Последний звонок

Я не была в родном городе двадцать лет. Когда привыкаешь к чужбине, время начинает лететь так, что не успеваешь поворачиваться. Другие люди, работа, семья, всё это отодвигает в самые дальние закоулки памяти то, без чего ты раньше не представляла своей жизни. А первую любовь считала просто незыблемой, потому что она была взаимна. Только изредка, случайно прозвучавшее имя, отзовётся каким-то дальним, глухим колоколом убитой надежды. И вот наступает тот день, когда ты возвращаешься. И нет ничего страшного в том, что город до неузнаваемости изменился. Только старые районы ещё хранят свою былую парадность, но и та давно раскрашена в новые цвета. И тебе, в общем, всё равно, как выглядит город, ты идёшь по следам своей памяти, и за каждым поворотом тебя подстерегает то, или иное воспоминание, которое душит от подступивших слёз. Потому что даже самые светлые моменты омрачены болью, длиною в жизнь.

В то утро мы собирались на свой Последний звонок, я ждала, когда за мной зайдёт Илья, время поджимало, а он всё не шел. И вот, наконец, в дверь постучали. Я побежала открывать, но знала, что это не Илюха, он стучал по-другому, легко, выбивая костяшками пальцев какую-то мелодию, всегда другую. А этот стук был чужой, тяжёлый и какой-то мрачный. То, что обычный стук в дверь может быть эмоциональным, я потом убеждалась не раз. Я распахнула дверь, и у меня упало сердце, передо мной стоял наш участковый Иван Гаврилович, и держал в руках кепку Ильи.

— Женя, узнаёшь кепку? — Спросил Иван Гаврилович совершенно будничным тоном.

— Да, эту кепку привёз Илье его брат из Китая.

— Поехали со мной. — Участковый повернулся и пошёл на выход из подъезда, а я как приросла к порогу. — Жень, идём же, окликнул меня Иван Гаврилович.

Я стянула банты, сняла белый фартук, подумала, и белые гольфы тоже. Во дворе стояла милицейская машина, кажется, она называется УАЗ. Там ещё есть отделение для задержанных, которое наши пацаны называли — корма для арестантов. А саму машину почему–то называли «козёл». Иван Гаврилович сел за руль, я устроилась рядом.

— Дядь Вань, что случилось-то? — Взмолилась я, когда мы проехали мимо Илюхиного дома, потом мимо школы, а дядя Ваня повернул машину на трассу в областной город.

— Потерпи, Женька, всё сама увидишь. — И Дядя Ваня ненадолго включил сирену.

Когда мы остановились на повороте к городской больнице, чтобы пропустить пешеходов — таких же как я выпускников, спешащих на Последний звонок в свою школу, я разрыдалась.

— Тихо, девочка, тихо. Всё будет хорошо. — Шептал Дядя Ваня, выворачивая к крыльцу приёмного покоя.

Когда мы зашли в больницу, то прошли прямо к лифту, и Иван Гаврилович скомандовал лифтёрше — «На седьмой!». Мы шли по коридору отделения и на нас смотрели все больные, как на каких-то чужаков, вторгшихся в их личное пространство. Наконец мы подошли к закрытой двери палаты, на которой было написано — «Бокс №2», и дядя Ваня тихонько постучал. Дверь сразу же открылась, и невысокий доктор пропустил нас внутрь. На его бейджике было написано — «Заведующий отделением Трофимов Д. К.». Я почему-то не разглядела, каким именно отделением он заведовал, и тут же забыла про него. На огромной кровати лежал Илья. Я сразу поняла, что это он, хотя его лицо было полностью забинтовано. Поверх одеяла лежала рука со знакомым шрамом — когда-то Илья проткнул ладонь гвоздём. Случайно, просто не увидел, что этот гвоздь торчит из нужной ему палки.

— Ну, что, Женя, узнаешь, кто это? — Спросил дядя Ваня.

— Илюха, то есть Илья Семёнов… — Язык меня не слушался, а доктор взял меня за плечи, и вывел в коридор. Потом мы долго сидели в кабинете заведующего, и Иван Гаврилович писал протокол опознания потерпевшего.

— А почему вы обратились ко мне, а не к его родным? — Спросила я участкового.

— Женька, неужели не догадалась? Мать умерла, брата его в городе нет, а отец только что из кардиологии выписался, с ним надо осторожно. За психологом в областное управление поехали. Семён пришёл в отдел ещё с вечера, когда его малой домой не вернулся вовремя. Заявление у него приняли, и даже объехали территорию, у всех дворовых компаний расспрашивали — видели, не видели. Но никто его позже семнадцати не видел, это он домой шёл, чтобы через час выйти на рынок за цветами. Забыл он их купить днём. — Дядя Ваня вздохнул. — Я и сам по кепке догадался, что это Илья, но я могу опознавать потерпевших, только если больше некому. Совсем некому, понимаешь? — Дядя Ваня немного повысил голос, а я почему-то успокоилась. Как-то одеревенела. Когда он дал мне протокол на подпись, то велел внимательно его прочитать, прежде чем подписывать. Подписала я протокол гораздо позже, после того, как меня откачали от обморока.

Илью нашел случайный прохожий, который рано утром переходил через подвесной железный мост, через нашу маленькую речку. Я никогда там раньше не была, потому что в детстве мы ходили купаться на небльшой песчаный пляж на другой стороне речки выше по течению. Помню, что я смотрела на шаткую конструкцию моста и думала о том, зачем Илюха сюда пришёл. Я бы лично ни за что не стала подниматься на мост по приставной деревянной лестнице, неизвестно как закреплённой на бетонной опоре. По мне лучше речку переплыть, чем балансировать на шаткой железяке. А Иван Гаврилович сказал:

— Илью сюда принесли на руках и сбросили в реку. Видимо было темно, и они не увидели, что в воде оказались только ноги Ильи. А били его не здесь. По характеру травм орудием была железная арматура. Зачем ему превратили лицо в кровавое месиво не понятно. Его было легко опознать по одежде, а в кармане куртки нашли билет читателя городской библиотеки.

Для меня школа закончилась в тот же день. Как я сдавала экзамены, не знаю. Я помню только, как мы меняемся у постели Илюхи с его братом Костей. Дядя Семён снова попал в кардиологию. И когда Илья умер, не приходя в сознание, долго решали, сообщать отцу или не надо. Но Костя решил, что отец его никогда не простит, если сам не похоронит Илюху. И вот тут начинаются мои уже конкретные провалы памяти. Я не помню Илью в гробу, не помню похороны, не помню даже, где его похоронили.

На сороковой день Костя привёз меня и дядю Семёна на берег, где нашли Илью. Мы купили большой венок, и Костя привязал его к молодой иве рядом с мостом. Дядя Семён остался доволен, он собирался приходить сюда каждый год в день, когда Илью нашли. Но Костя увёз его с собой в Хабаровск, где жил и работал в последние годы, и я уехала с ними. Мои родители меня поняли. «Учиться можно и в Хабаровске» — сказал отец.

Убийца Ильи сам пришёл с повинной в милицию. Видимо совесть замучила. Им оказался местный дурачок, Женька — поэт, мой тёзка. Все считали его безобидным, он сочинял стихи и приходил к молодым продавщицам в магазины, чтобы их почитать. Женьку — поэта любили, и никогда никто бы не подумал, что он способен убить человека. Сначала даже решили, что врёт. Больные на голову люди часто воображают себя неизвестно кем, и берут на себя преступления и покруче. До рынка Илюха так и не дошёл, ещё во дворе Женька — поэт пристал к нему, и стал выпрашивать деньги на сигареты. Женька рассказал, как было дело с такими подробностями, что у следствия не осталось сомнений, что это он избил Илью арматурой, и потом выбросил в реку. А привёз он его на берег на велосипеде, когда стемнело, перекинув через раму. До темноты Илья лежал за железными гаражами, где Женька поэт его избивал, прямо под окнами своего дома, и никто его не увидел. Как не увидел никто и того, как Женька, ещё во дворе поднял с земли железяку, и со всей силы ударил Илюху по голове. Он напал сзади, поэтому Илья, который был на голову выше Женьки, не успел среагировать.

И вот двадцать лет спустя я стою на берегу у той самой ивы, куда Костя привязал венок. От венка остался только железный каркас обёрнутый имитацией хвои из зелёной плёнки. Я смотрю по сторонам и понимаю, что само место сильно изменилось. Берег зарос ивняком, и мост кажется каким-то облезлым. И приставная лестница другая — грубо сколоченная самоделка, где даже между ступенями разное расстояние. Я вижу вдали большой новый мост с автомобильной развязкой и то, что устье речки давно обжито речным хозяйством. Я кладу под иву букет роз. Мне здесь делать больше нечего, в машине меня ждёт младший брат, чтобы отвезти на могилу Ильи. Он похоронен рядом с матерью, а недалеко похоронили дядю Семёна. Он пережил Илью на семь лет, и умер у Кости в Хабаровске. Костя привёз отца в родной город, чтобы он лежал рядом с женой и сыном.

Ком в горле не даёт мне говорить. Я мысленно прошу прощения у Ильи, что так долго не приезжала, и почему-то ему объясняю, что если бы у меня родился сын, то назвала бы его Ильёй. Но у меня две дочки. Не знаю, что ещё сказать, и я, не оглядываясь, иду к машине, и понимаю, что только теперь по-настоящему с ним попрощалась.