13. Не женитесь на артистках. Из личного опыта

13. Вне работы напивался до чёртиков

Она уехала. А я ступил на неверный путь капитана первого ранга по имени Николай. В рабочее время был чики - чики. Практически каждый вечер выходил в спектаклях, бегал с одной репетиции на другую. Продохнуть было некогда. В общем, «Пионер – всем ребятам пример».
Вне работы напивался до чёртиков. В свободное время артисту – а оно у него начиналось с двенадцати ночи, если нет выездного представления, и заканчивалось в десять утра, можно было гулять «от рубля и выше». Но в одиннадцать, будь любезен, как штык, усесться за застольную работу над ролью, или выкладывайся на сценических прогонах.
Я свято соблюдал эту заповедь и не давал повода руководству усомниться в моём профессионализме. Наоборот. Легко вводился на роль внезапно заболевшего артиста, что называется, с листа.
 Владимир Иванович был в курсе того, что творилось со мной. Но придраться было не к чему. Повода я не давал. А душеспасительные беседы прерывал на корню.
Что выручало? Молодость, естественно. В двадцать три года тебе любое море по колено. Отменное здоровье. А главное, я обладал очень важным житейским качеством: не опохмеляться ни при каких обстоятельствах – раз, закусывать не только конфеткой или сырком – два. В краях моего вступления в бесшабашную когорту выпивох, хорошая еда неизменно сопутствовала любому застолью. Хоть в подъезде, хоть за дружеским столом, хоть в ресторане.
Но подобный образ жизни не мог продолжаться бесконечно. Я понимал, что в один прекрасный день могу сорваться и загреметь в пропасть так, что костей не собрать. С отечественной сцены слетали в никуда таланты не чета моим, не самым выдающимся способностям. Иллюзий на этот счёт я не строил.
С самого первого дня, как только переступил порог театра, сказал себе: «Кира, твой творческий потолок, слава богу, у тебя всегда перед глазами. Почаще надо поднимать голову к небушку. Тогда не расшибёшься, даже если придётся заниматься прыжками в высоту. Сохранить зазор сумеешь. И ниже плинтуса не рухнешь. На земле стоишь прочно».
И на тебе. Слетел с катушек. И что меня удивляло в этой ситуации больше всего, так это то, что подниматься с пола особого желания не испытывал. Знал, стоит мне отказаться от привычного застольного ночного ритуала с моим приятелем, а им стал, как нетрудно догадаться, Стас, я просто свихнусь от боли и тоски. Выбора у меня не было. Направо пойдёшь, коня потеряешь, налево пойдёшь, головы не сносить. А прямо… жены обрести мне не светило. Жены я лишился во имя высокого искусства, которое губил каждодневно бессмысленными загулами.
И тут Стас сорвался. Явился на спектакль в самом непотребном виде, когда в директорской ложе восседал правитель этой земли. Зная об этом визите, я заранее отказался от наших посиделок, предупредил товарища по несчастью, чтоб затаился, как мышь. Иначе загремит – костей не соберёшь. Не внял, загремел. И не просто загремел. С треском вылетел из театра, из казённой квартиры, из города. Руководство не приветствует тех, кто позволяет себе излишества не по чину.
Но беда приходит с той стороны, откуда её не ждёшь.
Воскресные сказки, как правило, играются в десять утра и двенадцать дня. Мы же должны успеть отдохнуть перед вечерним спектаклем. И, как на грех, в этот день на последнюю сказку касса сделала аншлаг, а молодой администратор по неопытности на это же время продал школе целевой спектакль. Замаячило третье представление. Мы для порядка пороптали, но не обижать же ребятишек. Собрались в гримёрке. И решили послать гонца для поднятия духа. Он принёс пять бутылок «Алжирского». Я заколебался… пить перед выходом для меня всегда было табу. А тут решил, приму чуток, вполноги отработаю. Подумают с устатку.
И не рассчитал. Потому как пяти бутылок на шесть актёров – слону дробинка. Принесли ещё…
На сцене я должен был появиться минут через двадцать после начала сказки. Решил прилечь и тут же провалился в сон. Выкарабкиваться из него пришлось под истерические выкрики динамика.
— Балабанов, на сцену! Балабанов, твой выход!
Поднялся, шатаясь, кое-как добрался до кулис и буквально вывалился на авансцену. Заиграла музыка. Я должен был петь весёлую песню удачливого рыбака, вернувшегося с богатым уловом. Попытка подать голос не увенчалась успехом. Я обиделся, махнул на это дело рукой, круто развернулся и пошёл прочь. Отсыпаться. Меня перехватили. Втолкнули обратно. Ко мне подлетел партнёр, дружески обнял за плечи и скороговоркой произнёс:
— Ну и нарыбачился ты сегодня, Ваня. Двух слов, бедняга, связать не можешь. Не огорчайся. Присядь на пенёк…
Развернувшись спиной к залу, он усадил меня и прошептал?
— Не шевелись, Кира. Работать будем так. Я буду произносить свой и твой текст. А ты мне просто кивай, кивай… выкрутимся. Нам не впервой. А тебя с почином.
Так я прокивал всю сказку. Благо она шла без антракта. В финале настолько пришёл в себя, что лихо сплясал с ребятами барыню.
И всё бы ничего. Из своих не продал никто. Но учительнице показалось, что артист, игравший рыбака, не в форме. Она поднялась к директору. Тот принялся доказывать ей, что покажи она пальцем на любого артиста и его тут же уволят без выходного пособия. Но Балабанов, то есть я, трезвенник, каких мало. Она не отступала. Тогда директор вместе с ней спустился в гримёрку…
Однако вечерний спектакль я не сорвал. Отработал, как положено.
А на следующий день меня вызвал к себе Владимир Иванович. У меня не было ни желания, ни сил выслушивать его нравоучения. Посему запасся листком бумаги, на котором собственноручно попросил освободить от службы на театре по семейным обстоятельствам. Хотя семьи давно уже не было и в помине.
Режиссёр прочёл заявление, аккуратно разорвал на четырё части и выбросил в корзину. Потом указал мне на кресло и негромко произнёс:
— Я не буду читать тебе лекцию на тему морального облика советского актёра. Просто расскажу одну историю. А ты уже дальше сам решай, как тебе поступить. Следующее заявление я не порву, а дам ему ход. Итак. Двадцать лет назад великий режиссёр из Ленинграда набрал курс, состоящий из двух факультетов. Актёрского и режиссёрского. Я, как ты понимаешь, оказался на режиссёрском.
 Меня его история о славном прошлом, даже если оно протекало в бывшей столице Российской империи, абсолютно не интересовала. Я просто хотел, что бы меня оставили в покое и отпустили на все четыре стороны. Но, раз меня сочли достойным присутствовать при ностальгических экзерсисах руководства, поприсутствуем, Деваться всё одно было неуда.
— Потерпи, Кирилл, — усмехнулся Владимир Иванович, — мы друг в друге пока не испытывали разочарования.
Я покраснел. Чёрт, ударил не в бровь, а в глаз. Подобрался, основательно уселся в кресле и приготовился слушать.
— Курс был любопытный. Из него вышло много славных актёров и режиссёров. Себя я не отношу к их числу.
Я попытался протестовать. Он был действительно прекрасным режиссёром. И явно не зря ходил в учениках у такого мастера. Но Владимир Иванович только отмахнулся от меня.
— Не мешай. Так вот. Мне пророчили службу в театре по окончанию учёбы, когда я, неожиданно для самого себя, женился на первой красавице актёрского факультета.
«Уж не снёсся ли он каким-нибудь образом с Дмитрием Саввичем? — пронеслось у меня в голове. — Не изложил ли добрейший директор нашу с Катей историю в подробностях?»
 — И она пожелала остаться в театре вместе со мной. Как говорится, куда иголочка, туда и ниточка. Но это было исключено. Актриса она была… как бы это выразить…
— Посредственная, — неожиданно вставил я.
Они явно сговорились с Дмитрием Саввичем.
— Вот именно – посредственная. Встал вопрос. Куда её девать? Театров в этом городе хватало. Курс разобрали. Но женою никто не заинтересовался. Мой учитель предложил устроить её в филармонию. У Жены был неплохой голос, отменная дикция, она могла быть ведущей любого концерта. Но «великая актриса» встала в позу. И я, по уши влюблённый в неё, согласился на предложение возглавить этот театр. Мы поехали жить и работать на далёкий полуостров, о котором я знал только то, что на нём масса вулканов и гейзеров.
Я вспомнил папу.
— Но это были только цветочки. Став женой главного режиссёра, она вообразила, что отныне ей светят только главные роли. Скажу больше. Она почувствовала себя хозяйкой театра. И попыталась диктовать, как мне руководить коллективом. Кого казнить, кого миловать. Иначе мне грозило отлучение от… ты понимаешь меня.
Я вспомнил про злосчастный матрас и от души хмыкнул.
 — Что, до боли знакомая история?
Я неожиданно расхохотался, и впервые за много месяцев тоска, цепко державшая меня в тисках, немного растворилась.
— Нам, Владимир Иванович впору спеть с вами знаменитый куплет: «Не женитесь на курсистках…»
— С небольшой поправкой. Не женитесь на артистках.
— И как вы расстались с вашей красавицей?
— Она меня оставила. Наши случаи близнецы-братья, Кирилл. Дама была самолюбива, уверена в своей исключительности, не сомневалась, что «грудью дорогу проложит себе».
— Проложила?.. извините, Владимир Иванович.
— Пустое. Поплутав по театральным перекрёсткам, она сошла с этой стези. А что касается груди, то ею с успехом вскормила трёх пацанов. От трёх разных мужей. Сейчас довольствуется алиментами и прекрасно себя чувствует. На её прелести слетались весьма солидные джентльмены.
— Владимир Иванович…
— Всё, Кирилл. Моя побасенка подошла к концу. Мораль додумаешь сам. Иди. Это наша последняя подобная встреча в дружеском формате. Додумаешь.