Винтаж 4. The Beatles are forever!

Недавно, возвращаясь домой, мне пришлось притормозить – с завода  выезжал длинномер, очень криво выезжал, перегородил всю улицу. Когда, наконец, он закончил свой неуклюжий манёвр и уехал, в освободившемся пространстве за ветвями молодой кленовой поросли я увидел остов здания без кровли с разбитыми стёклами окон. Бренные останки моей музыкальной школы. Тысячу раз проезжал мимо, а тут остановился и сфотографировал эти ветхие стены. Второе окно справа от входа – некогда мой класс. В течение многих лет.    

Музыкальное образование, по мнению моих родителей, особенно отца, было обязательным. Моя старшая сестра Татьяна (разница в возрасте у нас 12 лет) получила свой первый инструмент, пианино, в возрасте 5 лет, и вскоре во время бомбёжки потеряла этот чудесный подарок. После войны родители приобрели новый инструмент – немецкое пианино Georg  Hoffman (оно одно из действующих лиц моего рассказа «Фортепьяно с вензелем»). Именно на нём Татьяна начала играть и, нужно отметить, очень преуспела в этом деле, вначале занимаясь частным образом с Марией Евгеньевной Гредасовой (которая позже станет и моим первым преподавателем по фортепьяно), а затем и в музыкальной школе, куда поступила сразу в 4-й класс. На выпускных экзаменах Татьяна играла довольно виртуозную Элегию Михаила Калинникова. Это произведение стало эстафетной палочкой, которую она передала мне, я играл Элегию  и на выпускных, и позднее на концертах Университета дружбы народов, и вообще, когда хотел рисануться полётными пассажами этого изысканного произведения. Мог играть его с закрытыми глазами в любое время дня и ночи и с удовольствием пользовался этим своим умением.

Но до Элегии с фортепьяно были самые разные отношения. Хотелось резвиться с соседскими ребятами, которые были не особенно обременены музыкальными штудиями. Т.е. участвовать в «солдатских обедах» в «развалинах» (так назывались подвалы разрушенного магазина по соседству с площадью у Дома техники), взрывать бутылки с карбидом, добывать тол из неразорвавшихся авиабомб, которые находили в овраге неподалёку. Стрелять голубей из пневматичек и делать из них «шулюм». И, конечно, гонять в футбол.
 
Однако гаммы, этюды Гедике и Черни, под строгим кураторством папы постепенно вытеснили эти возрастные увлечения, вошли в привычку, и с годами стали доставлять удовольствие. Я потихоньку (вне программы) начал разбирать-разучивать Полонез Огинского, любимое папино произведение. А когда поднабрался уверенности, стал исполнять его перед друзьями родителей на наших семейных вечеринках.
На выпускном экзамене в музшколе я, как в своё время и моя сестра, в числе программных произведений  исполнил Элегию Калинникова и исполнил успешно   – комиссия поставила мне «отлично».
 
Вскоре состоялся выпускной вечер, на котором я проявил себя с неожиданной для моих педагогов и соучеников стороны. После роскошных вальсов в виртуозном исполнении директора нашей школы Виктора Иосифовича Драспеля, зазвучала музыка попроще, но очень  задорная: Let’s twist again, Speedy Gonzales и Rock around the clock. Я отточил эти вечные темы на танцах  в клубе 40-лет Октября, где пела  девчонка Танька с  прямой угольной чёлкой до бровей. Вначале она пела под мой аккомпанемент «Я пушистый маленький котёнок», где вместо «Кис-кис» публика орала «твист, твист».  А потом с моей подачи приобщилась к американской поп-музыке. Чем очень порадовала аудиторию. Короче под самый занавес моего музыкального образования я приобрёл лестную популярность человека, который умеет «играть танцы». Моя учительница Муза Ивановна Гребенченко этим  неожиданным выступлением была приятно удивлена и горда тем, что её ученик так легко завёл молодой народ на входящие в моду прогрессивные танцы.
 
Вскоре в связи с реформой школы я перешёл из своей школы, которая стала восьмилеткой в другую, одиннадцатилетнюю, которая к тому же была поновей и побольше. Туда же вместе со мной приплыли Let’s twist again, Speedy Gonzales, Rock around the clock и записанные «на костях», т.е. на рентгеновских плёнках, песни Битлз. Соорудили первый музыкальный коллектив: фортепьяно, гитара, ударные (смастерили из пионерских барабанов и каких звонких железок). Успешно украшали школьные вечера «живой» музыкой. Но и Элегию я не забывал, она всегда была ударным номером на школьных концертах.
 
В 1966 году я поступил в Университет дружбы народов, и возможности моего музыкального роста резко расширились. На вечере посвящения я, как водится, благополучно отыграл Элегию, получил добрую порцию аплодисментов,  и привлёк внимание Яны Цирюльниковой, молодой дамы, которая чуть позже встретилась со мною и посоветовала не бросать фортепьяно, и продолжить совершенствование в игре на этом инструменте, добавив к беспроигрышной Элегии, Токкату Хачатуряна – ещё более сложное произведение. Она была замечательным педагогом, и через некоторое время я неплохо справлялся с этим произведением. Но окончательной полировке и включению её в университетские концерты, помешало одно форс-мажорное обстоятельство: появление в клубе джазмена господина Акимова, создавшего в клубе jazz-band, куда я и устремился на вакантное место пианиста. Токката отодвинулась на второй план. Зазвучали иные темы, и первая из них «Everybody loves somebody sometimes». Вскоре Токката перекочевала ещё дальше. Нашлись деятельные люди, которые реанимировали в моей душе любовь к Битлз и прочим Let’s twist again, мы подготовили соответствующую матчасть – усилители, акустику – расширили репертуар творениями группы Doors, и некоторое время были порядочно востребованы. Но вскоре очередные форс-мажоры: экзамены в аспирантуру, рождение детей у членов группы  и т.д. Короче, я вернулся к Токкате. Но инерция движения ослабла, и до концертного уровня я её так и не довёл.

По возвращению в Волгоград мой концертный полигон сузился. Элегия потеряла былую актуальность. На дружеских междусобойчиках и юбилеях в Союзе Писателей, где я частенько поигрывал по просьбе сотоварищей, мой репертуар сузился и приобрёл танцевально-романтический характер. Но песни Yesterday, Please lock me away,  Isn’t it a pity продолжали звучать. Потому что The Beatles are forever!