потер пальцы друг о друга, будто стирая овсяную пыль, и провел ладонью по ткани брюк.
В горле защекотало. Наклонив голову, он сглотнул неприятное, пришедшее из глубины груди, грозившее вырваться изо рта неприличным кашлем. Все же натужно откашляться пришлось. Ласкин был очень взволнован.

Естественным образом Ксюша привлекала внимание не только одного Игоря Ласкина. После окончания местного филиала юридического института имени Кутафина, за неимением других вариантов, трудоустроиться Ксения смогла только в городском управлении внутренних дел, которое приняло ее на должность следователя с распростертыми объятиями. Она, конечно, имела представления во что ввязалась, но весьма поверхностное. Все ее знания о милицейской работе, как и у большинства соискателей, не совсем соответствовали ожиданиям. Доля детективной романтики оказалась тщательно замазанной бюрократической составляющей, рамками кодексов, сроком исполнения материалов и тем прочим, что обращает человека лишь «в лицо замещающее должность». Родители ее отговаривали. Но она, не желая сидеть на родительской шее и с бурлящей готовностью воплотить теорию в практику, с некоторой долей боязни конечно, но перешла Рубикон.
Она тут же попала в плотную, физически ощущаемую струю захлестнувшего мужского внимания. Все ей улыбались, заигрывали, наперебой сыпали шутками, стараясь привлечь ее благосклонный взгляд. Идя по коридору, она физически ощущала шарящие по ней заинтересованные взгляды. Вначале ей было неприятно, потом всего лишь неловко. В конце - концов, получив лейтенантские погоны, научившись правильно допрашивать, назначать экспертизы и излагать свои мысли с несвойственными ей ранее оборотами речи, она наконец почувствовала себя в своей тарелке и ощутила определенную власть. Ей ни в чем и ни от кого не было отказа. В разумных конечно, пределах.

Праздновали чей-то день рождения в кабинете отделения по грабежам и разбоям. От следствия позвали ее и еще несколько девчонок, недавно работающих, но уже считающих себя опытными мастерицами по распутыванию криминальных следов.
- Ой! Вы что! Я коньяк не пью… - пожимала плечиками и делала губки крупным, розовым бантиком Ксюша. Ей открыли вино. Было весело, все галдели перебивая друг друга. Она вначале помалкивала и изредка посматривала на присутствующих.
- Ксюшенька! Зайчик! Скушай колбаску, - масляно блестя глазами и поедая Ксюшу горячим взором, настойчиво липнул, не пропускающий не одной юбки начальник отделения Анваров.
- Копчености вредят пищеварению и способствуют возникновению в организме канцерогенов. - Парировал его высокий и веселый Дима Вьюгин и продолжил: - Их удаляет из организма только водка, а еще лучше - медицинский спирт. А поэтому Ксения, после вина – быстренько, вот эту дольку груши. В ротик ее! – скомандовал Вьюгин.
 Ксюша опьянела, ей было весело и она, приоткрыв губы смеясь взяла разрезанную четвертинку груши прямо из его пальцев.
Даже четвертая часть плода не желала целиком размещаться во рту, благо она была мягкая и сочная. Даже не зубами, а небом и языком Ксюша сдавила этот злосчастный кусочек и во все стороны брызнул сок, большая часть которого потекла через правый уголок рта – вниз.
Анваров надулся, но все равно сказал: - Ксюшенька, вы теперь такая сладкая…
Его прямолинейность ей претила и вообще он ей не нравился. Она видела его, как ей казалось, насквозь.
В этой компании симпатию вызывали двое: веселый Вьюгин и сидевший в углу, молчаливый Заплетов. У него были красивые серые глаза, и вообще он был какой-то настоящий. Даже темная щетина ему шла. А глаза почему-то уже казались черными.
«Это наверно, из-за тени, падающей от металлического ящика с оперативными секретами.  - подумалось Ксении. - Такой не подведет. Хотя - черт их всех знает!».
Белое полусухое испарилось с легкостью эфира.
Слева вился ужом Вьюгин. Рот его не закрывался. Он сыпал шутками, анекдотами, забавными случаями из практики, - его ли, чужой ли, - но неизменным центром, вокруг которого заворачивались события, оказывался именно он. На его лицо, искрящееся талантом разговорного жанра, без смеха смотреть было нельзя.
 В стакан Ксюше он уже подливал водку.
- Ди-им-а… Что ты мне льешь? Я водку не бу-уду…
- Ксения! – прикрыл он смешно один глаз и чуть прижал подбородок к груди. Набросив на себя личину прожженного, пронырливого официанта. -А под дитч-чь!
Ей снова стало смешно. Она захохотала, кивнула головой, ее светлые волосы, из-за раскрывшейся и упавшей на пол заколки, пенной волной расплескались по плечам:
-Под дичь буду. – И лихо выпила пятьдесят.
 Дима тут же подал стакан с соком. Она запила и перевела дух. Смотря на мир посоловевшими глазами. Он тут – же подал ей запеченное куриное крылышко, предусмотрительно обвернутое за острый несъедобный кончик бумажной салфеткой.  Она его приняла, почувствовав прилив благодарности за такую заботу.
- Зубками его! Зубками.  – фильм «Свадьба в Малиновке», да и многие другие, Вьюгин знал практически наизусть.
Потом Дима налил ей еще.
- Ксения! – шепнула ей на ухо белобрысая, тертая Ленка Дятлова, больно тряся ее под столом за коленку – Ты бы притормозила водяру глотать! Давай домой уже поедем. А? Я дежурного попрошу. На гэбээрке махнем. Погнали!
- Да, ладно! – махнула та ладонью. – Ленк! Да ты что? Так весело! Еще посидим с ребятами!
- Смотри Ксюша! – прищурила глаз Ленка. – Выпила водку – береги пилотку!
- Да какую еще… пилотку?! – залилась смехом Марфина.
Вьюгин опять подливал. Но до сознания девушки все таки достучались слова подруги. Она посерьезнела.
- А что это мы накуксились? А что это мы такие важные? Давайте выпьем за дам! – провозгласил тост Вьюгин. – Мужчины пьют стоя. Дамы – до дна! Эх, Марфуша – нам ли быть в печали! – голосом Ивана Васильевича Бунши вновь веселил ее Вьюгин и наклонившись, ободряюще приобнял за плечи.
Они все выпили.
Потом выпили еще. Пили под «щучьи головы». Потом под икорку. Настоящую между прочим, красную. Потом просто так. Как-то незаметно сквозанула Дятлова. За ней –Анваров. Ушли курить в коридор, на «черную» лестницу, несколько ребят. С ними ушел, задержавший на ней взгляд Заплетов.
Оставшийся Вьюгин спросил Марфину практически трезвым голосом и даже с нотой официальности:
- Послушай Ксения, а ты кстати, как сегодня Дерябина допросила?
- Блин! Ну ты Дима спросил… Да вроде нормально он допросился. А что?
- Да мы завтра Каргаполова хотим притащить с утра. Вместе они были. Но не колятся. Юлят. Вообще нужно знать обстановку. Каждое слово – на вес золота. Тем более такое, юридически тобой узаконенное. А вдруг ты что-то не учла? Не спросила. А это может быть совершенно другой разворот над Атлантикой. И может быть уже поздно. А нам группа нужна. Падение показателей по групповой преступности. Вот так. Совсем у меня из головы вылетело…
- Дима! да пойдем ко мне, если хочешь. Сам посмотришь! А я все вроде правильно сделала. Все – как договаривались. В соответствии с его объяснением. Вами, кстати отобранном. У меня все в деле подшито. – немного встревожилась Ксюша.
- Это куда вы собрались?! – вдруг очухался задремавший за столом, подняв голову Витя Грузин, без которого в уголовном розыске не проходило ни одно достойное офицерское собрание. –Давайте выпьем! за нас! за офицеров!
- Да пей ты уже. Офицер… – снисходительно сказал Вьюгин, помогая Марфиной выбраться из-за стола и придерживая ее за талию.
Это прикосновение ее несколько взбудоражило. Ей было приятно. Щеки заалели.
- Офицеры! Офицеры! Ваше сердце под прицелом! – дурным, срывающимся голосом затянул Витя.
Вьюгин и Марфина вышли в темный, пустой коридор, освещенный только одной лампочкой в его торце, с заделанным наглухо бывшим окном. Со стороны располагавшейся «черной» лестницы доносился пьяный галдеж и взрывы хохота. По главному лестничному маршу они поднялись в следственный отдел. Из приоткрытой двери дежурного следователя в темноту коридора падал свет, частично его озаряя и Марфина щелкнув ключом, отперла свою, предпоследнюю дверь в этом ряду. Они вошли в маленькое, практически квадратное помещение и её рука нашарила на стене выключатель. Затем Ксюша наклонилась над столом, разыскивая нужную «корку». Подошедший Вьюгин встал чуть позади ее, опершись правой рукой в край стола, касаясь сильными грудными мышцами ее плеча, проявляя заинтересованность. Вдруг он внезапно, сильно и вместе с тем нежно, обнял ее сзади, сжав ладонями за грудь. В ее правое ухо влилось горячее прерывистое дыхание с протяжным: - Ксю-шень-ка… Она попыталась освободиться от захвата и несколько подалась нижней частью тела назад, пытаясь применить заученный в учебном центре прием: оттолкнуть его бедрами с одновременным разрывом сомкнутых кольцом рук. Но вдруг почувствовала ниже спины упершегося в нее живого, пославшего ответный импульс зверька. Ей почему-то показалось, что это хорек. Тот, что был у ее школьной подруги, шустрый, ловкий, везде шнырявший и во все тыкавшийся своим холодным, твердым носиком, постоянно что-то искавший. Молнией ударил испуг, и она инстинктивно подалась от Вьюгина вперед, упершись бедрами в край стола, сдвинуть который она не смогла - его во всю длину подпирал стол Ленки Дятловой, стоявший зеркально. До нее, умненькой девочки, которой она себя всегда считала, наконец-то дошло. Тут же шею девушки опалил горячий поцелуй. Она схватила Вьюгина за руки и откинула голову назад, стараясь оттолкнуть его от себя. Чем облегчила ему задачу. По коже, мгновенно покрывшейся пупырышками, к ее беззащитно открывшемуся горлу, быстро ползли сзади, глубоко вдавливаясь, будто траки немецких танков по русскому белоснежью, влажные горячие губы и ищущий дрожащий язык.  По правобережью всего тела у нее пробежало что-то судорожное, ударившее вспененной, пузырящейся кровью в голову. Зашумело в ушах. Мгновенно подсеклись коленки, и она, в полуобморочном состоянии, протяжно ахнув, обвисла в руках Вьюгина. Последним, метнувшимся движением, бывшим видимо остатком сопротивления, она, словно отнимая свою собственность из чужих ладоней, ящерицей извернулась в его объятьях и попыталась оттолкнуть чужое тело, но руки ее, уже ей не принадлежавшие, превратились во что-то податливое и гуттаперчевое.
Она с ужасом ощутила в этой борьбе, как в глубине ее аккуратного живота, так изящно соединенного со стройными ногами, которыми так гордилась, открылась воронкообразно-вращающаяся, пугающая и обжигающая пустота. Рот наполнился слюной. Где-то там, внутри себя, с уже закрытыми глазами, Ксюша инстинктивно ощутила навязчивое, тянущее желание заполнить пустоту. Заполнить во что бы то не стало, затолкав, уничтожив этот огонь – иначе ее разорвет изнутри, и она разлетится в окружающее. Мельчайшими брызгами.
Лежащая на столе навзничь, рядом со сдвинутой на соседний, печатной машинкой, она, приоткрыв затуманенные глаза увидела, как ее безвольно шевелящиеся белые ноги непропорционально удлинились. Вьюгин, с изменившимся лицом, искаженным пароксизмом нахлынувшего вожделения, практически уже стянул вывернувшиеся на изнанку голубые джинсы вместе с телесного цвета колготками, чуть задержавшимися на щиколотках, обжатыми носочками в цветную полоску. Ксюша отвернула лицо в сторону и прикрыла его ослабевшей правой рукой, словно пытаясь оттолкнуть приоткрытой ладошкой со вздрагивающими пальчиками бьющее по глазам свечение. И она, попеременно уже встряхнула ногами, освобождаясь от надетого на себя.
Откуда-то со стороны, до нее долетел слабый, еле узнанный, сдавленный тяжелым дыханием собственный голос: «Свет…двери…».
Содранным и вывернутым клубком, джинсы и колготки с одновременным щелчком обрушившейся тьмы, полетели в корзину для мусора стоящую в правом углу. Тяжести нравственного падения пластиковая штамповка не вынесла, и тоже рухнула набок. Затем взлетев белым комочком, плавно распускаясь на излете и наполняя кабинет ядовито-сладчайшим запахом духов «Dior Poison», сдавшимся импровизированным флагом на бастионе, пал последний фрагмент ее гардероба. Вернее сказать, нижней его половины. Щеколда замка щелкнула металлическим клыком. В окно кабинета с бесстыдно раздвинутыми жалюзи, заглянула взошедшая из-за крыши соседнего дома, безмолвная свидетельница Луна. В пустой, фиолетовой тьме, безучастная ко всему, висела она похожая на древнеримскую монету с профилем бога Меркурия. Бледный, мертвящий свет затопил кубическое пространство.
Взяв Ксюшу за талию, Вьюгин правой ладонью подхватил чуть ниже, за нежную упругую мякоть и чуть сжав, уже без церемоний, легко подтянул к краю стола. Там он ее приподнял и подложил для удобства уголовное дело по обвинению гражданина Дерябина в совершении преступления предусмотренного статьей 145 Уголовного кодекса РСФСР. Сам же, как подобает истинному джентльмену и офицеру правоохранительных структур, остался стоять перед дамой, со слегка склоненной в почтении головой.
Ксюша убрала руку от глаз и увидела на бледной стене тень от своих согнутых ног, и какого-то огромного, возвышающегося над ней доисторического змея. Казалось, она падала в бездонную яму и от этого полета в неизвестность, ее тело, та, ее обнаженная часть, обдувается прохладными воздушными потоками. Ей стало жутко. Но от этого ужаса она вдруг испытала тянущее, обволакивающее жгутом, шумящее в ушах и переливающееся по телу неизъяснимое наслаждение.
Замершая змеиная тень на стене внезапно двинулась. Ксюша, взметнув всколыхнувшимися волосами, закусив зубами нижнюю губу приглушенно застонала, и, зажмурив глаза, опала. Уплывая и тая в потоке нахлынувшего.
Странным обстоятельством произошедшего явилось то, что перед ее закрытыми глазами, в ее воображении, возник не кто иной, как министр внутренних дел в зеленом мундире, виденный ею однажды по телевизору. Тщедушный человек, с унылым лицом, старчески дребезжа, зачитывал с трибуны, поднеся к большим очкам бумажный листок: «…неустанно крепить единство оперативных органов и следственных подразделений. Только при условии ежедневной, круглосуточной, непрерывной их сплоченности, будут достигнуты положительные результаты в раскрытии и расследовании преступлений. Эти основные детали, наши основные подразделения, должны быть слиты воедино, взаимодействуя четко и слаженно, как единый хорошо отрегулированный и смазанный механизм. Не должно быть игры в одни ворота, товарищи! Связь должна быть поступательно-возвратной, с минимальным зазором рабочих, взаимодействующих деталей. Какие-либо недопонимания с обеих сторон должны быть устранены. Трения допускаются в качестве споров, идущих в нужном русле по отработке перспективных версий и  рождающих истину. Только при таких условиях, преступные деяния и лица их совершившие, не смогут просочиться как вода в песок и уйти безнаказанно от заслуженной ответственности…».
Письменный стол скрипел и постанывал, временами всхлипывая, от навалившейся на него совместной работы и слаженного взаимодействия.

В субботу Ксюша приходила в себя, отмокая в ванне. Болела от выпитого голова. Ей было мучительно стыдно. Да, Вьюгин ей нравился. Но романтические отношения какие должны быть между женщиной и мужчиной, она совсем не так себе представляла. Но понемногу, усиленно драя зубы и взвешивая «за» и «против», привела себя в состояние равновесия. Она на самом деле была такая. Не размазня. Мужчины конечно были в ее жизни и раньше. Вернее, один. Он уехал учиться в другой город. Общение  как-то прекратилось. Долго переживала, узнав, что у него другая девушка с «богатыми» родителями. Следовательно, возникли определенные перспективы. Лежа в горячей воде и сдувая пену с приподнятой руки, раздумывала, что делать дальше. Родители, с которыми она жила, отправились по хозяйственным делам и ей никто не мешал, не задавал глупых вопросов. Ей уже в конце - концов, двадцать три!
 Она решила прийдя в понедельник, поговорить с Вьюгиным, чтобы не болтал. Но он вроде не должен… И в отношениях с ним, она решила сделать паузу, разобраться в себе, в случившемся и вообще. И больше никому ничего не говорить. Даже Дятловой. Она твердо решила больше не участвовать в таких посиделках. Пусть думают, что хотят. Она посмотрела на себя в зеркало: на шее, горле, на груди, даже на животе виднелись следы синеющих засосов. Ей стало жалко себя, на глаза навернулись слезы. Как она могла?!
В понедельник, в новой блузке с высоким воротом, она вошла к Вьюгину в кабинет. Сидевший за столом Грузин поздоровался и вышел.
- Ксения, привет…- замурлыкал с прищуренными глазами Вьюгин, отойдя от металлического шкафа с документами, клацая замком. Он постарался ее обнять. – Ну ты, Ксюша - вообще… Я чуть с ума не сошел! Ты просто - богиня! Вся такая…
- Дима! Подожди. Ты никому ничего не говорил?
- Ты что? С ума сошла. Я – могила!  – округлил глаза Вьюгин. - Слушай, у меня тут приятель уехал, оставил квартиру, чтобы я цветы поливал. Давай сегодня ... Польем вместе… А?
И приглушив тон, добавил заговорщицким тоном: - У него там так-кая обстановка… – попытался вновь обнять за талию и погладить ниже.
Она мягко отстранилась.
- Дима! Подожди. Давай вот что сделаем. Мы с тобой пока притормозим. Мне нужно разобраться в себе, в тебе, в чувствах своих. А это - все была не я. Это - водка. Ты меня споил. Молодец, конечно! Красиво. Ты хороший парень. Ты мне нравишься. Если бы не нравился – даже водка бы тебе не помогла. Если конечно, вообще не упиться в драбадан. Но давай сделаем пока так, как я сказала. А там дальше - будет видно. Мне нужно прийти в себя. Хорошо? – и глядя ему в глаза, протянула руку для дружеского пожатия.
Вьюгин стоял и смотрел на нее с недоумением сверху вниз, с приоткрытым ртом. Перед ним уже витали такие сладостные, вмиг испарившиеся картины, - в медленно движущихся и колыхающихся розовато-пастельных тонах…
- Да ты что Ксюша! Извини если что не так, но тогда на меня вообще нашло. Меня просто порвало! Хочешь, на колени встану? – пытался взять ее за ладонь.
- Не надо. Давай пока обождем. – отрезала она и вышла из кабинета.
Вьюгин открыл дверцу холодильника и достал бутылку водки.
Появился Грузин.
- Ты че такой, Димон? – спросил, увидев его взвинченное состояние.
- Да представляешь - сука эта! Ксюша! Девочку из себя всё корчит. В пятницу у неё в кабинете кувыркались – чуть стол не развалили. Всю спину расцарапала. Губу вон, прокусила.
- Брось ты! Чё ты расстроился-то: «Баба как баба, и что её ради, радеть?»
У Грузина, в трезвом состоянии, хорошо звучал голос, он любил петь и музицировал на гитаре, а поэтому знал многие песни: - Других что ли мало?
- Да просто красивая она…Такая классная! Такое Витек, у нее тело, - если б ты видел -  закачаешься! Куколка просто. До сих пор перед глазами… лежит. Влюбился я в нее, что ли? Бахнешь? – махнул он на весу бутылкой, приглашая к столу.
- Когда я отказывался? Ты меня Димон, знаешь. Я за друзей - и в огонь, и в воду. А вообще: «Разницы нет никакой между правдой и ложью, если конечно и ту, и другую раздеть.»
- Давай двери закрой. Бард доморощенный, а то Анваров зайдет. Вони не оберешься. Тут еще работы навалилось - непочатый край. «Туша» начальника розыска морщит. Тот Анварова. Анваров мозг выносит, ноет как зубная боль! Разбойное это… на ломбард, повисло как сопля. До сих пор не раскрыто. Такие головняки. Концов никаких не видать. Да чего я тебе рассказываю? Будто сам не знаешь. А тут Ксюша еще эта… Ну что ты строишь из себя? Хата есть: поехали, повалялись, побалдели. И с новыми силами – к новым свершениям! Нет! - и все. А тут еще глухарь этот. Все один к одному. Башка трещит. За что тянуть не ясно. Всех, кого уже можно - перетрясли. Задания, поручения – дали. Ждем информации. А ее тоже, сука, нет! – сказал в сердцах Вьюгин и влил в себя залпом полстакана. Затем припал к стеклянному краю задираемой вверх банки. Плавающий маринованный огурец-одиночка настойчиво переместился к днищу, и Вьюгин жадно, взахлёб, два раза глотнул.
- Ху-у! – выдохнул и покачал головой из стороны в сторону, выбирая пальцами из рта мокрый, соленый укроп. - Хорошо пошла зараза! Эх, Витя… – водка сотворила своё благое дело, обращая даже мираж безысходности во всего лишь смешной парадокс: - Нет в жизни счастья - как нет зубов…
- Каких зубов? Где? – спросил тот пьяно, уже подбросивший на старые дрожжи и закусывая недоеденной с пятницы засохшей колбасой.
- У Ксюши между ног! Иго-го-го-го!
К заржавшему по-конски Вьюгину, с тонким взвизгиванием, размазывая выступившую слезу по щеке, тряся головой, присоединился Грузин.

Потом Ксюшу завертела работа. Она была как белка в колесе: выезжала на осмотры, допрашивала, назначала экспертизы, направляла отдельные поручения в органы дознания, выписывала повестки.
Экспертизы затягивались, свидетели не шли, злодеи упрямо не хотели сознаваться в содеянном. По направленным поручениям приходили отписки о проведении оперативно-розыскных мероприятий, результаты которых обещали сообщить дополнительно.
В этой свистопляске она поймала себя на мысли о том, что ее не беспокоит то, что беспокоило ранее, всегда в одно и тоже время.
Ксюша сначала похолодела, затем ее всю затрясло. Но она все же успокоилась и решила подождать недельку.
Неделя пролетела, и она, собравшись, наконец с духом, уже закрывала за собой дверь входя в гинекологический кабинет, где за столом, в кресле Эльвиры Александровны, в белом халате и розовом колпаке воцарился Игорь Ласкин.
- Входите, входите, - ободряюще сказал он вошедшей Марфиной и принял из ее рук медицинскую карту, которую открыл на последней записи.
- Что у вас Ксения Константиновна? Вас что-то беспокоит? – смотря в документ, несколько отстраненно и внешне как будто беспристрастно, спросил Ласкин.
Ксюша, не требуя от сидящего в кабинете ведомственной поликлиники человека в белом халате документов об окончании профильного медицинского заведения, присев рядом на стул, сообщила о своих подозрениях, касающихся возможной и такой незапланированной беременности.
- Ксения Константиновна, вы главное не переживайте. Медицина в настоящее время шагнула далеко, но клятву Гиппократа и врачебную тайну – никто не отменял! Все сугубо останется между нами. Чтобы вникнуть в проблематику, необходим визуальный осмотр. Конечно, он несколько не комфортен, но я не причиню неприятных ощущений. Это будет быстро, буквально несколько минут. Так что, спокойно проходите в ту комнату, там кресло, а я пока закрою двери, чтобы при осмотре никто не беспокоил. Когда будете готовы позовите. Хорошо?
Ксюша глубоко вздохнула, медленно чуть подрагивая выдохнула и кивнув в ответ, прошла в соседнее помещение. Оконные стекла в раме были матовыми. Посреди небольшой комнаты стояло кресло, почему-то показавшееся Ксюше гильотиной, из некогда прочитанного в юности рассказа Сомерсета Моэма.
И сейчас на этой блестящей штуке, ей вынесут ожидаемый со страхом, перехватывавший дыхание приговор. И приведут в исполнение. Именем республики отрубят голову. Хорошо, хоть не сожгут, как в средние века.
Она разделась. Натянула принесенные с собой белые носки. И забралась в кресло, положив ноги на широко раздвинутые держатели.
Девушка закрыла глаза, не зная куда деть руки, которые независимо от ее воли тянулись вниз, прикрыть то, что в настоящее время, должно было быть распахнуто максимально, что называется, от души.
Я готова! – сказала она громко, будто чужим голосом.
Розовато-белым туманом, в помещении неслышно, будто крадучись, вплыл Ласкин. Он взглянул на соблазнительные, лежащие перед его взором изгибы, слегка обомлел от воплотившейся усилием его волевого посыла в явь, некогда мучившей его потаенной мечты.
Он наклонился, втянул затрепетавшими ноздрями воздух; сглотнул вновь появившийся в глотке ком и прикоснулся латексом перчатки к вздрогнувшей нежной коже.
У него закружилась голова. Отвлекаясь от мгновенно переполнившего возбуждения, он заставил себя вспомнить «бородатый» врачебный анекдот: «У старого гинеколога спрашивают: - Семен Моисеевич! Вот вы, тридцать лет работаете! Каждый день – одно и тоже. Не надоело?
- Вы знаете коллеги! Хочу вот что сказать. Да конечно, вы правы: каждый день одно и тоже, и одни и те же. Но знаете…иногда… так-кая инте-рес-нень-кая, попадется!»
 На новоявленного гинеколога теплой, водопадной волной обрушился именно такой вариант. Вспотевшие ладони дрожали. Вместе с тем, у него была теоретическая подготовка: читал литературу, интересовался, спрашивал. Его с детства чрезвычайно заботил вопрос о происхождении жизни на земле. Но не в общем, так сказать научном, соприкасающимся с религиозным, разрезе. А в наиболее узком, затрагивающем конкретное размножение единственного интересующего его вида Homo sapiens, изучаемого еще на заре пубертатного возраста по затертым черно-белым фотографиям. Потом было закрепление уже приближающееся к научному, привлекшими его внимание, страницами Большой медицинской энциклопедии. В конце концов эти картинки и привели его в медицину. Вот только беда - учился в школе Ласкин не очень. Химия вообще никак не давалась. Поэтому в институт поступить не смог. Пошел в училище, где готовили братьев будущим медицинским сестрам. Ласкина женился на медсестре. У него росла очаровательная дочка. И в сущности, человек он был не плохой, безвредный. Но возможность заставить постороннюю женщину раздеться и показать ему, совершенно чужому в сущности мужчине, свое самое сокровенное, его просто парализовала. И вот такой случай подвернулся. В него он погрузился бездумно, как одурманенный. Как ныряет с отвесной кручи в мутный, бурлящий омут, прощающийся с жизнью.
Поколдовав над Ксюшей, он вытер пот со лба и на негнущихся ногах, с кружащимися цветными на периферии зрения кругами, с шумом в ушах, снимая по пути медицинскую маску, пошел обратно к письменному столу, сдавленно сказав: - Одевайтесь.
Она пришла практически вслед за ним и присела на уже знакомый стул.
- Ксения Константиновна! – собрался с мыслями и сказал ей Ласкин. – Видимо, для вас это все не запланировано, но я скажу вам, что вы беременны.
По его взволнованному виду можно было подумать, что он чрезвычайно и искренне переживает за пациентку.
-Что же делать, доктор? –спросила она, уже зная ответ на свой вопрос. Что и услышала: - Из этого положения существует только два выхода: рожать или аборт. Решение остается за вами. Вообще, собственно говоря, исходя из существующей медицинской практики…

Приблизительно в это время во двор поликлиники въехал серебристый японский джип.
Из-за руля вышла элегантно одетая дама, прекрасного бальзаковского возраста (до сих дней не стихают споры: сколько это? А может уже стихли?) и вошла в вестибюль поликлиники. Она изящно, пальчик за пальчиком стянула кожаные перчатки и затем сняв с себя норковую шубку, подала ее гардеробщице.
Получив в окошке регистратуры медицинскую карту, поправив перед зеркалом несколько разметавшиеся, крупно завитые темные кудри; вертанув головой, глянула как смотрятся ее новые, золотые с изумрудом, подаренные мужем серьги, так идущие к ее глазам, и, оставшись довольной, она поднялась к гинекологическому кабинету и остановилась, читая расписание его работы.
  Подполковник милиции Севастьянова никуда не торопилась и вела себя соответственно. И не потому что имела такое достаточно высокое специальное звание, а в основном потому, что являлась женой заместителя начальника областного управления. Этих вот самых, внутренних дел.
В таком прекрасном, цветущем, но все-же немного, как ни жаль, увядающем возрасте, женщины становятся слегка мнительными, ей вот на днях показалось, что с ее личными внутренними делами происходит какой-то разлад. Из-за чего собственно, она и решила посетить врача. Но все еще раздумывала, как бы об этом поделикатней поделиться со специалистом.
Собственно говоря, даже в этой поликлинике, ее как подполковника милиции никто не знал. Это было связано с тем, что служила она в подразделении, которого на тот момент, в системе органов как бы и не существовало. Вернее, о его наличии знал строго ограниченный круг лиц. Его функции перешли к милиции недавно, от бесконечно реформируемых органов госбезопасности. Поэтому любое медицинское обследование и лечение, проходила по категории «жена сотрудника».
Она уже собралась взяться за дверную ручку, как двери распахнулись, и она вынуждена была сделать один шаг назад. Из кабинета, не взглянув на Севастьянову, вышла молодая красивая девушка; ее до порога провожал не известный ей мужчина в медицинском облачении, который мельком бросив взгляд на Елену Андреевну, попрощался с девушкой официально: - До свидания Ксения Константиновна!
В этот момент, Севастьянова, привыкшая к внимательному отношению к своей персоне, уловив, по ее опытному мнению, разрыв в вербальном плетении, заполнила тишину хорошо поставленным голосом. Она  обратилась к Ласкину, при этом выстроив в две фразы, ошибочный в корне вопрос: - А вы что же, молодой человек? Вместо Эльвиры Александровны?
Игорь Ласкин понял, что теперь он точно попал, но по иному, с еще не отошедшей из зоны слышимости Марфиной, он ответить уже не мог:
- Да-да. Проходите пожалуйста.
Ни лейтенант Марфина, ни подполковник Севастьянова не смогли разглядеть в молодом человеке в таком внушающем доверие розовом колпаке самозванца. Ласкин усевшись в кресло и взяв в руки медицинскую карту, открыв на последней заполненной странице, спросил участливо:
- Что у вас Елена Андреевна? Вас что-то беспокоит?..
Он произвел осмотр и Севастьяновой. Дал ей несколько ценных советов, чем та, осталась крайне довольна.
Вечером, после ужина она рассказала мужу, полковнику Севастьянову, читавшему газету, хотя и не собиралась этого делать, о походе в поликлинику:
- Слушай, Сашка! Была же сегодня… у гинеколога. Вот. Все оказывается у меня нормально. Зря переживала.
- Вот и чудненько, Леночка! – ответил тот, читая о размашистой поступи организованной преступности. И совершенно не кстати, не подумав добавил: - Это просто возрастное…
Это ощутимо кольнуло Елену Андреевну. Больно. В самое женское. Она вспомнила чистоту взгляда и гибкость сочленений встретившейся ей у гинеколога девушки, и свои, так не кстати куда-то торопящиеся, покидающие ее года. Она и сама весила когда-то пятьдесят четыре, а теперь… «Ну, немного больше». - Отмахнулась мысленно от цифровой конкретизации Елена Андреевна.
- Зря ты так. Вовсе не возрастное, - обидчиво сказала Елена Андреевна, - мне вот, и гинеколог сказал…
Эта фраза - «гинеколог сказал» - вертящимся и повторяющимся диссонансом, словно слетая вновь и вновь с поцарапанной граммофонной пластинки, зазвучала в голове Севостьянова, но с чем это было связано, он пока не понял. Но было что-то не то…
-…такой хороший парень. Игорь Рудольфович, кстати зовут. Такой вежливый, обходительный; руки - такие нежные, как у тебя – когда мы только, только начали встречаться. Помнишь?
«Странный диссонанс» обрел материализацию в виде первоначальных установочных данных и совершенно не устроивших гендерных признаков. Он спросил:
- Парень? Игорь Рудольфович? Так, хм… Так, у вас же все время женщина, вроде была?
- Эльвира Александровна заболела. Он вместо нее.
- А-а! Ну ладно. - сказал Севостьянов. Хотя на самом деле он вовсе не удовлетворился таким ответом. Ситуация требовала немедленного прояснения.
Он дождался пока жена уснет, стал искать телефонный справочник, но вспомнил, что тот остался в дышащей темнотой и теплом спальне. Тогда он, чтобы не шуметь и не будить жену, вышел на кухню и набрал дежурную часть.
- Митрофанов! Дай мне номер Карабчевского. Быстро.
- Домашнего телефона, товарищ полковник?
- Домашних тапочек! – почти гаркнул в трубку.
Практически мгновенно в его ухо влился ряд интересующих цифр. Он записал их на газете. На последней цифре газетное полотно не вынесло натиска и прорвалось. Возле статьи про организованную преступность.
В помещении дежурной части УВД после звонка первого заместителя, произошел такой диалог, зафиксированный скрытым микрофоном негласной аудиозаписи:
- А чего он хотел, Олег Николаевич?
-Да телефон Карабчевского! Среди ночи. Есть же справочники. Недавно обновленные - всем раздали. Ну, не поленись - загляни! Нет! Надо среди ночи позвонить, наорать, нервы мотануть. Вот привычка – всё им на блюдечке поднеси ! Вот олень тупорогий!
- Может приболел? А?
- Приболел. На голову. Они все на нее заболевают. Генералом хотел стать, а видишь, - обломилось! Своего Москва прислала. Её-то на хрен не пошлешь! Вот и психопатит.
- Да ладно, Николаич, не переживай ты.
- Да мне чего ? Это тебе еще переживать и переживать. А я их, таких, уже шесть штук пережил. Одного за другим. Я хоть завтра - ксиву в кадры, шубу – в ХОЗО! И переживайте тут без меня!
Олег Николаевич присовокупил еще ряд определенных, даже в некотором роде, поэтически звучащих словосочетаний, внесенных в сводку под целомудренным иносказанием: «нецензурное выражение».
Сводку Севастьянову принесут на следующий день после обеда. Он прочтет ее в тиши кабинета, хмыкнет, хохотнет и черканет по имеющемуся свободному от текста месту: «В дело». И выбросит информацию из головы. Он все прекрасно понимал. Он был нормальным человеком и вовсе не таким уж плохим руководителем, как о нем некоторые думали.
Единственное, что вонзилось ноющей занозой, конечно не слова дежурного, а ситуация в целом. Про генерала. Да! А кто не хотел стать генералом? Какой солдат?  Да, хотел. И не видел в этом ничего зазорного. И кому как не ему, им стать? Тридцать лет беспорочной, ничем не запятнанной службы. С самых низов. Он пришел работать в милицию сержантом, водителем оперативной машины. Уголовный розыск его околдовал и затянул в свой нескончаемый, беспрерывный процесс. Заочно учился в школе милиции. Потом - оперативная работа. Дни и ночи. С отличием закончил академию. Знание местных реалий. Не якшался с появившимися на демократической пене нуворишами и скользкими чиновниками, их в душе презирая. А поэтому, естественно, что у него не появилось мощной руки подтолкнувшей бы к вершине милицейской власти в отдельно взятом регионе. Руки, по определению сильной, и обязательно волосатой. Поэтому, там, наверху, посчитали такое отсутствие существенным недостатком, неумением, а может, - не дай бог! - не желанием встроиться в существующие политические реалии в новейшей социально-экономической системе.
 Оторвавшись от того что у него имелось, он не пришел к тому, чего так сильно желал. Он чувствовал себя безмерно одиноким, стоящим на прыжковой вышке. Идти наверх и вперед было некуда. Оставалось только одно - прыгнуть вниз, в бассейн, с такой спасительной, спокойной и теплой водой. « А хорошо он сказал» – подумалось полковнику. - «Ксиву – в кадры, шубу – в ХОЗО!»
Но всё это будет завтра. А пока он сидел у кухонного стола и тупо вглядывался в телефонные цифры, на газету зияющую дырой. Соображая, что же он хотел узнать? Что сказать? Мгновенно вспомнил, и, прокрутив в голове как верно расставить нужные акценты, набрал на дисплее телефонный номер начальника госпиталя УВД. Послышались длинные гудки, щелчок, возникшая гулкая, чужая тишина и оборвавшее ее, сонное, настороженное:
 - Да?
Севастьянов вздрогнул и машинально нажал на сброс. Он решил, что лучше завтра заедет и лично переговорит. Мало ли что? Кто у кого на контроле? Разговоров потом не оберешься.

Утром, почти одномоментно, Севастьянов поехал в госпиталь, а Марфина отправилась к Вьюгину.
Ксения потянула за ручку двери кабинета. Она оказалась запертой. Но внутри, судя по доносившимся звукам, кто-то был. Тогда она настойчиво постучала. Звуки притихли. Дверь приоткрылась.
 В узкую щель, сверху на нее насторожено смотрел Вьюгин.
- Чего тебе? Работаем! –бросил он многозначительно, без реверансов, с напряженным лицом.
Она ответила тем же: - Нужно поговорить!
-Это срочно?
-Да. Срочно.
Он обернулся, взглянув внутрь кабинета, и несколько нервно распахнул перед ней дверь.
Марфина увидела сидящего на стуле, с заброшенными за его спинку руками, парня. Запястья тускло обозначились скованными наручниками. Он низко наклонил голову, будто пытаясь ее спрятать, вдавив в грудную клетку.
Перед ним, на краю стола, шевеля туфлями, пыльными и загнутыми как у маленького Мука, важно восседал Грузин, вентилятором вертевший связку ключей на металлической цепочке. Левую руку он держал в кармане брюк.
- Виктор, выведи, этого носорога. - сказал осипшим голосом Вьюгин, подойдя к окну и уставившись в стекло.
Грузин, на очередном витке, чуть выдвинул руку вперед, шмякнул «отрабатываемого» ключами по согнутой спине, бодро скомандовав:
- Подъем! На выход.
Закованный вздрогнул, поднялся и оказался практически одного роста с Вьюгиным. Сопровождаемый маленьким Грузиным, продолжавшим вертеть ключи, весьма комической парой покинули кабинет. 
Марфина подождала пока закроется дверь, и сообщила Вьюгину что беременна.
- Ксюша! А я тут при чем? – ответил тот, развернувшись, округляя глаза и ткнув себя в грудь собранными в пучок пальцами правой руки.
Она застыла, забыв все что хотела ему сказать. На глаза ее навернулись слезы.
Вьюгин несколько смягчил выражение лица и тон голоса:
- Ладно. Извини. – Сделав небольшую паузу, и засунув руки в карманы брюк, с каким-то трагедийным надломом произнес: - Замуж, за меня Ксюша пойдешь?
И не дав ей даже опомниться от такого неожиданного развития событий, согласиться, либо возразить, добавил:
- Второй женой будешь. Таньке моей с детьми поможешь. А она потом тебе. С третьим!
Марфина опомнилась, глаза ее сощурились, кровь прилила к вискам, во рту пересохло. Она смахнула выступившие слезы, повернулась и с горящим лицом вышла из кабинета.

В это время черная служебная «Волга» подъехала к ступеням госпиталя.
- Жди, я не долго! – бросил Севастьянов водителю. Он прошел просторное помещение фойе и направился прямиком к Карабчевскому, и приоткрыв дверь в его кабинет. Начальник госпиталя увидав, заглянувшее как свет в оконце высокое начальство, быстро сориентировавшись, переключился с рассматриваемой темы утренней планерки и сказал находившимся в кабинете:
- На сегодня все. Прошу по рабочим местам!
Отвернувшийся, будто изучая плакат о вредоносности очередной разновидности гриппозной эпидемии, Севастьянов дождался пока люди в белых халатах покинут кабинет и вошел внутрь.
- Доброе утро, Александр Васильевич! Вы что это к нам? Чай? кофе? покрепче? – встречал заместителя начальника управления Карабчевский, стоя прямо у дверей. На его лице расцветала, радостная, довольная, широкая улыбка. – Неожиданно нагрянули, товарищ полковник!
- Да потом Владислав Сергеевич попьем. Спасибо. – Мягко остановил его Севастьянов. - Слушай, я тут рядом проезжал. Решил зайти, кое-что уточнить… - пожал протянутую ладонь Карабчевского. Она была сухой, теплой и в меру сильной. Такая рука и должна быть у настоящего врача. Такие рукопожатия Севастьянову нравились. Он не выносил потных, вялых, холодных или чрезвычайно сжимающих, силящихся показать свое физическое превосходство.
Улыбка сползла с лица Карабчевского. Он внутренне напрягся. Из-за ерунды заместитель начальника управления приезжать лично не будет.
Севастьянов, как и положено настоящему сыщику, которым он себя несомненно и справедливо считал, тонко чувствуя флюиды исходящие от своего визави, поспешил того успокоить:
- Да не переживай ты Владислав Сергеевич, ничего в принципе серьезного. Я, можно даже сказать, некоторым образом, в частном порядке…
Они прошли в небольшое помещение, имевшееся у каждого руководителя определенного ранга и служившее «комнатой психологической разгрузки».
- Хорошо у тебя тут. Уютно. - присел на мягкий диван Севастьянов. Потом слегка покачался вверх-вниз, проверяя упругость пружин и его внутренней набивки. – Значит, вот где ты, Владислав Сергеевич, сестричек медицинских принимаешь? А?
Карабческий шутку понял, довольно рассмеялся, мышцы его круглого лица расслабились, его напрягшееся выражение растеклось как у наевшегося сметаны кота: - Как можно, Александр Васильевич? На работе ни-ни! Я – за раздельное питание. Опять же, слухи пойдут, склоки, -  это же бабы! Поэтому на работе – только работа. Ну, разве чуть-чуть по коньячку.
Они оба рассмеялись.
- Да нет, Владислав Сергеевич… - выводил свою линию Севастьянов, направляя разговор в нужное русло. - Смотри как удобно: девчат у тебя навалом, все чистенько. Гинеколог, опять же под рукой, проверил девочку, и можно смело обхаживать. Или вообще - гинеколога! А?
- Да ну, Александр Васильевич, тоже скажешь: гинеколога! Эльвиру Александровну? В высшей степени порядочная женщина. Да и возраст, знаете ли…
- Еще трудится? – как бы автоматически, мелкой фракционной добавочкой специй, к уже сервированному на блюде, сыпанул Севастьянов.
- Да она, нас всех переживет! Госпиталь развалится - на его обломках Эльвира Александровна восседать будет. В кресле своем!
- В котором?
Они засмеялись. Представляя апокалиптическую картину.
- А мне тут сказали, вроде у тебя какую-то другую женщину назначили, гинекологом? – вроде бы как удивился, зашедший несколько с другого бока Севастьянов.
- Да какую женщину? – искренне недоумевал Карабчевский. -Вот сплетники! Вот народ! Даже вас, Александр Васильевич, за нос водят. Я откровенно говоря, думал – это невозможно. Одна она у нас, Эльвира Александровна, и есть. Приболела только. На больничном сейчас. А кто такую ерунду сказал-то, если не секрет?
- Ну, ты, Владислав Сергеевич, спросил! Мы свои источники – не разглашаем. Это – святое. Единственное, наверное, что осталось. Кто же нам после доверять будет? А за нос... За нос водить - никто меня не водит. Я этого не позволяю. – твердо пропечатал Севастьянов, разобравшись уже в ситуации, и раздумывая как поступить дальше.
 Из глубины, из неведомого центра, регулирующего эмоционально-психологическое состояние организма полковника, поднималась волна удушливого, обжигающего гнева: «Какой-то человечек, не имеющий на это ни каких прав, раздел его жену и …»  Мысль об этом обжигала, захлестывала и разрывала.
 Севастьянов глубоко вобрал воздух в легкие, освежая и обогащая кислородом такой не простой мыслительный процесс, и медленно, через нос,- будто истончающийся табачный дым, в те времена, когда еще курил,- стал выпускать его обратно, уже максимально очищенным. От кислорода и эмоций, мечущихся внутри, рвущихся из него во внешнее. Диким необузданным табуном.
Он больше не стал проводить установочных мероприятий, и уже сняв маскировочную сеть, взревев танковым дизелем, попер на вражеские редуты. С жгучим желанием проутюжить, раздавить и растереть всё и всех, - громыхающей сталью.
- Кто такой Ласкин Игорь Рудольфович. – выдал Севастьянов первый пристрелочный залп, и посмотрел в глаза Карабчевскому.
Тот мгновенно внутренне съежился, почувствовал: «Вот оно!» Но еще не понял – в связи с чем.
- Ласкин? – переспросил, собираясь с мыслями. Но кроме тех, что уже были, никакая иная информация не всколыхнула его памяти. – Медбрат. У Эльвиры Александровны работает. А что?
- А то, дорогой Владислав Николаевич, что Ласкин принял на себя, я так понимаю, несвойственные ему функции врача-гинеколога, и осматривает женщин. Наших сотрудниц. Ты понимаешь, что это такое!? Это вообще, чтоб ты знал, уголовное преступление, связанное с половой неприкосновенностью. У одного. И халатное исполнение своих обязанностей – у другого! Ты знаешь, кто этот другой?
- Не может быть! – мгновенно помертвел начальник госпиталя, побледнев и задрожав лицом.
- «Не может быть!» - это комедия с Куравлевым и Невинным, а тут тебе не кино. А ты, Владислав Николаевич, именно ты повинен, что допустил этот бардак! Где эта гнида?! – больше не в силах сдерживать себя с холодной яростью произнес полковник. В нем проснулся прежний опер уголовного розыска. Он хотел от души врезать этому Ласкину по печени. Потом с правого локтя по согнувшейся спине, и пинать его уже упавшего, выцеливая придирчивой ногой самые мягкие, податливые места.
Они перешли в официальную часть кабинета. Севостьянов сел на место Карабчевского. Тот, бедным родственником притулился сбоку.
- Так. Давай вызывай этого «гинеколога». Я взглянуть на него хочу! Потом определимся, что с ним делать. – последняя фраза, несколько успокоила Карабчевского, и вроде выводила его из-под удара, переставляя в один ряд с теми, другими, определяющими чужую судьбу.
 Набирая внутренний телефонный номер, он понял, что у Севастьянова, раз он сам сюда приехал, есть какой-то личный интерес: « Кстати, об этом он вроде, говорил, мол частным образом…»  И не хочет он раздувать скандала и выметать «сор из избы. Это было тоже – святое.
Ласкин вошел в кабинет Карабчевского с дурным предчувствием. По спине его, мерзкой, скользкой жабой полз противный холодок.
В кабинете, кроме начальника, он увидел сидящего на его месте незнакомого человека в возрасте примерно пятидесяти лет, который хоть и выглядел моложаво, но поседевшая голова, плотно сжатые губы, вертикальные морщины меж нахмуренными бровями и почти прозрачные, ледяные глаза, делали его похожим на прожившего сотню.
 Из этих глаз на Ласкина пахнуло заполярной, мертвящей стужей.
- Ласкин! – вскочил Карабчевский, выглянув при этом в коридор, плотно захлопывая дверь и переходя на шипение. - К нам поступили сведенья что ты осматривал женщин вместо Эльвиры Александровны! Это что? правда?!
Ноги Ласкина подкосились, все отверстия тела непроизвольно сжались, он весь сморщился, лицо покрылось красными пятнами и изменилось как у хамелеона, мимикрикрующего при виде хищника. Мучительно захотелось посетить туалет. Закрыться в нем на щеколду и не выходить. Организм реагировал на внешнее воздействие, пытаясь спрятаться, исчезнуть, скрыться от давящих на него взглядов. От обрушившейся лавины позора, страха и неизвестности.
Он безвольно опустился на стул стоящий при входе и сняв свой розовый накрахмаленный колпак, стал мять его во вспотевших ладонях, свесив голову.
Севастьянов хотел танковым залпом добить это ничтожество, и у него уже был заготовлен бронебойный снаряд: о лагере, в который обязательно попадет Ласкин. Об уголовниках, проктологах-самоучках, которые будут с любовью его осматривать после отбоя. Но это – ничего! С этим за годы отсидки Ласкин свыкнется, и самое интересное, что вскоре процедуры будут ему нравиться.
Но полковника перебил взвинченный Карабчевский, закипев истеричным, холостым пшиком:
- Что ты смотришь? Что ты молчишь?! Говори. Давай как есть!
Ласкин не поднимая взгляда, упертого в пол, покаянно кивнул головой, и в нижней точке наклона обхватил ее руками.
Все что накопилось внутри у полковника, внезапно, непонятно в связи с чем, схлынуло, и ушло, словно мусор, увлекаемый пенящейся, бурлящей мутью весеннего половодья. На него навалилась тяжесть. Он указательным пальцем растянул галстук и расстегнул верхнюю пуговицу. Давление. «Подскочило, падла!»
- Пусть выйдет! – произнес опустошенно.
Карабчевский махнул рукой поднявшему лицо, побледневшему Ласкину, в сторону коридора: -Жди там!
Медбрата, поникшего, с колпаком в руке, превратившегося в скомканную тряпку, подхватило невидимым потоком и вынесло из кабинета.
-Так! – хлопнул ладонью по столу полковник, чеканя фразы. – Владислав Сергеевич! Пусть этот гаденыш, пишет сейчас по собственному. Разъясни ему. Я говорить с ним не хочу. О случившемся пусть молчит, или в отношении него возбудят уголовное дело. Пойдет в тюрьму. Это что касается его. Теперь что касается тебя: ты тоже не распространяйся. Никому. Это в твоих интересах. И вообще, в интересах всего управления. Позорище! Все. 
И не подавая руки, покинул кабинет.
Уже через несколько минут, в кабинете у Карабчевского Ласкин писал заявление.
- Игорь, -  мучимый любопытством Карабчевский спросил, - ну ты мне скажи… А, фамилии помнишь… Ну, кого осматривал?
- Ну да-а…Марфина и Севастьянова…
Фамилия первой ничего не сказала, и улетела из памяти. Услышав фамилию знакомую, Карабчевский прикрыв глаза, хлопнул себя по лбу, высказался весьма нелицеприятно о матери родившей Ласкина, и плюнул в раковину умывальника. Затем судорожно вздохнул. Выдыхая засвистевший в горле воздух, закашлялся, вновь плюнул в раковину, включил холодную воду и стал умываться. Сняв с крючка полотенце с синевшим штампом, промокнул лицо, и стал усилено протирать руки.
- Ну, ты Игорь, и, дурак! Вот, дурак! Ты вообще, что сделал-то? а? Понимаешь ты, идиот? Тебе что? жены мало? Заведи любовницу, приводи в кабинет, сади ее в кресло и практикуйся. Ну ты мне скажи, я понять хочу, для чего ты это делал?
Ласкин проставил дату в заявлении, расписался, воткнув в бумагу бледную точку и отложив ручку, почесал за правым ухом. Лицо его изменилось, приобретая хитровато-озорное выражение. Он на несколько секунд задумался, глядя в окно и сказал:
- Не знаю Владислав Сергеевич. Вот хоть убейте! Нашло что-то. Эльвира Александровна, заболела, а женщины пришли… Не прогонять же. Помочь я им хотел. По доброте душевной…

Карабчевскому не давала покоя эта история. Он был зол на заместителя начальника УВД, который «нагнал на него жути», словно на мелкую шпану:  «Ишь ты! Привыкли всех подряд давить. Халатное исполнение обязанностей! За собой бы лучше следили. Что ни день, то проблемы с личным составом. А с другой стороны, - оправдывал он уже все руководство в целом, ну и себя как его составную часть, - как за всеми уследить? Что там у них в головах? Как проверишь? Ну, проходят они собеседование с психиатром. Раз в год.
- Пьёте?
- Ну-у, по праздникам, в меру.
- Курите?
- Не больше пачки.
- Мысли тревожные посещают?
- Что – что?
- Мысли, говорю, тревожные, посещают?
- А-а-а! Нет, что вы. Меня то и обычные не тревожат. За меня начальство думает. - и глаза такие честные - честные, и вид – молодецкий.
Здоров. Годен.
- Идите. Успехов в службе.
А потом вот такие, приходят… Карабчевскому вспомнилось, как двух вернувшихся после «боевых» омоновцев, отправили на охрану избирательного участка. Еще до начала самого процесса голосования, в здание средней школы. « И что?! К вечеру – нажрались. Бабка пришла полы мыть. Они ее … того! – Карабчевского передернуло. Он представил произошедший процесс воочию. – Но потом дошло до них: «Капец!» Единственный выход – «зачистить!». Ну, и «зачистили». Труп нашли. Их взяли. Отпущенные «зеленым змием» - покаялись, но были задержаны уже в процессуальном порядке. А потом началось: да как?! да что?!! да почему приняли на службу?!!! Кто позволил !!! Обычное наше, любимое занятие – поиск крайнего. А когда выяснилось – что виноваты все, да еще грамоты вручали, да к медалям представляли, то процесс волнообразования пошел на убыль, и все причастные принялись дятлами твердить одно – «вьетнамский, афганский, чеченский синдром». Нет, вьетнамский, - это синдром не наш. Вот и разбирайся, что у них, в тех головах с места сдвинулось? Или не было там ничего изначально? Так что Игорёк, по сравнению с ними, ну… Даже сравнения нет никакого. Нет. Человек – это не сундук с барахлом. Открыл, перетряс, - моли, блошек - не заметил, сложил обратно, и вновь запер. Нет! Еще наручники бы на меня надел, господин полковник! Ничего, ничего! Скоро на пенсию пойдешь. Вот и зыркай там, на что хочешь… Хоть на стену. Оттачивай руководящий, несгибаемый взгляд.» - окончательно решил Карабчевский понемногу успокаиваясь. Но страха своего, противной мышью завозившегося внутри - не изжил. «Да что я ему, мальчик, что ли?! Ладно…»
Коньяк успокоил его нервы, а шоколадная конфета подсластила горечь разочарования в каждой отдельно взятой человеческой особи. Кроме собственной фигуры.
В пятницу, в новом корпусе медсанчасти, где все было устроено по новейшей методике для бальнеологических процедур, где трудами начальника хозяйственного отдела появилась сауна, и имелась отдельная дверь – служившая секретным входом, и еще более секретным выходом, эта самая сауна наполнялась благостным жаром.  Кто - входил, а тем более, если таковое случалось – «выползал», посторонним глазам лицезреть не престало: « Ни к чему мозги незрелые бодрить!» - говорил прежний генерал. Отправленный на заслуженный отдых, он уехал куда-то в Подмосковье, и там, по слухам, «сильно закладывал за воротник». Вернее, продолжал делать это от вынужденного безделья, придавленный осознанием пенсионных реалий. Карабчевскому вспомнилось, как важно он заявлял, шевеля усами, - так будто изречение это придумал лично: « Незаменимых - у нас нет!»
«Ну, вот и почувствуй, на собственной шкурке… да пыль сдувай с золотых эполет! – Карабчевскому стало весело. Скоро и заму его, Севастьянову, ветер дунет в те же паруса, с полковничьими лампасами. А мы сегодня, тут другого полковника привечать будем. По фамилии Соломатин. Прибывшего исполнять обязанности начальника областного УВД. И первый зам у него новый будет. По слухам – уже пакует чемоданы. А генералы… так те, на пенсии быстро тухнут. Ломаются и горят как спички. Такой он, кажется, важный был. Что ты! Даже сам за рулем не ездил. И все ему, снизу в рот заглядывали. Телефон не смолкал. Заместители, секретарши, порученцы, доклады, совещания, брифинги, «круглые столы»…серые пакеты с сургучными печатями без обратного адреса, прямой телефон без наборного диска, чью трубку лучше не поднимать. Жизнь бьёт ключом. Каждая мысль мудра – подчиненные записывают. Феерия необходимости. А теперь все. Могильная тишина да кладбищенское спокойствие. И внутренний страх, что любой постовой на вокзале, подойдет и скажет: «Гражданин! Предъявите документы», или гаишник полосатой своей колбасой взмахнет: «Ваши права», а тут выпивал вчера – поневоле затрясет! Вот теперь ты, точно – гражданин начальник! А нам, врачам, - продолжал размышлять Карабчевский, - и после пенсии все двери открыты. Хочешь -  в частную клинику иди. А хочешь – свою открывай. Стоматологическую, к примеру. Или – красоты. Очень, говорят, теперь актуально. Ну, а ты, куда ты со своими погонами да лампасами? Особенно, если наворовать, скажем так, «постеснялся»? До магазина, - и обратно. Ну, если у кого мозги есть, - те мемуары напишут. Да вот что-то милицейских мемуаров, в отличие скажем от военных, на обозримом горизонте не видно. Не-а, не видать! А если и будет что-то, то разве правду там увидишь? Они перед ней, как мотыльки перед огнем, трепещут. Как бы чего не вышло?! Воспитание такое. Да если любого из тех чинов взять, то каждого можно – за тестикулы да на солнечное прогревание! Все в чем-то замараны. Нельзя в таком гноище с кровищей возиться, да не испачкаться. Только врач спокойно смывает грязь с рук, но не генерал! К генералам навечно прилипает. Вот и уносят они это с собой… А, ладно, - профессионально подумалось Карабчевскому о естественном физиологическом затухании биологических процессов в любом организме, -  все там будем!
К 17 часам поликлиника затихла. Короткий день. К «секретному» входу подъехала серая, неприметная «Волга», и открывший дверь Карабчевский впустил моложавого полковника Соломатина, начальника ГАИ Ермоленко, - уже втершегося к новому руководителю в доверие, - и толстого человека с круглым лицом, похожим на веселого бандита. Вышедший из-за руля чернявый старшина-водитель, казалось немой от рождения, достал из багажника и внес две объемные сумки. Начальник ГАИ что-то сказал ему на ухо, тот кивнул и вышел.
- Здравия желаю товарищ генерал!
- Ты что, Карабчевский? В званиях не разбираешься? - хохотнул полковник Соломатин.
- Не поверите! Вот так уже вижу!
Все, вслед за начальником УВД захохотали. Настроение у прибывших было отличное.
- Молодец! – указующий перст - в сторону Карабчевского, начальственная голова - к попутчикам. – Учитесь!
- Он у нас такой! – к похвале присоединился Ермоленко. – Доктор медицинских наук. Палец в рот не клади! Сергеич, венички запарил?
- Нежнее шелка.
- Добрый вечер! –улыбнулся «толстый», и представился просто: - Вова. Прибыл инвестировать в ваш регион. – развёл руками, будто уже проинвестировал, но ошибочно и не в ту отрасль.
- Представитель общественности и деловых кругов в одном лице! -  захохотал полковник Соломатин уже громче. Видимо, он «принял» еще до отъезда в баню. – Господин Полосатиков. Из центра. - Его бодрила новизна окружающего, доставшаяся власть и тяжесть будущих погон уже окрыляла, поднимая ракетой над стартовым комплексом.
Они прошли в теплую комнату без окон, но с длинным столом и удобными полукреслами.
- Ну, товарищ Карабчевский, что тут у тебя…
Начальник поликлиники повел нового руководителя по «бальнеологическому курорту», открывая двери, показывая, комментируя…
Когда они вернулись, то стол был уже накрыт скатертью, и на скатерти стояло все, что было необходимо.
- Ермоленко!
- Я! товарищ генерал!
- Пиво в холодильник поставил?
- Первым делом!
- Благодарю за службу. В понедельник напомнишь – благодарность в личное дело занесем.
-У-га-га-га-га! – отталкиваясь от стен, заполонило предбанное пространство.
- Товарищи офицеры!  - начальник привлек внимание. Шум стих.
 - Слушайте команду! Все - по рюмке. И в парную…
- В сауну,- поправил Карабчевский.
- А не один ли хер!..
Потом они парились, прыгали в бассейн. Ермоленко потешно визжал когда начальник хохоча поливал его душем Шарко, Карабчевский радовался что радуется начальник, и внимательно улыбался лунообразный Вова Полосатиков с глазами наемного убийцы.
Потом, они замотанные в простыни, заполнили теплое пространство вокруг стола и Карабчевский, млея от «сладкой близости к телу» называл начальника уже Георгием Юрьевичем.
Полосатиков заметил: - Вот все хорошо! А как будто чего-то не хватает? А?!
- Вова, ты мне прекрати разлагать личный состав! Я тебя знаю.
- Юрьич, нам же много не надо - по младшей лейтенантше! А тебе – подполковницу!
- Это вон там! – махнул рукой полковник Соломатин. – Без меня, будешь. Кого угодно. Знаешь, столько уже погорело?! А тут тебе – не там! Здесь, - я уже понял - каждый человек под микроскопом. Все должно быть в рамках. Особо в начале славных дел.
- Точно Георгий Юрьич, - поддакнул Карабчевский. – У нас тут такое было… Не знаю, даже как сказать, - чувствовал он сладкую, мстительную ментоловую свежесть в засвистевшем горле. – Мне даже говорить запретили… - нарочито сник.
- Кто-о?! – скривился презрительно почти генерал Соломатин. – А я, тебе разрешаю! Понял?!
- Георгий Юрьич! Но только строго между нами…
…как, как ты говоришь?!...у-га-га-га-га!.. как сказал?.. по доброте душевной!...А-га-га-га-га!! Вот, проныра! Вот, дуремар!! Подглядел!!! Хорошо – ключик не воткнул… гу-у-у-у!.. В замочную скважину! Га-га-га-га-га!

…ну, ты, Валера понял?! – давился от смеха участковый Солодкий, с выступившими на выпученных глазах слезами. - Кучу он теток пересмотрел, перещупал - я экспедитор был по резаной курятине! Кого – никто толком не знает! Но главное всплыло - зама жену! Севастьянова! Тот охренел, когда узнал! Ага-га-га!  Спрашивают: ты зачем это делал?! А тот и говорит: « Так, по доброте душевной!» Ого-го-го-го!
Стекла в рассохшихся рамках затхлого опорного пункта сотрясались и дребезжали от хохота…
Сидевший за кухонным столом в своей квартире, ведомственный пенсионер Заплетов улыбался от нахлынувших воспоминаний, и скинув наконец дурацкий, импровизированный колпак, обратил его в обычное полотенце. Налил в кружку «200 лет МВД» ароматного чая, бросив в него лимонную дольку и принялся за бутерброд.

Через несколько дней после медицинского осмотра Марфина заступила на суточное дежурство. Все происходило как обычно. В «аквариуме» дежурной части Евгений Егорович привычно тараторил  то по телефону, то с кем-то вошедшим, а то и сам с собой. Заполнял журналы и карточки его помощник. За телефоном «02» слушала дежурного и улыбалась старшина милиции Оксана, молодая симпатичная женщина с высокой грудью и приятным голосом в ней зарождавшимся. Время от времени этот телефон с «коротким номером» тревожно звенел, Евгений Егорович смолкал, и Оксана, преображаясь, строго, но приятно отвечала. Она же нажимала на тангенту радиостанции и ее голос проникал в эфир, разъясняя вопросы и координируя пешие и мобильные наряды.
Эти дежурные сутки выдались напряженными. Как впрочем, и многие другие. И расстегнутый форменный галстук Евгения Егоровича уже болтался лишь на одном зажиме в районе солнечного сплетения. И ворот рубашки был расстегнут, и его грудь курчавилась густой темной шерстью. И телефоны принялись трезвонить с участившейся частотой. И какие-то люди уже толпились с обратной стороны стекла с надписью «Дежурная часть».
…Да я, в Барнаульской школе милиции уже на Доске почета висел, когда в Узбекистане еще хлопок для твоих пеленок не собрали! – авторитетно объяснял он что-то молодому участковому Максюте, который слушал его с щенячьим удовольствием, - открыв рот и « прижав уши».
…Семейный скандал, - сообщала Оксана.
- Давай, едь умник! – махал рукой дежурный, подводя итог разговору.
- Машины нету.
- Оксана, вызови охрану. Пусть добросят, а после - кто-нибудь освободится, заберет…
…Женя, труп. Вроде-бы, ножевое… - Оксана прижимает трубку к груди.
- Так. Участкового охрана повезла?
- Да.
- Отмени выезд на скандал. Пусть ей, дуре, другой глаз подобьют! Для симметрии. На труп его. Пусть глянет. Если убийство, то пусть остается. И группу собирать! Кто из прокурорских дежурит?..
… Женя, кража. Квартирная.
- Из оперов кто?
Медлительный помощник вспоминает: - Сальников на выезде… Заплетов - занимается… Яворский  - в кабинете.
- Давай, Яве звони. Пусть едет. Следопыт? Эксперт?
- Ворсина… Мухин…
- Машина?
- Через полчаса будет…
- Все! Пусть грузятся!
…Женя, кража. – вновь сообщает Оксана.
- Где, что, как?
- Не разберу… Что-то бормочет… невнятно.
- А ну! Дай! – дежурный выхватывает трубку из рук Оксаны.
- Оперативный дежурный слушает! Что? Кража? Знаю! Громче говорите! Каким образом украли? Что? Что?! Двери выбили? В квартиру вошли?! Так двери нормальные ставить нужно! С замками хорошими!!
- Женя, Женя… - пытается успокоить Оксана. – Запись идет… - шепчет, напоминает.
- Да пусть они запись эту, на запись к умникам своим намотают! Что пишут! Уши уже как у слонов отрастили!
…Женя, кража. Квартирная. Крупная сумма денег похищена.
- Деньги дома хранят, а двери поставить мозгов не хватает!
- Там по веревке с крыши залезли. Через окно.
- Как?!
- Через окно. Веревка, говорят, висит…
- Я сейчас туда сам поеду. И на ней – повешусь...-

Марфина тряслась в тесном салоне уазика группы быстрого реагирования. Рядом с водителем сидел опер Заплетов, сзади - участковый Максюта, эксперт Ситников и она. Во тьме «обезъянника» грустили кинолог и овчарка. Служебных машин не хватало, бензина – на вес золота, а преступлений – все больше и больше. Каждое дежурство для сотрудников превращалось в нескончаемую карусель, путешествие по замусоленным страницам уголовного кодекса. Заплетов повернувшись насколько возможно, спросил у Максюты:
- Слышь, Макс? Ты на убийство выезжал? Что-то быстро вернулся…
- Да там анекдот.
- Ну?
- Двое бухали. Как обычно. Ссора, ругань, крик, что-то грохнуло, что-то разбилось! Дочка выбегает – папа на полу, в луже крови корчится, нож валяется. Собутыльник сбежал. Побежала к соседям. Позвонила…
- Ближе к телу! - как говорил сын турецкоподданного!
- Да живой он. Заспорили о судьбе человечества. На повышенные тона понесло. Его «кондрат колотнул». Он и упал со стула. А второй, с перепуга «белку» выхватил. Ну, и рванул!
- А кровь откуда?
- Кровь была. Банка сока томатного разбилась. Он об осколки порезался. Маленько сок разбавил… «Скорую» вызвали.
- Ну, - папа с возу;!
Они подъехали к месту. Возле подъезда стояла женщина и девочка-подросток.
- Что Валера будем делать? – посоветовалась с ним Марфина. С этого момента положения кодекса, но уже уголовно-процессуального, вступали в противоречие с реалиями жизни. По кодексу - главный в группе следователь, как лицо процессуально независимое. Но на самом деле ничего не решающее, и полностью зависящее, - в кабинете от руководящих выходцев из оперсостава, а на месте происшествия - от оперативника. И чем опытней слыл последний, тем менее значительным являлась роль следователя. Следственное подразделение милиции комплектовалось молодыми девчонками, и редко в то время в их стае «водилась тертая, прожаренная рыбина». Ведь каждая, кто уже обтерлась и свыклась, подыскивала опытным глазом «спокойные плесы и тихие заводи», и норовила в них «нырнуть».
- В подъезд пока не заходим. Переговорим с терпилой, возьмешь заявление. Пустим потом собаку. Посмотрим. Потом по старой схеме: понятые, осмотр, поквартирный обход, детальный опрос. И чем быстрее, тем лучше. Макс, найдешь двух понятых, только смотри! Совершеннолетних. Из другого подъезда. В этот пока не лезь. Ясно?
- Сделаю Валера! – участковый надел шапку, вышел из машины.
Было холодно. Тоскливое темное межсезонье, зависшее между осенью и зимой. Небо заволакивали тяжелые тучи.
- Ты пока в машине сиди. - сказал Заплетов эксперту и добавил, обращаясь к водителю: - Андрюха, зверинец открывай! Выпускай зверя. И зверовода.
Выскочившая овчарка первым делом задрала лапу и сощурив благостно глаза, полила заднее колесо машины.
-И-эх! Фу! Нашел место! – занервничал водитель.
-Да ладно! Тебе же его не облизывать! –  посмеивался тщедушный кинолог Бакулин. – Собачка то, терпела-терпела. Молодец, молодец Нордик, - гладил он по голове довольного, прижавшего уши, чуть присевшего на задние лапы и махавшего хвостом кобеля.
Заплетов с Марфиной подошли к заплаканной женщине. Девочка оказалась дочкой. Женщина начала сбивчиво повторяясь тараторить, вытирая глаза:
- …муж на следующей неделе собрался ехать за товаром. Компьютеры он с Москвы возит. Деньги отложил, а тут такое! Обворовали. Мы и двери хорошие поставили, три замка – не помогло… Где муж? Дома сидит. В шоке. Бутылку уже допил. Что теперь будет? Часть денег занимал…
Потерпевшие жили в трехкомнатной квартире на четвертом этаже пятиэтажки. Вор забрался внутрь через окно, спустившись с крыши по веревке. Нашел деньги и по веревке ловко спустился вниз. Больше в квартире ничего не тронули, включая лежащие на виду ювелирные изделия. Здесь чувствовалась опытная рука и чья-то точная наводка. А исходя из того, что похищены были только обезличенные купюры, раскрытие этого преступления равнялось нулю. Спланировать такое преступление мог только опытный, хладнокровный человек, имеющий альпинистскую подготовку и хорошие физические данные. Следов он не оставил, работал в перчатках; обувь, да и всю одежду, скорее всего уже сжег. С крыши до земли мертвой петлей колыхался прочный капроновый фал.
Все. Работайте, господа оперативники и следователи! Используйте весь комплекс оперативно-розыскных мероприятий и следственных действий. Быстро и результативно, то есть оперативно.
 Даже если найти вора и точно, стопроцентно знать о его причастности, то надеяться на его добровольное признание, равнялось тому, что в данный момент на Землю прилетят инопланетяне. Правду, пришлось бы из него вырывать буквально клещами. А это - поход по водоему с тонким льдом и без спасательного круга.
Все прошло, как и предполагал Заплетов.
Собака покрутилась в подъезде и взяла след только на улице, от висящей к земле веревки. В составленном рапорте кинолог указал: «…СРС дошла до края проезжей части, где и утеряла запаховый след». Напрасно Ситников засыпал всю квартиру черным порошком.  Максюта пошутил: «Товарищ майор! Собака след не берет. Не наш участок». Но никто не смеялся.
Напрасно Заплетов с Максютой звонили и стучали в не охотно открываемые двери. Соседи ничего не видели и не слышали.
Но судьба все-таки сыграла с вором плохую шутку.
Выдавленное стекло треснуло и раскололось, вор видимо слегка оцарапался, и на осколке, торчавшем из рамы, эксперт обнаружил несколько капель крови. Это было уже что-то.
- Найдите деньги, пожалуйста! - сказала девочка, обращаясь к Заплетову.  – Папу очень жалко. И маму. Я верю – вы найдете! У вас лицо хорошее.
Заплетов шмыгнул носом, и наклонив голову в сторону, лишь мельком, искоса взглянув на нее, отчего-то посмотрел на овчарку, что-то вспомнил и ответил тихо: - Я постараюсь.
Заплетов усадил в машину женщину, ее дочь и пребывавшего в ступоре мужа. Собака неохотно запрыгнула в «обезъянник».
- А где Марфина?  - спросил опер у сотрудников. Все пожали плечами, а Ситников сказал: - А черт ее, знает? Здесь вроде крутилась...
Заплетов отошел от машины и закурил, осматриваясь по сторонам и чутко вслушиваясь в пространство.
Сквозь монотонное тарахтение уазика ему послышался звук похожий на плач. Обошел дом и в его торце увидел Марфину, уткнувшуюся лицом в стену. Плечи ее вздрагивали.
- Сеня, ты чего! – встревожился он и развернул ее к себе. Он единственный по-дружески, так ее называл.
Она подняла блестящие от слез хрустальные глаза и молча уткнулась лицом в его куртку.

Заплетов сказал водителю, что с Марфиной в салон они не поместятся, поэтому пойдут пешком. Благо, до городского УВД, который по старинке называли «горотделом», было не слишком далеко. Уазик зафырчал, развернулся и мерцая габаритными огнями скрылся между сливающимися с небом силуэтами домов.
Они шли по тротуарам замерзающих улиц. Тускло светили фонари. Проносились автомашины. Из обволакивающей темноты, на асфальт и голые кусты газонов, боязливо и осторожно, словно подманивая сказочную жар-птицу, улетевшую и унесшую с собою тепло, кто-то сыпал редкие белые крупинки.
Они шли и Марфина рассказывала Заплетову все, что не рассказала бы ближайшей подруге. И ей стало от этого легко. Она будто освободилась от навалившейся на нее тяжести.
- Ну и что ты решила дальше делать? – спросил Заплетов.
- А… Не знаю! – махнула рукой Марфина и рассмеялась, вытирая остатки слез.
Они подошли к зданию облитого электричеством УВД. Снег повалил веселее и все вокруг, одномоментно стало белым, сказочно прекрасным и сверкающим. Казалось, милицейские двери сейчас распахнутся, и навстречу Валере и Ксюше выйдут дед Мороз и Снегурочка.
Но из дверей никто не выходил и всегда оживленный пятачок перед городской милицией был пустынен.
Заплетов взял Марфину за холодную руку, повернулся к ней и сказал:
-Ты вот что Сеня… выходи за меня, замуж!
Та удивленно взглянула на него, засмеялась прикрыв глаза и сквозь смех спросила:
- Ты что? Тоже издеваешься?
- Нет, я серьезно.
Марфина прекратила смеяться, и уже спокойно, кивая головой, сказала:
- Ну ты и … А, Валера! Поняла… По доброте душевной? Да?
Заплетов взял ее за вторую руку, сжал обе, притянул к своим губам, словно согревая дыханием и в редком для него сочетании нахмуренных бровей и улыбки произнес:
- Ксения Константиновна! Ты знаешь… Я очень недобрый в сущности человек… Просто я - тебя люблю!

С выросшими за спиной крыльями, Заплетов на гебеэрке несся в одно, лишь ему известное место. Он мог этого не делать. Квалифицированно совершенная кража была хлебом квартирного отделения. Но он так решил. Опер чувствовал прилив сил и распирающее его изнутри рычащее возбуждение.
Человек, к которому он ехал, не был внесен ни в какие совершенно секретные «корки» и картотеки.
Он велел водителю остановиться на проезжей части. Выйдя из машины, накинул капюшон темно-серой куртки и растворился в тускло освещенном жилом массиве. Снег сыпал уже косо, завихряясь в падении. Стелилась легкая поземка
«Как хорошо! – думал Заплетов. – И следы заметает». Вспомнился Горбатый: «…и снежок нам в помощь…»
Опер дошел до угла дома, оглянулся и обойдя его сзади, завилял между нагромождением деревянных сараев и вышел к металлическому забору детского сада, за которым находилась нужная пятиэтажка.
Взглянул в крайнее окно на третьем этаже. В кухне горел свет. Опять хорошо. Даже отлично.
Двери ему открыл улыбчивый седоватый человек, с щелью между желтыми передними зубами на верхней челюсти.
…Валерьян! Не слыхал. Не-а… Ну, не в курсах! На такое идут – по рыбьи рта не открывают... Но, если прикинуть: с крыши, на веревке, тут…Так. Ага! Золотишко, говоришь, не взял? Вот, красава! А!  Вот я б не удержался – потянул бы. Как на духу. Да ты чё, Валера! Это же -  зо-ло-то! Я даже слово это люблю. А то всё трепят– рыжье, да рыжьё. Чтоб у них язык отсох. Золото! Оно ж – блестит! Возьмешь –тяжеленькое! Я б его на вольный ящик. В земельку. Оно ж там миллион лет лежать может… Ладно. По дружбе и только тебе. Другому бы - ни в жизнь! Но сам он виноват. Я же ему говорил: завязывай ты с зарисовками этими. Будь как все! Гребем лопатой! Так нет. Принципы у него. Не слушал старших! Вот и наследил. Все, как ты сказал, только он мог. А если нет, тогда извини, не знаю. Тезка, он твой кстати…
Улыбчивый рассказал все что знал, и отчего-то грустно посоветовал:
- Но гляди… Брать –с поличняком. На пустом - не расколется. Его, дело прошлое, по подозрению, даже к сети в Хабаре подключали…
- К какой? – спросил Заплетов заинтересованно.
- К электрической. Искрился, как новогодняя елка... Но так подельника и не сдал. Да и сам, соскочил. Вот, красава!
Потом вздохнул тяжело и добавил: - Потрох я, сучий! И как меня земля носит. Убьют меня. Точно я тебе, Валерьян, говорю. Ну!… туда и дорога! Подельником я был. И, зачем я тебе сказал? А?
Заплетов улыбнулся, вспомнил загоревшиеся Ксюшины глаза, ее недоуменные слова, и ответил:
- По доброте душевной!

Было уже утро. В бежевой тонированной «шестерке» ждали четверо. Сидевший на «штурманском» месте Заплетов, поднял к глазам маленький бинокль.
- Нет. Не то. – сказал в салон.
Сзади сидели два опера.
У них было описание и самое главное, фото. Копия, снятая с формы 1. При недавнем получении паспорта в сорок пять лет.
Заплетов вел наблюдение за подъездом, где возможно жил спускавшийся по веревке «ниндзя».  Уверенности в этом не было. Лишь надежда, что это так. Человек, рассказавший о возможном адресе, увидел старого знакомого выходящим из подъезда случайно – проезжая на такси. Имея цепкую память, запомнил: «Вот Валера где засел. Объявился, а не заходит. Не хорошо…».
Около одиннадцати часов, когда солнце уже прочно обосновалось на небосводе, из подъезда вышел худощавый человек, среднего роста в черной расстегнутой кожаной куртке и меховой, темной кепке из норки.
Он достал из пачки сигарету и щелкнув зажигалкой с удовольствием затянулся и выпустил дым.
У Валерия Ивановича Ефимова было приподнятое настроение. Дело сработал как по маслу. Деньги лежали в той квартире практически на виду, в тумбочке под телевизором. Аккуратными такими пачками. Оставалось один щекотливый нюанс. Их нужно было разделить с человеком. Сильным и опасным как крокодил.
До оговоренного еще было время, и он, чтобы немного успокоить взбудораженные предстоящей встречей и дележом нервы, решил выпить коньяку. Который предстояло купить.
Свежевыпавший за ночь снег приятно захрустел под ногами, напоминая о чем-то приятном…
- Вот он! – сказал Заплетов, глядя в бинокль и чувствуя взбудоражившую дрожь. Голос осекся. В горло шибанул сдавленный кашель. - Идет к нам. На остановку, или в магазин. Так! Когда отойдет от дома к остановке – будем брать; если в магазин – в магазине. Ясно?
- Ясно. – примолкли болтавшие от скуки оперативники.
Валерий Иванович даже внимания не обратил на машину, стоящую в ряду других.
Все было сделано чисто. Немного, поцарапался. Но это ерунда.
Он зашел в магазин.
 Его сильно взяли за кисти рук с двух сторон. Кто-то обхватил сзади под мышками. Ледяным капканом щелкнула и обожгла запястья кандальная сталь.
Появившийся перед Ефимовым парень, с каким-то спокойным, не проницаемым лицом, раскрыл краснокожее удостоверение:
- Уголовный розыск. Валерий Иванович, деньги лежат в квартире? – тяжелым молотом обрушился на него, забивающий будто быка на бойне, смертельный вопрос.
- В квартире?.. У меня и квартиры-то нет – ответил похолодевший, но не подавший вида Ефимов.
Ирония заключалась в том, что деньги были нужны для покупки жилья.
Он решил тогда, после неудачных гастролей в Хабаровске: вот купит квартиру, и все. Хорош. Завяжет навсегда с затянувшейся воровской романтикой. С этими липкими дружками. С их нескончаемыми терками и пустыми базарами. С начала начнет новую, абсолютно новую жизнь. С чистого листа!
Он был хорошим человеком, не предавшим ни разу ему доверившегося, не ударившего женщину, не обидевшего ребенка. Да что там ребенка, собаку бездомную, или там кошку, не разу не пнул! Вот только с воровством… Но и брал он только у барыг. А не последнее, у нищих.
«Ну, Торш! Ну, животное! Так подставил красиво! Только он знал. А как под крутого косил, крыса! Видать, мусора прижали крепко.... Разберемся.». –подумал Ефимов про человека, с которым он должен был поделиться. «Эх! Говорил мне Паучок: не водись ты, Валера, с бандюками. У них - ничего святого!». – подумалось уже обобщенно. Ему вспомнилось улыбчивое лицо своего наставника «по профессии», с щелью между передними зубами.
Торш –не было кличкой. Это была фамилия. Виктор Робертович Торш, в прошлом - тяжелоатлет, штангист. Его окунуло с головой в мир новых веяний, связанных с бизнесом, рэкетом, кидками, швырками и прочими атрибутами теперешней жизни. Единожды судимый. Как говорил: «по недоразумению». За превышение пределов необходимой обороны. И у него, как у всякого порядочного, делового человека была погремуха. Среди таких же как он, его знали как Витю «Скорцени».
На него напали двое с битами, посчитав что Торш взял на себя больше, чем весит. Один из нападавших, умер в больнице. Сломанное ребро, пробило жизненно важные внутренние органы. У второго нападавшего, после попадания по плечу несгибаемой жертвы, бита вылетела из рук. Не бросившись ее поднимать, - чтобы из охотника не превратиться в кусок мяса,- тот сбежал.
 Щеку Торшу от первого, смелого удара обезобразило шрамом. Но «Скорцени» прилепилось не по причине порчи кожного покрова и лицевых мускулов. А в основном из-за того, что людям, от которых Торшу что-то требовалось, на самом первом, предварительном этапе, он с улыбкой сообщал, что у него плохая наследственность: «Папа у меня немец. Эсесовец. В концлагере людей сжигал. После плена остался».  Спорить с ним уже не хотелось.
 Это была огромная, ожиревшая туша, с лысой головой, переломанными ушами и маленькими глазками. И внешне он напоминал не крокодила, а бегемота с огромной чемоданной пастью. Впечатление о нем, как о неповоротливом и вальяжном тоже было весьма обманчиво. В стрессовой ситуации он начинал двигаться молниеносно. Всем известно: бегемоты убивают в Африке людей больше, чем все остальные животные, включая муху цеце.
Торш носил спортивный костюм «Адидас» - потому что удобно, и золотой крест на толстой золотой цепи - потому что статусно.
Вместе с тем, в глубине души Торш был добрым, а внешне - обаятельным. Он обожал выпить, закусить, поговорить. Жена и сын его любили. И он их очень любил, а поэтому посчитав все риски, связанные со своей профессиональной деятельностью, Виктор Робертович переселил их, от греха подальше, в Краснодарский край. Жили они на берегу Черного моря. В новом и просторном двухэтажном доме, оформленном на бабушку его молодой жены. А прописаны были, обрезая следы, в столице Кубани. В квартире многоэтажного дома. Торш ценил красоту. Любила его и молодая любовница, которую содержал вдали от жены. Не был жадным. Материально поддерживал местную федерацию тяжелой атлетики. Посещал соревнования, вручал медали и кубки. Демонстрируя молодым спортсменам ту степень материального благополучия и социальной значимости, которую можно достичь интенсивно занимаясь спортом. Ну, и перешагиванием заодно, - не высоко задирая ног,- некоторых морально-этических норм.
…Торш, я вот чего не понял, тебе с этого, какой прок? - спросил его Валера Ефимов, обдумывая предложение хлопнуть барыгу. – Взятое мы с тобой об колено ломаем? Ломаем. Доля-то твоя и остается, ровно та, что ты ему занял? Он же тебе и так всё отдаст, да еще с процентами. Что-то я не вкурил?
- Валера! Вот я тебя всегда считал самым умным в блатном кювете, но и ты не догоняешь. Я деньги ему занял на срок определенный. Под проценты. Он их не отдаст. А тут уже варианты: можно квартиру отжать. Можно – бизнес. Связи у него деловые, московские. Компьютеры, оргтехника. Скоро Валера, дикому бандитизму – капут! На легальные рельсы нужно становиться. Вот и пусть на меня работает! Он же не захочет к примеру, чтобы его жену кислотой облили. Или дочку. Ты бы Валера, захотел?
«Ну, ты и падаль!» - подумал тогда Ефимов, отвечая: - Да нету у меня ни жены, ни дочки.
Жизнь, загнавшая его, как ему казалось в угол, не давала пока иного, ясно видимого, быстрого выхода. А без этого он задыхался. Поэтому сказал:
- Ладно, Торш. По рукам! Но чтобы – разъехаться нормально.
- Валера! Ну, ты же меня знаешь…
Задержанного Ефимова усадили в автомобиль.
- Вызывай группу! - устало сказал Заплетов водителю, закуривая возле машины.
Предстояло провести обыск. Который даст или не даст результат. Все как обычно: пятьдесят на пятьдесят.
Водитель нажал тангенту радиостанции, выходя в эфир:
- Волга! Волга! Вызывает Урал. Ответь!..

Вместе с приехавшей Марфиной и экспертом, оперативниками, ведущими скованного Ефимова и приглашенными, как всегда ничего не понимающими, понятыми, они втолкнулись как сельди, в однокомнатную квартиру на втором этаже.
В комнате на журнальном столике, стоящем перед единственным креслом, лежали аккуратно составленные, будто кирпичики, пачки денег, перетянутые цветными резинками. Под газетой, на пуфике, возле кресла, тускло блеснул, открывшись свету пистолет «Браунинг».
После обыска вышли гуськом. Заплетов нес упакованные в полимерные пакеты вещдоки. Деньги и пистолет с патронами. Марфина счастливо улыбалась, глядя на него сзади.
  Раскрытая дверь подъезда пахнула свежим, холодным воздухом. В голубом разрыве между белыми пушистыми облаками, ярко светило солнце, и с облаков, неспешно и неслышно, крупными хлопьями, словно отслаиваясь, слетал отяжелевший белый снег. Зима продолжала вступать в свои права.
Возле подъезда остановилась черная «Мазда», сгубив тишину раздававшейся из магнитофона и усиленной колонками песней:
                Томбэ ля нейдже,
Ту не вьен дэ па си сва…
Дверцы со стороны водителя распахнулись, едва не вывернувшись на изнанку. Из салона, в тщетной попытке выбраться, выпала пьяная усатая фигура в военной форме, с погонами прапорщика. Рухнувший в снег, он не выпустил из руки розовый букет.
- …Ну, Ленка! Ну, сволочь! Я же к тебе – с добром, от всей души… – ругал прапорщик не в такт мелодии, неведомую Елену, возможно даже Прекрасную, не ведомо по каким причинам, ему отказавшую.
 Он стал упрямо подниматься, опираясь сначала на колесо, затем на капот и прикрыв один глаз, качая головой, подпевал Сальваторе Адамо, как ему казалось, красиво, хрипловатым припевом без слов:
                У-уу, ууу-уу!
                У-уу, уу-уу!
Наконец встав и обернувшись лицом к подъезду, в который намеривался зайти, прапорщик одним глазом увидел неожиданное скопление людей, и разлепил второй. Люди смотрели на него улыбаясь.
Среди серой стены мужчин, он увидел светловолосую девушку и пьяно растягивая галантную улыбку, стал приводить себя в порядок, отряхивая свободной рукой налипший на форму снег. Ему показалось, что он наконец стал лучше, чем был, и, протянув девушке розы, сказал неожиданно трезвым голосом:
- Сударыня, прошу простить за ненадлежащий вид. Это вам от Российской Армии!
Марфина сказала «спасибо», посмотрела смеясь на Заплетова и взяла цветы.
Автомобиль, продолжавший петь, прапорщик, войдя в подъезд, закрыть забыл. Кто-то, проходя мимо, захлопнул дверцу. Все улыбались.
Не улыбался один лишь Ефимов.

Через четыре с небольшим года, вечером, Торш как обычно, подъехал к дому своей любовницы, на черном, недавно купленном джипе, названном в честь дочери совладельца автомобильной фирмы господина Даймлера, Мерседес. С ударением на втором слоге.
 Ему говорили: возьми «японца». Дешевле! Но он не экономил и с удовольствием говорил: - Люблю все немецкое!
Входило в моду понятие: «имидж». Оно было гораздо ближе сочившейся из блатного подполья, воняющей тюремной камерой фразы: «Хороший понт - дороже денег!». Торш знал: дороже денег, только здоровье.
 Место жительства любовницы, кстати, он тоже скрывал. Но все-же, как оказалось, не так тщательно.
Его, едва он вышел из-за руля автомобиля, - по-хорошему, по-доброму, даже показалось, как мама в детстве, на той тихой пыльной улочке, облепленной солнечными, сквозь зелень тополей и каштанов просеянными пятнами, - окликнули:
- Витя!
Он удивленно обернулся, увидел, и выдавил из себя, мотая головой: - Это не я… Богом, клянусь!
Стоящий перед ним человек в темной куртке с накинутым капюшоном, и мирно сложенными у живота руками, также по-доброму продолжил:
- Ну, ты же, мусарюга, Витя! Как твой папаша. Передавай ему привет. Из концлагеря!
Торш понял – все! В последнем рывке, в попытке спастись, он, наклонив голову рванулся вперед. Сбить! Смять!! Раздавить!!!
Конфигурация рук изменилась. Две пули, выпущенные из пистолета ТТ, пробили наклоненную бочкообразную грудь и Виктор Торш, споткнувшись, упал на колени, ткнувшись лицом в землю. В предсмертных корчах, сучя ногами и руками, перевернулся на спину, и уже непонимающе, расширив глаза, смотревшие в непоправимо тускнеющее окружающее, вдавливал затылок в хрустящую землю, хрипя и пузырясь розовой слюной, выпятил нижнюю челюсть.
Третья пуля, попала в нее. Раздробив кость, прошив язык и непрошено войдя в мозг, отключила навсегда системы жизнеобеспечения некогда могучего организма. Палец вновь нажал на спусковой крючок. Выстрелить не получилось. Четвертый патрон перекосило, затвор остался в крайнем заднем положении.
«Бог троицу любит!» мелькнуло в мыслях стрелка.
Он хотел швырнуть пистолет в эту ненавистную, дохлую морду, но в последнее мгновение почему-то подумал, что убитому будет больно и бросил теплый ствол рядом, на землю.
Руки в перчатках уютно поместились в карманах куртки. Правая наткнулась на рукоять финского ножа, взятого на «всякий, вот такой, случай». Пальцы с силой ее сжали, а ноги уже уносили в сгустившуюся мглу.

Увязать убитого Торша и недавно освободившегося Ефимова, никто кроме Заплетова в правоохранительных структурах не смог. Уголовный розыск одновременно выполнял взаимоисключающие действия: «стоял на ушах» и носился по коридорам. Из кабинета в кабинет.
Тогда, четыре с лишним года назад, Заплетов спросил у потерпевшего:
- А кто вам деньги занимал на развитие бизнеса?
- Вы что…Думаете?.. Торш. Виктор Робертович. Он конечно не ангел, но кражи не его профиль. Он мне прямо так и заявил: по легальным рельсам нужно ехать спокойно, а не ерундой всякой заниматься. Нет. Человек он порядочный. Деньги были нужны - он занял. И процент, кстати, не большой. Да и смысл какой ему? Выручил он меня.
- Да вы правы. - согласился Заплетов. - Виктор Робертович, в высшей степени порядочный человек.
 С того времени заматеревший Валера, озлобившись на начальство и на всю эту лицемерную, вывернутую систему, взял за привычку, - прежде чем принять решение, вначале все хорошенько обдумать, не рубить с плеча. На досуге поразмыслив, он пришел к единственному выводу: «Так ему, козлу и надо! На земле чище стало. Порядочный он…крыса по гороскопу. Восточному, и по жизни».
Да. Никто увязать этого не смог. Кроме подполковника Ратушного. Предпринявшего единственную попытку в верном направлении. Память у него действительно была хорошая.

А поэтому Ратушный не мог забыть еще много чего. Когда Торша убили, он увидал себя и его в кабаке «Север». Со стороны смотрелось впечатляюще. Они встретились как два человека, но не сошлись как две горы, зрительно разделенные бездонным ущельем и объединенные на миг тонким мостиком рукопожатия. И, несмотря на то, что находились они по разные стороны круглого, ресторанного стола, эти каменные глыбы внешне и внутренне были схожи. Они образовались из единого горного массива, но силы неподвластные уму, раскалывают и гранитные кручи. Не говоря уже о таких шатких образованиях, - в исторических, конечно, масштабах, - как к примеру, государства, а тем паче человеческие судьбы-пушинки, носимые во взвихренных надмирной мощью воздушных потоках. Они знали друг друга еще по спортивной юности, по походам во Дворец спорта. Ратушный прикоснулся к вольной борьбе, Торш всерьез тягал железо. Затем хаотичный поток бытия завертел каждого. И свел однажды вновь, заставив вдумчиво вглядываться в схематичные картинки покерных комбинаций. Играли естественно, «на интерес». Но игра в карты вовсе не запрещала каждому шагать своей дорогой. На развилке один свернул «на лево», а другой – «на право». Но эти разделенные сиамские близнецы всегда помнили друг о друге. Вернее, знали о существовании, и чутко прислушивались к разносторонне направленным шагам. И чем дальше расходились они, тем громче доносилось эхо знакомой поступи. Каждый принял правила той игры, что была ближе по духу, при этом натянув требуемые социальные маски на свои лица, органично вросшие затем в кожу.
Они болтали поначалу о том и о сем, вспоминая общих знакомых, - тот стал Олимпийским чемпионом, а тот – сгинул в тюрьме, та – удачно вышла замуж, а тот – спился, тот уже за границей, тот прорвался в депутаты…Всё многообразие жизненных векторов неминуемо сводилось либо к триумфу, либо к его антиподу. Каждый из них желал успеха, а тот безальтернативно концентрировался в двух вещах – власти и деньгах. Чем выше власть, тем больше денег, и наоборот: наличие денег позволяло достичь определенных вершин. И еще, судя по разговору, по всему выходило, что тому или иному, кто-то обязательно помогал, или наоборот вредил: или тренер классный попался, или дружок, утянувший на дно.
- А помнишь, боксер был Данилин?
- Да кто его не помнит! Такие надежды подавал. Тёлка еще у него была, такая классная, первая мисс города. Как звали-то её, забыл?
- Да не ломай ты голову. Без разницы это. Ну, каким именем ее там назвали? Совсем не важно. Главное – фигурка точёная и мордочка сладкая.
- А-га-га-га! Точно! Как в анекдоте: «Девушка, у вас булочки сладкие? У меня и между булочками не кисло!». Ху-у… Слышь, - не кисло, - говорит… А у меня в детстве одноклассница была. Анжела. Такая пампушка! Щеки, помню, аж на плечах. И мне это имя все толстое напоминало: Ан-жж-жела. «Жэ»,- еще это. Как задница необъятная. А потом встретилась одна. И все перевернулось. Вот тоже Анжела. Но такая…Уже - Энжелайн…  Падший ангел. Глянешь, обнимешь, и в бездну летишь.
- Да ты, - я погляжу, - романтик!
- Ну не без этого. Все ведь колотимся, крутимся, считаем, подсчитываем, чтоб не обсчитаться… А что ты за Данилина-то говорил?
- Да встретил как-то…Морда разбитая, синяк на синяке, бичарней от него несет. Вижу - колотит всего. Я ему: Вадим! Вадим!! А он: «Мелочи дай». Я ему: в клинику положим, подлечим, закодируем. «Нет», и все. Балбес! Ты радуйся, что руку тебе протянули. А он, как попугай – «Я сам. Я сам». Помер, говорят…
- Да ты что?
- Да-а. Вот, это точно – сам. Никто не помог… Одному - тяжко. Не всё в одиночку осилить. А шанса последнего своего он не понял. Не все понимают.
- Согласен. Не все.
Они чокнулись, и глаза их встретились.
- Но вместе тоже… Знаешь, как бывает? Вместе воз тянули. Но один под копыта попал, а другой в норку все утащил.
- Не застрахован никто. Бывает. Но для этого голова на плечах должна быть, и понимание с кем можно дела иметь, а с кем – нет. Тут только тебе решать. Решать - хорошее слово. Надежное. Один плюс один – всегда два. Другого не дано. А один минус один – ноль. Правильно?
- Правильно-то, оно конечно, правильно… Но как бы на этот ноль не поделил кто, или не помножили…
- Некому пока ни делить, ни множить. У них там сейчас такой кавардак. Такие задачи, что мозги кипят и в глазах искры. Когда в себя придут, они и сами не знают. Ты слышишь, шум какой? Всё шатается, трещит, шатун наш беспалый, в берлоге ворочается - улечься не может. Сейчас самое время. А когда уляжется – поздно будет. Захочешь укусить, да только понюхаешь! Но вот унюхаешь ли хотя бы чего – вопрос!
- Гладко ты, я посмотрю, настилаешь…
- От того, что прикуп я знаю. А ты – нет.
- А я тебе тогда к чему сдался?
- Это – как плюс и минус. Сошлись, и всё завертелось. Электричество пошло. Мясорубка заработала. Фарш полез. Котлеты лепим. Ну?
- Так что делать-то надо? А?
- Делать? К пониманию общему для начала прийти. К прочному. А дел столько, - что даже нам с тобой – в век не переделать. Это – уже детали. Да и не тут их нам с тобой обсуждать.
- Вот в деталях-то главное и скрывается: что, кто, где, когда, зачем.
- Обсудим. Планы есть. И ты стоишь прочно, и я на подъеме. Главное, теперь, движение наладить. Для ровности хода.
- Движение – движением, но чтоб к берегу не в одиночку принесло. И главное – не в «одиночку».
- На алых парусах придем.
- На парусах говоришь?.. На парусах, хорошо… Ну, по рукам тогда, братуха...

 Ратушный вызвал Заплетова в кабинет и начал его нахваливать, пригласив присесть. Между делом сказал, что скоро освобождается должность начальника отделения. Уходит на повышение Анваров. Начальником линейной милиции в аэропорт. Затем вытянув губы в трубочку, перешел к главному:
- Валера, помнишь, у тебя какая-то информация несколько лет назад была, по Торшу. Невинно убиенному. А у него жена осталась. Сын маленький. Конечно мы все понимаем: кто он. Но Фемида, Валера, с широко завязанными глазами. Она беспристрастна. Наше с тобой дело найти убийцу.
Заплетов нахмурился и поморщился. Будто бы что-то такое припоминая. Он конечно помнил. Но информацию эту точно никуда не отписывал, а поделился ею в рамках обычной болтологии в каком-то кабинете. «Вот только где? И кто там был?.. Да-а-а, коллеги…»  - вот их-то, он и пытался усиленно воскресить в памяти. Но, не вспомнив, так и ответил, весьма искренне: - Нет, не помню, Артем Тарасович. Столько всего…
- Ну, ты записи поковыряй свои.  - перебил его Ратушний. – Черновики перебери. В связи с чем это было? Как он вообще у тебя нарисовался? И сразу Валера ко мне. Как вспомнишь. Людей своих озадачь. Нацель на сбор всей информацию. Даже на уровне слухов. У тебя Валера, в отличии от большинства олухов, я знаю, люди реальные. Пусть роют. А за мной, Валера - не заржавеет. Ясно?
- Ясно, Артём Тарасович. -  ответил Заплетов, и с мыслью: «Хрен тебе на воротник, чтоб халбан не терло!» вышел из кабинета.

Заплетов допил чай. В голове теснились мысли. Он встал из-за стола и решился вымыть посуду.
 Он открыл кран, регулируя воду до приятной, приемлемой теплоты для подставленной под струю руки и сквозь ее монотонный шум, услышал начавшиеся по новостному каналу местные новости: - Изменения произошли в руководстве следственного отдела следственного управления следственного комитета нашего региона. Начальником городского следственного отдела назначена подполковник юстиции Ксения Константиновна…- бывший опер повернул лицо к экрану и выключил воду. Он увидел такое знакомое лицо. Но в таком, телевизионном ракурсе, после министра и его теледивы, это было как-то неожиданно.
 Длинные волосы давно сменила другая прическа. Короткое деловое каре. Тон волос был затемнен под цвет глаз, увеличенных линзами модных очков, придающих выражение серьезности, и вместе с тем, какой-то интеллигентный лоск.
…Заплетова. – закончил фразу диктор.
«Вот интересно! А ничего Сеня не говорила! Ох, и хитрая. Ну и правильно…»
Мыть посуду Заплетову расхотелось, и он лег на диван: смотреть «кино про жену».
- Ксения Константиновна! Расскажите, пожалуйста, нашим телезрителям свою служебную биографию. Я думаю, это будет интересно: какое дело которое вы расследовали, было для вас самым…Ну, значительным, что ли? В общем, какое из них, вам наиболее сильно запомнилось. – сформулировал дежурные вопросы диктор.
Заплетова облаченная в броню мундира, посмотрела в телекамеру и улыбнулась:
- Да, конечно. Свою служебную деятельность в качестве следователя я начала в середине девяностых годов. В самое неспокойное время для нашей страны.
Зеленой девчонкой я пришла на следственную работу в органы внутренних дел, где почерпнула много интересного и полезного, приобрела необходимые навыки и определенную закалку. Скучать нам тогда не приходилось. Было очень много различных дел. Тогда на нас обрушился, не побоюсь такого сравнения, девятый вал преступности.
Естественно расследовать приходилось преступления, относящиеся к компетенции милиции. В основном имущественной направленности. Это кражи, грабежи, разбойные нападения, похищения автотранспорта. 
Какое мне запомнилось? Действительно, как у каждого следователя у меня было несколько очень интересных дел, но одно из них мне запомнилось особо. Оно было отработано и раскрыто практически в дежурные сутки. Естественно, в дальнейшем по нему проводилось расследование. К тому времени я проработала следователем около полугода и считала себя, к моему теперешнему стыду, весьма опытным следователем. Была совершена квартирная кража. Вор забрался внутрь квартиры на четвертом этаже через окно, спустившись с крыши по веревке. Нашел деньги, и по веревке спустился на землю. Больше в квартире ничего не тронул, включая лежащие на виду ювелирные изделия. Чувствовалась опытная рука, и чья-то точная наводка. А исходя из того, что похищены были только обезличенные купюры, раскрытие этого преступления равнялось нулю. Спланировать такое преступление мог только опытный, хладнокровный человек, имеющий альпинистскую подготовку и хорошие физические данные. Следов он не оставил, работал в перчатках. Обувь и всю одежду, как потом оказалось, он сжег. С крыши до земли, мертвой, такой, знаете ли, петлей, колыхался прочный капроновый фал…
Заплетов лежал и слушал этот рассказ. В нем было и о его жизни тоже. Впрочем, оперативно-розыскные мероприятия и лица их проводившие, были не то что оттерты, а как бы затенены, ну как всегда бывает в таких случаях, следственными действиями. У победы – много родителей… Это верно. Это было ее дело. И она его расследовала.
Он закрыл глаза и слушал, слушал, слушал…
… и вот, когда мы вышли на улицу после проведенного обыска, с обнаруженными до последней копейки денежными средствами, а также пистолетом и патронами, которые, кстати, я увидела и изымала впервые, на нас пахнуло свежим, морозным воздухом. В голубом разрыве между белыми пушистыми облаками, ярко светило солнце, и с облаков этих, неспешно, неслышно, крупными хлопьями, словно отслаиваясь, слетал отяжелевший белый снег, искрящийся великим множеством незримых, не поддающихся логическому пониманию для человеческой мысли бриллиантовых граней.
 Свыше, с небес, настраивая тончайшие струны нашего суетного, раздерганного, и казалось бессмысленного существования в этом мире, наполняя его трогательной, щемящей, душевной добротой, теплом и радостью, каким-то запредельным и неведомым нам, живущим здесь и сейчас, потаенным смыслом, вливаясь в каждую падающую снежинку тончайшим нюансом озвученной ноты, струилась мелодия Сальваторе Адамо, лился его проникновенный голос. И будто прощальными титрами, по светлой, абсолютной прозрачности, мягко оттолкнувшись от наших душ, оставив нам, застывшим на холодной, заснеженной земле веру в надежду и любовь, куда-то наверх, за снежные облака, за дальние горние дали, к бьющему неугасимым и ревущим огнем клокочущему солнцу, как по экрану снесенного давным-давно кинозала, уплывала щемящая музыка и слова этой песни:

Tombe la neige
Tu ne vindras pas ce soir
Tombe la neige
Et mon Coeur shabille de noir
Ce soyeux cortege
Tout en larmas blanches
Loisedu sur la branche
Pieure la sortilege

Tu ne vindras pas ce soir
Me crimon desespoir
Mais tombe la neige
Impassible manege…