Жажда открытого моря

По Пхеньяну нёсся черный «Мерседес».
-
Эту эффектную фразу почти-что из шпионских романов придумала моя жена, когда мы с ней прибыли в столицу Корейской Народно-Демократической Республики с моей первой дипломатической миссией. Произошло это в далекие и неспокойно-лихие Девяностые, когда СССР неожиданно превратился в Россию, и получилось так, что я начинал учить корейский язык в институте в одной стране, а закончил в другой (хоть и правопреемнице ушедшего Союза).
 
Кадров в те времена в наших дипломатических учреждениях остро не хватало, почти все выпускники шли в бизнес, чтобы иметь побольше «зеленых американских президентов» в кармане. На госслужбе платили скупо. МИД опустел. На дипломатическом поприще тоже образовался вакуум, в который меня и затянуло, и, сдав выпускные экзамены и женившись, я сразу очутился в Северной Корее.

Конечно, меня готовили к этой поездке целых шесть лет. Учили языку, истории, географии и экономике КНДР, поэтому шоком, как для немногих попадающих туда «туристов», эта поездка для меня не стала.

Наоборот, как заявит вам любой опытный дипломат: «Первая командировка – это как первая любовь! Остается в сердце навсегда». И это – чистая правда. Когда ты молод, весел и беззаботен (не в работе, конечно, а в жизненном плане), то все бытовые трудности, с которыми ты сталкивался в то время, память превращает в милые недоразумения на фоне остающихся навсегда сильнейших ярких и незабываемых впечатлений.

Корея – очень красивая страна, где природой можно восхищаться бесконечно. Четыре чётких времени года. Весной за несколько дней все деревья и кустарники вдруг покрываются нежно-розовыми, желтыми и белыми цветами, и прогулка по парку Моранбон становится нереальным путешествием по диснеевскому мультфильму. Лето – сорокоградусная жара, стопроцентная влажность и цикады, которые трещат так, что разговаривать никак не выходит. Осень – безумство насыщенного красного и желтого колорита, который корейцы называют одним словом «танпхум» и которому посвящают стихи и картины. Ну а зима – она и есть зима: снег и холод.

Наше посольство расположено в самом центре Пхеньяна, в лучшем месте города, недалеко от главной площади страны, носящей имя её первого вождя – Ким Ир Сена. С развалом СССР основная, идущая от нас помощь этой небольшой, но гордой дальневосточной стране, прекратилась и северокорейцы объявили начало «трудного похода», который, наверное, длится и по сей день.

В посольстве это выражалось в почти полном отсутствии горячей воды, слабом присутствии холодной и постоянных отключениях электричества (потом, через пару лет, это всё поправили прибывшие из Москвы строители). Продукты – крайне ограниченный ассортимент – только в спецмагазинах для дипломатов и только за доллары.

«Жесть!», – скажете вы. «Нет!», - скажу я. Главное - в людях. Есть негласное дипломатическое правило: чем хуже страна, тем лучше коллектив, и наоборот. Опять же соглашусь. Дни рождения, праздники, особенно Новый год, отмечали все посольские вместе. Отдельно сложилась сплоченная молодежная «тусовка» (естественно, с моим и женой участием), которая «зажигала» по полной программе (в нерабочее время, конечно, не поймите меня превратно).

Мы немного отклонились от темы, но сделали это намеренно, чтобы создать фон. И вот теперь…

По Пхеньяну нёсся черный «Мерседес».
-
Придется сделать еще одно фоновое отступление. «Мерседес» был большой, представительского класса. Обычно молодым дипломатам такую машину не дают, но в те времена зарплаты в загранучреждениях были невысокие и все сотрудники, кому была положена служебная машина, экономили на бензине. И по этой парадоксальной логике мне как атташе (кто не знает – самая младшая должность в дипломатической иерархии) выдали то, что было не востребовано остальными. А именно старый тяжеленный «Мерседес-250» с железными бамперами и потрясающим аппетитом. Машина пожирала пространство и бензин одинаково легко, а заправляться приходилось очень часто - к ухмылкам обладателей посольских малокубатурных «ниссанов». Итак…
-
По Пхеньяну нёсся черный «Мерседес». За рулём сидел ваш покорный слуга (он же – сотрудник консульского отдела), а на правом сиденье – Александр, репортер единственного в стране российского новостного агентства ИТАР-ТАСС. На дружеских мероприятиях, сопровождавшихся серьезными алкогольными изысканиями (про ЗОЖ тогда никто и не слышал), он, слегка захмелев, обычно говорил: «Я – жру-на-лист!». И это звучало почти также гордо и объемно как Салтыков-Щедрин, Симеонов-Пищик, Мамин-Сибиряк, Петров-Водкин, Римский-Корсаков и Ростов-на-Дону, вместе взятые.

Со страшной скоростью мы двигались по направлению к порту Нампхо, расположенному на побережье Желтого (по-корейски – Западного) моря в нескольких десятках километров от столицы. Быстро ехать по главным магистралям гротескно-просторного, хвастающегося неподражаемой монументальной архитектурой Пхеньяна, несложно. Машин в городе почти нет, частных не бывает в принципе (за исключением «подарков вождя» выдающимся северокорейцам), но в достаточном количестве попадаются такие же как у меня правительственно-партийные «Мерсы». Перекрестки обозначены не светофорами, а стройными регулировщицами в красивой голубой форме – гордостью столицы – которые обращаются со своим жезлом отточено четко, по-военному, направляя немногочисленные транспортные средства то в одну, то в другую сторону.

В порту Нампхо у нас была миссия – подняться на борт российского рыболовного судна, арестованного корейскими властями «за ошибки в навигации при выходе из портовых створ». А если говорить проще – за то, что этот сейнер (названия уже и не припомню) при выходе в открытое море снёс значительную часть причала. Я должен был оказать экипажу судна необходимую консульскую помощь. А роль Александра, как вы понимаете, заключалась в том, чтобы всё это задокументировать и выдать на свою информационную ленту, которая тут же станет достоянием мировой общественности.

Дело было к зиме, поэтому у въезда в порт нас встретила угрожающего вида кореянка-часовой, одетая в тёплый тулуп с собачьим воротником, на плече – автомат Калашникова с примкнутым штыком. Предохранитель, на всякий случай, снят и стоит на «быстром» огне. Над въездом плакат: «Проверил, перепроверь!». И ведь не поспоришь. Будучи уже главой консульского отдела в другой стране, я всегда применял этот принцип, особенно когда указывал вице-консулам на сделанные ими ошибки в документах.

Далее всё шло по изложенному на транспаранте плану. Замёрзшими пальцами часовая взяла мою дипломатическую карточку, внимательно изучила. Потом другой рукой - пресс-аккредитацию Александра, еще более дотошно отсканировала её своим недремлющим взором. В течение долгих тягостных минут, нахмурившись, она медленно переводила взгляд с одного «ай-ди» на другой. Потом так же досконально изучила сначала моё, потом Сашино лицо, видно искала какие-то различия. Затем неожиданно чело кореянки прояснилось, она взяла трубку висящего в её охранной будке телефона и пригласила старшего по смене. Каких-то полчаса – и нас пропустили.

Когда мы подходили к пирсу вместе с закрепленным за нами сотрудником в штатском (в КНДР все общающиеся с иностранцами работники имеют определенное звание, поскольку любое несанкционированное общение с такими как мы сразу наказывается лагерями), то он нам объяснил, что наш корабль находится на рейде, то есть не пришвартован к причалу, которого благодаря «умелой навигации» по сути уже и нету, а стоит на якоре в полумиле от порта.

Но слово «корабль» или «судно» с трудом подходило к этой  проржавевшей почти до дыр, с игриво разбросанными по всему корпусу  остатками краски посудине. Да и посудины иногда бывают посвежее. Эта же, казалось, была такая старая и усталая, что лучшим и весьма милосердным выходом для нее была бы добровольная сдача на металлолом.

На катере нас подвезли к борту сейнера. В предоставленный корейскими властями мегафон я долго кричал наверх о том, что прибыл консул для общения с капитаном. Не сразу, но всё же был услышан, и с двухметрового борта нам вниз выбросили веревочную лестницу.

- Это штормтрап, - гордо сказал Александр, поразив меня знанием корабельной терминологии.

Кое-как, борясь одновременно с качкой и ускользающими от рук и ног узкими деревянными ступеньками, мы с жру-на-листом по очереди взобрались на палубу.

Я посмотрел на часы – 11 утра. Самое время для общения с капитаном. Нас встретил один из членов команды этого овеянного тленом плавучего приспособления для ловли рыбы. Одет моряк был в не отличавшуюся свежестью «выходную» майку-алкоголичку, а также отмеченные машинным маслом шорты.

Я представился и попросил проводить меня к капитану. Член команды ответствовал что-то невнятное, но по движению его руки я понял, что нужно следовать за ним. Походка у него была неровная, я бы сказал даже чересчур морская. По большому счету он еле держался на ногах. После пары лестниц мы подошли к двери, на которой гордо было выведено «КЭП». Моряк тут же растворился.

Мы постучали. Без ответа, Постучали сильнее. Раздался звон пустой посуды, и нетрезвый голос произнёс:
- Кто посмел, осьминог вас за ногу…?
- Секретарь консульского отдела посольства Российской Федерации, - был ему мой торжественный ответ.
- Минуточку, я приведу себя в порядок.

Через какое-то время дверь растворилась и командор предстал пред наши очи. Хотя он был давно небрит и «в дым» пьян, держался достойно, опираясь на край своего капитанского стола, на котором величественно возвышались открытые банки тушёнки, тарелки с остатками рыбы собственного улова и разнообразного размера обрывки газет с ошкурками колбасы. Пустую стеклянную тару он, похоже, успел убрать.

На ногах его были «треники» с традиционными оттянутыми коленками, поверх Семён Павлович (так звали капитана) успел надеть и застегнуть на все золотистые пуговицы свой морской сюртук. Замусоленные тапочки элегантно завершали образ морского волка.

- Готов предложить вам, коллеги, капитанский завтрак.

Мы немедленно согласились, поскольку выехали из Пхеньяна очень рано, не успев толком позавтракать.

Капитанский завтрак состоял из легкого аперитива – бутылки водки, которой мы втроём отдавали должное, пока кок (полностью выдержанная в стиле нашего корабля неопрятная повариха) жарила нам яичницу с сосисками. Под основное блюдо капитан предложил… другую бутылку водки. Не подумайте, что пьянство при исполнении служебных обязанностей – это норма дипломатического поведения. Просто бывают моменты в консульской практике, когда ты не в силах отказать утреннему морскому гостеприимству.

Конечно, мы обсудили с капитаном все трудности рыболовного дела, тактику ловли сетью морских гадов и хитрости разделки различных пород рыб. Александр всё время записывал что-то в блокнот. Однако, когда он мне его показал при следующей нашей встрече, слов в нем разобрать было невозможно. Наверное, там преобладала непонятная мне, сугубо флотская терминология с явным уклоном в профессионально-журналистскую деформацию.

На третьей бутылке водки Семён Павлович открыл нам самый страшный морской секрет. Именно он и стал поводом для написания сего трактата. И сейчас, после долгих лет раздумий, я готов передать его Вам, уважаемый читатель. Трепетной
рукой набираю я эти строки.

Промокнув салфеткой дрожащие губы и выкинув ее в иллюминатор, капитан сделал жест, чтобы мы придвинулись поближе. Когда мы с Сашей были в зоне досягаемости его рук, он заключил нас в объятья и заговорчески прошептал:

- А вы знаете почему мы, моряки, когда находимся на суше постоянно и беспробудно пьем?

Александр неуверенной рукой сделал важную пометку в своем блокноте. Внимательные очки его давно запотели. Предвкушая судьбоносность предстоящего открытия, я подтолкнул локтем репортера, голова которого теперь всё время падала на грудь, чтобы тот, засыпая, не упустил великую истину, услышать которую суждено лишь единожды в жизни.

- Морские души созданы так, что не терпят, когда находятся на якоре или, не дай бог, на суше. Мы сразу чахнем. Стоянка для нас – тюрьма и смерть! Поэтому, чтобы заглушить ужас последней мы вынуждены принимать это, - он выпил залпом свой стакан, - в ожидании очередного перерождения, ветра, волн и безграничного простора. И только когда мы выходим за горизонт, где за водой уже не видно земли, только тогда мы и живём, и дышим полной грудью!

Вдруг он немного приуныл и добавил:
- Зря я вам это выболтал. Это знание не должно быть известно сухопутным червякам.

После такого неожиданного откровения капитан замкнулся, и дальнейшая беседа с ним не представляла интереса, поскольку он стал издавать звуки, не соотносящиеся ни с одним из известных мне языков. Судя по всему, упомянутая им смерть в тот момент ходила где-то рядом.

Мы с Александром покинули корабль. Скорее всего, с трудом. Два вопроса меня волнуют и по сей день, это: как мы спустились по штормтрапу в катер, ну и как вообще добрались обратно до посольства. Здесь память мою окутывает непроглядная тьма.

К слову, крайне нужную экипажу сейнера консульскую помощь мы оказали, и через месяц он уже шел домой в родной порт приписки - Владивосток.
 
А перед моим внутренним взором до сих пор предстаёт созданный благодаря дарованному свыше откровению образ грозного Семёна Павловича, выходящего из створ порта Нампхо. Вот он стоит на капитанском мостике и вглядывается в тревожную даль. На суровом лице его – солёные морские брызги, на кожаной зюйдвестке – укус гигантского камчатского краба, а в глазах – вечная страсть к скитаниям и непонятная нам, сухопутным, неутолимая ЖАЖДА ОТКРЫТОГО МОРЯ.




Иллюстрация: Светлана Кувшинова